Читать книгу Приключения чокнутого художника - Artist - Страница 1

Приключения чокнутого художника.

Посвящается стюардессам рейса 2806, Стамбул – Москва и всем стюардессам мира.

Захватить могут женщины, собственная глупость, обстоятельства, террористы и многое из того, о чём мы порой даже не подозреваем.

Нет людей злых. Есть люди глупые.

Глава 1

Я совсем не хотел её покидать. Паршиво уходить когда надо, но совсем не хочется. Глупая иллюзия о вечной любви, неоконченных отношениях, нежных объятиях и безграничной преданности. Кто-то придумал для нас волшебную радость встреч и горечь расставаний, заставляя думать, что любовь это лишь миф недостойный внимания.

Я вышел из номера оставив Галку на огромной сдвоенной кровати досматривать сны. Теплую, мягкую, желанную.

Жена это конечно не стог сена, который неожиданно свалился тебе на голову и ты ощутил от этого свежий прилив сил. Жена это нечто другое, непредсказуемое и убийственное одновременно. О ней другая, сладкая боль. Это сила, которая вдохновляет, печалит, радует и изнуряет. Это глаза и губы к которым можно прикоснуться не получив при этом пощёчины. Любовь к жене для многих звучит дико. У меня она просыпается, а потом снова уходит в спячку под действием неоправданных скандалов, кокетливых взглядов подаренных случайным прохожим и мелкого вранья. Когда твоё, как мне кажется, существо пудрит тебе мозги, заставляя верить, что она любит. Кого? Меня или всех подряд? Хотелось бы думать, что лишь меня. Есть ли любовь? Есть! Жаль, что она уходит, порой превращаясь в ненависть, и не является постоянной величиной. Но всё это лирика. У меня подобные приступы чувственности появляются всё реже, в основном лишь тогда, когда Галька спит, беззащитна и неагрессивна.

Утро сегодня в Анталии теплое и солнечное. Я спустился из номера отеля «Флора» пешком, игнорируя лифт, по узкой, мраморной лестнице в маленький ресторан-холл, освещенный трепетным светом солнечных лучей. Людей в ресторане было ноль. За стойкой бара спал Мамед, турок небольшого роста и потешной внешности. Сложив голову на сильные, загорелые руки он дремал с усталой улыбкой на полных губах. Это был хороший человек, слишком хороший для людей его окружавших. Во «Флоре» царила невидимая простым глазом атмосфера напряжения и скрытого ожидания. Работники отеля ожидали «Неожиданного» увольнения, а постоянно-временные жильцы вроде меня с женой, ожидали такого же «Неожиданного» пинка под зад.

«Хозяйка» отеля, в котором мы жили, была высокая дама лет сорока, на редкость самовлюбленная особа и подпольная дура. Однако дела ее, несмотря на кажущуюся глупость, шли успешно. Помимо обязанностей смотрителя отеля она занималась музыкой и была неплохой певицей. Она была милой умницей, но не Клеопатрой. Одевалась в дурацкие костюмы и ходила с неизменной неприязнью на своём лице ко всем кто был дальше ста метров от её вотчины. Благодаря этой «Милашке» мы «бесплатно» жили в её отеле и даже питались в ресторане. Я делал роспись стены её маленького холла, на которой изображал деревенскую избу с некошеным полем под ностальгическим названием «Русские ромашки».

Её величали Лиля, но она предпочитала называть себя Лилиан, справедливо считая, что имидж должен стоять на первом месте, а уж потом все остальное, включая любовь, порядочность и достоинство. Прелестница имела двух, а может быть и большее количество любовников. Я о таких вещах просто не задумывался. Знал только этих.

Первого звали Каан. Это был законченный проходимец и плут. Небольшого роста, пухлого телосложения с крупными, женскими темно-карими почти черными глазами. Это была идеальная пара. Любил когда его звали Каан-Бей. Ходил он вальяжно, показывая всем, свой еще не очень большой живот, и быстро цепким взглядом рассматривал окружающий мир. Этот мир был огромен и сулил бесконечное количество не одураченных ещё сограждан.

Второго джентльмена Галина звала Дон Педро. Когда мы увидели его в первый раз, он носил бородку и усы, и был удивительно похож на Михаила Казакова из фильма «Человек-амфибия». Дон был полной противоположностью своего соперника. Сходство заканчивалось приблизительно одинаковым ростом. Все остальное разительно отличалось. Худой и смуглый с висящим на плечах пиджаком, он выглядел как поджарившейся на сковородке карп. Думаю, что парень этот был совсем неплохим человеком, просто жизнь и работа помучили его изрядно. Жадностью он не отличался и на любовницу денег не жалел. Но вот ведь странно, предпочтение она отдавала все же Каану. Родственность душ? Наверное.

Сегодня внизу стояла тишина, на улице гуляла Средиземноморская весна и туристов было мало. Они, конечно, бродили по бесчисленным улицам Анталии, но шел только март, было седьмое число и время отпусков еще не наступило.

В отеле «Адонис» меня ждала работа начатая почти восемь месяцев назад. Только с большой натяжкой эту тягомотину можно было назвать работой, так как все это время я занимался всем чем угодно только не этим заказом. Получил я его еще в начале августа прошлого года. Я рисовал портреты на Невском проспекте Санкт-Петербурга, где и произошло наше знакомство с английским господином Бернхардом Грообом и милой москвичкой Вероникой. Какой леший занес их в такую даль, я не знаю, но визит в наш город этой парочки оказался косвенно-поворотным в моей судьбе.

Стояла обычная для Петербурга погода. Низкие облака струились над скошенными крышами домов, проносились машины, было тепло и безмятежно.

Моя жена в отличие от меня очень подвижная женщина и нашла их неизвестно каким образом. Я их увидел тогда, когда она слегка суетясь, усаживала Веронику на маленький складной стульчик. Галька человек суматошный. Пышненькая, беленькая с полными губами. Вся какая-то аккуратненькая и страшно деловая. Не красивая, но обаяния если она этого захочет хоть отбавляй. Ее глаза это что-то! Не очень большие, но сколько в них страсти, блеска, очарования и соблазна!

Галка её нарисовала, а я чуть подправил и портрет ушел в руки Вероники.

Во время работы англичанин с прищуром наблюдал, а потом тоже решился на портрет, но отложил это на следующий день.

Мы договорились и помахав на прощание рукой, она растворилась в уличной толпе увлекая за собой иностранца.

На следующий день эта парочка явилась на два часа раньше. Я потратил на портрет что-то около часа и попал в цвет. Получилось удачно. Прощаясь, Бернхард попросил наши координаты. Они ушли, а я как обычно почти сразу забыл о этой встрече. Забыл, что оставил им адрес и выкинул из головы мысли о том, что они позвонят или напишут.

Приблизительно через месяц мы с Галкой получили от Бернхарда письмо и очень удивились. В послании лежали четыре фотографии с просьбой написать портреты всей его семьи. Жену, сына, дочь и конечно самого Бернхарда. Их надо было делать в масле. Нашей радости не было предела, но намеченная поездка в Турцию заставила отложить работу. Мы с женой планировали пробыть в Анталии не более трёх месяцев, но случилось так как это всегда и бывает. «Мы предполагаем, а Господь располагает». Завязли там капитально. Галка попросила свою дочь, чтобы та выслала копии фотографий по Интернету. Со всевозможными препонами лишь через полтора месяца мы, наконец, получили то, что хотели и ужаснулись. Качество копий было отвратительным, разрешение ужасным. Мучился я с портретами много дней, переделывая по несколько раз, и работал больше на интуиции и знании анатомии лица. Время безжалостно поджимало. Из телефонного разговора с Вероникой я узнал, что Бернхард прилетает из Англии в середине марта только на пять дней и уже пятого марта, я отдал деньги менеджеру отеля «Энтур» который находился рядом с «Флорой». Мне со дня на день должны были вручить билеты на самолет летевший двенадцатого из Стамбула на Москву. Бернхард вылетал в Лондон семнадцатого марта. Времени на размышление у меня совсем не осталось. Чуть больше недели на работу и дня два на то чтобы краска могла подсохнуть.

Глава 2

Я прошел мимо спящего Мамеда за стойку бара и оказался в маленькой подсобке. Там обычно мыли чашки, резали хлеб, делали быструю закуску, и можно было никого не беспокоя самому себе сварить кофе. Собственно за этим я сюда и пришел. Ничего варить я естественно не стал. Просто бросил в чашку ложку растворимого «Nescafe» залил его кипятком который постоянно стоял на маленьком огне, и размешивая на ходу вышел в маленький дворик окруженный полуметровой каменной изгородью, декоративным кустарником и толстыми жёлто-зелёными пальмами. Мартовское солнце сильно отличалось от солнца августа. Было тепло, но не жарко. Я сел в плетёное кресло за круглый столик и закурив сигарету, стал наблюдать проезжавшие машины. В конце концов, мне это надоело и запрокинув голову, я подставил лицо слепящим лучам, закрыл глаза и наблюдал как в освещённых яркими лучами прикрытых глазах вспыхивают, пропадают и вновь возникают разные фигуры. Я впитывал энергию солнца и турецкую музыку едва слышную из соседнего отеля. Никуда не хотелось идти. Я желал лишь одного. Вернуться назад. Представил наш маленький номер и загорелую жену на белых простынях. Полноватые предплечья и безмятежно раскинутые кисти рук на мягких подушках. Сквозь закрытые веки я пытался рассмотреть ускользающие силуэты, но воображение нарисовало зелёный луг. Огромные сказочного размера ели с оранжевыми шляпками грибов пробивших желтоватый мох и пасущуюся рядом с древним дубом белую кобылу. Я даже ощутил запах конского пота. Так реально, будто сам находился там, на виртуальной лужайке созданной моим воображением. Когда я открыл глаза, то был почти уверен, что всё увижу наяву. Нет конечно. Но я вспомнил одну ночь и часть дня, которые по иронии судьбы свели меня с этим прекрасным животным. К нему у меня до сих пор аллергия.

Случай этот произошел со мной летом девяносто третьего. В то время я сильно пил. Пил скромно сказано. Тонул! В голове царила сплошная абракадабра. Я метался между двух женщин, пытаясь уйти от одной я неизбежно возвращаясь к другой. Я соединял их в постели. Маринку и Капиталину. Развлекался как мог, как умел и насколько хватало сил. Это было как наваждение, как беличье колесо. Захваченный страстью к разврату я воплощал её в жизнь, пользуясь слабостями женской натуры. Но гулянка требовала подпитки, и приходилось ежедневно ехать на Невский проспект рисовать. Зарабатывать деньги на жизнь и пьянку. Тогда ещё много стоящих ребят были живы и мы здорово «помогали» друг другу и в радости и в rope. Вечером того злополучного дня работы не было, и все мы прилично нагрузившись спиртным, болтались у польского костёла «Святой Екатерины». Как раз в это время к нам и подкатили всадники на двух угрюмого вида лошадях. В начале девяностых уже никого не удивляла лошадь в центре Петербурга. И конечно ничего не было странного в том, что возле уличных художников остановилась пара этих созданий. Мы жутко обрадовались и стали просить хозяев дать нам чуть-чуть покататься. Сильно уговаривать их не пришлось. В ту пору люди были ещё полны неизвестного раньше оптимизма, верили в лучшую жизнь и поэтому были проще. Покататься успели все, и очередь наконец-то дошла до меня. Я помог слезть Коле Маркову взял у маленького Витька офицерскую фуражку старого образца, кое-как взобрался на кобылу чёрной масти и неумело постучав по её жирным бокам, поехал под громкое улюлюканье в сторону метро «Канал Грибоедова». Выехав на набережную, я хотел повернуть обратно, но тут мне пришла в голову нелепейшая мысль съездить к одной из своих подруг. Жила она далеко. У музея Суворова на Таврической улице. Поправив фуражку и сделав независимый вид, я покатил по набережной пугая редких прохожих.

К её дому, я подъехал со стороны улицы и встал у металлической ограды. Свет в её окнах горел.

–– Маринка!

В окне мелькнула чья-то тень.

–– Маринка! Ты что оглохла!?

Свет в окне погас. Подождав минуты три, я развернул кобылу и въехал в тёмный двор. Шёл конец июля, и белые ночи уже кончились. Во дворе, где росло множество деревьев и кустов отцвётшей сирени, стоял сумрак, шевелились причудливые тени и слабый свет уличных фонарей едва освещал чёрный асфальт.

Досадуя, что меня опять никто не понимает я привязал лошадь к дереву у Маринкиной парадной и пошёл на второй этаж. На мои звонки долго никто не реагировал. Потом за дверью послышалось еле слышное шуршанье.

–– Ты что не открываешь!? Спишь!?

Наконец дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель показался её нос. Маринка испуганно моргала.

–– Это ты мой бедный художник?

–– А ты думала сосед?

Она моргнула ещё пару раз.

–– Я думала цыган. Ты один?

–– Нет. С подругой.

–– Я её знаю?

–– Вряд ли. Недавно познакомился.

–– Ну, пусть зайдёт. – Она повернула в глубь квартиры.

Почесав в затылке, я не знал, как поступить.

–– Ладно. Пойдем, я вас представлю.

–– Подожди. Дай переодеться.

–– Не надо. Она сама одета кое-как.

Марина Полякова была высокой, худощавой женщиной. Короткая стрижка, шатенка с сединой, светло-голубые глаза и крупные губы несколько необычной формы. Кутаясь зачем-то в тёплую кофточку, она осторожно прикрыла дверь квартиры и на цыпочках будто боясь кого-то разбудить, спустилась за мной во двор.

Кобыла мирно паслась, пощипывая мягкими губами листочки дикого жасмина.

–– Где подруга?

Маринка крутила головой в поиске женщины.

–– Знакомься! Дора!

Я ткнул пальцем в кобылу. От изумления глаза её стали круглыми.

–– Ты с ума сошёл! Зачем тебе этот конь?

–– Это не конь моя радость. Это кобыла. И приехали мы к тебе выпить.

–– Она что тоже пьёт?

–– Нет. Но она хочет присутствовать.

Минут через десять мы сидели во дворе и пили вино. Дора продолжала спокойно ужинать кустарником, а мы болтать.

Вернулся я на Невский проспект только пол первого ночи. Отдать животное мне было некому. Все ушли. А я, ругая себя нецензурной бранью развернулся и поехал к Маринке вновь. У цирка на Фонтанке я познакомился с таким же беспокойным мужиком, как и я. Звали его Эдик. До восьмой Советской он вёл Дору под уздцы, постоянно заглядывая ей в пасть. Видимо очень хотел есть. Она хоть и шевелила своими большими тёплыми губами, но поживиться Эдик так и не смог. Нечем было. Проводив меня до Суворовского он как появился, так и исчез, скрывшись в тёмном подъезде, а я с кобылой поехал дальше.

«Доскакали» мы к дому только в два часа ночи. Я поднялся наверх, разбудил Марину, и мы спустились во двор.

–– Что ты собираешься с ней делать?

Вопрос был резонным. Ничего не говоря, я подошел к Доре.

–– Марин! Давай поднимем её в квартиру.

Шкура у Доры была шелковистой, и мне стало её просто жаль.

–– Ты точно ненормальный! Что соседи скажут?

Она была пьяна, а в голосе дрожала неуверенность и желание помочь. Осторожно подойдя к лошади Полякова потрепала её по гриве и молча начала отвязывать Дору от дерева. Та, мотая и тряся головой тянулась губами к кустарнику.

Я взял у Маринки поводья и повёл кобылу к парадной. К моему удивлению животное наотрез отказалась идти в дом.

–– Ну, милая давай! Иди! Не упрямься!

Но та, наклонив голову стояла, не желая даже шевельнуться.

–– Марина принеси ей какой нибудь куст. Может она сиренью соблазнится?

И действительно, за поломанным веником Дора пошла, смешно вытянув губы вперёд. Поднималось по лестнице это милое копытное неуверенно. Как пьяный мужик после получки, шатаясь и фыркая. Сказывалось отсутствие опыта. С трудом достигнув второго этажа Дора встала как вкопанная. Ни за сиренью, ни за китайской яблонею идти она не желала. Добрых пол часа мы по очереди и хором пытались объяснить этой дуре, что в квартире ей будет значительно лучше, чем на улице. После долгих размышлений покрутив здоровой башкой она видно пришла к выводу, что внутри ей действительно будет не дурно и сделала первый шаг. Мы провели её во вторую комнату. Там находилась моя импровизированная мастерская. Здесь были бумага, холсты, кисти и прочий хлам, который можно увидеть, побывав в гостях у художника. Понюхав воздух она громко заржала и подняв хвост начала срать прямо на пол. Маринка, взвизгнув как маленький поросёнок бросилась вон из комнаты. Через двадцать секунд она появилась на пороге волоча за собой здоровый эмалированный таз. Я стоял как парализованный. До меня смысл происходящего стал доходить с некоторым запозданием. Присев на венский стул стоящий в углу комнаты, я лихорадочно думал как мне быть дальше. Тем временем, четвероногое создание едва прекратив крупную акцию решило развлечь нас действием поскромней и пока моя подруга стоя на коленях детским совочком убирала помёт оно чуть согнув задние ноги в суставах стало поливать паркет мощной струёй. Отскакивая от пола брызги, обрушились на свёрнутый в рулон госзнаковский ватман двухметровой ширины и пачку классного «Торшона».

–– Ах ты скотина безмозглая, сука безрогая! Ты что же делаешь!? Я схватил стоявшую рядом деревянную швабру и хотел дать этой заразе по хребту, но задел висевшую под потолком люстру. Звон разбитого стекла и мои неадекватные действия напугали тварь и она, шарахнувшись в сторону опрокинула мою незаконченную работу.

–– Стоп!

Заорал я, и повернулся к Маринке.

–– Пойдём отсюда. Пусть успокоится. Большей подлости она уже не сделает.

–– Ей бы воды надо.

–– Слушай! Никак у тебя жалость проявилась?!

Полякова стояла посреди комнаты прямо у лошадиного хвоста. В одной руке у неё был детский совок, а в другой голландский флейц. Её лицо выражало растерянность и какую-то неизвестную для меня решимость.

–– Ладно, принеси ей попить, а я за бутылкой схожу и травы нарву.

По пути за спиртным я прикинул все последствия и возможные варианты выхода из создавшейся ситуации. Первое о чём я подумал ещё раньше, что избавиться от Доры выгнав её на улицу, я просто не мог. Мне жаль. Это было бесчеловечно и грозило большими неприятностями со стороны её хозяев. Ну и второе тоже не маловажное. Как мне дожить до утра с этой скотиной не провоцируя её на новые разрушительные действия. Лучше её оставить до утра одну, заперев в комнате. Ну а там видно будет. Как нибудь спустим. Умудрились же мы поднять её наверх.

Когда я вернулся, Марина уже всё привела в порядок. Кобыла спокойно стояла в углу комнаты и кося на меня взгляд своих тёмных, больших глаз меланхолично жевала пучок травы. Полякова подметала последние осколки. Было четыре часа ночи.

Я чертовски устал, хотел спать, а внутри где-то на уровне подсознания меня мучило чувство вины и перед Маринкой и перед этим в сущности беспомощным созданием. Любой придурок вроде меня, мог безнаказанно глумиться над бедным животным заставлять его делать то, что ему противоестественно. Ездить на нём верхом. Бить когда оно не подчиняется и вытворять чёрте знает что. Как будто это в действительности милое животное создано богом исключительно для издевательств.

Мы вышли из комнаты и не выключив свет предусмотрительно закрыли дверь на ключ. Не успев пригубить вина, Маринка поднесла палец к губам.

–– Слышишь?

Да, я слышал. Какие-то постукивания, а потом противный звук протаскиваемой металлической посудины и падения вероятно большого предмета.

–– Что это? Вроде таз.

–– Нет! Таз был вначале, сейчас мольберт грохнулся. Ну конечно он! Говорил я тебе, что надо новый купить! Неустойчивый этот!

Ругнувшись, я встал. Полякова сидела на матрасе от дивана брошенном прямо на пол, поджав ноги и плотно сдвинув в коленках. Она смотрела на меня и чуть не плакала. Губы её дрожали.

–– Сиди здесь.

Я вышел в коридор и тут же упал, задев ногой картонную коробку. На ощупь, открыв дверь в «мастерскую» я вторично чуть не брякнулся, споткнувшись о валявшийся около двери мольберт. Дора спокойно смотрела в мою сторону и жевала холст. Видимо ей пришелся по вкусу состав грунта. В полном расстройстве я вышел из комнаты, забыв закрыть дверь. Сел рядом с Мариной, сделал маленький глоток и обнял её плечё. Оно было тёплое и трепетало под моей рукой. Потом погладил её густые с проседью волосы и поцеловал в щёку.

–– Маришь, почему ты так пьёшь? Мы долго вместе. Скажи.

Она прижалась к моим губам, и некоторое время молча перебирала в тонких пальцах искрящиеся грани стакана.

–– Всё началось просто. Мне нравилось ходить в пивной бар и наблюдать, как люди на моих глазах превращаются в совсем других существ. Из умных в идиотов, из добрых в злых, из молчаливых в крикливых. Как просыпается похоть на дне их зрачков. Я любила наблюдать за их падением происходящим на моих глазах.

Она вздохнула и сделала маленький глоток вина.

–– Кажется, я сама свалилась в эту пропасть. Увлеклась.

Я обнял её и вдохнув слабый запах вина крепко поцеловал в податливые губы.

–– Мне кажется ты выберешься. Ты умная.

Она легко высвободилась из моих объятий.

–– Никакая я не умная. Глупая, я.

И громко рассмеявшись, залпом выпила остатки вина.

Мы больше не говорили на эту тему. Выпили ещё бутылку вина, а Дора постаралась изгадить и порвать всю бумагу, которая у меня была в соседней комнате. Мы были пьяны. А она, не видя помех, вышла в коридор и стащила с вешалки всю одежду которая там висела. После этого существенных потерь мы не понесли. Может быть она кое-что сообразила, а может ей ничего больше не понравилось. Вот только спать она так и не дала. Всю ночь Дора топала подкованными копытами по паркету, нарушая покой спящего дома.

Второе действие этого спектакля началось в девять утра, когда мы решили вывести её на улицу. С трудом вытянув Дору из комнаты, я при помощи всяческих ухищрений уговорил её подойти к входной двери. Громадных усилий стоило вытащить её из квартиры. Видимо тепло, уют и бесплатная кормёжка ей понравились настолько, что она упиралась всеми четырьмя копытами, не желая покидать гостеприимный дом. На этом фортуна упорхнула от нас в неизвестном направлении. Я с Маринкой остался один на один с этой осёлоподобной лошадью.

Покрутившись у толстого зада и получив по морде хвостом я зашёл в квартиру и увидел телефон. Я смотрел на него тупыми глазами, не зная кому звонить и спросить, что надо делать в вашем случае.

В дверном проёме показалось Маринкино лицо.

–– Позвони ноль один.

–– Зачем?

–– Ты что совсем глупый? Они-то уж точно знают как быть. У них там лестницы всякие, верёвки.

Ещё раз с недоверием взглянув на аппарат, я пришёл к выводу что её совет не лишён смысла и набрал номер пожарных. Через несколько мгновений ответил полный юношеского задора приятный голос.

–– Пожарная служба ноль один слушает. Что там у вас горит?

Ему видно надоело сидеть, и он жаждал приключений.

–– Ничего не горит. Помогите лошадь спустить.

–– Какую лошадь?

–– Нормальную. Большую и живую. Мы её подняли на второй этаж переночевать, а спустить не можем. Выручайте!

Несколько секунд трубка молчала, а потом разразилась троекратным матом.

–– Вы чего там совсем перепились. Идиоты! Всё шутите!?

Пожарник сделал отбой, а я посмотрел на Полякову. Она стояла рядом и таращила на меня серо-голубые глаза.

–– Ну как? Приедут?

–– Как же! Приедут! На хрен послали!

–– Как?

–– Очень просто! И очень по-русски!

-– Только через час нам повезло. По лестнице спускался молодой парень с бидоном в руке.

–– Во! Сплю ли, я!?

У него были коротенькие руки, большая стриженая голова с коротким ёжиком волос и удивительно круглые торчащие в разные стороны уши. Доброе лицо усеянное веснушками лучилось похмельным весельем. Он удивлённо улыбался.

–– Нет к сожалению.

Произнёс я тусклым голосом.

–– Я сам хочу заснуть, но никак!

Критически осмотрев место трагедии, он осторожно потрогал указательным пальцем Дору и глубокомысленно произнёс.

–– М-да! Лошадь!

–– Мы и сами знаем, что не осёл. Вот только спустить не можем. Ты как, не в курсе?

–– В курсе чего? Как спускать?

–– Ну да. Я бьюсь с ней целый час и бесполезно.

Парень посмотрел на бидон потом на Дору и опять на бидон.

–– Я вообще-то за пивом как бы. Башка трещит. Вот если позже?!

–– Может и нам принесёшь?

Я взглянул на Марину. Ей было грустно.

–– Маришь, принеси-ка бидончик.

Она ушла, а парень вдруг вспомнил, что где-то читал или слышал, что надо делать в подобных случаях.

–– Размажьте её помёт по лестнице до самого низа и она сама пойдёт. Я уверен!

Убеждал он меня.

–– Точно пойдёт! Ты попробуй, всё равно ничего не теряешь!

Я действительно ничего не терял, а в случае успеха проблема решалась сама собой.

Вышла Марина, держа в одной руке бидон, а в другой деньги.

–– Возьми и купи какой нибудь рыбки, лучше копчёной.

Его лысина скрылась из вида и я оживился.

–– Марин! Гавно ещё осталось?

–– Это ещё зачем?

–– Надо.

–– Его там навалом.

–– Тащи сколько есть!

Она опять ушла и через пять минут появилась, держа перед собой эмалированный таз полный лошадиного помёта.

–– Ставь сюда!

Я по-хозяйски распоряжался, с улыбкой поглядывая на Дору.

–– Сейчас мы тебя выкурим! Марин принеси какую нибудь метлу.

Я ходил вокруг лошади в крайнем возбуждении. Сонного состояния как не бывало. Дора стояла с безразличной мордой будто всё происходящее её не касалось, лишь изредка обмахивая себя хвостом, отгоняя прилетевших откуда-то мух.

Скоро пришла Марина и принесла видавший виды веник. Не откладывая дело в долгий ящик, мы быстро в течение пяти минут разбросали весь помёт со второго этажа по первый. Нюхая жёлтую гадость, я крутил полный совок у неё перед мордой пытаясь её заинтересовать. Всё было бесполезно и наши старания ни к чему не привели. Кобыла как стояла на месте так там и осталась. Мне в свою очередь после всех мучений бессонной ночи и жуткого похмелья стало почти безразлично, спустим мы во двор эту лошадь или нет. Я хотел спать.

Через пол часа пришёл лысый парень. Его звали Толик. Плюнув на Дору, мы сели во дворе на скамейку и стали пить пиво, закусывая рыбой. Неожиданно со стороны улицы показался седой мужик сталинской внешности и неприступным взором. Он направлялся в нашу парадную.

–– Батя ты не пугайся у нас там лошадь стоит.

Дядька исподлобья хмуро взглянул на меня.

–– Какая ещё лошадь? Ну-ка пусти!

Отодвинув меня рукой он открыл парадную и вошел, а через пять секунд выскочил обратно, беспорядочно размахивая сеткой с продуктами. Молча, не проронив ни слова, он чуть не бегом пошёл в сторону арки ведущей на улицу.

–– Всё! За милицией погнал! Хватит прохлаждаться! Давай её или туда или обратно. Скотина стоит в парадной уже два часа. Маринка подмети лестницу.

Полякова побежала за совком, а мы пошли наверх посмотреть как там Дора. Не успели мы подойти, как дверь напротив квартиры Поляковой открылась и на пороге появилась молодая девица хипповой внешности, в потёртых джинсах, вылинявшей рубашке с большими цветами на сиськах и волосами крашенными в ярко-синий цвет. Губы у неё были как у морского окуня красные и огромные. Прищурив большие, явно близорукие глаза она, наконец, разглядела Дору, и рот её растянулся в удивлённо-радостной улыбке.

–– Чьё чудо!?

Она ладошкой с синим маникюром на пальцах, ласково потрепала нашу подопечную.

Я молчал, а Маринка быстро и ловко убирала лошадиный помет. Толик с нескрываемым интересом смотрел на девицу.

–– Наше чёрт его дери.

–– А что так грустно?

–– Радости мало. На улицу не выгнать!

В сердцах я сплюнул.

–– Мучаемся и всё без толку!

–– Ну, это не повод для грусти. Дадите прокатиться?

–– Ты её сначала выведи, а потом катайся сколько влезет.

–– Хорошо.

Она подошла к кобыле и взяв её морду обеими ладонями приблизила свои губы к её губам и ласково поинтересовалась.

–– Ты кто? Как тебя звать?

Дора потрогала своим большим языком лицо девушки.

–– Дора она.

С возрастающей надеждой я наблюдал за действиями красотки.

–– Дора. Пойдёшь со мной?

Девушка нежно потрепала лошадку за ухом, взяла за поводок и осторожно потянула её вниз. И та пошла. Сначала чуть упираясь, а потом отдавшись на волю этой молодой девчонке начала спускаться оттопырив здоровый зад.

Я стоял затаив дыхание, боясь спугнуть упрямое животное.

Две минуты спустя Дора была на улице. Она таращила свои красивые влажные глаза и покорно ждала пока девушка возилась с уздечкой.

–– Ну, так как? Я катаюсь?

–– Ради бога наслаждайся сколько хочешь. Тебя как звать?

–– Валя.

–– Спасибо Валюша! Как тебя отблагодарить, я даже не знаю.

Я потрогал небритый подбородок.

–– Не стоит.

Она умело вывела Дору на проезжую часть огромного, всего в зелени двора.

Я спокойно докуривал вторую сигарету, когда из-под арки появилась патрульная машина. Она медленно двигалась следом за Дорой и Валентиной.

–– Всё ж вызвал! Вот гад!

Я выбросил сигарету и пошел навстречу сильно упитанному сержанту. У ментов, когда они долго хорошо и спокойно служат, появляется неуловимое сходство. Они становятся похожими как близнецы. В этом виновата не только форма. Видимо передаётся стереотип поведения мыслей и суждений. Ломброзо квалифицировал бы их как тип. «Ментовская рожа». Вот и этот представитель мужской профессии выглядел человеком, которому всё уже давно известно и понятно. Его лицо выражало одну единственную мысль. Зачем меня вызвали такого занятого, серьёзного и большого? По какому такому пустяку оторвали от мягкого дивана в родном отделении? Мне его стало откровенно жаль. Он не знал, что было там двадцать минут назад. Он лишился радости торжества судьи, которому можно решать. Казнить или миловать? Он пришел к шапочному разбору. И то, что сейчас он видел, были лишь лёгкие остатки «жуткого» безобразия на подвластной ему территории.

«Бедный» мент подошел выставив на всеобщее обозрение свою необъятную грудь. Широко расставив ноги, он как истинный хозяин положения с высоты своего роста оглядел стоящих вокруг людей и покрутил на толстых пальцах ключи на красивом брелке, которым вероятно очень гордился. Ещё раз, окинув взглядом присутствующих здесь людей он, наконец, изрёк.

–– Чья лошадь?

–– Моя.

Признался я, выступая вперёд. А затем мы услышали сакраментальный вопрос прямо из старого анекдота!

–– Где взял?

Говорить, что купил, было глупо. Уверенности в том, что этот упитанный хряк понимает юмор, у меня не было.

–– Друзья дали.

–– X-м.

Проурчало «пугало» в ментовской форме.

–– Степан загляни в парадную.

Молоденький мент который всё это время крутился около Доры бросил поводья и в сопровождении «сталиниста» зашел в подъезд. Через пару минут он вышел обратно. Его лицо выражало непонимание.

–– Там все в порядке. Только запах.

–– Неужели?

Сержант недоверчиво уставился на кобылу. Затем что-то для себя решив, он повернулся ко мне.

–– Если ты!

С расстановкой и назиданием произнёс он.

–– Ещё раз притащишь этого зверя будешь сидеть на сутках. Понял?

Я конечно понял и утвердительно кивнул головой.

–– Поехали.

Он махнул рядовому, и они пошли к машине. Когда представители порядка исчезли, я вздохнул с облегчением и взглянул на Марину.

–– Всё! Я повёл её в стойло. Меня не жди и ложись спать.

Помахав на прощанье рукой она скрылась в подъезде. Валя и Толик ушли раньше. Сталинист больше не показался. Я остался один, подошел к Доре и хотел её отвязать. Узда оказалась распущена. Молодой мент сделал своё чёрное дело. Я протянул руку, но Дора с неожиданным для её размеров проворством и я бы сказал даже гибкостью, выскользнула и уже через секунду была от меня в пяти метрах.

–– Боже праведный!

Мне ещё не верилось, что мои муки продолжаются. А кобыла продолжала спокойно обгладывать листву на соседнем дереве. Как только я подошел к ней на расстояние одного метра она тут же почти незаметно для глаз опять оказалась вне досягаемости. Я преследовал её по пятам и наверное был похож на чокнутого. Редкие прохожие поглядывали на меня с любопытством, наблюдая как я пытаюсь поймать эту сволочь. У нее, наверное, были свои игры, в которые она по своему конскому недоразумению вовлекла меня, но в подробности не посвятила.

Таким образом, мы миновали второй корпус и повернув за угол оказались на проспекте Салтыкова Щедрина прямо за музеем Суворова на шпиле которого высилась пятиконечная звезда выкрашенная почему-то зелёной краской. Тут мне показалось, что здесь-то я её и настигну. Протянув руку я хотел схватить болтающуюся уздечку, но в последний момент она изловчилась и проскользнув в узенькую калитку оказалась на свободе.

Мне было плохо после бессонной ночи, после нервотрёпки с её спуском со второго этажа, а эта скотина пустилась вскачь, всё быстрее удаляясь в сторону метро. Догнать её я был не в состоянии. Единственное на что я был способен так это держаться на расстоянии и не упускать из виду. Приходилось всё равно бежать. Ноги от усталости заплетались, и я семенил за ней с туманом в голове.

Помощь как всегда пришла неожиданно. Навстречу скачущей Доре шла молодая женщина с ребёнком и когда ничего не подозревающая скотина продефилировала мимо неё, дама вытянула руку и схватив за узду в прямом смысле этого слова остановила на скаку. Весь взмыленный я подоспел чуть позже и разевая рот как рыба выброшенная на берег не смог сказать и двух слов благодарности. Несколько минут я стоял, согнувшись пополам пытаясь отдышаться.

–– Девушка! Вы знаете, что вы сделали?!

–– Что?

Она с лёгкой усмешкой наблюдала как я, превратившись в букву «Г» пытаюсь перевести дыхание.

–– Вы моя милая только что спасли мою жизнь! Спасибо!

Последнее слово я буквально прошептал и меня чуть было не вырвало.

Вот на этом мои «Лошадиные» приключения окончательно кончились. Девушка помогла мне взнуздать Дору. Похлопала её по жирному крупу и махнув на прощание рукой пошла к Таврической. Верхом я не поехал, боясь новых причуд со стороны чёрной хулиганки. По дороге на Невский я попил пивка веселя мужиков рассказом о наших приключениях и уже намного позже я понял, что мне не верят. Считая всё это выдумкой от начала до конца. Ещё позже я вообще перестал рассказывать эту историю. Кому хочется прослыть лжецом?

Сам я часто вспоминал приключившийся со мной случай. Он был для меня символом человеческого безрассудства и глупости. Сейчас прищурившись и греясь на солнце, я вспомнил Маринку. Её покорность и почти безоглядное повиновение моим прихотям поражало. Она умерла у меня почти на руках ещё в девяносто третьем. Не выдержало сердце. Пьянка!

Допив кофе и сделав последнюю затяжку, я встал. Пора идти в отель.

Глава 3

Когда вы выходите из «Флоры» и хотите попасть в отель «Адонис» то надо повернуть направо. Призрачно-голубые горы похожие на мираж и серебристая поверхность воды видны лишь отсюда. Дорога, выгибаясь дугой, асфальтированной лентой разрывает людские постройки и проходит вдоль моря, но его, как и гор практически не видно. Сначала их закрывают небольшие виллы расположившиеся слева а метров через пятьсот начинаются современные многоэтажные дома с охраной, подземными гаражами и детскими площадками. Прямо на пешеходных тротуарах растут молодые финиковые пальмы, гигантские фикусы и маленькие кактусы. У меня на дорогу в Адонис уходит двенадцать минут. Этого времени хватает, чтобы подумать о своём сокровенном.

Сейчас март. В Анталии держится чудная погода и моя жена скопище всевозможных причуд давно ходит на море не только гулять, но и купаться. Это одно из любимых мною зрелищ. Вода ещё очень холодна и мой «Заяц» загорелая пышка подходит к берегу залитому в бетон. Он в трещинах, а местами сломан под действием изумрудных, пенистых волн. От воды её отделяют пол метра скальной породы и предчувствие острых ощущений. Галка незаметно оглядывает берег. Ведь ей интересно, когда за ней наблюдают и оперевшись ладонями о камни окунает свои лапки в прозрачную воду. Её глаза блестят от гордости счастья и состояния удовлетворенья. Она ведь показала всем окружающим, что не боится ни холодной воды, ни бушующих волн в которых преломляясь видно каменистое дно. Я тоже преисполнен гордостью. За неё и за себя. За то, что имею такое ненормальное создание.

Моя жена неподражаемый человек во многих отношениях. Она очень независима в суждениях и поступках. Если она что-то для себя решила, то будьте уверены, свой бзик доведёт до конца. Галка много лет курила, но решив бросить, бросила. Решила не есть мясо, и перешла на фрукты с рыбой. Вздумала купаться зимой и не задумываясь, полезла в холодную воду. Свой плавательный сезон она открыла одиннадцатого января. По профессии программист она в силу сложившихся обстоятельств была вынуждена оставить работу и ничего не придумав умнее посвятила себя творчеству начав рисовать портреты в сорок лет. Удивительно, но рисует она сейчас не хуже многих, кто учился этому специально. Ко всему прочему Галина может быть очень обаятельным и остроумным собеседником, сносно общается на английском и может прекрасно готовить пищу. Но это в том случае если вам повезёт. Если нет, то держитесь от этой «змеи» подальше укусить не укусит, но настроение может испортить основательно. Мои друзья сильно удивляются, как я могу с ней сосуществовать, а я удивляюсь, как мог раньше жить без этого чуда природы. Всё в мире относительно и я предпочитаю беспокойную жизнь со своей кареглазой малышкой, спокойной и беспроблемной каторге с милой, но туповатой дамой.

Я не отошёл от Флоры и пятидесяти метров, когда услышал за спиной окрик. Меня звал Рустам. Молодой, спокойный рецепционист отеля «Энтур», в котором я заказывал билет до Москвы. Это был небольшого роста крепенького сложения парень. Месхетинский турок. Пришелец, в этой стране пытающийся адаптироваться в чуждой ему атмосфере и скорее всего обречённый на провал в своих попытках. Турки очень неохотно принимают на работу иностранцев, даже если иностранец свой по крови. Здесь, как и во всём цивилизованном мире существовала проблема безработицы. Он будет конечно работать, проявляя должное усердие, но повысить свой статус ему скорее всего не дадут.

–– На.

Он протянул мне бумажку.

–– На двенадцатое нет. Тринадцатого полетишь?

–– Конечно. Пусть тринадцатого. Какая собственно разница.

Я покрутил в руке маленький листок бумаги. Билет для меня заказывало туристическое агентство “Ender Tours”.

–– Прекрасно! Число вот только! Не нравится мне эта цифра!

Рустам улыбнулся.

–– Я в приметы не верю. Ерунда всё это. Ну да ладно спущусь вниз. Пока!

Пожав на прощанье руку, он пошёл по грунтовой дороге в сторону крутого обрыва, на дне которого плескалось Средиземное море.

С цифрой 13 у меня связаны не самые весёлые воспоминания. О них не стоит много говорить. Я помню. Мне этого хватит до конца моей жизни и когда я шёл к «Адонису» прячась от ослепительного солнца в тени редких деревьев неприятное ощущение непоправимого не оставляло меня всю дорогу. Будто катишься вниз по ледяной горке. Не зацепиться, не затормозить. В конце концов, я выкинул из головы досаждавшие меня мысли и, входя в высокий холл отеля, я уже думал совсем о другом.

Отель «Адонис» обычный ничем особенно не выделявшийся с наружи внутри имел довольно интересный интерьер. Вытянутый перпендикулярно входящему человеку холл слева имел малюсенький бар со всех сторон окружённый журнальными столиками и удобными мягкими креслами. Если повернуть правее то в узком проёме-коридоре, можно обнаружить маленькие магазины. Они притаились за большими стеклянными витринами и манили прибывших туристов блеском и пестротой. Здесь продаются сувениры, парфюм, одежда, кожа и конечно золото. В Турции весь мало-мальски крупный туристический бизнес сводится к коже и ювелирным изделиям. Золото здесь не может соперничать по качеству с нашим российским, но сами изделия как произведения искусства, представляют маленькие шедевры. А вообще если говорить о качестве то турецкие изделия стоят, наверное, на первом месте по количеству недоделок и брака. Это касается буквально всего, начиная с обуви, которая может развалиться на следующий день и заканчивая ювелирными и кожаными изделиями. Когда цепочка будет царапать шею, а у куртки отваливаются заклёпки. Сам испытал. Любезный продавец с обаятельнейшей улыбкой будет уверять вас что нигде больше вы не найдёте товар лучше и дешевле. Обманывать иностранцев здесь любят. Я, конечно, не думаю, что это является национальной чертой турецкого народа. Скорее всего, мне просто не везло. Я вращался в сфере туристического бизнеса, где нет постоянных клиентов и возможность безнаказанно крутить «динамо» развратило людей причастных к этой деятельности, но далеко не всех. Мне встречались люди оказывающие помощь или услуги совершенно бескорыстно, но таких мало. Я думаю причина в вере. Им абсолютно чужда наша религия и понятий, которыми мы почти ежедневно манипулируем в своём сознании используя в жизни даже не задумываясь для них просто не существуют. Странно! Ведь ислам, иудаизм и христианство были основаны на монотеизме, представлении о едином Боге. Христианство, правда, в несколько иной форме и под другим названием появилось раньше, чем ислам. Мусульманство же основал пророк посланник Аллаха Мухаммед только в 7 веке среди воинственных арабских племён в Западной Аравии посреди жаркой долины окружённой скалистыми горами там, где сейчас Медина. Второй город после Мекки. Всё это, я узнал несколько позже. Но то, что Бог един, я догадывался и раньше. А вот отношение к христианам у мусульман далеко не безоблачное. Отличаются концепции, в том числе и моральные устои. Им надо себя ломать, чтобы подстроится. А зачем? Я думаю все исламисты вполне благополучно обходятся без нашей христианской нравственности. Для нас это как воздух и вода. Для них это ничто. Для нас смерть это развилка двух дорог, и по какой из них нас поведут, никто не знает. Для них смерть начало нового сказочного существования. Мы трепещем перед Адом, и никто из нас не знает, что нас ждёт. Для них же смерть лишена карательного финиша и поэтому не так страшна. Но каждому из нас, независимо от веры хочется быть чистым, особенно на смертном одре, хотя мы и неспособны оценить всю меру своей вины перед Всевышним. Кто бы он ни был Христос, иудейский Яхве, или мусульманский Аллах. И есть ли эта Вина? Мы дети любви, а это очень просто. Пора перестать быть больными и верить в то, что когда мы умрем, жизнь только начнётся. Настоящая жизнь здесь и сейчас с болью, страданием, любовью и ненавистью. Я не хочу разделять наши религии. Мы созданы одним богом и их не может быть много, лишь называем мы его по-разному. Ведь нельзя же нашу планету разделить на несколько маленьких шариков и на каждый посадить по Всевышнему. Но все хотят своего персонального, потому что у каждого человека в душе Бог свой. И все мы совершенно разные и одинаковые одновременно, но не хотим этого понять. У мусульман, конечно, несколько иной взгляд на жизнь и порой мне кажется, что они далеки от понимания наших проблем настолько, насколько волк далёк от понимания проблем, скажем вороны. Правители этим удачно пользуются. Эти господа преследуют свою цель. Власть. Слаще этой заразы нет ничего. Они только делают вид, что прониклись сутью вещей, а это просто игра. Им просто позарез не хочется терять кресло, в котором они так твёрдо по их убеждению сидят. А нам простым смертным нужно лишь одно. Существовать и желательно мирно. Это аксиома. Никому не нужна война. Люди хотят любить, хорошо жить, рожать и растить детей. Не народы начинают войны. Их начинают проповедники. Такие как Сталин, Бен-Ладен и Гитлер. Во всяком случае, пока идеологи занимаются грязными делишками преследуя свои меркантильные интересы, пытаясь стравить людей, те, кто поумней, торгуют, занимаются бизнесом, а люди попроще предпринимают попытки проникнуть в западные страны путём вполне легальным. Через брак, создание семьи, а потом, обращая в свою веру жену или мужа, перетаскивают своих родственников для проживания в Германию или в ту же Голландию. Исламский мир очень жизнестоек и привлекателен в основном для женщин из стран западной Европы, для обновления крови, продолжения рода и просто для экзотики. Дамам плевать на какой почве выросло турецкое обожание, цветы, ласки, признания в любви. Они хотят этого сейчас и немедленно, а уж турецкие мужики на это мастера. Как бы там не было они очень хитры, и обмануть туристку им ничего не стоит. Есть же такое выражение “Восточная хитрость”. Нам не понять направление их мыслей, изначально не понять мотивы их поступков. Смешивание рас?! Пожалуй, лишь женщины с радостью пойдут на такой шаг. Они более гибки, прагматичней и дипломатичней мужиков. За примером далеко ходить не надо. Наш милый менеджер Алсман так любезно предоставившая мне с женой возможность работать в отеле. Она просто хороший человек, которому не безразлично всё интересное и прогрессивное.

Пройдя по коридору мимо маленьких шопов, я оказался на своём рабочем месте. Самих продавцов не было видно. Все ушли на ланчь. Я оглядел просторный зал. Отель был размещён на одиннадцати этажах видимой части здания и ещё уходил на четыре яруса под землю. Там где мы работали, находились магазины, рецепшен, один маленький бар и ещё один значительно больше рядом с которым был вход в ресторан. Ниже собственно уже под землей, если спустится по одной из двух мраморных лестниц завитых в незаконченную спираль с толстыми трубчатыми перилами золотистого цвета, находились увеселительные заведения. Там стояли две телефонные будки для международной связи, отделанные под ценные породы дерева, ночной клуб где наши девчонки занимаясь консумацией вытряхивали деньги из состоятельных особ мужского пола танцуя стриптиз а, в общем, работали на двух бугаёв арендующих помещение бара. Здесь расположился ещё один ресторан, где пел и прекрасно танцевал молодой человек с повадками женщины, Эльнур. Ещё ниже, опять ресторан с уютным баром, а уже в самом низу, служебные помещения. Каждый этаж был опоясан такими же золотистыми перилами, как и лестницы. И всё это великолепие очень похожее на театральные ярусы пронизывала светящаяся колонна около метра в диаметре сотканная из тонких почти невидимых нитей, по которым медленно стекало масло. Эффект был потрясающим.

Подойдя к перилам со стороны дикой по воплощению, на мой взгляд, скульптуры древнегреческого бога Адониса я посмотрел вниз, где у подножья прозрачной колонны

расположился зимний садик, с диковинными растениями и увидел выходящего из бара своего приятеля. Он шел наверх. Познакомились мы с ним в первый же день нашей работы в отеле. Тогда меня сразу поразила внешность этого молодого мужчины. Очень бледное почти белое лицо. Густые, короткие иссиня-черные волосы, дуги бровей такого же цвета двумя арками взлетали над подвижными, но не крупными глазами. Когда, я увидел его в первый раз, то испытал чувство лёгкого шока, уж очень театрально загримировано он выглядел. Высокий, стройный в потёртых джинсах с продольными дырами на коленях и чуть ниже ягодиц. Таким, я его помню. Обувь он носил великолепного качества, очень дорогую и красивую, отнюдь не турецкий ширпотреб, и как, я впоследствии заметил, в одежде, парфюмерии, и стиле Барышь соблюдал неукоснительное чувство меры, и хорошего вкуса. Да, его звали Барышь. Он, вместе со старшим братом содержал при отеле маленькую лавку кожаных изделий, а заодно развлекался, как мог, занимаясь от скуки живописью прямо в магазине. Писал он свою возлюбленную украинскую стриптизёршу Иру на шикарном итальянском мольберте. Я её никогда не видел только на фотографии. Для Барыша наше появление на «сцене» «Адониса» было если не подарком судьбы то маленькой удачей. Он, оказывается, долго мучался над своим творением в поисках формы цвета и сходства. Две фотографии, которые он имел, страдали большим изъяном, были очень малы и делать работу метровой высоты не имея достаточно опыта с его стороны было, мягко говоря, глупостью. Сразу после знакомства он потащил меня с Галиной к себе в магазин, показывать недоделанный шедевр и мне сразу стало всё ясно. Я имею некоторый опыт общения с такими людьми. Сначала они просят помочь лишь чуть-чуть после чего сами берутся за дело и всё портят а испортив благосклонно разрешают закончить работу. Чёрт возьми, но я ленив и не желал тратить время в альтруистских потугах совершать бессмысленное добро. Дел у самого по горло. Его жизнь не висела на волоске, его личной любви ничто не угрожало, и занимался он этим скорее от нечего делать. Ведь была середина зимы и клиентов не было. Поэтому когда он обратился ко мне с просьбой помочь я не отказал и сделал, то, что он хотел. Вложив в помощь много, но не всё. Мы не стали после этого врагами и между нами не пробежала ни одна чёрная кошка просто он больше не обращался ко мне с подобной просьбой. Единственное что он неизменно делал так это мешал мне закончить заказанные англичанином портреты и то я думаю не по злой воле а просто так от недопонимания. Не лучше поступали и остальные. Во время работы ко мне подходили туристы, продавцы, официанты, обслуживающий персонал и проститутки. Кстати последнии почему-то проявляли больше такта. Меня сможет понять только тот человек, который хоть немного занимался творчеством. Иногда кажется, что вот нашел, поймал мысль, а порой это даже и не мысль вовсе, а какое-то неосознанное ощущение, когда чувствуешь что надо сделать так, а не иначе и находишься будто в подвешенном состоянии и кругом никого нет и вдруг бац. На тебя выливают ушат холодной воды и ты трясёшь головой ничего не понимая а тебя хвалят какой ты молодец а тебе уже ничего не надо остаётся только злость и досада. С уличными портретами всё просто. Там результат достигается высокой степенью концентрации внимания и в какой то мере привычкой работать на людях когда есть кураж и ты чувствуешь, как люди балдеют от твоей работы. Живопись совсем иное более тонко-материализованное действие когда порой ощупью пробираешься к цели и чтобы не споткнуться в потёмках лучше когда ты один и тебе никто не мешает.

Вот и сейчас я знал что подойдут, будут задавать глупые вопросы на непонятном для меня языке. Одним словом лезть в душу. У меня появилась даже дурацкая идея заткнуть уши ватой или одеть наушники, но так как появление поклонников стало бы ещё более неожиданным, а значит, ещё неприятней я отбросил эту мысль прочь. Людям безразлично с затычками ты сидишь или без них, скорее всего они стали бы меня просто теребить за плечо или за какое-нибудь другое место.

На лестнице появился Барышь. Сегодня он был одет во всё белое кроме обуви и майки. В белых джинсах такого же цвета лёгкой куртке с засученными чуть ниже локтей рукавами и чёрного майке. Пояс его украшал чёрный ремень с металлической пряжкой типа “Крокодил” и чёрные с коричневыми разводами высокие итальянские ботинки. Хорош нечего сказать! На его лице блуждала характерная загадочно-невинная улыбка.

–– Как дела? Он протянул мне руку. По-русски этот молодой турок объяснялся сносно, говоря наши слова вперемешку с английскими, но мне было до него далеко. За пол года я не выучил и ста слов на его языке. Это было не явной тупостью с моей стороны, просто я не желал изучать этот язык. Его не принимал мой организм, моё внутреннее я. Оно не хотело впускать турецкий ни под каким соусом.

–– Guzel!

Выполнив ритуал и увидев, что работать я ещё не начал он ушёл в свою лавку, а я, поставив мольберт рядом со стеклянной дверью ведущей на улицу сходил за подрамниками стоящими в маленьком подсобном помещении. Там у уборщиков находился их инвентарь. Мётла пылесос и тряпки, а у меня с Зайцем все, чем мы дорожили больше всего. Наши художественные материалы.

Какое всё-таки это мучение делать живопись с фотографий полученных по Интернету перетащенные на дискету, а затем отпечатанные в цифровой фотолаборатории. Человеку не сведущему всю тоску этого предприятия не объяснить никогда. Не видя натуры не ощущая дыхания и характера портретируемого создать что-либо стоящее практически невозможно. Надо рисковать или идти на эксперимент, создавая работу “А-ля” авангард или придумывать нечто невообразимое, чтобы скрыть характерные черты. И то и другое хреново. Дело в том, что не каждому лицу подходит грубый стиль. У меня задача была ещё сложнее, написать четыре разных портрета. Самого Бернхарда его жену очень милую по всей вероятности женщину, их сына молодого парня лет двадцати и дочь приблизительно такого же возраста. И сделать это надо было в одной манере потому, что там, в далёком Лондоне висеть на стене они будут, скорее всего, вместе. Не видя их, не поняв, чем они “дышат” можно было написать совершенно других людей ведь у каждого человека есть свои только ему присущие особенности, которые, к сожалению, знают лишь очень близкие родственники. Проблема состояла ещё и в том, что о манере написания портретов не было сказано ни слова. Как делать? В авангарде, в импрессионизме или реализме? После всех «титанических» усилий мне могли просто не заплатить, а я если и получил бы деньги, то лишь символическую сумму. Моя работа и поездка в Москву теряла всякий смысл. Несмотря на это я верил, что сумею, и старался как мог. Деньги, которые я мог получить за свою мазню были для нас с женой приличные, и отказываться от этого заказа было безумием.

Я вытащил из подсобки палитру с невысохшей краской и с лицом каторжника за два захода вынес всё остальное. Когда я всё это выставлял туристы фланирующие мимо поглядывали на меня с интересом. Поставив на мольберт незавершённый портрет парня, я задумался. Работать не хотелось совершенно. Посмотрев через стеклянную дверь на улицу, я зажмурил глаза и попытался сосредоточиться. Никто не сделает эту работу за меня, осталось совсем чуть-чуть и последний портрет будет завершен. Вчера я расслабился и, не подумав, создал приятный мягкий колорит крупными преимущественно в фиолетово-голубых тонах мазками. Причудливый фон за головой парня настолько сильно отличался от самого портрета и от других, что говорить о какой то там гармонии было нельзя. На нём явственно проступали черты лондонского Тауэра и моста через Темзу. Я не был в Англии, а уж тем более в Лондоне и эта импрессионистская чепуха возникла из ниоткуда в моём ненормальном воображении. Мягкая прохлада холла отсутствие большёго количества людей действовали на меня усыпляюще и уставившись на холст я чуть не засыпал. Солнце из стеклянных дверей безмолвно струилось, мешая собрать мысли в кучу и заниматься делом. Взяв мастихин, я решительно, плоскостью снял с холста блестящий и ещё сырой красочный слой. Жаль! Мгновенно изменившись от грубого вторжения металла, фон сломался, обнажив грубую структуру холста. Ничего не поделаешь, чтобы создать довольно часто надо рушить. Продолжая снимать красочные слои, я не заметил, как ко мне подошёл Барышь. Он с удивлением смотрел на безжалостную расправу с атмосферой праздника написанного вчера.

–– Зачем это делаешь?!

Я попытался ему объяснить. Не знаю, понял ли он меня? Видимо настроение, в котором я находился, сказало ему больше чем слова и, сунув руки в карманы белых джинс он пошёл к себе.

В этот день я практически всё закончил и уже в семь часов вечера сидел, обставившись портретами в надежде, что кто нибудь клюнет на масло и у меня появится заказ. Я ошибался. Туристы проходили с одобрением кивали и на этом их интерес испарялся. Так совершенно бессмысленно прошёл остаток вечера. Галя пришла около девяти, но у неё страшно разболелся живот и, посидев со мной минут тридцать она убежала домой. В одиннадцать часов вечера, когда я решал философские проблемы с Ванькой, молодым парнем, временно работающим аниматором в нашем отеле к нам подошёл такой же юный и шустрый. Присев на корточки он внимательно рассматривал портреты, а затем неожиданно спросил, где тут у нас ди-джей. Мы ему указали место поиска и опять остались одни. Минут двадцать Иван мучил меня глупыми разговорами о смысле жизни, на это я ему ответил, что смысла в жизни который люди вкладывают в это слово, нет ни у кого. Ни у меня, ни у него и вообще эта тема волнует человечество столько, сколько оно себя помнит.

–– А если серьёзно, то смысла в нашей жизни действительно нет. Смысл появляется только тогда, когда предмет о котором ты думаешь, приложен к чему-то относительно чего-то. Как у Эйнштейна. Вот мы с тобой приложены в данный момент к этому отелю и в этом смысл огромный. Но если взять по большёму счету, то смысла и в этом довольно мало.

–– Да ладно! Как это никакого!? А дети и потомство там всякое!?

Он крутил своей лохматой башкой. Рыжий, веснушчатый с маленьким носом и большими ушами, выпиравшими даже из под длинных волос.

–– Вот тебе и смысл. Он заключается лишь в том, чтобы родиться, посмотреть на мир и умереть. Глупый смысл какой-то получается Вань. Представь себе вселенную. Полностью ты её себе вообразить всё равно не сможешь, крыша съедет. Потому как у неё нет ни конца, ни края, она бесконечна. В этой бесконечности болтается бесчисленное количество мёртвой материи и биологической, живой. Если мы, например, возьмём отель и тебя то вы, конечно, существуете относительно друг друга. Вас можно измерить, а вот нашу планету по отношению к бесконечной вселенной измерить нельзя. Земля по мере увеличения размеров пространства будет уменьшаться до тех пор, пока не превратится в ноль. Нет нашей планеты и нас нет. Мы оба нули и даже не это. Как бы тебе сказать.

Я задумался.

–– Мы, как чей-то сон, который когда-то кончится. Но ведь нет и того, которому мы снимся! Только Господу. А дети! По большому счёту они тоже бессмысленны, потому что человечество не может существовать вечно и если сейчас себя не погубит, то рано или поздно исчезнет как вид. Мы никому во вселенной не нужны. Всё стремится к состоянию покоя и вселенная тоже. Движение светил, молекул, атомов и микрочастиц создаёт дисгармонию, а уж биологически активные элементы вроде нас с тобой тем более. Хрупок и ничтожен человек по сравнению с бесконечностью. Но живых существ это мало волнует. Все мы живём страстями и редко вспоминаем смерть. Мы вспоминаем о смысле жизни пока живы. Умрём и нас это уже не будет волновать, так как не будет сознания. После смерти ничего нет. Даже памяти о том, что когда-то жил. Ты думаешь о смерти?

Я посмотрел на Ваньку. Похоже, этот вопрос перестал его волновать.

–– Ладно, рассуждать на такие темы вредно для здоровья. Мы существуем и, слава богу. Ты хоть что-нибудь понял?

Он покрутил головой.

–– Зануда ты, а я ни хрена и не понял. Вон смотри опять этот идёт.

К нам направлялся парень, который искал ди-джея.

–– Нашёл?

–– Да.

Выглядел он как-то нервно, всё время оглядывал холл и проходящих людей зачем-то вытащил ключи из кармана, а потом сунул их обратно.

–– Нашёл, но ему это не надо.

–– Что продаёшь?

–– Аппаратуру.

–– Какую?

–– Она в машине. Может, посмотришь?

Посмотреть было можно, только я не видел в этом смысла. Как и в том, что живу. Мне надо уезжать и денег на штраф нет. Вернее были, но так мало что в случае неудачи с портретами я не смог бы вернуться в Турцию.

–– Сидишник «Техникс», дека двухкарманная тоже «Техникс» и тюнер «Сони». Пойдем, взглянешь, отдам дёшево.

–– Усилитель есть?

–– Чего нет, того нет.

–– А дёшево это как? Я не знал для чего я всё это спрашиваю, так как у меня в отеле была всего сотня баксов, работы не было совершенно и деньги которые я имел, грели мне сердце. Это был ключ к самолету, на котором я должен был вылететь в Москву.

–– Сто пятьдесят долларов. Всё работает. Бери, не пожалеешь.

Нервозность его прошла. Теперь он увидел во мне потенциального покупателя.

–– Аппаратура не новая, но всё функционирует. За эти деньги ты ничего подобного никогда не купишь.

Это правда, я никогда не смог бы купить, сразу три блока, пусть это и паршивенький «Техникс» за ничтожные сто пятьдесят. Недостающий полтинник я мог взять и у Галины. А воплей сколько!

–– Я взял бы да денег маловато. Если за сто двадцать?

Это была уловка, самообман. Я начал торговаться в надежде, что он откажет и сомненьям придет конец.

–– О,кей! Бери!

Почесав в затылке, я направился к выходу.

–– Хорошо идем, посмотрим.

Похоже я бросался в омут с головой и мне было не остановиться. Так всегда. Я потом буду себя ругать, но не в данный момент. Зная, что мне сейчас это железо не нужно я как кролик ползущий к удаву в пасть для себя уже всё решил.

На улице в тёмном переулке стоящем перпендикулярно «Адонису», притаилась легковая «Рено» тёмно-синего цвета. В ней сидели два молодых парня. Они были русские. Слушая их разговор, я понял, что они аниматоры из Белека, курортного местечка на берегу моря рядом с Анталией. Аппаратура лежала в багажнике машины. Документов на эти ящики, конечно, не было и надо было проверить в каком они состоянии.

–– Поехали во «Флору» посмотреть надо.

Я вернулся в «Адонис», очень быстро спрятал свои вещи вышел из отеля и сел в машину.

–– Ты знаешь.

Обернулся ко мне парень, с которым я договаривался.

–– Музыка классная и работает отлично.

–– Никакая она не классная. Дёшево, поэтому и беру.

Я не стал спрашивать, откуда она у них и почему они продают за смехотворную цену.

Во «Флоре» на тумбе около бара сидел «Убийца». Его так прозвали с лёгкой Лилькиной руки. Что бы нагнать жуть на персонал отеля она распространила слух, какой он зверюга, что этот милый в сущности человек с лицом настоящего мужчины серийный убийца, а он при ближайшем рассмотрении оказался добрым и спокойным малым. За стойкой стоял Мамед. При моём появлении он широко заулыбался и вышел в зал. «Убийца» развернувшись на высоком стуле показал входящим самую очаровательную гримасу на которую был способен. Время было позднее и они преспокойненько пили «Раки». Оба были навеселе и в превосходном состоянии духа. Увидев входящих ребят Мамед насупился. Делал он это смешно, поджал полные губы и стал смотреть исподлобья. Незаметно для других взял меня за руку и потащил в глубь ресторана за дверь в телевизионный холл, где я расписал стену ромашковым полем, лесом на горизонте и полуразвалившуюся избу. Сделав страшное лицо и косясь на дверь, он начал что-то быстро говорить по-турецки. Из его речи я понял только одно, люди с которыми я пришел, были далеко не святые, о чём я естественно догадался сам. Но мне постоянно приходится иметь дело с разными людьми и в силу профессиональной зависимости она не даёт права выбора рисовать одного, а другому отказать. Если бы я руководствовался подобными принципами, то давно остался бы без штанов. В Санкт-Петербурге мне приходилось иметь дело с явными бандитами, приезжавшими ради куража рисовать свои стриженые морды и своих миленьких дам которым было безразлично, откуда берутся бешеные деньги. Так неужели я испугаюсь каких то сопливых юнцов, которым вдруг припёрло продать аппаратуру в три, если не в четыре раза дешевле её истинной стоимости.

–– Мамедычь успокойся! Всё хорошо!

Я похлопал его по плечу.

–– Нет повода для беспокойства!

То, что я сказал он не понял совершенно, но тон и выражение моего лица привели его в обычное, благодушно-весёлое состояние.

Мамед как-то сразу пришёл в себя. Перестал дёргаться и таращить чёрные глаза. Мы вернулись в ресторан буквально через минуту, и наше появление было встречено лёгким почти незаметным вздохом облегчения.

Межблочных кабелей не было, и проверять пришлось без звука наблюдая за зелёными дисплеями аппаратов. По опыту я знал, на что следует обращать внимание и пришёл к выводу, что всё в порядке. Оставалось главное, убедить жену в необходимости приобретения этих железяк. Я попросил подождать и поднялся на третий этаж к нам в номер.

Галька лежала на кровати в халате и ела орешки. По всей видимости, чувствовала она себя прекрасно, животом больше не страдала, выглядела изумительно и была в отличном настроении. Мне стало её жаль. «Сейчас у тебя настроение из радостного превратится в настроение гремучей змеи, когда ей наступят на хвост». Подумал, я. А она безмятежно лежала с улыбкой на лице не подозревая какую гадость я ей приготовил. Мне не приходило на ум с чего и начать.

–– Как здоровье?

–– Прекрасно! А у тебя? Заработал, что нибудь?

Она перевернулась со спины на бок и, подложив под голову ладошку, поглядела на меня с интересом.

–– Ты какой то не тот. Что случилось?

Вопрос был задан невинный, но я не знал как лучше на него ответить.

–– Зайчик. Мне тут вещь предложили одну, и я думаю надо взять.

Она насторожилась, приподнялась на локте и перестала жевать.

–– Какую вещь? Ты постоянно что-то придумываешь! Сколько можно и что ты хочешь ещё купить?

Я подошёл к кровати и взял её тёплую руку.

–– Понимаешь, предложили аппаратуру раза в четыре дешевле её стоимости. Может это и глупость, но упускать такой шанс глупость ещё большая.

Она высвободила мою руку, села спустив ноги на пол и посмотрела на меня с сожалением как на больного.

–– Какой ты дурак! Боже, какой дурак! Тебе ведь на штраф нужно! Она обхватила свою голову руками и, взъерошив волосы встала.

–– Впрочем делай как знаешь.

Совершено неожиданно я почувствовал приступ злости. Какого хрена она со мной так разговаривает. Я что действительно идиот и не знаю, что делаю!? Я наклонился над её телом.

–– Ты совершено не понимаешь. Мне предлагают блоки «Техникс» за дурацкую цену. Без усилителя правда и акустики, но сто двадцать баксов не великие деньги, и не стоят они того чтобы грызть друг другу глотки. Сотня у меня есть. Добавь двадцатку.

Галька молча достала сумочку, порывшись достала бумажку и бросила её на кровать.

–– Подавись.

Не вдаваясь в дискуссии, я взял деньги и вышел. В душе возилась какая-то противная тварь. Маленькая очень ехидная тварь не позволяющая радоваться предстоящей покупке. Жена была, конечно, права, я совершал необдуманный поступок. Сейчас мне эти деньги были нужны на штраф, который я должен был заплатить в аэропорту за просроченную визу и она боялась, что в случае моей неудачной поездки в Москву, я не смогу снова въехать в Турцию. Но у меня оставалось ещё четыре рабочих дня и я верил, что умудрюсь заработать нужную сумму.

Парни сидели в ресторане и преспокойно смотрели телевизор. Аппаратура лежала на столе, за которым мирно курил «убийца» а Мамед оформлял номер для юной проститутки около которой в нетерпении переминался господин солидного вида. Тихо играла турецкая музыка. Идиль была полной. При моём появлении никто даже бровью не повёл, только девица бросила на меня заинтересованный взгляд. Не успев переспать с одним, она уже искала очередную жертву. Я подошёл к столу, где покоилось то из-за чего мы с женой столько лет конфликтовали. Она всегда относилась с ревностью ко всем моим увлечениям, будь то музыка, фотография или что нибудь другое, если это что-то не приносило существенного дохода. Она меня ревновала в буквальном смысле этого слова ко всему что являлось моим пристрастием. Ругалась, закатывала истерики, требовала, чтобы я прекратил заниматься ерундой, не тратил деньги впустую, больше работал и уделял ей больше внимания. Возможно она была права, ей как истинной стопроцентной самке не хватало от меня совсем немногого. Обожания, преданности и, наверное, полного подчинения. В этом она преуспела не мало. Я почти совсем перестал читать литературу, а в силу моего абсолютного неприятия ругани и склоки, совершенно не вступал в дебаты, если она не переходила рамок взаимного уважения. Вот и эти напичканные электроникой ящики стали сегодня причиной нашей размолвки. Прискорбно, но факт. Все мои попытки создать уют подчиняясь своей логике не находил отклика в её сердце. Я, наверное, жуткий болван, но как не парадоксально наступал момент, когда мои железяки не только приносили пользу, но в трудные времена были финансовой поддержкой. Фотоаппарат, например, помог мне выжить в Норильске. Фотографируя продавцов я делал их портреты и на этом зарабатывал. Пути господни неисповедимы, может случиться, что и сегодняшняя покупка станет для меня единственной помощью в этом непредсказуемом мире.

–– Как? Берёшь?

Они подошли сзади, когда я в задумчивости рассматривал аппаратуру.

–– Да. Я её возьму. Держи.

Я протянул им деньги. Теперь мне надо было отнести это хозяйство наверх. Всё вместе оно не превышало и восьми килограмм. Получив доллары, пацаны сразу ушли, а за ними. Окинув ресторан взглядом, ушла в номер и «влюблённая» пара. Не приставая к Мамеду с просьбой о помощи я взял покупки в охапку и пошёл наверх. Коленом открыв ручку двери в номер я зацепился ногой за порог и ввалился в наше жилище. Галка по-прежнему лежала на кровати и с улыбкой полной сочувствия наблюдала за моими телодвижениями.

–– Я вижу твои старанья не пропали даром. Поздравляю! Что ты ещё хочешь здесь приобрести? Может быть телевизор или холодильник? Она покоилась в непринуждённой позе на краю кровати. Одну ногу закинув на другую с издёвкой поглядывая на меня и шевеля нападикюренными пальчиками. При этом не забывая жевать орехи.

–– Кто нибудь видел, как ты покупал всё это? Она показала ногой в сторону аппаратуры и зевнула.

–– Видели.

Огрызнулся я.

–– Мамед и «Убийца».

–– Отлично! Ты как будто не знаешь что «Убийца» работает в «Оfo» и Каану готов задницу лизать, а аппаратура наверняка оттуда. Они её сегодня предлагали Стефану, но он не такой идиот как ты. Отказался.

Она встала.

–– Аппаратура не из «Ofo». Я слышал их разговор. Они из Белека.

Я устанавливал блоки один на другой и не видел как она одела босоножки как она ничего мне не сказав тихонько открыла дверь и вышла из номера. Я ещё что-то говорил, доказывал, приводил всевозможные доводы в оправдание своего поступка, а её уже не было. Она испарилась.

Настроение у меня было отвратительное и, спускаясь в ресторан, я ругал свою жену последними словами. Мне до чёртиков надоело наше с ней противостояние и необходимость каждый раз защищать свои действия. Злость у меня была не только на неё. Сколько раз за время нашей совместной жизни я пытался вылезти из состояния финансового голода. Хотел сделать какое нибудь стоящее дело и поправить наше положение. Хотел придумать другое более спокойное и прибыльное занятие. Мало кто из людей подозревает, как трудно порой работать уличным художником портретистом. Летом хорошо. Мы как воробьи. А зимой когда снег и дождь, а мороз иногда достигает минус пятнадцати и ниже приходиться рисовать и не, потому что кто-то приказывает. Там свой коллектив своя атмосфера, в которой дышится легко и нет начальников. Ну а если не будешь выходить на панель сам виноват, останешься голодным. Многим наша профессия кажется лёгкой, несерьёзной и не обременённой никакой ответственностью. Считают, что деньги мы получаем ни за что. Есть, конечно, понимающие. Один человек высказался по настоящему метко в отношении нашей работы, мой тёска из Норильска. Туда меня занесло в поисках заработка на удивление всех без исключения художников Невского проспекта. Хотел в Германию, а попал в Заполярье. Как-то раз сидя дома у этого здоровенного мужика и попивая чай мы разговорились. Он с удивлением спросил как я могу зарабатывать деньги таким образом ведь каждый портрет это экзамен. Не сдашь, денег не получишь. Меня тогда очень поразило это сравнение. Откуда он абсолютно далёкий к моему делу человек мог понять трудности нашей профессии.

Галина ушла тихо ничего не сказав дав этим понять насколько пренебрежительно она относится ко всему что касается моих интересов. Всё шло к разрыву, и наши отношения благополучно катились в пропасть развода.

Ей было досадно наблюдать мои поражения. Я бросал её одну уезжая в Норильск, на Кипр, в Хорватию ища приличный заработок и почти везде я опаздывал. Чужим художникам рисовать не разрешали. Хочешь рисовать, плати налог. Не можешь платить вали по хорошему или просто отдыхай. Времена, когда твой фейс могли изобразить лишь в Париже на Монмартре давно прошли. Сейчас почти во всех странах и крупных городах свои маляры и устраивать соревнования на конкурсе «Лучший портретист» с иностранцем никто не хочет. Людям не до творческих изысканий. Жизнь везде не мёд и все хотят заработать без лишних проблем, а уж русские, а тем более Питерцы или Москвичи проблемы эти просто генерируют. Хорошая школа, привычка работать в исключительно трудных конкурентно тяжёлых условиях доставляют другим менее опытным художникам массу неприятных ощущений. Здесь их был целый сплав. От элементарной жадности до зависти.

В ресторане куда так по-английски сбежала Галина был музыкальный полумрак и прохлада. Моя жена изображала обиженную принцессу и даму дипломата в одном лице выполняющую колоссальной тяжести работу касающейся моей покупки. Эта женщина сумела таки сделать приобретение аппаратуры из обычного поступка в преступный. Когда я подошёл к бару, она демонстративно заказала у Мамеда «Раки».

–– Не наливай.

Я отвёл его руку с бутылкой от её фужера.

–– Мамед не слушай его! Наливай!

И с искажённым от злобы лицом выплеснула в мою сторону.

–– Что обосрался!?

Я промолчал и только выползшая откуда-то снизу ярость захлестнула моё существо. Я от неё ожидал всего, но не этого. Забыть будет сложно. Слишком хорошо запечатлелось в моей памяти её лицо, искажённое злобой и ненавистью. Такой я её ещё не видел и этого ей никогда не смогу простить. Сплюнув, я ушёл.

Через час она пришла в номер, молча разделась и легла рядом. Покуражилась она на славу. Иногда мне кажется, что жалея её, я унижаю себя, делая хуже нам обоим. Она привыкла к безнаказанности. Виртуозно этим пользовалась и в своём хамстве перестала видеть границы.

С самого начала весь прошедший день был более или менее удачным. Я закончил работу над портретами, узнал точную дату вылета в Москву, купил технику за сносные деньги и лишь в самом конце этих беспокойных суток мне не повезло. Человек, который по идее должен быть мне самым близким всё испортил. Был близким. После минувшего скандала во мне сломалась тонкая как паутина пружинка и я никогда не смогу к ней относиться по-прежнему. Нужно было рвать. Спорить и убеждать мне надоело. Это было со мной давным-давно, когда были живы мои друзья и подруги, когда я верил что в споре рождается истина и только кулаком можно доказать кто из нас прав. Она прекрасно знала, что я её никогда не трону и не боялась моего гнева. Очень многие принимают человеческую покладистость за слабость, а уступки за трусость и тут же начинают забираться к тебе на шею. Так и у нас с ней. Впрочем, снисходительными к женским слабостям могут быть лишь те мужчины, которые любят женщин. Я их люблю и часто закрываю глаза на выходки «слабого» пола. Ничего хорошего мне это не дало. Сколько раз я собирался уходить и уходил, но каждый раз уступая её мольбам возвращался, игнорируя известное. «Уходя, уходи»!

Глава 4

Сегодня утром мне торопится, было некуда и, проснувшись в десять я валялся на кровати, бессмысленно уставившись в потолок. Рядом разбросав по подушке белые волосы, спала Галина. Повернув голову, я рассматривал её лицо и тело прикрытое лёгким одеялом. Какая она безмятежная, мягкая, с загорелым плечом выглядывающем из под вздёрнутого рукава ночной рубашки. Вот так всегда. Когда я её вижу мне становится спокойно и хорошо, но не сейчас. Разглядывая её лицо я пытался понять, как может эта женщина подобно хамелеону мгновенно превращаться в огнедышащую химеру и извергать аналогично вулкану чудовищную хренотень с применением уличного сленга. Видимо почувствовав мой взгляд, она едва приметно шевельнулась, веки её дрогнули и приоткрылись. Сонный взгляд покрытый пеленой не прошедших ещё сновидений был ленив и томен. Закрыв глаза она прошептала.

–– Почеши мне головку.

Я думал она отвернется, сделает недовольное лицо, но не чуть не бывало. Её тихий голос содержал в себе нотки каприза и кокетства. Она даже не думала вспоминать прошедший вечер, а я готовый дать отпор её словоизлияниям был опять выбит из агрессивного состояния, был повержен её мягкостью, теплотой и почти забыл её вчерашние выходки. Ругая себя за свой характер, я для себя уже всё решил. До отъезда остались считанные дни, и портить в конец и без того хреновые отношения мне не хотелось. Пусть останется хоть видимость благополучия. Я протянул руку и, положив её голову к себе на плечо привлёк к себе. Поерзав, она прижалась ко мне всем телом.

–– Ты знаешь, что мне сказала вчера Лилька?

Галка покрутила головой устраиваясь удобней.

–– Почеши мне за ушком.

–– Ну, и что умного она могла тебе сказать?

–– Она сказала, что я порядочная дура и богатой никогда не стану.

При этом Галька смешно надула губы.

–– То, что ты дура я сомневаюсь, а вот насчёт богатства она наверно права. Откуда ему взяться? На этих портретиках состояния точно не сделать. Но ты не расстраивайся, нищей не будешь. Я думаю, что когда я вернусь, мы устроимся в какой нибудь отель-клуб на полторы тысячи человек. Там и заработаем. На эту тему я хочу поговорить с Ленкой танцовщицей. У неё же есть этот усатый турок. Али кажется. В «Адонисе» мы никогда денег не сделаем. Это уютная дыра и всё.

Галька молчала подставив свою голову и мечтала о чём-то своём. Я мог представить ход её мыслей. Со мной, как она наверное думала ей ничего не светило. Постоянное скитание, вечное несбыточное желание иметь столько денег, чтобы о них не думать. Заниматься чем нибудь возвышенным. Посвятить себя живописи или болтовне с соседями я не знаю. Женщин отличает от мужчин совершенно феноменальная хитрость, лукавство и цинизм. Моя не лучше. Я даже не знаю, был ли я для неё кем-то большим, чем маленький эпизод в этой жизни. Но, зато я совершенно точно знаю, что всю жизнь она мечтала найти принца. Кем по национальности он будет мне кажется ей было до лампочки. Негр, араб или китаец. Лишь бы ласкал и денег давал. Это аморально? Да, но только не для неё. Если женщина делает в понимании мужчин «Аморальные» поступки, все её осуждают. Но ведь это её мораль женская и она сильно отличается от морали сильного пола. А весь наш мир, как известно живет по мужской. И получается что баба грязная, подлая, жадная. Мы не просто разнополые. Принципы, цели, чувственность, качество зрения, обоняния и слуха всё настолько разное, что о полноценном блистательном союзе можно лишь только мечтать. Редко когда он происходит. Уж очень мало кто из мужчин пытается понять и любить эти существа, невзирая на явные пороки. Аналогия с кошкой, которая ходит где хочет, ворует, что ей нравится и ласкается к тому, кто ей больше всех приглянулся. Нас это бесит. Своими «Умными» мозгами мы не хотим понять нежное создание. Нам невдомёк, насколько киса от нас отличается и если она пакостит, то лишь с точки зрения человека.

Я могу понять женщин и это не очень сложно. Нужно лишь поставить себя на её место. Вот здесь всю нашу мужскую нравственность будто языком кто-то слизнул. Мужики придумали свой кодекс чести и по-другому жить не хотят. Ведь так удобно. Не надо терзаться сомнениями и искать оправданий. Проще обвинить не понимая. Мы как существа с разных планет. Понять то я понял, но делать как принято у женщин не смогу. Потому что мужик и никому от моего понимания не легче. Я всё равно захочу оставаться один, чтобы подумать и решить свои проблемы, а она будет мучиться от одиночества, и по своей женской этике искать тепла, и понимания в другом месте, и с другим мужчиной, а может и с женщиной. Она сделает это потому, как ничто не заменит внимания и лёгкого прикосновения к телу, потому что мы живём очень мало, а нам хочется очень много. А жизнь до безобразия коротка.

Я, к сожалению не могу заниматься делами, отдавать себя своим интересам и постоянно ублажать женщину которую люблю. Находиться всё время при ней и говорить исключительно приятные вещи. Музыка, фотография, живопись с портретами, литература и супруга. Я не могу пойти на все четыре стороны. Разорваться на части как чёрный маг из сказки «Волшебная лампа Алладина». Я просто сойду с ума. Сейчас мне придется уехать, а она останется здесь и будет искать утешения с другим. Станет обвинять меня в том, что я её бросил одну, о ней не забочусь и вообще стопроцентный мерзавец. Она будет обвинять меня в своё оправдание и для того чтобы оправдаться в глазах посторонних. Женщины гибки. Но это ещё впереди. А сейчас Галина предлагала мне сделку. Я с ней расхожусь, она выходит замуж за турка берёт турецкое подданство, потом она расстаётся со своим липовым мужем и снова вступает в брак со мной. Смысл столь замысловатых манипуляций с гражданством очевиден. После того как она станет «турчанкой», я смогу вместе с ней преспокойно ездить из России в Турцию и обратно столько, сколько нашей душе будет угодно, не обременяя себя ежемесячным пересечением границы для получения визы. Это предложение было мило с её стороны, но она форсирует события. Всему своё время. А вообще мне доподлинно известно, что браки, как правило, не восстанавливаются. Когда люди расходятся пусть и фиктивно, нормальных человеческих отношений уже не вернуть. Отторжение происходит на уровне подсознания. Женщины, как и мужчины очень дорожат своей независимостью, а когда происходит развод пусть и из благих намерений, червяк свободы будет грызть постоянно и малейшая ссора может подтолкнуть на глупость. Измену. Глупость ли это? Для кого-то прелюбодеяние является единственным утешением в этом мире, когда жизнь однообразна и скучна. Очередной мужик подарит чувство новизны острых романтических ощущений. Флирт с непременными цветами, шампанским и прочими радостями непредсказуемых приключений. Это приятное путешествие в иллюзорный мир неизвестных ещё наслаждений. А муж! Разве можно сравнить!? Рутина! Поцелуи, не приносящие радости. Тело знакомое до миллиметра. Ничего нового, никаких открытий. Фиктивный развод даёт право на измену. Оправдание есть. Мы не муж и жена. Уж если разводится, то бесповоротно или не делать этого вовсе. И вообще, что это за глупость менять гражданство. Может ещё и вероисповедание поменять? Я с женой существую как бы в параллельном мире. У неё со мной цели почти одни, вот только пути к их достижению разные. А если честно. Мне эта Турция встала поперёк горла. Да здесь тепло, море и горы. Красиво! По сравнению с Питером рай земной. Заработок здесь неплохой, но не более того. Скучно здесь. И я не хочу в отличие от жены всю жизнь проторчать на портретах. Живопись тянет. И ещё я думаю в голове у неё вовсе не портреты, и лежать на моём плече ей осталось совсем чуть-чуть. Развода нам не миновать и отнюдь не фиктивного.

Галка опять стала крутиться.

–– Ну, ты меня совсем не чешешь и ничего не говоришь.

–– Я думаю, твоя Лилька не так и умна. Ей просто повезло с этим отелем, а так дура дурой. Усилитель для мобильников на крышу хочет поставить. Для здоровья вредно? Вредно.

–– Говорят очень.

–– Хозяин приедет и шкуру с неё снимет. Ведь это не сарай всё же, а отель.

–– За эту антенну она получит пять тысяч баксов. Ей долги надо отдавать. Она же пропила с Кааном пол отеля и надо как-то компенсировать.

–– Конечно, и после этого она считает себя умной. Глупость компенсировать невозможно. Они с Кааном только в одном умны. Попользоваться и не заплатить.

Это была чистая правда. Совсем недавно она со своим турецким другом неделю отдыхала в горах, каталась на лыжах. Они пили, ели и, в конце концов, сбежали с этого курорта ни хрена не заплатив. У Лильки хватило глупости, рассказать об этом воняющем дерьмом случае моей жене.

Мне надоело почёсывать её за ухом. Не поросёнок переживет. И я решил встать с кровати. Она отреагировала на это спокойно. Свернулась калачиком и, высунув свой нос из-под одеяла молча за мной наблюдала. Потом неожиданно легла на спину и, закинув руки за голову, сильно потянулась, выгнувшись всем телом.

–– Сходи вниз и принеси кофе. Только купи «Голд».

Я одел джинсы, похлопал себя по карманам и удостоверился, что деньги есть.

–– Хорошо, сейчас принесу. Ты к морю сегодня идёшь?

–– Конечно. Как оно без меня?

Она засмеялась и потянулась рукой к радиоприёмнику.

–– Мне, пожалуйста, без сахара.

Было уже около одиннадцати. Я спустился вниз столкнувшись по дороге с молодой девчонкой уборщицей. Лилька очень ловко придумала, а вернее взяла пример с других не очень порядочных владельцев отелей она совершено не платила персоналу. Люди довольствовались лишь питанием на кухне, а когда они начинали требовать своё кровное, наша мадам их попросту выкидывала на улицу. Не хочешь ждать денег, проваливай. За короткий срок нашего здесь проживания в отеле сменилось три уборщицы и два рецепциониста. Мы не могли понять, почему уходят симпатичные молодые работники бросают «Флору» а потом дошло, что Лилиан их просто кидает на деньги. Вот и эта молоденькая турчанка когда я встретил её на лестнице напевала какую то песню совершенно не подозревая что скоро будет плакать. Я с женой избежали этой участи лишь потому, что нам от неё денег было не надо. Мы платили ей, а не она нам. Я своей мазней, а Галька болтовнёй и поэтому могли пока не переживать.

В ресторане, за угловым столиком около окна сидела «хозяйка» с чашкой кофе. Настроение у неё было «превосходным». Она кивнула мне в знак приветствия и натянуто улыбнулась. Я посмотрел в сторону бара и увидел Каана. Он с умным видом шелестел разложенными перед ним документами. В банкротстве «Флоры» этот небольшого роста человек принимал самое активное участие. Похоже, он и не собирался прекращать этого «Волшебного» действа. Рядом с ним переминаясь с ноги на ногу стоял Мамед, а если всё-таки правильно то Мехмет. Человек этот был с добрым сердцем и золотыми руками. Он умел всё. Прекрасный повар, рецепционист, электрик, маляр и работник котельной. Он всюду успевал и никому никогда не отказывал. Без него не обходилось ни одно мероприятие. Пожалуй, это был единственный человек, который получал от Лильки, какие то деньги. С жутким скрипом, правда. Каан тоже увидел меня, но не удосужился даже кивнуть в знак приветствия. Он как собака чувствовал к себе наше отношение и если бы не моё художество, то мы давно были ли бы вышвырнуты из отеля. Я прошел мимо него и вышел на улицу. Магазин находился рядом. Купив четыре пакетика кофе и пачку турецкого «Марлборо», я вернулся в отель по пути захватив в соседнем магазине аппетитно пахнувшую буханку хлеба. За баром я взял пару блестящих чашек добавил себе чуть сахара залил всё это кипятком и, поставив это хозяйство на поднос понёс наверх.

Я ввалился в номер, слегка расплескав по подносу кофе.

–– На радость моя. Пей!

Галка сидела напротив зеркала и крутила себе волосы, создавая новую причёску. Фантазии на эту тему у неё было хоть отбавляй. Она любила свою гриву и гордилась ею. Её волосы были очень густые и пышные, имели цвет чайной розы и гармонично сочетались с бархатно-бронзовым загаром. Постоянно проводя свободное время на пляже, а этого времени у неё было предостаточно, она приобрела великолепный цвет кожи и это тоже являлось предметом её гордости. Она впитывала в себя Средиземноморское солнце и воздух, наслаждаясь морем с такой радостью и страстью, на которую способен лишь человек наделённый бесконечными резервами оптимизма, и жизнелюбия.

–– Ну, спасибо, дорогой! Услужил!

–– Пей на здоровье!

Она ещё раз поправила причёску. Посмотрела на неё справа, потом слева и удовлетворённая протянула руку за чашкой.

–– А ты пойдёшь со мной?

–– Конечно. Делать до вечера всё равно нечего напоследок позагораю. В Питере ещё холодно и солнце там не то. Ты сегодня слушала приёмник? Как там погода?

–– Он только шипит. Россию вообще не слышно. Как ты думаешь почему? Может быть глушат?

Я допил кофе и поставил чашку на пол.

–– Кто нас глушить будет? Кому мы нужны? Пойду, покурю.

Выйдя на балкон, я посмотрел вниз с третьего этажа. Прямо напротив наших окон возвышалась стена соседнего отеля. Это был как раз тот «Энтур», через который я заказывал авиабилет. Чуть правее около его входа стоял большой автобус и группа молодых мужчин. Насколько я знал это была белорусская сборная по футболу. В этом виде спорта я ни черта не понимал и мне было глубоко безразлично, who is who? Вот уж кто и фанатеет от футбола так это турки. Когда проходит матч и играет их сборная, то улицы вымирают в транспорте заметно меньше народа и, наверное, всё мужское население страны сидит у телевизоров. Слава богу к числу болельщиков я не отношусь и ни к какой команде не испытываю священного трепета.

Покурив и вдоволь насмотревшись на звёзд мировой величины, я вошёл в номер и увидел что мой «Заяц» уже готов идти на пляж. На ней была маечка ярко красного цвета, коротенькие шорты цвета хаки и такого же цвета босоножки на пробковой подошве.

–– Я смотрю ты готова?

–– Да, ещё минутку и всё.

Она старательно подкрашивала свои крупные губы.

–– Зачем красишь? Всё равно смоешь.

Она быстро сверкнула в мою сторону чёрными глазами.

–– Помада водостойкая.

Через минуту мы уже спустились в ресторан и каково же было моё удивление, когда внизу вместо Каана я увидел Дона Педро. Он приспокойненько сидел вместе с Лилиан и пил чай. Этот господин в отличие от предыдущего улыбнулся, показав ряд не совсем ровных, прокуренных зубов и кивнул нам в знак приветствия. Куда испарился Каан можно было лишь догадываться. Лилька сидела на стуле с опущенными глазами, прямо будто проглотив кол и лениво помешивала чай. Мы прошли мимо и на улице увидели Стефана болгарского музыканта. Этот тип был примечателен тем, что почти в совершенстве знал несколько языков, был очень худ и высок, имел большую, лысую похожую на бильярдный шар голову носил круглые очки а-ля Леннон и безумно любил выпить. Лильке он помогал совершенно безвозмездно. Безвозмездная помощь с его стороны заключалась в том, что он делал для неё полную аранжировку музыкальных произведений, записывая всё это хозяйство на минидисковую деку. Ей же на сцене оставалось делать лишь видимость, имитируя игру на синтезаторе. На этом его помощь не кончалась. Он ездил за неё играть в «Ofo» когда у этой дамы приключался неожиданный приступ меланхолии или что бывало достаточно часто неожиданные катаклизмы в бурных отношениях с любовниками. Вот за такие поездки она по обоюдной договорённости должна была платить, но каждый раз Стефану с трудом удавалось получить с неё деньги. Сейчас он сидел в плетёном кресле вытянув длинные ноги и пил пиво турецкого разлива.

–– Привет! Как?

Он разглядывал нас сквозь очки и чуть щурился.

–– Вы куда? К морю?

–– Да. Пошли с нами. Бери пиво, там допьёшь.

Он отрицательно покачал головой.

–– Нет. Идите у меня и так много работы.

Галька безнадёжно махнула на него рукой.

–– Опять для Лильки трудишься? Ладно. Оставайся пьяница, а мы пошли.

Она взяла мою руку и потянула к выходу.

–– Идем, позагораешь. С этими портретами ты совсем позеленел.

Мы спустились по маленькой винтовой лестнице не видной от дороги, к строящемуся отелю. Миновав здание из стекла и металла и пройдя вниз метров сорок мы оказались на краю пропасти, у подножья которой находился «дикий» пляж, куда с таким удовольствием бегала моя жена. Туда вела ещё одна очень крутая лестница, причудливо изгибаясь, она неровным серпантином спускалась вниз поросшая по краям жёлтым, пожухлым от солнца кустарником.

–– Дай мне руку. Вот ты даже не знаешь, что твой зайчик вчера чуть не упал. Хорошо, что за мной следом шёл Вахо и он успел меня удержать. Быть бы тебе сегодня вдовцом.

–– Так ты смотри хоть изредка себе под ноги! Я же не могу ходить за тобой как на привязи. Ты только и смотришь, как на тебя реагируют мужики, и больше ни хрена не видишь.

Она сделала вид что обиделась и, выдернув свои пальцы из моей ладони побежала вниз смешно отставив задницу.

–– Сейчас не грохнись!

Когда, я спустился, она успела разложить большое ярко-красное полотенце с белой надписью «Ferrari» и укладывала на него своё загорелое тело. На ней был открытый купальник абрикосового цвета, гармонично сочетавшийся с волосами, помадой и кожей. Долго стоять в этом микроклимате одетым было невозможно, и я, быстро сняв одежду лёг рядом с Галькой.

–– Подвинься красотка!

Я так и не стал купаться, не было настроения. Провалявшись рядом с ней около двух часов и умирая от скуки, я ушёл в отель, где было ещё хуже.

Оставшиеся до отъезда дни прошли на удивление спокойно. В Анталии стало ещё теплей, а море, щедро одаряя всех своим блеском, плескалось лениво спокойно, приглашая желающих сойти с ума. Таких было ещё мало, но среди этих любителей флирта и раннего загара была и моя супруга, весело проводящая целые дни на маленьком закрытом пляже. С каждым днём по отношению ко мне она становилась всё безразличней. Готовясь к разлуке заранее вычёркивала меня из своего реального окружения. Я как бы перестал для неё существовать, я был фантом, которого не надо боятся и можно не замечать. Она забывала что я существую и, возвращаясь с пляжа делала удивлённо-радостное лицо. На работу мы ходили вместе болтая о всевозможной чепухе а иногда шли молча чувствуя неловкость оттого что всё уже высказано а то о чём нам с ней хотелось говорить содержало в себе некое «Табу» за которым притаилась очередная ссора и взаимные упрёки. Наша совместная жизнь скоро подходила к концу. Я уезжал. Галина же верила в успех моей поездки слабо и молчала. Наверное потому, что не хотела совсем разрывать и без того хилые отношения. Всё катилось тихонечко в пропасть, и я боялся нечаянным словом ускорить этот почти неминуемый разрыв. Мне кажется, что тянули мы эту лямку по инерции. Нас давно не связывало ничего серьёзного. Совместных детей у нас не было, музыку мы любили разную, вот только в портрете оставались места наших общих интересов, по которым мы с неожиданным упоением начинали загуливать, но это происходило всё реже и реже. В конце концов, ничего вечного в нашей жизни нет. Жаль только что она скоро кончится, а остаток паршиво жить одному ведь мы отдали друг другу почти семь лет привыкали безнадёжно долго и многое узнав, решили, что вполне можем обойтись друг без друга. Наивные! Я знаю, что будет плохо. Пока наши отношения продолжают висеть в воздухе, мы можем смело творить глупость за глупостью. Заниматься мазохизмом и купаться в придуманной самими собой свободе. Хорошо если кто нибудь из нас двоих наиграясь ею, захочет рабства и найдёт его, но рабовладельцы вначале обычно смотрят на зубы, а уж потом совершают сделку.

Потихонечку совсем незаметно подошло двенадцатое марта день моего отъезда. На работу мы ходили исправно, но нам не везло «приличных» денег я не сделал и на штраф у меня не было. Успокаивало только то, что меня всё равно должны выпустить из страны. Нам сказали, что тот, кто не имел денег на штраф при выезде, должен будет его заплатить снова въезжая в Турцию.

Галина как обычно собираясь на пляж покрутилась перед зеркалом, выпила чашку кофе, которую принёс Мамед и вдруг неожиданно заявила.

–– Не пойду никуда. Ты уезжаешь. Когда увидимся!

Я посмотрел на неё и улыбнулся.

–– Что с тобой? А знаешь, ведь это приятно. Трогательное внимание. Но увидимся мы скоро. Числа двадцать четвёртого, я уже буду здесь. От меня ты даже отдохнуть не успеешь.

Я лёг на кровать и подложив руки под голову прищурил глаза.

–– Не говори чушь я от тебя не устала, но мне надоели твои бесконечные фокусы. Ты вспомни Голландию. Сколько мы с тобой ругались из-за этих зажигалок, потом дурацкая мельница, которую ты купил по дороге в Амстердам я хотела совсем другую, деревянную, но ты сделал по-своему, так как посчитал нужным. Ты транжир, каких свет божий не видел. Ведь надо сначала посоветоваться. Я тебе кто, жена или домработница? Теперь вот эта аппаратура! На кой чёрт она тебе нужна? Усилителя нет, колонок нет, что ты вообще собираешься слушать? Но ведь ты впёртый всё остальное тоже купишь, и мы опять останемся без денег. Тебе уже скоро полтинник, а ты всё в игрушки играешь!

Она замолчала, сердито вытаскивая из шкафа большую чёрную сумку. – Ты аппаратуру будешь брать или оставишь здесь?

Приоткрыв глаза, я поёрзал на матрасе. После загара спина сильно чесалась, и я сильно пожалел, что у меня нет таких рук как у шимпанзе.

–– Возьму.

–– А пиджак?

–– Конечно. Это по-моему единственная приличная вещь которую я имею.

–– Зря. Кто же берёт хорошие вещи в дорогу!

Я снова прищурил глаза наблюдая за ней, и видел большую, белую бабочку которая хаотически размахивая гигантскими крыльями хотела меня сожрать.

–– Хватит Заяц. Давай ты меня проводишь без этих дурацких упрёков. Я всё-таки улетаю тринадцатого и чем чёрт не шутит!

–– Брось ты! Я тринадцатое люблю.

–– Правильно. Женщины, а в особенности с прибамбасом, склонные к мистике и разврату любят эту цифру.

Она повернулась ко мне и, сделав круглыми свои чёрные глаза рассмеялась.

–– Это говоришь мне ты!? Старый, облезлый кот! По сравнению с тобой я невинная монашка. Кто крутил сразу с двумя и бегал голый по снегу от одной к другой! Молчи уж лучше. Собирай вещи, что разлёгся?

Галка схватила меня за руку и, пытаясь поднять, упала прямо на меня. Её густые белые волосы выплеснули мне в лицо слабый запах духов и накрыли своей тяжестью. Очень близко было дыхание большой бабочки. Крылья её слабо сопротивлялись.

–– Пусти! Не надо…!

Глава 5

Провожать меня на вокзал Заяц не поехала. Посадила на маленький неказистый автобус называемый в Турции «Долмушь», поцеловала на прощанье в щёку помахала лапкой, и всё. Будто, я уезжал на работу или на рынок за продуктами. Наше расставание произошло вполне буднично, не так как показывают в индийских фильмах, без слёз и заламывания рук. Она проводила меня, как провожает проститутка ненужного уже клиента. Когда всё заплачено, удовольствие получено и надо проститься так, чтобы соблюсти этикет. Галина ни разу за семь лет совместной жизни меня даже не встретила. Провожать провожала, но не встречала, откуда бы я не возвращался, видимо считая, что я не достоин такого внимания. А может быть оттягивала встречу боясь посмотреть мне в глаза. Я не знаю, какие тайные силы движут моей супругой. То ли это комплекс трудного детства, или страх показать свою слабость и чувства, если они есть, конечно. Она создала для себя свой только ей понятный мир, в котором роль мужчины заключается в примитивном покорстве доставлении плотских наслаждений и конечно главную роль, роль быка-добытчика и телохранителя. Уповая на свои фантазии, она скандалила почти со всеми художниками Невского надеясь на мою поддержку. Так оно и было пока я не понял, что виновницей местных катаклизмов являлась она сама. Галина умудрилась поссорить меня со многими моими друзьями. Она очень переживает, если мои поступки не вмещаются в каноны её представлений о супружеской жизни. Я думаю, что в своих мечтах она хотела бы стать Амазонкой. Может я ошибаюсь? А на самом деле она просто устала от бесконечных проблем встающих на пути российских женщин. Столько лет! Пол жизни, отдать своим дочерям в надежде получить хоть малюсенькую компенсацию за бессонные ночи за оплачиваемые посещения репетиторов и не получить ничего взамен. Но рожают для забавы и еще, потому что так принято. Долгосрочные ставки на своих детей делать опасно. Это не лошади на ипподроме, когда тебе точно могут сказать какая из них придёт к финишу первой. Дети тайна. Они непредсказуемы, хотят свободы и любят совсем не тех, кого любим мы. Не нам решать с кем жить нашим детям. Умные советы здесь бесполезны и даже вредны. Хотя не мне и судить. Я растерял своих детей вместе с жёнами уже давно, и даже не знаю чем они занимаются и чем дышат.

Говорят, что время и расстояния лечат. Сейчас я не могу хладнокровно рассуждать о своей жене. Бывают моменты, когда я её ненавижу, бывает, обожаю, но, к сожалению всё реже. К каждому человеку в определённый момент можно относится по-разному. Взгляд зависит от того через какую грань призмы на него смотреть. Виноват я лишь в том что мало уделяю ей внимания и слишком часто оставляю одну а она, превращаясь в бедную овечку, загуливала так как ей подсказывала её женская сущность. А я не пастух.

«Долмушь» протащил меня по тёплым с запахом пыли улицам Анталии. Мимо безликих железобетонных коробок жилых домов, мимо величественных и не очень мусульманских мечетей очень приятных на вид административных зданий и блестящих из стекла и металла шикарных отелей. Дорога до автостанции прошла незаметно. Автовокзал в Анталии большущий и напоминающий огромную разорванную пополам неправильной формы букву «Г». Я приехал как раз вовремя, мой автобус уже стоял на посадочной площадке. Из багажа у меня были только большая дорожная сумка и портреты, упакованные в плотный картон. Автобус, здоровенный «Мерседес» осторожно покачиваясь, вырулил со стоянки ровно по расписанию в шесть часов вечера. Небо уже начинало темнеть и далёкие горы тёмными силуэтами врезались в алые от заходящего солнца перистые облака. Было почти совсем темно, когда мы миновали последние городские постройки.

Меня посадили в самый конец салона рядом с окном, в котором я не черта не видел. Рядом со мной сидел плотного телосложения турок примерно одного со мной возраста. Он пытался со мной заговорить но, поняв тщетность своих попыток, умолк и сложив на коленях кисти рук закрыл глаза делая вид, что спит. Наше путешествие предстояло быть долгим, приблизительно двенадцать часов и чтобы чем-то себя занять я уставился в чёрное окно, за которым стремительно проносились придорожные огни.

Поездка была утомительной. Лишь изредка, через каждые два, два с половиной часа автобус делал остановку, и разомлевшие пассажиры выползали из салона кто покурить, кто перекусить в привокзальном ресторане, а кому-то просто хотелось размяться. В Афьоне, куда мы прибыли глубокой ночью я купил коробку турецких сладостей и пару пакетиков арахиса. Мерседес опять скользнул на освещённую фарами трассу, а я, прислонив голову к стеклу стал методично, как корова жевать орехи. За всю дорогу я вздремнул лишь раз перед самым Афьоном.

Когда мы подъехали к Стамбулу начался рассвет. Город этот воистину велик. Раскинув лабиринт магистралей, как гигантский кальмар свои щупальца он протянул их на огромной территории. Уже на въезде в город по обеим сторонам дороги вереницей потянулись промышленные здания, бензозаправки, жилые дома и весь он расположенный на пологих холмах производил впечатление мощи, если это слово можно применить к городу. Казалось огромное скопление людей на относительно маленьком пространстве, излучало колоссальное количество энергии. Бывшая Византия, затем Константинополь ставший столицей Римской империи позже им овладели латинские крестоносцы, а уже потом воинственные турки захватили его и переименовали в Стамбул. Мне не повезло, я был сонный и не понял, пересекали мы Босфор или нет. Мраморного моря я тоже, к сожалению не видел. Водитель гнал машину с бешеной скоростью будто боясь опоздать на свидание и мы прибыли к месту назначения раньше на целый час. Автовокзал, а по-турецки «Отогар» мне совершенно не понравился, какие-то железобетонные катакомбы и быстренько поймав такси я через пол часа был уже в аэропорту имени Ататюрка. В Турции есть такая штука как культ личности. По всей стране любое крупное сооружение носит имя этого вероятно очень не глупого в прошлом человека. Полностью его величали Ататюрк Мустафа Кемаль, под его то неусыпным оком и свершилась в двадцать третьем году прошлого века кемальская революция. С тех пор во всех магазинах, ресторанчиках и публичных местах висят портреты незабвенного вождя, ну прямо как у нас в России до недавнего времени красовались лики нашего доморощенного революционера Владимира Ильича Ленина.

Какой город такой и аэропорт. Огромный! Таксист провёз меня по эстакаде ко второму этажу, где находился главный вход для отбывающих пассажиров. Таможенный контроль я прошёл без проблем не забыв подмигнуть хорошенькой турчанке в униформе. Зал ожидания был просто гигантский. Мощная конструкция из труб серебристого цвета поддерживала очень высокий свод потолка. Своей массой он не давил и дышалось здесь очень легко, а размером это сооружение превосходило приличное футбольное поле. Я не знаю в какой стране создавался этот проект но уверен что строили местные мастера. Вот что умеют хорошо делать в Турции, так это строить. Очень быстро и качественно.

Покрутив головой в разные стороны и впитав впечатление от увиденного я пересёк зал. Он был поделен на сектора. В противоположных друг от друга концах зала находились кассы различных авиакомпаний, а посередине перпендикулярно длинной стороне находились сектора приёма багажа и регистрации билетов. Пройдя в один конец зала и убедившись что попал не к тем кассам я развернулся и поплёлся в противоположный конец огромного помещения. Я устал. Бессонная ночь в автобусе туманное будущее прохладное прощание с женой не располагали к оптимизму, осталась лишь слабая надежда на благополучный исход этого предприятия. Мне не в первый раз приходилось довольствоваться малым. Взять хотя бы поездку в Нидерланды к Годфриду. Когда мы оказались на перроне железнодорожного вокзала в Гронингене и ждали приезда наших друзей, в карманах у нас на двоих было чуть больше ста долларов, а возвращались мы далеко не нищими. Так крупно нам повезло один раз и то благодаря стараниям Франсии и Годфрида. Но дорога за кордон была открыта и с наступлением очередного сезона какая то магическая сила тащила меня в дорогу противостоять которой я был не в силах. Это как в сказке. За каждым поворотом открывается новая, неизвестная тайна и ощущения по своей силе и эмоциональности уступают лишь оргазму. Я считаю, что лучшем развлечением на свете являются путешествия и сопутствующие им приключения.

Когда я, наконец, нашёл нужное кассовое окно было ещё слишком рано и ждать мне предстояло не менее двух часов. Дело в том, что билеты я должен был получить в аэропорту по предъявлению паспорта после того как здесь получат подтверждение об оплате. Я поставил багаж в самом углу огромного зала недалеко от кассовых павильонов справедливо считая, что моё добро здесь никому особенно не нужно. Сонное состояние прошло изгнанное новыми впечатлениями, и я пошел взглянуть устройство вокзала.

Было утро, и народ видимо ещё не проснулся и шёл я почти по пустому залу аэропорта. Людей было мало или они просто терялись на фоне этого гигантского супрематического сооружения. Рассуждая о человеческих способностях создавать грандиозные сооружения я, в конце концов, пришел к выводу, что человек способен не только хорошо ломать, но с не меньшим успехом и строить. Но в целом разрушать он любит больше. В этом он преуспел значительно. Ведь это проще, а удовольствия не меньше. Так вот крутя в разные стороны головой я как истинный турист прошел до центра зала и остановился перед двумя здоровыми табло. На одном пестрели надписи о прибытии, а на другом что вполне естественно подмигивали проходящим мимо людям сообщения об отправлении. Прямо под табло находился вход на паспортный контроль. Я посмотрел, как в маленьких будочках проверяют документы и, вздохнув, пошёл дальше высматривая место, где можно было выпить кофе и покурить. Не успел я сделать и двух шагов как мне на встречу чуть, не вприпрыжку таща за собой тележки, выскочили три мужика в длинных до пят балахонах. Их одежда была мягко сказать или не очень чиста или застирана чуть не до дыр. По манере одеваться и чёрным шляпам на макушках я без труда узнал представителей «Земли обетованной». Пожалуй, только туристы из Израиля проявляют такую удивительную привязанность к старым поношенным вещам. Один из них был тощ как жердь очень высокого роста и с бородкой как у Джорджа Майкла. Другой из этой троицы имел рост чуть выше среднего плотного телосложения и тоже имел бороду, но не такую как первый, а большую, всклокоченную чёрного цвета будто сбежал со страниц детской книжки про Буратино и злого Карабаса. Третий был просто серой личностью, как мышь. Моде они не придерживались явно. Зато у всех троих были выражения лиц преуспевающих бизнесменов. Только я им почему-то не поверил. Мне всегда казалось, что и в Израиле бизнесом должны заниматься люди, по меньшей мере, аккуратные. Они как появились, так и пропали, проскочив в сторону паспортного контроля. Работая в отеле, я часто видел израильтян и сейчас удивился не тому как они были одеты, а почему некоторые туристы из этой страны любят когда о них думают какой бедный народ живёт на их земле. Когда эти ребята умчались не оставив и следа, я решил перекусить и пошёл к ярко расцвеченному магазинчику на витрине которого лежало великое множество красочных пакетов. Больших и совсем крошечных. Подойдя почти вплотную я пришёл к выводу, что мне здесь делать нечего. Я хотел еды более существенной, только не сладкого. В конце концов, в самом углу витрины я увидел то, что мне подходило. В больших пакетах прятались орехи. За прилавком стоял молодой парень и смотрел на меня выпучив здоровые карие глаза. Я ткнул пальцем в пакет с миндалём.

–– How much?

Парень сделал глаза ещё более круглыми и заметно оживившись, продолжал стоять в напряжённой позе.

–– Good если не понимаешь, попробую по другому. Хотя я тоже не понимаю.

И решив вспомнить турецкий используя не только слова выставил вперёд указательный палец.

–– Fiyati nedir?! One kilogram! Fiyati nedir?!

Используя жесты, английский вперемешку с турецким мы как любил говорить наш первый президент Горбачёв пришли к консенсусу. Оба были страшно довольны и расстались почти друзьями.

Пока я так ходил тревожный женский голос по радиотрансляции всё время что-то говорил на разных языках, исключая почему-то русский. Мне до отлёта оставалось ещё больше четырёх часов и я беспечно рассматривал журналы на витрине книжного киоска ничуть не волнуясь о том что говорила в микрофон, судя по голосу очень приятная дама. Не найдя для себя ничего интересного в нагромождении газет и журналов я решил взглянуть на свои вещи и пошёл в конец зала. Когда я вышел из-за последнего турникета для приёма багажа и посмотрел в сторону, где стояли мои вещи то увидел нескольких человек разглядывающих моё барахло. Двух молодых парней и девушку в униформе служителей аэропорта. Ждали по всей вероятности меня. Я ожидал скандала или что-то в этом духе, но всё прошло на удивление гладко. Выяснив что вещи мои девица обрадовалась скороговоркой выплеснула в телефон ничего не значащую для меня фразу и, предупредив что багаж без присмотра оставлять нельзя удалилась, пожелав на прощание всего хорошего. Её эскорт последовал за ней.

В аэропорту была камера хранения, но это деньги, а я даже не был уверен, что смогу улететь. Их было мало только чтобы дотянуть до Москвы. Я постоянно совершаю поступки на грани фола больше надеясь на везенье и удачу чем на здравый смысл. Ещё не было случая, когда я куда нибудь уезжал, имея достаточно денег. Всегда в обрез. И сегодняшний день не был исключением. В кармане у меня шелестело двенадцать миллионов турецких лир и если перевести эту сумму в твёрдую валюту, то наберётся около десяти долларов. Кошмар!

Пораскинув мозгами я взял вещи и опять пошёл к центру зала. Страшно хотелось курить, но везде висели запрещающие значки. Оставался лишь один выход. Туалет. Потому как везде где бы я не был это место по умолчанию предназначалось не только для прямого использования. Отыскав в проходе между магазинами знакомую пиктограмму я прислонил к стене свои вещи в надежде, что они никому не понадобятся и зашёл в туалет. Каково же было моё удивление, когда и здесь я увидел табличку запрещающую курить. Я как вор огляделся по сторонам. Около писсуара стоял пожилой мужчина и больше никого. Я зашёл в кабинку закрылся, потом достал сигареты с зажигалкой и сев на унитаз прикурил, с жадностью делая затяжку за затяжкой. Какой это был кайф! Просидев так с минуту, я встал. На скандал нарываться я не хотел, а удовольствие сидеть в сортире и украдкой курить было сомнительное. С сожалением бросив окурок в унитаз я нажал никелированную кнопку на крышке бачка слил воду и, сделав независимое лицо вышел из кабинки. Прямо на меня смотрел здоровенный малый со шваброй в руках. Его лицо не выражало интеллекта, оно было угрюмым и выжидающим. Подойдя к раковине, я стал мыться, а он всё смотрел в мою сторону. Что он уставился? Думал я, тщательно намыливая себе руки. Денег он хочет, что ли, а может быть голубой? Но я вроде вышел из того розового возраста, когда на меня можно смотреть с этой целью. Закончив гигиеническую процедуру в столь нервозной обстановке я вышел и взяв свои сумки пошёл прочь.

Пока я болтался по магазинам да туалетам аэропорт оживился. Солнце, проникая сквозь огромные стёкла косыми мазками растворялось в пространстве увеличивая в размерах помещение зала. Людей заметно прибавилось. Было начало десятого, и пора было идти за билетом. Когда он в кармане на душе как-то спокойней. Подойдя к кассам украинской авиакомпании, я был раздосадован там уже стояло человек пять и мне пришлось занять очередь. Бросив свои вещи в стороне и пнув сумку ногой я молча стал наблюдать, как оформляют билеты в последнем от меня окне. Ждать пришлось недолго. Люди в основном подходили за информацией. Когда я встал перед окошком и наклонился чтобы обратится, мне на секунду пришла в голову нелепейшая мысль отложить вылет и отправиться в Москву другим рейсом, но я тут же выкинул её из головы. Что за блаж? Сколько людей сегодня летит и ничего. Никто не падает в обморок и не закатывает истерик по поводу злополучной цифры.

Передо мной за стеклом помещения авиакомпании сидела женщина средних лет с короткой стрижкой русого цвета и, не мигая вопросительно смотрела на меня серыми глазищами.

–– На мою фамилию должен быть билет. А вообще-то здрасте!

Не совсем в тему промямлил я.

Она чуть заметно улыбнулась полными губами. Обожаю такие губы.

–– Как ваша фамилия?

Я представился.

Женщина, опустив взгляд, стала перелистывать бумажки лежавшие перед ней. Несколько раз, пробежав их глазами и не обнаружив то, что искала она вновь обратила на меня свой светло-серый взгляд.

–– Где вы заказывали билет?

Я дал ей бумажку, который вручил мне Рустам.

–– Возьмите. Заказывал в Анталии почти неделю назад.

Взяв в руки этот листок и покрутив она внимательно его рассмотрела и, вздохнув протянула обратно.

–– Подтверждения на покупку билета пока нет. Подойдите позже.

Забрав у неё бланк туристического агентства, я отошёл в сторону. За спиной послышался голос кассирши.

–– Молодой человек подойдите часа за два до вылета.

–– Спасибо.

Начинается! Ещё не улетел, а уже проблемы. Хорошо хоть молодым обозвали. И я опять направился в центр аэровокзала. Надо было выпить кофе найти место для курения и, наконец, нужно было что-то перекусить. Я не отношу себя к рабам своего желудка и могу долго не испытывая большёго дискомфорта находится в полуголодном состоянии. Мне так даже больше нравится. Помимо того, что это экономно уметь быть голодным, но ещё и полезно. Организм вместе с мозгами работают значительно лучше. Говорят же. «Сытый художник, плохой художник». И это не метафора. Когда я сыт, то чем бы ни занимался во всём присутствует какой-то невидимый тормоз, забирающий энергию и мешающий выполнять работу. Но совсем без еды можно протянуть даже ноги.

Наконец я нашёл то, что так долго и упорно искал. За яркими магазинами, сигаретными и журнальными киосками я увидел ничем не примечательный кафетерий. Цены здесь были приемлемыми и за обычным вокзальным прилавком с кофеваркой, стеклянными витринами, за которыми спрятались всевозможные гамбургеры, чизбургеры и бифштексы я увидел обычные сосиски, которые в Петербурге не очень любил за их пресный молочный вкус. Я очень обрадовался хоть и проповедовал умеренность в еде. Не ел я уже восемнадцать часов, если не брать во внимание те тощие пакетики, которые я купил в Афьоне. К орехам приобретёнными здесь я до сих пор не притронулся. Не было времени и места, чтобы ими заняться.

Парнишка очень быстро с расторопностью присущей только молодым, энергичным людям положил мне двойную порцию сосисок без гарнира налил, как потом выяснилось, отвратительного напитка, именуемого здесь кофе и, рассчитавшись со мной переключил внимание на следующего посетителя. Поставив на поднос горячее сокровище, которое мне дали, я пошёл искать свободное место за маленькими круглой формы столами. Найдя пустующий стул, я приземлился по соседству с неприступного вида дамой, в которой без труда узнал представительницу российского «истеблишмента». Так по идиотски могут наряжаться лишь очень богатые, но начисто лишенные вкуса русские бабы которые неизвестно по какой причине лишились бедности. Дурацкая соломенная шляпа с ярко красной лентой прекрасно дополняла её, не лишённый экстравагантности, тёмно зелёный, с ядовитым отливом костюм делового покроя. Я не мог смотреть на неё без смеха и поэтому благоразумно уставился в свою тарелку. Хвала Аллаху просидела она рядом со мной не очень долго. Когда я смог поднять голову, то прямо напротив себя за соседним столиком увидел пожилую очень симпатичную чету. Им обоим перевалило далеко за восемьдесят. Приступы смеха душившего меня сменились нежданной грустью. Допивая свой кофе я наблюдал за этой парой. Руки старика покрытые мелкой паутиной морщин были желтоватого цвета с коричневыми неправильной формы пигментными пятнами. Они мелко тряслись когда он подносил ко рту пластмассовый стаканчик сока. Его супруга с седыми редкими волосами завивающимися около маленьких правильной формы ушей наблюдала за ним глазами в которых была неподдельная боль и тоска. И прикрыв веки я с неожиданной чёткостью увидел себя лежащего на белоснежных простынях совершенно немощного с лицом испещрённым глубокими морщинами а рядом свою жену такую же старую с провалившимися слезящимися глазами и её руки протянутые ко мне в желании сохранить остатки жизни в умирающем теле. Я представил себе, как буду пытаться взять её руку в свою, но у меня не будет на это никаких сил. Как я буду вспоминать её ещё молодое загорелое тело. Какая она была раньше здесь в Турции много лет назад. Какие у неё были светлые изумительно пахнувшие сводящие с ума мужчин пышные волосы, и как мне будет плохо, что я умираю и хорошо, оттого что я провёл остаток жизни с этой ненормальной женщиной. И гладя пальцами высохшую кожу её руки называть её «Мой зайчик».

Я представил эту картину настолько реально и живо, что мне стало действительно паршиво как никогда. Так что заломило в затылке, а глаза стали влажными и защекотало в носу. Я их снова закрыл и откинулся на спинку металлического стула. Со стороны могло показаться, что я сплю, а мне вспомнились рубаи Омара Хайяма.

Месяца месяцами сменялись до нас,

Мудрецы мудрецами сменялись до нас.

Эти камни в пыли под ногами у нас

Были прежде зрачками пленительных глаз.

Я вытащил сигарету прикурил и, тряхнув головой попытался отогнать наваждение. Далось мне это с трудом. Мы все умрем, никто из нас не минует этого и не стоит заглядывать лишний раз в глаза смерти. Ещё успеется. Но я нырнул в возможное будущее, и настроение было испорчено. Положив на ладонь подбородок, я старался больше не смотреть на этих стариков. В голове копошились дурацкие мысли в тоскливой оболочке и единственное что меня успокаивало то это возможность курить. Здесь эту прихоть можно было использовать на всю катушку.