Читать книгу Вектор-3М - Арсений Михайлович Гончуков - Страница 1

В гостиной горели два торшера, старинные, из натурального дерева и резной ткани, с лампочками накаливания, хотя и без проводов. Свет заполнял комнату мягко, ступая по стенам желтыми пятнами как подушечками кошачьих лап.

Инженер Николаев, погруженный в раздумья в глубоком кожаном кресле, был похож на восковую фигуру. Профессор Федоров, утонувший в кресле через столик из светлого дуба, поднял на него глаза, затем попытался проследить, куда направлен взгляд коллеги. В окно, закрашенное снаружи темнотой.

Федоров чиркнул зажигалкой и Николаев вздрогнул. Посмотрел в руки коллеги, где теплился крошечный язычок пламени.

– Ой! Что это? Живой огонь? – всполошился Николаев.

Профессор накрыл огонек пальцем. Затем поднял руку и Николаев увидел в полураскрытой ладони темно-золотистый блестящий цилиндр, резким перепадом сужающийся кверху. Профессор поставил зажигалку на угол столика и отражение ее тут же появилось в широком приземистом бокале, дно которого покрывала тонкая пленка коньяка, источающего легкий дубовый аромат.

Инженер нахмурился, как будто что-то вспомнил.

– Этой вещице девятьсот лет, – перебил его мысли профессор, – Можешь себе представить?

– Что это? – Николаев придвинулся и наклонился, чтобы рассмотреть лучше.

– Это гильза. – сказал Федоров и снова схватил зажигалку, чиркнул, зажег, – Из гильзы ДШК – крупнокалиберного станкового пулемёта Дегтярёва – Шпагина, принятого на вооружение РККА в начале 1939 года… А? Каково?

Острый, как кинжал, огонек тянулся вверх, изредка подрагивая от дыхания профессора. Они замолчали. Живой огонь здесь, в этом месте, завораживал, гипнотизировал. Николаев ожил:

– РККА?

– Красная армия, говоря проще…

Профессор прихлопнул огонек крышкой-пулей, припаянной сбоку на аккуратной ножке, и убрал вещицу в карман. Посмотрел на потолок, где в ярко-желтых отсветах торшеров плавало темное облачко керосиновой гари.

Инженер вновь смотрел в окно и еле заметно кивал. Видимо, вспоминал вузовский курс древней истории.

Когда через несколько минут Семен Васильевич Федоров выбрался из мягкой глубины кресла и толкнул себя вверх, на ноги, Николаев услышал тихий стон и обернулся.

Федоров стоял и смотрел на свои ноги. Николаев посмотрел на его ноги и на него. Федоров посмотрел на него и на стол. Николаев перевел взгляд на стол и только успел заметить стоящую на нем полупустую двухлитровую бутылку коньяка, как вдруг профессор качнулся, сделал полуоборот и, даже не попытавшись сгруппироваться, рухнул со своей высоты лицом прямо на бокал…

Николаев запоздало бросился, схватил профессора за плечи, и резким рывком усадил его обратно в кресло. Федоров открыл глаза. Николаев не думал, что удивится, но удивился, насколько профессор был невозможно невменяемо пьян. Немудрено после литра коньяка за неполный вечер. Не считая утреннего пива и вина в обед. Федоров с трудом собрал глаза в кучу, сфокусировал взгляд и посмотрел на свои колени:

– Кажется, у меня что-то с… с… с вестиблулярным аппаратом? – тонким не своим голосом спросил он.

Но Николаев его не слушал. Вмиг побелевший, он смотрел, как на толстый ворсистый, сделанный под медвежий мех, ковер не капает, а стекает черная кровь, похожая на густой сироп. Нос профессора болтался на тонкой ниточке кожи, так удачно его срезал разбившийся бокал. Верхняя губа висела сбоку, как надорванная бумага, открывая ряд желтоватых зубов. Под глазом Федорова быстро проявлялся темный изогнутый полумесяц, как будто там мазнули кистью. Николаев смотрел на черно-ало-сиреневые повреждения лица профессора и прямо на его глазах они все, словно русла пересохших рек наполнялись кровью. Рваная дыра в щеке – налитое кровью озерцо дрогнуло и еще одна струйка стекла на ковер. Федоров смотрел на Николаева с обморочным ужасом, вытаращив глаза. Это продолжалось несколько секунд. Инженер не растерялся, он схватил профессора на руки и бросился в лазарет.

Запах пролитого коньяка с тяжелым душком запекшейся крови долго не выветривался из гостиной.

Наутро в крохотном спортзале на двоих профессор крутил педали велотренажера, ни на минуту не умолкая. Несмотря на распухшее и обожженное от процедур по регенерации лицо и замотанную бинтами голову египетской мумии. Николаев давно знал, что похмелье действует на шефа ободряюще. И слава богу. Федоров думал нестандартно, говорил увлекательно.

– Каждое подобное открытие открывало новую эпоху, прости за тавтологию… И каждому поколению, которое начинало пользоваться плодами этих изобретений, казалось, что новые масштабные открытия невозможны… Глина, появление глиняной посуды и зданий. Еще раньше древесина… Перед этим кости крупных животных, из которых наши предки делали дома… Много позже железо. Первая химия. Нефть, бензин, полимеры, пластик – всё это вещи, очень быстро изменившие человечество и его образ жизни. Кардинально! Затем интернет и компьютеры – сломали историю! Изменив все, разом и навсегда… Ну а потом, через несколько сотен лет то, что мой институт придумал, оцифровка, цифровая эссенция, перемещение…

– Не скромничайте, профессор! – засмеялся Николаев.

– Да я нееет! Что я! – энергично замахал рукой Федоров, – Перестань! Сейчас не о том речь!

Федоров продолжал говорить простые вещи, про которые, кажется, на земле забыли. Великое изобретение, прорыв науки – тот же взрыв. И крайне важно в какой-то момент обуздать, ограничить его разрушительную силу. Что-то взять для повседневной жизни. Что-то запретить. И это самое трудное. Интернет в первые десятилетия своего существования стал территорией свободы. А потом его начали жестко ограничивать. Оцифровка сознания грандиозный прорыв, если мы говорим о переносе личности в механические или специально выращенные тела, или говорим про путешествия и вечную жизнь в облаке… Но ведь идиллия была разрушена сразу. Началась война. Борьба оцифрованных людей за «емкости» для их нужд и перемещений. Не мощный стимул для прогресса делать новые все более совершенные мехтела, не передовые исследования в области выращивания органических тел-болванок, а война… Жестокая, разрушительная, безобразная. Людей против людей, технологий против технологий.

Профессор вдруг замолчал и в тишине стало слышно тонкое неприятное поскрипывание. Он посмотрел на Николаева:

– Дим, я вот думаю, может, уже пора?

Федоров задрал штанину и обнажил голени, отекшие, распухшие, синевато-свекольного цвета.

– Ох, чёрт! – воскликнул Николаев, спрыгнул с беговой дорожки и присел на корточки, рассматривая отеки, – Может быть, Семен Васильевич! Вы решите… Я ж не против.

– Или подождать? Зря я, наверное, полез сегодня на велик… Надо было потерпеть до завтра… – сказал профессор, покачав забинтованной головой.

Николаев взял его под мышки, снял с сидения, поставил на ноги. Федоров тяжело вздохнул.

Ближе к обеду, когда профессор в тренажерке упорно продолжал тянуть нитку грузоблочного тренажера для спины, инженер выкатил из узкого, отделанного мореным дубом коридора, инвалидную коляску. Из хромированной стали и толстой черненой кожи, сделанная под антиквариат по спецзаказу, она висела в семи сантиметрах над полом, а большие колеса свободно крутились. Николаев улыбнулся: «Ваш транспорт подан!», и Федоров, кряхтя на негнущихся ногах, полез в коляску.

Для того, чтобы ухаживать за Федоровым, Николаев прошел недюжинный конкурс, вытерпел не одну сотню испытаний и проверок, но главное, что шефа он помимо всех требований любил и уважал. И по-человечески, зная, что тот хороший мужик, и как ученый – мозг профессора был национальным достоянием.