Читать книгу Вечером осени - Артём Андреевич Шелудков - Страница 1
ОглавлениеПосвящается ребёнку, которого я так сильно хотел от неё.
Встречаю тебя и понятия не имею, насколько изменишь мою жизнь, изменишь меня. Просто врезаешься в моё существование, и теперь представить не могу, как был до этого. Как переживал бесконечные осенние вечера одиноко, не подозревая, что в мире существует такое сильное, всепоглощающее чувство. Это чувство называют любовью, но такого слова недостаточно… – то, что разрушает и созидает, что вынуждает страдать и радоваться, плакать и смеяться. Когда живёшь только ради одного человека, а всё остальное – неважно. Даже если этот человек ежедневно ранит, даже если знаешь, что ему не нужно твоё чувство… Ты видишь в нём то, что заставляет думать: «Никто мне кроме тебя не нужен».
Но бывает так, что чувство попросту сжигает. И если бы это обычная влюблённость… было бы проще оставить, отпустить, забыть.
Пытаешься освободиться, но постоянно возвращаешься. И готов пойти против принципов, против себя ради того, чтоб только быть рядом, чувствовать тепло родного, близкого человека, осязать его…
…и рвёшься на части от осознания, что ты ему не нужен.
Каждый день говоришь себе: освободись. И не можешь. Со временем приходишь к мысли: «Человек слаб. Особенно тот, кто живёт ради другого человека».
Текст является художественным вымыслом, все совпадения имён и событий случайны. Как жизнь, содержит нецензурные выражения.
Глава 1
С каждым шагом из кроссовок выжимается грязная влага – давно собираюсь перейти на осеннюю обувь, но вылезти из любимых найков никак не получается. Ноги мёрзнут, не обращаю внимания. Перед глазами – мокрая серость асфальта. Она плывёт под ногами. Боковым зрением вижу мелькание прохожих. Течением мегаполиса горожан тянет навстречу мне, и я иду против этой полноводной реки. Капюшон мешает смотреть по сторонам, но и не нужно: взгляд направлен вниз, на сырость тротуара и отражающиеся в ней огни фонарей, неон рекламы и фары машин. Свет фар мерцает, рябит в текущей к водосбору воде. Рябь усиливают разбивающиеся об асфальт частые капли.
Гул вечернего города в ушах: звуки шагов, дробное цоканье быстрых женских каблуков, шум автомобилей, отдалённый плач полицейской сирены. Редкий смех компаний. Молодые люди, несмотря на ливень, проводят вечер в прогулке. Возможно, идут в ближайший клуб, чтобы прожить там последний выходной сентября, купаясь в тех звуковых волнах, которые вырываются из открытой двери впереди. В этот клуб меня точно не впустят: насквозь мокрая кофта тут же вызовет гримасу отвращения на лице секьюрити.
В моей руке гудит смартфон. Пальцем стираю капли со стекла загоревшегося дисплея, вижу сообщение: «Дим, я жду тебя!)*».
Передо мной – пешеходный переход. Плотная волнующаяся толпа в ожидании зелёного. Я аккуратно, плечом вперёд, вхожу в толпу, начинаю продвигаться, поворачиваясь то одним, то другим боком. Толпа не против. Она впускает меня всё глубже, нервно ёрзая под моими прикосновениями. Вздыхающая, горячая – будто занимаюсь с ней любовью. А я – словно тот пока ещё одноклеточный человечек, рвущийся к лону матери, рвущийся к жизни. К жизни…
Сумасшедшая магистраль. Модные глянцевые авто проносятся так близко, что ощущаю их отталкивающее дыхание. Толпа за моей спиной беспокоится – скоро. Люди так плотно прижимаются друг к другу, что образуют сплошной свод из зонтов; слышно, как барабанит по их ткани дождь. И в этом лесу бутафорных грибов почти каждое лицо подсвечено телефоном.
На огромной скорости приближается чёрный мерседес. Будто в замедленной съёмке вижу его траурную решётку радиатора, блестящий капот, лобовое стекло… Стоит сделать лишь шаг, чтобы мерседес обнял всем своим корпусом в смертельном поцелуе.
Светофор всё не пускает. Толпа негодует. Я на самом краю. Телефон прижат пальцами к ладони. С кулака капает – будто выжимаю смартфоновы слёзы. Дим, я жду тебя… Вика.
Шквал машин перед самым лицом. Я знаю, что произойдёт в следующее мгновение. Пытаюсь улыбнуться, но выходит нервно, уголки губ дрожат.
Красный начинает мигать. Толпа замирает в предвкушении. Проносятся последние автомобили. Дождь, мокрый асфальт. Я делаю шаг – один единственный шаг. Краем зрения замечаю яркое пятно кузова. Кажется, BMW. Даже не слышно визга тормозов.
Удар. Красное на белом.
Мрак.
Будильник вырывает сон из сознания. Дотягиваюсь, отключаю. Промаргиваюсь – картины мокрого мегаполиса всё стоят перед взором. Давно такого не было: будто фильм посмотрел.
Комната, залитая золотым светом, профильтрованным шторами. В ней всё так же, как было вчера, и неделю назад, и год. Только книг прибавилось на полках. Половина – нечитаны, уже подзапылённые… Нужно собираться.
Тем летом я оканчиваю строительный университет, получаю чёртову картонку бакалавра и неофициально работаю на должности инженера. Работа нравится: приходишь, когда вздумается, отрабатываешь положенное время, лениво щёлкая мышкой и параллельно слушая музыку или аудиокнигу, и в половину пятого отбываешь по своим делам. Делами оказывается зайти в кальянную к друзьям, вечно торчащим в этом задымлённом полуподвале. Мой лучший друг Саня, владелец заведения, как обычно сидит отдельно от всех и занимается расчётами. Хука – так любя мы называем кальянную – работает чуть больше двух месяцев, и мучения индивидуального предпринимателя Сашки ещё только начинаются.
– Димон! – обращается он ко мне, когда подхожу к его столу. – Снова на халяву покурить решил? Сегодня – плати! Хватит уже меня разорять!..
– Тише, Сань, – успокаиваю. – Сегодня обязательно!
Но к ночи у меня как всегда не хватает полностью оплатить счёт. Я занимаю у друзей, уезжаю домой на такси, завожу будильник и…
Так каждый день.
Между работой и тусовками пытаюсь поступить в магистратуру. И вот настаёт тот день – последняя неделя августа, – когда наконец будут известны результаты конкурса на бюджетные места. Я – последний в списке бюджетников, и все: друзья, коллеги, родные – поздравляют меня. Но где-то в глубине уверен, что больше не буду учиться в универе.
За час до завершения конкурса меня смещают, и я вылетаю с бюджетного места.
Сказать, что расстроился?.. Да я просто счастлив: теперь свободен от каторги!
Тем не менее, обидно, что так получилось, и сразу после работы не иду к друзьям, как делал это обычно, а направиляюсь в военкомат за повесткой. Ведь какой работодатель возьмёт меня официально без военного билета? Тем более два года кадетского класса, рукопашки и лесных походов за плечами твердили: отслужить нужно.
Как обычно бывает, меня, добровольца, ведут в кабинет к грудастой тётке предпенсионного возраста, которая, положив груди на стол и окинув меня оценивающим (презрительным) взглядом, обещает и президентский полк, и спецназ ГРУ, и войска связи в Краснодаре. Итог: в моих руках повестка на середину октября.
Полтора месяца свободы. Осень.
Я иду под водопадом сентября. Тот срывается с небес на блестящий вечерними огнями город, пытаясь смыть весь его глянец. Но город от этого становится лишь краше: без мейк-апа он вновь обретает невинность, вся наросшая за годы короста порочности отшелушивается, смывается в водостоки, и мой преображённый сити ласкает взгляд мокрой наготой.
Дождь меня не трогает – купол зонта оказывается надёжным укрытием. В наушниках надрывается Макс Корж, рассказывает о верной дружбе. И я полностью согласен с Максом – шагаю в направлении кальянной, где, как всегда, зависают мои друзья. После утомительного рабочего дня я, весь пропахший офисом, рад вновь нырнуть в свою компанию, в смех, шутки, братские похлопывания по плечам и приторно-сладкий дым.
Перешагивая воду, текущую по продавленной тысячами колёс колее, перехожу на светофоре. Прохожих почти нет: всех вдруг куда-то смыло. Лишь один силуэт впереди. Сквозь мишуру дождя можно различить: идёт девушка. Быстрым шагом, обхватив себя руками. Даже отсюда видно, как она продрогла.
– М-да, – говорю себе и, ускорив шаг, догоняю прохожую, продолжаю двигаться с ней рядом. Моего зонта как раз хватает на двоих.
Девушка, похоже, в глубокой задумчивости – замечает меня только тогда, когда почувствовала: вода больше не хлещет по её подрагивающим с каждым шагом плечам.
– Извините, – начинаю я, не понимая, за что извиняюсь. – Что же вы так, льёт же, как из лейки…
Её настороженный взгляд сменяется интересом.
– Спасибо, – говорит она. – Оставила зонт дома, к сожалению.
– А я не забыл. К счастью.
Девушка улыбается:
– М-м…
Я спрашиваю:
– Куда вам?
– До остановки, вон той, – кивает, указывая подбородком.
– Сильно замерзли?
– Да нет. – Она ёжится, продолжая держать руками ускользающее тепло собственного тела.
Я ловлю на себе быстрый взгляд в миг, когда наконец решаюсь разглядеть лицо девушки. Симпатичная. Глаза, чуть размытые от дождя, подведены чёрным. Зелёные. Грустные. Что же случилось? Почему такая задумчивая? Кто обидел?
Слова сами слетают с губ:
– Может, в кафе зайдём? Отогреетесь, кофе попьёте.
Девушка вновь настораживается:
– Нет. Я – домой. – И немного погодя добавляет: – Спасибо вам.
Встаём, молчим.
– Какой автобус? – Я смотрю куда-то в сторону: неловко разглядывать незнакомую девушку, находясь так близко к ней. А её взгляд устремлён вдаль на силуэт чего-то приближающегося, громоздкого, светящего витражными окнами.
– Девятнадцать.
– Этот? – Замечаю табличку на боку подъезжающего автобуса. Глупый вопрос.
– Да. – Девушка выходит из-под зонта и на секунду вновь оказывается под дождём. Даже не обернувшись, заскакивает в автобус. Створки смыкаются, но транспорт не трогается, выжидает положенное время.
На одном из запотевших окон замечаю ладошку, стирающую конденсат. И вижу её. Изумруд глаз грустен, но губы чуть поддаются улыбке. Говорит что-то, и я читаю в немой фразе: «Спасибо».
Автобус уезжает. Я смотрю вслед и понимаю, что даже не узнал её имени. В памяти фотографией запечатлён образ: стройная, дрожащая, мокрая, со струящимися волосами, мягкой улыбкой и зелёными, подведёнными, с чуть размытой тушью глазами. Девушка, которую я на пару минут защитил от срывающего покровы водопада.
Вечером я как обычно залипаю в монитор. Новости, картинки, музыка, фото, новости, статьи, музыка, сообщения, новости… бессмысленный сёрфинг по группам.
Устав, сворачиваю браузер, открываю файл с книгой, которую пишу. Та-ак…
«И что я о ней так переживаю? Ведь мы не любим друг друга – выяснили это ещё в постели. Влюблён в неё? Нет. В Анну Ди был влюблён, это точно, но не любил. Не любил… Я вообще испытывал когда-нибудь это чувство? А может быть действительно – сейчас? Когда готов бросить всё ради неё, умчаться куда угодно, лишь бы увидеть, лишь бы узнать, что всё в порядке… рвать на себе волосы из-за собственной беспомощности что-либо изменить, из-за неизвестности, из-за ревности…»
Закрываю. На сегодня хватит.
Чем заняться?
Снова ВКонтакте: новости, картинки, музыка, сёрфинг. Реклама: сайт знакомств. Хм, почему бы и нет? Конечно, рана после Алёны и спустя полгода зудит, но не быть же вечно одиноким? Регистрация, заливаю пару фоток, просматриваю несколько анкет… выхожу.
Так и не вспомнил бы о том сайте, если б не оповещение в электронной почте, которое вижу случайно – зачем-то кликаю на «спам». Одна девушка прочитала мою анкету. Хм, интересно. Захожу на её страницу. Виктория Виленская. По фото – красивая. Зеленоглазая. И…
Ты?
Откидываюсь на спинку кресла. Ну, не-ет, так не бывает, просто похожа на неё. Или всё же…
Написать? А как же принцип: не знакомиться в сети?
Нажимаю крестик, закрываю этот сайт. Пф, вот ещё, знакомиться с девушками в интернете! Делать больше нечего? Пусть это останется неуверенным в себе парнишам, кому легче кликнуть «лайк» под фото понравившейся девушки и строчить ей в сообщения банальные комплиментики, типа «Красивая!», «Милая!», «Секси!», подслащивая красными смайлами, а затем предложить встретиться. Получив отказ, обидеться, наговорить гадостей и кинуть в чёрный список. Зачем мне это?..
…А тепла-то хочется. И общения с девушками тоже. Полгода без.
Алёна, как же она обманула… Ведь и книгу, что тогда писал, посвятил ей. В ней Алёна – певица с кучей поклонников, пленяет со сцены взглядом и формами, её нежный голос льётся меж столиков, цветы летят к ногам…
К чёрту!
Кликаю на сайт знакомств, захожу на страницу Виктории, пишу:
– Привет)
Тишина. И вдруг:
– Привет
Замираю. Зачем написал? Всё равно ничего из этого не выйдет! А пальцы строчат:
– Познакомимся?
– Давай)
– Дмитрий), а ты Виктория). Очень приятно))
– Да). Мне тоже)
Что дальше? Начать задавать глупые вопросы, вроде «А у тебя есть парень?», «А ты работаешь или учишься?», «А какие любимые цветы?..»
В диалоге появляется:
– Как удалиться с этого сайта?
Вопрос заставляет замешкаться. Но тут же собираюсь и отвечаю:
– Сейчас посмотрим). Ты есть во ВКонтакте?
– Да)
Мигом перемещаюсь на свою страницу в соцсети. Строка поиска, имя, город. Вот! Тут фото побольше… Да ведь это и вправду ты!
– Я тебя добавил в друзья)
– Хорошо))
– А ты… не помнишь меня?)
– Нет) А должна?
Конечно, не должна.
– Ладно, не важно)). Сейчас посмотрю, как удалиться со знакомств, и напишу тебе.
– Посмотри)
Я дарю тебе розу. Одну красную розу. Романтик, хе-х…
Идём рядом, ты держишь цветок, улыбаешься и не смотришь на меня. А я рассказываю о своей жизни.
– Ну, сначала я родился…
Смеёшься. Наверное, думаешь: вот же идиот…
– …и этим летом закончил универ, сейчас работаю.
– Интересная работа? – спрашиваешь, стрельнув в меня взглядом.
– Как сказать… – Пинаю попавшую под ноги веточку, отлетает в цветную листву на обочину тротуара.
– А почему у тебя шнурки болтаются?
Действительно? Смотрю на кроссовки.
– А что?
– Да так… – Снова смеёшься и глядишь на меня.
Останавливаюсь, приседаю и начинаю заправлять шнурки. Ты не замедляешь шаг – идёшь вперёд. Приходится догонять.
Наша первая встреча – не считая той дождливой – спустя три недели после знакомства в интернете. Перед прогулкой я стоял у твоего подъезда, мял целлофан розы и покусывал губу. Странно, никогда раньше не трясся ни перед одним свиданием. Ты вышла, и я сразу тебя узнал: такая стройная, такая… плавная. Взглянула, выстрелила изумрудом и, смущённо улыбнувшись, отвернулась.
Да, у меня случилось всё банально: влюбился с первого же взгляда, как в слащавой мелодраме или какой-нибудь лавбургерской книжонке. Начал заикаться, заговариваться, а ты терпеливо слушала меня и многозначительно молчала. На мои вопросы отвечала односложно, скромно улыбалась.
По приезде домой сразу пишу тебе ВКонтакте. Замечаю, что обновила аву: сфоткалась с моей розой. Чуть не мру от счастья.
Ко второму свиданию покупаю маленького говорящего мишку, держащего цветок. Вручаю тебе и… беру за руку. Твоя ладонь и пальцы холодные. Поднимаю их и начинаю греть дыханием.
– Дима! – вскрикиваешь ты, засмеявшись. – Прекрати!..
Но я продолжаю, пока не согрел. А потом долго извиняюсь, что так засмущал.
Мы идём по парку. Справа дорога, от шума которой разговаривать толком не получается. А слева – чугунная ограда из сплетённых лепестков. За ней – роща. Я обнимаю тебя за плечи, прижимаю к себе. Ты вновь скромно молчишь, лишь изредка отвечаешь на вопросы, а я всё говорю и говорю. Рассказываю, что пишу книгу о любви, где сюжет разворачивается в предновогоднем городе, и главную героиню зовут Катерина. Она – певица. А главный герой – писатель – влюблён в неё.
– В общем, – говорю, – допишу и дам почитать.
Ты улыбаешься, киваешь. Твоя чёлка чуть сбивается, и ты лёгким движением поправляешь.
Завитки ограды, подражая живому, растут бесконечной цепью, но встречаются прорехи – калитки без ворот. Мы проходим мимо одной из них, и вдруг ты выдаёшь:
– Пойдём в лес!
Гляжу на тебя. Увидев взгляд, направленный на тропу, уводящую в тень парка, не могу сдержать смех.
– А вдруг я маньяк!
– Ах-ах, нет! – Ты отодвигаешься, но я обнимаю крепче, взяв за талию.
– А всего ничего меня знаешь и – в лес!.. – замечаю я.
– Ты же хороший, вижу это.
Чувствую, как ты расслабляешься под моей рукой и прижимаешься ко мне.
***
В пятнадцать я видела мир совсем не так, как видели его мои подружки: на уме у них уже каблуки, мини-юбки, вставки под лифчик и ухажёры. В почёте были ухажёры старше на три, пять, а то и семь лет. Считалось, что если на пятнадцатилетнюю девчушку посмотрит парень лет двадцати, то девчушка – авторитет с крышей. Я в том возрасте думала совсем о другом. Мне всё как бы погулять во дворе, на качели покачаться, зимой— с горы съехать, а домой вернувшись – Лялю куклу мою понянчить, да Барби нарядить.
И ещё: видела, как мои недавние подруги после какой-нибудь ночной гулянки начинают гнить. Да, прямо там гнить, под мини-юбкой. Не видела это напрямую, но… не знаю, будто внутренним взором. И стала замечать парней, у которых на меня горят глаза. В буквальном смысле, таким огнём как в печке. У некоторых даже шёл дым. У многих в районе штанов тоже что-то подгнивало.
А ещё начала бояться домового. Ночами, бывало, придёт ко мне, одеяло уберёт и гладит по спине. Нежно так. А мне и боязно, и приятно. Руки у него мохнатые, как лапы у кота, и дыхание горячее-горячее! Лежу с закрытыми глазами, а уже мОчи нет – открою, его и след простыл.
Ещё боялась бабку-огородницу. Как-то в сумерках пошли с братом домой через чужие огороды. И выбесил он меня, как обычно, ныл чё-то, я и пригрозила ему бабкой той. А бабка – легка на помине – выскочила, и за нами! Братец тогда маме на меня нажаловался, а мама мне взбучку устроила, и, шлёпая, молитву всё читала.
Однажды в школе я сказала училке, что у неё над головой чёртик витает, что не к добру. Она-то и отправила к врачам. Врачи меня в своей больнице обвешали приборами, что-то всё замеряли – с умным видом – а я сидела да ногами болтала. Потом позвала меня из палаты психологичка и спрашивает: ты правда что-то видишь? Вижу, отвечаю, со зрением у меня всё хорошо! Но она не про то спрашивала, а про чертей этих, бабок-огородниц да домовых. А то, что у неё самой глаз на меня горит и под юбкой гниёт, так я промолчала вовсе. Нет, говорю ей, ничего такого я не вижу. А она: да зачем же тогда говорила, что видишь? Я ей: так, просто!
И отпустили.
***
– Что с тобой? – спрашивает Саня, сворачивая на трассу.
– Всё хорошо, – отвечаю, смотря на далёкие огоньки города.
– Лыбишься всю дорогу, как идиот.
Молчу.
– Колись давай. – Он тыкает меня в плечо. – Опять Алёна что ли?
– Нет! – смотрю на друга. Тот следит за дорогой, обгоняет. – С чего ты взял?
– Не слепой, – усмехается он. – Ты такой всегда, когда у тебя появляется девушка.
Поток машин становится гуще. Приближаемся к городу.
– Может быть, – вздыхаю. Мысли о вчерашней прогулке не отпускают.
– И… как её зовут?
– А что? Ещё ничего не ясно…
Телефон в руке гудит. Смс от тебя: «Чем занят?))»
– Когда ты, наконец, норм мобилу купишь? – Саня взвешивает свой айфон. – Я десять лет назад такую же нокию выкинул.
– После армии и возьму, – говорю, набирая ответ. Т9 помогает.
– Точно, ты ж через две недели свалишь… – Друг выкручивает музыку почти на максимум – кузов машины дрожит от басов – но тут же убавляет, спрашивает: – И зачем тебе девушка, если скоро уйдешь?
– Тебя забыл спросить.
– Думаешь, ждать будет? Месяц отношений…
– А вот это уже наше с ней дело.
Саня качает головой, усмехается.
– Просто ты влюблённый идиот.
– От идиота слышу.
Мы – уже в центре, катим мимо ЦУМа. Сквозь шум машин доносится смех компаний – один из последних тёплых вечеров все проводят на улице.
– Насте нужно что-нибудь купить, – говорит Саня. – Не с пустыми же руками…
– Здесь. – Указываю на цветочную лавку. – Притормози.
Выхожу из машины и получаю от тебя второе смс: «Не отвлекаю больше, развлекайся!» Пожав плечами, отправляюсь покупать цветы.
В Хуке уже все в сборе. Поправив ворот рубахи, захожу в дымный зал. Друг – следом.
– Саша, Дима! – зовёт Настя, виновница торжества. – Так долго!..
– Пробки, – говорит Саня, обнимая именинницу. – Прости.
Насте девятнадцать. Работает хостесом здесь, в кальянной, с самого её открытия. Для студентки первого курса, да ещё такой симпатичной и обходительной, работа то, что надо.
Цветы ставим в колбу из-под кальяна. Размещаемся, сдвинув два стола.
В гуле компании я не сразу замечаю новое смс от тебя: «Я хочу тебе кое-что рассказать».
Отвечаю: «Ладно, рассказывай)».
«Не сейчас… когда ты будешь дома?»
«Ночью, поздно. Тут только всё началось)».
– Ты наконец отлипнешь от телефона? – спрашивает Саня, ткнув в бок.
Вздрагиваю, вызвав смех сидящих напротив и давно уже нетрезвых настиных подруг. Одна из них подмигивает и обнимает губами трубочку, потянув коктейль.
Друг, заметив моё замешательство, решает выручить:
– Просто Димону пишет его новая девушка. Беспокоится, вдруг кто уведёт.
– Ах, девушка… – говорит та, что с коктейлем, и отводит погасший взгляд.
– Всё не так, – тороплюсь я. – Это…
– Да не отмазывайся, – хихикает Настя. – Мог бы вместе с ней прийти, я была бы не против…
– Мы просто общаемся…
– О’кей! – Саня поднимается. – Давайте выпьем за нашу чудесную, милую, обворожительную Настеньку!..
Твоё смс: «Хорошо, я подожду».
– О чём ты хотела поговорить?)
– Да так…
– Ну?)
– В прошлый раз, когда гуляли, ты взял меня за руку. Не нужно так больше.
Перечитываю сообщение.
– Почему?
– Так делают, когда в отношениях. А мы с тобой…
– А мы?
– Общаемся… Но ты можешь держать меня за руку, когда просто стоим или сидим). Но не когда гуляем.
Странно, думаю я. Что в этом такого? Отвечаю:
– Хорошо, пусть так.
– Как отметил ДР подруги?)
Вспоминаю, как после закрытия кальянной поехали домой к Насте вместе с её подругами и там, допив мартини, играли в «бутылочку»…
– Скучно)
– Что же так). Разве там не было девушек?
Решаю сменить тему:
– А ты завтра свободна?)
Ответ заставляет подождать:
– Да)
– Ладно). Тогда – увидимся). Спокойной ночи)
– Спокойной…
На часах четыре утра. В голове гудит. Вспоминается подруга Насти, которая, проиграв в «бутылочку», сняла лифчик через рукав. Ч-чёрт… нужно ложиться.
Тянусь выключить компьютер, но слышу звук сообщения. Вновь захожу ВК, читаю твоё:
– У тебя были серьёзные отношения?
Хм, вспоминаю, Алёна?
– Да, были.
Решаю не спрашивать в ответ. Зачем?..
– И у меня…
Вот оно что. Сейчас выяснится, что у тебя двухгодовалый сын или дочь.
– Дим, хочу кое-что рассказать тебе.
Вновь смотрю на часы. А ведь завтра на работу.
– Может, лучше по телефону расскажешь? Позвоню.
– Нет, здесь.
Вздыхаю.
– Ок, говори.
Появляется значок «…печатает». Минута, две. Значок всё не уходит, лишь на миг пропадает и вновь возвращается. Кликаю по твоей фотографии, перескакиваю на страничку. Листаю стену со статусами и картинками, вроде: «Плевать, как ведут себя другие, главное ты веди себя достойно!» и «Я буду бегать только за одним единственным парнем… за своим сыном». Захожу в альбом с твоими фото. На всех – смотришь в камеру, грустно улыбаешься…
Сигнал сообщения. Мигом открываю, читаю:
– У меня были серьёзные отношения четыре года. Я встретила его в колледже, и поначалу всё шло хорошо… Но у нас были вечные ссоры из-за его гулянок, девок. Мне подруги говорили, что видели его с другими, но я не верила. И вот я забеременела от него…
Забеременела?..
– Я позвонила ему и сказала об этом. Но он… он мне предложил сделать аборт. Сказал, что мы не готовы…
Смотрю на твоё фото: грустные зелёные глаза, грустная улыбка. Какую боль ты в себе прячешь?
– Я послала его к чёрту… Я бы ни за что, ни за что аборт… Но потом звонила, сама. Он игнорил. А потом я…
Какую… боль… прячешь?..
– Я потеряла ребёнка.
Господи…
– А этот почти не приезжал ко мне, когда была в больнице. И я… когда выписали, я его простила… А до всего этого узнала, что он изменяет.
Да что за ублюдок был рядом с тобой?
– Его шлюшка сама мне написала ВК, скинула всю переписку, где он её называет теми же ласковыми словами, что называл меня… рассказала мне, что они спали, и в таких подробностях, что невозможно не поверить. И после этого… после аборта… я совсем… разочаровалась.
На этом сообщение заканчивается. Я сижу, тупо смотрю в переполненный твоим откровением монитор и не знаю, что ответить.
– И вот появился ты.
Молчу. Ты вновь пишешь:
– Всё ещё хочешь увидеться со мной завтра?
Отвечаю:
– Да, я очень хочу увидеть тебя, Вик.
Ты не смотришь на меня, молчишь больше обычного. Мы идём вдоль берега реки, предлагаю немного постоять, посмотреть вдаль.
– Я кое-что приготовил для тебя. – Достаю открытку, читаю:
– Твои глаза – как изумруды,
Их драгоценность не измерить золотом.
Твой светлый взгляд похож на чудо,
Затягивает нежным омутом.
В твоих руках я вижу доброту,
Их бархат наполняет душу светом.
Они ласкают сердце, дарят теплоту,
Как солнце самым добрым летом.
А голос твой – лесной ручей,
Журчащий под янтарным праздным небом.
Его услышать вновь хочу скорей,
Чтобы напиться сладостным моментом.
И с каждым днём, и с каждой новой встречей
Я чувствую, что всё сильней в тебя влюблён.
Твоя походка сокращает вечер,
И понимаю: навсегда тобой пленён.
Наконец замечаю улыбку, чуть тронувшую твои губы.
– Сам сочинил?
– Да.
Хочу взять тебя за руку, но вспоминаю уговор. Обхожу и просто обнимаю.
Аромат духов… Закрываю глаза, чуть касаюсь губами твоего виска, потом щеки, шеи.
– Мурашки, – говоришь ты и, съёжившись, смеёшься.
А я всё думаю, как начать разговор, который пытаюсь завести вот уже третью встречу.
– Вик…
– Что? – шепчешь ты.
Я разворачиваю тебя и прижимаюсь к твоим губам. Поцелуй безответный, но в груди что-то…
Раньше со мной такого не было. Странное чувство, будто пробившийся сквозь асфальт росток. Я отодвигаюсь, смотрю тебе в глаза. И решаюсь:
– Вик, через две недели я уйду.
Ты глядишь на меня.
– Куда?
– Меня призвали в армию…
Молчишь, затем тихо:
– Вот оно что…
– Прости, что не сказал раньше. Просто я…
– Что?
– Мне очень хорошо с тобой. Я не хочу… оставлять тебя. – И задаю свой главный вопрос: – Ты будешь ждать меня?
Опускаешь глаза, отворачиваешься и медленно идёшь по берегу. Я – рядом.
– Ждать, как парня? – спрашиваешь, смотря вперёд.
– Да… – Набираю воздуха. – Я хочу, чтобы ты была моей девушкой.
Тишина. Только ветер шумит кронами сосен.
– Я подумаю, Дим, – говоришь, когда подходим к мосту с вечно шныряющими автомобилями. Их шум рвёт и без того обрывочный разговор.
Держу тебя за плечи и чувствую, как ты вздрагиваешь под моей рукой.
– Что случилось?
– Он… – Ты оборачиваешься на дорогу, следишь за удаляющейся машиной.
– Кто?
– Тот, про кого я тебе вчера рассказывала.
Я смотрю вслед чёрной ладе. Звук клаксона эхом повторяется в ушах.
Подходим к твоему дому. Неожиданно останавливаешься, как-то странно – со смущением – смотришь.
– Что? – спрашиваю.
– Ничего. – Ты чуть дёргаешь плечами, скидывая мою руку, зачем-то тянешься себе за спину… и до меня доходит. Не могу сдержать улыбки.
– И часто у тебя так?
– Нет! – Ты ускоряешь шаг, пряча смех и румянец в ладони.
– Ничего, – говорю – Дома застегнёшь. Главное, чтоб сейчас лямочки не спали…
– Дима!
Мамы нет. Постаяв у дверей и вновь проверив карманы в поисках ключа, выхожу из подъезда.
Из вечерних сумерек доносится детский смех вперемешку с недетской руганью. На площадке впереди кто-то возится. Рядом под клёном на лавочке сидят, мерцая угольками сигарет. Из открытого соседского окна на свежий воздух вырывается нетрезвая ссора. Всё, как обычно.
Достаю телефон, набираю.
– Алё, ма, ты где?
– Иду я. В магазин ходила.
– Ключей нет… жду.
Отключаюсь. Вспоминается, как точно так же лет десять назад стоял наперевес с рюкзаком, полном учебников и тетрадок, ждал. И вот уже школу окончил, универ, скоро – армия… время идёт, приближая меня к… я мыском сбиваю с бордюра горочку песка.
Слышу скрип двери – из подъезда выходит Алёна.
– Привет! – говорит она, улыбнувшись. – Гуляешь?
– Здравствуй. – Не смотрю на неё – чем-то о-очень занят в телефоне.
Она встаёт рядом, заглядывает в дисплей. убираю телефон. Тогда спрашивает:
– С девушкой переписываешься?
– А что? И вообще, это не твоё де…
– Мне сделали предложение.
Только тогда смотрю на неё. Глаза сияют, м-да-а.
– Поздравляю.
Фыркает.
– Мог бы промолчать, чем цедить так!..
– А что ты хотела услышать?
Она переступает с ноги на ногу, скрещивает руки.
– Позвать тебя хотела на свадьбу, но ты ж не придёшь.
– Не приду.
– Ну и чёрт с тобой.
Отворачивается, собираясь уйти.
– Ты ждала чего-то другого? – говорю ей в спину. – После того, как со мной поступила?..
– Я не хочу снова это выслушивать!
СтоИт, не уходит.
– Всего хорошего, – говорю. – Ему привет передавай.
– Обязательно! – Уходит, сделав вид, будто оскорбил её до глубины души. Плевать.
Щи. Материнские двухдневные щи. Хлебаю их, обжигаясь, и думаю, как включу комп, зайду ВК и увижу сообщение от тебя.
– Дима! – говорит мать поверх разговора радио. – Ответь мне, наконец.
– Что?
– Ты сумку начал собирать? – Отключает плиту, переставляет шкварчащую сковороду на соседнюю конфорку.
– Через неделю ухожу, успею ещё.
Мать со вздохом опускается на стул, смотрит, подперев подбородок ладонью. Хочет сказать, но останавливается, нервно выключает радио, снова вздыхает и наконец говорит:
– Ну зачем ты попёрся в этот военкомат? Другие бегают, болезни сочиняют себе, косят, а ты?.. Сидел бы дома!
– Ма, прекрати.
– Не прекращу! – Она встаёт, отходит к окну. – РОстила-рОстила, а ты вот так берёшь и…
– Всё хорошо будет. – Откладываю ложку. – Спасибо.
Поднимаюсь, бреду по коридору.
– Ложись пораньше, – говорит мать, не оборачиваясь. – Тебе завтра на работу.
– Мне не надо. – Останавливаюсь, держась за ручку двери в свою комнату. – Уволился. Отдохнуть хочу.
Сообщений от тебя нет. Видимо, чем-то занята. О’кей.
Открываю файл с книгой. Нужно дописать, осталось-то…
«Любовь – иллюзия. Она есть, пока есть человек, но живёт только в его голове, нигде больше. И ты не сможешь выкинуть её из своей жизни, как ни старайся».
На большее меня не хватает – ставлю точку.
Звонок. Игорёха.
– Алло, – говорю.
– Димон, ёпт! – отвечает мне с вечной присказкой. – Давай к нам! Тут уже все собрались!
– И Саня, и Кудрявый?
– Кудрявый уже в дрова! Подкатывай, запарил же…
Фруктовый дым затопляет комнату. Он витает, закручиваясь, не хочет таять.
Я отпиваю из горла, закусываю сухарём. Игорёха затягивается – в колбе кальяна булькает. Саня пьяно ругается – снова подстрелили в видеоигре. Кудрявый храпит.
– Ладно! – говорит Саня, грохает кулаком по столу и разворачивается в кресле. – Идём курить.
Я дотягиваюсь, дёргаю Кудрявого за ногу. Тот недовольно что-то ворчит.
– Да пусть лежит, ёпт, – жалеет его Игорь. – Не курит ведь.
Выходим на балкон. Я встаю меж друзей – этих здоровяков, – вынимаю пачку. Закуриваем.
– Чё за дрянь? – Саня морщится, высунув язык, становится похож на злого тибетского божка, только лицо не синее.
– Честорфилд, – отвечаю. – Красный.
– Ёпт, не кури, раз не нравится, – говорит Игорь.
Саня быстро затягивается ещё раз пять, выкидывает сигарету в окно и начинает:
– Вы только посмотрите, в кого мы превратились! Пьём, курим, девок на вписках тискаем, как хер знает кто!
– Началось, – говорю, выдохнув дым.
– А лет десять назад, – продолжает Саня, – помните себя лет десять назад? Турники, футбол, баскетбол…
– Ага… – Провожу пальцем по шраму на виске.
– Да-а, ёпт! – Игорь врезает ладонью в плечо другу. – Детство!
– У нас были принципы! – Всё разоряется Саня. – ЗОЖ, все дела! А теперь…
– А теперь что мешает? – спрашиваю.
Саня тормозит, соображает.
– В-з-рослость, – выговаривает он и закатывает глаза в приступе ностальгии. – Аську помните? О-оу!..
ICQ. В мои детские годы этот сервис бесплатных смс набирал популярность, и каждый уважающий себя молодой человек был просто обязан установить его на свой Nokia, Sony ericsson, Benq siemens. В общем, на мобильник…
***
Сижу за компьютером, играю в любимую видеоигру и редко отвлекаюсь на «О-оу!» аськи, доносящийся из лежащей на столе нокии. Принц перси бежит по стене и срывается в пропасть. Ничего не могу сделать, ведь пески времени закончились, и вернуться в прошлое, когда Принц ещё не начал свой трюк, не получится.
Огорчённый такой несправедливостью, выхожу на рабочий стол Windows XP – встречаю зелёный луг и синеву неба, загромождённую иконками видеоигр. Вспоминаю, что хотел удалить Internet Explorer. Зачем он мне, если нет интернета?.. Вытаскиваю диск из CD-ROMа. Диск как всегда тёплый.
«О-оу!»
Беру телефон, снимаю с блокировки кнопок. Вижу сообщение в аське от CherepPaXa:
– В баскет идёшь?
Пальцы щёлкают по кнопкам, печатая слова, T9 спасает грамотность:
– Да. На площадку или зайдёте?
CherepPaXa отвечает:
– Зайдём. Жди
Отправляю смайлик и убираю телефон. Выключаю компьютер – шум вентиляторов стихает, гаснет кинескоп монитора. Вновь хватаю мобильник, перескакиваю с табурета на кровать, ждать друзей.
Чем убить время? Найду себе девчонку! Поисковик. Ввести имя будущей собеседницы. Так-так-так… Анжела. Возраст: 16. Город – свой, конечно. Сколько Анжел! VredinkA, Milashka, BoMBo4kA… Выбираю, добавляю.
ЧуВаК: Привет! Познакомимся?)))
Milashka: Приветик ;-). Давай попробуем))
ЧуВаК: Я Дима ). А тебя Анжела зовут?))
Milashka: Верно)
ЧуВаК: Очень приятно!)))
Milashka: Взаимненько ;-)
ЧуВаК: Что делаешь?
Milashka: Слушаю песенки), а ты?
ЧуВаК: Общаюсь с прекрасной девушкой)
Milashka: Вот как)))
ЧуВаК: Да ;-)
Интересно, а она красивая? Фотографий в этой версии ICQ нет, и мне приходится лишь догадываться.
ЧуВаК: Опиши себя)
Milashka: Брюнетка. У меня карие глаза и красные ногти))
ЧуВаК: А баскетбол любишь?)
Milashka: Больше люблю волейбол)
ЧуВаК: Ты где-то занимаешься?)
Milashka: Да)), в школе)
ЧуВаК: Ясно ;-)
Вспоминаю одноклассниц-волейболисток. Неплохо…
ЧуВаК: А в какой школе учишься?)
Milashka: В 41))), а ты?
ЧуВаК: В 32))
Внезапное «О-оу!» заставляет отвлечься от диалога с Анжелой. Мне пишет девчонка, которую добавил вчера. Нина.
Nina: Привет! Как дела?)))))
ЧуВаК: Привет). Хорошо)), а у тебя?
Nina: Тоже)))))
Вдруг её цветочек из зелёного превращается в красный. Вышла из аськи? Ладно.
Возвращаюсь к Анжеле:
ЧуВаК: А какие цветы ты любишь?))
Молчание.
ЧуВаК: Анжелочка?)))
Тишина.
Снова поисковик. Возраст и город те же. Имя… пускай будет… Виктория.
ЧуВаК: Привет!)) Хочешь познакомиться?)))
Вика: Здравствуй. Не сегодня.
ЧуВаК: Почему?
Игнор.
Звонок в дверь – друзья.
Соскакиваю с кровати, выхожу в коридор. На ходу одеваю белую майку с логотипом NBA, прыгаю в кроссовки со всегда завязанными шнурками, беру оранжевый мяч, открываю друзьям.
Игорь делится крепким рукопожатием, Санёк обходится английским кивком, ведь с ним мы сегодня уже виделись.
– Остальные на площадке? – спрашиваю, выходя из подъезда.
– Да, ёпт, – отвечает Игорь, пнув кусок кирпича – тот скачет по мягкому от жары асфальту.
Посёлок, где живём, совсем небольшой – пятиэтажки можно пересчитать по пальцам одной руки. Такое время… Цветущая, зелёная, засыпанная летним тополиным снегом улица изнывает от плюс тридцати градусов. Мы идём по дороге – тротуар не для нас – и отходим на обочину лишь тогда, когда проезжает какой-нибудь одинокий автомобиль или автобус. Деревянные, обшитые шифером дома подмигивают отражающими солнце окнами. Стоящие вдоль улицы клёны ловят ветер и шелестят кронами. Иногда мимо пролетает бабочка или стрекоза, а порой неуправляемый жук или шмель врезается в меня и отскакивает в заполненное горячим воздухом пространство.
Сегодняшний матч обещает быть грандиозным: на площадке у школы собралась целая толпа. Парни уже кидают мяч в кольцо, тренируют меткость. Мы ступаем на облупленный щербатый асфальт, не видавший каток целое десятилетие. Местами такие ямины, что похожи на лунные кратеры, а после сильного дождя – на озёра. Впрочем, каждый видел подобную площадку. Скелет футбольных ворот, совмещённый с баскетбольным кольцом, с каждым летом становится всё ржавее – покрывать краской его, похоже, никто не собирается. Огромные, квадратные, сделанные из металлического листа ещё по советскому стандарту щитки гонгом отзываются при каждом ударе о них мячом.
– Эй, ёпт! – кричит Игорь и машет пацанам. Те, наконец, отвлекаются от игры. – Ну, зарубимся?
Обмен рукопожатиями. Здесь человек десять: одноклассники и старшики. Все знакомые.
– А где Кудрявый? – спрашиваю и, поискав глазами, замечаю его: заходит на площадку. Стоит только вспомнить!
– Здорова, пацаны, – говорит он мягким голосом и с рассеянной улыбкой жмёт руки.
Решаем, что свои будут играть в одной команде. Четыре на четыре. Я, Сашка, Игорь, Кудрявый. Против нас – старшики, одиннадцатиклассники. Те – здоровые, накаченные, борцы. Не беда: Сашка и Игорь тоже не хилые, а Кудрявый хоть и худой, но прилипнет к противнику, как банный лист, не отдерёшь.
Капитаны команд – камень, ножницы, бумага… Первая победа! Мяч наш, мы начинаем игру.
Болельщики. Большинство за старшиков, в том числе девчонки. Они визжат и свистят, когда наши противники перехватывают мяч. Выкрикиваются имена – не наши; признания в любви – не нам. А когда первый мяч забивает один из борцов, площадка взрывается ликованием. И даже те немногие, кто изначально болеет за нас, начитают сомневаться.
Да, наша новая тактика однозначно должна принести успех: сначала дать понять противнику, что победа в его руках, а потом разорвать, ведь теперь он такого точно не ожидает, правда?
Второй гол не в нашу пользу. Третий. Баскетбольный счёт шесть-ноль, а играем до десяти. Болельщики начинают улюлюкать, когда я в очередной раз промахиваюсь… И вот Кудрявый забивает трёхочковый. Толпа по инерции вскрикивает (даже девчонки), но быстро стихает. Игорь перехватывает мяч, обводит одного, второго, прыгает, закручиваясь, и забивает. Шесть-пять.
Теперь моя очередь. Дылда-борец, растерявшись от нашей атаки, промахивается, я делаю подбор и пасую. Вновь получаю мяч и прорываюсь к кольцу. Беру разбег, прыгаю, занеся руку – кольцо стремительно приближается – и мяч с щелчком пролетает через него. Повисаю на ободе, подтягиваюсь несколько раз, смакуя крутость момента…
Слышу металлический скрежет – меня тянет вниз. Вдруг – резкий обрыв.
Падаю на колени, разбивая их в кровь, поднимаю взгляд и вижу летящую на меня угловатую тень. Всё ещё держусь за кольцо руками… и локти сгибаются под навалившейся тяжестью… нужно отскочить… не успею…
Оказываюсь на ногах. Баскетбольный щит лежит рядом, накрыв собой смятое кольцо. Ко мне подбегают друзья, взволнованно что-то спрашивают, но я не слышу.
– Он весь в крови… – доносится голос какой-то девчонки.
Резкая головная боль. Поднимаю руку, чувствую липкое на виске.
Кричат:
– Ведите его домой!..
Меня шатает, кто-то держит за плечи. Одна мысль: мать разозлится, увидев меня таким… На белую майку капает кровь, расползется по ткани, въедаясь в волокно…
И всё же, счёт шесть-семь. Мы победили.
_______
Последний тёплый день осени. Иду рядом с тобой и читаю, театрально вздёрнув книгу:
– Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки с календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это вправду надо!..
(Эдуард Асадов)
Ты просишь прекратить, но я улыбаюсь и продолжаю читать. Тогда пытаешься забрать книгу – поднимаю её выше.
– Перестань, Ф-ф-ф!
Я замолкаю, с наигранной серьёзностью смотрю. Ты смеёшься и прячешь лицо в ладони, говоришь:
– Шекспир, блин!
– Это Асадов.
– Ты Шекспир…
Ветер ерошит ветви сосен. На залитый солнцем сквер сыплются сухие иголки.
– Тут! – говорю и вынимаю баллончик, всю дорогу оттягивающий мне куртку.
– Что будешь делать? – спрашиваешь, остановившись.
Встряхиваю баллончик и провожу по асфальту одну округлую кривую, затем сцепляю её второй.
– Вот, – говорю, поднимаю голову и вижу, что тебя нет: идёшь дальше по тротуару. Приходится догнать, взять за руку и вернуть.
– Вот сюда. – Встаю в нарисованное сердечко, подтягиваю тебя к себе и обнимаю.
– Нет! – Смеёшься. – Что за детский сад!
– Совсем не детский. – Книга в кармане мешает, вынимаю её и швыряю на обочину.
– Бедная книжка… – Отворачиваешься, когда почти касаюсь твоих губ.
Хочешь уйти – прижимаю крепче. Не отпуская, поднимаю твои руки мне на плечи, за шею.
– Погода такая… – говоришь, улыбаясь и смотря вверх и мимо моих глаз. Я целую тебя.
И чувствую ответ. Ты прижалась ко мне на секунду и, словно опомнившись, отодвигаешься, упираешься ладонями мне в грудь и толкаешь. Отпускаю.
– Дим, когда ты уходишь?
– Послезавтра.
– Мм…
– Ты проводишь меня?
Молчание. Смотрю в монитор и жду. Не дождавшись, беру большую сумку, открываю комод. Что там написано в повестке? Носки, платки…
Звук сообщения.
– Я подумала над твоим предложением. Пойми меня правильно, но я не буду твоей девушкой…
Обрыв.
– Почему?
– У меня были серьёзные отношения, я говорила тебе… Я ещё год точно не смогу после такого.
Не знаю, что сказать. Пф, да меня попросту отшивают!
Ты пишешь:
– Но мы можем дружить))). Я буду ждать тебя с армии как друга))*
Как друга… френдзона?
– Дим, ответь…
И я отвечаю:
– Вик, у меня в прошлом была дружба с девушкой, ничем это хорошим не закончилось. Она вот замуж выходит скоро.
– То есть ты дружить не хочешь?
– Вик, я отношений с тобой хочу…
– Тогда я ждать тебя не буду!
Да чёрт подери!
– Решила ждать меня как друга? – Спрашиваю. – Это как?
– Ты дружить со мной хочешь или нет?
Молчу.
– Ответь мне, Дима! Или я всё закончу прямо сейчас!
Хм, а ты умеешь надавить.
– Да, блин, да! Будем дружить.
– Вот и хорошо
Швыряю связку носков в сумку. Будет ждать, как друга. Зашибись! Всегда мечтал!
Вновь сообщение:
– Дим, если хочешь, можем завтра увидеться…
Чувствую нежность твоих губ. В буквальном смысле растворяюсь в поцелуе, словно роса в чудно закрученных лепестках розы. Твоё дыхание – близко.
Уже стемнело, мы стоим в парке, прижавшись друг к другу. Осенняя морось холодит лица, но жаркое дыхание согревает. Я не хочу отпускать тебя, ведь в следующий раз увидимся только через год, когда вернусь… Но ты после каждого поцелуя просишь отвести домой. Ну как, как я могу проститься с тобой так скоро?
Тротуар не освещён. Идём, ведомые редкими отблесками луны в лужах. Я держу тебя за талию, прижимаю к себе. Сдался – домой. Восемь вечера. Тишина. Только наше дыхание и мерный цокот твоих каблучков.
Ты первая замечаешь опасность – рвёшься в сторону от меня. Но я, дурак, ещё сильнее прижимаю к себе. И вижу: из мрака впереди выныривает велосипед. Время замедляется – наблюдаю, как этот проклятый двухколёсный механизм, этот рок, неумолимо приближается к нам. Успеваю лишь повернуться боком, чтобы принять удар на себя… Он врезается колесом мне в ногу, я начинаю падать с мыслью о том, что смог защитить тебя… но из мокрого мрака вылетает второй гонщик. Он сбивает тебя с ног. Попытаюсь смягчить твоё падение рукой…
Слышу крик и ругань велосипедистов. Нужно что-то ответить? Обругать их, полить грязью, полезть в драку?.. Но мысли только об одном: ты сбита с ног, тебе больно, а я не смог уберечь.
Ты вскакиваешь в слезах и, держась за ушибленную руку, идёшь от меня прочь. Я – за тобой.
Испуг. Эта мучительно длинная дорога до твоего дома. Твои слёзы, разбивающиеся о рукав куртки… и дождь. Я пытаюсь утешить, остановить, оправдаться…
– Вика, послушай…
– Отстань от меня!
Ты бежишь. Мы уже в твоём дворе.
– Вика, прости, я не…
– Оставь меня в покое!
Ты на ходу вынимаешь ключи, прикладываешь магнит к домофону. Я догоняю, придерживаю дверь.
– Отпусти! – Ты толкаешь меня. – Отпусти, я сказала!..
Отпускаю. А потом стою у окон, сжимая в дрожащей руке телефон. Пытаюсь дозвониться – тщетно. Спустя час получаю смс: «Теперь мне ясно, что ты тряпка! Слова им не сказал! Забудь обо мне!» Извиняюсь, молю о прощении… Уходи. Лишь просьба – уходи. Но я всё торчу под твоими окнами. Чего хочу добиться этим? Не знаю. Тупое осознание того, что из-за нелепого, глупого случая всё разрушилось… всё. И виноват только я.
Уходи. Оставь меня, иначе никогда больше не увидишь. И я подчиняюсь – бредУ. Всё дальше и дальше от твоего дома.
Глава 2
«Я пропитался ароматом твоих духов. И просто вспоминая о тебе, чувствую его фантом. Он действительно сводит с ума…
Твои глаза самые шикарные на свете. Я прошу тебя смотреть на меня, но ты лишь изредка стреляешь взглядом, только в темноте смотришь прямо… И каждый такой выстрел – метко в сердце.
Твои вечно холодные руки самые нежные. Помнишь, как я согревал их сначала своими руками, а потом дыханием?..
Овал твоего лица безупречен. Я знаю – у тебя мурашки от того, что нежно вожу кончиками пальцев по твоей шее, чувствуя биение артерии.
Твои тёплые виски тают под моими губами, а когда целую твою шею… таешь ты?
Твой голос, твой сладкий шёпот, твоё дыхание… Я слышу его так близко, что могу различить каждую нотку. И когда что-нибудь мне рассказываешь, хочется утонуть в мелодии твоих слов.
Я обнимаю твои хрупкие плечи, и ты прижимаешься ко мне, даря теплоту и ласку. А когда стою за твоей спиной и обнимаю, прошу, чтобы твоя голова легла на моё плечо, открывая нежную шею. И вот разворачиваю тебя и заглядываю в омут изумрудных глаз, ближе, ближе…
Твой носик самый великолепный. Я задеваю его своим, и он такой же холодный, как твои руки… да, ведь на улице уже давно не лето… И я согреваю его.
Ничего не пробовал вкуснее твоих губ. А когда ты первый раз ответила на мой поцелуй, помнишь?.. Мы же сразу почувствовали друг друга, как одно целое.
Ты самая хорошая, самая добрая, самая милая и нежная… ты моя врединка)*. Я очень счастлив, что встретил тебя, и ты рядом. Так больно покидать тебя на целый год… Не забывай меня)*.
Набоков сказал: «Многоточие – это следы на цыпочках ушедших слов». Здесь многоточия – следы моих чувств, которые невозможно выразить словами… Я тебя …
Прошу, прости…»
Перечитываю письмо, сворачиваю пополам и убираю в конверт. Отправлю из армии.
Ложусь в кровать, закрываю глаза. Но так и не засыпаю.
Холодным октябрьским утром еду в маршрутке. Сумка с вещами стоит на коленях, старуха нависает надо мной, желая места. Я не обращаю внимания, думаю ни о чём. Какие-то картинки возникают в голове, но невыспавшийся разум не понимает и переключает с одной на другую, будто слайд-шоу. Такие же бессмысленные картинки мелькают за окном – реклама.
Старуха с ворчанием получает своё место, когда выхожу на нужной остановке. Зонта нет, и дождь быстро окутывает пеленой. Иду и понимаю, что ещё долго не увижу свой город, его мокрый асфальт, серое небо, людей в разной одежде. Его рекламу.
Подхожу к уже знакомому крыльцу. На стекле двери приклеен плакат с суровым мужиком – в зубах автомат. За Россию, за Родину! Открываю – суровый мужик уплывает в сторону, проследив за мной внимательным взглядом.
Внутри много таких, как я. Толкучка покруче, чем в маршрутке. Выставив сумку вперёд, направляюсь в кабинет к грудастой тётке.
– А-а, явился, – говорит она, привычно положив груди на стол. – Давай.
Протягиваю повестку. Тётка шарит в столе, вынимает моё личное дело и объявляет:
– Бэ-три! Следить за здоровьем надо!
– Как могу, – говорю, беря протянутую папку.
– В двадцать третий кабинет проходи, сумку можешь в проходе оставить, где все. – Тётка улыбается. Всем так улыбается, думаю, мать родная и Родина Мать в одном лице. Натренерована.
Выхожу, встаю в очередь.
– Эй! – слышу. Кто-то стучит по плечу. Медленно оборачиваюсь, готовый к драке – байки о русской армии делают своё.
Остро улыбаясь, уже лысый, протягивает руку Зубов.
– Здорово!
– Привет, – отвечаю, расслабившись.
С Зубовым познакомился ещё на мед. осмотре. Тогда, с гривой рыжих волос и в одних трусах, он травил полусартирными шутками, развлекая угрюмых пацанов, стоявших в очереди к хирургу.
«Погоняет он вам кокушки! – говаривал Зубов. – А перчатки-то не меняет. Надеюсь, никто трипаком не болен?..»
– Серика не видел? – спрашивает он. Волоски тёртой морковью рассыпаны по его черепу.
– Нет, только сейчас пришел.
– А! Вон! – Зубов тыкает подбородком в сторону кабинета казённой тётки. Оттуда, наперевес с баулом, выходит казах.
– Ну, здрасьте, – говорит он, подойдя и пожимая руки. – Зубов, кутак джеме! После тебя к врачу заходил, всё ещё левое чешется!
– А-а, Серый! – Зубов грозит ему пальцем и уже хочет выдать что-то ржачно-острое, как раздаётся звучный ор:
– На выход все! К автобусу по одному!
Старый икарус заезжает на плац – солдатик тут же закрывает за ним ворота, обрубая путь к гражданке.
Останавливаемся. Какой-то мужик рявкает, что нужно сидеть. Спустя минут десять двери икаруса открываются, и в салон заходит другой мужик, в форме.
– Так, призывники, – говорит он. – Сюсюкать не буду, я вам не мамка. Выполняйте команды сержанта, и всё будет хорошо. Ослушавшийся получит пиз… будет наказан. Выходим.
Парни, завешанные сумками, вываливаются на асфальт, я – в их числе.
– В две шеренги становись! – орёт молодой солдатик. Видимо, сержант.
Встаём, как получается.
– На ле… – Солдатик застывает, выпучив глаза, выдыхает: – Во!
Поворачиваемся.
– Шаго-о… – Казалось, солдатик лопнет от натуги. – Арш!
Идём, не чеканя шаг.
Третий день в распределителе. Покупатели из танковых, ракетных и связи, набив вагоны товаром, уже отчалили. Я, Серик и Зубов всё продолжаем пылиться на шконках.
– Димон! – зовёт Зубов, подкидывая и ловя яблоко. – А у тебя девушка есть?
– Ну, есть, – отвечаю уже зная, что тот задумал что-то колкое.
– Ждать будет?
– Будет.
– Дождётся?
Приподнявшись на локте, смотрю на него и отвечаю:
– Дождётся.
Встретив мой взгляд, Зубов хмыкает, показав зубы. Шутку, которая вертелась на языке, говорить передумывает, а выдаёт:
– У меня дочка родилась неделю назад.
– Поздравляю, – говорю, растерявшись.
– Ага, – Зубов откусывает бок яблока, жуёт и, сморщившись, выплёвывает в ладонь. – Фу, чё за…
– Кифлятина, – доносится голос Серого с нижней шконки. – Вкуфно.
В казарму заходит какой-то усатый офицер.
Мы, на миг замерев, соскакиваем на пол и встаём солдатами. Уже начинаем познавать армейскую феню.
– На выход, – говорит усач.
– Да это же охрененная часть! – убеждает Зубов. – У меня троюродный брат бывшего сокурсника там служил! Поря-ядок!
– И с домом рядом, – вторит ему Серый. – Тебе, Зуб, норм. С семьёй видеться будешь.
– Не рядом, – говорю. – Пятьсот километров. И Же-Де-Ве…
– Ну, не дальний Восток! – Зубов перегибается через стол и пристально смотрит на меня. – А чем тебе Жы-Ды-Вы не услужило? У меня прадед там служил, немцев шпалами херачил!.. Да фиг с тобой, торчи тут, жди ведевешников, а я поехал. Серый?
– Тоже. Кутак, куда ты без меня. – Серик многозначительно кивает, прикрыв глаза.
Я смотрю на них и вспоминаю экскурсию в часть железнодорожных войск. Тогда мне было лет пятнадцать, сидел в казарме в окружении товарищей по кадетскому классу и слушал нравоучения дурачка-солдатика, картаво-гундосо, с вдохновением и придыханием говорившем о первом прожитом в армии месяце. Козявка на его носу гипнотизировала.
– Вы идиоты, – говорю, смотрю на наших покупателей, сидящих за три стола от нас, и вспоминаю слова здешнего прапорщика – того самого усача, тоже, кстати, жедевешника: потом приедут ещё хуже. А куда хуже? – Ай, да чёрт с вами!
Спустя час после отбоя набираю твой номер. Не отвечаешь. Набираю ещё. И ещё. И ещё. Теперь твой телефон отключен. Пишу смс, что меня купили, ЖДВ, завтра уезжаю в часть. Поезд в 8:05.
Перед самым отбытием узнаю, что Серого ЖДВ не купили.
– Ничего, кутак, – говорит он Зубову, хлопая его по театрально вздрагивающей спине. – Ещё свидимся.
Зубов, наконец, отстраняется и, утирая сухие щёки, тащит сумку к автобусу.
– Бывай, – говорю Серому, пожимая руку. Тот сдвигает мне шапку на лоб – к тому времени нас уже переодели в форму, в ту офиску от Юдашкина, – и шапка мне чуть велика.
На вокзале вновь пытаюсь дозвониться до тебя – бесполезно. Звоню друзьям.
– Да, мы едем! – кричит Саня. – Будем через двадцать минут!
– Электричка убывает через десять, – говорю.
– Успеем!
Звоню матери.
– Сыночек, золотой мой!.. Господи… Я бы приехала, но сам всё знаешь: работа, а мне кредит платить…
– Мам, всё, не рыдай.
– На присягу я – к тебе. Обещаю!
– Хорошо. – Гляжу на Зубова, обнимающего жену. Ребёнок – на руках бабушки, заливается. Знает, что батю ещё год не увидит.
Остальные новобранцы, мне незнакомые, тоже со своими. Девушками, друзьями, родными.
А время уже – отправляться пора. Сопровождающие нас офицеры суетятся, глядя то на часы, то в телефон, то на табло. Электрички на пути нет.
– Э! – Чувствую в плечо. И оказываюсь в тисках Игоря.
– А где Сашка?.. – хриплю.
– Поднимается, ёпт.
– А Кудрявый?..
– Дома спит. – Игорь, наконец, выпускает меня.
– Как обычно. – Оправляю на себе форму.
Подбегает лучезарный Саня.
– Димон! – кричит он, выхватывая телефон из кармана. – Давай сюда!
Друзья обнимают с обеих сторон, Саня вытягивает руку с телефоном и запечатляет момент.
Уезжаю из осени – в зиму. Грузовой Урал скачет по замёрзшим кочкам, везёт с вокзала – уже не родного – в часть. В кузове на лавках трясутся два десятка новобранцев. Офицеры курят, отодвинув шторку. В просвет пытаюсь разглядеть незнакомый город, но там лишь темнота и мелькание жёлтых фонарей.
Заезжаем в ворота. Офицер командует выходить.
Спрыгиваю – под ногами скрипит изморозь.
– Становись, – говорит офицер.
Встаём.
– Майор Кошев, – устало представляется он. – Ко мне обращаться – товарищ майор. Налево, шагом марш.
Заводят в казарму, поднимают на второй этаж. Кошев стучит в металлическую дверь, единственную на лестничном пролёте. Никто не отзывается. Тогда нажимает на кнопку звонка. Дверь, лязгнув, приоткрывается. Кошев толкает её и заходит.
– Товарищ майор! – орёт кто-то изнутри. – Учебная рота в составе тридцати двух!..
– Принимай новых, – говорит Кошев.
Заходим в дверь. Майор кивает низенькому нерусскому солдату (то ли офицеру, то ли сержанту, не разобрать), говорит:
– Командуй.
– Становись на малом проходе! – орёт низенький. – Спиной к оружейной комнате! Сумки на пол! Раскрыть!
Повинуемся.
– На пол перед собой всё выложить! Несессеры с собой!
Когда сумки оказываются пусты, низенький достаёт телефон, фотографирует и зовёт какого-то каптёра. Прибегает лысый солдатик в одном нательном белье. Выслушав команду, начинает сортировать наши вещи по принадлежности.
– Готовиться ко сну! Напра-во!
Поворачиваемся. И только тогда вижу: в сумраке казармы на табуретах напротив телевизора ряд за рядом в светло-зелёных нателках, с ухмылками на одинаковых рожах сидят бритые пацаны.
– Во, деды, – шепчет мне в затылок Зубов.
– Шаго-ом – марш!!!
Деды оказываются такими же салагами, как и мы, но приехавшими на два дня раньше. Утром помогают нам заправить шконки, рассказывают, кто офицер, кто прапорщик, кто сержант, как следует себя вести, как к кому обращаться, где ходить, где не ходить и так далее.
– Становись в две шеренги! – орёт низенький нерусский, он же прапорщик, он же старшина.
Встаём.
– Первая шеренга – три шага вперёд шагом марш! Кругом!
Оказываемся лицом друг к другу. Разделяет лишь коридор – центральный проход. По нему, снимая всех на телефон, прогуливается носатый офицер, разворачивается, доходит до середины, останавливается и каркает:
– Из карманов перед собой всё – выложить!
Немного помешкав, выполняем.
Офицер кивает сержантам – те, как падальщики, начинают рыться в наших вещах, ненужное кидают в чёрный мешок, а нужное – телефоны, зарядки, деньги – в синий. После шмона проходятся каждому по карманам, прохлопывают с плеч до подошвы.
– Ещё б в очко залезли, – говорит потом Зубов. – Шакальё.
Мы сидим в кубаре. Паршивое чувство унижения всё никак не получается проглотить. Из вещей в карманах остаются военный билет и носовой платок.
В столовую ходим строем в три колонны. В учебные классы – тоже. Те находятся в трёхэтажном кирпичном пристрое к арочному гаражу. Внутри, как в сушилке, вдоль стен тянутся трубы отопления. Зелёная краска на них облупилась, куски её лежат рядом на полу, хрустят под подошвами берец. За неосторожность прикоснуться к батарее кожей можно поплатиться самым настоящим ожогом. Зубов поплатился.
– Твою мать! – шипит он, слюнявя ладонь. – Да начерта ж их так топят!
Вечером выдают телефоны.
Открываю заднюю панельку своего кнопочного «тапка», вынимаю батарейку. Из заворота рукава достаю симкарту, вставляю, собираю телефон.
Включаю.
Пропущенные от матери, друзей; взволнованные сообщения, куда же пропал.
Набираю твой номер. Вызов.
Бесконечные длинные гудки, затем автоответчик: «Абонент не отвечает…»
Набираю ещё раз.
Сбрасываешь. И тут же смс:
«Я беременна».
Набираю ещё раз. Ещё раз. Ещё раз.
«Прекрати названивать!»
Прекращаю. Пишу в ответ:
«Как беременна? От кого?»
«А ты как думаешь?!»
«От бывшего? Но вы же расстались два месяца назад, только сейчас узнала о беременности?»
«Да, представь себе, только сейчас!»
Избавиться от меня хочет, думаю, всё ясно.
«Я тебя одну всё равно не оставлю, – пишу. – Вернусь, и будем вместе воспитывать…»
Помедлив, удаляю последнее предложение, отправляю.
«Одну?! Я не буду одна, я буду с ребёнком!»
«Вика, поговори со мной по телефону».
«Вика».
«Вика, я прошу тебя»…
Рассаживают рядами на центральном проходе. Под задом – две доски табурета. В руках – тетрадка, ручка. На этот раз приходит отец Кирилл. Фотографирует нас на смартфон и начинает:
– Все мы рабы Божьи. Все равны. Никто не вправе судить другого лишь по тому, сколь долго он отслужил. Вы новобранцы, но через полгода будете, так сказать, старожилами. Помогать новеньким, а не обижать, вот ваш долг!
Срубив на корню дедовщину в наших сердцах, батюшка продолжает:
– Христианство всегда было против насилия. Но, не будь армии, были бы мы рабами. Не будь в России сильной армии, в Великой Отечественной победило бы фашистское зло, а не советское добро! И поэтому добро всегда должно быть с кулаками!
– Говорит про рабство, раб божий, – шепчет мне Зубов. – Про добро с кулаками, про победу красной армии атеистов над атеистами фашистами. Шик!
– Разговоры! – рявкает офицер, следящий за рядами лысых неокрепших душ.
Суббота, ПХД, баня. Сотня голых мужиков в бараке. Телесный осмотр, каждый случайный синяк фотографируется, каждая царапина протоколируется. Девушка-врач презрительно осматривает тела. Пацаны не прикрываются, ржут.
– Вика.
– Алло, да?
– Вика, это Дима из армии.
– А, привет.
– Как ты?
– Хорошо. У тебя как дела?
– Нормально. Получила моё письмо?
– Какое? Нет.
– А как… как ребёночек?
– Ты о чём?
– Ну, ты же, это…
Из трубки доносится смешок. Оборачиваюсь, сержант орёт:
– Э, бэки! Завязывай лясы точить! Становись! Мобилы сюда!
– Вика, ты же беременна? – шепчу в трубку, присев у подоконника.
Снова смешок. И ответ:
– Нет, с чего ты взял?
– Э, чмо лысое, встал быстро в строй.
Я поднимаю голову. Сержант стоит, растопырившись.
– Мобилу сюда, – говорит он. – По дембелю увидишь.
Достав через барыг новый «тапок», научился шкерить. Когда в норку в матрасе или подушке, когда под паркет, когда в берец.
– Так, – говорит шакал, прощупывая мои ноги. – Башмаки снимай. Носки тоже.
Снимаю. Встаю босой по стойке смирно.
Шакал берёт один берец – трясёт, второй – трясёт. Смотрит на носки, квасится, приказывает обуться. Мобила, спасённая брезгливостью сержанта, остаётся на месте.
– Путевая рота самый кал, – говорит ефрейтор Сеня. – Мостовая нормас, а обеспечение – ваще кайф.
Сеня заменяет одного нашего сержанта, временно командует отделением. На утреннюю поверку в командирский день является прибухнувший, раздёт всем по конфетке. Сейчас, в послеобеденный перерыв, сидит с нами в кубаре и точит лясы.
– Автомобильная рота тоже ничего, – рассказывает он, лёжа на доселе гладкой и отбитой шконке Табаки. – Но вот путевая… как бесы пашут.
– Я водить умею! – пикает Табаки.
Ефрейтор вглядывается в конопатое лицо солдата, говорит:
– В автомобильную метишь? Не-е, тебя не возьмут. Там – чурки. Чёрная рота. У них своя диаспора.
Очередная лекция. Читает сам комбат.
– Ещё а-аз повтоя-аю! – картавит он. – Соизмея-айте свои действия и посйе-едствия, чтобы не быо-о обидно за безцей-но пхо-ожитые годы!
Сержант с недовольной мордой ходит по рядам, фотографирует и раздаёт листочки с какими-то цифрами.
– Это, – говорит комбат, – номерха-а всех, кто вам может помочь в тху-удной жизненной ситуации! Мой номерх-х тоже есть. А ещё: Батюшки, психо-ога, пой-ковника, совета матехе-ей и пхо-окуха-атух-хы*! (прокуратуры).
– Суч-лист, – говорит кто-то из бойцов.
По лысым головам проносятся смешки, быстро угасающие под взглядом комбата.
Суп кипяточный, а времени – в обрез.
Хлебаю, обжигая нёбо, и тут чувствую общее волнение. Подняв голову, вижу: человек десять новеньких, ещё не переодетые, все узкоглазые.
– Так, стоять! – выскочив из-за стола, орёт на них какой-то офицер. – На выход!
Новобранцы разворачиваются и обречённо плетутся из столовой.
– Приём пищи окончить! – командует наш сержант. – Встать!
Исполняем, одеваемся, выходим. Новенькие – полураздеты, стоят на притоптанном снеге. Несколько офицеров тщательно их шмонают. В чёрный пакет летят какие-то железяки.
– Тувинцы, – говорит Зубов. – Слышал о них? Носят по семь ножей с собой, по одному на каждой ноге и руке, на груди, животе, спине. Чтоб из любого положения выхватить.
Смотрю на новобранцев, потом на Зубова.
– Да, – кивает он, развеселившись от моего ошарашенного взгляда. – Такая культура!
– Я! – ору, прижимая заснеженный автомат к груди. – Торжественно! Присягаю! На верность! Родине!
Стою на плацу перед парящей ртами коробкой своего взвода. Зубов – в первом ряду – подмигивает.
– …Защищать! Свободу! Независимость! И конституционный! Строй!..
– Молодец, – офицер машет рукой, трёт замёрзший нос. – Пиздуй в строй.
В курилке впервые за неделю. Пацаны жадно тянут никотин. И я тяну.
– Уф! – выдыхает Зубов. – Аж подшотало.
– Ага, – соглашаюсь.
– Ты слышал? У Табаки дом сгорел.
Смотрю на товарища.
– Теперь отпустят?
– Не. – Зубов запускает бычок в урну. – Даже увал не светит. Никто ж не умер.
– Кончай соски сосать! – орёт сержант. – Становись!
Я втыкаюсь на своё место в коробке.
Шагаем.
Вспоминается первый поцелуй с тобой. Запах твоих духов…
Последняя ночь в учебной роте. Я и Табаки – уборщики.
Поправляем полотенца на дужках шконок (два пальца), переворачиваем кружки на прикроватных тумбочках, в выдвижных ящиках раскладываем мыльно-рыльные по порядку, расставляем ровно тапочки.
– Мои там тоже пододвинь давай, – говорит Мротов. Лежит, накрывшись до самой шеи, гыгыкает. – Ну, пододвинь, я ноги неделю не мыл, хы-ы!..
– Рот свой закрой, – говорю, не отводя взгляда.
Мротов от удовольствия дрыгает ногами.
– Вдарить мне хочешь? – спрашивает. – Ну, вдарь!
Подхожу.
– Вдарь! – говорит он, но вот заткнулся: я оказываюсь в изголовье кровати.
Поправив полотенце на дужке, замахиваюсь и врезаю ладонью по его виску.
Лицо Мротова не меняется: туповатая улыбка, горящие глаза.
Врезаю ещё раз, плюю и уже собираюсь идти спать, как натыкаюсь на ошарашенный взгляд Табаки. Конопатый вперёд меня скачет в наш кубарь, на ходу громко шепча каждому: «Димон Мротова отпиздил! Димон Мротова…»
Ништяки, принесённые солдатами из увала в честь дня присяги, отжимают шакалы. Всё же мы шкерим то немногое, что влезает во внутренние карманы бушлатов и не имеет острых углов. На завтраке вынимаем, угощаем друг друга.
В роте, собрав вещи, стоим, ждём распределения.
– …Мартышкин! Медведев! Зайцев! – орёт старшина. – Крышов! Крашув! Красин! Краскин! Табаков! Во взвод обеспечения! Два шага вперёд, шаго-ом марш!
Табаки, грустно улыбнувшись мне и Зубову, выходит из строя.
К названым подходит офицер, приказывает сомкнуться и ведёт ко выходу.
– …Мамедов! Мухаметов! Галиев! Хачатрян! Горгодзе! Аллахвердиев! Автомобильная рота!
– Мазутом умажутся, дык незаметно будет, – говорит Зубов, волком следя за Мамедовым – амбалом-борцом. С ним он вчера поцапался в столовке: не пустил без очереди.
– …Воропаев! Глотко! Чащухин! Полещук! Курочкин! Зубов! Мостовая рота!
Моя фамилия не звучит. Смотрю на товарища. Тот, вздохнув и хлопнув меня по плечу, выходит вперёд.
– Остальные! – говорит нам старшина. – Путевая рота!
Итого из тех, с кем был знаком, в одну роту попадают: Я, близнецы Трифоновы, даун Мротов, гопник Орлов и тувинец Буян. Об остальных десяти будущих сослуживцах мне только предстоит узнать.
Совсем не товарищи и безликие незнакомцы. Нонеймы, как назвал бы их мой друг Сашка. Эх, Серик, Зубов, да хотя бы Табаки… Сука-судьба всегда разлучает с теми, кто становится хоть чуточку ближе сердцу.
– Да вы бэки, мля! – орёт сержант, фотографируя. – Отрыжки, мля, оморфы, полупокеры, лани ебаные!..
– Товарищ сержант, – доносится из строя робкий голос. – Можно обратиться?..
– Можно за хуй подержаться! – отвечает сержант.
– Разрешите?..
– Разрешаю! На, мля, держись!
Строй содрогается, сдерживая смех.
– Разрешите в туалет…
– Да мне похую! Поссы в карман товарищу!
– Товарищ сержант…
– А-а, дак ты посрать захотел? Мротов! Ладони подставь! А ты, чмо, снимай штаны! Снимай, сука, я сказал!.. Смехуёчки отставить! Ещё кто-нибудь хочет?! Не слышу, мля!
– Никак нет!!!..
Сержант первого отделения второго взвода, наглумившись, командует разойтись.
До вечерухи остаётся ещё полчаса. Нас рассаживают на ЦП – каждый на своём табурете, – включают телевизор.
В США выбирали Трампа.
– Да ну на! – выкрикивает гопник Орлов. – Да я этого пендоса вертел, нах!
Перед отбоем командир нашего отделения – сержант Сулмамедов – собирает нас и сообщает:
– В нашем отделении завелась крыса.
Все настораживаются, а сержант продолжает:
– Кто-то распускает слух, что в роте сержанты собирают с солдат деньги. В курсе?
Переглядываемся. Кто же мог так всучить?
– Точно никто ничего не знает?
Все отрицают.
– А с крысами что делают, в курсе? В сушилку их и пиздят.
– Так им и надо! – поддерживает Орлов.
– А теперь к сути, – говорит сержант Сулмамедов. – Скиньтесь все по-братски пять соток – домой на дорогу, а?..
Наряд. Стою на тумбе, дневальный первой смены. Дежурный по роте сержант Сулмамедов спит. Два товарища по наряду: Орлов и Мротов, отправились по его поручению в санчасть забирать каличей.
Мимо проходит лейтенант – отдаю честь. Проходит командир роты – отдаю честь. Проходит капитан – отдаю честь.
Дверь роты: железная, обитая паркетными досками, начинает с лязгом трястись.
– Дежурный по роте на выход! – ору я. – Дежурный по роте на выход!
Но сержант Сулмамедов спит, и товарищи по наряду не вернулись.
А доски на двери уже начинают вылетать.
Соскакиваю с тумбы и дергаю задвижку. Дверь распахивается – выпученная харя майора.
– Товарищ майор! – ору. – Подразделение находится в учебных классах! Происшествий нет! Рядовой…
– Почему тумба пустая, солдат?! – спрашивает майор. – Где дневальный первой смены?!
– Я…
Харя майора выпучивается сильнее.
– Где дневальные?!
– Убыли в санчасть для…
– Где дежурный?!!
Язык не поворачивается ответить правду.
– Я здесь, товарищ майор… – говорит сержант Сулмамедов, подбегая и смаргивая кошмар.
– Где шапка, сержант?! – спрашивает майор и тут же передумывает – за его спиной в двери появляются Орлов, Мротов и трое каличей.
– Товарищ майор! – орёт Орлов, взметнув руку к голове.
– Отставить! – выплёвывает майор. – В одну шеренгу становись! Из карманов всё – на пол!
Орлов выкладывает военный билет, «тапок» и сенсорный самсунг.
Мротов выкладывает военный билет и «тапок».
Я выкладываю военный билет. Моя кнопочная Nokia остаётся в кармане.
Майор поднимает мобилы Орлова и Мротова, берёт в свою лапу и с размаху швыряет о гранит малого прохода.
– Почему телефоны находятся у личного состава?! – словами харкает в лицо сержанту майор и начинает прощупывать наши карманы. Меня он лишь хлопает по плечам. Может, забивает, а может, жалеет.
– Зуб на зуб не попадает! – говорит Зубов.
Встречаемся на полигоне, роты вместе расчищают снег и стаскивают на расчищенное шпалы.
– Станови-и-ись, второй взвод! – орёт сержант. – Инструмент – в палатку! Возвращаемся в роту!
Смотрю на Зубова. Тот с завистью глядит на меня и машет лопатой. Сержант его взвода ещё час назад ушёл в чепарь и пропал.
Сидим в кубаре, пришиваем именные бирки к форме.
– Ножниц-то нет, мля, – говорит Орлов. – Эй, Буян! Дай заточку!
Тувинец, лыбясь, тянется и вынимает из подошвы заострённую ручку от ложки.
Хотя бы раз в неделю я дозваниваюсь до тебя. Рассказываю, как мне тут, слушаю твои новости, вспоминаю, мечтаю…
– А давай сделаем ребёночка? – спрашиваешь ты и смеёшься.
– Давай, – отвечаю я, – Мальчика или девочку?
– Девочку.
– Как назовём?
– Не зна-а-аю…
– Ксюша?
– Нет…
– Анжела?
– Нет!
– Мила?
– Может быть…
– Всё, запомнил. Как только вернусь – сразу сделаем.
– Дима!
– Тридцать шесть и шесть! – говорит сержант и передаёт градусник мне. Я встряхиваю и зажимаю под мышкой.
– Палец! – говорит сержант, сфотографировав. Протягиваю и получил грамм виферона, мажу в ноздрях, затем отдаю градусник.
– Хм, – Сержант хмурится. – Тридцать семь! Сходи помой подмышки и вновь смерим. Шагом марш!
Впервые за службу попадаю в кАличку – не прохожу вечернюю термометрию. Лежу в палате с болью в заднице от укола антибиотика, пытаюсь уснуть.
– Эх, Паха, – слышу шёпот с соседней койки.
– Чего, – отвечают шёпоту.
– Знаешь, восьмой месяц торчим в части. А у меня жена дома, сын маленький.
Паха молчит.
– Как-то ездил я в Москву, – продолжает шёпот, – поработать вахтой. И такую тёлку встретил… Только пальцем по ней проводил – текла. Ну, думал, к чёрту жену, спиногрыза к чёрту. Вернулся домой, развестись и вещи забрать.
Паха молчит.
– Развод не дали. Но вещи швырнули в ебало.
Тишина.
– Стою я в дверях с сумкой на плече, держусь за ручку и смотрю: старые в комнате сидят, жена стоит, пелёнку обоссанную держит, мелкий ползает…
– И? – спрашивает Паха наутро.
Шёпот, принадлежащий сухому узбеку, сразу понимает и отвечает:
– Остался я, хуль.
– Живее, солдаты-ы! – орёт комбат. – Скорх-о новх-ый год, а вы всё сиськх-и мнёте!
– Сам бы помял, – тихо говорит Зубов, разбивая лопатой лёд на дороге. – Посмотрел бы я на него.
– Почти всё, – говорю, пытаясь подбодрить. – Оглянись: вон, сколько сделали.
