Читать книгу Наблюдатель - Артем Амбарцумян - Страница 1

Высокий, крупный мужчина в темном пальто стоял напротив загородного дома. Дом выглядел старым, но крепким – его толстые стены, кажется, могли бы простоять еще не одну сотню лет, а то и гораздо больше, если за ними должным образом ухаживать. Снаружи он не казался каким-то особенным и вряд ли заинтересовал бы какого-нибудь случайного прохожего, но мужчину он волновал, особенно в тот день. Окинув дом тоскливым взглядом, он поднес сигарету ко рту и, подняв глаза вверх, закурил. Гулявший вокруг спокойный ветер помог ему стряхнуть пепел с кончика сигареты. В зрачках мужчины отразился бесконечно холодный и далекий закат, и он, нахмурившись, зажмурил глаза и отвернулся, пытаясь прогнать блеск, оставшийся во тьме его закрытых век. Только через пару десятков секунд он снова решился открыть глаза и вновь повернулся к дому. Подняв сигарету, он хотел затянуться, но в последний момент отстранил ее от губ и напряг слух. Что-то не давало ему покоя.

Вокруг не было ни души. Шум города оставался довольно далеко позади, и все пространство принадлежало лишь ветру, который тихим гулом рассеивал тишину, создавал рябь на лежавшем неподалеку озере и шелестел начавшими недавно зеленеть верхушками деревьев. Однако иногда через эту почти идиллическую палитру звуков пробивался шорох и стук, доносившийся из дома.

Мужчина выбросил сигарету и поднялся ко входной двери. Он положил ладонь на ручку и понял, что дверь не заперта. Когда он зашел внутрь, в его нос тут же ударил резкий запах краски. Мгновение он осознавал реальность того, что предстало перед ним, затем из его уст вырвался сдавленный звук, и он замер, как очарованный.

***

Где-то через десять часов этот мужчина сидел в кабинете следователя, сцепив закованные руки на столе. Густые волосы покрывали его голову, почти полностью закрывая уши. Хотя его черные глаза были устремлены в одну точку, на его большом, грубом лице то и дело происходило движение – то поднимались брови, то поджимались губы – как у того, кто внутри ведет разговор с самим собой. Для человека, оказавшегося в подобной ситуации, он выглядел удивительно спокойным.

В соседнем помещении в тот момент находились два человека. Один из них был помощником следователя, другой был самим следователем. Они изучали накануне полученные детали дела.

– Хорошо, что все так просто, – отодвигая от себя бумаги, сказал помощник следователя – Владимир Добин, подтянутый мужчина с вечно угрюмым взглядом и растянутыми в недовольном выражении губами.

– Что? – не уловил сути следователь, отвлеченный от чтения.

– Он убийца.

– Он – убийца?

– Да.

– Так ты гений? – иронично спросил следователь, отодвигая очки на кончик носа и взглядывая на того из-под бровей.

– Андрей Климович… – хотел что-то сказать помощник, но был перебит.

– Тут сказано, что он сознался еще на месте. Я уже понял, что он убийца. Что-то полезнее будет? Может, знаешь, почему он убийца?

– Нет, Андрей Климович.

– А жаль… – раздосадовано поцокал языком Андрей Климович. – У него в принципе нет приводов. Драк нет, с наркотиками не попадался, даже за распитие алкоголя в общественных местах. И налоги платит…

– Прямо добропорядочный гражданин, – хмыкнул Добин.

– Думаешь, таких не бывает?

– Не знаю, Андрей Климович. Пока что не видел. Этот уж точно не из них, судя по его признанию.

Тут дверь в помещение приоткрылась.

– Доброе утречко, – поздоровалась заглянувшая к ним коллега.

– Да уж, – кивнул ей Добин.

– Вижу, вы уже все в работе.

– Я – да. Добин делает вид. Все как обычно.

Добин прикрыл лицо рукой так, чтобы его видела только коллега, и закатил глаза.

– Я принесла вам дополнительные материалы по делу, – сказала та. – Вот.

Она положила небольшую папку на стол перед следователем.

– Тут все, что накопали про его родственные связи, круг общения…

– Не особенно много.

– Нелюдимый парень.

– Ну ладно, удачи. У меня еще много работы, так что простите, что не выпью с вами кофе.

– Ничего, как-нибудь переживем, – улыбнулся ей Андрей Климович.

Женщина вышла, а следователь открыл переданную ею папку и стал изучать содержимое.

– Да, негусто… Я помечу тех, с кем ты должен будешь связаться и притащить сюда. Понятно?

– Понятно, Андрей Климович.

– Ладно… Что мы имеем? Он зашел в дом, убил ту женщину, вызвал полицию и сознался… – проговорил следователь, постукивая пальцем по столу. – Почему?

– Может, это его любовница, которая ему изменила? Или она ему денег должна была?

– Ты собираешься просто раскидывать предположениями?

– А какая разница? – зевнул Добин.

– Это еще что значит?

– Ну… Понимаете, Андрей Климович… Тут же все ясно. Я бы побыстрее с этим делом закончил. Раз он сознался, то, наверное, сам готов рассказать о своих мотивах. Стоит по-быстрому их узнать, сдать все в суд и…

– Пойти отдыхать?

Добин слегка наклонил голову и приподнял брови, как бы соглашаясь с предположением следователя.

Андрей Климович так неодобрительно на него покосился, что Добин в тот же миг закрыл рот и выпрямился на стуле, не собираясь больше лезть, пока его не спросят.

– Тебе бы пройти переквалификацию, дружок, – сказал Андрей Климович. – К слову, сомневаюсь, что тебе это удастся.

Он сложил все бумаги в папку и поднялся.

– Пока я буду вести допрос, свяжись с теми, кто на этом листе, – он передал листочек Добину.

– Будет выполнено.

Подозреваемый за это время даже не сменил позу. Его безмятежному настрою не помешали ни прервавший гнетущую тишину хлопок дверью, ни громкие, эхом разносившиеся по помещению шаги следователя. Андрей Климович не был одарен ростом, поэтому на фоне даже сидящего подозреваемого выглядел совсем маленьким и мог показаться даже безобидным, но это впечатление было обманчивым. В его глазах можно было разглядеть пытливый ум, бойкий характер и упертость, присущую матерому служителю правопорядка. Ему было около тридцати пяти лет, и следователем он стал совсем недавно. Его предшественник оставил свой пост, и Андрей Климович перешел к должности, еще не имея опыта ведения дел самостоятельно, и это дело стало его первым. Однако он уже был на хорошем счету наверху, отчего твердо решил не подводить отдел и разобраться в том, что работа ему подкинула. Он присел напротив мужчины, поставил перед собой кофе, и его очки тут же сползли на блестящий кончик носа. Он поправил их, затем дотронулся до уже начавшей лысеть головы и обратил свой взгляд на подозреваемого.

– Следователь Андрей Климович Завьялов, – представился он, присаживаясь напротив мужчины. – Ваше имя?

– Дмитрий Константинович Троицкий, – сказал мужчина спокойным, чуть хрипловатым из-за пересохшего горла голосом, затем тихонько откашлялся.

– Год рождения?

– 17 апреля 1992 года.

Завьялов сравнил сказанное с данными в документах и удовлетворенно кивнул.

– У вас есть право на адвоката. Если у вас некого вызвать или нет денег на частного адвоката, государство предоставит вам право на бесплатную защиту.

– Мне не нужен адвокат.

Завьялов приподнял бровь, затем продолжил.

– Вы обвиняетесь в умышленном убийстве Маргариты Подольской 23 марта 2021 года по статье 105 УК РФ. Вы признаете свою вину?

– Вину… – улыбнулся Троицкий, после чего приподнял подбородок и, глядя сверху вниз на следователя, сказал:

– Да, я признаю свою вину.

Завьялов не подал виду, но по его телу пробежала дрожь от хладнокровия, изучаемого Троицким. Следователя этот факт удивил, ведь он за свою жизнь навидался многого, и уже давно подобного чувства не испытывал. Видя, что Дмитрий Троицкий его не боится, Завьялов ощутил, как в нем просыпается чувство враждебности – он привык видеть, как подозреваемые перед ним дрожат, а не дрожать самому. Тем не менее он небольшим усилием воли постарался избавиться от этого чувства, потому что оно, по его мнению, могло помешать процессу и навредить качеству работы. Неспешность была одним из ключевых паттернов метода его работы, отчего его недолюбливали многие коллеги, считавшие, что он просто задерживает отдел. Тем не менее, Завьялов обладал достаточными влиянием и уважением, приобретенными за годы долгой работы, чтобы те, кто его недолюбливал, никак ему не могли помешать.

– Вы убили Маргариту Подольскую? – на всякий случай переспросил Завьялов, четко выговорив каждое слово.

– Да.

***

Родители Дмитрия Троицкого не были богаты, но у них всегда находились возможности для того, чтобы удовлетворить не такие уж большие запросы сына, так что он никогда не страдал от отсутствия пищи или зимней одежды. Они жили в Московской области, совсем недалеко от столицы, в которой и работали, каждый день тратя больше, чем по два дополнительных часа на дорогу.

Уже с детства Дмитрий отличался высоким ростом, широкими плечами и отстраненностью, отчего так и не стал полноценной социальной ячейкой в школьные годы. Он игнорировал других детей, и они отвечали ему тем же.

– Тебе нужно стараться разговаривать с одноклассниками, находить с ними общий язык, понимаешь? – говорила ему мать. – Иначе ты так и останешься один, без друзей. А без друзей жить нехорошо, мой дорогой. Никто не поддержит тебя в трудную минуту, не подаст руку, когда это будет нужно, не поможет, когда тебе будет плохо. Радость моя, ты меня понимаешь?

– Да, – кивал маленький Дмитрий, который не сильно вслушивался в то, что она говорила.

Ему уже тогда было все равно на людей вокруг, его большие интересовало заниматься тем, что доставляло ему удовольствие. Глядя на мальчика, можно было подумать, что он так или иначе будет связан с физической активностью, которая ему как раз всегда отлично давалась. Так показалось и его отцу, который стал каждый день разговаривать с ним о футболе, боксе, о легкой и даже о тяжелой атлетике, тем самым пытаясь привить ему интерес к спорту. Но мальчик сам совсем не старался совершенствоваться в этом направлении. Напротив – творчество было больше ему по душе, хотя оно было очевидно не его сильной стороной. Об этом можно было сказать с одного брошенного взгляда на слепленные его неловкими руками фигурки из глины или рисунки, сделанные на уроках изобразительного искусства.

– Это «удовлетворительно», Троицкий, – в который раз поставил ему «тройку» учитель ИЗО – тучный мужчина с вечно туманным взглядом. Все дети морщились, когда приближались к нему, ведь от него сильно пахло потом и алкогольными парами. – Ты, мальчик, совсем не имеешь способностей. Тебе повезло, что я это понимаю, и только поэтому ты сдашь контрольную.

Он улыбнулся, ожидая от мальчика благодарности.

Вечером, когда Дмитрий вернулся из школы, он объяснил тройку в дневнике отцу, процитировав учителя.

– Он в некоторой степени прав, сынок, – сказал тот. – У тебя куча талантов, но ИЗО точно не один из них. Ты переживаешь по этому поводу?

– Не знаю, – соврал мальчик.

– В этом нет ничего страшного. Помнишь, я тебе рассказывал, как играл в хоккей в молодости? Мы взяли кубок любителей по региону. Знаешь, он до сих пор остался там, у твоей бабушки. Когда-нибудь я привезу его сюда и покажу тебе.

Но как бы отец не пытался угодить своему желанию иметь сына-спортсмена, ему не удалось реализовать свои планы. Вскоре он понял, что тот совсем не хочет заниматься спортом, и умыл руки, перестав стараться помочь сыну найти его интересы, а мать никогда и не брала на себя груза за это дело, передав его отцу. По итогу мальчик, не имевший желания заниматься спортом и убежденный, что не имеет способностей к творчеству, остался ни с чем.

Вероятно, все это стало одной из причин его абсолютной личностной несостоятельности к восемнадцати годам, когда он закончил школу. К сожалению, Троицкому не удались выпускные экзамены достаточно хорошо для того, чтобы он смог поступить в университет бесплатно, а денег на платное обучение у его родителей все же не нашлось, поэтому его ожидал год обязательной российской армии.

– Пришла повестка, – сообщила ему мать. – Тринадцатого числа тебе нужно в военкомат.

Дмитрий с безучастным видом пожал плечами и сделал вынужденный шаг, который уже вскоре обратился в строевой.

***

Завьялов в тишине продолжал рассматривать бумаги обвиняемого. Из всего, что он изучил, он не смог сделать никаких выводов, которые говорили бы ему о возможных мотивах убийства. Следователь поднял взгляд и всмотрелся в лицо мужчины, пытаясь в нем что-нибудь прочитать. Троицкий казался немного уставшим и расслабленным, словно ему и дела не было до того, что происходит вокруг. Увидев его впервые, следователь опасался, что здоровяк может оказаться буйного нрава и всполошит все отделение полиции, но теперь, когда он понял, что подозреваемый весьма спокойный, следователь позволил себе немного снизить напряжение, тем не менее не забывая о том, что перед ним сидит человек, по всей видимости недавно совершивший убийство.

Завьялову попался под руку военный билет Троицкого, вложенный в его паспорт.

– Вы служили или он куплен? – спросил он.

– Служил.

Следователь хмыкнул. Еще бы он ответил, что военный билет куплен – это могло бы потянуть на отдельную статью.

К удивлению Завьялова, молчаливый до этого Троицкий продолжил тему:

– Маршировал, слушал гимн, мыл полы и туалеты. Вот вам и служба.

– А вы представляли себе, что окажетесь в раю?

– Я ничего себе не представлял. Моя мать пугала меня дедовщиной и насилием, которое там якобы происходило. Но я этого не встретил. Может, повезло…

Завьялов счел, что человек, который сознался в убийстве, чувствует себя слишком комфортно и вальяжно, поэтому он прервал его:

– Это не относится к делу, Дмитрий. Я задал вам вопрос из уважения к выполненному вами долгу, но боюсь, на этом все.

Завьялов, с огромной серьезностью произнесший это, поправил очки на носу и сощурился, снова вглядываясь в Троицкого, пытаясь поймать его реакцию.

– Простите, – спокойно сказал Троицкий, поймав взгляд Завьялова.

В лице он нисколько не изменился.

Завьялов снова опустил взгляд и продолжил перебирать документы, а Дмитрий молча ждал, пока тот закончит.

***

Кто бы мог подумать, что в этой несвободе, которую другие так презирают, Троицкий чувствовал себя совершенно обыденно, ведь занимался почти тем же самым, чем дома – делал то, что ему говорили. И он не чурался грязной работы, поэтому, когда ему доверили собственную территорию – грязные туалеты и не менее грязные коридоры, он без каких-либо зазрений брал в руки тряпку и занимался чисткой помещений. А потом наступила зима и выпал снег. Если есть место, похожее на описанный Данте девятый круг ада – это зима в армии. В роли замерзших грешников здесь срочники, а в роли Сатаны – полковник, пристально следящий за подчиненными и определенно наслаждающийся своей властью над ними, а также их мучениями. Теперь, помимо обычных задач, молодым, пышущим силой парням приходилось убирать снег, как только он выпадал, а происходило это иногда больше четырех раз за день, а порой бывало и так, что снег просто не переставал идти весь день. Так они и ходили со своими лопатами назад и вперед, под серым небом, старавшемся похоронить их под белоснежной толщей снега. И все делали совершенно безучастный вид, ведь знали – стоит старшинам заметить на твоем лице хотя бы тень недовольства, и станешь следующим кандидатом в наряд.

Троицкий явно страдал меньше остальных. Он хотел бы вернуться домой, но думал об этом без того пыла, с каким возвращение в родные края обсуждали его сослуживцы. И, в отличие от других, он совсем не жаловался ни на еду, ни на старшин, ни на тяжелый рабочий труд, к которому их принуждали. Он по большей части просто молчал. Не потому, что ему все нравилось. Потому, что ему было все равно.

Однажды его и пару других срочников попросили отнести тяжелые коробки в один из кабинетов. Он взвалил себе на руки увесистый груз и отправился за сослуживцами. Те, положив коробки в указанное место, тут же удалились, и Дмитрий также собирался уйти, но вдруг его слух зацепил прекрасный звук, и он застыл на месте. Это было фортепиано, игра которого доносилась из приоткрытой соседней двери, которая вела в актовый зал. Музыка лилась оттуда, витая по комнате, немного притормаживала над его головой, и легко опускалась на его уши, вызывая сладкую дрожь в области затылка и предплечий. Он не удержался и заглянул внутрь: в совершенно пустом зале играл, сидя за коричневым фортепиано, полковник по фамилии Волков. Троицкий, как заколдованный гамельнской дудочкой, зашел внутрь и присел на одно из сотни свободных мест. Полковник его совсем не замечал. Он был сосредоточен на своих пальцах, плавно перемещавшихся с ноты на ноту. Перед ним стояла партитура, на которую ему смотреть и не требовалось – он играл это произведение не один год и знал его почти так же хорошо, как воинский устав. Это был Ференц Лист, этюд «Un Sospiro». Троицкий не знал этого названия, как и не знал, чье это произведение, и это совершенно не помешало ему им насладиться. Он завороженно наблюдал за полковником, серьезное, грубое лицо которого контрастировало с нежной и умиротворенной музыкой. Его брови были сведены к переносице и немного дрожали, как и уголки губ. Лишь к концу игры в его виде стало явно проглядываться упоение ею, он зажмурился и приподнял голову вверх, почти содрогаясь всем туловищем. Когда он открыл глаза и посмотрел на пустые ряды снизу, он вдруг увидел Троицкого и тут же снова нахмурился.

– Какого хера ты здесь делаешь?! – крикнул он.

Троицкий тут же вскочил и приветствовал полковника.

– Простите, товарищ полковник!

– Тебе кто-то разрешал ко мне обращаться?

– Никак нет, товарищ полковник!

Волков встал, спустился со сцены и подошел к нему.

– Ну, посмотри на себя, чучело никчемное, – покачал он головой. – Скажи мне, разве тебе можно было совать сюда свой нос?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Тогда какого хрена ты здесь делаешь?! – рявкнул Волков так, что вызвал у молодого человека оцепенение. – Что, сказать нечего, овощ?!

Он потоптался на месте, потом подтянул пояс.

– Понравилось? – спросил он, поджимая губы.

– Очень, товарищ полковник, – кивнул Троицкий.

– Имя?

– Дмитрий Троицкий.

– Ладно. Вали отсюда. Пошел, пошел!

– Есть!

Троицкий быстрым шагом удалился, а в его голове все еще играла мелодия, исполненная Волковым. Она оставалась с ним всю следующую неделю, пока его вдруг не оторвали от обыденных дел и не приказали снова явиться в актовый зал. Там сидел полковник, уже наигрывавший какую-то мелодию. Он увидел, что явился Троицкий, взглядом показал ему, чтобы тот сел, а сам продолжил игру. Через пару минут он вдруг запел, весьма умело подражая оперным тенорам, хотя в нем явно был недостаток слуха и голосового диапазона. Троицкий с большим интересом и удовольствием наблюдал за ним, запоминая мелодию. Когда Волков закончил, он ожидающе посмотрел на Троицкого.

– Я не понял, где рукоплескания?! – возмутился он, так и не дождавшись их.

Троицкий тут же захлопал.

– По голове себе похлопай, бесполезный!

Полковник встал и бросил:

– Свободен.

Так он отрывал Дмитрия от любых дел, чтобы тот пришел в зал и послушал его игру, несколько раз в месяц.

В один день Дмитрий подошел к окну и, кажется, в первый раз за полгода его губы растянулись в улыбке. Зима подходила к концу. Он оглянулся по сторонам – в длинном коридоре никого не было. Тогда он закинул руки за голову и принялся смотреть за тем, как вода от таявшего снега стучит по карнизам и течет по стокам.

Через несколько дней у него вдруг появилось свободное время. Никто не подходил с проверкой каждые тридцать минут, стали давать гораздо меньше указаний, и он понял, что пришла пора других срочников, на плечи которых теперь было свалено все то, чем он и поступившие с ним в одно время срочники занимались раньше. С одной стороны, это стало отдушиной, и он теперь мог заниматься, чем хотел. С другой – это стало проблемой, потому что заниматься он ничем особо не хотел. Да и что можно делать в армии в свободное время? Разве что курить и говорить с сослуживцами о воле, или обмениваться с ними всякими байками. Но друзей он там так и не завел и был одинок среди уже успевших разбиться по группам ребят. Лишь иногда полковник Волков приказывал ему явиться, отвлекая на пять-десять минут, но то, что происходило между ними после, нормальным разговором назвать точно нельзя было – Волков только орал на него, а Троицкий отмалчивался. Поэтому он совсем один садился у окна и смотрел на неторопливо сменяемый временем вид, брал записную книжку с ручкой и рисовал грубые наброски.

Внезапно его одиночество оборвалось случайным знакомством с таким же молодым срочником, которого звали Николай Приходько. И они бы ни за что не сблизились, если бы не обстановка, при которой Троицкий увидел Приходько: он лежал в подсобке, рядом со старыми, засохшими швабрами, с выходившим изо рта дымом и косяком меж пальцев. Приходько медленно поднял покрасневшие глаза на Дмитрия, но его обмякшее лицо осталось таким же блаженным и немного глупым, лишь приподнялись уголки губ, выпуская небольшой смешок. Затем он напрягся и попытался встать, но в середине движения как будто передумал и сел обратно. Дмитрий покачал головой, кинул тряпку на пол рядом со швабрами и захлопнул за собой дверь.

Обед был как всегда пресным, местные «повара» никогда не добавляли в еду ни соли, ни перца, ни уж тем более сахара. Дмитрий безразлично дожевывал кусок черствого хлеба, когда к нему подсел Приходько. Он огляделся по сторонам, потом взволнованно повернулся к Троицкому и спросил:

– Ты никому не рассказывал?

Дмитрий безмолвно покачал головой.

– Ну… Хорошо! – выдохнул Николай, после чего замолчал, принимаясь ковыряться вилкой в своей тарелке.

Он явно хотел сказать что-нибудь еще, как-то расположить к себе собеседника, чтобы тот точно не сдал его, ведь гораздо легче доложить на незнакомца, нежели на приятеля, но никаких слов найти так и не смог. Он поднес ко рту ложку с супом, но тут ему в голову пришла идея, и он отодвинул ложку от лица и спросил:

– Хочешь тоже?

– М-м… – замялся Дмитрий.

Он тут же подумал о том, какой это риск, курить траву в России, тем более в армии. Но он вспомнил, как школьные знакомые рассказывали, какие непередаваемые ощущения испытывает человек под кайфом, какие необычные вещи он видит, и вспомнил, как ему тогда захотелось того же. И он бы наверняка согласился, если бы ему кто-нибудь предложил заняться этим раньше. Но здесь, в армии… Это был слишком большой риск.

– Она не сильная, – сказал Николай. – Какие-нибудь полчаса – и эффект спадет. И по виду ничего не скажешь. Я уже три раза курил. Как видишь, все в порядке!

– Ладно, можно, – принял решение молодой Троицкий.

– Тогда скоро. У меня пока нет… Скоро появится.

Приходько улыбнулся покрытыми желтоватым налетом зубами.

Николай Приходько был выходцем из самых низов. У него не было отца, мать жила на пособие, а сам он не доучился и до девятого класса, вынужденный искать работу в совершенно разных местах – от грузчика до курьера в цветочном магазине. Казалось, что для него армия может стать возможностью жить бесплатно целый год и отдохнуть от по-настоящему тяжелой жизни, но сам он, негодуя, говорил так:

– Только я наметил, чем буду заниматься, меня тут же забрали в это сраное место!

– Что ты наметил? – спрашивал Дмитрий, со скуки выслушивавший нового знакомого, впрочем, все равно без особого интереса.

– Изучать компьютеры. Может, я смог бы устроиться куда-нибудь, чинить технику. Там я бы смог подучиться, а потом попал бы в современный офис, где поглядывал бы, как работают за компьютерами. А потом, глядишь, я б и сам за него мог сесть.

– Тебе такое нравится?

– Нравится, не нравится… Откуда я знаю? Я даже точно не уверен, как они выглядят, только в журналах видел. Я нищий, а моя мать наркоманка, поэтому мне нравятся деньги. И нетрудно догадаться, что с работой за компьютерами их можно неплохо зарабатывать.

Он всегда был чересчур откровенен, чем часто отталкивал от себя людей, хотя и вызывал жалость. Но он не был человеком, который старался развести людей на чувства, чтобы они стали к нему лучше относиться. Всего лишь говорил то, что думал.

– На гашиш у тебя хватает, – заметил Троицкий.

– Это просто мой способ расслабиться. У меня, знаешь, куча проблем. Район у меня опасный, приходится держаться ровно, чтобы домой целым дойти. Мать сейчас на рехабе, приходится постоянно к ней приезжать, а она там совсем с катушек съехала, только нервы себе трачу. Это она, кстати, мне дала в детстве первую затяжку. Спасибо, что не иглу, да? – он улыбнулся. – Так что расслабляться мне не мешает. Но когда я вернусь домой, эта дурь мне больше не понадобится. Я буду слишком занят, выбираясь из задницы, в которой оказался еще до рождения.

Все это Приходько говорил с улыбкой, присущей самоуверенным, но зачастую очень безрассудным людям. Дмитрий относился к нему слегка снисходительно. Он слушал все, что говорил его новый знакомый, но без особого интереса, однако Приходько либо этого не замечал, либо ему попросту было все равно. Его голова была забита думами о будущем, отчего он, к величайшему прискорбию, совершенно не заботился о настоящем.

– Затягивайся.

Николай передал плотно скрученный косяк Дмитрию.

До этого Троицкий никогда не пробовал чего-либо тяжелее обычной сигареты, и это достаточно ироничный факт – что впервые ему довелось это попробовать в российской армии.

Он втянул дым и зажмурился. Приходько забрал у него косяк, тоже затянулся, напряг, казалось, каждую мышцу на лице, выпустил дым и снова передал эстафету.

– Ну как? – спросил он.

– Пока ничего, – сказал Дмитрий, а через секунду улыбнулся и издал смешок.

– Понятно, – оскалился Приходько.

Так они курили в течение десяти минут, после чего – расслабленные и погруженные в свои ощущения – откинулись назад, на тряпки, лежавшие у стены. Николай открыл пачку чипсов и положил перед ними.

– Попробуй-ка. Ты такого никогда не пробовал!

– Это же обычные чипсы.

– Зато ты сейчас не обычный.

Дмитрий взял одну небольшую чипсину и закинул ее к себе в рот. Никогда еще он не был настолько сосредоточенным на том, что было у него на языке. Чипсы медленно таяли, и все естество Троицкого фактически сгустилось вокруг рецепторов языка, жадно улавливающих давно знакомый, но воспринимаемый совершенно по-новому вкус.

– То еще дерьмо, – прокомментировал Николай травку. – Забористое. Но дерьмо. Лучше бы тебе больше таким не баловаться… Я знаю, я сам этим слишком уж увлекся. Но я в заднице, так что дерьмо в моей жизни по определению должно быть… Но я выберусь, братан. Если только есть Бог. А ты сам как, верующий?

Дмитрий ему не ответил. Он слушал его в пол уха, но отвечать совершенно не хотел.

Вскоре что-то не поддающееся логике трезвого человека насмешило Приходько, и его смех тут же подхватил Дмитрий, но просмеялись они недолго, уже через несколько минут затихнув, они упали в полуобморочное состояние наслаждения ослабевшей от травки работой мозга. Приходько сгреб лежавшие рядом вонючие тряпки к себе и стал обнимать их, словно это были самые дорогие в его жизни вещи.

– Я путешествовать, – изрек он тихо.

Он представлял себе деньги, как он обнимает их, как разбрасывает их вокруг. Как покупает себе билет на самолет и улетает из России в какую-нибудь более подходящую его темпераменту страну, знакомится там с красивой латиночкой, мулаточкой или африканочкой и с ней путешествует по миру.

Троицкий же не думал ни о чем. Он смотрел куда-то вверх и был сосредоточен на образах, создаваемых его подсознанием.

Через несколько минут он услышал шаги, но никак не среагировал. Вдруг открылась дверь, и на пороге показалось озадаченное лицо срочника.

– Черт! – пораженно выдохнул он. – Что вы здесь устроили?!

– Черт… – повторил за ним Троицкий тихим голосом, с прищуром глядя куда-то в сторону.

Где-то глубоко внутри он вздрогнул и был в ужасе, что его поймали, но на самом деле остался лежать.

– Эм-м… Я…

Срочник вообще не был уверен в том, как ему нужно было себя вести в такой ситуации, но Приходько тут же снизил градус обстановки одной единственной фразой:

– Ты будешь? – сказал он, поворачиваясь к тому.

– Что?.. – не сразу понял смысл сказанных Николаем слов срочник. – Буду?.. А что, есть?

– Конечно, – глупо улыбнулся Приходько, доставая из кармана еще один плотно забитый косячок.

– Ну… Буду, – кивнул тот. – Только вот… Троицкий, ты?

– Я, – подтвердил Дмитрий тихо.

– Тебя Волков вызывал. Тебя уже пара человек разыскивает, и я бы не заставлял его ждать еще больше, у него в заду шило.

– Вот… Твою мать! – спохватился Троицкий.

Его рассудок немного отрезвел от этих слов, и он поднялся и побрел в сторону актового зала.

– Его ведь точно поймают, – сочувственно произнес срочник. – У него глаза стеклянные.

Он сел рядом с Приходько, и они стали раскуривать косяк, для Николая ставший вторым подряд.

Троицкий, пошатываясь, вошел в актовый зал, чудом избежав встречи с другими людьми. Волков с недовольным видом сидел за фортепиано и наигрывал какую-то агрессивную мелодию. Он взглядом показал Троицкому на сидение, и тот сел, пытаясь двигаться максимально естественно. Полковник, обращенный к фортепиано, не заметил его неловкости. Он еще недолго разыгрывался, после чего сменил мелодию и стал играть Шубертовскую «Форель», а затем и петь ее. Троицкий прикрыл глаза. Его голова сначала немного подрагивала, затем стала раскачиваться, закружилась и вдруг взлетела, в такт музыке перелетая от угла комнаты к углу, от стены к стене, от потолка к полу, и он окончательно потерялся и забыл, где вообще находился. А полковник Волков все продолжал свое самозабвенное пение:

«Он дернул прут свой гибкий,

А рыбка бьется там

Он снял ее с улыбкой,

Я волю дал слезам

Он снял ее с улыбкой,

Я волю дал слезам…»

Музыку уже стихла, а Троицкий все еще сидел с закрытыми глазами и глупой блаженной улыбкой на лице.

Волков по их обычаю ждал аплодисментов. С того самого раза Троицкий никогда не забывать награждать его ими, однако в этот раз момент упустил. Недовольный полковник спустился вниз и подошел к молодому человеку с настроем разгромить его, но, приблизившись вплотную, увидел, как тот нежно улыбается с закрытыми глазами и тихонько, совсем не в ноты, пытается голосом воспроизвести только что услышанную мелодию, и растаял.

– Вот как, – произнес он, довольный, как ему показалось, впечатлением, произведенным на парня его игрой и исполнением.

Когда Троицкий открыл глаза, перед ним уже никого не было. Сидя в актовом зале, он дождался, пока отойдет, а потом ушел оттуда.

После того случая Дмитрий больше не стал рисковать и не нарушал армейский устав, посчитав, что оно того не стоит. Приходько же продолжил свое занятие. Конечно же, многие в части были в курсе, что он курит, так как не один он коротал время в армии таким способом, а покупали все у одного из старшин, зарабатывавшего себе и тем, кто дал ему на это дело добро сверху. Однако в следующий раз Николаю не повезло – тогда к нему в коморку заглянул не срочник, а член комиссии, приехавший в часть с проверкой. Тогда уже ему помочь ничего не могло, поэтому Николай Приходько был пойман с поличным и отчаялся отделаться от проблем.

Троицкий услышал от одного из старшин, что одному парню не повезло – его застукали с одним косяком, а попал под статью он за хранение чуть ли не целой фермы.

***

Завьялов долго узнавал у Троицкого детали совершения самого преступления. Как оно происходило, что было орудием убийства жертвы, были ли свидетели, какая на нем была одежда, какая одежда была на жертве. Троицкий отвечал неспешно, но ничего не скрывая. Прошло несколько часов, и Завьялов узнал все, что хотел.

– Почему вы убили Маргариту Подольскую? – задал он важнейший вопрос.

Троицкий отмалчивался. Завьялов повторил вопрос, но тот снова не отвечал.

– На это тяжело ответить, – сказал он наконец.

– Постарайтесь.

Троицкий снова замолк, размышляя о чем-то.

«Да, все не могло быть так просто», – подумал следователь, преждевременно посчитавший, что спокойный и казавшийся адекватным Троицкий тут же ответит на все вопросы.

– Я пока что не могу дать вам ответ, – произнес Троицкий. – И не знаю, смогу ли вообще.

– Почему?

Но Троицкий снова замолк и не отвечал. Завьялов взглянул на наручные часы.

– Мы продолжим допрос очень скоро, – сказал следователь, вставая. – Сейчас вас отведут в камеру, там вы будете дожидаться, пока я не решу, что вам пора обратно. Тогда мы продолжим.

– Ясно, – кивнул Троицкий.

– Вам лучше четче сформулировать за это время, каковы были ваши мотивы, если вы хотите побыстрее покончить со всем этим.

– Кто вам такое сказал? По-моему, мы очень неплохо проводим время.

Завьялов хмыкнул. С каждым мгновением, проведенным рядом с этим человеком, следователь все больше поражался уверенности и спокойствию этой личности.

– Тогда для того, чтобы вашу историю могли понять, – сказал он.

– Вы все равно вряд ли сможете ее понять, – покачал головой Троицкий.

– Я не сильно на это надеялся. Понять ее должен судья, а я всего лишь добываю информацию. Так что попрошу вас отнестись с уважением к моей работе.

Троицкий поднял брови.

– Честно, я по-другому представлял себе следствие. Думал, меня будут мучать, или что-то вроде того, лишь бы выудить все до последней крупицы.

– А смысл, если вы и так можете мне все рассказать? Посмотрим, как пойдет, – сказал Завьялов.

– А что вы хотите знать? Я убил ее, вот и все.

– А почему вы убили эту невинную девушку? – спросил следователь, прищурившись.

– Невинную?.. – спросил Троицкий, а Завьялов удовлетворенно приподнял бровь. – Все не так просто. Но вы думаете, что вам нужно это знать?

– Это нужно следствию.

– Однако…

– Простите, Дмитрий Константинович. Мне нужно идти, разговор мы продолжим после.

– И вы меня простите, Андрей Климович. Просто у меня, кажется, за всю жизнь не было такого разговорчивого настроения.

Завьялов опустил на него удивленный взгляд. Троицкий сидел все так же спокойно, только странная улыбка изменила его лицо. Следователь отвернулся и вышел, закрыв дверь.

«Невинную? – повторял он слова Троицкого про себя. – Значит, он считает ее в чем-то виновной? По крайней мере это я успел узнать. Но, честное слово, его манера относиться ко всему так спокойно начинает меня пугать».

Вскоре за Дмитрием Троицким пришли полицейские и перевели его в камеру, где он остался ожидать возвращения следователя.