Читать книгу Мельников - Аркадий Олегович Никитин - Страница 1

Получать по лицу – больно и обидно. Правда, если заслуженно, – то боль, а особенно обида слегка сглаживаются чувством некой кармической справедливости.

Родиона Мельникова подвели и карма, и справедливость. Он открыл глаза. В огромной неподвижной луже отражались фрагмент неба с рваной серой тучкой посередине, исписанный неразборчивым граффити металлический то ли забор, то ли стена и совсем близко – кончик его носа. Уже через мгновение в этот неподвижный пейзаж внесла разнообразие проследовавшая по небу хищная птица. Еще через секунду раздался ее игривый крик, похожий на ржание жеребенка.

Родиону балансировал на грани забытья. Он еще не до конца осознал свое положение во времени и пространстве, но вполне ясно ощущал себя чем-то вроде игрушечного робота-трансформера, которого не особенно смышленый ребенок, пытаясь превратить в машину или самолет, крутил и так, и эдак, бросив в итоге «дурацкую» игрушку на пол, предварительно вывернув ей все суставы.

Он лежал прямо перед лужей, на боку, подобрав под себя правую руку. О левой руке в тот момент он вряд ли мог что-то сказать, потому что совсем не ее не чувствовал. По внутренним часам – бесконечность, по обычным – ровно две с половиной секунды – столько потребовалось ему, чтобы вспомнить события, предварявшие это нелепое утро. Одежда была омерзительно сырой, похоже, что ночью прошел дождь, легкомысленно промочив лежащего на земле страдальца. Этот май вообще получился ненормально холодным и дождливым, и теперь, на его закате, по небу каждое утро как прощальный кортеж, разгуливали скучные дождевые облака.

Плотно пахло дымом и навозом. Если с дымом все было более-менее ясно – неподалеку догорал то ли мусорный бак, то ли костер, разожженный бездомными, то с навозом история была практически детективная. Запах терроризировал ноздри восточносибирцев и гостей города от последнего пригородного аппендикса и до самого центра, а исчезал так же таинственно, как и появлялся. Под подозрение попадали поочередно свинокомплекс, канализация и даже ипподром, но ни плановые, ни внезапные проверки не способствовали срыву покровов.

Родион инстинктивным движением перевернулся на спину. По мере того, как ощущение реальности возвращалось к нему, приливала боль. Он решил оценить ущерб – для начала попытался приподняться на локтях – правая рука послушно поддалась, а в левую как будто ударило током – Родион даже не вскрикнув, плюхнулся обратно с искаженным лицом и застонал. Похоже, сломана. В затылок вонзились противные иголки мелкого гравия. В этот момент открылись истинные масштабы повреждений. Голова ощущалась безразмерной, нос зажил самостоятельной жизнью и без конца вещал что-то зловещее на своем языке болезненных импульсов. Перспектива лежать в холодной и противной, а самое страшное – незнакомой грязи еще хотя бы минуту казалась Родиону куда более неприятной, чем боль. Он поднес к лицу ладонь уцелевшей правой руки, в которую что-то тупо и настойчиво впивалось – этим предметом оказалась карта памяти из телефона, вдавленная в кожу практически по самые края. Под ней тянулся небольшой ручеек запекшейся крови. Родион попытался улыбнуться. В голове один за другим проносились эпизоды злополучного вечера, когда его подкараулили в этом закутке. И били. Били долго и жестоко, как будто из-за того, что взять с него особо было нечего, – только копеечный телефон и бумажку в тысячу рублей. Родион собрался. Аккуратно, используя здоровую руку, подполз к стене спиной, передвигаясь на пятой точке. Обретя точку опоры, он попробовал пошевелить обеими ногами, с замиранием сердца проверил языком, все ли зубы на месте, и, слегка окрыленный положительным результатом, аккуратно встал и медленно побрел, еще не до конца понимая куда. Болело практически всё, что могло болеть, подкатывала тошнота. В голове как сработавшая сигнализация звенела мысль о том, что нужно скорее попасть к врачу или хотя бы найти того, кто отвезет к врачу. Или домой, где в столе хранился запасной телефон, а там уже вызвать скорую. Или такси, и рвануть в больницу. Но, по всей видимости, было еще настолько раннее утро, что в Западном тупике, складском районе, где он находился, было тихо как в вакууме, ни одной машины, ни одного прохожего, не было даже привычного утреннего городского шума.

Это место жило по своим законам, как один большой симбиотический организм. Оно начинало дышать примерно в полдевятого утра, торопясь, большими глотками впитывая один за другим группки грузчиков, кладовщиков, операторов, мелких менеджеров и клерков, прибывающих кто на автобусах, кто на болезненно дребезжащих жигулях или доживающих свой век тойотах. А в полседьмого вечера окончательно засыпало, выплюнув последних измочаленных бедолаг.

Неподалеку стукнулся об асфальт пластиковый стаканчик из-под кофе, который то ли орел, то ли беркут сначала принял за подходящую жертву, а когда понял, что явиться орлице на глаза с такой добычей будет верхом позора, с отвращением выбросил. Родион потихоньку хромал вдоль дороги. Отсюда было совсем недалеко до дома, но вот хватит ли сил – волнами подкатывала то тошнота, то желание потерять сознание. Доковыляв до остановочного павильона, он обхватил руками стальную опору, она была холодной, и от того дико приятной. Тошнота не отступала, Родион хватал ртом холодный воздух, пытаясь оттолкнуть её. Послышалось ритмичное шарканье – из соседнего переулка навстречу ему бодро вышагивал улыбающийся толстяк в шортах, серой майке с триколором и телефоном в руке. Ну неужели, живой человек! Родиону сразу как будто стало лучше, мысли понеслись с опережением, он заторопился, выбрался из-за павильона, сделал пару шагов навстречу незнакомцу и с трудом выдавил из себя наспех сложенную скороговорку:

– Вызовите скорую, пожалуйста, меня ограбили, если у вас есть ма…

Толстяк резко остановился, пристально посмотрел ему в глаза, улыбнулся широченной улыбкой, прищурил глаз, направил телефон в сторону Родиона, нахмурил брови:

– Пых, пых!

Изобразив выстрелы, он добродушно рассмеялся, громко хрюкнув, подошел к остановке и принялся рыться в урне. Тут Родион заметил, что в руках у него был не мобильный, а трубка от радиотелефона, какие обычно стоят на столе у секретарей в приемных, а безразлично-добродушная мина не сходила с пухлого щекастого лица.

Да твою же мать! – вырвалось само у Родиона. Он с досадой хлопнул здоровой рукой по ноге. Сумасшедший обернулся, нахально подмигнул и вернулся к поискам одному ему известных сокровищ.

Злость придала Родиону сил, и он зашагал чуть быстрее. Левая рука не просто болталась как тряпка – к ней страшно было прикасаться, каждое неловкое движение отдавало болью. Он плелся по выщербленному, периодически прерывающемуся асфальту, каждый осколок кирпича или торчащий из земли обрезок трубы, которые при других обстоятельствах остались бы незамеченными, казались труднопреодолимыми препятствиями.

Тупичок с его скучными безмолвными ангарами и нескладными офисными коробками закончился, эстафету принял другой однообразный пейзаж – хорошо знакомая улица Тухачевского со стриженными под ноль тополями вдоль дороги. До дома оставалось совсем немного. Подошвы ног от непривычного усилия горели, а солнце тем временем неожиданно и безапелляционно заняло в спешке оставленное тучами небо и начинало слегка, но неприятно припекать в затылок. Трехэтажные дома вдоль дороги только просыпались, редкие машины проносились мимо, игнорируя одинокого пешехода в пыльной толстовке. Игриво повиливая, прокатилась мимо гремящая басами серебристая «девятка». Родион уже твердо решил не терять времени и ковылял, как мог. Лишь однажды остановившись, он облокотился на тополь напротив очередной трехэтажки, покрашенной в бледно-желтый цвет. Из открытого окна на первом этаже доносился запах яичницы и крик телевизора:

– … и напоследок хочу Вас спросить: ходят упрямые слухи о том, что в вашем владении находится целый флот первоклассных яхт. Позволю себе вопрос: так ли это на самом деле? – тараторил голос корреспондента, приправленный дежурными интонациями.

– Ха-ха! Почему вы говорите слухи? Это совершенно никакой не секрет! – смеясь, ответил мягкий голос с легким восточным или южным акцентом, – понимаете, у кого-то есть слабость к женщинам да? У кого-то к красивым вещам. А у меня есть слабость к красивым вещам, в которых я вижу красивых женщин! Яхт у меня пять – Севаль, Назакат, Серна, Белый Лебедь и моя красавица – Звезда Востока! Моя гордость! На ней, кстати, так и запишите – есть вертолетная площадка и мини-док для малых яхт, вы, в общем, можете считать ее моей любимой женой. Я полностью ответил на ваш вопрос? – все так же смеясь, и не без некоторого хвастовства ответил приятный голос.

Чем еще мог бы похвалиться обладатель бархатного голоса, Родион не узнал, он поковылял дальше, до смешного похожий на киношного зомби, мысленно сгруппировавшийся для решающего рывка.

***

Во дворе пятьдесят второго дома по улице Мира вершился ежеутренний ритуал. На грубой, врытой в землю скамеечке, напротив небольшого столика, покрашенного в нелепый светло-коричневый цвет и также врытого в землю расположился пожилой мужчина в когда-то белой, пожелтевшей от времени рубашке в тонкую голубую полоску, древних побуревших брюках, как будто под цвет его невзрачного морщинистого лица, и истоптанных туфлях, по внешнему виду – ровесниках владельца. Скамейка по другую сторону стола пустовала. Навстречу ему неспеша двигались, вернее сказать – перемещались два субъекта помоложе, но той же степени потрепанности – представители местного алкогольного бомонда. Пожилой мужчина, не дожидаясь, пока они присядут, окликнул их громогласным и по всей видимости, заранее заготовленным приветствием:

– О-о-о! Леха! Бывалый выпивоха! – и, выдержав двухсекундную паузу, – Ромка! Без бутылки ломка! – И захохотал сиплым, с покашливанием, смехом стареющего человека.

Коллеги по алкогольному цеху на приветствие не отреагировали никак. Постоянные подколы старшего товарища они сносили как должное – пускай у них, как и у всякого алкоголика со стажем (а Леха и Ромка несомненно были из их числа) и водились непонятно откуда деньги на возлияния во вторник в восемь пятнадцать утра, но все же и в их вино-водочном марафоне порой наступали непростые дни. А для Дениса Алексеевича, ветерана не только столкновений с зеленым змием, но и опасного химического производства, таких дней не существовало – он получал законную пенсию. И притом не маленькую. Его возраст, пролетарское происхождение и давно (и окончательно) сформировавшиеся незатейливые вкусы и пристрастия не оставляли ему альтернативы более сложной, чем выбор между «столичной» и «таежной». Потому и тянулись к нему пьяницы, как адепты к своему пророку.

Собутыльники расселись по скамейкам. Леха – сутулый мужик с длиннющими руками и огромными выпирающими губами как на селфи у современных модниц, за что дети из ближайших домов прозвали его Гиббоном, не выдержал первый, и глядя куда-то вдаль прогнусавил:

– Алексеи-и-ч. Есть ч-чего?

Денис Алексеевич, покровительственно улыбаясь, с ловкостью, несвойственной старикам, извлек откуда-то из глубины своих брюк небольшую запечатанную бутылку водки и торжественно водрузил на середину стола. Леха улыбнулся, гыкнул и потянулся было к ней, но распорядитель застолья с той же ловкостью придвинул бутылку к себе, зашептал:

– Тих, тих, тих! – и вдруг как по волшебству рядом с бутылкой появились три граненые стопочки.

Теперь уже Ромка, возраст которого было невозможно определись из-за испитости лица и зигзагообразного шрама, изрезавшего нижнюю губу и подобородок – как любил повторять Денис Алексеевич – «Эт, Ромк, потому что ты губу раскатать умеешь, а закатать вовремя – нет!» – попытал счастья с бутылкой, но она мистическим образом ускользнула и от него – кудесник укоризненно зашептал:

– Куда, куда, куда! – и наколдовал солидных размеров копченую скумбрию, завернутую в промасленную газету. Увидев, что колдовство возымело нужный эффект, чародей довольно улыбнулся завороженным собутыльникам, потер жилистые руки и церемонно провозгласил, – а теперь какое волшебное слово нужно сказать?

Тут к глубочайшему сожалению Лехи и Ромки, которым, по всей видимости, волшебное слово было знакомо, а произнести его быстро обоим мешали только сильнейший тремор и заплетающийся язык, Денис Алексеевич заметил бредущую по пешеходной дорожке к дому фигуру и благодаря по-прежнему верному ему зрению, безошибочно определил в ней Родиона:

– О-о-о! Студент! Гулял, поди, всю ночь? Э-э-э ты давай с учебой не шути, а то вон оно что при таком подходе бывает! – прокричал старик и подмигивая кивнул в сторону сидевшего рядом Лехи.

По мере того, как Родион медленно приближался, адепты служения алкоголю все больше изнемогали от непосредственной близости объекта поклонения, а Денис Алексеевич все сильнее замечал неладное. Когда Родион уже почти поравнялся со столиком, он вскочил и уже без шуток спросил:

– Студент, ты это… Что с тобой?.. – Но получить ответ ему было не суждено, потому что Родион неожиданно рухнул на асфальт, как паяц, которому обрезали веревочки. Последнее, что он услышал, или скорее, то, что по инерции отразилось в его удаляющемся сознании, был крик, – Студенту плохо! Врача ептвымать!..

От легкого толчка он ненадолго пришел в себя, ему казалось, что он неспеша куда-то летит.

– Несут на руках. Или на носилках. – успел подумать Родион перед тем, как снова провалиться в темноту.

В его сознании мелькали смазанные зарисовки из собственной жизни, но все какие-то мелкие, малозначимые – то соседка, тетя Лариса, женщина навязчивая и импульсивная пристает к маме с единственной целью – выведать ее фирменный рецепт приготовления сазана, размахивая руками и острющим носом. Вот уже сама виновница происходящего – серьезная рыбина, бронзовая и усатая, с укоризной смотрит почему-то из-за столика университетского кафе и вдруг булькает как бы между делом:

– Дай конспекты по сопромату отксерить!

Родион не успел еще придумать уважительной причины для отказа, как выясняется, что это никакой не сазан, а тренер по тхэквондо Андрей Валерьевич грозит не единожды ломанным кривым указательным пальцем и выговаривает:

– Не будешь нормально тянуться, пах порвешь!

Вдруг от сэнсея остается одна лишь нашивка на добоке, изображающая медведя, борющегося то ли со змеем, то ли с драконом, потом исчезают и звери. Единственное, что парню представлялось более или менее внятно, это повторяющая картина: снова и снова взлетающий орел. Он как будто взлетал все ближе и ближе к Родиону, и каждый раз ронял из своих лап то ли стакан, то ли бутылку, беззвучно исчезающую в пустоте, а в каждое из трех последних повторений, взлетая уже на расстоянии вытянутой руки, когда, казалось, можно было провести рукой по его перьям, он внезапно будто бы нахмурился и трижды, каждый раз все громче, неожиданно и серьезно произнес человеческим голосом:

– Молодой человек! Молодой человек!..

***

– …Молодой человек! Не пытайтэсь меня абмануть! Я видел, что вы праснулись! –нетерпеливо воскликнул голос с ощутимым кавказским акцентом, – как вы себя чувствуетэ?

Родион действительно проснулся, глаза с трудом, но понемногу открывались, тело с удовлетворением ощущало под собой мягкий матрас, он едва успел ухмыльнуться про себя – а как это, оказывается, классно, встречать утро не в грязи. Но едва увидев, куда его привел злосчастный вечер, отшвырнул мысли про сон. Он лежал посреди огромной кровати, с обоих краёв усыпанной кнопками (Родион зацепил взглядом «вызов медсестры» и «открыть/закрыть окно 1»), миниатюрными мониторами и мерцающими диодами, в углу не менее впечатляющей палаты. Сверху белел высоченный потолок, на котором успокаивающей зыбью колыхались силуэты крон деревьев, подсматривающих в два огромных окна, занимавших чуть ли не по половине стены. У третьей стены стоял столик с компьютером-моноблоком, строго по центру четвертой стены была дверь, чуть над ней расположилась аккуратная коробочка кондиционера. Все вокруг было стерильно белым, кроме слегка прищуренных карих глаз склонившегося над кроватью врача – Родион догадался, что тот улыбается под маской.

Из всех вопросов, завертевшихся у Родиона на языке, на волю сумел вырваться самый нелогичный:

– Кто вы?

Врач с готовностью ответил:

– Баграт Александрович Логуа, советский врач, сорок лет в строю! А вы кто такой будэте? – сделав микропаузу, он с воодушевлением продолжил, – шучу, шучу, все я про Вас знаю. и театрально подмигнул.

Родион находился под сильнейшем впечатлением от обстановки: когда он лежал с аппендицитом в больнице родного Нижнереченска, глаза привыкли к постапокалиптическому натюрморту с полупрозрачными осунувшимися стеклами в облезлых оконных рамах, форточками, как выражался один из троих соседей по палате, на сортирных шпингалетах, хромоногими панцирными кроватями, а нос – к вызывающему острейший приступ тошноты у непосвященных коктейлю из запахов грязных тел, дешевых лекарств и больничной кормежки, состоявшей преимущественно из каши, манной на завтрак и гречневой на обед и ужин. В качестве второго вопроса он не нашел ничего лучше, чем «Откуда?..»

Врач бережно достал из кармана халата прозрачный пакетик с черным квадратиком внутри и бережно положил на край кровати:

– Он рассказал. Все прэтензии к нему. А самое главное, что я про вас знаю – вы самый настоящий счастливчик!

Вид знакомого предмета помог Родиону слегка подсобрать совсем рассыпавшийся пазл последних событий. Он попробовал было пошевелить конечностями, но паутина из датчиков и проводов крепко держала его со всех сторон, да и не будь ее – руки и ноги за время невольной отлучки их обладателя, как будто обзавелись собственным норовом и слушались в лучшем случае через раз. В легкой панике он вяло затрепыхался как умирающий карась.

– Спакойствие, только спакойствие! – Баграт Александрович тут же замахал руками и затараторил, – чаем с плюшками мы с вами чуть позже побалуемся, а пока лежите смирно и думайте а хорошэм! Это анэстэзия на вас слэгка навалилась, да еще мышечные рэлаксанты свэрху сели, патэрпите нэмножко, все вы успеете – и с дэвушкой патанцуетэ, и атмарозков этих накажэте, а пока только пакой и еще раз пакой! – он нарочно налегал на и без того ощутимый акцент, невольно подражая комическому персонажу из любимой комедии. Образ кавказского карлсона в белом халате, как ни странно, подействовал на Родиона успокаивающе, и он затих, и лежал уже неподвижно, редко моргая тяжелыми веками, бросив силы на подготовку очередного вопроса и попутно ожидая новых вестей от не по годам энергичного собеседника.

Врач неспеша отдышался и продолжил уже медленнее и почти без акцента:

– Вроде бы больной человек, в постели лежите, а так утомили меня. Так вот, вы – счастливчик! – он сделал последний тяжелый вздох и продолжил спокойно и торжественно, загибая пальцы на правой руке, – а я постараюсь вас не утомлять сложными терминами: сотрясение и гематома головного мозга!.. Закрытый перелом левой руки в двух местах!.. Два ребра – сломаны!.. Кисть левой руки раздроблена!.. Нос – сломан! Обе ноги – на грани. – Баграт Александрович перестал загибать пальцы и окончательно отошел от медицинской терминологии, – живого места на вас не оставили!.. Все что только можно – ушиблено. Вы – счастливчик, потому что попали вот в эти самые руки! – он продемонстрировал свои покрытые густым черным волосом ручищи, – будете как раньше, красивый, свежий… И даже лучше!

– Сколько я был без сознания? Часов шесть-семь да?.. – Родион внимательно прислушивался к каждому своему слову.

Он был из тех редких индивидов, кому если и не доставляло удовольствия, то уж точно не коробило, от того, как звучит собственный голос. Даже в записи. В самом деле, дефектами речи он не страдал, тембр у голоса был приятный, неожиданно интеллигентный для персоны его происхождения: к примеру, записать альбом в стиле клауд-рэп, было бы совершенно никудышной идеей. Но прямо сейчас, как бы он ни старался, звуки получалось из себя извлечь все какие-то слезливые, жалобные, еще и с неприятном эхом под сводами черепа. Врач сделал большие глаза:

– Что вы, каких часов – третий день, как вашей персоной занимаемся!

– Третий день?! – Родион на автомате попытался вскочить, но провода снова его удержали, и он заметил, что левая рука и икры обеих ног закованы в нечто, напоминающее гипс, но куда более технологичное, – е-мое! А универ?.. До экзаменов осталось… Ммм не могу собраться… – он закрыл глаза, – а мама? Ей вообще про это все не надо знать, она же…Фу-о-ох… – выдавив из себя полувздох-полустон, Родион уронил голову на подушку, – а с ногами что? Вы ничего про них конкретного не сказали, и вообще, до дома я дошел сам…

– Конечно сами, кто же спорит! Да только чудо, что дошли – такие трещины вам эти… скоты (Баграт Александрович, судя по его лицу, выразился намного мягче, чем хотел сперва) в костях организовали!.. Нет, в третий раз я повторю – это невероятная удача, что вы попали к нам, мы здесь…

– А вообще, где я? – Родион перебил сверхэмоционального врача.

– Я не сказал вам? Ай-яй-яй… Вы в послеоперационном отделении клиники СМТ – Современные Медицинские Технологии! – врач произнес это с гордостью, как официальное название страны.

– СМТ? – Родион закрыл глаза и снова, но уже совсем тихо вздохнул.

– Да, да именно в СМТ! Больше не позволю себе подобной невнимательности! Вы переживаете насчет учебы? – Баграт Александрович с виноватым видом снова взял в руки пакетик с картой памяти и слегка тряхнул им – вот это ведь не любопытства ради. Это ведь преступление было бы не посмотреть, чего там такого особенного, что вы в нее мертвой хваткой вцепились, а там у вас задания разные персональные по учебе на университетских бланках оказались. Наш секретарь, Алиночка, позвонила в деканат вашего факультета, объяснила все. Вопрос улажен. Насчет мамы тоже не переживайте, деликатность мы соблюдаем. Вашу сим-карту мы восстановили, она у Алиночки в телефоне. Если позвонит, она ответит, мол, так и так – Родион Викторович после учебы в футбол играли, ногу подвернули, теперь лечиться в нашем заведении изволят.

Родион снова перебил врача:

– Но я не играю в футбол!

– Какие глупости! Ну в баскетбол скажем или в волейбол, да хоть в бильярд! Все равно никто вам пока не звонил. – после этих слов Родион почувствовал облегчение, – и насчет экзаменов не беспокойтесь. У них против такого бойца шансов нет. – он снова потряс пакетиком, – и ведь какова ирония, а! Вы жизнью рисковали ради этих ваших заданий и конспектов, по мне так к черту такой риск, а с другой стороны, не вцепись вы в эту финтифлюшку – три дня думали бы и гадали, что вы за субъект. – он подкатил кресло от компьютерного столика к кровати и с удовольствием разместился на нем.

Баграт Александрович давно был немолод и не любил долго стоять на месте без веской на то причины. Родион тем временем все же хмурился.

– Доктор, вы мне скажите, честно, я у вас надолго? И еще… – он застонал, – ммм, голова… как будто бомбу внутри взорвали… Вы скажите сразу, сколько это все стоит… Мои родители – не бедные люди, но я про вашу клинику слышал… Что тут у вас бизнесмены лечатся… Депутаты… Ммм… – он снова застонал, – дайте мне что-нибудь от головы…

Врач среагировал молниеносно, щелкнув по «вызову медсестры» так, что вздрогнула вся кровать. Через десять секунд та уже стояла в дверях.

– Голова болит у дорогого гостя, принесите скорее обезболивающее!.. – как только дверь за сестрой плавно затворилась, Баграт Александрович заспешил – вы мысли эти свои отбросьте куда подальше! Вы у нас проходите по экспериментальной программе, так что ни копеечки с вас не возьмем, еще гостинцев дадим на дорожку! И я повторяю вам! Ни слова больше насчет ваших экзаменов, считайте их… – на долю секунды он замешкался, подбирая слова, – считайте их формальностью!.. Артиллерия в голове – это временное явление! Все, я вас оставляю, но, слово врача, прилечу по первому зову, на пульте есть кнопка! – и выскользнул было из палаты, но развернулся и выпалил, – а про ноги-то я вам и не сказал! Неужели старею!.. – он с досадой махнул рукой, – это Мобильный регенеративный модуль, МРМ-1, модификация для нижних конечностей, недельку в них побудете – и как только что с конвейера! – собравшись было уйти окончательно, врач повернулся спиной к Родину, но, снова остановившись, хлопнул себя по лбу, – ведь действительно старею!.. – он искренне расстроился, –ваш второй вопрос. Вы будете нашим гостем еще неделю, седьмого числа мы вас выпишем. Выпустим из нашего уютного аквариума в житейское море. Думайте только о хорошем и поправляйтесь! – Баграт Александрович, довольный своей метафорой лихо развернулся, и, чуть не сбив с ног подоспевшую медсестру, наконец удалился.