Читать книгу Город живых отцов - Аркадий Борисович Ровнер - Страница 1

Аркадий Ровнер

ГОРОД ЖИВЫХ ОТЦОВ

Шестая книга рассказов

Содержание

АЛЬФА-ПИЛЮЛЯ

ГОРОД ЖИВЫХ ОТЦОВ

МЕДНЫЙ ГОРОД

САД ТРАДИЦИЙ, ИЛИ НОВЫЙ СИМПОЗИОН

ЧЕЛОВЕК В ТРУБЕ

ОРАКУЛ

ПРОЗА ОТСТУПЛЕНИЙ

БОЛЬШАЯ УБОРКА

СВИСТ ИВОЛГИ

ПОХИТИТЕЛЬНИЦА БРАУЗЕРОВ

КАМАРАТУЙЯ

РАЗЛОМ

ВЕРБЛЮЖЬЕ СЕДЛО

МАЛЕНЬКИЙ ГОСПОДИН

КЕПЛЕР А12

НЕВОЗМУТИМЫЙ ПРОФЕССОР КРОУЛИ

ФОТОГРАФ

ПИНГВИНЫ

ОСТРОВОК ЛЕСА МЕЖДУ ЗАСТРОЙКАМИ

ДЯДЮШКА ИЗ САН-ФРАНЦИСКО

АЛЬФА-ПИЛЮЛЯ

                              1

Его звали Дерек, и ему было 43 года. Высокий лоб, широкое лицо. Ему шли усы и бородка, которые он завел недавно. Карие глаза с поволокой говорили о плохо скрываемой чувственности. Независимая походка. Серьезный мужчина? Не совсем так, мешала нервичность движений и переменчивость состояний. Мешало сознание избранности для какого-то важного события.

Его понимание не было сколько-нибудь оригинальным. Он воспринимал свою жизнь как катастрофу. Я это я, думал он. Я это тело, привычки, сознание. Отстраненность от окружающего рождала в нем умиротворенность, изредка спускающуюся на душу. В ответ на внимание к своей глубине, глубина эта гулко отзывалась. Отзывалась как? Как эхо в горах, как ветер в поле, как птицы в лесу, как сердце в ответ на другое сердце.

Да, я это я. Но кто он – этот я? Как мое я отличается от подобных ему у моих знакомых? И – от окружающих меня вещей, от моего смартфона или от кошки Алисы? И вообще есть ли у меня задача? Есть ли у меня глубина за хаосом настроений и ассоциаций? Так думал он до встречи с Ионой.

Иона говорил, что у человека есть два я – сознание и подсознание. Сознание плоское как дважды два четыре. Подсознание скрытое, интуитивное, глубокое. Оно – наше подлинное я, сознанию абсолютно недоступное.

Мы живем в придуманном мире, в котором живут все. Наш мир состоит из понятий и представлений здравого смысла, таких, например, как «солнце встает на востоке и садится на западе», или «мышь меньше слона», или «обезьяна умнее овцы» и т.п. Он также состоит из представлений, заимствованных из религий Запада и восточных учений. Третью часть нашего мира образуют научные идеи, например, идея опоры на опытное знание. Это три части суггестии, которую на нас накладывает общество. Однако помимо социальной суггестии и глубже нее действует космический гипноз, вынуждающий меня верить тому, что я – человек, живущий на планете Земля среди таких же существ.

Так говорил Иона, и его слова убеждали. Получалось, что миражи вокруг меня и мое собственное я – выдумка, внушенная мне социальной и космической суггестией. В подлинный мир можно войти, только освободившись от миража, от навязанного мне сознания. Но как освободиться от сознания, как спуститься в глубину своего я? Дерек и его друзья не раз спрашивали об этом Иону. И получали в ответ неясные намеки или туманные рассуждения.

Христианскому монаху на это потребуется не один десяток лет. Суфию, возможно, – два-три года. Раджа-йог может достичь пробуждения за год. Но есть способ пробудиться за десять минут.

Не грозит ли такое пробуждение ужасными открытиями, в результате которых пробужденный страстно захочет снова уснуть и беспробудно спать до самой смерти? Это не так. Пробуждение, или выход из паутины боли и наслаждений, всегда благо. Нет большего блага для спящего и видящего ужасные сны, чем пробуждение.

А разве смерть не несет такое пробуждение? Может быть, нужно просто дождаться смерти? Нет, конечно, смерть только фиксирует состояние человека, которое сам он не видит, ослепленный миражами жизни.

На расспросы о том, как возможно такое пробуждение без долгих и мучительных усилий монахов и суфиев, Иона как-то рассказал об Альфа-пилюле. Но что это за пилюля, и как ее раздобыть? Обычным людям это невозможно. Их делают очень мало, две или три пилюли для особых людей. Это люди с особой миссией, полученной свыше.

Кроме того, есть несколько условий, которые должны быть соблюдены для того, чтобы Альфа-пилюля оказала свое чудесное действие. Вот одно: перед тем как ее принять человек должен находиться в состоянии приподнятости, воодушевления и восторга. Проще всего такое состояние достигается путем опьянения в компании близких по духу людей.

Это не наркотик, который имеет временный эффект и тяжелый отход. С Альфа-пилюлей нет никакого отхода, потому что нет пути назад. Пробудившийся больше не поддается суггестии и потому он не может вернуться в мир иллюзий.

Теперь нужно хоть немного рассказать об Ионе. Он появился в компании Дерека и его друзей год назад и стал пользоваться авторитетом человека, причастного к серьезным источникам. Никто не знал, где Иона живет и с кем дружит. Авторитет подогревался его таинственными исчезновениями и неожиданными появлениями. В компании он был внимателен к каждому и держался легко и уверенно. Он знал ответы на вопросы, мучавшие их. Кроме того, Иона легко угадывал то, что происходило с Дереком и его друзьями, читал их души как открытую книгу.

Можно понять, что разговоры об Альфа-пилюле всех взволновали. Что означает снятие сознания? Не грозит ли такому человеку сумасшествие? На это Иона отвечал, что таблетку нужно принимать в присутствии эксперта, ибо проявления освободившегося могут оказаться более чем неожиданными. Ведь освобождение от иллюзий должно породить такую степень свободы, которую нельзя сравнить ни с чем, нам известным.

Вряд ли кто из нормальных людей согласится на утрату своего сознания. Да, мы прячемся в него как полевая мышь в свою норку. Наверное, так мы устроены, что не можем без него обойтись. И даже если предположить, что взамен мы получим другой неизмеримо более мощный инструмент, еще неизвестно как он будет работать и не окажется ли он неуправляемым и слишком сложным для решения простых жизненных задачек.

Дерек понимал, что дело тут вовсе не в пилюле. Пилюля только минимизирует время ожидания и тем самым заостряет ситуацию, делает ее непосредственно неотвратимой. Однако это ситуация, типичная для любой религии и мистического учения, требует ответа на вопросы: что такое объект желаний? что значит «пробуждение» от иллюзий? что значит «истина»? что происходит с достигшим этой цели?

За короткую жизнь человеку нужно ответить на несколько важных вопросов, стоящих перед каждым: кто я? зачем я здесь? зачем всё? Но Альфа-пилюля не дает растянуть подходы к этим ответам на десятки лет, заполненные мазохистским аскетизмом. Страхов было много и разговоров не меньше, однако, чем больше друзья обсуждали идею с Альфа-пилюлей, чем больше она вызывала у всех опасений, тем более привлекательной она становилась. Под конец двое из трех друзей Дерека были уже готовы принять участие в этой авантюре, один – отпал и отошел в сторону, а сам Дерек был в нерешительности.

Двух отважных авантюристов звали Грег и Борис, и они задали Ионе прямой вопрос, может ли он добыть для них эти пилюли и сколько это будет стоить. Ответ Ионы их озадачил: товар бесплатный, и он сможет добыть его для них только при условии, что Дерек примет свою пилюлю вместе с ними. И тогда взгляды Грега и Бориса обратились на Дерека.

Дереку нужно было собрать все свое мужество, чтобы не уступить давлению и не ответить отказом под влиянием того же давления со стороны друзей – как реакция на него. Нет, он должен сам все обдумать и принять решение. Слишком силен был соблазн сделать как тот, так и другой выбор. Вся его жизнь, годы упорных поисков и практик, повисли на паутинке. Ему 43 года, он холост, вернее разведен, у него нет ни перед кем никаких обязательств. Едва ли у него будет еще один такой шанс погибнуть или пробудиться от сна, а сознание избранности сыграло не последнюю роль в его решении.

Грег и Борис прочитали все по его лицу. Друзья обнялись и разошлись, не сказав друг другу ни слова. Все знали о намеченной на другой день пирушке, и Иона был предупрежден.

                              2

Отмечалось сорокалетие их общего приятеля Самсона. Самсон занимал причудливый лофт на одной из богемных улочек города. Неважно, какого города – Нью-Йорка или Мадрида, или Лиссабона, а может быть, даже Москвы. В Москве, правда, нет богемных улиц, но причудливых лофтов – сколько угодно. Впрочем, в Париже, Мадриде и Нью-Йорке тоже больше нет богемных кварталов, а есть кварталы туристов, кварталы Красных фонарей, кварталы правительственных учреждений и банков, спальные кварталы, кварталы бедноты, даунтауны, чайнатауны, маленькие Италии и т.д. и т.п. Куда же подевалась богема? Неизвестно. Слава богу, что кое-где еще сохранились богемные лофты.

Лофт Самсона был необъятный, безмерный, растягивающийся, сжимающийся, силиконовый, резиновый. Он вытягивался и растягивался по мере продвижения по его анфиладам и его наполнения людьми. Потолки, правда, были угрожающе низкими, но зато в лофте было столько комнат, что царь Соломон мог бы спокойно разместить в нем свой гарем, однако он каждый раз попадал бы не к той жене, потому что у него, наверняка, не было бы точной карты лофта. Его картографы заблудились бы в этом лабиринте, не говоря уж о евнухах и самих женах. Представьте, сколько бы там было ссор, женского визга и клочьев рваных волос, включая парики, накладные хвосты и шиньоны. Бедняга Соломон!

Самсон никогда не испытывал трудностей местонахождения, так как у него не было ни одной постоянной Далилы и он жил в той части лофта, в которой находил себя в данную минуту – остальные его не интересовали. Его вообще мало что интересовало. Он считал себя художником, но никто никогда не видел его картин. Зато не было лучшего места для всевозможных сборищ и оргий, длящихся не одни сутки и даже не одну неделю, чем лофт Самсона. Можно сказать, что в этом месте одни праздники сменяли другие в длинном ряду дней, ночей и комнат. Комнаты, дни и ночи образовывали непрерывный континуум, в котором обитали Самсон, знакомые Самсона, знакомые его знакомых и вовсе незнакомые люди, составлявшие большинство на любом сборище, при этом чувствуя себя старожилами и даже патронами этого заведения.

Обладатель большого и рыхлого тела, всклокоченной рыжей бороды и седой растрепанной шевелюры, Самсон наполнил свой лофт подобранной на помойках слоновой мебелью, которая сама приходила к нему и располагалась по углам. А так как углов в лофте Самсона было несчитанное множество, то и соф, диванов, кушеток, канапе, кресел, табуретов и стульев, а также комодов, бюро, столов и столиков было тоже достаточно. Гостям было где развернуться, разложить курительные приборы, расставить бутыли, бутылки, фужеры, стаканы и лафитники, а также тарелки и тарелочки с немудрящими закусками. Среди гостей заведения Самсона музыканты, художники и литераторы составляли костяк и основу, хотя представители этих цехов терялись в безмерной толпе рантье, торговцев, карманников, гангстеров и отвязных девиц. Также его посещали полицейские, переодетые в трансвеститов, политические деятели, замаскированные под рыбаков, медиумы, играющие в гипнотизеров и актеры, прикидывающиеся лицедеями. Помимо упомянутых категорий было великое множество неразличимых гостей, проводивших в самсоновских покоях почти каждую ночь и сделавших посещение этих помещений важнейшим смыслом своего существования.

Только один раз в году этот катящийся поток непрерывных празднеств переходил на иной уровень, обретал новое дыхание и достигал высшего и можно сказать запредельного качества, и это бывало в ночь перед Днем Всех Святых. Нужно также заметить, что алкогольные возлияния не были единственной страстью посетителей самсоновского салона, как это происходило с героями Рабле и Домаля, хотя и входили в первую тройку излюбленных ими времяпровождений. На естественно возникающий в этой связи вопрос, что же было квинтэссенцией, собиравшей в конюшни Самсона такое изысканное общество, ответ мог бы быть получен посредством социологического исследования с опорой на статистику, однако социологов среди посетителей самсоновских конюшен не водилось, зато философов, задающих бессмысленные вопросы, было великое множество.

В эту ночь, по легенде совпадавшую с его именинами, владения Самсона наполнялись особенно многочисленной и исключительно требовательной публикой. Трезвых туда не пускали, а если кому и удавалось просочиться, его мгновенно обнаруживали и приводили в должный вид за счет штрафных мер и вместительных бокалов. Для представительниц прекрасного пола в этом отношении не делалось никаких исключений, напротив им наливали до краев и строго следили за тем, чтобы ни одна драгоценная капля не пролилась мимо. И это все делалось не из фанатизма и не тем более не из-за педантизма собутыльников, а по причине мудрого понимания, что даже одна трезвая голова может обрушить общий взлет и испортить праздник. Вообще же к девушкам и женщинам в самсоновском заведении относились вполне галантно, всякий раз пробуя продемонстрировать им отдаленные и затененные углы и мягкие диваны. Многим из них такие экскурсии приходились по нраву.

                              3

Приближалась ночь перед Днем Всех Святых, и мысль Дерека и двух его друзей невольно связало предстоящее им судьбоносное действие с лофтом их старого приятеля Самсона и с ожидаемым празднованием его сорокалетия. Иона также обещал прийти и поздравить старину Самсона со вступлением в возраст мужественной мудрости и мудрой невозмутимости. Решили прийти туда вместе, чтобы не растеряться в самсоновском лабиринте.

Несмотря на открытые форточки, дым в комнате, в которой друзья очутились, стоял коромыслом. Гул от криков собеседников, пытавшихся друг друга перекричать, был нечленоразделен и расшифровке не подавался, за исключением отдельных особенно громких выкриков. Лица и фигуры поначалу также было нелегко различить, но чувствовалось, что, как бы не были все пьяны, благодушие и взаимное расположение собутыльников были неизменны. Быстро нашли и наполнили стаканы, выпили за старину Самсона, и только тогда Дерек обнаружил, что сидит на одном диване рядом с улыбающимся хозяином. Остальные присутствующие, за исключением тех, кто пришли вместе с ним, были ему незнакомы.

Обстановка в комнате – смутные очертания мебели и фигуры гостей в табачном дыме – напомнила Дереку его сны, в которых осознаешь, что это сон и пытаешься проснуться. Он даже замотал головой, чтобы вырваться из патоки захватившего его сновидения. Благо все были так поглощены своими собственными снами, что на его жесты никто не обратил внимания. Вырваться не удалось, но попытки продолжились. Иона кивнул ему, чтобы его поддержать. Шум стоял невообразимый. Грег и Борис куда-то запропастились. Вокруг Дерека одновременно говорило пятнадцать человек. Обсуждалась горячая тема – женщины.

– Вы всегда нас хотите. Вы хотите нас ночью и днем, хотите девочек и старух, хотите, когда вы еще дети и когда вы уже глубокие старцы. Вы бредите, вы галлюцинируете нами! – брызжа слюной и захлебываясь, визгливо кричала женщина в трико и мини-юбке с короткой стрижкой и жилистым изможденным лицом.

Она кричала стоя на столе, и ее ярко-красные лаковые туфли обжигали своими бликами толпящиеся вокруг фужеры и стаканы. Ей возражал тщательно одетый и старательно причесанный господин, сидящий в глубоком кресле и для подкрепления своей мысли размахивающий сигарой.

– Женщина – это точка безумия нашего мира! Мы знаем, какую опасность она в себе несет. Ее не должно быть в мире мужчин. Ее нужно держать под замком и не выпускать на свободу. Ее нужно занимать бесконечной мелкой бессмысленной работой двадцать четыре часа в сутки!

Мужчина старался вклинить свои слова в редкие паузы в выкриках дамы, стоящей на столе, так что у них получался хорошо слаженный дуэт тенора и колоратурного сопрано.

– Позвольте, но зачем так демонизировать женщину. Почему не взглянуть на нее как на кладезь спокойствия и нежности. Вот именно, спокойствия и нежности, – говорил, стремясь перекричать других, рыхлый апоплексичный мужчина, менявший в волнах окружавшего его дыма свое лицо. Сначала оно было вытянутым, потом яйцевидным, потом овальным и под конец – стало круглым и розовым, как надувной шарик на ниточке.

– К черту вашу нежность и ваше спокойствие! Нужно разнести этот мир к чертям собачьим! Уничтожить женщин и мужчин и особенно их детей – этих выродков и недоносков! Только искусство имеет право быть, а все остальное нам не нужно! – взорвался желчный сосед слева и начал бить по физиономии любителя нежности и спокойствия.

Было немало и других бурных и меланхолических высказываний, и все они делались возбужденными голосами крепко выпивших людей, искренне друг другу симпатизирующих. Пили много, не закусывая. Пьянка вступала в самую силу, азарт достиг своего предела. Дерек еще раз зафиксировал, что спорившие были просто статистами сна, возникавшими из дыма, что их обличия постоянно менялись: грузная пожилая дама превращалась в плюгавого господина в очках, тот – в свеженькую девицу лет восемнадцати, а та, в свою очередь, – в усатого спортсмена в зеленой футболке…

Из соседних помещений доносились отголоски разговоров, взрывы смеха и крики негодования, кое-где дело принимало серьезный оборот, откуда-то долетали угрожающие возгласы и стоны, где-то звучала музыка. Неожиданно в мирный спор окружавшей Дерека компании ворвался вопрос появившегося откуда-то тщедушного старичка:

– Господа, не подскажете, где здесь пещерка?

Никто не мог помочь старику в поисках искомой пещерки, и, убедившись в этом, он ушел в открытую дверь, откуда, чуть не опрокинув его, ворвался растерянный богатырь чуть ли не двухметрового роста, кричащий на бегу:

– Скажите скорей, где здесь церковь, ведущая к пробуждению?

На этот вопрос тем более никто не знал ответа, и богатырь побежал дальше. Не успел он испариться, как появился плотный лысый мужчина, одетый в борцовскую майку. Он все время оглядывался и повторял одну и ту же фразу:

– Мне нужен учитель, который учит, как умирать. Мне нужен учитель, который учит, как умирать. Мне нужен учитель…

Никто не знал, где найти такого учителя, и лысый также удалился. На смену ему, тяжело дыша, вбежали двое бегунов, одетых в розовые трусики, и, перебивая друг друга, почти что одновременно прокричали:

– Мы хотим в казармы!

– Где здесь казармы?

После чего, они убежали, а в комнате уже готовились к своему номеру новые искатели.

Дерек пошевелился. Он вспомнил об Альфа-пилюле, и в сердце у него появилось пространство, похожее на пустой пузырь. Спор о женщинах и искатели пещерок, церквей, казарм и мистических наставников ему порядком наскучили, и он подумал, что неплохо бы ему посмотреть на то, что происходит в других частях самсоновского лофта.

– Эй ты, заткнись! – злобно крикнул ему сидевший напротив него загримированный мужчина с густыми бровями, хотя Дереку казалось, что он ничего не говорил.

4

Дерек начал настойчиво пробираться к одной из дверей, за которой, как ему казалось, слышны были звуки старинного струнного инструмента, мандолины или гитары альгамбры. В дверях он споткнулся о стопку книг, и начал их перебирать. Имена авторов сердцу его ничего не говорили: Джонатан Свифт, Эдгар Алан По, Говард Филлипс Лавкрафт, Станислав Лем, Артур Кларк, Роберт Шекли… Бесполезные книги создавали нагромождения, и Дерек ногой отодвинул их с прохода и прошел дальше.

Он вошел в соседнюю комнату и прикрыл за собой дверь, чтобы спокойно послушать музыку, которая действительно там исполнялась. Музыкант стоял на возвышении и был поглощен своей игрой. Согнувшись, он, не отрываясь, смотрел на свой инструмент, бил по струнам, ласкал его деки, припадал к нему и тут же от него отстранялся. Он ничего и никого вокруг не видел, кроме своей гитары, накручивая пронизывающую, проникающую вглубь сознания тему, сомнамбулически повторял ее опять и опять. И присутствующим тоже хотелось отдаться музыке, слиться с ней, стать ею. Только через какое-то время Дерек увидел Грега и Бориса, медитирующих в компании молодых людей с отрешенными лицами.

Как хорошо, как спокойно! Дерек чувствовал легкое опьянение, пустоту под сердцем и страх. Присел на длинную скамью вдоль стены. Вспомнил отца, каким он его знал, когда был ребенком. У отца напрягались брови и верхняя губа, когда он пытался решить трудную задачу. Сейчас Дерек пробовал решить трудную задачу. Он принял решение, но не чувствовал в себе готовности примириться с этим решением – понимал, что пилюля смоет память об отце и о сорока годах прожитой им жизни. Ужасался и дрожал от этой мысли. Увидел кувшин и стакан, налил, выпил. Крепкий напиток ударил ему в голову. Франсуа Рабле, Джонатан Свифт… эти имена он тоже не будет помнить. Зато страх ушел из его сердца. Он решительно встал и направился к выходу. Сомнамбулическая музыка продолжала звучать в нем наплывами, а он уже осматривался в новом пространстве, присматривался к новым фигурам и лицам.

Здесь тоже пили что-то крепкое, и вошедшему Дереку предложили порцию. Дымили сигарами и сигариллами. Дерек сделал изрядный глоток, закурил сигарету и прислушался к разговорам. Говорили две группы в двух разных углах. В ближнем углу доминировала женщина с резким простуженным контральто. Обладательница хриплого голоса, скорее всего, была воровкой, проституткой, наркоманкой, уголовницей, бомжихой или какой-нибудь другой обитательницей социального дна. Ее голос говорил слушателям о том, как круто с ней обошлась жизнь и как мало осталось в ней невинности и мягкости. Голос говорит о нас больше, чем то, о чем мы рассуждаем, подумал Дерек и перешел в другую группу беседующих.

Он не успел присесть в предложенное ему кресло и пригубить от налитого ему напитка, как через комнату начали пробегать знакомые и незнакомые ему искатели всевозможных церквей, пещер, казарм и убежищ. На этот раз они пробегали маленькими группами и большими стадами, не останавливаясь и не останавливая своих жалобных выкриков:

– Пещерку! Церковь! Коммуну! Убежище! Конвейер! Казарму! Учителя!

Последний из бегунов зацепился за взгляд Дерека и не умчался с другими, а остановился, переминаясь с ноги на ногу, отдышался, откашлялся и попросил Дерека стать его духовным руководителем и вывести из лабиринта жизни. В ответ Дерек налил ему вина и тот благодарно выпил и присел рядом с обретенным спасителем. Он смотрел на Дерека большими доверчивыми глазами, не отводя глаз и не моргая, так что последний, почувствовав себя неловко под этим пристальным взглядом, положил ему руку на голову и повернул эту голову в противоположную сторону. Так тот и остался сидеть, а Дерек смог, наконец, обратиться к беседе, которая текла в этом углу, не прерываясь по пустякам.

Темой оживленного разговора была незавидная судьба людей, обреченных смерти. Дерек прислушался к разговору и туда же обратил свою голову его последователь.

– Что есть смерть? Смерть – это пробуждение. С человека снимается все наносное, все полученное в течение индивидуальной жизни, и в абсолютной темноте возникает внутренний мир несчастного животного, не способного выразить себя и за себя постоять. Ужас!!!

Это говорил седовласый юноша, глядя перед собой невидящими глазами и гальванизируя себя и безмолвных слушателей надрывным голосом и жалостливыми словами. Его внимательно слушала группа безвольных людей, опустив глаза и погрузившись в описываемое говорящим состояние. Но Дереку эти рассуждения были не по душе.

Дерек заметил, что тщетно ищет возможности отвлечься от мыслей о предстоящем событии, но любой разговор недолго удерживает его внимание, а пустота под сердцем напоминает ему о неотвратимом. С этими мыслями он покинул боящихся смерти и двинулся дальше теперь уже в сопровождении своего последователя.

В соседней комнате спорили об искусстве. Там Дерек обнаружил Иону и Самсона, занятых азартным поглощением напитков и флиртом с двумя истеричными девицами. Девицы были взвинчены выше всякой меры и требовали от своих компаньонов решительных действий, например, поединка на пистолетах или шпагах. В руке Ионы был пистолет, а у Самсона – шпага, но ни один из них не был готов исполнить прихоть незнакомок. Отбросив в сторону орудия смерти мужчины обнялись. Девицы тоже последовали их примеру, однако при этом забыли о мере и начали страстно целоваться. Мужчины смотрели на них с изумлением, но быстро потеряли к ним интерес и растворились в сигаретном дыме.

В следующем помещении царили восторг и единодушие. Пили стоя и после каждого тоста быстро наполняли сосуды и громко сдвигали их в едином порыве. Выпивали и радостно пели и смеялись. Трудно было понять, что всех их так возбуждало. Дерек и его спутник включились в общую атмосферу. Вскоре Дерек увидел в числе выпивающих, поющих и смеющихся Иону, Грега и Бориса. Воодушевление у всех было полным и совершенным. И Дерек понял, что наступает решающая минута. Он обнял своего последователя для того, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. Он выпил полный стакан джина и разбил этот стакан о кирпичную стену. Он крикнул что-то отчаянное и невразумительное. Господи, что же это такое! Неужели он сам добровольно решил с собой расстаться?

                              5

Внезапно комната опустела. Восторженные участники спонтанного празднества куда-то испарились. Исчез и новообращенный последователь Дерека. Остались Иона и трое избранных – сделавших судьбоносный выбор: Дерек, Грег и Борис. Были ли они друзьями? Была ли у них общая судьба? Чего ждал каждый из них от предстоящего шага?

Окна в комнате были открыты настежь. С улицы прилетел ветерок, навеянный липовым цветом. Блюдце стояло на столе. На блюдце лежали три белые пилюли. В стаканах розовело вино. Оставалось проглотить и запить глотком вина. Получить то, о чем мечтают миллионы романтиков, к чему стремятся тысячи мистиков, аскетов и верующих всех религий: освобождение, пробуждение, спасение! Выйти из мира иллюзий, стать обладателями Истины, войти в Царство Свободы! Высочайшее благо лежало перед ними на блюдечке. Избранники затаили дыхание. Минута наступила.

Москва, 10.03.15

ГОРОД ЖИВЫХ ОТЦОВ

1

Я получил письмо от далекого родственника из города Б.

В письме говорилось о том, что, дескать, отца моего видели в городе. Однако отец мой давно умер. Он умер десять лет тому назад, и его никак не могли видеть в городе Б.

И все же… Я знаю, что они не стали бы попусту мне писать. Кроме того, у меня самого имелись воспоминания о его появлениях после смерти. Он сидел у меня на кухне пил чай и курил – пепельница была полна окурков. Это было после его смерти и, причем, не один раз. Это случалось почти каждый вечер. Да, так случалось не раз, и я не удивлялся, принимая его появления как должное. Я рад был ему и никогда не спрашивал, откуда он приходит и куда уходит. А потом он перестал приходить.

И вдруг несколько месяцев тому назад в канун Нового года я столкнулся с ним в подземном переходе. Там было много причудливых персонажей, многие в карнавальных костюмах, и все ужасно спешили. Надо было пробираться сквозь толпу. И вот мы столкнулись, но людской поток пронес нас друг мимо друга. Невозможно было остановиться. Мы не успели сказать один другому ни слова. Конечно, я растерялся.

Он выглядел отстраненным, отсутствующим, отдавшимся потоку. Глаза полузакрытые, и лицо осунувшееся, небритое. Мешки под глазами. Одет во что-то темное, клетчатый шарф под подбородком. Мы налетели друг на друга и оттолкнулись по инерции, чтобы пройти. Сзади напирали, и я не мог остановиться. Так мы и разошлись.

Что я успел почувствовать в то мгновенье? Практически, ничего. Только через минуту я понял, что случилось, и переместился во встречный поток для того, чтобы вернуться и догнать. Меня опять захватило и понесло. Его нигде не было видно. Это произошло в декабре прошлого года.

2

И вот я отправляюсь в город Б.

Я хочу разобраться, что же там случилось. Вечером я приезжаю в промежуточный город М. по пути в Б. В поезде я беседую с сочувствующим полицейским, но он считает, что моя затея бредовая. Умерший человек умер, и не о чем больше говорить. Но я знаю, что он неправ. Все не так просто, как ему кажется.

Поезда в город Б не идут, добираться до него нужно на автобусе или по реке на катере. Поездка на катере требует дополнительных затрат, а средств у меня мало. Их хватит только на то, чтобы доехать до места. Ну что ж, была–не была, поеду на катере. На обратный путь займу денег у родственников.

Мне кажется, что появление отца в городе Б. поможет мне понять что-то важное. Так уж получилось, что моя жизнь тесно связана с жизнью моего отца. Об этом я расскажу немного позже, сейчас не время. Прежде всего, мне нужно устроиться на ночь в гостиницу и дождаться катера, который отбывает завтра утром.

И вот я иду по булыжной мостовой, поеживаясь от сырости, тянущейся от реки. Сумрачно, ветрено. Небо обложено тучами без просветов. Начинается дождь. На улице ни души, не у кого спросить дорогу. Впереди на углу появляется силуэт мужчины, что-то очень знакомое. Боже, да ведь это же он!

Я не успеваю опомниться, как мужчина входит в какую-то дверь. Добежав до угла, где исчез знакомый силуэт, я обнаруживаю стеклянную витрину кафе. Стремительно распахиваю дверь, и что же? В кафе полумрак, но я вижу: он сидит в глубине у стены лицом ко мне и смотрит, как я иду к нему. Наконец, я рядом с его столиком – на меня смотрит угрюмое незнакомое лицо с белесыми глазами. От этого взгляда мне становится не по себе. Я выбегаю на улицу.

Через четверть часа я подхожу к гостинице – четырехэтажному зданию с рядами одинаковых балконов вдоль фасада. Дождь припустил, и я промок до нитки. Понимая всю нелепость своего поступка, я плачу за номер и тут же в кассе на последние деньги покупаю билет в город Б.

В номере раздеваюсь наголо и залезаю под горячий душ. Мне кажется, я никогда не согреюсь, так я продрог. Моя одежда сушится на батарее. Я думал, что после душа я мгновенно усну, так я устал, но едва голова коснулась подушки, сон бежал меня.

В памяти опять проигралась сценка в кафе с незнакомцем за столиком. Взгляд его глаз почти без зрачков обжег меня снова, и я подумал, что эта встреча – свидетельство моего перевозбуждения и что нужно взять себя в руки. Я начал равномерно дышать, считая вдохи и выдохи – так я делаю, когда хочу успокоиться. Но глаза незнакомца продолжали царапать мне душу. Все-таки какое-то сходство было, хотя у отца взгляд иной – ясный, с искоркой юмора.

Убедившись, что мне не заснуть, я включил свет и подошел к окну. Окно смотрело во двор безлюдный и черный, освещенный светом из окон гостиницы. Дождь перестал, но зато усилился ветер, гулявший в зарослях ольхи и образующий из веток и листвы причудливый хаос. Тонкие ветви ближнего дерева то заносило вверх, и они напоминали взметенные руки с раскрытыми ладонями и длинными пальцами, то сносило в сторону, выламывая и выворачивая их как в пытке.

Взглянув на часы, я увидел, что еще нет девяти – вечер только начинался. Потом я почувствовал голод, и стал шарить по карманам мокрых брюк в поисках случайно завалявшихся денег, но ничего не нашел. Вспомнил, что в оплаченный номер входит завтрак, так что нужно только дождаться утра. И я снова лег в постель, придвинул к себе пепельницу и закурил. Что еще мне оставалось делать с мокрыми брюками и пустыми карманами? Я курил и холодно анализировал ситуацию.

Когда я родился, отцу было под сорок, и я был его любимцем. Я был избалован и им, и мамой. Позже я стал мечтательным подростком, погруженным в игру воображения, от которой, кажется, до сих пор не избавился окончательно. Я рано ушел из дому и жил самостоятельной жизнью, отстаивая свой незрелый идеализм от реальности, которая плотно обступала меня со всех сторон. Теперь я понимаю, что оставил родителей без внимания в годы, когда моя помощь была им особенно нужна. Надежды отца на меня не оправдались. И матери тоже. Я жил далеко от них, в другом городе, потом поступил в столичный университет, изредка навещая их и тяготясь их обществом. Мне было 30, когда отец неожиданно умер. Ему не было еще 62-х. А потом я много лет жил заграницей, и за это время умерла мама.

Конечно же, чувство вины не оставляло меня все эти годы. Проявлялось оно в частности в повторяющихся картинках, которые я видел с удивительной регулярностью перед засыпанием. Вот и сейчас я закрыл глаза, пытаясь заснуть, но заснуть мне, как всегда, не удалось. Тогда я встал, начал ходить по комнате, пробовал читать, смотрел в окно. Устав, снова лег в постель, и опять появились причудливые персонажи в карнавальных нарядах и среди них мой отец, танцующий с дамой вальс. Я долго удерживал это двойственное состояние полусна-полубодрствования, следя за развитием событий. Я заснул только под утро.

3

Наутро я был уже на пристани. Небо было чистое, солнце играло на воде веселыми искрами, совсем как в детстве. Кстати, одеваясь, в заднем кармане джинсов я обнаружил две смятые сторублевки, так что я чувствовал себя не таким потерянным, как вчера. Катер бодро покачивался возле причала, пассажиров было немного, и мы поднялись на катер и уселись на скамьях под навесом.

Волны бились о причал, нас поднимало и опускало, и я видел за бортом то полоску воды, отделявшей нас от причала, то расписанные граффити стены речного вокзала. Передо мной сидели две девочки и с ними их молодящаяся бабушка в широкополой коричневой шляпе. Девочкам было лет по 10-12, обе хорошенькие, длинноногие, с быстрыми живыми глазами. Особенно привлекательным был легкий пушок на их свежих личиках. Они сразу заметили мое внимание и начали кокетничать. Девочки постоянно убегали куда-то, а потом с разбега падали на скамью рядом с бабушкой, громко смеясь и вскидывая глазки. На меня они, конечно же, не смотрели. А я не отрывал от них глаз всю дорогу. Зато бабушка сразу заговорила со мной и начала рассказывать мне о своей соседке, которая ни с того, ни с сего сошла с ума и зарезала своего мужа. Говоря, бабушка непрерывно улыбалась, и из-за этой улыбки на ее верхней губе собирались мелкие сухие морщины.

К полудню солнце стало пригревать, и бабушка натянула на головы девочек одинаковые желтые панамки. Девочки продолжали меня занимать, бегая по палубе и кокетничая. Они мне нравились обе вместе, по отдельности они не были интересны. В них обеих была та летучая женская притягательность, которую женщины теряют очень рано. Когда наш катер ударился о края пристани и пассажиры выстроились на сходе, я сошел вместе с другими на пристань, а девочки с бабушкой поплыли дальше.

4

Передо мной лежал городок Б, который можно было оглядеть одним взглядом – чистенький, предсказуемый, скучный. Я вышел на площадь, покрытую брусчаткой с памятником поэту, родившемуся в городе Б в 19 веке. Пройдя через площадь, я ступил на одну из его улиц. Увидев одну улицу, можно было понять, что точно такими же будут и остальные: глухие заборы, захламленные подворотни, закрытые ставнями окна. Отыскать типовой пятиэтажный дом, в котором жил мой родственник, не составило труда. Я поднялся и позвонил в дверь, обитую коричневой тканью.

Мне открыл угрюмый мужчина в майке, и я долго стоял и смотрел на него, пытаясь вспомнить, зачем я здесь оказался. Поездка на катере вытеснила из памяти цель моего путешествия. Вдобавок я забыл имя родственника, стоявшего передо мной. Я думаю, мы с ним никогда раньше не встречались. Не зная, как к нему обратиться, я назвал свое имя и сказал, что приехал, получив его письмо. Посторонившись, он впустил меня в квартиру. Дверь со скрипом затворилась за нами.

Мы прошли на кухню и сели за стол. Я сидел лицом к окну и слушал, а мой родственник – его звали Борисом – повторил мне все то, о чем он писал в своем письме. Отец мой когда-то жил в этом городе и они с Борисом близко общались и даже вместе жили. И другие в этом городе помнили моего отца. В последнее время они начали замечать, что отец появляется на улицах, чаще всего в районе пристани. Борису об этом рассказывали, а он не поверил, пока однажды сам не столкнулся с отцом. Поздно вечером Борис возвращался с работы и увидел отца. Однако отец не захотел его признать, отвернулся и ушел от него быстрым шагом. Борис уверен, что это был мой отец. «Непонятно, где он живет и чем занимается», – сказал Борис.

Между прочим, Борис сказал мне, что собирается в командировку и предложил пожить в его квартире, пока он будет отсутствовать. Потом он начал выяснять степень нашего родства. Слушая Бориса, я начал задремывать. Его рассказы не могли вытеснить свежие впечатления дня, проведенного на реке под открытым небом.

Я видел себя на катере, где две девочки в желтых панамках бегали по палубе и громко смеялись. И вдруг смеющиеся девочки растворились, и я увидел бледное лицо отца, появившееся в окне за спиной Бориса. Я мгновенно очнулся, но лица в окне больше не было видно. Я подумал: какой это этаж, третий, четвертый? Был ли это отец, видел ли я вообще кого-либо? Может быть, мне показалось. Да, скорее всего это все мне привиделось.

5

Мне нужно было на что-то решиться, остаться в городе Б или, заняв у Бориса денег, сразу же уехать домой, благо катер возвращался в М через несколько часов. Очень хотелось сразу уехать и забыть всю эту историю. Вычеркнуть ее из души.

И все же я не уехал. Я остался в городе Б, поселился у Бориса и стал ждать встречи. Странная это была жизнь. Бориса я с той первой встречи больше никогда не видел. Видимо он уехал в командировку. Я спал целыми днями и только вечером выходил на охоту. Вечером улицы и дома обретали что-то загадочное, призрачное. Фонари на улицах горели исправно и даже ярко, но этот свет лишь подчеркивал мертвенность и безлюдье города. На улицах действительно не было никого, и хотя была ранняя осень, окна были закрыты и свет горел только в редких окнах, занавешенных плотными шторами. Кое-где была слышна приглушенная музыка тяжелая и неторопливая, какую когда-то сочиняли придворные композиторы для торжественных церемоний и обедов.

Город походил на кладбище. Ничего не согревало глаз, не радовало сердце. Заборы, стены, забитые хламом подворотни, глухие занавешенные окна. Редкие тени прохожих. Все мертво, чуждо. Я спрашивал: как жить? как вынести пустоту? почему отец выбрал этот город? почему этот город держит меня?

Представьте себе, что я чувствовал, гуляя по этим улицам в абсолютном одиночестве в ожидании встречи, которой я больше всего боялся. Все во мне напрягалось от страха, и когда однажды на меня налетела визжащая собака, от неожиданности я упал и больно ударился коленом о камень. Собака куда-то исчезла, а мое сердце бешено стучало.

В другой раз из подворотни вышла старая женщина в надвинутом на лицо платке и, подойдя ко мне, протянула ладонь, как будто прося подаяние. Я протянул ей сторублевую купюру, но старуха отвернулась и скрылась в подворотне, откуда появилась. Ей не нужны были деньги, видно, она хотела от меня чего-то другого. Я так и не увидел ее лица.

В квартиру Бориса я возвращался под утро, когда туман с реки заползал в прибрежные улицы. Ежась от холода, я поднимался по крутой лестнице к двери, обитой коричневой материей и толкал ее. Она нехотя раскрывалась, впуская меня, а потом медленно закрывалась на скрипящей пружине, а я шел на кухню и кипятил воду для чая. Я пил чай с сухарями и думал о том, как, когда я был маленьким, мы с отцом ездили по веселым городам. Я помогал ему делать его работу, то есть ходил с ним по разным учреждениям и терпеливо ждал, пока он встречался и разговаривал с занятыми мужчинами и женщинами, а потом мы с отцом шли в кино или цирк и отец покупал мне множество игрушек. Я получал в подарок тряпичного зайца или гимнаста, прыгавшего на веревочке или деревянных медведей, бивших деревянными молотами по наковальне – такие игрушки дарили в те годы, – и я был счастлив, а сейчас мне уже за сорок – столько, сколько тогда было отцу. Мой отец умер, но не совсем – он все еще жил во мне, сидел на моей кухне, занятый своей таинственной жизнью.

Снова я вспомнил девочек, с которыми плыл на катере. Почему-то я постоянно думал об отце и об этих девочках. Что между ними общего? Я видел, как девочки вскакивают и убегают, а их опустевшее место на скамейке занимает мой отец. Он усаживается рядом с их бабушкой и смотрит ей в лицо, но она его не видит и продолжает рассказывать мне о сумасшедшей соседке, зарезавшей мужа. Потом девочки прибегают и с визгом плюхаются на скамейку, но отца на ней не оказывается. И снова они убегают, и опять появляется отец и садится на опустевшее место. Так повторяется несколько раз, но тут я начинаю замечать, что, сидя за столом, засыпаю. Я ложусь на диван и действительно засыпаю.

А вечером я опять отправлялся в город. Я чувствовал себя охотником и упорно выслеживал добычу, хотя понимал, что от меня ничего не зависит. Захочет ли отец со мной встречаться? Будет ли он со мной разговаривать? Что я скажу ему? О чем буду расспрашивать? Я не знал ответов на эти вопросы. Я просто шел по улицам, стараясь держаться поближе к пристани. Устав, я садился на деревянную скамью и смотрел на воду, плескавшуюся внизу, или на площадь с памятником поэту. Постепенно темнело, и в городе загорались фонари. Мелькали редкие фигурки прохожих. Я не искал отца – я ждал.

Как-то я набрел на пустой рынок под открытым небом. Шел дождь. Я брел между прилавков, переступая через лужи и кучи мусора. Под прилавками лежали бездомные, закутанные в балахоны. Некоторые прятались от дождя под картонными коробками, но холодные струи настигали их сверху и снизу. Мой отец может оказаться здесь среди этих людей, подумалось мне. И еще я подумал: пусть он будет калекой и бездомным, но живым. Но он не мог быть живым, я похоронил его десять лет назад. Да, но я видел в окне его живое лицо. Мои мысли смешались. Остановившись, я прислонился к столбу и закрыл глаза.

– Вам нехорошо? – спросил меня чей-то участливый голос.

Передо мной стоял невысокий коротко стриженый человек и смотрел на меня участливыми глазами. На нем был серый бывалый пиджак и светлые шорты. Голову его прикрывала видавшая виды шляпа, с которой ручьем стекала вода. Человек этот был готов оказать мне помощь, и я поблагодарил его и в свою очередь спросил, не могу ли я ему помочь. Не отвечая на мой вопрос, он взял меня под руку и повел к одинокому строению в стороне от прилавков. Дверь была полуоткрыта, за дверью было темно.

Он вошел, и я вошел следом за ним.

6

Мне открылась живописная картинка: в полутьме за столом сидела группа людей и негромко разговаривала. Блики огонька стоявшей на столе свечи освещали их возбужденные лица. При моем появлении разговор остановился, и лица обратились ко мне. Их было четверо, и одна из них – молодая женщина.

– Кто это, Марк? – тревожно спросила она моего провожатого.

Но Марк не спешил отвечать. Сначала он подвел меня к кругу и указал мне, куда я могу присесть. Потом знаком показал одному из сидевших в круге, человеку с большими испуганными глазами, что мне нужно дать кружку чая. Я благодарно отпил глоток и почувствовал разливающееся по телу тепло от горячего напитка, изрядно сдобренного ромом. Между тем Марк отвел в сторону женщину и человека, угостившего меня чаем, и о чем-то с ними поговорил. Потом подвел их ко мне и представил:

– Это Анна, а это Игорь. Мы в этом сарае встречаемся по ночам, а днем растворяемся в городе.

Не знаю, чем я внушил доверие Марку, но Анна и Игорь смотрели на меня теперь с меньшей тревогой.

– Ждешь? – спросил меня Игорь.

– Жду, – ответил я. – И вы тоже ждете?

Странную легкость и доверие испытал я вдруг к этим людям. Удивительно, как между людьми возникает доверие. Мы понимали друг друга, еще ничего друг о друге не зная. Я понимал, что это сделал Марк, но как он это сделал? Игорь улыбнулся – улыбка делала его похожим на ребенка. Лицо женщины также показалось мне уже не таким напряженным.

– Мой отец умер год назад, а отец Анны разбился в автомобиле. Нам сказали, что они здесь, и мы приехали их искать, – сказал мне Игорь.

– Я не верю, что моего отца больше нет. Он всегда рядом мной, но я его не вижу, – подтвердила Анна.

– Мне написали, что видели здесь моего отца, – я удивлялся, как легко мне было это говорить. – И я сам его тоже видел в окне третьего этажа. И все же я не могу понять, каким образом жизнь и смерть могут соединиться в одном человеке?

– Эти несводимости составляют нашу главную тайну, – услышал я за спиной слабый голос. Обернувшись, я увидел говорившего эти слова молодого человека с расставленными ушами. Он говорил как будто бы сам с собой, но каждое его слово ложилось мне на душу так, как будто он возвращал мне мои собственные мысли.

– Что мы знаем о жизни и смерти? Что мы знаем о мире, что мы знаем о человеке? – говорил этот человек. – Кто сказал, что жить хорошо, а умирать плохо? Кто знает, что такое прошлое и будущее? Кто осмелится утверждать, что прошлое позади, а будущее впереди? Может быть, все наоборот. И скорее всего все наоборот.

Пока он говорил, его сосед, человек с детской фигуркой и черными как угли глазами, с трудом себя сдерживая, несколько раз порывался его перебить и, наконец, найдя первую возможность, заговорил:

– Ты забыл, друг Валерий, о жгучей тайне жизни после смерти, – говорящий заикался от волнения. – Мы собрались здесь, чтоб ее разгадать, и мы уже близки к пониманию. Я знаю, что ключ к тайне моей жизни в крови и сперме моего отца.

– Нет, друг Виталий, я этого не забывал… Потому я говорю: в каждом человеке живет его отец. Мы проживаем жизнь всего человечества, всех кто жил до нас и тех, кто придет после нас. Мы идем по своим собственным следам. Мой отец не умер, и я тоже не могу умереть. Умирает то, что уже мертво: ум, привычки, стереотипы и наше тело. Но есть основа, которая остается, когда все это исчезает. Ее можно открыть, если найти в себе отца, и через него – его отца, и дальше, дальше. Это не пустая абстракция, это живая нить, за которую можно ухватиться.

А потом говорили Анна и Игорь, и я, и снова Валерий и Виталий. Только Марк не вмешивался в разговор. Он был хозяином и угощал нас чаем.

7

Мы расстались перед рассветом. Я возвращался домой, или в место, ставшее с некоторых пор для меня домом. Дождь закончился. Я шел в сизых сумерках по мокрым зябким улицам города, который больше не был для меня пустыней и кладбищем. Я чувствовал себя уверенней – я был не один – у меня были друзья. У меня появилась нить надежды.

Подходя к дому Бориса, я почувствовал, что в квартире кто-то есть. Может быть, Борис вернулся из командировки, подумал я. Однако свет в окне не горел. С бьющимся сердцем я поднялся на свой этаж.

Предчувствие меня не обмануло. За столом в тусклом свете уличного фонаря в облаке сигаретного дыма сидел человек и курил. Сидел, отвернувшись к окну, так что его лица почти не было видно. Сигаретами на кухне также не пахло.

Человек этот был, но его и не было. Это ощущение отсутствия сидящей передо мной фигуры было первым, что я почувствовал. Я понял две вещи: нельзя включать свет, и к нему нельзя подходить. Нужно было вести себя осторожно и в то же время буднично – в противном случае он исчезнет.

Это было знакомое мне двойственное состояние присутствия и одновременно отсутствия. Нужно было держать его на краю зрения. Это позиция давала эффект какой-то странной взаимности и общения в нейтральной зоне. Впрочем, общения пока еще не было, просто он был рядом со мной в моем обычном пространстве, и от меня требовалось сделать шаг в его сторону. Это нужно было сделать именно мне, потому что он уже сделал шаг навстречу, появившись на кухне.

Я не знал, как это сделать.

Я стоял с другой стороны стола и смотрел в окно, держа его на краю зрения. Наши взгляды пересеклись за окном, и в воображаемой точке пересечения наших взглядов я увидел… нет, я ничего не видел глазами… кажется, глаза мои были закрыты… опять возникло состояние двойного существования… не бодрствования и не сна… это было третье состояние присутствия в знакомом мне месте… я в нем уже был… яркий день под открытым небом… две девочки, палуба и их молодящаяся бабушка… девочки с криками убегают, а он занимает их место на скамейке на палубе… бабушка его не видит, а я вижу… не могу отвести взгляда… девочки возвращаются и садятся на свое место рядом с бабушкой… но он тоже сидит на этом месте… две картинки соединяются в одну… эти несводимости и составляют главную тайну… два мира – это один мир… жизнь и смерть, а за ними третье… там возможна настоящая встреча…

Я очнулся – его на кухне не было.

8

Резкий холодный ветер. Небо обложено тяжелыми рваными облаками, ползущими навстречу и наискосок. Я возвращаюсь на знакомом мне катере. На палубе никого, там гуляет ледяной ветер. В кабине под палубой два десятка пассажиров. Пассажиры угрюмые, замкнутые, озабоченные.

Я сижу за буфетным столиком перед остывшим чаем и смотрю на пенящуюся за иллюминатором воду, на ползущие по небу тяжелые облака. После события, которое случилось на кухне у Бориса, оставаться в городе Б не имело никакого смысла. Все стало ясно: настоящая встреча не зависит от того, где я нахожусь. Она может произойти в любом месте: в городе Б или в городе М, или дома, независимо от того, пасмурно, дождливо или вёдро. Это может случиться на улице или на катере или на базаре. И это не встреча с отцом или с собой, или с жизнью, или со смертью. Это встреча с третьим, которое все объемлет и не имеет названия или имеет их миллион. Я чувствую, что опять погружаюсь в свойственное мне состояние полубодрствования и полусна.

Тут к моему столику подходит мужчина в модном приталенном плаще с бутылкой коньяка и двумя – один в другом – бумажными стаканами. Уверенный голос, широкие манеры, знакомое лицо. Впрочем, нет, не знакомое, а какое-то ожиданно новое. Широкий лоб, ироничный взгляд, большой вздернутый нос и твердые губы. Таким и должно быть лицо ненавязчивого попутчика, угощающего первого встречного.

– Позвольте приземлиться за вашим столиком и предложить вам разделить со мной радость двух находок. Представьте себе, на этой ржавой посудине оказался приличный коньяк и – мало того! – итальянская машина для настоящего эспрессо. Эти два чуда неизбежно должны произвести третье: хорошую компанию и приятный разговор. Вы не возражаете?

Откуда я все-таки знаю этого человека? Где я видел это лицо? Или в нем повторились сохраненные памятью формы множества лиц, каждый раз добавляющие свежую деталь, например, большой вздернутый нос, как в этом случае? Между тем он уже уселся напротив меня и разлил коньяк по стаканам, а юркий буфетчик с аккуратно подкрученными усами принес и поставил перед нами две чашечки дымящегося кофе. Я подумал: по законам жанра далее последует церемония знакомства и длинный монолог – и ошибся лишь относительно второго. Впрочем, неприязни к своему визави и особого отторжения я не чувствовал, а коньяк и кофе при моих стесненных обстоятельствах и подавленности из-за бессонницы были очень даже уместны.

– А теперь, раз уж так распорядился его величество случай, давайте познакомимся и выпьем за наше знакомство. Поэт, артист и коммивояжер Анатолий Прохоров, – с провинциальной торжественностью представился мой попутчик и с улыбкой добавил, – в дальнейшем я расшифрую каждую из этих позиций. А вас, простите…?

Я назвался.

– I’m pleased to make your acquaintance, – как говорят в таких случаях наши духовные антиподы. Позвольте задать вам парочку вопросов, – мой попутчик быстро входил в роль и явно наслаждался ею, – какие нужда, забота или причуда привели вас на это богом забытое судно, покорное волнам, ветрам и мотору? Куда держите путь и откуда? И последний вопрос: удачным ли было предприятие, ради которого вы предприняли громоздкое путешествие?

Что мог я ответить на эти вопросы кроме правды? Я выложил ему правду, но не всю. Из моего ответа получилось, что я ездил в город Б на встречу с отцом и что теперь возвращаюсь домой с чувством исполненного долга перед моей совестью. Деталей я не выдавал, и вышло вполне правдоподобно.

– Что ж, совесть – наш строжайший судья и последний арбитр в подобных делах, – задумчиво проговорил Анатолий. Помолчав, он продолжил свои вопросы:

– А скажите на милость, не случилось ли с вами в эту поездку нечто экстраординарное, что привело вас к важнейшему открытию, которое кардинально изменило все ваши устремления, успокоило прежние тревоги и открыло новую прежде нечаемую картину?

На этот вопрос я ответил утвердительно, однако сказал, что едва ли способен ясно сформулировать свое новое понимание из-за трудности самого предмета, отсутствия у меня опыта философских обобщений и краткости времени, прошедшего с момента моего открытия. И все же я намекнул, что мое открытие касается жизни, смерти и того, что стоит за ними.

Анатолий не спешил комментировать услышанное от меня и рассказывать о себе и продолжал задавать вопросы. Впрочем, он все же успел заметить, что он поэт по призванию, артист в жизни и комми, путешествующий и продающий встречным-поперечным свои таланты, по нужде.

Бутылка коньяка постепенно пустела, усатый буфетчик трижды сменил нам чашечки с эспрессо, а я начинал чувствовать легкий отрыв от своего тяжелеющего тела в результате воздействия на него размягчающего тепла коньяка и внимания собеседника к моей скромной особе.

Видя, что Анатолий готов без конца задавать свои вопросы, я решил перехватить инициативу и спросил, есть ли у него дети.

– Я – отец десятилетнего существа – мальчугана, застрявшего между фантазиями и реальностью, – с напускным сокрушением ответил он.

Не удовлетворившись, я спросил его, жив ли его отец, на что он сказал:

– Мой отец был моряк и утонул в той самой реке, по которой мы с вами сейчас плывем. Он уже давно лежит на дне в зеленых водорослях и тине, обглоданный местными рыбами, крабами и улитками.

На мгновенье я увидел большое раздутое тело, опутанное водорослями, медленно опускающееся на дно реки. Однако мой попутчик не позволил мне погрузиться в мои видения и предложил тост за бескомпромиссные души, устремленные к идеалам.

Нужно сказать, что в продолжение нашего коньячного общения облик моего компаньона несколько раз незаметно менялся, и сумма всех этих мелких изменений создавала картину, отличную от моего первого впечатления. Теперь он был скорее похож… на меня или… на моего отца, каким я его помнил ребенком, а также по фотографиям, оставшимся от того времени. Но, конечно, речь могла идти лишь о некотором внешнем сходстве – и только. Мой попутчик был в высшей степени экстравагантным персонажем – умным и уверенным в себе собеседником. Он плотно сидел на своем стуле, своевременно разливал по стаканам и пил коньяк, взглядом подзывал буфетчика и давал ему указания, одновременно направляя наш разговор по ему одному известному руслу.

9

О, читатель, добравшийся до этой страницы моего повествования! О, мудрейший, о дальновидный! Знаешь ли ты, по какому руслу ведет тебя мой рассказ? Ищешь ли ты мудрости или пустого развлечения? Читаешь ли ты слова или находишь что-то между слов? Ты всегда прав, потому что кто может тебе возразить!? С тобой не могут поспорить Гомер и Гесиод, Данте и Петрарка, Рене Бретон и Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-адан. И я не стану спорить с тобой. Мы можем здесь разойтись, и каждый пойдет своим путем. Отныне ты будешь следовать за другими. За теми, кто громко и уверенно провозглашает общие места. За теми, кто издает каждый год по роману. По три романа. По восемь романов! Кто открывает тебе самые последние доктрины и ведет тебя истинным путем. Четвертым, пятым, шестым и даже седьмым путем. Я же ничего не могу тебе обещать. Расстанемся, многоуважаемый читатель!

Как, ты решил со мной остаться? Ну, тогда дай мне руку. Моя немного дрожит, потому что я начинаю понимать, что произошло. Я прошел через смерть и не умер. Иначе как бы я все это записал?

10

Допив коньяк, на нетвердых ногах и слегка поддерживая друг друга, мы вышли на палубу и подошли к леерному ограждению вдоль борта. На мне был свитер, на Анатолии – тонкий плащик, ни тот, ни другой не могли защитить от шквального ветра. Трудно было устоять на ногах. Холод пронизывал нас до костей. Внизу под нами зияла водная бездна.

– Ну что ж – прыгай! – скомандовал Анатолий Порохов.

Я с недоумением посмотрел на него.

– Выбирай: жизнь, смерть или третье.

Анатолий кричал, чтобы я мог его слышать.

– Кто ты? – закричал я срывающимся фальцетом.

– Я – третье! – ответил он и, обняв меня, бросился со мной за борт.

МЕДНЫЙ ГОРОД

1

Мы с Джимом условились встретиться в Джизмеке, где в Гургунском ущелье прячется Медный город. Но сначала я прилетел из Нью-Йорка в Нурат, и в Нурате начались мои злоключения.

Оставив в номере рюкзак, я зашел перекусить в ближайшую чайхану. В чайхане было сумрачно и дымно. Я сел за свободный столик рядом компанией людей в черных чалмах, а две мои камеры положил на стол. Один из компании, молодой человек с острым взглядом по имени Расул, пригласил меня за их столик.

Люди в черных чалмах оказались персами, путешествующими по торговым делам. Попили чай, покурили и сговорились поехать вместе в нужную сторону. У персов было две машины по три человека в каждой, я мог сесть четвертым в любую. Расул заверил меня, что я буду доставлен прямо в Джизмек, а они поедут дальше по своим делам. Между прочим, он спросил, не продам ли я ему одну из моих камер. Я заколебался, и разговор о камерах замер.

Через час мы выехали из Нурата по направлению к Куранскому перевалу. Отвесные скалы с двух сторон подступали к дороге, встречных машин почти не было. Мы ехали бодро, легко одолевая подъемы. Расул большей частью молчал, остальные мои спутники тоже молчали. Было свежо, и потому мы держали окна закрытыми.

Днем мы пили зеленый чай на открытой площадке над обрывом. С площадки открывалась знакомая картина: внизу поблескивала серебристая речка, сразу за ней круто поднимался лесистый склон, переходящий в тощий кустарник, выше громоздились скалы, поросшие мхом и лишайником. Вдали видны были смутные очертания горного хребта.

2

Остановились на ночь в маленькой гостинице уже за перевалом. Хозяин гостиницы Салим, человек с большим бритым черепом и глазами навыкате, не отрываясь от нард – за низеньким столиком сидел его косоглазый приятель с бородавкой на носу, – показал нам на стоящего рядом мальчика. Покрутив в воздухе огромным кулаком, Селим произнес звучное «Кхе» и с грохотом швырнул на доску коричневые костяшки. Мальчик исчез и через пять минут принес нам чайник черного чая с мосалой.

Спали все в одной комнате на коврах, что было обычным делом в горах. Перед сном мои спутники подсыпали мне в чай снотворного и, когда я заснул, исчезли, захватив с собой обе камеры. Меня разбудила муха, отчаянно колотившаяся о стекло. За окном моросил дождь и синели безлюдные горы. Я был счастлив: мои попутчики могли меня убить, а только ограбили.

Меня оградила Сила, имени которой я не знаю. Эта Сила не раз меня выручала: спасала мне жизнь и вытаскивала из переделок. Я вспоминал ее, когда попадал в беду – остальное время неблагодарно о ней не помнил. И на этот раз я отделался утратой двух моих камер. Я лежал и думал: что же мне делать – идти под дождем в Джизмек или ждать попутной машины?

Мальчик принес мне чайник с черным чаем и блюдце с колотым сахаром. Я сидел на ковре, скрестив ноги, и думал о своей неудаче. Дождь звонко стучал по крыше, но внутри было сухо и тепло.

Через какое-то время я начал задремывать. Я увидел отца, сидящего с трубкой за кухонным столом у нас в Бронксе. Он явно не одобрял нашей с Джимом авантюры. Отец мой был человеком жестоковыйным как заросшая мхом скала. Он не верил, что я смогу чего-либо в жизни добиться. Сам он добился должности лифтера, перевозившего пассажиров с одного уровня на другой в парке Трайон, и подозревал каждого в том, что он метит на его место.

Потом я представил усатого Джима, курящего сигарету за сигаретой. Мы учились с ним вместе в колледже и сошлись на неодолимом отвращении к окружающему миру – в результате все наши сверстники включились в обойму и стали винтиками в чужих авантюрах, а мы оказались не у дел и начали думать о своем собственном проекте. И проект возник, но мы о нем никому не рассказывали, боясь быть осмеянными. Особенно тщательно мы скрывали наши планы от родителей Джима, слабых растерянных людей, души в нем не чаявших. Мы с Джимом были противоположностями своих родителей: я был нерешительным и во всем полагался на чью-либо помощь, а Джим – уверенным и твердым в своих поступках. В отличие от меня Джим во всем шел до конца, я же действовал с оглядкой и втайне рассчитывал на Силу, мне покровительствующую.

Мы нашли деньги на дорогу и месяц жизни в горах и полетели в Нурат – искать Медный город в Гургунском ущелье. О возможных осложнениях мы не подумали. И вот первый прокол: я не должен был верить случайным попутчикам. Должен признаться, что, несмотря на безнадежное положение, в глубине души я был спокоен – Сила меня никогда не подводила.

Меня клонило в сон – видно, грабители подсыпали мне лошадиную дозу. Я дремал и думал о Медном городе. В арабских сказках Медный город описан как самый прекрасный, но и самый недоступный город во Вселенной. Странно, что люди, читавшие эти истории, не предприняли ни одной попытки его найти. Очевидно, для них было аксиомой, что этот города исчез, испарился, провалился в глубокую пропасть, был засыпан песком или завален горным обвалом – или просто никогда не существовал. Но когда Джим прочитал сказки «Тысяча и одной ночи», он понял, что описанный в нем Медный город не менее реален и намного привлекательней, чем Троя. Слава новых Шлиманов нас не привлекала, влекло иное – волшебство, чудо, тайна. Видно слишком безрадостной была наша прежняя американская жизнь. Медный город «Тысячи и одной ночи» запал нам с Джимом в душу – нам захотелось прикоснуться к сказке. Что значит Медный город? Почему он невидимый? И кто в нем живет? Тайна, связанная с его обитателями нас захватила.

− Это город джинов, − радостно восклицал Джим. – Джины не хотят связываться с людьми. Они для нас невидимы, но город можно увидеть и в него можно попасть.

− Да, это город Сил,− поддерживал я его. – Мир полон Сил: Силы притяжения, Силы мысли, Силы внушения, Силы симпатии и над всеми Силами – Высшая Сила.

Джим едва ли понимал, о какой Силе я говорю. У него не было иных покровителей, кроме любящих его матери и отца. Во всем остальном мы с Джимом были единомышленниками.

3

История Медного города начинается с рассказа о медных кувшинах, в которые любимец Аллаха царь Соломон заключал могучих джинов и которые, запечатав магической печатью, забрасывал в море. Их находили рыбаки и путешественники и по неосторожности выпускали джинов на свободу. Обладание медным кувшином делало этих людей могущественными: джины могли выполнить любое их желание. Однако так было не всегда, иногда джины убивали своих освободителей. Джины и построили для себя Медный город.

Медный город нельзя увидеть простым взглядом. Иногда путешественниками давались точные инструкции о том, где этот город искать. В сказке пятьсот шестьдесят девятой ночи можно об этом прочитать:

«И воины двинулись, а шейх Абд-ас-Самад шел впереди и указывал им дорогу. И прошел весь этот день и второй, и третий, и вдруг оказались они у высокого холма. И посмотрели они на него и увидели на нем всадника из меди, и на конце его копья было широкое сверкающее острие, которое восхищало взор, и на нем было написано: "О тот, кто прибыл ко мне, если ты не знаешь дороги, ведущей к Медному городу, потри руку этого всадника: он повернется и остановится. В какую сторону он обратится, в ту и иди, и пусть не будет в тебе страха и стеснения. Эта дорога приведет тебя к Медному городу".

А сказка пятьсот семьдесят второй ночи говорит о том, что Медный город, даже когда путешественники могли его увидеть, оставался для них неприступным:

«И его спросили: "Где дорога, ведущая в Медный город?" И он показал дорогу в город, и оказалось, что между ними и городом двадцать пять ворот, но ни одни из них не были видны, и от них нельзя было найти следа, и по виду они были подобны куску горы или железа, отлитого в форме. И люди спешились, и эмир Муса и шейх Абд-ас-Самад также сошли с коней, и старались они найти городские ворота или обнаружить туда путь, но не достигли этого».

Далее рассказывается о том, что, не найдя ворот, они прислонили к стене длинную лестницу, составленную из нескольких связанных между собой лестниц, и начали по одному взбираться на стену, чтобы, проникнув в город, открыть ворота изнутри. Однако каждый из взобравшихся на стену видел перед собой десять прекрасных девушек, которые очаровывали их настолько, что, обезумев, они прыгали вниз к этим девушкам и разбивались насмерть. Последним поднялся по лестнице шейх Абд-ас-Самад, и вот что об этом он рассказал сам:

"Когда я оказался на верхушке стены, я увидел десять девушек, подобных лунам, которые делали мне руками знаки: "Подойди к нам!" – и мне представилось, что подо мною море воды. И я хотел броситься вниз, как сделали наши товарищи, но увидел, что они мертвы, и удержался от этого и стал читать из книги Аллаха великого, и отвратил Аллах от меня козни этих девушек, и они ушли, и я не бросился вниз, и Аллах защитил меня от их козней и чар. Нет сомнения, что это – колдовство и ловушка, которую устроили обитатели этого города, чтобы защитить его от тех, кто захочет к нему приблизиться и пожелает в него проникнуть. А вон мои товарищи лежат мертвые".

«И затем, – продолжила свой рассказ прекрасная и мудрая Шехразада, – шейх Абд-ас-Самад дошел по стене до медных башен и увидел перед собой двое золотых ворот, на которых не было замков, и ничто не указывало, как их открыть. И шейх подождал столько, сколько того хотел Аллах, и, всмотревшись, увидел посреди ворот изображение медного всадника с протянутой рукой, которой он как будто на что-то указывал, а на руке была какая-то надпись, и шейх Абд-ас-Самад прочитал ее и увидел, что она гласит: "Потри гвоздь в пупке этого всадника двенадцать раз – ворота откроются". И тогда он осмотрел всадника и увидел у него в пупке гвоздь, хорошо сделанный, основательный и крепкий, и потер его двенадцать раз, и ворота тотчас же распахнулись с шумом, подобным грому».

4

Я повторил слова Шехразады: «шейх подождал столько, сколько того хотел Аллах», и решил, что тоже должен ждать, не ропща, столько, сколько того захочет моя Сила. После этого я заснул без сновидений и спал до вечера, не просыпаясь.

Меня разбудили громкие гудки автомобиля. Я выбежал из гостиницы и услышал невозмутимый говорок Джима:

– Привет, старина! Ты не забыл взять с собой стаканчики для рома?

Остаток вечера и большую часть ночи мы с Джимом пили чай с мосалой и ромом и обсуждали предстоящую экспедицию. Теперь, когда мы с ним встретились, нам незачем было ехать в Джизмек – минуя Джизмек, мы могли направиться прямо в горы. Предстояло добраться до Гургунского ущелья и тщательно его прочесать.

Меня продолжали одолевать сомнения, с которыми Джим расправлялся без особого труда.

– А тебе не кажутся все эти указания слишком ненадежными, – сказал я Джиму, когда, напившись чаю с мосалой, щедро сдобренного ромом, мы с ним сидели на крыльце постоялого двора и крутили самокрутки. Рядом с нами шептал свою унылую сказку чахлый фонтанчик. Для бородатого Салима, хозяина гостиницы, мы были туристами, по глупости приехавшими в давно осточертевшие ему горы.

– Иные искатели начинали с меньшего, чем мы, – отвечал мне Джим, улыбаясь в свои усы и выпуская тоненькие струйки дыма. – У нас есть несколько зацепок. Одна из них – гора и круглое озеро, вторая – Скала Ожидания Мужа. И – обход озера с востока на север тоже может нам что-то подсказать.

– Да, но где гора и где озеро?

– Это станет ясно, когда мы доберемся до Гургунского ущелья.

Мальчик, которого звали Юсуф, принес нам новый чайник чая с мосалой.

Говорить было больше не о чем, и мы поехали выбирать мула, которого решили приобрести, чтобы не носить на себе тяжелую поклажу, а заодно запастись продовольствием в дорогу. Городок с магазинами и базаром оказался в пяти километрах, доехали мы туда за десять минут, купили чаю, рому, копченого мяса и всякого другого добра, а потом выбирали одного из трех одинаковых мулов. Выбрали, как кажется, самого сильного, предполагая, что дороги в горах будут нелегкими. На обратном пути гнали его по очереди перед машиной, подбадривая ударами ветки. В гостинице привязали его к столбу посреди двора и бросили ему под ноги охапку сена.

Покончив с делами, мы опять пили чай с ромом. Хотя мы старались говорить о посторонних предметах, разговор постоянно сползал на Медный город, и мы снова и снова спорили о его природе и местоположении, сверяясь с двумя тощими тетрадками, в которых мы собрали все, что смогли отыскать на эту тему в Нью-Йоркской Публичной библиотеке.

– Что мы будем делать, когда мы попадем в Медный город? – спросил я Джина.

– Нам будет дана подсказка, каждому – своя, – ответил Джим и, помолчав, добавил, – обратного пути для меня нет.

Я хотел быть таким же решительным, как он, но я всегда ждал от кого-нибудь подсказку.

5

На рассвете следующего дня, нагрузив мула припасами и снаряжением, мы выступили в горы. Машину, арендованную Джимом в Нурате, мы спрятали у Салима в сарае. Салим выразил свое согласие кивком головы, а другим кивком определил мальчика Юсуфа в качестве нашего провожатого. Мы вручили Салиму щедрый аванс местными ассигнациями.

Было еще темно, но дождя не было, напротив безоблачное небо и легкий ветерок предвещали солнечный день. Мы с Джимом шли без рюкзаков. Первым по тропе бежал Юсуф, наш проводник, за ним, пуская из трубки клубы дыма, бодро вышагивал Джим, за Джимом прыгал наш мул с двумя раздутыми сумками, я замыкал жизнерадостную группку. Мы смотрели себе под ноги, потому что Салим припугнул нас змеями и капканами, которые ставят на лис местные охотники.

Сначала мы шли под гору, потом тропа забрала вверх. Салим заверил нас, что эта тропа приведет нас к дому его друга Хакима. На вопрос, как далеко этот дом, он не дал вразумительного ответа. Позже мы убедились, что местные жители не любят вопросов о расстоянии между различными пунктами и отвечают на такие вопросы уклончиво или вообще молчат.

Мы вышагивали по тропе целый день. Мы поднимались в горы и спускались в ущелья. Тропа изгибалась то в одну, то в другую сторону. Какое-то время мы вообще шли по щиколотку в воде. К вечеру я еле держался на ногах, и даже мул начал спотыкаться. К счастью мы набрели на какое-то строение, оказавшееся охотничьей хибарой с проломанной крышей.

Вскипятили на газу чай, добавили в него рому, после чего сообразили, что из-за усталости дальше идти мы не сможем, и начали укладываться на ночь. Мы завесили брезентом дыру в потолке, и сразу обнаружился ужасный запах, который шел из дальнего угла. Заглянули в угол: там кишмя кишело мокрицами, многоножками, чешуйницами и пауками. Паутина и слизь были везде, и я подумал: вот обратная сторона Медного города. Крайности пугают, а середина не радует. Мы легли спать, расстелив на полу специально таких ночевок купленный ковер. Юсуф лег у нас в ногах, свернувшись калачиком. Мул, которого мы на всякий случай также ввели в хибару, мерно чмокал возле двери – ел собранную для него Юсуфом траву.

6

Джим сразу засопел носом, мне же не спалось. В голову лезли мысли о капитуляции. Я думал: дался нам этот Медный город! Что нам нечем больше заняться? Что нас привело сюда в эти богом и людьми забытые горы? Мысль моя обратилась к преданию, рассказанному в «Хрониках из Шандуня».

В «Хрониках из Шандуня» рассказывается о невидимом городе, расположенном за северо-западными пределами Поднебесной в горах Гуан Ю. Но где находятся горы, названные автором «Хроник» горами Гуан Ю? Ведь «Хроники» датируются третьим веком до нашей эры? Кто может сегодня определить местонахождение этих гор? Как найти невидимый город в этих горах? И почему мой приятель Джин думает, что это те именно горы?

В тексте «Хроник» имеется несколько любопытных деталей, которых нет в других источниках. Там говорится, что это не только город, но и целая страна и что она невидима для людей подобно тому, как пространство сна закрыто от сновидца. Сновидец видит только тускло освещенный кусок окружающий его жизни и в нем свою тень – остальное от него скрыто.

В «Хрониках из Шандуня» говорится: «В старые времена в уезде Шаньинь округа Гуйцзи однажды в ночь бушевали буря и ливень, стоял непроглядный мрак, а утром появилась гора Ушань. В подножии горы Ушань образовалось круглое озеро Поян и раскинулся город, пагоды и дворцы которого были окружены неприступными стенами с красными башнями. Простой народ дивился этому городу и назвал его По-Ин, Красный город. Но через три года город По-Ин исчез из вида – сколько его ни искали, найти не могли. А потом исчезла гора Ушань и, как стало известно, появилась в провинции Юань».

В примечаниях к этой записи сделан вывод: «Если горы перемещаются, это значит, что человек не следует Истинному Пути». Джим определил по другим китайским источникам и вычислил по звездам, что провинция Юань – это и есть Гургунское ущелье в Джезмукских горах.

Далее в тех же «Хрониках» написано: «Город По-Ин с его красными башнями нельзя увидеть человеческими глазами. Его увидит тот, кто одолеет границу между двумя мирами и останется в том и в другом одновременно. С высоты горы Ушань видно озеро Поян. На запад от круглого озера Поян есть Скала Ожидания Мужа. Там начало пути. Обойди гору Ушань с севера на запад».

И еще там сказано: «Невидимый город это невидимая Сила. Эта Сила не имеет начала и конца. Войди в нее и стань ею, но при этом оставайся там, где ты стоишь. Зацепись за скалу и нырни в омут – отпусти скалу и останься наверху. Ты в красном дворце, сделанном из яшмы».

7

На рассвете нас разбудил Юсуф. Чай уже был заварен, лепешки подогреты. Мул стоял на пороге с мешками на спине. Юсуф держал в руке поводок.

Светало, и перед нами медленно открывалась панорама Джизмекских гор. Я насчитал восемь рядов – уступами один над другим, – зеленых гор, дальше горы пряталось в тумане. В двух-трех местах можно было различить строения, похожие на крепости. К вечеру нам предстояло добраться до Гургунского ущелья.

Когда идешь по тропе, думать ни о чем нельзя. Нужно либо думать, либо шагать. Если делать это вместе не получится ни того, ни другого. Мы с Джимом с трудом продвигались в гору, мальчик большей частью бежал, мул также резво несся вперед, помахивая хвостом и покачивая бедрами.

Днем мы добрели до домика Хакима, который дружелюбно нас встретил и угостил обязательным чаем с мосалой. Хаким оказался маленьким хлопотливым человечком, живущим со своим старым отцом. Каково было наше изумление, когда он приветствовал нас на сносном английском:

– Welcome to Jismeсk Mountains! How can I help you?

За чаем Джим коснулся местных преданий. Хаким вывалил на нас кучу фантастических историй, главным образом связанных с буддийскими святыми бодхисатвами. Никаких круглых озер или пропавших городов в его рассказах не упоминалось. Были только бодхисатвы, которые жертвовали собой из сострадания к ближним. Были и такие, которые поднимались и опускались над землей вместе с дымом костра и приносили горцам удачу в охоте. Зашла речь о горцах. Нас с Джимом особенно интересовало Гургунское ущелье.

– It is a dangerous place, – предостерег нас Хаким. – Everybody is trying to avoid it. People often disappear in that ravine.

Если бы только мы его послушали и не пошли дальше. Но мы уже не могли предотвратить неизбежного.

8

Простившись с Хакимом, мы двинулись в путь. До Гургунского ущелья было всего три часа пути. Мы уже предвкушали все радости предстоящего открытия. Теперь бежали не только мальчик и мул, но и мы с Джимом. И дорога была на редкость приятная: тропа шла по высокогорью, покрытому травами. Солнца не было, и дул свежий ветер. Увлекшись движением и воодушевленные близостью цели, мы не заметили, как наступил вечер. Собственно, никакого вечера не было, а сразу наступила ночь. На землю спустился мрак, так что даже тропу под ногами трудно было различить с помощью фонариков. Пришлось разбить привал там, где мы стояли. Кое-как поставили палатку, разожгли костер, чтобы отпугивать зверей, мула привязали к одному из колышков палатки и договорились спать по очереди.

Бросили жребий. Первым досталось спать Джиму. Он заполз в палатку, а за ним и Юсуф. Я уселся перед костром и, чтобы не заснуть, начал думать о Яшмовом городе счастливых людей. Рассказ о Яшмовом городе Джим услышал от одного индейца, живущего в Манхеттене. Яшмовый город, сообщил этот индеец, не просто передвигается в пространстве, но и кочует во времени, то есть находился «там, не знаю где и не ведаю когда». География его темна, а история запутана.

Предание гласит, что однажды Великий Вождь одного индейского племени придумал для своих людей новый способ воспитывать детей. Способ этот состоял в том, чтобы забирать всех новорожденных детей у их родителей и отдавать воспитателям. Воспитателям этот Вождь повелел сделать всех детей счастливыми. Те в ответ попросили Вождя построить для них отдельный город. А так как яшмы у этого племени было видимо-невидимо, то по приказу Великого Вождя был построен Яшмовый город. Как известно, яшма бывает красная, зелёная, серая, фиолетовая и других цветов, но в этом городе преобладал медный цвет и потому его иногда называли Медным городом. А еще яшма бывает ленточная, пестрая, полосатая, крапчатая и другая, все эти виды яшмы пошли на украшение города. В общем, Яшмовый город был очень красив, и жители его были все счастливые, и управляли ими мудрые вожди. Власть в этом городе была не выбранная, а разумная, это была власть талантливых людей. Чиновники в нем занимали самое скромное положение, а политиков там вообще не было.

Когда был построен Яшмовый город, и в нем выросло первое поколение счастливых людей, воспитатели и их воспитанники решили прекратить всякие отношения с племенем, чтобы не омрачать своего совершенного счастья. Для этого они перенесли свой город в новое место, и жители старого племени долго не могли их найти. Когда же они их нашли и прислали к ним рассерженных посланников с требованием жить как все, счастливые жители перенесли свой город в другое время, и опять старое племя долго их искало, но, наконец, все же нашло и опять начало требовать у жителей Яшмового города подчинения своим законам. Тогда вожди Яшмового города предложили его жителям постоянно менять свои координаты во времени и пространстве. Предложение было принято, и город стал неуловим для всех, кто хотел в него попасть. Некоторые люди говорят, что этот город существовал в прошлом, другие думают, что он является городом будущего. Есть чудаки, которые утверждают, что он ушел на дно круглого озера где-то на Волге, а другие говорят, что он теперь находится высоко над небесами. Он «там, неизвестно где», и его обнаруживают только те, кто готов быть счастливыми.

9

Уже светало, когда я очнулся от дремы, в которую я незаметно погрузился. Было холодно, костер давно погас, густой туман закрывал всякую видимость. Меня насторожил непонятный будоражащий запах: пахло пряными травами, неизвестными пространствами, свежестью мироздания и обещанием чудес. Стояла напряженная тишина, подчеркиваемая чавканьем мула, очевидно, отвязавшегося от колышка и ощипывавшего близлежащие кусты.

Мне не хотелось спать, и я решил поискать мула. Обойдя палатку и пройдя несколько шагов, я наткнулся на мула, который щипал траву возле обрыва прямо за палаткой. Чудо, что мы не свалились в этот обрыв прошлой ночью. Кажется, мы добрались до Гургунского ущелья и, возможно, стоим в двух шагах от Медного, Яшмового или Красного города. Стоя на краю обрыва, я вглядывался в туман. Я пытался разглядеть в этом тумане незнакомые формы, строил в открывающейся перспективе желанную картину.

Туман очень медленно рассеивался, и передо мной начала вырисовываться картина, неподвластная моему воображению. Сначала проступили зыбкие контуры современных башен с плоскими крышами, ленточными окнами, сводчатыми элементами фасада. Возникали здания в форме цилиндров, пирамид и наклонных сфер, потом проявились и обрели плоть классические дворцы с куполами и шпилями, очевидно, это были храмы, музеи и театры. Наконец, появились ожиданные элементы ретро: средневековые крепостные стены и красные кирпичные башни с бойницами, высокими воротами и подвесными мостами. Не могло быть и речи о мираже, галлюцинации или о чем-то подобном. Город жил своей жизнью, все в нем двигалось, жило, звенело вплоть до гула моторов и перелива колоколов, вплоть до женских голосов и детских криков.

Я не мог понять, каким образом, глядя на город со стороны, я одновременно видел город с десятка различных точек внутри самого города. Я как будто бы плыл по городу, очертания которого менялись на глазах. Было ощущение, что через современные формы домов проступали и старинные, и еще какие-то неизвестные формы, возможно, из будущего. Вот передо мной появился гигантский мост с одной опорой, повисший над городом и не касающийся земли своим вторым концом. Вот появился дом, уходящий вверх в виде прямой стрелы и теряющийся в облаках. Вот древние, но такие современные башни с бойницами, построенные из переливающегося всевозможными оттенками красного перламутра, которые древние путешественники принимали за медь или яшму. Вот круглые пруды, окруженные полукружьями домов, однако отражающие в своей серебряной глади не дома, а деревья, растущие на их крышах. Невозможно описать все, что я успел увидеть в первые минуты, еще не успев опомниться от шока.

Всё, что я видел и переживал, не вязалось ни в какой цельный образ, но было так рельефно и конкретно, что я потерял дар речи, способность двигаться, чувствовать, мыслить. Я хотел позвать Джима, но не мог крикнуть. Каково было мое изумление, когда я увидел Джима рядом со мной, изумленно глазеющего по сторонам и видящего то же, что и я. Вместе с Джимом на улице оказались мальчик Юсуф и мул, оба одинаково безучастные к окружающему нас невероятному чуду. Наш маленький караван – мы с Джимом и мальчик, ведущий под уздцы мула с сумками по бокам – непонятным образом двигался по улицам неведомого города, внезапно возникшего посреди азиатской горной пустыни. Город без людей, наполненный всевозможными голосами и звуками, нес в себе что-то зловещее. Кто же его обитатели, которых мы, живые, не можем увидеть? Есть ли у них форма, или они бестелесны и бесформенны и существуют лишь как сгустки энергии и пучки мыслей? Но зачем им тогда эти архитектурные формы, этот город, тщательно и подробно построенный? Не для того ли, чтобы привлекать к себе души мечтателей и фантазеров таких как мы с Джимом, уставших от однообразия и жаждущих чуда? Я понял, что это город-приманка, который должен обернуться растворением наших тел, гибелью наших старых «я» и новой, абсолютно непривычной жизнью в чистой бестелесной идеальности. Мне стало страшно.

Было ощущение, что я умер и воскрес в другом месте на другой планете, и это место властно заявляло на меня свои права. В состоянии подвешенности я пытался определить, что же я должен делать – остаться в этом непонятном безлюдном городе и начать новую жизнь, пугающую и совершенно непохожую на все, что я знал и понимал прежде, или вернуться в мир, которому я принадлежал с самого своего рождения. Не знаю, сколько времени продолжалось это состояние взвешенности – минуту, полчаса, час. И пока я был в нерешительности, Сила сделала за меня выбор.

Так же неожиданно я оказался снова стоящим на краю обрыва рядом с палаткой, смотрящим в непроглядный туман, пытающимся что-то в нем увидеть. Я ничего не видел перед собой. Рядом стояли Юсуф и мул, но Джима с нами не было. Его не было нигде, и непонятно было, потерялся ли он в тумане или остался в Медном городе, самостоятельно сделав этот выбор.

10

Прошло три недели. Я не мог вернуться домой без Джима. Я стоял на краю обрыва, ходил по окрестным горам и искал Медный город. Не было ни города, ни Джима. Каждое утро и каждый вечер мальчик Юсуф готовил для меня чай, и я пил его с ромом и дремал, ожидая возвращения Джима. Иногда мне казалось, что я слышу его приветливый будничный голос: «Привет, старина. Ты оставил для меня рюмку рома?» Тогда я выбегал из палатки, шел к краю обрыва и смотрел вдаль, но вокруг не было ничего кроме тумана. Когда туман рассеивался, меня окружали только заросшие мхом и кустарником скалы. Джима не было. Города не было.

Мне страшно было возвращаться в Бронкс. Отец по моему виду догадался бы о моем провале, а родители Джима не выдержали бы известия о пропаже сына. Я трусливо сидел в горах и чего-то ждал. Жалел ли я, что не проявил решимости и не остался в городе? Нет, я не был готов к таким крутым переменам. У нас обоих появился шанс изменить жизнь, изменить себя, но повели мы себя по-разному. Я остался по эту сторону черты, он перешагнул ее.

Мы с Юсуфом начали собираться в дорогу. На рассвете, нагрузив мула, мы двинемся в обратный путь.

САД ТРАДИЦИЙ, ИЛИ НОВЫЙ СИМПОЗИОН

1

Польский гражданин Адам Верницкий обладал острым умом и редкой целеустремленностью, что позволило ему увидеть род человеческий не в лабиринте вер и традиций и не как пеструю мозаику географической карты, а как одно всечеловеческое существо, стремящееся выполнить свое планетарное назначение. Так видели человечество величайшие из людей, жившие на земле, однако их последователи возвели непроходимые преграды между «своим» и «чужим», «истинным» и «ложным». В результате все доброе и истинное мы находим у себя, а все порочное и ложное – у наших врагов: они и безбожники, и многоженцы, и едят не то, и живут шиворот-навыворот. Однако одно дело что-то вообразить, другое – сделать.

Каждый человек несет в себе ту или иную традицию, которая говорит ему, как нужно чувствовать, думать и поступать. Эти традиции являются кристаллами, такими же, как кристаллы льда, соли или кварца. Человечество расколото на множество подобных кристаллов, друг для друга непрозрачных и друг другу чуждых.

Французы недолюбливают англичан, арабы – евреев, армяне – грузин, негры – корейцев, пакистанцы – индусов, китайцы – японцев… Этот список можно продолжить. У всех имеется повод для отчужденности и вражды, ненависти и конфликтов. Даже незначительные различия создают поводы для раздоров между народами и внутри одного народа. Сколько горечи несут в себе страсти неприятия и нелюбви в смешанных семьях, и сколько страданий приносит совмещение нескольких традиций в душе одного человека. Можно ли избавить людей от этих страданий, растопив кристаллы, их разъединяющие, и создав единый универсальный кристалл? Однако, глядя на неудачи великих законодателей прошлого, невольно задумаешься, под силу ли кому-нибудь эта задача, ведь все традиции претендуют на неземное происхождение и безусловную древность, принимая эти качества как свидетельство их истинности и надежности.