Читать книгу Жизнь по краю - Ася Кефэ - Страница 1

Перверсивную (извращенную) личность не заботит правда или ложь; для неё имеет значение лишь эффективность; кому какое дело, является ли то, что он говорит, в действительности фактом или вымыслом, покуда оно правдоподобно.

Поль-Клод Рекамье

В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает, что мы их прощаем.

Оскар Уайльд

Мир, который мы не знаем, или знаем, но не признаемся. Мир, который мы не понимаем, либо понимаем, но не находим поддержки. Мир, который кто-то назовет нормой, а кто-то откажется воспринимать и скажет, что такое не может существовать. Надеюсь, дорогой читатель, ты готов окунуться в мир грез, фантазий, восторга, боли и страха и пройти этот путь, чтобы узнать о том, что может жить в том, кто рядом, или в каждом из нас, и что, собственно, могут скрывать наши маски.

Все события и персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Пролог

Иногда бывают истории, которые ты можешь просто взять и начать рассказывать. И тогда повествование льется как музыка, события идут своим чередом, и сразу понятно, кто положительный персонаж, а кто – нет. Ты легко следуешь за героями, переживаешь, придумываешь то, что кто-то должен был сказать, или предугадываешь события в ожидании развязки.

Но в этой истории, которую я вам хочу поведать, все совсем иначе… Возможно, это потому, что события, которые легли в основу этого романа, начались давным-давно и окутаны завесой, которую раскрывать можно слой за слоем, словно пробираясь к истоку, порой останавливаясь в задумчивости от того, что ты не понимаешь: нужно ли открывать эту завесу или будет лучше оставить непознанным тот мир, который существовал сам по себе много лет…

Глава 1

Кто мог придумать нарядить покойницу в наряд невесты? Он помнил, что так же в гробу лежала его мать, много лет назад. Но сейчас это для Павла казалось издевательством, его внутренний мир прекрасного сопротивлялся этому. Он почему-то вспомнил куклу-невесту на капоте машины. Неужели он такой уже старый, что помнит такой хлам?

Павел стоял вдалеке от всех. Он наблюдал. Он наблюдал всегда и постоянно все фиксировал. Сколько разных фрагментов из прошлого, образующих неповторимый калейдоскоп из судеб и жизненных ситуаций, жило в его голове! Ему порой казалось, что он помнит абсолютно все, что происходило в его жизни, в жизни его знакомых, даже каких-то посторонних людей, которые просто попадались на его пути. Павел попытался отбросить мысли о прошлом и опять сосредоточился на том, что происходит. Все шло своим чередом в рутинном кладбищенском процессе. Мелкий дождь, грязь под ногами. Полчаса – и все закончится.

Павла никто не видел, кроме большой жирной вороны, которая раскачивалась на ветке березы. Ворона была частым свидетелем подобных событий, она уже ничему не удивлялась, и ей было абсолютно безразлично, что происходит вокруг. На кладбище много горя, очень много, место такое. Да и чему удивляться: горе – оно у всех горе. Правда, ворона знала, что горюют тут все по-разному. Кто-то – искренне, с надрывом, с ощущением того, что и его самого тоже не стало в тот момент, когда человек, который был когда-то рядом, ушел из жизни. Горюют от боли расставания, от того, что больше никогда не скажут друг другу то, что хотели сказать, но так и не сказали. Горюют от того, что больше не почувствуют тепло близкого человека, не прижмутся вечером друг к другу у экрана телевизора, о том, что больше не с кем будет спорить, ссориться и ругаться. Кто-то горюет потому, что так положено, философски принимая скоротечность жизни: ничего не поделаешь – все там будем. Бывают и те, кто просто изображает горе, а кто-то даже не пытается его изобразить и с каким-то злорадством приходит проводить ушедшего в последний путь, думая, что без умершего всем будет только лучше.

А еще ворона знала, что пройдет время, и люди все реже будут навещать этот холмик. Уедут, забегаются по своим делам, начнут новую жизнь – да что тут осуждать, жизнь-то идет дальше! Могилка постепенно начнет зарастать сорняком, захиреет, покосится, и будет тот порядок, который любила ворона – кладбищенское уныние и спокойствие.

Вороне были чужды человеческие страдания. Правда, был случай, который когда-то давно привлек ее внимание. В тот день она даже почувствовала жалость к одному маленькому мальчику, который так рвался из рук отца, что в какой-то момент отец не удержал его, и мальчишка, как уж, выскользнул из сильных рук, упав в яму, из которой его потом вытащил отец, дав подзатыльник. Маленький мальчик продолжал горько плакать. Он плакал не от страха и не от того, что ему было обидно, что отец влепил затрещину. Он плакал от ощущения своего бессилия, от того, что не может воскресить свою мать. Слезы ручьями текли по его лицу, превращая милую мордашку в сморщенное лицо старца, перепачканного грязью. Это лицо напоминало о том, что все в этом мире скоротечно и то, что вчера было прекрасно, завтра может превратиться в кладбищенское зловоние.

Ворона повернула голову в сторону маленького холмика, от которого начали расходиться люди. Она уже знала, что на этой могиле никто горевать долго не будет.

Павел поднял голову и увидел ворону. Они посмотрели друг на друга, и вдруг ворона громко гаркнула, словно прогоняя этого незваного гостя со своей территории, будто говорила, что тут ему еще не место.

В этот момент Павел почувствовал вибрацию телефона. Сейчас он не хотел ни с кем разговаривать. На экране было пять пропущенных вызовов от Анны. «Что у нее могло случиться? Зачем столько раз названивать? – с раздражением подумал Павел. – Ничего, не маленькая, разберется сегодня в своих проблемах сама». Несколько звонков Анны были нарушением правила, которое он когда-то для нее установил: не отвлекать его, когда он занят. Но он был «постоянно занят» уже довольно долгое время.

Анна набрала в пятый раз номер Павла, не особо надеясь, что он ответит. Он и не ответил. И Анна поняла, что, возможно, ее время наконец-то пришло.

Глава 2

Павел отвернулся от небольшой похоронной процессии и пошел в сторону автомобиля, который ожидал его поодаль. Его машина с водителем, как темная тень, всегда следовала за ним по пятам, напоминая о его статусе, о том, что слишком много стоит на кону, и об этом нельзя забывать.

Он помнил, как когда-то очень страдал от того, что все помнит. Он помнил, как хотел научиться забывать, но это не получалось. Он так и продолжал помнить все, что с ним происходило, в мельчайших подробностях. И эти воспоминания складывались в его собственную копилку – тайник с собранными за всю жизнь богатствами. Он научился хорошо пользоваться этим тайником: умел в нужный момент выудить из него то, что требовалось именно сейчас. Уроки прошлого, которые он не забывал ни на минуту, позволяли всегда найти такое объяснение его поступкам, в которое все поверят. Он освоил важное правило: добавь в ложь несколько процентов правды, дай яркую картинку, поверь сам в то, что ты рассказываешь, и тебе поверят все!

И еще в его жизни было одно правило, которое он считал самым главным: никогда не позволяй себе расслабиться так, чтобы эмоции взяли верх. Поэтому сейчас он стоял в стороне от траурной процессии, наблюдая за тем, что происходит, как ведут себя люди на кладбище, как реагируют на происходящее. Все было как обычно, за исключением того, что сейчас он не мог справиться с дрожью в руках. Он понимал, что боится проявления своих эмоций.

Первый и последний раз он был на похоронах, когда хоронили его мать, ему тогда было 7 лет. Тот день стал кошмаром всей его жизни. Павел привык считать, что именно смерть матери, ушедшей от него, когда он был совсем мальчишкой, повлияла на всю его последующую жизнь. Он упорно отказывался думать о том, что не все в его детстве до момента смерти матери было безоблачно и что многие события, которые происходили задолго до дня ее похорон, определили его судьбу…

Говорят, что время лечит, но Павел знал, что это не так. Стираются воспоминания, боль притупляется, но она остается с тобой на всю жизнь. С ним остались его сны, которые часто повторялись. Он помнил их после пробуждения, и от этих снов потом весь день ныла голова и было плохое настроение. В этих снах он звал маму. Сон – единственное его состояние, где он не мог себя контролировать – зона бессознательного, она ему была не подвластна, хотя он много лет пытался научиться контролировать себя, используя разные техники расслабления, переключения внимания и глубокие медитации. Но что бы он ни делал, он знал, что сны вернутся. Он боялся этих снов, но подсознательно ждал их, потому что сны были тем убежищем, где он мог погрузиться в свои воспоминания, чтобы не забывать то, что когда-то давало ему ощущение счастья и покоя, пусть даже это все превратилось потом в его вечный кошмар.

– Павел Петрович, мы в офис сейчас или домой? – обычный вопрос водителя ударил как обухом по голове. Да что же это такое, опять дрожат руки, и он опять отвлекся, не расслышав заданный вопрос. «Соберись, тряпка!» – голос отца сейчас зазвучал в ушах Павла с особой силой.

Он хорошо помнил этот железный голос, отдающий четкие приказания. Когда Павел попадал в трудные ситуации, голос отца заставлял его собраться и поступать правильно. Это особенно помогало во время жестких переговоров, когда нужно было принять единственное верное решение – не всегда популярное и очевидное для коллег. Возможно, благодаря голосу отца, который подхлестывал его, заставлял собираться, трезво оценивать и анализировать ситуацию, все его проекты в бизнесе были успешными. Павел считали хватким удачливым коммерсантом, который имеет «нюх» на выгодные сделки. А он сам считал это помощью провидения. Но в момент принятия решения он ждал, когда голос отца скажет: «Соберись, тряпка!». И тогда нужное решение само всплывало в его голове.

Когда-то давно он боялся своего отца, вернее, не боялся, он его просто всегда НЕНАВИДЕЛ. Ненавидел так, что Павлу хотелось его убить. Он часто в детстве представлял, как застрелит отца или отравит, или сделает что-то такое, чтобы отец понял, как Павел страдал когда-то… Хорошо, что не пришлось это делать своими руками. Жизнь за него все сделала сама и справедливо расставила по своим местам, как считал Павел.

Павел отвернулся от окна машины, за которым печально проплывали кладбищенские кресты, стоящие в вечном убожестве среди непонятных искусственных венков, перекошенных могил, покосившихся оград.

Павел не любил кладбища: они напоминали ему о бесконечной боли от утраты, которую он пережил в детстве и которую так и не смог забыть….

***

В тот далекий день ему казалось, что все люди, стоявшие у гроба его матери, улыбались и радовались тому, что маму сейчас закопают в землю. Улыбались какие-то незнакомые тетки, улыбался отец. Даже ворона, сидевшая на ветке соседнего дерева, и та, казалось, улыбалась, когда поворачивала голову и с хитрым прищуром смотрела на Павла.

Маленькому мальчику было страшно и неуютно. Он боялся поднять глаза на отца и лишь исподлобья смотрел на человека, с которым ему придется теперь жить без его единственной и любимой мамочки. Тогда, на кладбище, он в первый раз увидел, как его отец улыбается, хотя назвать это улыбкой было сложно. Ему казалось, что отец застыл в каком-то зверином оскале. Все кружилось перед его глазами: люди, ворона, гроб. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и он сам упадет в этот гроб, который сейчас опускали в яму. Он закричал, но голос застрял в горле, он хватал открытым ртом холодный осенний воздух, как будто это был и его последний вздох. Он услышал, как какие-то женщины шептались между собой: «Жаль мужика-то, вон как убивается, не повезло ему, однако, что тут скажешь. Околдовали видно. Жена-то, говорят, придурковатая была. Эх, ну ладно, поубивается, зато жизнь потом нормальная будет, мужик-то видный из себя, быстро какую-нибудь молодайку отыщет».

Тогда Павел не понял этих слов, ему было все равно, что говорят эти люди. Ему было непонятно, почему кто-то старается погладить его по голове, кто-то сует конфету в руку. Его волновало только одно: что с ним будет теперь? Как он будет жить без своей любимой и красивой мамы с этим чужим и злым человеком?

А мама лежала в гробу в белых одеждах невесты, такая чудесная, нежная и прекрасная.

Спустя много лет он узнал причину того, почему отец таким образом похоронил его мать и почему, будучи женой и матерью, она лежала в гробу в одежде невесты. А в день похорон она казалась ему феей, принцессой, которую похитило у него злое чудовище. И этим чудовищем был его собственный отец, который сейчас, как казалось Павлу, радовался тому, что мамы больше нет на свете.

Павел потер пульсирующие виски и словно издалека услышал свой голос, отдающий ровные указания водителю. Он еще раз попытался отогнать от себя противное ощущение грязи, которое вызывало кладбище. Он подумал о том, что это место совсем не подходит для того, чтобы отправиться в мир блаженной вечности, которую нам обещают после того, как пробьет наш час. Павел не верил в Бога, ведь он не помог, когда Павлу нужна была помощь, когда он звал и надеялся, что Бог спасет его мамочку. Наоборот, получилось так, что Павел испытывал постоянную боль на протяжении всей своей жизни. Разве справедливость заключается в том, чтобы наградить маленького мальчика непосильными для него страданиями? Зачем Богу это было надо? То, что говорила когда-то его матушка о Боге, о царствии господнем и о том, что все люди могут радоваться и быть счастливыми, сейчас воспринималось им как злая насмешка. Эти разговоры – всего лишь фантазии больного воображения его матери…

Тогда, в детстве, маленький Павел любил слушать рассказы матери о прекрасных девушках и юношах, которые живут на облаках, о том, как все там счастливы, ходят в таких же прекрасных одеждах, которые рисует его мать. Они смеются, танцуют, наслаждаются друг другом… Павел тогда не понимал, что значит наслаждаться друг другом. Уплетая зефир и запивая его теплым молоком, он думал, что это и есть то самое наслаждение, о котором рассказывала его мать.

И все же детские воспоминания оставили след в его душе. Он научился видеть во всем свой смысл и верить, что ничего в жизни не бывает просто так. И если, к примеру, к нему обращались с просьбой помочь на восстановление или ремонт Храма – он всегда помогал. Пусть он в рай и не верил, а вот панихиду по рабе Божьей Ольге заказывал всегда, да и о здравии раба Божьего Павел тоже не забывал упомянуть. Мало ли, вдруг поможет. Он давно решил для себя, что жизнь – это то, что есть здесь и сейчас: мгновение, миг. Этот миг в земной жизни может быть значительно слаще, чем неизвестная райская жизнь потом. И не факт, что эта райская жизнь когда-то наступит.… Со временем он стал поклоняться своей религии – религии наслаждения. Он по крупицам создавал свой мир и устанавливал в нем свои порядки: все, что его окружает, должно доставлять удовольствие, начиная от ткани на его пиджаке, заканчивая теми развлечениями, о которых не каждому расскажешь.

– Мы в офис, – сказал водителю Павел. Все должно идти по плану, несмотря ни на что.

Глава 3

Сегодня Анна не торопилась. Она заранее отпустила домработницу и была дома одна. Ей некуда было спешить сегодня, ее наполняло какое-то неясное чувство.… Нет, не спокойствия, как было б свойственно человеку, получившему результат, который он ожидал получить. Это было что-то иное. Если бы ее сейчас спросили о ее состоянии, она бы, наверное, ответила – «нормальное». И это тоже было бы правдой. Особенность такой правды заключается в том, что «нормально» для каждого означает что-то свое: нормально может означать, что все хорошо, а может, что все плохо, но я держусь.

Как и многим, Анне было свойственно периодически впадать в состояние прострации, где непонятно, что хочется, что радует, а что огорчает. Как будто просто грустно или просто пусто, или просто то состояние, когда жалко всех и вся. Ну и, конечно же, в таком состоянии в первую очередь жаль саму себя. Когда Анна чувствовала приближение этого состояния, она пряталась туда, где могла находиться какое-то время без всяких мыслей. Это место было ее пустотой. Здесь она скрывалась, чтобы окружающие не видели ее переживаний. И хотя у нее было немного близких людей, от которых нужно было что-то утаивать, она убегала туда, где можно было спрятать эмоции. Так, чтобы никто их не заметил. И в первую очередь она сама.

Она прятала эти эмоции и от Павла. Она боялась, что он почувствует, поймет, догадается о чем-то постыдном, что живет в ней. И тогда ее миру, который она создавала шаг за шагом, придет конец, потому что она опять не справилась. Потому что она неудачница. А у неудачниц обычно не получается ничего, в том числе и построить серьезные отношения с мужчиной. Поэтому она укрывалась в этой пустоте, где ее никто не мог найти. Укрылась от возможного осуждения, от страха одиночества, от своей никчемности и неуверенности в себе. Если бы Анна рассказала кому-то о своих переживаниях, то, скорее всего, ее собеседник счел бы это кокетством и вряд ли бы ей поверил. Ведь окружающим ее людям Анна казалась уверенной в себе успешной женщиной. Она достигла многого, и ей бы позавидовала любая: Анна была избавлена от рутинной работы в офисе, занималась любимым делом, была востребованным профессионалом и имела все то, о чем многие могут только мечтать.

Она давно имела хороший доход, чтобы ни в чем себе не отказывать и окружать себя вещами, которые ей нравились, вкус у нее был превосходным.

Она хорошо помнила тот момент, когда стала другим человеком. После нескольких часов унижения она решила, что больше никогда не позволит, чтобы над ней насмехались. Но ее сила была одновременно и ее наказанием. Она всегда страшилась, что кто-то почувствует ее уязвимость, и она будет страдать. Поэтому она часто делала вид, что ей чужды любые душевные переживания: она занята делом, и это самое главное в ее жизни. Но с собой Анна была откровенна, она точно знала, что самое главное для нее – это то, чтобы он был рядом.

Анна, не доверяя вкусу агентов, часто сама отправлялась в поездки, откуда привозила интересные дизайнерские вещи или старинные предметы декора, которые «вписывала» в интерьеры заказчиков. Вокруг нее было много вещей, которыми можно было любоваться, восхищаться тем, что было создано данным-давно. Людей, которые когда-то делали эти вещи, уже нет на свете. А красота, созданная ими, продолжает жить. Анна дает новую жизнь этим предметам, находит для них именно то место, где они будут радовать и притягивать к себе восхищенные взгляды.

Анна подошла к виниловому проигрывателю и включила пластинку…. Они с Павлом любили, чтобы дома звучала музыка, и оба считали, что звук должен быть «настоящим». Цифра не может передать живого звучания, звук должен предаваться через дорожки, которые помнят то, что хотел когда-то сказать музыкант. Да и во всем этом процессе был определенный элемент колдовства, когда можно подержать старую пластинку в руках, зная, что десятилетия назад, совсем в другом мире, кто-то также ставил именно эту пластинку. Но жизнь тогда была совсем другая – другие города, улицы, дома, одежда. И люди совсем другие. А музыка осталась прежней…

Павел любил слушать винил, потому что не любил подделок. А Анне нравился факт того, что это старый проигрыватель и видавшая виды пластинка, что это, возможно, какая-то история из чьей-то жизни. Иногда Анна даже представляла себе такие истории, когда слушала музыку в одиночестве.

Вот звучит слоуфокс – элегантный романтический танец. В музыке удивительным образом сочетаются классика и элементы джаза. Статный мужчина в черном смокинге сжимает в объятиях гибкую партнершу. Она необыкновенно хороша: обтягивающее платье с блестками, пушистое боа, лаковые туфли на каблуках. Анна представляла себя на месте партнерши и рассуждала. Пусть они танцуют в каком-нибудь шикарном танцполе, в фешенебельном отеле где-нибудь в Нью-Йорке. И это происходит не сейчас, а было когда-то давным-давно…. Они двигаются легко и свободно, как будто парят в воздухе, и все обращают внимание на эту чудесную пару. Сейчас закончится танец, и они с партнером сядут за свой столик. Услужливый официант принесет шампанское, и разгоряченные танцем партнеры выпьют по паре бокалов. Шипучее вино немного ударит в голову, Анне нравится это состояние. А потом они поднимутся в номер отеля и проведут вместе фантастическую ночь…

Анна ставит новую пластинку, и это уже совсем другая эпоха, иная музыка и новая история. Под звуки неимоверно красивой баллады, которую неподражаемым голосом с хрипотцой поет Род Стюарт, Анна представляет себя на белоснежной яхте. Они отплыли далеко, уже не видно берегов, вокруг только изумрудная бесконечная гладь океана. Легкий ветерок вздымает небольшие волны-холмики, которые покрыты белыми пенными «барашками». Анна стоит на корме, ветер треплет ее волосы и приятно холодит кожу. Потом она поднимается в рулевую рубку, и капитан пропускает ее к штурвалу. Она держит штурвал, а руки капитана лежат на ее руках. Они как будто образуют одно целое, вместе управляя судном. Они летят над океаном, прижавшись друг к другу, вдыхая пьянящий соленый морской воздух. Анне приятно осознавать, что она вызывает желание у этого сильного уверенного в себе человека. И у них потом будет все: любовь, страсть, секс…

Музыка уносит ее прочь из привычного мира пустоты в мир волшебства и безмятежности. А когда звучание пластинки обрывалось, она брала ее в руки, чтобы перевернуть. И ей казалось, что это не пластинка, а события ее жизни, которые тоже можно в любой момент остановить, а потом снова запустить с любого места, которое она сама выберет.

Но сегодня музыка не уносила ее в невидимые дали и не вызывала откликов в душе. Сегодня она почувствовала что-то новое в своем состоянии: ее пустота стала меняться. Появилось ощущение легкости и удовлетворенности. Ей стало казаться, что до этого момента она носила тяжёлые камни или какой-то увесистый груз, который кто-то взвалил ей на плечи. А сейчас груз пропал, но осталось ощущение физической усталости в руках и теле, но это уже было лучше, чем перемещаться под тяжестью груза.

Она взяла телефон и набрала номер Павла. Звонок остался без ответа. Она дождалась, когда автоответчик предложит оставить сообщение, и положила трубку. Ее губы тронула улыбка, и это ее удивило: обычно она переживала, когда Павел не отвечал на звонки. Хотя, если сказать откровенно, она к этому привыкла. У него было правило: она не должна беспокоить его в течение дня звонками. Если случается что-то срочное – сообщать секретарше. Это правило распространялось и на ночь, если он не приходил домой. Правда, Павел заранее предупреждал о том, что не придет ночевать, и причина всегда была веская – встречи с партнерами, тяжёлые переговоры, после которых ему надо просто отключиться и расслабится. Сегодня Анна не переживала, что Павел устроит разбор полетов: как она посмела отвлечь его в очень важный момент? Ей было все равно. Поэтому она опять, как будто назло ему, снова набрала его номер, послушала гудки и положила трубку. Она улыбалась.

Она зашла в ванну и открыла кран. Обычно Анна не принимала ванну днем, но сегодня решила, что может делать все, что угодно. Она скинула шелковый халат на пол и посмотрела на себя в огромное зеркало. Это он настоял на том, чтобы в ванной было такое большое зеркало. В их доме было много зеркал, и они иногда создавали своеобразную галерею, в которой, казалось, была другая жизнь, другие люди и другие истории….

Она посмотрела на свое обнаженное тело, оно было еще достаточно красивым и упругим. Стоя перед зеркалом, она опять набрала его номер, но ничего не менялось: на ее звонки никто не отвечал. Анна улыбнулась своему отражению и забралась в ванну, окружив себя хлопьями воздушной и ароматной пены. Анна закрыла глаза и с головой погрузилась в воду…

***

– Деточка, так долго нельзя делать, а то наглотаешься воды и станешь потом жить в ванной постоянно, – шутила мама, когда приходила ей помыть спинку. Когда же она подросла и спинку могла помыть сама, в ванну стал заглядывать отец. Он присаживался рядом на край ванны или брал маленький стульчик и очень приятным мелодичным голосом начинал свои бесконечные истории, которых было у него в запасе огромное количество.

– Деточка, ванна – это один из первых этапов удовольствия, которые узнает девушка…. Сила женщины велика, и если умело ей пользоваться, можно покорить немало мужских сердец и выбрать себе достойного спутника, – вещал отец, сидя на стульчике. – Вот послушай, что я тебе расскажу про знаменитую Клеопатру, которая правила Египтом еще в первом веке до нашей эры.

И отец рассказывал про то, что египетская царица тщательно следила за своей внешностью, и во многом благодаря этому она была желанной для всех мужчин – от рабов до великих полководцев. Некоторые безумцы даже платили своей жизнью, чтобы всего на одну ночь разделить ложе с царицей. Эта женщина в совершенстве владела искусством обольщения! А еще она ухаживала за своим телом. Для того, чтобы кожа была упругой и бархатистой, нужно натираться морской солью. Потом принимать ванну с добавлением молока и меда. Кожа потом становится такой мягкой и нежной! Когда лежишь в ванной – можно бросить в нее несколько лепестков роз и добавить эфирное масло.

– Если ты хочешь, деточка, чтобы мужчины любили тебя, нужно в первую очередь самой себя полюбить. Беречь свое тело, ухаживать за ним, это твое сокровище, – продолжал наставлять отец.

Она хорошо помнила, как отец рассказывал ей про удовольствия. Она не очень понимала, почему отец ей рассказывает про секс, но решила, что папа лучше знает, что нужно рассказывать. С интересом подростка, который начинает ощущать свое тело, она внимала его рассказам про наслаждение и про то, что называется оргазмом. Рука Анны скользнула вниз по своему телу, оно этого и хотело. Анну накрыло теплой волной наслаждения, восхитительного и чувственного…

Анна поднялась из воды, пена покрывала ее наготу. Она переступила край ванны и остановилась напротив зеркала. Ее изображение было скрыто, пар полностью закрыл зеркало. Капли воды скатывались по телу, но брать полотенце не хотелось. В ванной было жарко, и она всем телом прижалась к поверхности зеркала. Постояв так несколько минут, она отошла, глядя на отпечатавшийся на зеркале контур ее фигуры, а потом протерла зеркало и посмотрела на свое отражение. И опять рука сползла ниже, но теперь Анна сквозь полузакрытые глаза могла видеть, как она беззвучно открывает рот в желании закричать от наполняющих ее эмоций, как мощно содрогается ее тело. Взгляд как будто застыл в одной точке, всего несколько мгновений, и этот миг так сладок, а она почему-то лишена его.

Она соорудила на голове чалму из полотенца, взяла с полки махровый халат и вышла из ванной.

Пятый звонок Павлу в очередной раз остался без ответа, и тогда она поняла, что, возможно, ее время наконец-то пришло. Но потом на нее накатила волна сомнений: а действительно ли ее время пришло? Или это просто очередной поворот сюжета в их жизни, которая все больше начинает напоминать игру, где каждый участник пытается установить свои правила и перехитрить соперника. И игра все никак не заканчивается, потому что игроки достаточно умны и изворотливы. Анна попыталась засунуть внутренний голос куда подальше и решила, что хоть какое-то время, пусть всего несколько часов, она будет нормальным человеком, который может просто жить и ни о чем не думать.

Но коварный внутренний голос не давал ей покоя. Он спрашивал: а умеет ли она вообще просто жить? Жить для себя, не доказывая ничего никому, быть собой? Анна пыталась заглушить внутренний голос и не слушать его. Но на него это абсолютно не действовало, и голос продолжал спрашивать: возможно, она просто не умеет жить, и даже не знает, что означает это обычное слово – «жизнь»? И, может быть, именно в этом заключаются все ее проблемы?

Глава 4

Никто из близкого круга подчинённых не замечал, что с их шефом что-то происходит. Им даже в голову не приходило, что у Павла могут быть какие-то проблемы. Босс всегда был абсолютно спокоен, уравновешен, любезен. Даже когда он отчитывал кого-то, это было бесстрастно, холодно-равнодушно, без повышенных тонов и ругани. Это было своего рода искусством, которому он долго учился и в этом преуспел. Но сам Павел точно мог определить свое сегодняшнее состояние, он чувствовал, что нервничает, ему попросту было плохо. Его мутило, и внутри все разрывалось на части. Это состояние мешало ему сосредоточиться на рабочих задачах, вернуться в привычный ритм, когда он четко строил планы и неукоснительно им следовал.

Он всегда требовал исполнительности от себя и от подчиненных. Он был тем типом руководителя, который давал сотрудникам определенную свободу в действиях, но потом неожиданно начинал спрашивать результат. И если этого результата не было – он размазывал человека так, что тот потом долго отходил от назидательной лекции шефа.

Харизматичный, внешне уверенный в себе человек, который «всегда прав», – это особый тип личности, обладающий силой и магнетизмом хищника, который подавляет и подчиняет окружающих. Но, возможно, именно поэтому никто из его команды сам не уходил. Считалось, если сотрудник пройдет эту школу и сможет больше года продержаться в команде Павла, его ждет успешная карьера. Название фирмы Павла в строчке резюме было своего рода капиталом, который позволял легко устроиться в любую компанию, получить достойную должность и солидную зарплату.

Павел, вернее, Павел Петрович, как его называли в компании, растил в своем окружении собственных акул. Он был уверен, что ни один из его подчиненных не посмеет укусить вожака. Он умело манипулировал сотрудниками, заставляя их действовать в своих интересах. Павел Петрович как будто внушал им: «Однажды я тебя очень сильно ударю, ты не знаешь, когда это будет, я сам выберу момент». Это было игрой в кошки–мышки: один постоянно обещает нанести побои, но не наносит их, а другой ожидает этих побоев, а их все нет. И в какой-то момент эти ожидания становятся невыносимыми, и несчастный просит: побей сейчас! А в ответ как будто слышит: я знал, что ты ничего путного по работе сделать не можешь, и я заранее знал, что ты придешь за «кнутом»…

Именно поэтому все, кто окружал Павла Петровича, со временем начинали считать его желания своими, и через какое-то время начинали работать как слаженный механизм, подчиненный воле одного человека.

Павел не гнушался низкими и не совсем этичными приемами. Он обесценивал выполненную сотрудником работу, игнорировал его достижения и успехи. Фраза «я знаю, что ты недостаточно…» была одной из его любимых. Павел считал ее эффективной и был убежден, что она стимулирует работника вкалывать еще интенсивнее. Какая разница, что он потом выгорит и уволится!

Ему было плевать на эту «шулупень». Главное – результат для бизнеса, а если у кого-то «сдыхала батарейка», его без сантиментов выбрасывали за борт. Ротация персонала напоминала конвейер. Новые сотрудники поначалу даже не представляли, что их руководитель напрочь лишен эмпатии, не ставит их ни в грош, не испытывает чувства вины за несправедливые обвинения. Их нарциссический руководитель с легкостью перекладывал свои проблемы на жертву, которая из-за этого впадала в депрессию, испытывала чувство беспомощности, ничтожности, попадая в свой личный ад. А сам нарциссический руководитель, вытесняя из себя и перекладывая в душу жертвы всё неприглядное и безобразное, блистает в своем ореоле всеобщей значимости.

Были среди сотрудников и те, кто выдерживал мощное давление властного руководителя. Они могли рассчитывать на высокие оклады, бонусы, беспроцентные кредиты от компании на покупку дорогих путевок, машин, квартир. Они знали, что самым стойким Павел Петрович не отказывал, был щедрым и готовым поддержать тех, кто жил по его правилам и отстаивал его интересы как свои, чтобы компания достигала новых высот и приумножала прибыль.

Планерка прошла спокойно, шеф никого не размазал – такие дни тоже бывали. Все разошлись по рабочим делам, вздыхая с облегчением: сегодня пронесло. Павел и сам был удивлен, что на планерке, вопреки обыкновению, никто его явно не раздражал и повода для взбучки не давал. В какой-то момент он уже сам хотел создать этот повод, но почувствовал, что под ложечкой противно засосало от голода, он не ел со вчерашнего дня.

«Ладно, пусть живут сегодня, подхалимы гребаные», – подумал он, спускаясь в ресторан на первом этаже бизнес-центра, где обычно обедал и где его хорошо знали. Владелец ресторана часто выходил поздороваться с Павлом, и весь персонал досконально знал привычки гостя и всячески старался ему угодить, ведь гость руководил прибыльным бизнесом и всегда оставлял хорошие чаевые.

Павел присел за столик, который всегда в это время держали за ним. Он любил это место, оно находилось в глубине зала, и отсюда можно было смотреть в окно и разглядывать прохожих. «Забавно, – думал Павел, – я могу себе позволить все, что угодно, а сижу тут и ищу объяснение, почему я кого-то разглядываю. Как будто я делаю что-то недостойное, как будто нельзя просто так смотреть в окно, а нужно быть занятым каким-то другим, более важным и приличным делом».

Павел не мог понять, почему это имеет для него значение – прилично он поступает или неприлично. В его жизни было столько неприличного, и думать о том, что кто-то его осудит за то, что он глазеет в окно, было странно и даже глупо. Но он точно знал, что людей разглядывать некрасиво. Так сказала однажды мама, когда он уставился на какого-то мужика, который пришел к ней на примерку пиджака с перьями. Павел был маленьким мальчиком и таких костюмов у мужчин раньше не видел. Как завороженный, он смотрел на посетителя и не мог отвести от него взгляда. Тогда мама сказала, что так пристально смотреть на человека нельзя, а мужик повернулся, потрепал его по щеке и добродушно рассмеялся.

Погода была унылой, утренний мелкий дождь делал этот серый день еще более безрадостным. Людей на улице было мало, а те, кто шагал по мокрому асфальту, казались безликой массой, не вызывающей никакого интереса.

Обычно в этом ресторане Павлу быстро приносили заказ, но сегодня почему-то задерживали. Это начинало раздражать. За столиком, который стоял в отдалении, шел оживленный разговор. Компания из трех мужчин активно обсуждала ситуацию, в которую попал один из них.

– Захожу, значит, я в аптеку с сыном, лекарства купить. А за нами пристраивается педрила, и так ласково говорит моему пацану: «Ой, какой лапуля!» – говорящий передразнил интонацию «педрилы», слащаво растягивая слова. – И знаете, он так противно это говорил, с таким подтекстом, а ведь сыну моему всего пять лет. Я ему сказал, чтобы он отвалил от ребенка, а этот гад ухмыляется так нагло. Ну, я не выдержал и рассказал ему по-русски, что о нем думаю и куда ему нужно пойти. Я сказал, да и забыл на самом деле. А теперь жена выносит мозг: как я мог при ребенке так говорить. Жену в садик вызывали, говорили, что наш Вовка бегал по группе и всех педиками называл.

Компания добродушно погоготала, некоторые даже говорили, что тому «педику» нужно было дать по морде. Потом каждый начал вспоминать подобные истории.

Павел перестал прислушиваться. Когда при нем заводили подобные темы, он вслух яростно отстаивал позицию натуралов, жестко говоря все то, что он думает об этих мудаках-извращенцах. Но сегодня случайно подслушанный разговор звучал для него как издевка. Он ощутил прилив ненависти к этим «натуралам», так как точно знал, что двое из этой компании не прочь развлечься в бане с мальчиками.

«Двойные стандарты, жизнь с двойным дном», – подумал Павел, и не стал дожидаться, когда ему подадут еду. Место, которое раньше вызывало у него положительные эмоции, резко перестало нравиться. Он встал, расплатился за несостоявшийся обед и поднялся в свой кабинет, плотно закрыв дверь и попросив его не беспокоить.

Постоянство было отличительной чертой Павла. Он любил стабильность и привыкал к местам, которые ему нравились. У него были привычки, которым он неукоснительно следовал. Это давало ему ощущение безопасности и незыблемости. Одна из таких привычек – завершать рабочий день, сидя в огромном кресле, развернутом в сторону большого окна в пол. Он специально выбрал для офиса именно такое помещение, где можно парить над городом, рассматривая то, что происходит там, внизу. Он чувствовал свое превосходство над теми, кто копошился внизу, в суматохе вечно спешащего города. Он искал уединения, но также жадно ловил блеск этих огней, они манили, они как будто говорили о том, что в этих огнях и есть жизнь – яркая, зовущая, обещающая удовольствие и наслаждение.

Павел не спешил, он хотел побыть в одиночестве, ничего не делая и просто наблюдая за городом. Ему надо было собраться с мыслями, разобраться в том, что с ним произошло и почему происшедшее так сильно повлияло на него. Он откинулся в кресле, провел рукой по мягкой ткани обивки и словно попал в другой день своей жизни. Тогда он также сидел в кресле, правда, совсем в другом…

***

Его взгляд упал на журнал, на обложке которого была фотография интерьера. Взгляд, мысль, действие. Павел следовал этому правилу, а еще он следовал своим желаниям. И раз желание появилось – надо его исполнить. Он открыл страницу с рекламой интерьерного салона: оказывается, этот магазинчик был рядом с офисом. «Ну вот, пройду по улице, зима заканчивается, весна не началась… пора, пора, пора», – почти стихи, где ключевое слово – «пора». Он давно хотел приобрести что-то изысканное для дома, но вот что именно – было вопросом. Может, это не простая случайность, что он увидел именно эту рекламу? Возможно, что это то, что ему сейчас нужно?

Прогулка была недолгой, минут семь, и он уже открыл тяжелую дверь, прошел мимо охранника и осмотрелся. Помещение было большим, мебели и предметов интерьера было много. Ему сразу здесь понравилось: экспозиция указывала на безупречный вкус того, кто ее собирал. Все было качественным, добротным, настоящим – никаких дешевых поделок. Павел почувствовал едва уловимый запах сандала, пачули, табака, чего-то еще очень приятного, ему нравились такие ароматы. Откуда-то с потолка лилась тихая музыка. «Кажется, что-то из Гершвина», – с удовлетворением отметил Павел.

За столом в глубине зала сидела молодая женщина и что-то печатала на ноутбуке. У нее были темные волосы и правильные черты лица. Павел обратил внимание на идеально сшитый пиджак, ухоженные руки, безупречный маникюр, ненавязчивый макияж… Он подумал, что женщина очень мила, и с удовольствием заметил, что она его совсем не раздражает. Даже наоборот, ему захотелось услышать ее голос.

– Добрый день, – сказал он.

Глава 5

– Добрый день, – произнес мужской голос приятного тембра. Он сразу привлек внимание Анны: внутри у нее сработал какой-то резкий щелчок, выделяя этот голос из всех остальных. Голос звучал уверенно, спокойно и чуть властно – ему сразу хотелось подчиняться.

– Добрый день, – ответила Анна. Она сидела за столом перед ноутбуком и писала письмо агенту. Анна не подняла головы от работы, хотя понимала, что ведет себя не совсем прилично – но это был ее способ защиты от смущения. Она знала, что если сейчас посмотрит на незнакомца, то растеряется, покраснеет и будет выглядеть косноязычной курицей. И незнакомец уйдет, а она больше не услышит этот голос. Поэтому Анна ответила ему, уткнувшись в клавиатуру, кивнула, и жестом указала на кресло для посетителей.

Незнакомец уверенно прошествовал к креслу, на которое ему указала Анна, снял и небрежно бросил на него свое кашемировое пальто, но сам сел в другое, чуть дальше от стола. Он откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу, и по всему было видно, что этот человек себя чувствует комфортно в любой обстановке. Анна, наконец, подняла голову и смогла рассмотреть его. Высокий, интересный, прекрасная осанка, импозантный. Одним словом, идеальный. Ее наметанный глаз моментально определил, где и за какие деньги куплены его пальто, костюм, ботинки. Этот тип уж точно бы понравился ее родителям!

Анна сразу поняла, что, во-первых, этот незнакомец может оказаться выгодным клиентом, а во-вторых, что он ей нравится и она робеет перед ним как школьница. И это ее ужасно злило.

Почему она позволила ему плюхнуться в это кресло?! Почему не заставила пересесть? Ведь она показала ему совсем другое, специальное кресло для клиентов.

Когда-то она привезла пару кресел из Франции для одного заказчика. Она часто посещала антикварные салоны в Париже, знала там все блошиные рынки. Когда увидела эти кресла – сразу в них влюбилась: известный дизайнер, старая школа, дивная ткань, безупречные линии… Анна почувствовала настоящее облегчение, когда выяснилось, что заказчику эти кресла не подошли. Она поставила их в салоне, никогда не предлагала клиентам, сидеть на них и даже трогать их запрещалось всем! Они были каким-то талисманом для нее и служили для вдохновения. И вот – пожалуйста! Этот наглый хмырь угнездил свой зад в одном из ее любимых кресел, а она даже не пикнула! Дура и еще раз дура.

– Занятно у вас здесь! – сказал Павел. – Хочу купить что-то новое себе в дом, обновить интерьер. Может, Вы что-нибудь посоветуете?

– Вы что-нибудь конкретное ищете? Мебель, декор, текстиль? Или Вам все равно?

Павел неопределенно пожал плечами.

– Ну, что-то достойное, интересное… – Он комфортно развалился в кресле, погладил рукой ткань обивки, оценивающим взглядом посмотрел на соседнее кресло – оно было в точности такое же, как то, в котором он так удобно устроился. – Вот эти два кресла мне прекрасно подойдут.

«Ну уж нет, – подумала Анна. – Фиг тебе. Купишь что-нибудь другое». И ледяным голосом, который должен был сразу пресечь разговор про эти кресла, произнесла:

– Эти кресла не продаются.

– Да бросьте Вы, девушка! Все на свете продается. Зачем они тогда у вас здесь стоят?

– Это часть интерьерного оформления салона. Они не продаются, – Анна добавила в голос побольше металла, что, по ее мнению, должно было подействовать на этого напыщенного индюка.

Но «индюк» не обратил на ее слова никакого внимания. Он как будто их вовсе не слышал. Он чуть насмешливо смотрел на Анну, и было видно, что она ему нравится.

– Сколько Вы за них хотите? – спросил Павел.

«Что этот наглый тип себе позволяет??? – вскипела Анна. – Сейчас укажу ему на дверь, если будет и дальше так бесцеремонно себя вести. И еще охранника позову». И тут она отчетливо осознала, что на дверь наглому типу она не укажет, и кресла продаст ему как миленькая. Она как будто перестала принадлежать себе, не могла говорить и делать то, что хочет. Как марионетка в руках кукловода… «А может быть, это судьба предлагает мне такой обмен? Не случайно же я именно сегодня пришла в салон, отпустила продавщицу и сижу здесь?.. Я отдаю кресла, а взамен получаю этого высокомерного выскочу? Этого идеального мужчину своей мечты…» И она с ужасом услышала свой голос, который называет стоимость кресел. Сумма, которую она назвала, была раза в два больше тех денег, которые она заплатила за эти кресла в Париже.

– Отлично, давайте оплачу, – сказал Павел, вынимая из кармана портмоне. – За креслами пришлю машину к вечеру, так пойдет?

Анна сказала, что пойдет, и стала возиться с оформлением оплаты. А Павел поднялся с кресла и стал медленно ходить по салону, оглядывая все вокруг. Он внимательно рассматривал картины, светильники, проводил руками по мягким тканям обивки.

Потом он подошел к столу и стал разглядывать Анну. Идеальная женщина. Не раздражает, ухоженная, стильная. На нее приятно смотреть. Можно куда угодно сходить вместе, не стыдно представить партнерам. У нее такие мягкие бархатные руки… Ему даже захотелось дотронуться до ее руки, подержать ее. Он наклонился над Анной и накрыл ее руку своей ладонью.

– Кстати, меня зовут Павел.

Вот хам! Зачем он так близко подошел и бесцеремонно распускает руки? А она-то хороша! Сидит как пень и позволяет ему чувствовать себя хозяином. Сейчас она встанет, отойдет подальше и поставит этого самовлюбленного типа на место.

– Анна, – еле слышно сказала она, не убирая руки.

Павел отошел от нее и неспешно прошагал к стене, на которой висели картины:

– Я бы еще что-нибудь у Вас купил. Что порекомендуете?

– Вы хотите поменять обстановку, или так, по мелочи – поставить новый пуфик в прихожую? – Анна вложила в этот вопрос весь отпущенный ей Богом сарказм. Ей очень хотелось задеть этого чванливого Павела. Но он не обратил на ее тон никакого внимания:

– Не знаю, еще не решил. Хочется, чтобы было красиво, уютно, спокойно. Картины у вас неплохи, вот эта консоль и та скульптура тоже…

– Я могу многое предложить. Тут есть действительно уникальные вещи. Но они должны вписываться в пространство, поддерживать атмосферу. В каком стиле у вас интерьер? Думаю, что это не минимализм. Старая добрая классика, может быть, с элементами винтажа, что-нибудь эклектичное?

– Слушайте, ну что там рассказывать. Приезжайте ко мне, посмотрите профессиональным взглядом. Вы мне действительно очень поможете. Ехать недалеко, минут двадцать по Новой Риге. Много времени не займет. Завтра в 12 за вами заеду, хорошо?

«Ты что, правда собираешься к нему ехать? – спросила себя Анна. – Ты его знаешь всего полчаса. Может, он маньяк какой-нибудь. Никакой декор ему не нужен. Он просто затащит тебя в постель. Ты ненормальная, если поедешь». И тут она поняла, что ей плевать, маньяк он или не маньяк. Больше всего на свете ей хотелось именно этого – чтобы этот мужчина затащил ее в постель.

– Хорошо, завтра в 12 вполне устроит, – произнесла она деревянным голосом.

Глава 6

Анна была из тех, у кого все в жизни складывается самым удачным образом. Престижная работа, карьерный рост, обустроенный быт, – все было «на высшем уровне». Она никогда не жаловалась на трудности, преодолевала их с улыбкой: «А кому сейчас легко?». Если бы кто-то спросил у Анны про ее жизнь, то она бы, скорее всего, ответила, что в жизни ее не было ничего интересного. Росла, училась, работала, с кем-то встречалась, расходилась и опять шла дальше.

Со стороны казалось, что ей все давалось легко, но за этой видимостью легкости стоял большой труд. Анна была трудягой и, если признаться честно, ей это нравилось. А вот окружающие были уверены, что она просто везучая, удачливая, и все само собой так и сыплется к ее ногам: престижная денежная работа, постоянные кавалеры, заграничные поездки. В общем, по мнению знакомых, все у нее было прекрасно. За одним только исключением: все отношения Анны с мужчинами заканчивались так же быстро, как и начинались. Причины никто не понимал. Вроде симпатичная, умная, успешная, а вот нет, уплыл очередной потенциальный жених.

Анна все меньше рассчитывала, что когда-нибудь удастся обзавестись семьей. «Хватит изводить себя! Пора завязывать с желанием построить нормальные отношения. Видимо, это не для меня. В конце концов, есть куча одиноких людей, которые вполне счастливы. Есть в жизни и другие ценности!», – так она думала довольно часто. Но мысли о нормальной крепкой семье возвращались как назойливые мухи, и прогнать их было невозможно.

Анна свернулась калачиком на большом диване, стоявшем на веранде. Было уютно и спокойно, почти как в детстве. Семья Анны была патриархальной и традиционной. Мама – коренная москвичка и носительница почитаемой дворянской фамилии. Отец – потомок известного писателя. Родители растили дочь согласно своим убеждениям: девушка должна быть воспитанной, уметь играть на музыкальном инструменте, рисовать, знать языки, быть начитанной, остроумной, сделать хорошую карьеру, выйти замуж и родить детей, причем не в возрасте «старородящей», к которому относились все, кому было уже за двадцать пять.

С карьерой у Анны сложилось хорошо: по первому образованию искусствовед, по второму дизайнер интерьеров, она была специалистом, который создает красоту для своих заказчиков. Она была востребованным декоратором, способным придавать интерьерам завершенный вид, от которого веяло уютом, каким-то неповторимым очарованием, тем, что отличает один дом от другого. Анна создавала шедевры порой из самых обычных вещей, словно вдыхала новую жизнь в пространство. Ей нравилось то, что она делала, и она любила свою работу. А вот с замужеством как-то не задалось. Встреча с Павлом дала надежду на то, что она тоже будет «нормальной женщиной» и все у нее будет как у других: прочный брак, дети. Но Павел до сих пор предложения не сделал, и вопрос детей откладывался на неопределенный срок.

Да, поначалу их жизнь была почти сказочной. В ней не было места скандалам и выяснениям отношений. Все спокойно, чинно, благородно. Правда, между ними никогда не было страсти, а физическая близость была нерегулярной, но на это можно закрыть глаза, ведь в целом Павел – идеальный партнер. Хотя он часто где-то задерживался по вечерам, бывало, и не ночевал дома, он всегда возвращался: красивый, свежий, внимательный. Но в последнее время Анна чувствовала, что что-то пошло не так. Павел стал отдаляться, меньше бывать дома, избегал ее. Несмотря на то, что в самом начале они договорились, что каждый из них имеет право на личную жизнь, Анна стала испытывать беспокойство. Она пыталась устраивать скандалы, но потом поняла, что самым простым решением будет отпустить ситуацию. Она и отпустила…

Ветерок через приоткрытое окно тихонько колыхал шторы, чуть позвякивали подвески люстры из муранского стекла. Эту люстру они с Павлом покупали вместе и привезли из Венеции. Как-то они бродили по каменным улочкам этого сказочного города и недалеко от площади Святого Марка наткнулись на небольшой сувенирный магазинчик. «Смотри, какая красота!», – сказал Павел, показывая на люстру, висящую под потолком в самом дальнем углу. Анна не сразу заметила эту люстру, а когда увидела, поняла: это шедевр! Анна тогда подумала: «Как все-таки мы с ним похожи! Нам нравятся одни и те же вещи, он тонко чувствует красоту. Да мы созданы друг для друга!». Люстра, действительно, была хороша. Немного вычурная, но стильная, она так и просилась, чтобы ее забрали из этого непритязательного магазинчика в какой-нибудь элегантный дом. Они и забрали. Купили, притащили в Москву, и теперь она висит тут и напоминает Анне о той поездке и о том, что у них с Павлом много общего. «Может, еще все наладится, – думала Анна, глядя на люстру. – Может, будет у нас прочный брак, дети, и наш дом оживет… Будет суматоха, детские крики, повсюду разбросанные игрушки и детские вещи. И Павел будет чаще бывать дома», – она убеждала себя, но не очень-то себе верила.

Анна вспомнила о Зойке. Она все время о ней вспоминала, когда думала о детях. Зойка была дочерью приятеля отца. Приятель был из литературной среды. Правда, сам он писать не умел, зато мастерски критиковал то, что написали другие. В общем, был известным литературным критиком и при этом вполне адекватным мужиком. Он хорошо разбирался в искусстве, и с ним было интересно. А вот его супругу Анна не любила. Супруга была толстой хамоватой теткой, ярко накрашенной и крикливо одетой. И всегда задавала бестактные вопросы.

Давным-давно, когда Анна только окончила институт, критик с супругой пришли к ним на ужин. Супруга критика весь вечер хвасталась Зойкиными успехами. Хвасталась она каждый раз, когда встречалась с родителями Анны. Все эти байки про Зойкины успехи Анна слышала уже не в первый раз. Успехи, собственно, заключались в том, что Зойка удачно вышла замуж за дипломата, уехала с ним в Европу и родила двух детей. А теперь Зойка с мужем ждут третьего.

– А Анечка замуж не собирается? – спрашивала в очередной раз родителей Анны жена критика. – И ни с кем не встречается?

Анечка замуж не собиралась и ни с кем не встречалась.

– Она у нас очень разборчивая, – попытался отшутиться отец.

От этих слов Анна вдруг почувствовала себя виноватой. В тот вечер, впервые, к ней пришло стойкое убеждение, что виноваты не родители, не отец, а именно она сама. Виновата в том, что не смогла быть хорошей дочерью и угодить отцу. И хотя родителей уже давно не было в живых, чувство вины, возникшее в Анне в тот день, засело в ней глубоко, побуждая к стремлению стать такой же, как все – нормальной.

***

«Ну все, хватит дурацких воспоминаний, что-то ты, голубушка, разошлась», – подумала Анна. Она встала и потянулась, изгибая спину, как кошка, которая залежалась на диване рядом. Потом налила себе чаю из фарфорового чайника, стоявшего на стильном журнальном столике, и снова устроилась на мягком диване. В воздухе запахло бергамотом и имбирем, этот аромат всегда успокаивал ее. Но сегодня внутри Анны все сжималось от приступов тревоги. Никакого спокойствия и умиротворения, которое она испытывала сегодня утром, и в помине не было.

Она всматривалась в окно и пыталась угадать, в каком настроении сегодня приедет домой Павел. И ей в какой-то момент стало страшно: вдруг она пошла не тем путем, и этот путь не приведет к результату, о котором она мечтала. «Получится ли у нее сейчас изменить что-то в их истории?» – задавала она себе вопрос, который так ее изматывал. Она безумно устала от приступов ярости и агрессии со стороны Павла, которых с каждым днем становилось все больше. Его отношение к ней напоминало маятник, который движется хаотически, вопреки законам физики, в каком-то одному ему известном темпе. Предугадать поведение Павла было невозможно: то он отстранялся и не замечал ее, то вдруг становился чрезмерно заботливым и нежным. «Господи, а как будет сегодня?» – подумала Анна. Но ответить на этот вопрос она не могла.

Да и никто не мог… Только ворона, примостившаяся на ветке березы, как будто что-то знала, или ей просто казалось, что она знает, потому что долго жила на этом свете и многое повидала на своем веку.

Глава 7

Несколько прошедших недель были для Павла непростыми. Переговоры, бесконечные встречи, обсуждения – на кону стояла крупная сделка. Павел знал, какого результата хочет добиться, и теперь ловил кайф от того, что он точно рассчитал, как расставить «капканы» партнерам, чтобы они согласились на выгодные для него условия. Чутье опытного дельца позволяло ему предусмотреть, где следует надавить, а где – пойти на уступки и ослабить хватку. Эти хитрые уловки должны были привести собеседников ровно к тем решениям, которые были нужны Павлу. Острое ощущение драйва наполняло его. В такие минуты он чувствовал себя демиургом, возможности которого не ограничены. Однако он знал, как важно быть в этот момент внимательным: любое неточное движение может привести к тому, что волна, которая только что несла его к высотам, так же быстро сбросит его вниз и превратит в мелкую песчинку, о которой потом никто не вспомнит. Но именно это ощущение «хождения по краю» давало неповторимую смесь эмоций, которые периодически зашкаливали и приводили к тому пьянящему состоянию, в котором Павел находился сейчас. В такие минуты все начинало плыть перед глазами и внутренности пытались выбраться наружу. Это означало, что таблетки от давления уже не помогут. «Была бы Мила, – подумал Павел, – можно было бы спустить пар. Но эта кукла все испортила! Сволочь неблагодарная, так ей и надо, пусть теперь лежит и гниет в этом убогом гробу, в нелепом свадебном платье, мелкая шлюха!».

Павел как будто специально подбирал отборные ругательства и оскорбления в адрес своего друга. Да, как это не странно, но эта шлюха, как сейчас ее ругал Павел, стала для него тем другом, с которым он мог раскрыться. Думать о ней оказалось по-настоящему больно. Казалось, что сердце не выдержит и разорвется на части, что не хватит воздуха в груди, что он задохнется от этой несправедливости, от этой потери, от всех этих мыслей. Они роились как надоедливые мухи, и остановить их не было никакой возможности. «Нет, ну вот кто ее мог так нарядить! – зудела очередная муха-мысль. Похоже больше на дурацкую шутку, чем на проводы в последний путь… Хотя, это и был ее наряд, он забыл, как она танцевала в нем перед ним, как когда –то его собственная мать…».

***

Однажды они с Милой в хлам напились.

У Милы была какая-то невероятная способность много пить и казаться трезвой. Павлу это нравилось, можно было расслабиться, не то что с Анной, которая выпивала бокал вина и у нее начинала болеть голова, настроение портилось, в общем посидеть с ней, расслабиться, поговорить по душам, когда душа требовала этого, было не возможно. А тут совсем иное. Безудержное веселье, отсутствие тормозов, поддерживает любой кипиш и делает это так искренне, что веришь, что ей это все нравится. Но один раз они накидались так, что еле ворочая языками, и им пришло в голову рассказывать друг другу истории из своего детства и юности.

В школьном спортзале грохочет музыка и мигают разноцветные огни, все ребята с параллели разбрелись по парам и компашкам, и никому нет дела, что Мила одна сидит в углу. Наряд, на который она возлагала столько надежд, увы, не добавил очков в глазах одноклассников, и ни один мальчик так и не захотела с ней танцевать. Да это и понятно, она в школе была чудной и изгоем. В младшей школе она могла засидеться на уроке и не выйти в туалет и понять, что произошло, только когда звучал смех и учительница выводил ее из класса. Она могла засмеяться на уроке просто так. Или ходить на перемене и с кем-то разговаривать. Или встать и начать ходить по классу, подходя и разглядывая одноклассников. Или просто застыть у окна и долго смотреть в даль. В общем одноклассники считали ее сумасшедшей и сторонились. Трогать боялись, так как директриса взяла над ней шефство, когда-то она сидела за одной партой с матерью Милы и в память про детские годы, держала в школе этих странных сестер. Старшая вообще-то была обычной. Вернее, очень красивой, от слова очень, в отца пошла девица. Директриса помнила, что сама заглядывалась на этого парня, а он выбрал Наташку. Но, как и отец, который не пропускал ни одной юбки и стопки, Ленка похоже была такой же. В общем о ней уже ходила слава «прости господи».

А вот Мила была другой. Когда директриса смотрела на это существо, а по-другому к ней никто не мог относиться, она не понимала, как природа могла так обойтись с девочкой. Было ощущение, что это человек, у которого нет внешности, нет пола, сложно было понять кто это. Мила была альбатросом с лицом абсолютно лишенным какой-то внешности. Она была человеком без внешности. Но в замены внешности природа дала Миле незаурядные способности. Да, дурой Мила не была, со всей школьной программой она справлялась на отлично. И чтобы не происходило, у нее всегда были сделаны уроки, она всегда знала ответы на все вопросы и занимала первые места на всех олимпиадах по всем предметам. Это была ходячая энциклопедия, в которой есть все, но из-за этого еще больше окружающим кажется, что это не нормально. Была еще одна особенность, когда это существо поворачивало голову и пристально смотрело своими белесыми глазами в твои, казалось, что она видит тебя насквозь, что она знает все твои потаенные секреты и тот, на кого оно смотрело, сжимался и отходил в сторону.

Сейчас Миле было одиноко и тоскливо. После отъезда сестры Ленки ее подруги перестали приходить в гости, Мила осталась совсем одна. Ей отчаянно хотелось снова быть нужной, хотелось снова видеть свое отражение в чьих-то глазах. Пусть она снова станет их «куклой» и они снова смеялись бы над ней! Она старалась изо всех сил, главное, – она снова была бы чье-то, ее бы снова любили. Лена бросила ее, когда у нее должен был быть выпускной, ни разу не написала, не позвонила, чтобы узнать, как она справляется без нее. Почему? Почему она поступила так подло, она же всегда ее защищала? Почему и сейчас на его гребаном выпускном она сидит в этом дурацком виде совсем одна? Чуда в этот раз не произошло. Как и раньше, никто ее не замечал, ее жалкие попытки поговорить с одноклассниками заканчивались насмешками, и Мила, просидев еще час под баскетбольным кольцом, медленно побрела по темным улицам в сторону своего дома, где ее тоже никто не ждал.

Павел как будто знал уже эту историю, черт побери, он даже все сразу понял. В тот момент он был сильно пьян, но протрезвел в одну секунду, когда Мила продолжила свой рассказ. Нет, это не мог быть он. А если она? Стоп, Мила же провинциалка, а все это случилось в Москве. Видит бог, Павел хотел бы забыть этот эпизод.

В то время Павел носил длинные волосы, был худощав и тщательно следил за собой, но никто из его друзей не мог бы назвать Павла девчонкой. Все знали крутой и жестокий нрав своего друга, но готовы были с этим мириться, ведь именно он придумывал самые отвязные вечеринки, самые острые развлечения, от которых потом мурашки еще долго бегали по телу, а какие-то воспоминания вызывали такую эрекцию, что нужно было срочно с ней что-то делать.

Их было человек семь на «флэту», как они тогда называли Санькину квартиру для сборищ. В ту ночь они были под шафе, алкоголь, трава, но все равно было невыносимо скучно, хотелось получить порцию адреналина. Кто-то валялся на диване, кто-то в кресле с голой подругой на коленках – обычная история вечера пятницы. А им хотелось чего-то необычного, хотелось драйва, такого, чтоб дух захватило. Павел чувствовал, что начинает злиться, что ему нужно куда-то выплеснуть то дерьмо, которое затопляло его изнутри. Дерьма становилось все больше, и чувствовал, что вот-вот перестанет контролировать себя.

– Мы же мужики, – развязано и нарочито громко начал свой призыв Павел, – а там по улицам столько разных мудил ходит, пора им показать, где их место. Кто настоящий мужик?!

Все дружно поддержали идею: мудаков надо пиздить! Девчонок оставили дома, да они и не горели желанием идти куда-то, а сами отправились на улицу. Они сначала толком не знали, куда идти, когда кто-то вспомнил, что излюбленное место тусовки всей гомосятины – бар «Зая» и что, наверное, сейчас самое время: пятничным вечером эти гомики оттягивались там вовсю. Они даже не дошли до пресловутого бара, когда им встретилась размалёванная девица в совершенно нетрезвом виде. Пустить такое ничтожество по кругу всем показалось забавным приключением. О том, что девчонка оказалась девственницей, о том, что она плакала, умоляла не делать ей больно, никто потом не вспоминал. Просто эпизод, просто пьяная компания, просто какая-то девка. Павел тогда помнил, что эта девка повернула голову и посмотрела на него, он опешил, ему показалось, что это лицо он где-то видел. Но он быстро отогнал это ощущение, быстр уже без особого удовольствия закончил свое дело и постарался забыть это видение.

– Они обступили меня как шакалы, им доставляло удовольствие, что я беззащитна, понимаешь? Им всем было лет двадцать – двадцать пять, и у меня даже защипало глаза от запаха их перегара, так они были пьяны. Они толкали меня говорили, что я блять. А я просто была размалеванной дурой, которая хотела понравиться парням на выпускном. Но, похоже, как мне сейчас кажется, тогда и был тот самый момент, когда я стала понимать, что я не одна, нас двое, я и она– заплетающимся языком рассказывала Мила.

Павлу почему-то вспомнилось лицо той девицы из тех далеких годов, вернее ощущение, что он делает что-то ужасное. Он был точно уверен, что это была не Мила. Он сейчас подумал, что та девчонка была похожа на образ его матери из его детских воспоминаний.

Мила закончил свой рассказ, который как две капли воды был похож на тот давний эпизод из жизни Павла. Удивительным образом эти два, не связанных между собой события, пробудили то потаённое, что где-то глубоко жило в каждом из них, о чем они догадывались, но боялись признаться себе. Они смутно сознавали то, что к этим эпизодам, случившимся с каждым из них, привели еще более давние события их жизни, о которых они забыли или просто спрятали в слоях бессознательного, не давая себе возможности гадать о том, что тут реальность, а что фантазия.

Павлу в этот момент было искренне жаль Милу – не понятное создание, который хлюпало перед ним пьяными слезами и было так беззащитно: не то женщина, не то ребенок. Сейчас он понимал, что те подонки поступили с ней очень плохо, ему казалось, что одним из тех подонков, которые надругались тогда над Милой был и он сам. Когда Мила заснула на плече Павла, тот тихонько переложил ее на кровать и нежно провел по щеке, на которой остался след слез вперемешку с тушью. Столько нежности и любви он давно не испытывал, это было ощущение, которое он не испытывал с детства.

****

Люда посмотрела на тело, которое валялось на земле и подумала, что так этой дуре Миле и надо, предупреждала же, чтобы держалась подальше от всех этих выпускных. Понравится ей захотелось, потанцевать. Нацепила это жуткое платье мамашки, размалевала себя, вот и результат. Люде не нравилась Мила, жалкое существо, которое ведет себя как полоумное создание. Если бы не Люда, сдали бы их в специальное заведение, а так нет – смогла обмануть врачей, к таким способностям, как у Люды ни у одного врача претензий быть не может. Ну а то, что странности есть, ну да, так-то ж триггеры, определенные из детства, влияют, травмы детства, родители пили, в общем есть конечно проблемы, но все олимпиады – призовые места, сложно говорить, что девочка не нормальная. В общем благодаря Люде врачи от них отстали, но похоже ей теперь нужно чаще появляться, а то не поймешь, что еще вытворит эта Милата, как называл ее папашка.

«Да, что же она меня так бесит эта Мила, Милота- хрень какая-то, – меня зовут Люда», -зло подумала она, смотря как растрепанное тело пытается поднять себя с земли и плестись в сторону дома. Теперь она будет следить за всем, что у них будет происходить.

***

……Телефон на столе в кабинете противно затарахтел и прервал череду воспоминаний….

Когда же эта тупая секретарша начнет четко выполнять указания? Сказал же, не беспокоить, не соединять, неужели это так сложно выполнить? Часто ему казалось, что люди вокруг специально все делают НЕ ТАК, нарочно, чтобы он злился. Это и секретарша в офисе, и домработница дома, даже официантка в ресторане – и та старается громко поставить тарелки и чашки на стол, когда приносит заказ. А партнер, с которым он на днях встречался для обсуждения условий контракта, – так тот вообще не умеет нормально поглощать пищу. На том ужине этот мужлан сидел, как хряк, и весь вечер специально чавкал так громко, что Павел и сейчас слышал в ушах этот звук. «Ну как так можно?» – продолжал заводиться Павел. Почему только он понимает это, замечает, видит и чувствует? Почему остальные создают этот хаос звуков? Тупое бескультурное быдло!

– Да, меня сегодня нет. Да, я не буду сегодня подписывать бумаги. Спасибо, да, мне ничего не нужно, вы можете быть свободны на сегодня. Павел отвечал ровным уверенным голосом, затем положил трубку и резко вырвал шнур телефона. После этого постоял несколько минут в неподвижной позе и снова сел, удобно развалившись в кресле.

Павел попытался откинуть мысли о Миле и вернуться в сегодняшний день с его текущими задачами. В конце концов, важная сделка на кону и упустить такой шанс – значит погубить серьезную возможность роста компании.

Однако сосредоточиться не получалось, мысли не слушались и жили своей собственной жизнью. Ему вдруг показалось, что его мысли уже не принадлежат ему, что это не он думает, а кто-то другой за него. Воспоминания всплывали, переплетались между собой, давая какие-то неожиданные повороты. Они росли и размножались, заполоняя собой все Павлово нутро, а затем, выходя наружу, начинали заполнять пространство комнаты, так что становилось тесно и душно. И тогда мысли не успевали бежать за этими видениями, путались, сбивались и становились каким-то посторонним шумом, который пытается пробраться через всплывающие картинки прошлого.

***

– Павлуша, Павлуша, проснись, посмотри, какое платье я сегодня сшила, – голос матери нежно обволакивает. Павлуша приоткрыл глаза, просыпаться не хотелось, он хотел, чтобы мама обняла его и повалялась с ним в кровати, как они обычно и делали, но мама была в новом платье. А это означало, что сейчас будет рассказ про ткани. На самом деле маленькому Олежке это тоже нравилось, мама рассказывала очень красиво и всегда это была история и тайна.

– Ты знаешь, что это за ткань? Это штапель. В старину так называли колечко овечьей шерсти. В нем волоски были завиты в одну сторону и было удобно прясть, нитка выходила ровная и гладкая, потом так стали называть…

– Павлуша, вставай-просыпайся, слышишь, – новое платье!

–Ууу....– сонно сопел из-под одеяла Павлуша, который готов был и дальше слушать про завитки и колечки. Солнце заливало всю комнату, мама смеялась и кружилась, и сквозь ткань штор просачивался медовый свет. Казалось, свет шел не от окна, а от матери.

– Павлуша, посмотри на меня. Как у меня получилось? Тебе нравится? Мамины руки то взлетали, как у балерины, то поглаживали лиф нового платья, то перебирали складки подола.

– Ты принцесса, принцесса, – радостно кричал сын из своей кровати.

Его мама была чудо как хороша, самая красивая мама на свете. Сегодня она была в приподнятом настроении, в отличие от тех дней, когда на нее накатывала вялость и апатия. В такие дни Павел видел, как она долго смотрит в окно и молчит, даже когда он дергает ее за руку и зовет гулять. Но сегодня был тот день, когда она была другой, той, которую маленький Павлуша рисовал на своих картинках – принцесса, фея, волшебное создание. Конечно, принцесса и фея, как же иначе! Ведь в воздухе витал свежий, но чуть терпкий аромат духов, пыльно-розовый цвет платья подчеркивал яркий румянец на щеках, а белый жемчуг на шее перекликался с цветом ее волос. Да и вообще, только волшебные создания могут так громко смеяться или танцевать на улице, не обращая внимания на прохожих, или вдруг начать вести разговор с кем-то невидимым. Мама села на кровать и прижалась щекой к груди Павла.

– Ты знаешь, что ты мой самый важный поклонник? – Спросила мама и поцеловала сына в губы.

***

Павел знал, что обычно воспоминания приходили к нему только тогда, когда он сам их допускал. Сейчас они появлялись непроизвольно и сами собой исчезали. Такого раньше не было. Он перестал быть хозяином своих воспоминаний, они ему уже не подчинялись. Это его злило, раздражало и вызывало приступ ярости, и сейчас он винил в этом в первую очередь Милу.

– Гребаная кукла!!! – ругнулся Павел, когда ему не удалось сосредоточиться на важных делах, потому что какая-то ненужная мысль, как червяк, пыталась проложить себе путь в голове Павла. – Я не слабак, я не должен показывать эмоции. Эмоции – это слабость, а я не слабак, я не тряпка, – твердил Павел своему внутреннему «я». – Я сильный!

Только вот эта сучка-кукла Мила вывела его из равновесия, и от этого становилось еще хуже.

Ваза, попавшаяся под руку, взлетела в воздух и разбилась на мелкие осколки.

Глава 8

Звук от удара вазы об пол послужил сигналом, яркой вспышкой в его сознании. Он смотрел на осколки, валявшиеся на полу, не понимая, как они тут оказались. Но это сейчас не важно, главное – прийти в себя после приступа ярости. Павел знал эти свои приступы и страшился их. Это была темная зона, в которой он не контролировал себя и мог допустить оплошность. Он боялся не столько того, что может показаться коллегам странным и невыдержанным. Он опасался другого: что в этом бесконтрольном состоянии он может выдать себя, и окружающие узнают, кто он на самом деле. Он понимал, что для этого страха нет оснований, ведь он в реальности всегда делает то, что считает нужным, не думая о последствиях, зная, что он всегда прав. Он всегда действует так, что его нельзя ни в чем упрекнуть, все продумано и выполнено безупречно. Но, с другой стороны, у него присутствовала какая-то потребность в том, чтобы кто-то другой оценил его безупречные действия, даже если они могут показаться ужасными. Поэтому он оставлял следы и ждал. Это будоражило, повышало адреналин, пробуждало какой-то животный инстинкт, возникающий где-то глубоко в подсознании. Но все проходили мимо и ничего не замечали. Это еще больше убеждало его в собственной неуязвимости. Но сегодня он не справлялся со своими эмоциями, и это его раздражало, придавая его стандартным ощущениям новый привкус, от которого было липко и гадко, и этот привкус совсем не нравился Павлу.

– Черт, черт, черт, нужно сосредоточиться, я знаю, как контролировать эмоции. Я это могу. Сейчас, сейчас, спокойствие, – уговаривал себя Павел. – Надо отпустить ситуацию, выйти из нее и постоять, наблюдая со стороны. Соберись, тряпка! – обратился Павел к самому себе. Голос, который часто звучал в такие минуты в его голове и говорил: «Соберись, тряпка!», не звучал сегодня.

Он столько раз, ненавидя это голос, хотел от него избавиться, затыкал в юности уши ватой, пытаясь таким способом хоть как-то отгородиться от этого вечного «Соберись, тряпка!». И в первый раз за многие годы этот голос в нужный момент не звучал в его голове, и теперь он, всегда уверенный в себе, не знает, как собраться и сосредоточиться. Это состояние ему очень не нравилось. Он, который так тщательно выстроил свою стратегию поведения, научился обходить острые углы, контролировать все и вся и ловко маневрировать, сейчас чувствует, что начинает разваливаться на кусочки. Как эта ваза, которая валялась, разбитая вдребезги, на полу его кабинета.

– Соберись, тряпка! – жестко рявкнул Павел своему отражению в зеркале. И на секунду застыл. Из зеркала на него смотрел его отец…

С годами его сходство с матерью начало пропадать. Павел заматерел и превратился в крепкого мужика, о котором в женских кругах за очередным бокалом вина обычно говорят игривым тоном: «он такой мммммм…, я бы не прочь, чтоб он меня трахнул».

Ну а кто тут устоит: высокий импозантный мужчина, от которого веет уверенностью, который знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Он может легко оплатить счет в фешенебельном ресторане, может просто так сделать дорогой подарок просто потому, что он так захотел. Вернее потому, что ему нравилось производить впечатление. Павел слепил из себя образ мужчины, которого заполучить невозможно, он с легкостью оставлял очередную пассию и шел дальше. В его взаимоотношениях с женщинами главным был не секс, он не стремился к нему, ему важен был процесс обольщения, осознания, что он безупречен. Это стало его определенным фетишем. Павел годами выстраивал свой идеально-прекрасный образ. А вот отец не мог понять его тяги к прекрасному.

Отец пытался воспитывать сына настоящим мужиком, хотел, чтобы сын пошел по его стопам и стал профессиональным военным. Казарма, приказы, форма офицера (хотя форма ему шла), – все это совершенно не входило в планы Павла. Отец даже попытался выпороть нерадивого отпрыска, когда тот с треском провалил экзамены в военное училище, где его уже ждали и где с начальством было все обговорено. Отец тогда крепко засадил форменным ремнем пару раз по заднице Павла, но тот вывернулся и перехватил в очередной раз занесенную руку. Тогда Павел сам испугался своего голоса.

– Если ты еще раз посмеешь поднять на меня руку, твои дни будут в эту же минуту завершены, – зашипел Павел. – Я не забыл то, что ты сделал с матерью. Ты мразь, которая будет гореть в аду, а я буду смотреть и смеяться.

Отец тогда понял, что маленький звереныш, который вырывался из его рук на кладбище в далекий день похорон жены, притаился, приспособился, чтобы выжить и отомстить за мать, этот звереныш все время ждал, когда наступит возможность наброситься и задушить обидчика.

Отец обвис в крепких руках сына, а тот зло ухмыльнулся и произнес слова, которые часто слышал от отца, когда тот заставлял делать его уроки или какие-то дела, которые ему совсем не хотелось делать: «Соберись, тряпка!» – и, швырнув отца в угол, вышел, хлопнув дверью. После того случая они жили в разных комнатах, не разговаривая. Отец старался не выходить из своей комнаты, когда сын был дома.

Павел ненавидел отца, ненавидел сильно и готов был это повторять постоянно. Он жил с мыслью о мести и поэтому был по-настоящему счастлив, когда у отца случился инсульт, а вслед за этим – паралич.

Павел купил однокомнатную квартиру, к тому времени он уже мог себе это позволить, и поселил туда беспомощного отца, который только и мог, что открывать свой безобразно перекошенный рот, не произнося ни звука, и гадить под себя. Павел не убирал. Он просто кормил отца и смотрел на его унижения. Он просто наблюдал, как когда-то суровый полковник, который запросто в любой момент мог отодрать сына ремнем, сидел сейчас в инвалидной коляске и ждал облегчения. А облегчение заключалось в одном – в возможности наконец-то уйти на тот свет. Когда в очередной раз Павел пришел в квартиру и увидел отца, хрипящего на полу в луже своих экскрементов, он подошел, расстегнул ширинку, справил нужду на лежащего на полу старика и ушел, зная, что это последнее, что будет видеть отец в своей жизни.

Похороны отца он поручил специальной конторе, которая все сделала лучшим образом, убрав следы жестокого обращения с отцом. То, что умершего никто не пришел проводить в последний путь, в этой конторе никого не интересовало.

Павел считал, что сделал все правильно. Он отомстил за то, что сделал отец с его матерью, потому что только отец, как считал Павел, был виновен в том, что она умерла. Парадоксально, но голос человека, которого он ненавидел всю жизнь, звучащий у него в голове в сложных ситуациях, позволял собраться, сконцентрироваться и принять верное решение.

Павел прикоснулся к себе, как будто проверяя, где он находится. Это дало ему возможность сконцентрироваться на том, что его окружало. Он медленно провел рукой по поверхности бархатного пиджака. Прикосновение к ткани всегда его успокаивало.

– Ткани, сынок, это искусство, это музыка, это наслаждение и красота. Будешь хорошим мальчиком и узнаешь все про это. Ты же у меня хороший мальчик? – Опять эти картинки из детства, что же они так часто стали всплывать? – подумал Павел и тут же произнес вслух: – Все, на сегодня достаточно.

Он вышел из офиса на улицу, жадно вдыхая воздух с привкусом большого мегаполиса, в котором было столько всего: запах машин, пыль, дождь. Но эти запахи не отталкивали, а словно говорили, вдыхай нас, чувствуй нас, мы – порождение города, с его бешеным темпом, огнями, множеством людей, которые носятся как букашки в своих вечных проблемах, тревогах и переживаниях. Тебе нет до этого дела, ты просто чувствуешь этот город, его темп, и он будоражит тебя. Завтра уборщица уберет осколки разбитой вазы в кабинете, и этого дня не будет, как и не будет всех предыдущих. Мы сильны, когда позволяем прошлому остаться во вчерашнем дне. Мы не пришли еще в будущее, мы не знаем, что будет завтра. Это время между прошлым и будущим, которое называют «сейчас», было для Павла убежищем, где он был тем, кем мог бы стать, но не стал. Тем, кто может делать то, что хочет. Возможно, он не сделал чего-то важного в прошлом, возможно, чего-то не сделает в будущем. Сейчас, именно в этот миг, не важно будущее или прошлое, потому что именно в этом миге он не зависит ни от прошлого, ни от будущего. Это его миг, он тут хозяин.

Водитель открыл дверь машины. На сидении лежал букет алых роз и коробочка с ожерельем, заботливо купленная по его указанию секретаршей.

Глава 9

Машина плавно подъехала к дому, где на застекленной веранде ждала Анна. Она удивилась, увидев его с букетом роз. Не потому, что это была редкость, нет! Он часто дарил ей цветы, но обычно их покупала или заказывала его секретарша, и от этих цветов за версту разило готовой, заранее составленной продавцом «композицией». В пестрой бумаге, перевязанные разноцветными лентами и собранные из того, что было у продавца под рукой (хризантемы, альстомерии, орхидеи, какая-то немыслимая трава, бантики и божьи коровки), такие букеты обычно стоят в пластмассовых вазах в цветочных магазинах и ждут, когда их купят. И иногда дожидаются… Как правило, их покупают те, кто очень спешит, либо те, кому абсолютно все равно, что дарить: цветы – они и есть цветы! И Анна, получая такие безликие букеты от «секретарши», немного расстраивалась. В них не было души… А вот розы Анна и Павел считали чем-то совершенным, и розы всегда покупал он сам, по крайней мере так было когда-то и Анна считала, что так есть и сейчас.

Она была готова сегодня к чему угодно, но не к тому, что Павел принесет домой розы. Она отбросила мрачные мысли, которые еще недавно крутились у нее в голове, и надела на лицо улыбку – ту очаровательно-снисходительную улыбку, которая отличала ее от других. В этой улыбке были все чувства сразу: и радость, и грусть, и понимание, и превосходство.

Она вышла навстречу Павлу, и они обнялись, как хорошие друзья, которые тепло относятся друг к другу и соскучились. Но между ними не было искры – той нотки интимной трепетности, что отличает пары, испытывающие влечение и страсть друг к другу. Анне хотелось сильнее прижаться к Павлу, сказать, что она знает о том, что с ним происходит и о том, где он был сегодня. Она была готова утешить и поддержать его, но внутренний голос говорил: не лезь, пусть все идет своим чередом. Пусть наконец-то пострадает и он, пусть почувствует хоть каплю того, что чувствовала она, когда боль не отпускает ни на секунду. Эта боль с тобой всегда – когда ты, улыбаясь, сидишь за завтраком, работаешь, ложишься спать. Даже когда ты спишь, она гложет тебя изнутри. Когда тебя сковывает страх, потому что твоя привычная жизнь идет под откос, потому что человек, которому ты доверяла, оказывается совсем не тем человеком, а другим – чужим и незнакомым. Когда изнемогаешь от ревности и одиночества…

Анна не стала задавать вопросов о том, почему он не отвечал весь день на ее звонки. Она редко расспрашивала о чем-то Павла. Она давно делала вид, что ее мало что заботит, кроме красивого дома и идеальных правил его существования. Но это была внешняя, видимая сторона Анны – для Павла. В душе ее заботили совершенно другие вещи. Она следила за их отношениями как бы со стороны, подмечая и запоминая слова, поступки, взгляды, события. Она взяла на себя роль наблюдателя и хорошо справлялась с этой ролью.

Они сели ужинать.

– Как прошел день? – спросила Анна.

– Все хорошо, – ответил Павел. – Тебе налить вина?

Анна понимала, что Павлу не хотелось ни о чем разговаривать, но делала вид, что не замечает этого:

– Спасибо, налей, – она старалась разрядить обстановку и заговорила слишком оживленно: – Ты знаешь, сегодня мне предложили удивительный гарнитур из закрытой галереи. Софа и два кресла в стиле ампир. Первая половина 19 века, а ткань великолепно сохранилась! Даже дерево выглядит не так – оно очень пострадало от времени. А обивка, конечно, не новая, но ее не хочется менять, представляешь? Она как будто живая!

Павел покивал головой, не замечая нарочито оживленного тона Анны. Похоже, он вообще не вслушивался в то, что она говорит.

Анна сделала еще пару попыток рассказать про свои дневные происшествия, но, так и не дождавшись ответной реакции Павла, сдалась. Они ели молча и лишь изредка обменивались ничего не значащими фразами: «Передай, пожалуйста, хлеб. Попробуй вот этот соус, очень вкусно!». Как соседи по столу в ресторане, – подумала Анна. Слышен был звон приборов и тиканье часов в гостиной. Они были так близко друг к другу, достаточно протянуть руку, дотронуться, почувствовать тепло, обнять, принять! Они были рядом, но не были вместе. Мысли уносили каждого в разные параллельные вселенные, у которых не было общих точек пересечения. Когда тишина стала совсем невыносимой, Павел поднялся из-за стола и подошел к виниловому проигрывателю:

– Ты не возражаешь, если я включу музыку?

– Нисколько, – ответила Анна. – Я даже хотела тебя попросить об этом.

Павел поставил пластинку и снова сел за стол.

Проигрыватель запел голосом Фрэнка Синатры песню «My Way».

Павел пригубил вина и подумал, что старина Фрэнки совсем не умеет петь. Ему это не и нужно. Он погружается своим потрясающим голосом в твою душу, переворачивает ее и разговаривает с ней.

…For what is a man? What has he got if not himself?

Then he has naught to say the things

He truly feels and not the words of one who kneels! …

Синатра разговаривал с душой Павла, а Павел думал, что это здорово, когда идешь своим путем, делаешь, что считаешь нужным, и не подстраиваешься под тех, кого презираешь. И вообще ни под какие правила не подстраиваешься. И здорово, когда не приходится сожалеть об этом…

Анна тоже слушала музыку и думала о своем. Раньше она была уверена, что все песни про любовь написаны именно про нее с Павлом. Она радостно выхватывала из текста песен какие-то фрагменты, созвучные ее внутреннему состоянию. «И я чувствую именно это, и у нас все в точности так же!», – с восторгом думала она. Но потом она поняла, что вся эта лирика – не про них. Несмотря на то, что у нее с Павлом столько общего, что они так похожи друг на друга, совместной с ним жизни – с общими радостями, тревогами, праздниками и буднями, с тем, что делает пару – парой, у них не получилось.

Когда ужин был закончен, Анна вздохнула, взяла чашку чая, ноутбук и устроилась в гостиной в кресле, а он разместился на диване, разговаривать сегодня ему не хотелось.

Глава 10

На самом деле Анну можно было назвать идеальной женщиной. Именно так и думал Павел, разглядывая Анну, которая сейчас что-то делала, склоняясь над ноутбуком. Да, еще раз подтвердил себе Павел, Анна – это та женщина, которая могла бы быть с ним рядом.

Реально судьба сделала ему определенный подарок в виде Анны, когда он, как-то последовав своим желаниям, решил заказать пару кресел. Он очень остро, до болезненного ощущения замечал бескультурье, хамство, невежество и, чего греха таить, повсеместную тупость. И, чувствуя досаду на эти непривлекательные людские черты, он в тоже время гордился собой, потому что никогда не демонстрировал окружающим, что безумно злится на них. Он был выше этого, и от своего превосходства, о котором знал только он один, ему становилось лучше. Единственным человеком, который меньше других злил его своим поведением, неумением чувствовать и понимать прекрасное, была Анна.