Читать книгу Ренегат - Артем Мичурин - Страница 1

…Кровь. Багровая, липкая, на стынущей бархатной коже. Вытекает из ее тела на бетонный пол, смешивается с занесенной подошвами грязью… Кругом грязь. Жирная. Набухает, разрастается, перекатываясь осклизлыми комьями, заполняет собой все. Пол, стены, город, весь мир тонет в вязкой мерзости. И только кристально чистые серо-голубые глаза печально взирают посреди этого кипящего моря грязи, но они тоже скоро будут поглощены.

– Ты опоздал…

Стас поежился, плотнее кутаясь в служащую одновременно и подстилкой, и одеялом шинель.

Небольшая канавка, давшая укрытие на ровной, хорошо просматриваемой заокской пустоши, к утру ощутимо промерзла, и теперь даже сквозь толстый войлок со всех сторон пробирало холодом. Между редкими деревцами гулял ветер, шурша коричневой листвой и трепля длинные сухие лохмы травы, иногда вырывая их из земли и унося в неизвестном направлении.

Стас открыл глаза и, вытянув из-под шинели левую руку, одернул манжет – семь сорок. Нужно подниматься. Пять часов тревожного сна, дважды нарушенного раздававшимися поблизости странными шипящими звуками, особого эффекта не возымели. Глаза слипались, озябшее тело вяло реагировало на приказы мозга, всячески противясь изменению положения с горизонтального на вертикальное. Он с силой потер ладонями лицо, крепко зажмурился, поморгал, пытаясь расклеить тяжеленные веки, и, откинув верхнюю половину шинели, сел.

Как много удалось пройти со вчерашней переправы, Стас не знал. Знал он только, что шагал долго, пока ноги не начали заплетаться. Шагал, как казалось, по прямой, от реки на восток, но, бредя в кромешной темноте безлунной ночи, трудно быть уверенным в точности следования выбранному маршруту.

Стас глянул на розовеющий полукруг восходящего светила и повернулся в противоположную сторону – западного берега Оки с прожекторами муромских сторожевых башен видно не было – это хорошо. Впрочем, и ни одного сколько-нибудь надежного ориентира вокруг также не наблюдалось, что было уже совсем не замечательно. Карта отсутствовала, а сориентироваться на незнакомой территории по солнцу… Он вздохнул и, гоня подальше дурные мысли, полез в рюкзак.

Оставшиеся с ужина копченая рыба и картошка за ночь совершенно утратили товарный вид, слежавшись, придавленные коробками «семерок», превратились в малоаппетитный комок из мяса, костей и крахмала. Но эстетический аспект Стаса сейчас мало волновал. Он разложил походный нож с удобным лезвием-вилкой и, ловко выуживая рыбьи ребра из отхваченных кусков, за пару минут уничтожил еще попахивающую дымком биомассу, после чего глотнул воды из фляги и приступил к инвентаризации имущества.

Спешное бегство из заваленного трупами магазина не оставило времени на особые раздумья, и теперь за перебиранием трофеев в голове крутились скорбные мысли о безвозвратно упущенных возможностях. Две РГО, топор, саперная лопатка, походный нож, два «ПБСа», сапоги с портянками, плащ-палатка, аптечка, ружейная смазка, патроны, шинель, ну и сам рюкзак. Все. А ведь как бы пригодилась сейчас горелка на сухом спирте, да и котелок с кружкой тоже были бы не лишними. Десять, а после оплаты переправы и вовсе девять пачек «семерок» здесь, посреди земель печально известных навашинских бригад, уже не казались достаточным боезапасом, как и пять пачек картечи.

«Кстати…» – подумал Стас и вытащил из рюкзака недавно обретенный гладкоствольный инструмент. С виду новехонький. Полиамидные цевье, рукоять и приклад, оканчивающийся удобным резиновым затыльником. Короткий ствол в тридцать пять сантиметров на глаз, с фосфатным внешним покрытием серого цвета. Четырехзарядный трубчатый магазин практически на длину ствола. Неподвижное цевье упирается в ствольную коробку, с правой стороны которой на блестящем вороненом металле проштамповано: «BENELLI ARMI-URBINO-MADE IN ITALY», слева – «12 ga.-M1 SUPER 90 ENTRY-BENELLI–ITALY».

– Ишь! – подивился Стас, дернул затвор и взял ружье на изготовку.

Дробовик лег как влитой. Правая ладонь обхватила рукоять, левая – цевье, щека уперлась в слегка шершавый пластик приклада. Крайняя фаланга указательного пальца погладила ребристый металл крючка и плавно надавила, выбирая спуск. Затвор освободился и пошел вперед, радуя слух мягким клацаньем в конце своего недолгого пути.

Прекрасное оружие. Тяжеловато немного для своих габаритов, но ради возможности быстро садануть картечью в шуструю псину, не тратя попусту основной боекомплект, Стас готов был потерпеть лишних три кило. «Вот только работает ли сия красотища? Не выстрелишь – не узнаешь». Шуметь, однако, совсем не хотелось, а таскать нестреляный дробовик на шее мертвым грузом было глупо. Посему Стас, покрутив напоследок ладно скроенную машинку, убрал ее в рюкзак «до лучших времен». А в том, что времена эти скоро настанут, он не сомневался.

Небо прояснилось, ветер немного стих, и дикие пляски опавших листьев в жухлой траве сменились размеренным вальсом. Своеобразная природа заокской пустоши абсолютно не походила на муромские сосновые леса, вечно темные и траурно величественные. Река словно делила землю на два мира, имеющих так мало общего, что казалось, будто они только недавно сошлись, обступив Оку берегами, а до этого лежали в разных полушариях. Чахлые низкорослые деревца с раскидистыми, стелящимися параллельно земле кронами не тянули не то что на лес, их жиденькие группки и рощей-то назвать можно было с большой натяжкой. Песочного цвета выжженная трава покрывала красноватую глинистую почву драным ковром. Там, где иссушенный солнцем «ворс» редел, образуя проплешины, взвивались с каждым порывом ветра миниатюрные смерчи, кружились над скупой породившей их землею и таяли, развеиваясь вокруг мириадами песчинок. Почти лишенная сколь-нибудь заметных низин и возвышенностей равнина простиралась во все стороны и расплывалась далеко-далеко на горизонте в бурое от пыльной взвеси марево.

Стас поднялся, отряхнул шинель, накинул ее поверх куртки с разгрузкой, нахлобучил за спину вещмешок, проверил спокойствия ради патроны в рожке и двинул вперед, навстречу восходящему солнцу.

Пытаясь восстановить в памяти не раз виденную карту Нижегородщины и прикинуть свое хотя бы примерное местоположение, он шагал и делал руками указующие жесты: то прямо, то влево, но чаще всего вправо, туда, где по всем прикидкам должно было находиться Навашино. Минувшие с переправы пять часов пешего хода должны были уже если не привести его в сей рассадник человеческих пороков, то, по крайней мере, подвести очень близко, а это грозило большими неприятностями.

Натянутые отношения между Муромом и Навашино имели давнюю и насыщенную событиями историю. Территориальная близость двух городов, разделенных всего шестнадцатью километрами и Окой, едва ли не с первых послевоенных лет стала причиной столкновения интересов в обширных, накладывающихся друг на друга ареалах. Муром не без оснований претендовал на часть еще не сильно разворованного железнодорожного имущества аж в шести километрах за рекой. Навашинские с таким раскладом были категорически не согласны и считали, также не без оснований, что раз здания, машины и рельсы со шпалами находятся на их берегу, то и никаких разговоров о дележе быть не может.

Поначалу, как рассказывали старики, разграбление проходило относительно мирно – стрельба в воздух, мордобой, взаимные угрозы. Но когда муромские отцы города решили обнести жилую зону стеной, дело приняло совсем иной оборот. Непомерно возросшие аппетиты на все, что только можно было использовать для строительства циклопической фортификации, столкнулись с явным неодобрением заокского соседа, тоже смекнувшего, что мирная жизнь кончилась и, похоже, навсегда, а растущие как на дрожжах банды скоро перестанут ограничиваться деревенским мародерством. При этом разбирать на стройматериалы собственные «законсервированные», а по правде говоря – брошенные, здания, коих уже тогда вокруг жилой зоны было хоть отбавляй, муромское начальство категорически отказывалось. Конфликт накалялся. Словесные перепалки очень быстро затихли. Никто уже не стрелял в воздух. Начали стрелять во врагов. Сначала изредка. Дальше – больше. Скоро дошло до того, что стройотряды и носа не казали из городов без сопровождения автоматчиков. Но рост количества вооруженных людей с обеих сторон только подогревал страсти. Каждый выход на спорные территории заканчивался перестрелкой. Села, коим «посчастливилось» оказаться в зоне дележа, вырезались и горели. Началась война – Первая окская, продлившаяся с весны по осень две тысячи пятьдесят пятого. Результатом ее стало оттеснение навашинских в глубь территории и окончательное разграбление железнодорожного добра на протяжении трех с лишним километров от Оки. Но этим дело не закончилось. Спустя восемь лет конфликт разгорелся с новой силой. В этот раз Муром уже не ограничился тремя километрами, и его отряды добрались почти до самых пригородов Навашино, где встретили жесткое сопротивление и были отброшены назад, потеряв в ожесточенных схватках едва не половину бойцов. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы сдержать навашинское контрнаступление, призванное продемонстрировать несостоявшимся оккупантам кузькину мать во всей красе. Именно тогда был взорван автомобильный мост через Оку, а железнодорожный превращен в стальную, подвешенную над рекой крепость. После этого установилось продолжительное статус-кво, лишь изредка нарушаемое мелкими потасовками на границе, и продолжалось оно вплоть до семьдесят второго года.

За это время обеим сторонам вялотекущего конфликта пришлось пережить две страшные засухи, из-за которых большинство окских притоков пересохло, и нашествие саранчи. Но пережить по-разному. Стоящий на самом берегу Оки и не испытывающий особой нужды в воде Муром вышел из передряг с минимальными потерями. А вот Навашино… Для него череда широких черных полос обернулась настоящей катастрофой, которая довершилась принесенными со стороны руин Нижнего Новгорода кислотными дождями. Да и заречный сосед в усугублении проблем оказал максимум содействия.

Посылаемые к обмелевшей Оке навашинские подводы безжалостно расстреливались муромскими пулеметными расчетами и снайперами, расквартированными в спешно возводимых по западному берегу гарнизонах на протяжении десятков километров в обе стороны от Мурома. Поля высыхали, скот погибал. Голодающие, отчаявшиеся навашинцы шли к мосту в надежде получить хоть кусок хлеба за рабский труд на непрекращающихся муромских стройках и умирали десятками, становясь кормом для падальщиков, расплодившихся вдоль хорошо пристрелянной дороги.

Так прошел месяц, другой, и поток обреченных «переселенцев» иссяк. Не стало и подвод, воровато качающих в баки воду под покровом темноты. А скоро по Мурому поползли занесенные торговцами и наемниками слухи о свирепствующих за рекой бандах каннибалов. Тогда они казались не более чем выдумками охотливых до «приврать» бродяг. Но в семьдесят втором жители Мурома и особенно его пригородов поимели возможность лично убедиться в кристальной честности рассказчиков, оставивших даже, как выяснилось, многие живописные подробности недосказанными.

Голод не выкосил Навашино подчистую, как рассчитывали за рекой, и не рассеял оставшихся в живых, вынуждая искать пропитание на более плодородных землях. Он лишь… подкорректировал их гастрономические пристрастия.

Разделившиеся в первое время на группы по шкурным интересам оголодавшие навашинцы образовали несколько кланов, позже красиво поименованных бригадами. Бригад этих, судя по рассказам, было много, слишком много, чтобы сосуществовать мирно. Начались междоусобицы, переросшие потом в уже откровенные бои за… мясо. В результате оных количество бригад через пару-тройку лет сократилось до пяти, зато качество возросло на порядок и с каждым годом только повышалось. К черному в истории Мурома семьдесят второму это были уже не скопища плохо организованных, свихнувшихся от голода людей, а высокомобильные, отлично вооруженные боевые формирования хладнокровного и не знающего пощады зверья, численностью от трехсот до пятисот особей в каждом, включая женщин и способных держать в руках оружие детей, которые сражались наравне с мужчинами.

Рваные Раны, Железнодорожники, Дети Пороха, Навмаш и Святые Люди – пять стихий, рождающих животный ужас в душах всего окрестного населения своими кровавыми рейдами, после которых выжившие больше не боялись смерти.

Опустошительные набеги, сопровождающиеся грабежом, убийствами и захватом рабов, постепенно стерли с карты не только мелкие деревушки и небольшие форты вокруг Навашино, но даже такие крупные поселки, как Выкса и Кулебаки. Затравленное население вынуждено было оставлять дома и перебираться в Мухтолово и Ардатов, подальше от страшных соседей. Но скоро беда пришла и туда.

Единственным населенным пунктом в окрестностях Навашино, которого еще не коснулись омытые в крови руки бригад, оставался Муром. Слишком хорошо был он укреплен. А вот пригороды… Конечно, сторожевые башни с их «Кордами» способны были накрыть перекрестным огнем все в радиусе полутора километров от стены, и подавить их силами одной бригады не представлялось возможным. Но что, если объединиться?

Как раз таким вопросом и задался однажды глава самой крупной и влиятельной бригады Навмаш – Игорь Гнет. В течение полугода ему удалось объединить, пусть и на время, все пять кланов. А весной семьдесят второго около двух тысяч человек форсировали Оку в тридцати километрах севернее Мурома. Вначале на западном берегу высадились передовые отряды, которые вырезали подчистую три близлежащих села и установили контроль над дорогами. В течение двух дней с восточного берега плотами переправлялись люди и техника. На третий день они вышли к подступам северного района. И рано утром четвертого дня эта дикая армада кровавой бороной пронеслась с севера на юг через муромские пригороды.

Тогда погибло больше пяти с половиной тысяч человек. Их тела, зачастую сильно урезанные, хоронили в общих ямах, потому как большинство погибших не имело живых родственников. Выкашивались целые семьи. Около тысячи жителей пригородов, в основном молодые мужчины и женщины, угодили в рабство прямо из собственных домов, которые, казалось, так надежно были прикрыты крупнокалиберными пулеметами со стен Мурома. На деле же «Корды» не сильно выручили. Наибольший урон бригады понесли в северном районе, но и там пулеметным расчетам удалось отправить в небытие меньше полусотни, пока их не подавили огнем из установленных на броневиках «ЗУ-23», чьи спаренные пушки дырявили броню пулеметных гнезд, как бумагу. А в плотной застройке западного и южного пригородов огонь со стен оказался и вовсе бесполезен. От него гибло больше мечущихся в панике жителей, чем знающих свое дело налетчиков.

Спустя семь часов адского разгула бригады ушли, забрав с собой рабов, скот, трофейное шмотье и мясо. Муром все-таки накормил страждущих.

Много воды утекло с тех пор, и крови немало. Муром окреп, навашинские бригады поутихли. Но эти пыльные красные земли к востоку от Оки все так же не сулили путникам ничего хорошего.

Стас шагал вперед уже минут сорок, по-прежнему не отмечая вокруг никаких наземных ориентиров. Солнечный диск оторвался от линии горизонта и висел над пустошью раскаленным пятном, заставляя длинные тени ползти на запад, словно даже этим жалким раболепным созданиям было неуютно на дышащей смертью равнине. Время от времени не знающий преград ветер приносил невесть откуда облака пожирающей солнечные лучи пыли, и тогда темные беглецы умеряли прыть, испуганно бледнея и мечась в разные стороны потерявшими четкость аморфными телами. Но облака пролетали мимо, и тени снова возобновляли с каждой минутой слабеющие попытки обрести свободу, лишь для того, чтобы к полудню выдохнуться, будучи притянутыми хозяином «к ноге», а после с новыми силами устремиться на восток, к темнеющему горизонту, и умереть там.

Иногда в небе пролетали вороны. Большие, черные, они кружили над пустошью, ловя потоки воздуха широкими крыльями, и присматривались. Деловито крутили головами, неспешно, обстоятельно прикидывали что-то, оценивали и летели дальше, посчитав, видимо, что время еще не пришло, нужно подождать. Терпение – вот главная благодетель падальщика, всегда и везде дарующая ему кусок подгнившего мясца, так славно и легко, почти самотеком, проскальзывающего в горло.

Очередное пыльное облако, возникшее, казалось, из пустоты в полусотне метров, зависло, неспешно кружась, и со следующим порывом ветра метнулось вперед, окутав Стаса бурой пеленой. Пыль моментально набилась в глаза, рот, нос, вынудив захваченную врасплох жертву пригнуться, а потом и вовсе упасть на четвереньки, отплевываясь и фыркая. Облако заложило вираж над головой и, подпитывая свое стремительно разрастающееся тело мириадами песчинок с ржавых земляных проплешин, устремилось дальше.

Стас откашлялся, выплюнул мерзко хрустящую на зубах слюну с пылью и, часто моргая слезящимися глазами, поднялся. Но не успел он и пару раз хлопнуть по шинели, выбивая пыль, как уже лежал брюхом на земле и сослепу водил стволом в поисках невидимых целей.

Громкий и будто дробный звук выстрела в нарушаемой доселе только завываниями ветра тишине врезал по ушам не хуже звездюля наотмашь. Стас сильно зажмурился и вытер тыльной стороной ладони обволакивающую раздраженные глаза влагу. К мутным силуэтам деревьев, ставших похожими на гигантские грибы с развесистыми шляпками-кронами, присоединилось движущееся в некотором отдалении пятно. Все еще слезящийся глаз припал к оптике. Пятно резко увеличилось и обрело вид человека в длинном песочного цвета плаще и больших защитных очках. Голова была непокрыта. Русые волосы обрамляли лицо короткой стрижкой сверху и окладистой солидной бородою снизу. В руках незнакомец держал «Абакан».

Человек сделал еще несколько шагов, остановился и присел.

Стас опустил ствол чуть ниже и разглядел лежащее на земле тело в неопределенного цвета лохмотьях. В том, что это было именно тело, а не раненый или просто мирно отдыхающий, сомнений не возникло. Лицо трупа уткнулось в землю, правая рука неестественно вывернута за спину.

Бородатый склонил голову, что-то неслышно произнес над мертвецом и, поднявшись, осенил его висящим на шее распятием.

– Что за херня? – вырвался у Стаса тревожный шепот.

Справа в окуляре ПСО появилась еще одна фигура в точно таком же плаще, ведущая под уздцы лошадь. Второй бородач снял с седла уложенную кольцами веревку и, опустившись на колено рядом с трупом, принялся обматывать ее вокруг щиколоток бездыханного тела.

– Поднимайся! – вдруг проорал первый раскатистым басом.

Стас, не веря собственным ушам, приготовился уже было засвидетельствовать таинство воскрешения мертвых, но бородач, не оборачиваясь, снова подал голос, зародив сомнения по поводу адресата:

– Я тебя видел. Поднимайся.

Внутри сразу сделалось как-то нехорошо и до жути неуютно. «Выстрелить? А вдруг там еще кто заныкался? Эти-то двое как из-под земли выросли. Черт! Может, на прицеле держат. Уж больно козел борзо раскомандовался. Демонстративно спиной встал. Смелый, бля. Ну ладно, а мы не такие, мы подождем».

Стас молча продолжал глядеть через прицел в спину бородача. Тот наконец повернулся и, подняв на лоб очки, сделал сердитое лицо.

– Мы не причиним вреда. Я просто хочу поговорить, – крепкий мужик с массивным крестом на цепи поверх застегнутого под горлом кожаного плаща смотрел прямо в окуляр нацеленного ему в грудь ПСО, и сомнения на счет адресата окончательно отпали.

– Вы кто такие? – проорал в ответ Стас, не двигаясь с места.

Второй бородач меж тем закончил обматывать веревкой ноги безвременно почившего и, привязав другой ее конец к седлу, тоже повернулся лицом в сторону незваного гостя.

– Кто мы такие? – ответил он вопросом на вопрос и ухмыльнулся: – Мы слуги Господни, а это, – рука, держащая за цевье «АЕК-971», широким жестом обвела вокруг, – приход наш, и все, кто пребывают в нем, – паства наша.

«Ну ни хера себе! А где кадило?» – подумал Стас и медленно, не опуская ствола, поднялся на ноги.

– Ладно, отцы, аккуратно кладем волыны на землю, и пять шагов назад. Станете дурить – запишу в мученики без очереди, – прокричал он и сделал несколько шагов в направлении святош.

Бородачи переглянулись, но оружие из рук не выпустили.

– Никак невозможно, сын мой, – взял слово первый «отец», нарочито бережно, почти как ребенка, держащий возле груди странного вида «Абакан»: уродливый родной приклад и криво приляпанная акашная рукоятка были заменены деревянными в едином блоке, на манер «СВД», украшенными к тому же резьбой; на оксидированной ствольной коробке поблескивала гравировка. – Сие есть орудие Господа, – продолжил «отец», – великодушно вложенное им в руки наши. Негоже дар оный по земле валять.

Стас замер метрах в пятидесяти от несговорчивых поборников веры и сделал последнюю попытку ненасильственного разоружения:

– Даю шанс разойтись по-хорошему. На счет «три» стреляю.

Ситуация не изменилась.

– Раз…

Что-то больно ударило по затылку, и мир вокруг потемнел. Некто тихий и невидимый за спиной вел собственный счет, оказавшийся куда короче трех.

Голова покачивалась и мягко стукалась обо что-то теплое. В правое ухо, будто через паклю, пробивался неспешный ритмичный топот. Левое – слушало дробь пульса.

Стас разлепил веки, глубоко вдохнул и поморщился от ударившего в нос запаха конского пота. Перед глазами плыли мелкие камни на красноватой, подернутой остатками травы земле, и размеренно ступала меж ними нога чубарой лошади. «Правая», – машинально отметил Стас и попытался придать телу вертикальное положение, но смог только потереться щекой о жесткий ворс. Руки были привязаны к сбруе и нежно обнимали шею животного. Ноги примотаны к стременам. Все мышцы, особенно те, что пониже поясницы, жутко болели, голова раскалывалась, да еще и лука седла упиралась в брюхо, норовя вытолкать завтрак из желудка на свет божий.

«Божий… – прокрутил Стас в голове обрывок мысли. – Ах ты ж епт!»

– Эй! – обратился он к невидимым спутникам. – Вы кто? Куда меня везете?

– Опять заладил, – недовольно проворчали слева.

– Я против вас ничего не имею, мне в Арзамас нужно. Давайте все обсудим.

В качестве ответа за ухо уперся пламегаситель. Холодная сталь надавила, вынуждая пригнуться, и отошла, дав ясно понять, что разговор окончен.

Пейзаж справа никаких изменений за время пути не претерпел – все те же чахлые деревца на выветренной земле, уходящие к горизонту и тонущие там в пыльной дымке, подсвеченной заходящим уже солнцем. Виды слева и сзади оставались загадкой, но не особенно интригующей. А вот прямо по курсу вырисовывалось нечто интересное – метрах в трехстах, или чуть меньше, посреди пустоши стояла самая что ни на есть натуральная крепость. Почти точь-в-точь такая, какую Стас давным-давно видел на картинках в книжке. Правда, у той нарисованной крепости габариты были чуток повнушительнее. Или это только казалось? Стена фортификации издали напоминала муромскую с поправкой на масштаб, но по мере приближения стало видно, что в отличие от заокского монстра она сооружена в основном из дерева. Форты с такими стенами были не редкостью в лесных районах. Обычно они строились из двух-трех параллельных срубных стенок, пространство между которыми засыпалось землей или песком – простая и очень прочная конструкция, позволяющая удержать выстрел из «РПГ». Но то в лесу. Здесь же, посреди редких приземистых недодеревьев, такое сооружение выглядело как минимум инородно. Стас невольно проникся уважением к работягам, умудрившимся допереть тонны леса в эту лишенную естественного стройматериала пустошь.

В плане крепость, вероятно, представляла собой квадрат или другой прямоугольник с башнями по углам. Стасу видна была только одна сторона. Древоземляные стены, в основании укрепленные разногабаритными бетонными блоками, сверху венчались навесом, под которым в бревнах виднелся ряд узких вертикальных прорезей-бойниц. По центру располагались большие двустворчатые ворота с врытыми перед ними в шахматном порядке сваями, расстояние между которыми было вполне достаточным, чтобы пропустить телегу или даже грузовик, но не по прямой, а с двумя поворотами. Это делало невозможным осуществление тарана на полной скорости.

Однако больше всего Стаса впечатлили башни. Квадратные, где-то три на три метра в сечении и около десяти метров высотой, чуть выступающие боковинами за общий контур стены, они так же представляли собою бревенчатый сруб, обшитый, правда, стальными листами. Конечно, ни в какое сравнение с муромскими гигантами местные фортификации не шли, но тем не менее выглядели очень внушительно, даже не столько из-за своих размеров, сколько из-за вооружения. Под жестяным навесом левой башни красовалась двадцатитрехмиллиметровыми стволами «зушка» с двумя приваренными по бокам от стрелка бронепластинами. А правую башню украшала и вовсе невиданная металлоконструкция, представляющая собой усеченный конус или, скорее, многогранную пирамиду, чуть выше человеческого роста, с длинной горизонтальной щелью по центру, открывающей сектор обстрела градусов в сто шестьдесят. Из щели грозно взирал на окружающий пейзаж ствол, принадлежащий, судя по виду, тридцатимиллиметровой автоматической пушке 2А42. Ко всему этому, будто орудий, коим сам Муром бы позавидовал, казалось недостаточно, стену украшало пулеметное гнездо с «Кордом», полукругом нависающее над воротами.

Такое изобилие тяжелой скорострельной аргументации навевало мысли о непрекращающихся атаках отчаянного и многочисленного врага на эту небольшую крепость. Однако ни стреляных гильз на земле, ни разорванных главным калибром тел вокруг не наблюдалось. Да и поведение бойцов на башнях вряд ли можно было охарактеризовать как напряженное. Стрелок «зушки» сидел на рабочем месте, расслаблено привалившись к бронещитку, а второй разминал ноги, прогуливаясь вокруг пушечной пирамиды. Двое часовых у ворот излишней бдительности также не демонстрировали.

– Отловили-таки? – скучающим тоном поинтересовался один из них и кивнул на предмет своего внимания, когда группа таинственных пленителей с волочащимся позади трупом приблизилась к крепостной стене.

– С божьей помощью, – ответили слева.

– А это что за стрелок? – часовой, бородатый мужик в кожаном желтовато-коричневом плаще уже знакомого фасона и с «АК-74» на плече, подошел к Стасу и принялся внимательно рассматривать амуницию пленника. – На нашего не похож.

– Какого еще «нашего»? – решил вклиниться в беседу сам объект обсуждения, немного приподнявшись в седле, чем вынудил недовольно захрипевшую лошадь сделать шаг назад. – Вы кто такие?

– Хе, – усмехнулся часовой, – точно не наш.

– Пришлый, – снова зазвучал голос слева. – Вынюхивал что-то. Не иначе шпион.

– Я не шпион, я зде… – начал было оправдываться Стас, но резко замолчал и вопросительно уставился на часового, взявшегося самым бесцеремонным образом щупать его за бедро. В голову сразу полезли нехорошие мысли.

– Жилистый. Работать сможет, – заключил тот после краткого осмотра, и на сердце у Стаса немного отлегло. – Ну, храни Господь. Жене привет, – махнул часовой и трижды дернул выходящую из отверстия стены веревку. С противоположной стороны гулко ухнул колокол, и створки ворот со скрипом поползли вовнутрь.

– Передам, – ответили слева.

Кляча фыркнула и, увлекаемая невидимой рукой за уздечку, поплелась вперед.

Внутреннее устройство крепости особыми затеями, насколько Стас успел заметить, не отличалось. По сути дела, это был средних размеров поселок за хорошо укрепленной стеной. Единственное, что сразу же бросалось в глаза, – план застройки. Не какая-то его неординарность, а само наличие. Обычно форты возникали на месте деревень, поредевшее население которых кучковалось ближе к центру – чем больше вокруг соседей, тем спокойнее. Брошенные окраинные избы разбирались и превращались в строительный материал для возведения стены по периметру скомпоновавшегося поселения. Если дела в форте шли неплохо, то со временем туда начинал стягиваться народ от окрестных сел, положение которых оставляло желать лучшего. К уже существующим пристраивались новые избы. Если места не хватало, переносили стену. Форты расширялись. Разумеется, ни о каком плане и речи не шло. А здесь, за параллельно-перпендикулярными фортификациями, он читался явно. Вплотную к фронтальной крепостной стене располагалось большое высокое сооружение, чья крыша, будучи метра на полтора ниже бойниц, служила одновременно и помостом, с ближнего края которого выглядывала труба, сильно похожая на восьмидесятидвухмиллиметровый миномет. Само же сооружение напоминало гараж, машин эдак на пять, судя по габаритам. Прямо от ворот в глубь поселения вела широкая улица с рядами длинных изб, срубленных, казалось, по единому образцу. Параллельно ей справа тянулись еще две линии построек, видимые Стасу в одинаково ровных просветах между домами. И все они сходились, должно быть, на некоем подобии центральной площади. Впрочем, другая площадь здесь вряд ли могла разместиться. Представляла она собой небольшое свободное пространство вокруг массивного приземистого здания в два этажа, увенчанного башенкой с зеленым жестяным куполом.

Народу на улице встречалось немного, в основном хлопочущие по хозяйству бабы да вездесущая ребятня. Ничего необычного. Но все же что-то было не так. Стас присмотрелся к сидящим на корточках возле крыльца детям: трое мальчишек и девочка, все примерно одного возраста, лет девяти-десяти, чистые, опрятно одетые, увлеченно чертили палочками по земле, затем что-то деловито обсуждая и растолковывая друг другу собственную точку зрения. Со стороны игра выглядела забавно, будто маленькие командиры сошлись на военный совет. Но сами юные стратеги явно относились к этому занятию со всей серьезностью. Стук копыт по жесткой каменистой земле отвлек их внимание, и четыре пары глаз разом сфокусировались на конно-пешей процессии. Причем волочащемуся по земле трупу внимания совсем не досталось, зато вид пленника тут же подстегнул к началу еще одного активного обсуждения. Ребятишки внимательно присматривались к разгрузке и со знанием дела комментировали практическую ценность ее элементов, показывая на себе что, где и как.

Такая нешуточная осведомленность не вязалась с обычными познаниями обычных детей. У Стаса и самого, конечно, в их возрасте глаза блестели при виде настоящего автомата, и крутые дядьки в камуфляже будили зависть: «Тоже так хочу». Но никогда при этом в голове не рождался вопрос – как сподручнее выхватить нож, с плеча или с пояса. Да и мертвецы вызывали куда больше эмоций.

Память, откликнувшись на эти невеселые рассуждения, всколыхнула и подняла из глубин казнь фальшивомонетчика. О да. Стас его помнил. Как будто и не было тех двадцати лет, что минули с того утра на Соборной площади Владимира. Отец тогда привел его, восьмилетнего пацаненка, чтобы показать, как заканчивают жизненный путь люди, поставившие себя выше общества и посягнувшие на одну из немногих избежавших низвержения ценностей – на чистоту. Чистоту золота. За такие преступления не вешали, не расстреливали и не топили, ни тогда, ни сейчас. Это все полумеры. Они лишь устраняли человека, не устраняя проблему. А нужно было дать толпе прочувствовать, позволить ей ощутить всю чудовищность совершенного злодеяния и, главное, – наказания. Нужно было заставить толпу участвовать в процессе. Ведь участие всегда продуктивнее созерцания. Для Владимира таким способом единения горожан в порыве праведного гнева стала бесхитростная и не требующая особых затрат экзекуция – забивание камнями. Осужденного привязывали к деревянному столбу на невысоком эшафоте, перед которым стояли корзины с булыжниками. Казнь проводилась обычно в семь часов утра, так людям было удобнее выполнить гражданский долг по дороге на работу. Но и без того недостатка в желающих покарать не ощущалось. Когда Стас за руку с отцом пришел на площадь, там собралось уже более чем достаточное количество народу, так что организаторам в срочном порядке пришлось подтаскивать дополнительные корзины. Отец подвел его к одной, взял увесистый булыжник себе, а потом выудил еще один, поменьше, и вложил его в ладонь сыну. Стас кожей запомнил эту холодную гладкую поверхность округлого камня со слегка выпуклыми шершавыми пятнами. Двое конвоиров выволокли на эшафот трясущегося человека в мокрых штанах. Толпа загудела. Стас, сидя на плечах отца, видел взметнувшиеся к небу кулаки с зажатыми в них орудиями правосудия. Человека поставили спиной к столбу, завели ему руки назад, связали. Один из конвоиров снял с плеча моток веревки и обвязал конец вокруг столба и щиколоток приговоренного, после чего, виток за витком, обмотал все тело, каждый раз туго затягивая, пока не добрался до шеи. Здесь он не так усердствовал, просто сделал три витка и пропустил оставшийся конец сквозь вбитое вверху столба кольцо, зафиксировав приговоренного. На эшафот поднялся обряженный в черную мантию представитель власти и зачитал приговор, последними словами которого были: «…И подвергнуть публичному осуждению». Именно их запечатлела детская память, отфильтровав лишнюю протокольную болтовню. Публичное осуждение – вот что страшнее расстрела с повешением вместе взятых. Фальшивомонетчик стоял перед толпой абсолютно беззащитный, обездвиженный, смертельно бледный и трясся. Трясся так, что веревка скрипела. А толпа уже нетерпеливо перекладывала камни из руки в руку, ощущая их приятную тяжесть, которая скоро должна обрушиться на преступника. Глашатай закончил с чтением приговора и покинул эшафот. Последнего слова фальшивомонетчику не полагалось, равно как и отпущения грехов. Впрочем, от него вряд ли можно было бы услышать что-то связное. Слезящиеся глаза бегали, губы дрожали, нити слюны, будто вожжи, свисали с подбородка и падали на грудь, да и наличие кляпа во рту не предполагало исповедей. «Приговор привести в исполнение!» – прозвучало откуда-то со стороны, и из толпы в огороженный металлическим заборчиком коридор шагнули первые поборники закона. Коридор был узким и поперек вмещал пять человек. Они вразнобой вскинули руки с камнями, и те полетели в цель. Тум – тяжелый глухой удар, словно двинули по мешку с овсом, и тупой деревянный «тук» следом – камень отскочил от тела и упал на доски эшафота. А потом еще и еще… Тум-тук, тум-тук… Бросившие камень отходили в сторону, и их место занимали следующие. Толпа двигалась, будто песок сквозь узкую перемычку часовой колбы, напирала сзади, просачивалась в коридор, бросала камни и распылялась. Стас вместе с отцом тоже медленно продвигался к месту свершения гражданского долга. Ему не хотелось видеть трясущегося под ударами смертника, и он все больше глядел по сторонам, глядел на лица людей. Разные лица: грустные, тревожные, веселые, задумчивые, разгневанные, безразличные. Но обладатель каждого из них крепко сжимал в руке камень. И вот подошла очередь отца. Он со Стасом на плечах шагнул в коридор вместе с другими четырьмя. «Бросай», – сказал он и замахнулся сам. Пять монотонных «тум-тук» прозвучали уже знакомой дробью. Стас взглянул на привязанного к столбу человека и оторопел. Тот еще не был мертв, но уже явно находился при смерти. Голова разбита, правая щека превратилась в сплошной синяк, холщовые рубаха и штаны расцвели алыми пятнами, кляп насквозь пропитан кровью, та, перемешанная со слюной и соплями, болтается длинной тягучей нитью, левое нижнее веко противоестественно дергается на совершенно неподвижном лице. «Ну что же ты? – спрашивает отец. – Бросай». Но руку будто парализовало, она плетью висит вдоль туловища, и маленький кулачок вот-вот разожмется. «Бросай, Стас, – повторяет отец, и в родном голосе слышатся металлические нотки. – Ты должен». Это выводит из ступора. Кулачок плотнее обхватывает камень, поднимается, идет по дуге и… Гладкий округлый булыжник с чуть выпуклыми шершавыми пятнами летит в цель вместе с другими. Вместе… А левое нижнее веко на застывшем лице больше не дергается.

Нет, маленький испуганный мальчик с Соборной площади не чета здешним «ребятишкам». Эти раздумывать бы не стали. Размозжили б башку первым же камнем, быстро, точно, педантично. Для них человек – лишь трофей, дичь. А может, и еда. О последнем думать не хотелось, но выкинуть гадкое предположение из головы было невозможно.

Компания таинственных пленителей меж тем свернула влево, не доходя до «центральной площади», и остановилась возле длинного примыкающего к стене барака, напоминающего скотный двор, с грязными узенькими оконцами под самой крышей. Здание напротив тоже не выглядело жилым. Вообще этот закуток, Г-образным аппендиксом ответвляющийся с параллельной улицы, производил крайне неприятное впечатление. В воздухе, хоть и не сильно, ощущался кислый запах гниения и помоев, а на изрытой копытами земле виднелись пятна, подозрительно напоминающие…

– Отвяжи, – распорядился тот же голос, что беседовал с часовым у ворот.

Перед лошадью появился бородач с «АЕКом». Ласково потрепал скотину по морде и достал нож.

– Баловать не станешь? – обратился он к Стасу. – А то больно уж ты злобный.

Подобная характеристика из уст человека, недавно привязавшего труп к лошади и как ни в чем не бывало тянувшего истерзанное тело по улице на глазах у детей, звучала дико, даже для здешних мест. Но от дискуссии на тему злобности Стас решил воздержаться.

– Не стану, – процедил он.

– И правильно, – одобрил бородач, после чего перерезал путы на стременах и на сбруе. – Слазь.

Стас разогнулся, поморщившись от боли в затекшей пояснице, и неловко спрыгнул, после чего смог наконец оглядеться.

Остальные два «отца» тоже были на месте. Один, уже знакомый, с «Абаканом», и второй – высокий худощавый мужик с густой, аккуратно постриженной бородою на суровом лице и украшенным резьбой «РПК-74» в руках, чей полированный приклад, должно быть, и явился причиной временной отключки, теперь напоминающей о себе жуткой головной болью. А за плечом у пулеметчика виднелся пламегаситель «АК-103». Шинель и рюкзак лежали на земле рядом.

– Жилетку сыми, – приказал Стасу владелец пулемета и стряхнул пыль с плаща, расшитого слева – от сердца и выше – черными крестообразными узорами, выполняющими, видимо, роль знаков отличия. Вел он себя по-хозяйски. Приказы раздавал привычно и уверенно.

– Забирай, – разгрузочный жилет, клацнув магазинами, упал под ноги бородачу.

Пулеметчик поднял трофей, перекинул его через плечо и кивком головы подозвал «отца» с «Абаканом»:

– Проверь его.

Тот подошел к Стасу и, тщательно обыскав снизу доверху, выскреб из карманов всю мелочовку.

– Ты глянь, – протянул он пулеметчику поблескивающие на ладони четыре золотых.

– Хм, богато снарядили.

– Вы о чем опять? – встрял в разговор Стас. – Никто меня не снаряжал. Я не шпион. Я…

– Уймись, – поднял руку пулеметчик и снова вернул ее на цевье «РПК». – Кто ты, что ты – все узнаем в свой черед, коли воля Его на то будет. Брат Николай, – окликнул он владельца «АЕКа», отвязывающего веревку от ног трупа, – а не много ли им целиком-то? Стухнет ведь. Ты возьми на день, а остальное в ледник кинь.

Брат Николай кивнул, поднял конец уже отвязанной веревки, затянул его вокруг правой щиколотки мертвеца, откинул полу плаща и извлек на свет божий весьма нехилых размеров мачете. Перебросил левую ногу трупа через правую крест-накрест, выкрутив нижнюю часть туловища на сорок пять градусов, и трижды с силой рубанул в районе тазобедренного сустава, да так точно, что бедро практически отделилось от таза. Осталось лишь разрезать лоскут кожи и штанов.

– Хватит? – поднял Николай откромсанную ногу.

– Вполне, – ответил пулеметчик.