Читать книгу Убийство Бабы Яги - Ава Сурина - Страница 1

– «В Тридевятом царстве, в Тридевятом государстве за синими морями да за белыми горами в городе Златом, стоящим под зеленым холмом, жил-был князь Владимир Могучий, разводящий руками тучи. И случилось в царстве его беда – загадочно умерла Баба Яга сразу после прихода Всадника Ночи, чему соответствует время – полночь. В Избушке на курьих ножках было найдено тело. Воевода Камень взялся за расследование этого странного дела…»

Иван, сын достопочтенного боярина Василия Богдановича, прервал чтение вслух берестяной газеты «Вестник Гамаюн» и удивленно посмотрел на отца, который задумчиво просматривал еженедельник «Сирин», в котором публиковали исключительно криминальные новости Тридевятого царства, которые сообщали о том же, но более лаконично:

– «В полночь сего месяца и дня в Избушке на курьих ножках умерла Баба Яга. Причиной смерти не установлена. Расследование дела приостановлено», – вслух подытожил Василий Богданович и поместил еженедельник в резную деревянную тубу, которую служка по имени Прошка тут же спрятал в ларец для важной корреспонденции.

– Да уж! Лихие дела творятся в Тридевятом царстве. Никогда такого не было и вот опять! Умерла, значит, Баба Яга. Плохо дело, – нахмурился Василий Богданович и задумчиво погладил окладистую бороду, – в Боярской Думе только об этом разговоры и будут, но пора и честь знать. За мной уже и голубя почтового прислали.

С этими словами многоуважаемый боярин Василий Богданович с трудом поднялся из-за массивного деревянного стола, уставленного диковинными яствами, привезенными из заморских стран торговыми суднами, налогообложением которых с таким усердием и занимался, и хлопнул себя по торчащему, словно поплавок на воде, пузу.

– А ты, Иван, не суй нос в это дело. Под грифом «секретно» оно, – еще сильнее нахмурился Василий Богданович, прочитав записку, прикрепленную к лапке почтовой птицы, – иначе князь тебя на кол посадит.

– Батюшка! Так ведь страсть как любопытно! Бабе Яге всего триста годков стукнуло! Молодая она еще, чтобы от старости помирать. Не иначе, как убили ее. Да только кто посмел бы? – вскочил со стула Иван, взмахнув руками, из-за чего чуть не опрокинул на пол расписной чайный сервиз вместе с самоваром, украшенным связкой баранок и гроздью калины.

– Не дурак ты вроде у меня, а на этих расследованиях – помешанный, словно юродивый какой. Не лезь в это дело – политическое оно, раз за дело взялся воевода Камень, – пуще прежнего нахмурился Василий Богданович, – Прошка! Коней готовь! В Думу едем. И пряников захвати детишкам по дороге раздать.

Прошка, толковый и сообразительный паренек с копной торчащих во все стороны рыжих волос, молча поклонился и юркнул в боковой покой для слуг, откуда по деревянной скрипучей лестнице можно было спуститься в конюшню, расположенную на первом этаже расписного и резного деревянного терема боярина Василия Богдановича, на третьем этаже которого он каждое утро пил чай вместе с единственным сыном своим – Иваном Бестолковичем – так он его в сердцах прозвал.

– А ты, Иван, лучше бы дело наше нелегкой боярское освоил, ношу отца своего уменьшил. Стар я уже для заседаний в Думе. На покой мне пора, – с расстановкой произнес Василий Богданович, расправляя длинные рукава своего синего кафтана, в которых мог спрятать пуд соли и несколько метровых лососей, чем иногда и занимался во время осмотра заморской контрабанды.

Иван, боярский сын, звонко рассмеялся, поправил кудрявый локон, выпавший из-под расшитой бисером красной бархатной шапочки, отороченной мехом, и топнул красным сапожком с загнутым носом.

– Нет уж, батюшка. Не люба мне твоя служба-дружба! Я хочу воеводой стать! Да только ты меня воевать не пущаешь, – подмигнул отцу Иван Васильевич и широко улыбнулся, предвкушая ставшей обычной ругань отца, который послушно вспылил:

– Да ты слабый, словно девица какая! Ничего тяжелее пера писчего в руках отродясь не держал! Ты хоть меч в глаза видел? Сорок пудов он весит, не меньше. А доспех кольчужный носил? Убьет тебя эта служба, да не на поле боя, а прямо на самом том месте, где ты оружие в руку свою холеную возьмешь! И славный наш род на таком супостате слабосильном, как ты, прервется!..

Многое хотел еще сказать сыну Василий Богданович, но сильно торопился на срочное заседание Боярской Думы, даже короб с пряниками на столе забыл, да и Прошка куда-то запропастился, чтобы напомнить.

Иван с тоской окинул деревянный покой, украшенный диковинными птицами и резной мебелью, остановив взгляд на окошке со слюдяными разноцветными стеклами, за которыми вздымался Дремучий лес, в котором за высокими холмами и за глубокими рвами жила Баба Яга в избушке на курьих ножках.

Вспомнил также Иван, что слово себе дал любой ценой увидеть кумира своего – воеводу Камня, и автограф на кедровой плашке попросить, чтобы носить на груди, как оберег.

Бросился вон из терема боярский сын, накинул плащ, подбитый мехом песцовым, оседлал буланого коня и помчался навстречу приключениям, минуя храм златокупольный, площадь для собраний и рынок, на котором девицы и кумушки толпились возле лотка краснодеревщика, которого он обрызгал с головы до ног грязью вместе с хлопотливыми покупательницами, которые наперебой стали кричать ему вслед, что он «дурак всамделишный, а не боярский сын вовсе».

***

Долго ли, коротко ли скакал на буланом коне Иван Васильевич, пока не очутился на узкой тропинке, окруженный стенами темного леса, поросшего соснами да ельником, пока не встретил двоих молодцев, стерегущих проход к поляне, на которой стояла Избушка на курьих ножках.

Узнал тех двоих Иван, боярский сын.

Первого звали Горой, а второго Сумой, в миру известные как Федор Владимирович и Никита Святославович. Были они высокие и рослые, не объехать, не пройти мимо них, да к тому же глазастые, как совы, и сильные, как медведи.

– Эгегей! Кто к нам пожаловал, – пробасил Сума, оперевшись на древко тяжелого копья, – это же снова к нам боярский сын пожаловал. Нехай снова к нам в войско проситься будешь?

– Да какой уж там, Никита Святославович, – откликнулся с лошади Иван, – батюшка приказал воеводе Камню меня на версту к казарме не подпускать, да тот послушно его наказ и выполняет.

Иван Васильевич, тряхнув золотыми кудрями, озорно улыбнулся и подмигнул Горе, который неподвижно стоял в полном воинском облачении, будто и не человек вовсе, а истукан железный какой.

– Напрасно красноречие свое тратишь, боярский сын, – усмехнулся Сума, переминаясь с ноги на ногу, – приказано нам, никого не пропускать и никого с поляны этой проклятущей не выпускать. Хоть живого, хоть мертвого. Стоять день и ночь, не смыкая очей и не спуская взгляда с дороги. Да только какая душа живая такое поручение выполнит? Только Федору оно под силу. Не зря ж его Горой-то кличут. А мы люди живые, не каменистые. Ноги у нас ломят, да в пояснице щемит. Кваса охота да пирога с мясом. Сечешь, боярский сын, в чем печаль моя?

Хоть отец в сердцах и называл Ивана дураком, но тот таковым совсем не был, поэтому с улыбкой достал из-за пазухи кожаный мех с медовухой и отрез пирога вишневого, завернутый в белый платок, расшитый диковинными птицами.

Сума с важным видом принял подношение от Ивана, как древнее божество, идол которого до сих пор стоит в чаще Дремучего леса. Был у боярского сына такой же прикуп и для Горы, но тот, не шелохнувшись и даже не моргнув ни разу, ответил громовым голосом:

– Не положено.

Более к нему Иван не приставал, ведь ни Гору, ни Лихо лучше было не тревожить, пока оно тихо.

– Что ты забыл на поляне этой проклятущей, боярский сын? Или избы куриной никогда не видал? Неужто ни разу к Яге за колдовством не шастал? – поинтересовался у Ивана Сума, уплетая за обе щеки пирог, который тут же запивал медовухой, которая бесстыдно текла по его густым пшеничного цвета усам, и как на грех, в рот попадала.

– Дело у меня одно к воеводе Камню, а он, говорят, в избе до сих пор осмотр тела Бабы Яги производит, – залихватски сбил на бок шапочку Иван и снова запрыгнул на коня, перебирающего от нетерпения копытами.

– Знаем мы твое дело. Снова служить проситься будешь, да пусто все. Не возьмет тебя Камень в армию, потому что сын ты боярский. Последний в роду Михаловых. Вот женишься и сыновьями обзаведешься – тогда другое дело. Батька твой тогда разрешит, – сыто улыбнулся Сума и зевнул, потягиваясь, после чего нехотя отступил в сторону, пропуская Ивана.

Гора даже не шелохнулся, ведь ему приказ был дан глаз с дороги не спускать, и исполнял он волю воеводы беспрекословно и крайне дословно.

Сума, пожав плечами, проводил взглядом боярского сына, скрывшегося за поворотом извилистой тропинки.

– Вот же неймется ему. Девок бы лучше щупал на рынке, – вздохнул Никита Святославович и снова лениво оперся на древко копья.

***

Дремучий лес расступился в стороны, обнажив лесную поляну – белесую плешь, по краю которой росло грибное кольцо.

Небо затянуло хмурыми тучами, в блеклом свете солнца избушка на курьих ножках выглядела зловеще.

Во-первых, он была повернута к лесу передом, а к Ивану задом, во-вторых, в ней до сих пор по канону лежал покойник, которому было положено отлеживаться три дня и три ночи.

Над крышей избушки кружили и каркали вороны. Где-то в темном лесу завывал серый волк.

Не на шутку испугался Иван, боярский сын, когда, оглядев поляну, не нашел воеводу Камня. Что его кумир был здесь – определил безошибочно, ведь увидел на земле отпечаток его здоровенного сапога, каблук которого имел только одному ему присущий узор – утку в яйце.

Хотел было уже вернуться домой Иван Васильевич, да любопытство его разобрало – никогда не бывал он у Бабы Яги при жизни, решил хоть заглянуть в окошко ее хатки после смерти.

Спрыгнул он с коня, беспокойно водящего ушами, привязал вожжи к березке и, оглянувшись настороженно, на цыпочках подкрался к избе, словно ярмарочный вор к тугому кошелю купеческому.

Подпрыгнул, уцепился за деревянный резной обналичник избы и подтянулся боярский сын, ведь был не настолько хил, как о нем отец думал и молодцы в армии, ведь каждое утро начинал с зарядки и отжиманий от пола с тех самых пор, как решил воеводой стать.

На подоконнике сидел желтоглазый черный кот, толстый и ухоженный, с торчащими белыми усами, которого Иван издали и не заприметил, поэтому испугался маленько – от неожиданности, ведь цвет шерсти кота сливался с потемневшими от сырости и времени бревнами избушки на курьих ножках.

Кот уставился на боярского сына янтарными плошками, и был этот взгляд полон ума, достоинства и наглости, свойственной всем представителям этих мохнобрюхих.

– Пшел вон! Брысь! – шикнул на кота Иван Васильевич, яростно протирая закопченное стекло единственного окна избушки в надежде хоть что-нибудь рассмотреть.

– Вы здесь не на ярмарке, молодой человек. Негоже хамить старшему по званию, возрасту и чину, – ответил ему степенный мужской голос.

Боярский сын уже второй раз за день испугался, но виду не подал. Подумав, что ему это мерещится или злой дух какой его одолевает, он продолжил свою нехитрую работу.

– Такими темпами, молодой человек, вы выломаете окно и тем самым нарушите целостность Izba Kurinaya, тогда следствие будет подозревать вас в совершении преступления в отношении оного лица, лежащего сейчас под белой тканью на столе возле печки, а я буду проходить по делу как свидетель, и что хуже того – возможно, как соучастник данного преступления, поэтому немедленно прекратите свою глупую и бесполезную деятельность, – снова произнес все тот же мужской голос.

Иван посмотрел на кота, который как ни в чем не бывало продолжил умываться, сидя бок о бок с ним на подоконнике. Больше никого поблизости не было. Почесав затылок, боярский сын перекрестился.

– Вот же нечистая сила! Гиблое место здесь. Ум мой смущает, – произнес Иван, собираясь покинуть поляну как можно скорее от лиха и греха подальше, а также черта лесного и всей нечисти приблудной.

– У вас достаточно ограниченное мышление, молодой человек, – снова произнес загадочный мужской голос, который, как Иван теперь мог поклясться, исходил от черного кота, который изучал боярского сына прищуренным надменным взглядом, – вам следует получить хоть какое-нибудь образование, чтобы разуметь, когда с вами разговаривает достопочтенное и уважаемое лицо Тридевятого царства.

– Лицо, – усмехнулся Иван Васильевич и вдруг побелел, как полотно. – Это же кот! Да к тому же говорящий! – воскликнул боярский сын и чуть не свалился с подоконника, – Как же сильна здесь нечистая сила!

Кот, передернув ушами, с сожалением посмотрел на боярского сына, ищущего под вышитой нательной рубахой увесистый серебряный крест на цепочке.

– Давайте прекратим этот фарс, молодой человек, – вздохнул кот. – Я профессор Баюн. И да, я кот. И да, я говорящий – на двадцати семи языках Homo Sapiens, в том числе на языках двухсот пятидесяти трех тысяч зверей и птиц.

– А я Михалов Иван Васильевич, – представился боярский сын, но кот его бесцеремонно перебил.

– Знаю я вас. Давно за вами наблюдаю, молодой человек. Интересуетесь расследованием смерти Бабы Яги, как я погляжу? Да к тому же владеете безупречной каллиграфией, в чем единственной и сильны. Предлагаю вам стать моим секретарем и помощником – временно.

Иван почесал затылок, выбив из-под шапочки лихо закрученный золотой лукон, и сверкнул голубым взглядом.

– Никак не могу, профессор Баюн. Ищу я воеводу Камня, чтобы переговорить с ним о моей службе в армии князя Владимира, да все застать никак не могу…

– Это не проблема, молодой человек, – снова деловито перебил его черный кот, потянувшись и зевнув, – я замолвлю за вас словечко перед воеводой. Мы с ним давние знакомцы, и долг у него передо мной имеется один неоплатный, поэтому дело это считайте уже решенным. Но сперва вы станете моим помощником на весь период расследования убийства Бабы Яги.

Боярский сын кивнул и пожал пушистую черную лапу коту, которую тот протянул Ивану не для скрепления договора, а для того, чтобы умыться, ведь чувствовал – гости сейчас в избушку на курьих ножках пожалуют.