Читать книгу Яблочный Джек - Август Северн - Страница 1

Чужие смерти жгли ему грудь. Их было ровно 28. Его тело больше не могло переносить эту боль. 28 принятых смертей и одна его, несостоявшаяся (до конца). 29 смертей плюс его собственная – итого 30. Кто умирал в этом мире столько раз за такой короткий промежуток времени, как год? И за что ему это наказание? Физическое тело ослабевало, и Ночь смотрел на холодные звёзды как в глаза единственного друга, постоянного свидетеля его деяний. Все 28 смертей он принял у них на виду. Остывающая земля леденила его зад, она так и не согрелась пролитой на неё кровью 28 девушек.

Сейчас, когда он умирал, перед его глазами были 28 двойных улыбок. Ему хотелось бы видеть только те, что на губах, адресованные ему, но злодейка память не желала редактировать сохранённые в ней образы.

У него не было сил встать и дойти до фургона, как он рассчитывал. Придётся семье того, в чьём теле он застрял, принять весь ужас осознания, что их отец и муж – серийный убийца. Может, он смог бы объяснить, но кто стал бы его слушать. Мало ли таких сумасшедших, что оправдывают свои деяния голосами в голове? А ему даже нельзя назвать того, кто направил его руку, потому что у него нет человеческого имени, только Ночь – прозвище, выбравшее его.

Улыбку на его искорёженных губах вызвала мысль, что когда умер тот, у кого были жена, дети, мать, перед его взором не пронеслась вся его счастливая жизнь. Он так и потерялся где-то в пути между человеком, семьянином, мужем, отцом, сыном и брошенным всеми «героем», взявшим себе имя Ночь.

Повернув голову, он посмотрел на последнюю девушку, к которой так долго шёл, 28-ю. Её звали Дрянь (другого имени, обращения к себе она не помнила) и с высоты своего опыта (убийцы?) он не стал бы дарить ей смерть. Та первая девушка, «соблазнившая» его пролить чужую кровь, Огненный Цветок, вот ради кого он готов был начинать этот путь снова и снова.

Он редко вставал из своего кресла, даже спал в нём. Когда всё кончилось или началось, ему сейчас было трудно вспомнить, как и своё прошлое имя. То, которым перестала пользоваться даже Она.

В простенке между окнами раньше висел Её портрет. Он почти год копил на их свадьбу. Денег хватило на приличное торжество и две недели в Париже. Там на Монмартре, куда она мечтала попасть, бородатый художник в потрёпанном берете нарисовал карандашом Её портрет. В его памяти это был самый прекрасный Её образ. Потом двое детей, хлопоты, заботы добавили к её красоте морщинок. Улыбка стала не такой солнечной. А сейчас в его памяти образ любимой из прошлого терял детали. Он прекрасно помнил, что рисунок простым карандашом был выполнен на ватмане, а перед глазами всплывали бумага в клетку и разноцветные карандаши. Простой клетчатый листок (видимо, из тетради сына) висел теперь перед его внутренним взором. Внизу под рисунком обыкновенной синей ручкой было выведено дежурное «Прости».

И это тоже хранилось в его памяти. Свет давно перестал быть его другом, спутником, товарищем. Последние отрезки времени, когда он сидел в кресле с открытыми глазами, его касалась мягкая темнота, скрывающая пыль и беспорядок вокруг. Лишь изредка в окна врывалось сияние фар проезжающих мимо его дома автомобилей. Даже сквозь закрытые веки (то, что от них осталось), свет резал глаза. Сегодня он был слишком ярким, как от паркующийся возле его дома машины. Гости?

Тень пересекла сначала один проем, потом замешкалась, высматривая признаки жизни в тёмных глазах его дома, миновала и второе окно. Какая-то возня за порогом, звон пустых стеклянных бутылок. Стук в дверь.

– … – Его старое имя резануло по ушам, вскрывая нарыв памяти.

– Николаус? – Его горло хрипело и сипело, пересохшие губы не слушались, вытягиваясь в улыбку. – Старый знакомый.

Возвращаться к прошлому через воспоминания было так же болезненно, как проходить через тот белый клуб пара: прохлада, тепло, потом падешь в облако обжигающей боли. Он вынырнул из воспоминаний в реальность, держа в памяти образ Николауса (дядя Николай, друг семьи, отец Алекса). Почти на автомате он поднялся из кресла, подошёл к входной двери, остановился перед ней в раздумье. Теперь в его новой реальности была дверь и два дыхания, по разные стороны от неё.

– Ты дома? – Баритон за порогом совпадал с голосом Николауса из его памяти, но уже не так обжигал и колол. – Я привёз продукты, воду. Извини что так поздно, но мы не смогли до тебя дозвониться.

Повернув ключ в замке, хозяин дома тихой тенью скользнул к своему месту. Кресло под ним тихо скрипнуло, слившись со звуком открывающейся двери. Яркий свет от уличного фонаря нахально ворвался в дом, заставляя прятать глаза под полупрозрачными веками. Заскрипели половицы, закрылась дверь. Гость постоял, привыкая к темноте, царящей в доме. Зашумел двигатель холодильника. Шаги гостя неуверенно направились на тихое гудение компрессора.

– Соседка, Элиза, обеспокоена твоим самочувствием, … – Свет из открытого холодильника резанул по глазам. Сморщившись от произнесённого имени, хозяин дома едва успел опустить веки, удерживая своё сознание от падения в воспоминания, смерчем картинок закружившихся в его голове. Приняв его гримасу за физическую боль, Николаус закрыл холодильник. Зашуршали опускаемые на пол пакеты. – Если тебе так неприятно твоё имя, то как мне тебя называть?

В тишине раздался скрип стула, на который сел гость.

– Ночь… – пересохшее горло сковал спазм. Это всё, что ему удалось выдавить из себя вместо фразы: «Ночь придаёт знакомым предметам иной облик, порой пугающий».

– Пусть будет Ночь. – Раздалось шуршание пакета, звук открываемой бутылки пива. – Будешь?

Открыв глаза, Ночь взял бутылку левой рукой. Приятная прохлада стекла быстро сменилась обжигающим холодом. Под аккомпанемент второй открытой бутылки в пересохший рот хлынуло ледяное пиво. Пришлось откинуть голову назад, так как пересохшие, искалеченные ожогами губы плохо удерживали влагу во рту.

«Вот почему я не пил столько дней», – пронеслась мысль в голове. Второй глоток прошёл лучше, прояснив мысли и восприятие.

– Я не буду хозяйничать в твоём доме. – Николаус уперся взглядом в полоску света под входной дверью. – Сам разберёшься, что выбрасывать из холодильника, а что оставить. Ты выглядишь лучше, чем в последний раз, когда я тебя видел.

– … – Чуть не захлебнувшись, Ночь проглотил большую порцию пива, обжег пузырящейся свежестью пищевод, разбил застрявший в горле ком. – Честно?

– В больнице ты лежал как кусок варёного мяса, рычащий и пускающий пузыри из сочащейся слюны. Я приехал забрать Катрин на похороны твоей матери. Сказать честно, мне было жалко её, почти потерявшую мужа, дежурившую у его постели сутками напролёт. Дети после смерти свекрови перебиваются по соседям (разве кто осмелится отказать). И мужу не сообщишь, что дорогой ему человек покинул этот мир, и в себе всё держать… – На одном выдохе допив пиво, Николаус поставил опустевшую бутылку на пол, возле ножки стула. – Я скажу Лёхе, чтобы он завёз тебе этих… с капюшоном. Тебе будет проще, и люди смогут смотреть в твою сторону без страха встретиться с тобой взглядами.

– Лёхе? – Стул с облегчением вздохнул, когда гость поднялся.

– Алекс, вы с ним учились, потом работали. Забыл? – Голос Николауса стал затихать, вата воспоминаний начала окутывать сознание Ночи, переходя в удушливый жар окутывающего его пара. Сделав над собой усилие, он с трудом донёс бутылку до искажённых вечной болью губ. Глоток пива начал проявлять реальность. – Когда обнаружили падение давления в системе, Алекса с дежурными отправили разбираться. Если бы не ты, то они все втроём там бы и лежали. – Тень когда-то знакомого человека скользнула в сторону холодильника, звякнули бутылки, зашипело открытое пиво. Тень опустилась на стул, раздались звуки глотков утоляющего недельную жажду человека. – Это мой сын с товарищами срезали с тебя одежду вместе с остатками кожи. Это они сняли каску со ставшими не нужными, как старый парик, волосами. Потом, когда тебя увезла скорая, они устраняли аварию. Трое суток не спали. Тебе выписали хорошее вознаграждение и пожизненный пенсион. А их после реконструкции сократили.

Пока гость, допив пиво, ставил бутылку и собирался покидать неразговорчивого хозяина, Ночь сравнивал новые ощущения от реального мира. Та часть его жизни, которую он не помнил (после аварии), не причиняла ему боль. Она скорее холодила сознание, как его новая реальность без человеческой кожи – почти всегда холодно и нет тактильных ощущений. Просто постоянное давление холода, начавшееся на ледяном цементном полу, на который он выпал из облака пара с обожжёнными до костей ладонями и лопавшимися от усилий и жара мышцами рук.

– Почему? – снова хрип боли вместо голоса нормального человека.

– Почему? – Николаус остановился на полпути к входной двери.

– Почему я остался, жить?

– Этот вопрос не ко мне. Доктора назвали чудом то, что ты не умер от шока, что остались целыми глаза, и лёгкие на сварились. Мне есть кому сказать спасибо. А в остальном… – Николаус повернулся и посмотрел в глаза Ночи. Темнота скрадывала большую часть уродства, но свет от уличного фонаря не оставлял надежды принять видимое за живое лицо. – Знаешь, Её можно понять. Она живёт в доме твоей матери. Ты стал другим и не только внешне. Это Она попросила перед отъездом соседку напротив понаблюдать за тобой. Днём та не замечала движения в доме, а ночью, как всем нормальным людям, ей нужно спать. Вот Элиза и поделилась своим беспокойством с племянником, тот, насмотревшись фильмов про шпионов, набрал у соседей пустых молочных бутылок, составил их в пластиковый ящик, подпёр этим всем твою входную дверь (вот откуда возня у двери и звон стекла). Почему он это сделал?

Не увидев со стороны хозяина дома какой-то заинтересованности в продолжении беседы, Николаус направился к двери, остановился, ища в темноте замок.

– Алекс теперь работает на меня. Развозит на одном из моих фургонов заказы для клиентов. Вечером подгонит фургон к дому, а утром заберет. Заказы есть и на день, но тебя такой вариант не устроит. Деньги за товар ты можешь выписывать чеком или оставлять наличку в бардачке машины (большинство клиентов предпочитают делать так). Аренду машины я оплачу – это будет моя благодарность за твой подвиг. Телефон у тебя работает? Алекс должен был звонить сюда, но я не слышал звука вызова.

– Нет. – На границе холода воспоминаний Ночь вспомнил домашний телефон, летящий в стену комнаты. – Думаю, он сломался.

– Я так и думал. У меня в офисе лежит телефон с автоответчиком. Он правда немного неисправен, не работает звонок, только лампочка загорается, когда звонят. Думаю, он тебе подойдёт. – Николаус открыл дверь. – Завтра вечером жди машину. Ключи Алекс оставит под солнцезащитным козырьком. Всё нужное привезём. К утру забери всё, что посчитаешь нужным. К следующей машине позвони, скажи, что необходимо.

Дверь закрылась. Поток воздуха с улицы кружил потревоженные пылинки в потоке света из окна. В реальности Ночи, куда просочились частички прошлого, всё приходило в привычное, спокойное течение. В последнее время он старался избегать воспоминаний, постоянно натыкаясь на стену обжигающего пара. Но события после его «трансформации» не вызывали боли и отторжения. Мысленно обойдя вопрос «ПОЧЕМУ?», как мантра спасавший его сознание всё то время, что он себя осознавал после больницы, Ночь разглядывал кусочки воспоминаний. Эти фрагменты не были паззлами мозаики, они не складывались в общую картинку. Не получалось из них составить восприятие «целого», нормального человека. Они как пылинки кружились в луче света, не давая приблизиться.

В его сознании всё больше укреплялось подозрение, что есть какой-то фактор, не позволяющий ему собрать информацию из своих воспоминаний. Всё чаще он натыкался на «ПОЧЕМУ?» и рядом с ним был обжигающий холод, вызывавший на физическом плане остановку дыхания. Только к утру, когда свет из окон набрал силу, проявляя из ночных очертаний столовой вызывающие боль воспоминания, Ночь нашёл в себе силы подойти к холодильнику, заглянуть в него и изучить содержимое двух пакетов, принесённых Николаусом. Холодильник был полон продуктов, частично перешедших из разряда съедобных в условно годные типа «ешь осторожно, не отходя далеко от туалета». Выбросив то, что он не собирался есть ни в каком виде, он без определенного порядка (как любила делать Она), разместил содержимое пакетов в наполовину опустевшем холодильнике. Когда белая дверца плотно прильнула к корпусу, Ночь ударило обжигающим холодом осознание разницы, не дававшей ему стать прежним человеком, другом, отцом, мужем. На дверце холодильника, закрепленная магнитиками, висела их фотография. Не вид ее отбросил Ночь на середину столовой. Именно разница в Её взгляде не позволяла ему стать хоть на миг прежним. Именно поэтому она ушла, а он не мог… Он не почувствовал, как снёс своим телом стулья и сместил по полу стол. В его памяти была только одна картинка: когда они демонтировали старую задвижку, пришлось использовать плазму. Этот яркий огонёк с лёгкостью отделял металл, продувая цельную стальную конструкцию до отдельных раскалённых капель.

Тяжело дыша, Ночь добрался до двери в подвал, где в постоянной темноте среди накопившегося за их совместную жизнь хлама стояла его раскладушка.

Из липкого забытья сна он вынырнул с полным осознанием случившейся трагедии – он потерял ЕЁ! Теперь уже ничего не имело значения. Внутри была пустота. Там, где ещё билось его сердце, зияла чёрная дыра, постепенно засасывающая Ночь атом за атомом, мысль за мыслью. Спасаясь от небытия, его тело взбежало по лестнице. В начинающихся сумерках столовая переходила из мира, наполненного предметами из его воспоминаний, в привычную для него реальность теней и неясных очертаний. Подойдя к холодильнику, он на ощупь нашёл фотографию, сдернул её с дверцы, хотел порвать. Задержав дыхание, пока в лёгких не начало гореть, Ночь медленно открыл глаза, чтобы в последний раз увидеть в Её глазах Любовь, а не Боль и Страдание, ставшие разграничившей его жизнь линией. Перед глазами, к его облегчению, был просто белый картон – обратная сторона фотографии. Медленно, опасаясь, что жгучий пар воспоминаний накроет его с головой, он поместил снимок на дверцу холодильника белой стороной к себе. Фотография слилась с белизной эмали, став кусочком белого картона с цветными пятнышками магнитов по углам. От раздиравших его мыслей, что больней – потерять Любовь в Её взгляде или остаться жить обваренным куском мяса, он почувствовал слабость, ноги подогнулись под весом ненавистно живого тела.

Закрыв глаза, он опустился в кресло. Пахло чем-то новым. Запах пыли перебивала сладкая вонь гниения, подкрашенная тонами уксуса. «Видимо, что-то скисло» – Ночь нехотя открыл глаза и посмотрел на кучу возле холодильника. Дневное тепло ускорило процесс разложения. Теперь это нельзя было вернуть в холодильник. Значит требовалось подняться из кресла и вынести испортившиеся продукты на улицу в мусорный бак. Засунув часть сильно пахнущих остатков еды в принесённые вчера Николаусом (он всплыл в его памяти как деловой партнёр, а не как старый друг) пакеты, Ночь стал искать, во что ещё можно поместить оставшуюся часть. Под ругой ничего подходящего не было.

– Пусть так. – Ночь за пару глубоких вдохов успокоил вскипающее негодование. – Вытряхну мусор из пакетов в баки, а потом использую их повторно. Придётся сделать несколько ходок.

Его мысли были весомы, как слова, которые обожжённое горло выдавало неохотно. Новый приступ негодования охватил Ночь, когда он толкнул заднюю дверь, ведущую во внутренний двор. Что-то мешало открыть ее изнутри. Перспектива ходить с полными пакетами отходов на виду у всех соседей не вызывала у него радости. Оставив мешки возле задней двери, Ночь пошёл к встроенному в лестницу шкафу с верхней одеждой. Тот был занят на треть, так как вещи Её и детей в нём отсутствовали. Он принял это с облегчением, так как не пришлось вновь нырять в воспоминания от соприкосновения с знакомой когда-то одеждой. Раздражение вызвал его собственный гардероб – сплошь открытые модные куртки. Отодвинув их к центру, за левым краем стенки шкафа он нашел свой длинный кожаный плащ. Снимая его с плечиков, Ночь обнаружил внизу старый плащ-дождевик, который в прежней жизни всё не мог отнести в гараж. Накинув его на себя, он слегка поморщился, так как ткань плаща была грубой и швы больно давили на его голые плечи. Последнее время он ходил с голым торсом, потому что испытывал дискомфорт от соприкосновения того, что теперь было его кожей, с любой одеждой, и хотел привыкнуть к тому, что стал другим. Он развел руки в стороны, проверяя забытые ощущения от ношения одежды, и задел кожаный плащ, который упал к его ногам.

– Этот плащ покупала Она, ему в подарок. – Мысль вызвала ощущение, что его погладили против шерсти. – Себя не вернёшь.

Подняв с пола кожаный плащ, Ночь прошёл к холодильнику и сложил остатки сильно пахнущей кучи мусора на расстеленную реликвию прошлого. Завязав плащ узлом, оттащил его к задней двери. Осталось только собраться с духом и выйти в мир заходящего солнца. Глубоко выдохнув, он толкнул дверь, автоматически прикрыв глаза. Сквозь полупрозрачные веки в его мозг проникали картинки источников тепла, вобравших за день достаточное количество солнечной энергии, чтобы отдавать её на закате. Он сделал неуверенный шаг за порог дома, и его нога упёрлась во что-то, что в его памяти не должно было препятствовать выходу. Открыв глаза, Ночь увидел перед собой пластиковую тару, заполненную пустыми бутылками из-под молока. Вспомнив вчерашний рассказ Николауса, он осмотрел окрестности и уловил быстрый мальчишеский взгляд на себе. Племянник Элизы нырнул под защиту забора, продолжая наблюдать за странным соседом. Улыбнувшись старому воспоминанию, Ночь натянул поглубже капюшон плаща и начал обходить дом.

Удивительно, но его раздражали древесный сор и листья на газоне перед домом. Пришедшая в голову мысль нанять паренька для уборки мусора искривила его искалеченные губы в улыбке: – Надо учиться взаимодействовать с миром.

Обойдя дом, он обнаружил, что в ручку задней двери его дома просунут черенок граблей. Посчитав это знаком, Ночь решил довериться подарившей ему улыбку мысли. Вынеся из дома все испортившиеся продукты, он отнёс грабли на место и вернулся в дом, рассчитывая раствориться в привычном для себя сумраке ночи. Но изменения в воздухе дома снова разбудили в нём тёмную ярость.

– ПОЧЕМУ? – ярость, клокоча, вырвалась из его горла. – ПОЧЕМУ я закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха? ПОЧЕМУ я снял куртку спецовки и обернул ею голову? Я сейчас бы не видел, во что превратился сам и чем стал мой мир. Не вдыхал бы этот мерзкий запах разложения, не коснувшегося моего тела.

Вскипевшая в нём ярость не могла быть обуздана простыми дыхательными упражнениями (доктор, лечивший его, был прав). Требовалось ее выплеснуть, избавиться от нарастающего внутри жара. Он помнил слова доктора: «У вас искусственная кожа, которая не имеет потовых желёз, жировой прослойки. Нужно привыкать к разбалансировки оставшихся рецепторов при соприкосновении с внешним миром. Не перегревайтесь и избегайте контакта с животными. Вы теперь будете ощущаться для них как… Вернее сказать, перестанете пахнуть как человек, как живое существо. Если голове тяжело, а дыхательные упражнения не помогают, займите себя простой работой – собирайте пазлы, конструктор, займитесь уборкой, мытьем посуды».

Ночь смутно помнил, что в один из таких приступов ярости разбил о стену телефон. В памяти всплывали пылинки воспоминаний о том, что он разнёс в этом доме все предметы с отражающими поверхностями. Время ломать прошло, пора прибираться.

Собрав всё ненужное ему в этой реальности, он «вспотел» – стало непривычно жарко. Вынеся весь хлам на мусорку, Ночь сел в шезлонг, стоящий под усыпанным звёздами небом. Вдыхая свежий воздух, он от наслаждения широко расправлял крылья носа, представлял себе, что загребает ими все ароматы и запахи, не свойственные миру человека. Остывая, он планировал, что ещё можно успеть сделать до рассвета, пытаясь вспомнить, что упустил из виду. От долгого пребывания в ночной прохладе его тело затекло. Разминая его, Ночь решил обойти дом с другой стороны и застыл на месте, не понимая, почему возле ворот его гаража стоит белый фургон с большими чёрными буквами на борту: «Куприянов и Ко. Быстро, конфиденциально, надёжно. Аренда фургонов и доставка любых грузов. Телефон заказов». Только через минуту после того как удалось разобрать весь текст, до него дошло, что это за фургон.

– Куприянов – это фамилия Николауса. – Странно, воспоминания не обжигали его, а лишь слегка всколыхнули покрывало памяти. – Николаус теперь мой агент по доставке всего, что мне понадобиться, и он похоронил мою мать. МАМА.

Приятная тяжесть ушла из тела под грузом мыслей. Стараясь меньше думать, Ночь залез в кабину за ключами, открыл задние двери фургона. Достал пакеты, пару бутылей с водой, опустил их на землю. Закрыл двери фургона. Пошёл убирать на место ключи. На пассажирском сиденье обнаружил завёрнутый в бумагу яблочный пирог. Рядом с ним лежал планшет с прикреплённым к нему листком бумаги: «С возвращением в мир живых. Это всё подарок. Я рад, что ты жив». В нижней части листа: «Не забудь забрать коробку, там телефон и крем от мамы. Алекс». Вдохнув аромат яблочного пирога, Ночь пошёл доставать из фургона незамеченную им коробку. Потом перевернул лист бумаги в планшете. К зажиму была прикреплена ручка. Подумав, он написал: «Мне нужны координаты маминой могилы, цветы. Поищи одежду без швов (вроде есть такая). Остальное по телефону». Хотелось ещё добавить что-то душевное, но внутри него было пусто и холодно. Как быстро остывало его тело без одежды. Уже собираясь уходить, он вспомнил и дописал в нижней части листа: «Благодарю за пирог. Ночь».

Не желая таскаться вокруг дома (входная дверь была заперта), он поднёс пакеты, коробку и воду к воротам гаража. Обойдя дом, зашёл в гараж, поднял ворота. Осмотрел полки с инструментами, пустой пол со следами шин, дальний тёмный угол, где стояли когда-то детские велосипеды. При тусклом свете уличного фонаря заглянул в пакеты. Там были в основном бакалея и консервы. Закрыв ворота гаража, вернулся в дом налегке (нечему там портиться). Сев в своё кресло, вдохнул полной грудью воздух. Его скулы свело, как от ядреного лимона – воздух в доме был пропитан затхлостью. Стараясь не дышать, чтобы не наглотаться пыли, Ночь пошёл в туалет на первом этаже за ведром и тряпкой.

Его бурную деятельность остановил не только рассвет. Он не мог себя заставить прикоснуться к ручкам дверей их спальни и комнат детей. На втором этаже дома его накрыла такая тоска, что он готов был лечь на ковровую дорожку в коридоре и извыть, изскулить всю оставшуюся у него жизнь.

–ПОЧЕМУ? – Уже не ярость клокотала в его горле, а слёзы, для которых у него больше не было желёз. – ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛ МЕНЯ ЖИТЬ?

Прошёл месяц, как он назвался Ночью. Его реальность ограничивалась стенами первого этажа дома, подвалом, лестницей и коридором наверху, в ясную погоду добавлялся ещё внутренний двор, скрытый от посторонних глаз. Времени было вагон и маленькая тележка. Основным его занятием стало поддержание частоты в доме. Не то чтобы он сделался чистюлей, педантом. Просто это было единственное, чем он мог заниматься ночью, не включая свет. Его силы воли хватило на уборку коридора и ванной на втором этаже. И уже два дня как он прекратил попытки пересилить себя и войти хотя бы в спальню дочери. Контакты с внешним миром налаживались плохо. Единственным, с кем он говорил, был Алекс, прежде друг, а теперь просто доставщик его заказов раз в неделю. Плюс можно было засчитать за контакт договор с племянником Элизы. Ночь просто оставлял записку с поручениями в своём почтовом ящике, подкрепляя её денежной купюрой. Он не затруднялся придумывать поручения для сорванца, сложно было найти в себе силы выйти с ним на прямой контакт. Но что-то из глубины, скрытой за пеленой пара (памяти), заставляло его повторять попытки связаться с мальчиком.

Нет, он не вёл жизнь социопата. В следующую ночёвку фургончика возле его дома Ночь посетил могилу матери, скатался к ближайшему отдельно стоящему банкомату, снял наличные и получил выписку по счёту. Получалось, что Она не стала пользоваться его картами и счётом, на котором находилась крупная сумма, сложившаяся из премии, компенсации за предотвращение аварии и страховой выплаты. Плюс накопилась приличная сумма выплаченных пенсионных за время его пребывания в больнице. Ночь не понимал, брезговала ли Она настолько всем причастным к нему, что посчитала возможным уйти из дома с двумя детьми «налегке», или так беспокоилась о нём. Утром он позвонил в банк и попросил переводить две трети его пенсии чеком на адрес дома его матери. Пока банк не заявлял о возврате чеков.

Алекс предпринял безумную попытку вернуть прежнюю дружбу, отблагодарить, выразить… В общем, у них обоих не получилось. Алекс пообещал держать связь по телефону. Ночь боялся такой реакции людей на своё присутствие рядом с ними. Он буквально физически ощущал их боль, страх, брезгливость. Теперешний он вызывал у людей чувство, близкое к «уберите это от меня подальше»: так человек реагирует, когда обнаруживает рядом с собой большого паука, змею или мокрицу.

Теперь, когда он просыпался, его организм требовал действий и еды. Вытирая уже несуществующую пыль, он перебирал в темноте разные предметы и мог с закрытыми глазами определять, что где находится. Ещё одна неприятная для Ночи особенность заставила его перейти на некоторое время на сыроедение. Во-первых, в доме закончился газ, а во-вторых, у него появилось граничащее со страхом отвращение к кипящей воде. Пар не причинял ему боли, но один его вид заставлял вставать шерсть дыбом (хоть он и лишился почти всего волосяного покрова на теле). Оставалось есть то, что годилось в употребление без термической обработки, пока Алекс не привезёт новый баллон газа и заказанный электрогриль. На улице имелся прекрасный газовый гриль, но Ночи не хотелось привлекать к себе внимание соседей.

Ещё одной странностью, квалифицированной Ночью как психическое расстройство, стало отторжение развлекательных телеканалов. При просмотре фильмов, сериалов и ток-шоу у него начинало чесаться во всех местах. Эта странная аллергия выдавала в голове Ночи убеждённость, что люди, участвующие в съёмках, живут и думают совсем не о том, что должны сыграть (не все, но большинство). А еще, глядя на голубой экран, он думал, что его глаза всё-таки пострадали, так как вокруг многих людей он видел странные пятна, смутные ореолы. В большинстве своём они были вокруг женщин, мужчины редко «пробивали» его, но от этого не становилось легче. И эту обнаруженную им странность со временем тоже пришлось списать на психическое расстройство, так как звёзды на небе и кабельные каналы про дикую природу не вызывали таких расстройств зрения.

Ему удалось найти себе занятие для тела. Разбирая хлам, накопившийся в подвале, Ночь наткнулся на старый спортивный инвентарь. Освободив подвал от барахла, он вынес всё лишнее на задний двор, поместив в свой почтовый ящик купюру с двумя нулями и записку «Из кучи на заднем дворе можешь забрать себе, что приглянется, остальное мусорщикам». Перевесив детское ведёрко для песка (их условный знак), он оглядел пустую улицу, тёмные провалы окон в домах, вдохнул шелестящий листьями ветерок. Ему страшно захотелось ощутить себя одним из толпы, услышать шум, свойственный бодрствующему городу.

– Завтра. Фургон. – Ему представилось, как он сидит в тёмной будке фургона, а вокруг ходят, разговаривают люди, заводятся и рычат автомобили. Парковка супермаркета на распродаже? Вдруг его обдало холодным потом от картинки, как он бегает вокруг заглохшего фургона, пытаясь столкнуть его с места, капюшон падает с его головы и… – Позвонить Алексу. Полный бак.

Усмехнувшись начинавшей развиваться в нём социофобии, Ночь принял решение в любом случае покататься на фургоне по городу.

Приехав перед рассветом домой, он чувствовал себя зверем, диким и страшным, от вида которого будут шарахаться люди. Пока он разбирал привезённый Алексом заказ, его губы кривились в усмешки от мысли, что увидев его «во всей красе», прохожие скорей вызовут скорую, чем службу отлова диких животных. Закатив в подвал полные баллоны с газом (пустые пришлось отправить в фургон), Ночь вернулся осмотреть гараж. Как ему и казалось, он забыл пластиковый ящик, оказавшийся контейнером со льдом и завёрнутыми в фольгу продуктами – мясом, рыбой и курицей. Чувствуя себя непривычно усталым, он ещё раз проверил всё. Голова кружилась от переполнивших его сегодня эмоций и впечатлений (он заново открывал для себя город). Плюс «упражнения» с баллонами разогнали кровь по телу.

Проснувшись ближе к сумеркам, Ночь почувствовал голод, который было не утолить одними яблоками (он стал их фанатом в последнее время, только ел без кожуры, срезая её странным изогнутым ножом, найденным при «уборке» в подвале). Пришлось идти наверх к холодильнику. Увидел завёрнутые в фольгу куски сырого мяса, и у него потекли слюни. Вспомнив о разгруженной вчера коробке с надписью «Гриль», он нашёл её возле газовой плиты. Вытащив своё приобретение, Ночь осмотрел простор кухонных столешниц, но решил готовить в подвале, так как голод, проснувшийся в нём, нужно было отвлечь. Телевизор он давно разместил возле своей кровати, так как свет, излучаемый им, мог привлечь постороннее внимание своим мерцанием в тёмных окнах его дома.

Пока гриль разогревался до рабочей температуры, Ночь, с трудом удерживаясь от того, чтобы вонзить зубы в сырое мясо, включил телевизор, отрезал два стейка, остальное отнёс в холодильник. Прихватил по дороге соль и специи. Положив мясо на гриль, закрыл глаза и стал слушать, как оно начинает шипеть. Воспоминание о неловкой встрече с Алексом вызвало кривую улыбку на губах. Друг протягивал ему через входную дверь, не решаясь войти в дом, что-то завёрнутое в фольгу. В ней оказался кусок сырого мяса.

– Прости, – Алекс старательно избегал смотреть в сторону Ночи, – после того, как мы с тебя стаскивали остатки спецовки с прилипшими к ней кусками твоей кожи, я не могу ни смотреть на мясо, ни есть его в любом виде.

– Я – мясо? – Ночь хотел сказать «это я мясо?», но его языку и связкам было трудно такое прошипеть «доставщику заказов» (курьер – вспомнилось слово).

– Ты был похож на тушу, с которой сняли кожу.

– Я мясо. – Ночь попробовал сравнить себя с шкворчащим на гриле стейком. Отрыв глаза, он увидел, что с экрана висящего на стене телевизора на него смотрят яркие глаза львицы. Та кивнула на заданный вопрос и принялась отрывать куски мяса от туши молодого буйвола. – Я мясо. – согласился с ней Ночь.

Во время уборки, занятий с гантелями и штангой, он обдумал текст завещания. Прикинул, на сколько хватит имеющейся на счету в банке суммы жене и детям. Да, конечно, пока он жив, им будет приходить две третьих его пенсии, но… Пора было взглянуть правде в глаза. Как долго он протянет затворником? Без нормального общения и потихоньку сходя с ума? Мелкие симптомы отклонения от нормы уже налицо.

Дождавшись, когда нормальные люди начнут работать, Ночь позвонил на номер адвоката, представлявшего интересы электростанции. Представившись и объяснив суть вопроса, он продиктовав ему заготовленный текст. Договорившись о внесении нужных поправок и определив точкой передачи документов его почтовый ящик, Ночь перешёл к трудно выполнимой части вопроса – где взять живого льва.

В его голове крутилось что-то позволяющее получить доступ к ответам на все вопросы, но ниточек, чтобы ухватить ускользающий туманный образ, не находилось. Он чувствовал голод, и память сразу, как верный пёс, радостно виляя хвостом перед хозяином, принесла образ оставшегося после вчерашнего «ужина» куска мяса. Ночь хотел погладить себя по голове, но вспомнив, что находится под капюшоном, остановил руку. Повторно это желание возникло спустя несколько мгновений, когда при виде мяса всплыли вчерашние воспоминания и главное – имя «Алекс».

Именно Алекс в одной из их последних бесед вспоминал общего школьного приятеля. Тот после окончания школы попал в аварию (после чего перестал откликаться на старое имя, находишь подобие?), на время куда-то исчез. Недавно Николаус ездил по делам в большой город и встретил там Кима (так старый приятель себя называет). Он сейчас работает в ЗООПАРКЕ НОЧНЫМ СТОРОЖЕМ. Понятно, что Алекс упомянул Кима только для того, чтобы Ночь мог пообщаться с человеком, попавшим в точно такую же жизненную ситуацию. Но…

Вгрызаясь в кусок мяса (даже не разогрев его), он искал в справочнике номер зоопарка (видел рекламу с предложениями автобусных туров для школьников). Так ему удалось узнать не только расписание работы старого школьного друга, но и получить адрес его места жительства (Ким жил над пабом, в котором проводил всё свободное время).

Ступни ног чесались пуститься в путь сейчас, но голос разума говорил, что нужно оформить все бумаги, закончить дела. Впервые за всё время, что он принял имя Ночь, ему хотелось чего-то так, что он готов был торопить время нестись вскачь. ПРАВИЛЬНЫЙ ВЫХОД. ХЭППИ ЭНД.

Встреча состоялась вечером, перед ночной сменой Приятеля, в тихом пабе. Оба были на взводе от вскипавших в них эмоций. Радость от встречи, подпитываемая воспоминаниями, не прорывалась наружу, придавленная чувствами вины и неловкости. Пиво не помогало. Они сидели один напротив другого с натянутыми на головы капюшонами, опустив глаза в стол, пытаясь в отражении в стекле бокалов разглядеть собеседника. В Ночи горело нетерпение, его подгоняла цель. Заказав бутылку самого дорогого в пабе виски, Ночь наполнил стаканы. Молча подняв свой, решительно посмотрел в тень под капюшоном приятеля, выпил залпом, поставил пустой стакан с громким стуком на стол, решительно сбросил со своей головы капюшон куртки. Приятель резко выдохнул, единым движением отправил содержимое своего стакана в рот.

– Ты выиграл. – Приятель опустил капюшон своей толстовки. – Если тут есть победители. – Грустно улыбнувшись, он наполнил стаканы до половины. – Кого ты выбрал?

Ночь вопросительно поднял, то, что когда-то было его бровями. Усмехнулся мысли: когда-то было бровями, носом, ртом, ушами, лицом. Молча поднял и выпил содержимое своего стакана. Посмотрел в глаза «красавца», сидящего напротив, вызывая в памяти последнее отражение своего лица в зеркале.

– После аварии молодые медсёстры в больнице дали мне прозвище Квазимодо. – Выпив залпом виски, Приятель потянул носом спёртый воздух паба. – Тебе больше подходит прозвище Мясо, но я буду звать тебя Сид (Старый Друг).

– Твоё право. Я зову себя Ночь. – Он мысленно продолжил: «так как только звёзды могут смотреть на меня, не теряя своего блеска и не отворачиваясь». Разлив виски по стаканам, Ночь почувствовал, что напряжение между ними спало, появился взаимный интерес и уважение. – Прости, что не навещали тебя после аварии. Чужая боль проходит мимо молодых.

– Мы дальше этого не пойдём? – Приятель показал на полупустую бутылку виски.

– Нет.

– Тогда придержим лошадей. – Плеснув на донышко в каждый стакан, приятель вытянул над столом свои покрытые шрамами руки. – Я даже метлу ими не могу держать. Врачи говорят, задет какой-то нерв. Я три года пролежал во всех клиниках, принимавших деньги моего отца в обмен на обещание поставить меня на ноги. Они сдержали слово, как и я своё. – Выпив виски, приятель откинулся на спинку стула, снова поднял капюшон. – Не будем распугивать редких посетителей этого заведения своим видом.

Ночь последовал его примеру.

– Квазимодо – имя, которое много говорит о том, кто его носит. Я решил не перечить судьбе и взял имя Ким, тогда, после визита отца, когда решил жить дальше. Последнее, что я помню из той жизни – это как я лежу на земле, по моему лицу медленно стекает кровь, взгляд упёрся в поднимающуюся к невидимому небу траву. Боль ещё не пришла, пока всё моё сознание заполняет по-детски наивное огорчение, что я не могу в последние секунды своей жизни перевернуться на спину и посмотреть с укором в голубое небо. Такая ровная и прямая дорога моей будущей жизни сбросила меня, как мусор, оставив в плавильне ненависти и жалости к себе, укутанному, как кукла, гипсом и пелёнками. Когда бесконечные операции по восстановлению моего лица закончились, мне во время дремоты довелось впервые услышать «Квазимодо» – мнение медсестры (немногим старше меня, на тот момент). Я принял это с улыбкой, помня себя «красавчиком». Потом сняли гипс с рук, ног. Вид моего искорёженного тела заставил меня задуматься о правильности моего нового прозвища. Желчь злости и обиды, видимо, вся вытекла из меня с кровью на той земле, где наши моё изломанной тело. Во мне проснулась какая-то нездоровая весёлость. Тело моё меня больше не слушалось, приходилось перемещаться по больнице в электрифицированном кресле-каталке, требовалось выжимать из себя «правильные звуки» во время посещений мамы, отца, сестры. Потом, издеваясь над своим везением, я заглянул в зеркало. После третьей неудачной попытки суицида отец взял с меня обещание, что я прекращу эти глупости («Дай нам с матерью возможность видеть улыбку на твоём лице над нашими гробами!»). Взамен я получил от него обещание, что я буду ходить своими ногами.

Он выполнил своё слово (в отличии от меня). Продал сеть магазинов по продаже автошин и мотоциклов. Половину вырученных средств вложил в разработку и производство защитной амуниции для мотоциклистов (стекло шлема повредило даже кости на моём лице). Вторую половину он потратил на моё восстановление. Я как мог выполнял обещание, данное отцу, заливая свою боль алкоголем, отказываясь от химии таблеток и инъекций наркотиков. Когда я смог ходить, то почувствовал себя маленькой птичкой Киви из Новой Зеландии – руки мои оказались столь же бесполезны, как её крылья. Пропустив предложение отца потратить оставшиеся от моей доли деньги на пластику лица, я поселился здесь, возле любимого мною зоопарка. Этот дом, вместе с пабом, отец купил и подарил человеку, нашедшему моё разбитое тело возле дороги и доставившему меня в госпиталь.

Налив быстрым движением немного виски в стаканы, Ким посмотрел на почти пустую бутыль.

– Однако, мало остаётся на твой рассказ, поэтому закругляюсь. Считая такое расположение по соседству с местом, питавшим когда-то мои юношеские мечты, издевательством со стороны отца, я тихо мстил ему, растворяя свою жизнь и тело в крепком алкоголе. Люди казались мне жалкими нытиками, неудачниками в незаслуженно целых телах. Смотрел я только передачи про животных, изредка общаясь с матерью по телефону, иногда встречаясь с отцом, проводя несколько вечеров в месяц в пабе за беседой с сестрой. И вот однажды я увидел по телевизору «равного» себе человека, которого помял гризли. Этот изломанный бедолага не только нашёл в себе силы продолжать жить, но и посвятил всё своё время изучению жизни гризли в дикой природе. Почувствовав себя на его фоне нытиком и размазнёй, я решил уйти «натуральным» способом, как настоящий мужчина – «охотясь» на медведя. Взяв самый маленький нож (я не собирался убивать мишку, только разозлить), перелез через ограду зоопарка. В вольер медведя оказалось попасть труднее, чем взобраться на гору Эверест. Почти протрезвев, я осознал себя с бесполезным ножом в кармане куртки, окружённым запахом матёрого медведя.

Плеснув им ещё по паре капель, Ким одним движением опрокинул виски в рот и поставил свой стакан на стол.

– И чем всё закончилось? – Ночь отмахивался словами от звенящей тишины, как от тучки надоедливых комаров.

– Медведь мной побрезговал. Животные не любят запах алкоголя. – Хоть лицо Кима скрывалось в тени капюшона, Ночь расслышал в его голосе улыбку, приправленную теплом нежности.

– Львица.

– Хороший выбор. – Ким оценивающе осмотрел возвышающуюся над столом часть тела Ночи. – Только надо подстраховаться. – Не нравился ему этот обрывающийся в бездну тёмный провал на месте сердца старого приятеля. – Через несколько дней львов посадят на диету. Вот после этого они тебя хорошо примут.

– Приемлемо. – Разлив остатки виски по стаканам, Ночь выпил свою порцию и молча поднялся из-за стола. – Число.

– Давай в ночь с пятницы на субботу. – С прищуром глядя из-под капюшона, Ким видел в ауре Ночи какую-то грязь. – А твоя история?

– Я пуст. Видишь дыру. – Ночь поднёс руки к груди. – Призраки бесплотны. Их истории в книгах. – Развернувшись, он пошёл, ощущая неприятный осадок от встречи. Тяжёлый взгляд бармена не благословлял Ночь на следующее появление в пабе. Многочисленные лампочки вокруг зеркала за полками с алкоголем слепили Ночь. Он поднял правую руку, чтобы протереть глаза, убрать странное сферическое свечение вокруг Теда (надпись на бейджике читалась чётко). – «Зрение в порядке, – свечение разбилось на маленькие капельки, но полностью не исчезло, – голова будто прострелена» – констатировал, выходя из паба, Ночь.

– Что я должен делать? – странно, Ночь не испытывал сейчас волнения. Видимо он перегорел в ожидании этого момента в течение прошедшей недели.

– Веди себя как человек. – Голос Кима звучал из темноты. В нём слышались возбуждение, нервозность и одышка. Ему трудно далось восхождение на стену вольера. – Ты тут хозяин. Чужие интересы и права тебе побоку.

Ночь не вглядывался в темноту дальней части вольера. Он прекрасно «видел» группу из четырёх львов. Эти свои странности он не стал озвучивать при последней встрече с врачами. Это была обязательная процедура для дальнейшего начисления ему пенсии и исполнения его плана.

– Которая из четырёх? – опустив веки, уже трудно было спутать животных между собой. Лев и так выделялся на фоне излучаемого прайдом тепла своими размерами.

– Твоя львица последнее время хромает на заднюю правую лапу. – Ким сам удивился бесполезности выданной им информации. Пришлось проглотить волнение. – Она очень плохо спит в последнее время. Стрижёт ушами.

– Хорошо. – Ночь соскользнул со стены вольера.

Ким тяжело вздохнул, с завистью глядя, как мягко и тихо приземлился его «протеже». В летней ночи он чувствовал запах львов, слышал их дыхание и шорох шагов Ночи. Он, конечно, обошел все камеры, чтобы скрыть все следы своего присутствия. Но что-то внутри него было против. Эта надоедливая маленькая точка билась о грудную клетку.

– Зачем остановился? – Тихо шепча Ким пытался «перекричать» протестующую часть себя. – Подойди, погладь, дотронься до больной лапы, наступи на хвост.

Ночь остановился, почти явственно увидев перед собой границу грязно-серого облака, окружавшего львицу. Как и тогда в момент аварии, он закрыл глаза, задержал дыхание и сделал шаг, преодолевая барьер из болезненных воспоминаний. Львица подняла голову, остальные продолжали прислушиваться к шагам, поворачивая уши в его сторону.

Ночь открыл глаза – фантомные боли остались позади, за серой стеной. В этой реальности был вопросительный взгляд львицы и облако её страдания. Опустившись на землю на расстоянии вытянутой руки от Старой Львицы, человек разделил видения животного.

На просторах саванны она была сильна, её опыт и сноровка позволяли найти правильный путь. Избегая неприятностей, она вела прайд, приносила потомство, обучала его полезным навыкам. Она знала, что придёт и её время, когда тело перестанет быть таким послушным и ловким. Острые рога буйвола, тяжёлое копыто антилопы Гну или сильные челюсти гиен положат конец её владычеству. Она быстро угаснет, не согласная с тем, что её время пришло.

Среди картинок мира Старой Львицы стали прорываться изображения людей в униформе, приносящих пищу и воду. Всё чаще стал мелькать человек в белом халате со шприцем в руках. Тело Старой львицы всё реже вздрагивало от укола, боль, разливавшаяся по её телу, отступала за пелену наркотического тумана. Всё чаще она погружалась в реальность саванны, не признавая своих, скаля зубы на опасность не из этого мира.