Читать книгу Сбывшаяся мечта - Аюна Валерьевна Аршалоева - Страница 1

Назад… в СССР

Аня стояла на линейке перед всей школой вместе с одноклассниками. Выпучив глаза, красные от волнения, маленькие первоклассники говорили хором слова клятвы октябренка. Это было грандиозное событие не только для малышей, но и для всей ее семьи. Выстираны и выглажены на сто рядов костюмы, рубашки и брюки у мальчиков, платья и белоснежные фартуки, воротнички, манжеты девочек. У каждого в кармане свежий носовой платочек, девочкам заплетены косички с особой тщательностью, придирчиво глядя, нет ли где «петушков»? Мальчишек причесали волосок к волоску. Сами родители, разодевшись в пух и прах, берут за руку виновника торжества и идут в школу. Малыши всю дорогу повторяют про себя слова клятвы первоклассника, хотя давно уже выучили все наизусть. Мамы тоже волнуются, не забыло бы чадо слова, то и дело спрашивают:

– Ты все помнишь? Ну-ка расскажи.

И чадо уже в которой раз начинает бубнить слова клятвы.

И вот все построились на торжественную линейку. Вдоль строя  с барабанной дробью и звуком  горна  пронесли старшеклассники пионерское знамя.  Пионеры отдали ему салют.

Малыши во все глаза смотрели на пионеров.

Потом выступали взрослые, и, наконец, настал торжественный момент. Первоклассников вывели вперед, оказавшись перед взором огромной толпы, ребята сразу растерялись. На них смотрели тысячи глаз, кто-то покраснел, кто-то от волнения забыл слова клятвы и начал лихорадочно вспоминать.

Затем малыши начали говорить слова клятвы, путаясь, перебивая друг друга. Кто-то затараторил, кто-то, наоборот, медленно. Но никто не смеялся, понимая их волнение и торжественность момента. Аня от волнения тоже чуть не запуталась, но быстро успокоилась, и вместе с ребятами дружно прочитала клятву.

– Октябрята – будущие пионеры.

– Октябрята – прилежные ребята, хорошо учатся, любят школу, уважают старших.

– Октябрята – честные и правдивые ребята.

– Октябрята – дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут.

– Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут.

И вот уже на груди ребят засияли значки с изображением всеми любимого дедушки Ильича.

Аня бежала домой радостная, бледная от пережитого волнения, спеша поделиться радостью с родными.

Добежав до дома, она открыла калитку и, увидев маму во дворе, закричала:

– Мама, мама, меня приняли, меня приняли. Я теперь октябренок. Поздравь меня, мама.

Мама, которая занималась стиркой во дворе, торопливо вытерла мокрые, распаренные руки о подол халата, обняла дочку и воскликнула:

– Поздравляю, поздравляю тебя, моя девочка. Как ты быстро выросла, вроде совсем недавно была, как Юрочка, совсем крохотная.

Тут, словно осознав, что говорят о нем, в коляске, стоявшей в тени дома, заворочался, закряхтел Юрок, маленький братик, которому было всего шесть месяцев.

Аня быстро подскочила к нему, убрала марлю, защищавшую коляску от мух, чтобы те не будили малыша, и взглянула на братика. Юрка, не открывая глаз, смешно морщился и кряхтел. Затем он широко раскрыл рот, как голодный птенец, и заревел, требуя маму.

– Бегу, бегу, Юрок, бегу, – пела мать, на ходу вынимая полную молока, в голубых прожилках, грудь. – Проголодался, мой хороший, проголодался, маленький. На, на, ешь молочка, у мамки молочко вкусное, жирное. А ты, дочка, иди, переодевайся, да садись кушать. Обед на столе.

Аня зашла в дом, переоделась, повесила одежду в шкаф. Еще раз погладила пальчиками значок, счастливо засмеялась и выпорхнула из дома. Аня зашла в летнюю кухню и заметила на столе чугунную сковородку. Открыв крышку, она увидела жареную картошку с мясом, с золотистой корочкой, поджаренную на свином сале. Рядом в пиалах домашняя сметана, густая-прегустая, ложка торчком стоит в ней, творог, в блюдце – соленые огурцы, а в середине стола, в круглой хлебнице, благоухал разломанный на куски домашний свежий калач, еще горячий. В летнике всегда вкусно пахло, но запах свежеиспеченного хлеба перебивал все запахи. «Мама испекла хлеб», – радостно подумала Аня.

Аня любила хлеб, испеченный в печи, на поду. А магазинный хлеб она не уважала. А мамин хлеб такой вкусный, мягкий, корочка так и просится в рот. Девочка быстро взяла кусок калача и густо намазала сметаной. Сметана тут же размякла на горячем хлебе, во все стороны потекли золотистые ручейки масла. Аня быстро заработала язычком, чтобы масло не закапало на стол, и начала есть. Все было так вкусно, а на аппетит Аня никогда не жаловалась, поэтому она с удовольствием поела.

– Поела уже? Тогда убери со стола, чтобы мухи не садились, и иди в дом, поспи немного. Ты ж сегодня всю ночь почти не спала, все ворочалась, переживала, да?

– Я так боялась забыть слова, – призналась Анечка.

– Зря переживала, у тебя очень хорошая память, не зря на одни пятерки учишься. Молодчинка моя.

– Спасибо, мам. Но я спать не хочу, пойду лучше поиграю.

– Иди, денек какой веселый, почти летний. А мы с Юрой поспим немного.

Аня быстро убрала со стола, собрала остатки еды и понесла своему любимцу Джеку, который сидел на привязи. Увидев хозяйку, пес сразу оживился, завилял хвостом, а когда она приблизилась, встав на задние лапы, положил передние на плечи хозяйки, как бы обнимая ее. Она научила его этому, когда Джек был совсем маленьким, а сейчас это была большая собака, и с каждым разом Ане все труднее было удержаться на ногах.

Аня накормила собаку, немного поиграла с ней и пошла гулять на улицу.

Погода стояла чудесная, ярко светило солнышко. Повсюду наконец-то растаял снег, все высохло, на улицах появились первые велосипедисты, девочки вытащили скакалки, мальчишки начали гонять мяч. Но самой любимой игрой детворы была лапта. В лапту играли все: и дети, и взрослые.

Когда в игру включались взрослые, было намного интереснее, но это было только по вечерам, после рабочего дня, а днем на улице собирались ребятишки. Какая это увлекательная игра! Начав играть, забывали обо всем.

Друзья-ровесники вместе с Аней сначала играли одни. Конечно, они только учились, но, как и все деревенские ребятишки, были выносливыми и шустрыми. Потом к игре присоединялись старшие ребята, а к концу дня малышей и вовсе вытесняли из игры, идите, играйте отдельно или во что-нибудь другое, потому что играть выходили взрослые, которые хотели немного размяться после рабочего дня перед вечерней ежедневной работой или просто вспомнить свои юные годы.

Огорченные, ребятишки уходили подальше от играющих, так как можно было получить мячом по уху, по лицу, так сильно били по мячу или метали мяч взрослые.

Так случилось и сегодня. Малышню быстро вытурили с площадки, пришлось Ане вместе с подружками, Галей и Туяной, скакать на скакалке. Девочки все были асами в этом деле, ни одна не хотела уступать другой, сегодня выигрывала Аня, завтра Туяна или Галя, но они никогда не спорили, не ругались, а наоборот, искренне радовались победе друг друга.

Девочки, как всегда, увлеклись, от игры щечки раскраснелись, волосы взлохматились, им было очень хорошо вместе.

Тут Аня внезапно заметила двоих девочек с соседней улицы, их одноклассниц, Зоригму и Женю, который направлялись к ним. У нее сразу упало настроение. Это были вредные, завистливые девчонки, которые вечно нарывались на ссору. И если получали отпор, то ходили и ябедничали родителям или учителям.

Туяна и Галя, увидев девчонок, тоже погрустнели. Им так не хотелось с ними общаться, но те уже подошли.

– Привет, девчонки, возьмите и нас в игру, – сказала Зоригма, которую все называли Зосей. Говорили, что она сама в детстве себя так называла, так как не могла выговорить свое имя, так и осталась Зосей.

– Привет, играйте, – произнесла Туяна, самая смелая девочка в компании, – места не жалко.

Аня и Галя тоже поприветствовали девчат, и игра началась. Но, как и предполагала Аня, не прошло и десяти минут, как Женя закричала:

– Вы друг другу помогаете, так нечестно. Нам вы быстро вертите скакалку, чтобы мы сбились, а себе медленно.

Девочки переглянулись с возмущением и сказали:

– Ничего такого не было, не надо врать. Мы всегда честно играем.

– А вот и нет, – вредничала Зося, – когда я начинала прыгать, вы специально быстрее начали крутить скакалку, поэтому я сбилась.

– Нет, ты сбилась из-за косички, она тебе помешала, – сказала Галя, самая терпеливая девочка.

– А вот и нет, а вот и нет, – закричала Женя.

Назревала ссора, которую Аня очень не любила. Она стояла, смотрела на этих злючек, в ней закипала злость.

Но тут открылась калитка, а играли они возле ее дома, и мама Ани вышла с малышом на улицу.

– Дочка, пора домой, скоро отец вернется, надо ужин готовить, да и коровы скоро придут, надо телят пригнать.

Аня, попрощавшись с девчонками, побежала домой, девочки нехотя тоже разошлись по домам. Так ссора закончилась, едва начавшись. Но чаще всего они начинают ругаться, а однажды даже подрались, да, да, подрались. Туяна тогда здорово оттаскала за волосы Зосю, после этого те долго не подходили, но вот сегодня осмелились. Урок, видимо, не пошел на пользу, думала Аня, раз Зося так продолжает себя вести.

Оставив Юрку на попечение Ани, мать ушла за телятами. Несмотря на то, что Ане было всего семь лет, она была отличной нянькой. Умела и перепеленать, и успокоить братика, напоить кипяченой водичкой, поиграть с ним. Раньше родители боялись оставлять ее одну, а теперь привыкли, так как знали, что на дочку можно положиться.

Бабушка Дыжит, как-то навестив семью сына, тяжело дыша, у нее была одышка, увидев, как ловко Аня меняет ползунки малышу, проговорила:

– У нее очень ловкие руки, совсем как у отца.

Родители тогда, молча переглянувшись, улыбнулись, но ничего не сказали. Аня поняла, в чем дело. Дело в том, что сноровкой Аня вся в мать, та была живой и проворной, могла сразу десять дел переделать: шить, варить, читать, качать коляску и так далее. Но бабушка никогда ничего хорошего не говорила о невесте. Например, если случалось что-то хорошее, значит, это отец молодец. Если что-то не то, значит, мама виновата, такая-сякая, неумеха, распустеха…

А отец же, наоборот, был медлительным, неуклюжим, дома практически ничего не делал, всему предпочитал свой самосвал, на котором работал. Он любил возиться с машиной, обращался всегда аккуратно, нежно называя ее «ласточкой», хотя она постоянно ломалась, так как была совсем старой. Отец больше ее ремонтировал, чем ездил, поэтому получал мало, как поняла Аня. В доме всегда ощущался недостаток денег. Он всегда говорил, вот поступят в колхоз новые машины, обязательно ему дадут, он будет получать много денег, и они съездят куда-нибудь отдохнуть.

Но, судя по разговорам родителей, машины приходили, но давали не отцу, а другим шоферам. Например, Бургыту, у него отец главный зоотехник, или потом отдали Мишке, у которого мать бухгалтерша в конторе, и так было всегда. А у папы родители были простыми чабанами. И у мамы не было влиятельных родителей, бабушка и дедушка жили в городе у младшего сына Доржо, помогали растить внучат-близнецов, которым исполнилось восемь месяцев.

Так вот, бабушка Дыжит почему-то не любила маму, свою невестку, хотя мама ей никогда ни в чем не перечила, всегда старалась помогать по хозяйству, хотя у самой дома дел невпроворот, но милости от свекрови она так и не дождалась. Все не нравилось свекрови, она вечно ворчала на невестку. Сын ни в чем не перечил своей маме, он был у нее «под каблуком». Раньше маму защищал дедушка, при нем свекровь не так распускала язык, но после его смерти бабушка вовсе распоясалась. Аня любила бабушку, та ее все время баловала, но, видя слезы на глазах мамы, как она обижает маму, чувствовала, что в ней закипает раздражение. Но пока она не могла ничего сказать бабушке, так как была слишком мала, но мечтала скорее вырасти и защитить маму. Маму нельзя было назвать робкой, она никому не давала отпор, но свекрови, Аня знала причину, она никогда ничего не говорила, не ругалась, не огрызалась. Как-то девочка нечаянно подслушала разговор мамы с тетей Тасей, ее подругой, решительной и смелой женщиной.

– Ты до каких пор будешь терпеть выходки этой старухи? – гневно спрашивала тетя Тася. – Поставь ее на место.

– Ты прекрасно знаешь, я не могу. Она мама моего любимого мужа, как я могу с нею ругаться. Да к тому же она пожилой человек, сердце больное, астма, мужа похоронила недавно, тоже понять надо, – говорила мама.

– Да ладно, она будто при муже тебя не ругала. Ты десять лет уже ее издевки переносишь, как ты можешь? Я бы давно уже высказала этой старой карге все, чего она заслуживает, – уже почти кричала тетя Тася, – а муженек твой что тебя не защитит?

– Да побойся бога, ты что? Это же его мать, как можно? Он слишком воспитанный человек, чтобы позволить себе такое, – растерянно бормотала мама.

– Маменькин сынок он и больше никто. Все на себе тащишь, а он на своей колымаге пропадает целыми днями. Благо бы на ней катался, а то больше под ней валяется.

При ее словах мама неожиданно расхохоталась, тетя Тася сначала непонимающе на нее посмотрела, потом и сама покатилась со смеху, так смешно она сказала. Просмеявшись, подруги успокоились и уже спокойно пили чай, делясь нехитрыми деревенскими новостями.

Проводив подругу, а Тася почти сразу убежала, Римма убрала со стола. Ей надо было бежать на улицу, где ждали нескончаемые дела, пока маленький Юрка спит, но вместо этого она вдруг вновь присела на стул и ударилась в воспоминания.

…Маленькая Римма весело щебечет, держа за руки папу и маму. На ней нарядное платьице, огромный красный бант на голове украшает кудрявую головку. Все трое смеются, родители не могут наглядеться на красавицу-дочку. Им кажется, что все должны восхищаться их принцессой. Они искоса наблюдают по сторонам, не смотрит ли кто на их сокровище и с удовольствием замечают, что люди любуются Риммочкой. Тщеславие молодых родителей удовлетворено, и они еще громче начинают смеяться, веселиться, привлекая внимание прохожих. Сегодня выходной, и вся семья по этому случаю отправилась отдыхать. День выдался как на заказ. На небе ни облачка, ослепительно светит ласковое солнышко, но на улице не жарко, потому что дует легкий ветерок. Семья поехала в городской сад, или в горсад, как все называли его сокращенно. Там народу – яблоку негде упасть, казалось, никуда уже не попадешь. Но папа как-то успел пробиться к кассе, принес целую кучу билетов. Мама, увидев столько билетов, рассмеялась:

– Ты что, хочешь, чтобы мы здесь до ночи были?

– Я просто взял по три билета на все аттракционы. Смотри, какая очередь, потом ведь не пробьешься.

А Римма весело кричит:

– Молодец, папка, давай будем ночевать здесь.

Родители смеются. Затем, взявшись за руки, бегут к карусели.

Вечером, уставшие и довольные, сойдя с трамвая, медленно бредут домой. Римма спит на руках у папы. Платье, утром такое нарядное, заляпано пятнами от мороженого, шоколадки и сока. Кудри свалялись, бантик свесился набок, но девочка спала, ничего не замечая, очень довольная проведенным днем. Мама держит под руку папу, голову положила мужу на плечо. У них было одно желание, быстрее добраться до дома, принять душ и лечь спать – набираться сил на новую трудовую неделю.

Римма росла, как маленькая принцесса, родители баловали ее, потакали всем ее капризам. Мама не давала дочери ничего делать по дому, папа почти до десяти лет носил ее на руках. У нее было много игрушек, непонятно, где он их доставал, в магазинах таких игрушек точно не было. А потом папа поменял работу, устроился водителем, возил начальство и начал привозить домой дефицитные продукты: тушенку, сгущенку, колбасу, шоколад. Иногда привозил одежду, обувь, каких не было в магазине.

В школе девочка слыла первой красавицей. Она и внешне была красавицей, а еще благодаря стараниям родителей, одевалась лучше всех в классе. Джинсы, кроссовки, да и вся одежда были не отечественные, а заграничные. Родители любыми путями доставали ей нарядные шмотки, были частыми посетителями старой барахолки. Римма не раз ездила с родителями туда, и каждый раз удивлялась, где люди берут такие красивые вещи, ведь в магазинах их днем с огнем не сыщешь. Чего только тут не было. А цены какие бешеные!!! Джинсы от двухсот рублей, кроссовки тоже, ну и все остальное по соответствующим ценам. Торговали, в основном, одни и те же. Крупные громкоголосые тетки, но чаще всего, шустрые молодые ребята с пронырливыми глазками. Их было несколько компаний. Они сразу вычисляли «добычу», тех, кто пришел торговать впервые, сразу начинали «окучивать», скидывали цену, покупали и тут же выставляли на продажу, назначив более высокую цену. Фарцевали ребята здорово. Римму с мамой как-то даже обманули двое, они их раньше не видели. Один – молодой бурят с узкими раскосыми глазами, среднего роста и такими кривыми ногами, что, казалось, между ними легко проскочит баскетбольный мяч, и русский парень, долговязый и худющий-прехудющий. Они продавали сапоги «Саламандер», просили аж триста рублей, мама торговалась до хрипоты, скинула пятьдесят рублей. Сапоги пришлись впору, были очень удобными, смотрелись здорово. Наконец парни будто нехотя согласились, сделка состоялась, им торжественно вручили сапоги. Каково же было их удивление, когда дома они увидели, что оба сапога на правую ногу. Как, в какой момент успели подменить, непонятно, вроде все время стояли рядом. Потом Римма припомнила, что высокий парень будто бы споткнулся, взмахнул руками, сапоги были у него в руке. На долю секунды рука скрылась за спиной покупателей. Значит, тогда-то и подменили, поняли родители. Возвращаться назад не имело смысла, давно уже и след их простыл, наверное. Было обидно, отец столько работает, мать сутками не отходит от машинки, а какие-то сволочи их так надули. Кстати, сапоги они не выкинули, вскоре они понадобились. Как-то в больнице, куда Римма пришла с подругой, девушка увидела женщину, у нее не было левой ноги. Подойти к ней девушка постеснялась, но дома рассказала матери о бедной женщине. Мама на следующий день отправилась в больницу, и, переговорив с врачом и медсестрами, оставила им эту пару. Потом они случайно узнали, что сапоги женщине подошли, и она взяла их.

…В честь восемнадцатилетия и окончания школы родители устроили дочери грандиозный праздник. Были приглашены родственники, друзья, соседи, заказали стол в ресторане «Байкал». Потратили уйму денег. Праздник удался на славу, взрослые много пили, молодежь, в основном, танцевала. Вот там она и встретила Михаила. Отец потом долго ругал себя, что не выбрал другой ресторан.

Она заметила его еще в начале праздника, уж очень пристально он на нее смотрел, думая, что она не замечает его взгляд. Когда Римма поворачивалась к нему, он поспешно отводил взгляд. Римме было приятно, что на нее так смотрят, хотя на отсутствие мужского внимания ей было грех жаловаться. В нее были влюблены почти все мальчишки ее класса, да что класса, полшколы, всего двора, наконец. Но ей никто не нравился почему-то, все казались еще совсем шпаной, при виде ее мальчишки начинали кривляться, дурачиться, а ей хотелось, чтобы ее избранник был старше и серьезнее. Может быть, поэтому Миша так быстро пленил сердце первой красавицы, что был старше, немногословен и молчалив. Сама Римма всегда была болтушкой, потом, когда она вышла замуж, ей было тяжеловато с ним.

Не знаю, как бы все сложилось, набрался б смелости Миша, подошел бы к Римме или нет, но во время вальса подвыпивший отец чересчур сильно закружил Римму, сбился, чуть не упал. Он при этом разжал руки, пытаясь удержаться, и Римма обязательно полетела б на пол, если б рядом не оказался Миша. Римма просто сама влетела в его объятья. От неожиданности оба растерялись, Миша крепко сжимал ее, а Римма несколько секунд лежала у него на руках. Затем подскочил отец, весь белый, бледный, взъерошенный, начал просить прощения у дочери, и, полный благодушия, пригласил Михаила к столу. Миша засмущался, начал отказываться, но тут прибежали остальные, все наперебой хвалили спасителя и, незаметно подталкивая, привели и посадили за стол. Ему налили полный бокал водки, стали настаивать, чтобы он выпил, но Миша твердо стоял на своем, нет, не пью и все. Он налил себе бокал нарзана, со всеми чокнулся, и гости, наконец, от него отстали. Римме очень понравилось, как Миша вышел из ситуации и не стал пить. Римма вообще терпеть не могла пьяных, родители можно сказать и не пили. Так, бокал-другой вина пару раз в год. Сегодня отец отчего-то раздухарился, выпил чуть больше, и вот результат: Римма в объятиях незнакомого мужчины.

А молодые люди уже не могли оторваться друг от друга, они танцевали вместе, выходили на улицу подышать свежим воздухом. Мама с тревогой посматривала в их сторону, а отец, еще больше опьянев, грозил пальцем Михаилу и кричал:

– Аааатставить!!!

Но тут же забывал о них, потому что его отвлекали гости, подходили чокаться, выпить, пойти подышать, поговорить…

К концу отец так набрался, что не мог подняться со стула. Римма никогда не видела его таким и была поражена. Папа не мог сказать ни слова, лишь мычал, все порывался встать. Взгляд стал мутным, глаза будто остекленели. И тут Римма поблагодарила бога, что рядом оказался Миша. Он не только проводил гостей, посадил в такси, но потом взвалил отца на плечо, хотя отец был довольно плотного телосложения, донес до такси, а потом уже поднял на пятый этаж…

Римма поднималась за ним по ступенькам и поражалась его силе. Правда, она уже знала, что он деревенский парень, что родители у него чабаны, что все каникулы он проводит на отаре, помогая родителям. Рассказал, что умеет доить коров, тепло рассказывал о маленьких ягнятах и телятах. Тяжелый физический труд пошел ему на пользу, думала Римма, вон он какой сильный. Она уже чувствовала влечение к нему, ей не хотелось с ним расставаться. И, прощаясь, она взяла слово с него, что он обязательно позвонит, дала номер телефона.

Наутро отец не смог подняться с постели, его тошнило, выворачивало так, что жалко было смотреть. Мать вызвалась позвонить в скорую, но отец категорически запретил: узнают люди, что скажут. Римма с матерью с ног сбились, пытаясь ему помочь. Сварили бульон, морс, налили рассол, давали аспирин, словом, все, что могло помочь снять похмелье. Мама даже решилась налить ему водки, говорят же, помогает, мол, клин клином вышибают, но отец, увидев в руке жены рюмку с водкой, отчаянно замахал руками, весь позеленел, и его стошнило. Маме пришлось срочно уносить рюмку обратно. Так, в хлопотах, прошел весь день. В понедельник надо было идти в институт сдавать документы. Еще в школе Римма решила, что будет учителем, учить маленьких ребятишек, поэтому не было сомнений куда поступать.

…Усталая, Римма приняла душ и легла спать. И тут она впервые за весь день вспомнила о Михаиле. «Почему же он не позвонил? – подумала девушка. – Был занят, или я ему не понравилась?» Нет, она видела, чувствовала, что понравилась ему, так в чем же дело. Она ведь даже не спросила, чем он занимается. «Дура, дура», – ругала себя Римма.

На следующий день она съездила в пединститут и сдала документы. Она не сомневалась, что поступит, училась всегда хорошо, закончила школу с серебряной медалью. В аттестате стояла только одна четверка по английскому, не давался ей этот язык на пять и все, хоть и знала лучше всех в классе английский. Учительница хотела поставить «5», чтобы вытянуть на золотую медаль, но Римма наотрез отказалась.

– Я не знаю предмет на «отлично», зачем натягивать, ведь в институте все сразу поймут, что вытянули на золото.

Учительница, немолодая уже, седая женщина, Раиля Карловна, тогда сказала:

– Молодец, девочка, ты кругом права, оставайся всегда такой же честной.

Потом она неожиданно крепко обняла девушку и поцеловала. Римме тогда захотелось плакать, так было тепло и приятно в объятиях учительницы.

…Она быстро познакомилась с девушками, которые тоже сдавали документы, а потом с новыми подругами пошла в кафе-мороженое отметить знакомство. Девчонки оказались очень хорошими, они быстро нашли общий язык, хотя были совсем разными. Маленькая кругленькая Оюна приехала поступать из Тункинского района. Она была очень смешлива, чуть что закатывалась звонким переливчатым смехом. Она смеялась так заразительно, что все невольно подражали ей. Светлана, высокая, статная девушка с длинной русой косой приехала из Бичурского района. Сказала, что из семейских, здорово спела, исполнив несколько песен, да так красиво, аж дух захватило. Сэсэга, симпатичная кареглазая бурятка, самая дальняя, из Читинской области. Рассказала, что в семье она самый младший, тринадцатый ребенок, и единственная дочь. Остальные все пацаны. Смеясь, Сэсэг рассказала, что отец ее, знаменитый на всю округу луговод, сказал матери:

– Пока дочь не родишь, будешь рожать, хоть их тридцать будет.

И мать, смеясь, показала Сэсэг свой кулачище и свирепое лицо, как у папы. А отец добился-таки своего, дождался дочурку. Души в ней не чает, на руках носит, и братья тоже как надзиратели. Вот и сейчас, за соседним столиком сидел один из братьев, Галсан, как его представила Сэсэг. Он познакомился и тут же отошел, сказав, что у них свои разговоры, не будет мешать.

– Папа, как узнал, что я в Улан-Удэ собралась, чуть с ума не сошел, начал отговаривать, сначала ругался, потом просить начал. Но я же папина дочь, он против меня никогда не устоит, поэтому и отпустил. Но строго-настрого приказал братьям глаз с меня не спускать. Их трое здесь, учатся в сельхозке, Галдан, Галсан и Ганжур, на втором, третьем и четвертом курсах. Будут, наверно, дежурство назначать, кто за мной шпионить будет, а я все равно сбегать буду, вот только город хорошенько разведаю, – весело закончила Сэсэг.

Все дружно посмеялись над историей девушки, потом Римма рассказала о себе, а рассказывать-то, впрочем, оказалось особо и нечего.

Но еще долго они сидели и разговаривали, затем пошли на площадь, там пощебетали, кстати, к тому времени Галсан исчез, но появился Галдан, как представила его Сэсэга. Уж как они узнали, куда пойдут девушки, но факт, что прием-передача сестры состоялся.

Когда девушки расходились, уже стемнело, и они проводили ее на трамвай, сами же пешком отправились в общежитие.

Пассажиров было немного, Римма села и начала перебирать в памяти прошедший день. Девушка улыбалась, вспоминая новых подружек, ей так хорошо было с ними. Учась в школе, она особо ни с кем не дружила. Ее лучшая подруга, Ира, в прошлом году уехала с родителями в Томск, теперь они регулярно писали друг другу письма. Ира звала ее поступать в Томск, но родители не отпустили Римму. Их страшила уже сама мысль, что они могут расстаться со своей ненаглядной доченькой. О том же, что она выйдет замуж и уедет, старались даже не думать. А сейчас Римма обрела новых подружек, с которыми ей было приятно.

Выходя из трамвая, Римма увидела Михаила, от неожиданной встречи у нее отчаянно заколотилось сердце. «Что со мной, почему я так радуюсь, увидев его», – только успела спросить себя Римма. Михаил, сияя от радости, подошел к Римме и сказал:

– Привет, я так рад, что мы встретились.

– Привет, я тоже рада, – ответила поспешно Римма, даже слишком поспешно, что ей стало стыдно, и она покраснела. Хорошо, что темно и не видно.

– А что ты здесь делаешь? – спросила Римма, сама втайне надеясь услышать приятный ей ответ.

– Понимаешь, я потерял листок с номером телефона, наверно, выронил, когда проездной доставал, вот и пришел к дому, стоял, смотрел на окна. И вчера я тоже приходил, думал, вдруг спустишься в магазин или еще куда, но так и не дождался. А сегодня я понял, что тебя нет, света не было в твоей комнате, вот пришел сюда и ждал тебя.

У Риммы от его слов закружилась голова, ей стало так хорошо, захотелось петь, кричать, смеяться, но она подавила в себе это желание и нарочно небрежно сказала:

– Да, и вчера приходил? А мне и в голову и не пришло, что ты мог прийти. Как-то не ждала.

Сказав эти слова, Римма пожалела, Михаил как-то весь ссутулился, помрачнел, с лица исчезла улыбка. Ей стало стыдно и она добавила:

– Извини, я пошутила, я ждала звонка, ругала себя, почему не спросила, где ты живешь, чем занимаешься.

Михаил снова засиял, широко улыбнулся, взял ее за руку и, радостные и счастливые, они пошли к дому Риммы.

…Римма совсем забыла о времени, о делах, которые ее ждали, сидела и вспоминала, а по лицу ее блуждала счастливая улыбка.

У них с Мишей все так быстро закружилось-завертелось, что уже через полгода, за две недели до Нового года, они сыграли свадьбу. Отец Риммы был категорически против свадьбы, как он только не сопротивлялся, пытаясь разлучить молодых, просил, требовал, уговаривал, умолял, кричал, даже грозился уйти из дому, но бесполезно, Римма стояла на своем:

– Папа, мы любим друг друга, мы не можем не быть вместе, почему ты этого не понимаешь? Ну и что из того, что мне только восемнадцать? Маме было девятнадцать, когда вы поженились. И образование я получу, не беспокойся, я же не собираюсь прямо сейчас замуж, мы просто встречаемся. Мы поженимся года через три-четыре, а пока мы будем встречаться.

Но отец будто сошел с ума, начал выгонять из дома Мишу, если заставал его у себя, просил оставить дочь, уехать, и как-то раз даже полез в драку. Со стороны на все это было смотреть и смешно, и грустно. Отец будто стал одержимым, начал преследовать молодых, появлялся внезапно в парке, в кино, на берегу реки, где сидели молодые и приказывал дочери идти домой. Мать сколько просила его успокоиться, требовала, плакала, но безуспешно. Она предлагала ему уехать, или просто съездить отдохнуть, сменить обстановку, но отец ее не слушал.

И в какой-то день Римме все надоело: и этот тотальный контроль и надзор. Она сама предложила Мише:

– Давай поженимся и уедем к тебе в деревню. Переведусь на заочное, буду на сессию приезжать.

Миша несколько секунд молча смотрел на нее, пытаясь понять, шутит она или нет, а поняв, что Римма серьезна, как никогда, радостно вскричал:

– Конечно, любимая. Я сам не решился бы, уж очень сильно твой отец настроен против нас. Думал, ты побоишься отца.

– Еще чего, – гордо вскинулась девушка, – папа меня любит, он поймет. И чем быстрее мы уедем, тем быстрее он успокоится. Не поедет же он за нами в деревню.

Все было решено, и на следующий день молодые пошли в ЗАГС подавать заявление. Они договорились, что Миша поедет домой, расскажет все родителям и пригласит их в город познакомиться с родителями Риммы. А Римма скажет об этом родителям лишь накануне, чтобы отец не успел опомниться. Так и сделали.

В день приезда родителей Миши Римма утром объявила родителям:

– Ма, па, сядьте, пожалуйста, у меня для вас хорошая новость.

Родители переглянулись и сели.

– Я выхожу замуж за Мишу, мы уже подали заявление, и сегодня его родители приедут к нам в гости.

Реакция родителей поразила Римму. Оба просто помолчали пару секунд, потом отец подошел к дочери и обнял ее:

– Вот ты и повзрослела, доченька. Желаю тебе счастья. Много-много. А ты, готовься, накрывай на стол, а я пойду пройдусь.

Мама с Риммой переглянулись, затем облегченно вздохнули.

Вечером все было готово к приему важных гостей. Родители Риммы принарядились, мама даже успела сбегать в парикмахерскую, Римма тоже привела себя в порядок. Когда прозвенел звонок в дверь, папа набрал воздуха в легкие, с шумом выдохнул и открыл дверь. На пороге стояли Миша и его родители.

Родители шумно поприветствовали гостей, решили, что на пороге знакомиться не будут, и пригласили за стол. Миша встал и представил родителей:

– Познакомьтесь, отец, Бато Батоевич, и мама, Дыжид Бадмаевна.

– Очень приятно, Юрий Будаевич и Эмма Сергеевна, – представились хозяева.

Родители Миши выглядели усталыми, конечно, их утомила дорога, да еще шел дождь, погода тоже влияла. Им было немногим за пятьдесят, постарше родителей Риммы лет на десять-двенадцать. Отец Миши был компанейским человеком, сразу поддержал разговор, и мужчины быстро нашли общий язык, особенно после стопочки-другой. Но мама Миши произвела совсем другое впечатление. Она сидела с кислым лицом, почти ничего не ела, не пила и все время одергивала мужа. Эмма, мама Риммы, никак не могла найти к ней подход. Какую бы тему разговора она не начинала, та только или хмыкала, или давала односложные ответы: «Да, нет». Молодежь тоже предпочитала помалкивать, лишь с интересом прислушиваясь к разговору родителей. Мама невольно замолчала, мужчины тоже почему-то притихли, вдруг в наступившей тишине Дыжид Бадмаевна громко произнесла:

– Пора бы и о главном поговорить.

– Да, да, – как-то смущенно начал отец Риммы, – мы немного ото…

– Давайте решать, когда будем справлять, – грубо перебила его сватья, – Михаил хочет до Сагаалгана сыграть свадьбу, я не против. Но сначала надо ставить хадак, день хороший выбрать. В дацан надо съездить, узнать.

При слове дацан Юрий и Эмма переглянулись, они никогда не ходили туда, не верили в бога, поскольку в школе, да и в институте им всегда говорили, что бога нет, что это все людские предрассудки. Поэтому Юра неуверенно сказал:

– А может, без дацана обойдемся, все-таки мы советские люди, коммунисты, как-то не то, наверно, по дацанам ходить.

– Вы хотите разрушить счастье молодых, поженив их в неугодный богу день? – гневно вопрошала женщина, – нет, без ламы никак нельзя, я сама поеду и все выясню.

«Уф, хорошо, – про себя подумали родители Риммы, – хоть им не надо ехать туда. Вдруг знакомые увидят, позора не оберешься».

Тут гости засобирались, вернее гостья, которая категорично заявила, что пора и честь знать, да и устали с дороги, кинула на мужа многозначительный взгляд, и тот нехотя поднялся из-за стола.

Юрий заикнулся было:

– А может, у нас переночуете, места всем хватит…

– Об этом и речи не может быть, – отрезала Дыжид Бадмаевна, – еще даже сватами не стали и уже ночевать будем? Нет, нам есть где переночевать.

Муж и сын молча начали собираться, сразу было понятно, кто верховодит в семье. Она помыкала своими мужчинами, как хотела. Римме почему-то стало неприятно при всем этом, в сердце появилась какая-то тревога.

Когда за ними закрылась дверь, все облегченно перевели дух:

– Ну Римма, скажу тебе, не повезло со свекровкой, – грустно улыбнулась мама, – диктатор еще тот.

– Да, Рим, может, ну его, это замужество. Неужели тебе плохо живется дома, с нами? Посмотри, это же настоящая мегера, Медуза Горгона.

От волнения отец встал и начал мерить шагами комнату.

– Не беспокойтесь вы так, я найду с нею общий язык, я же ведь еще тооот парламентер. Вот увидите, мы обязательно подружимся. И потом, у меня есть Миша, он обязательно защитит меня. Я буду счастливой, слышите, буду самой счастливой.

Римма вскочила, взяла за руки родителей и начала кружиться с ними в вальсе. Видя, как радуется дочь, они решили больше ничего не говорить, но тревога за Римму поселилась в их сердцах.

…Тут закряхтел Юрок, Римма быстро подошла к малышу, убаюкала его, и когда сынишка заснул, вышла на улицу и позвала Аню присматривать за братиком.

Римма шла за телятами, а мысли так и текли в голове.

…Шумно и весело отгуляли свадьбу, гостей было много, подарков и того больше, деревенские, в основном, дарили живность: телят, овец, поросят, горожане больше деньгами. Родители вроде поладили, сидели вместе за столом и мирно беседовали. А Миша и Римма веселились вовсю, это был их день, самый счастливый день в жизни.

После свадьбы Михаил переехал к родителям Риммы, так как оба решили закрыть летнюю сессию, перевестись на заочное и уехать в деревню, тем более, их ждал огромный добротный дом, который построили единственному сыну родители. Мать Миши на следующий день после свадьбы сказала:

– Кто за вашей скотиной смотреть будет? Мы уже немолодые, да и колхозных овец хватает, не находишься за ними. А вам надо свое хозяйство поднимать, что ж по чужим углам мыкаться, когда у самого такой дом в деревне, – с этими словами свекровь выразительно посмотрела на Римму и Мишу.

Как решили, так и сделали, летом переехали в деревню. Бедная Римма и не представляла, что ее ждет. Конечно, она знала, что в деревне работы много, но не думала, что ее так много – непочатый край. Как только они переехали, родители мужа перегнали им коров, овец, поросят, кур. Римме столько слез пришлось пролить, прежде чем она, избалованная городская девушка, научилась всему: доить корову, сепарировать молоко, варить творог, домашний сыр, варить корм чушкам, собирать яйца, опасаясь вздорного петуха, который так и норовил клюнуть хозяйку. Он, видно, чувствовал, что она его боится, поэтому нападал при каждом удобном случае.

Если бы не Миша, Римма, наверно, бы сбежала. Он устроился работать водителем, целыми днями пропадал на работе, но вечером он неизменно успевал к вечерним делам. Он терпеливо показывал, как справляться со всеми делами.

Про то, как она в первый раз села доить корову, Римма до сих пор вспоминает со смехом. Муж стоял рядом, рассказывал, что надо сначала корову погладить, успокоить ее, затем промыть вымя, соски, чтобы в молоко не попала грязь. С этим Римма справилась более-менее. Затем она села на низенькую скамеечку, взяла в руки подойник, смазала соски маслом, как учил муж, чтобы удой был побольше, и корове не было бы больно, когда ее дергают за соски. Затем смело взяла в руки два соска и потянула их, прислушиваясь, когда же струйки молока запоют, зажурчат, наполняя ведро. Но никакого звука не было, как ни старалась Римма. Тогда она решила понастойчивее потянуть за соски, но молочка так и не увидела. Зато корове не понравилось, что ее так сильно дергают за соски, поэтому она предупреждающе переступила с ноги на ногу. Римма невольно замерла, но, увидев, что Маня опять начала жевать жвачку, еще крепче впилась в соски. И тут она не рассчитала, забыла, что у нее длинные острые ногти. Корова, почувствовав боль, вдруг резко подняла ногу и пнула ее в коленку. Римма от боли завопила так громко, что корова испугалась, резко рванула с места, толкнув при этом орущую Римму. Римма упала на ведро с водой, которое она забыла убрать после того, как помыла вымя коровы. Ее окатило холодной водой, она больно ударилась плечом. Затем она вскочила на ноги, шагнула было вперед, но, подскользнувшись на коровьей лепешке, опять упала, уже на спину, а голова ее мягко плюхнулась опять же в коровью лепешку. Это произошло в какие-то доли секунды, Михаил, хоть и стоял рядом, ничего не успел предпринять. Затем, опомнившись, он подскочил к жене, но вместо того, чтобы помочь, закатился смехом. Римма сначала рассердилась, потом обиделась, а потом сама расхохоталась, так смешно она выглядела: лежит посередине стайки, голова покоится в коровьем навозе, сама вся грязная, мокрая. Бедная корова, испугавшись ее крика, убежала на другой конец двора, выметнувшись из стайки. Просмеявшись, Михаил помог ей встать и глядя на нее веселыми глазами, сказал:

– Надо баню затопить, отмыть хорошенько, а иначе рядом с тобой и лежать невозможно, не то что обнимать, вся провоняла навозом.

Михаилу потом долго пришлось успокаивать корову, так она испугалась. Но постепенно Римма привыкла ко всему, через полгода уже доила корову, как заправская доярка, и, будучи шустрой молодкой, все делала на бегу, всюду успевала.

Часто приезжали родители, диву давались, видя, как ловко получается все у дочки, которая дома еле-еле посуду мыла, а тут, на тебе, и огород, и скотина, везде порядок, все обихожено. А главное, приезжали они теперь не одни. После отъезда Риммы им стало так тоскливо, что они решили усыновить ребенка, малыша, лет двух-трех. Они уже начали собираться в Дом ребенка «Малютка», но тут пришла горькая весть. В соседнем городе погиб друг, сослуживец Юрия, он попал в аварию вместе с женой. Поехав на похороны, Юра узнал, что у друга остался десятилетний сын Доржо. Поскольку его родители были детдомовцами, то и ему судьба уготовила, похоже, такую же участь, ведь у мальчика не было никого из родных.

Юра приехал домой, посоветовался с женой, и они оба решили взять мальчика на воспитание. Так у Риммы появился братик, Доржо, с которым они быстро подружились, несмотря на разницу в возрасте. Оба обладали легким характером, любили пошутить, посмеяться, им было всегда хорошо вместе, и люди, не знающие их историю, даже предположить не могли, что они не родные брат с сестрой. Поладил мальчик и с Михаилом.

Казалось, все у них было хорошо, жили они дружно, весело, но одно только омрачало, Римма никак не могла забеременеть, хотя прожили уже три года. И на этой почве Римме крепко доставалось от свекрови, которая невзлюбила невестку с самого начала, постоянно строила козни, ворчала, ругалась, а в последний год при каждой встрече начала ее попрекать, договорилась до того, что, наверно, аборт сделала, шалава городская, вот и не может забеременеть. Михаил поначалу только посмеивался над матерью, затем начал защищать ее, и однажды так поругался с матерью, что та от переживаний загремела в больницу. После этого Миша уже не вставал ни на чью сторону, молча уходил, когда мать в очередной раз начинала нападать на невестку. Римма плакала ночами, часто приходила с опухшими глазами на работу, в детский сад, куда она устроилась нянечкой. Увидев ее в таком виде, коллеги начинали шушукаться за ее спиной, вот, мол, так ей и надо, городской. Жила бы там у себя в городе, никто ее не звал сюда. Римма делала вид, что не замечает перешептываний, а на душе было так тяжело, что хотелось все бросить и уехать домой, к родителям.

…Неизвестно, как бы все повернулось, если бы к ним на работу не устроилась Таисия Иванова, Тася. Невысокого роста, симпатичная женщина, с первых же дней стала близкой подругой Риммы. Переехала она в деревню недавно, выйдя замуж за Гошу Иванова, друга Миши. Смелая и решительная, она сразу дала понять детсадовским сплетницам, что не лыком шита, поставила их на место, и как бы взяла под свою защиту Римму. Ей стало так легко, кумушки быстро прикусили язычки. Тася прямо говорила в лицо каждому, что она о нем думает, и все ее начали побаиваться. С тех пор они крепко подружились. Римма теперь часто советовалась с подругой, у той всегда можно было найти поддержку. И со свекровью Риммы, Дыжид Бадмаевной, она не молчала, высказывала все. При ней свекровь не ругала Римму, кроме того, встретив ее у них дома, спешила откланяться. Даже Миша был ей благодарен, он так измучился между двумя родными женщинами, но выхода не находил. А Гоша, муж Таси, смеялся:

– Моя Таська такая, никому спуску не даст.

Римма успокоилась, перестала нервничать, жизнь потекла спокойная, так как злопыхатели во главе со свекровью заметно притихли. И вот как-то утром она почувствовала себя плохо. Пошла доить корову, как вдруг у нее внезапно закружилась голова, и ее стошнило. Миша, который собирался на работу, испугался, завел мотоцикл и повез ее к врачу. Какова же была их радость, когда выяснилось, что Римма забеременела. С этого дня Миша стал еще бережнее относиться к жене, строго наказал матери не цепляться к Римме. Отец Миши был доволен до глубины души, он любил Римму отеческой любовью за ее легкий характер, всегда вставал на ее защиту.

В положенный срок Римма родила девочку, которую назвали Аней, Анечкой. Счастью не было границ. Девочка родилась здоровенькой, доношенной и была такой спокойной, что Римма нисколько не уставала с нею. После родов месяц с ними прожила Эмма, мама Риммы, которая помогла ей на первых порах, научила, как пеленать девочку, как поить, то есть всем премудростям материнства. Молока у Риммы было вдоволь, девочка ела и спала хорошо, поэтому Римма быстро восстановилась после родов. Свекор часто навещал внучку, все не мог налюбоваться ею. И каждый раз находил в девочке что-то новое, сравнивал ее то с папой, то с мамой, дедушками и бабушками. Свекровь приходила раз в неделю, приносила домашнего хлеба, сметану, иногда даже стирала пеленки. Внучку она тоже любила, тетешкалась с нею, но с невесткой по-прежнему оставалась холодной, почти не разговаривала. Римма уже не переживала по этому поводу, поняла, что ее ничем не исправишь.

После отъезда мамы ей пришлось бы туго, но тут родители мужа переехали в деревню с чабанской стоянки, уволившись с работы, и свекор стал приходить каждый день и помогать по хозяйству. Римме оставалось ухаживать за домом и дочерью. И, когда Миша приходил с работы, все дела были переделаны. И он постепенно отвык, начал отлынивать от домашних забот, быстро привыкнув приходить на все готовое.

Когда Анечке исполнилось три года, дедушка заболел, начало пошаливать сердце, и врачи запретили ему заниматься тяжелым трудом. Вот тогда Римме пришлось туго. Все хозяйство легло на ее плечи. Миша уже не спешил с работы домой, мог задержаться у приятелей, и Римме приходилось самой выполнять работу по дому. Но Римма никогда не жаловалась на мужа, всегда старалась его оправдать перед всеми, особенно перед Тасей, которая набрасывалась на нее с упреками, что та посадила мужика на шею.

– Он же работает, с утра до вечера в пыльной машине, в жару и холод, а я дома сижу, чем же мне еще заниматься, как не домашним хозяйством. И зарплату всю приносит, не пьет, не курит. Нет, мне обижаться грех, он у меня хороший, – говорила Римма.

А сама вставала в пять часов утра, доила коров, угоняла в стадо, прибиралась в стайке, кормила поросят, кур, гусей, затем бежала домой приготовить завтрак Мишеньке. А Мишенька до того обнаглел, что даже перестал колоть дрова, носить воду, словом, приходил домой только поесть, переночевать и, переодевшись во все чистое, уходил на работу, а вечером, придя с работы, ужинал и ложился на диван перед телевизором. С дочкой он практически не виделся, утром и вечером она спала.

Проводив его на работу, Римма принималась за уборку. В половине восьмого приезжал дедушка Самбай за молоком, они каждое утро сдавали молоко колхозу. Затем просыпалась Анютка, мать бежала, чтобы накормить ее. И так каждый день, с утра до вечера одно и то же. Римма крутилась, как белка в колесе. Римма в глубине души понимала, что живет как-то не так, что можно жить по-другому. Миша все больше отдалялся от семьи, даже в выходные он предпочитал уйти из дому, то на рыбалку, то на охоту, а если оставался дома, то целыми днями валялся на диване. Гоша и Тася вместе выполняли домашнюю работу, ходили в клуб смотреть кино, в выходные ездили на речку, в город, в кино, ходили в театр.

Когда Римма предлагала мужу пойти вместе в кино, он обычно ссылался на усталость.

– Ты же дома сидишь, не понимаешь, как я устаю. Я вон сколько зарабатываю, тебе только и остается следить за дочкой и домом. Не пью, не курю, по бабам не гуляю, что тебе еще надо?

Римма поражалась перемене в характере мужа. Неужели этот равнодушный ко всему мужчина и есть ее любимый Миша, который буквально носил ее на руках, без поцелуя не уходил из дома. И вечерами, вместе переделав всю работу, они подолгу сидели обнявшись, разговаривали, мечтали, ходили гулять на речку, в клуб, в кино. Римма обожает индийские фильмы, так они с Мишей не пропустили ни оного сеанса. Обычно Римма выходила с опухшими от слез глазами, но Миша никогда не смеялся над нею, просто молча брал ее за руки и уводил гулять, рассказывал смешные истории, пока Римма не успокаивалась.

А сейчас это был совершенно другой человек. Ладно бы только ее игнорировал. Особенно сильно обижало Римму его отношение к дочери. Он попросту ее не замечал, а когда девочка сама подходила к отцу, просила поиграть, он всегда отправлял ее к матери, опять-таки ссылаясь на усталость. Постепенно девочка перестала обращать внимание на отца, уже не радовалась при виде его. Говорить она начала рано, в два года вовсю уже болтала, но слегка шепелявила.

– Папа нехалосый, он не юбит Анечку. А мама юбит Анечку, мама игает с Аней, игушки покупает.

От этих слов Римме становилось нехорошо. Она не раз обращала внимание мужа на его равнодушие к дочери, но тот лишь пожимал плечами, мол, что она понимает, мала еще.

Римма старалась заменить малышке и папу, и маму, покупала лучшие наряды, игрушки, какие только можно было достать в магазине, хотя выбор был невелик. Кое-что привозили из города родители Риммы, если удавалось достать.

Хорошие вещи удавалось достать только в автолавке, так называлась машина-магазин, которая снабжала животноводов, доярок. В автолавке часто продавались дефицитные товары, хорошая обувь, одежда, продукты, которых не было в магазине. Обслуживались, конечно, в первую очередь чабаны, доярки, скотоводы. Машина ездила по чабанским стоянкам, фермам. Благодаря Тасе, которая к тому времени закончила сельхозинститут и работала зоотехником, Римме перепадали хорошие вещи. Анечка вообще обожала эту машину, которая всегда привозила вкусные шоколадки, конфеты, красивые платья и сапожки, игрушки. С водителем автолавки, дядей Сашей, Аня общалась безо всякого стеснения. Выкладывала все новости, расспрашивала его обо всем. Дядя Саша, у которого росли три дочери, охотно баловал девочку. Как-то, как раз в день рождения девочки, когда ей исполнилось пять лет, он привез девочке большую куклу, в шикарном белом платье, которая открывала-закрывала глаза и громко плакала: «Мама». Девочка просто онемела от такой красоты, потеряв на мгновение дар речи. Потом она бросилась на шею дяде Саше, крепко поцеловала, а потом, неожиданно для всех, заплакала. Римма тут же бросилась ее утешать, прослезились женщины, которые стояли в очереди, даже у дяди Саши в глазах блеснули слезинки. А девочки, которые толпились тут же, тоже заревели, но уже от зависти.

В тот день Аню еле-еле уложили в постель, так она была взбудоражена. Она даже не обратила внимания на другие подарки, которые ей подарили в этот день. Дедушка Юра и бабушка Эмма привезли нарядное платье, дядя Доржо привез племяннице плюшевого мишку, дедушка Бато и бабушка Дыжид подарили ягненка, которого раньше так просила Анечка. Он был такой красивый, беленький, кудрявенький. Но сегодня кукла затмила все подарки.

Ложась спать, девочка потребовала подушку для своей принцессы, как она ее называла, крепко обняла куклу и заснула.

Девочка даже не заметила, что папа не подарил ей ничего, так она была занята. На замечание жены Миша огрызнулся:

– Чего ей не хватает? У нее все есть. Избаловала ребенка, скоро Луну с неба попросит, за Луной полетишь? И вообще, отстань от меня, я устал, придумали день рождения справлять каждый год. Только затраты лишние. Мне никто не устраивал праздников, ничего, живу ведь, не умер.

Римма с изумлением смотрела на мужа, удивляясь, что он говорит, как так можно? Но муж прикрикнул на нее:

– Что вылупилась? Что я, неправду говорю? Твои вырастили тебя тоже неизвестно кем, белоручкой чертовой. Что ты умела, ничего, только по танцулькам бегать да парней завлекать. Я тебя всему научил. Если б не встретилась со мной, так и оставалась бы самым бесполезным существом и сидела б на шее родителей. А тут я тебя обеспечиваю всем, ты только дома сидишь. И даже ребенка правильно воспитать не можешь, такая же тунеядка растет.

Дальше Римма не стала слушать мужа, ушла в комнату дочери и прилегла на кушетку, которая стояла рядом с кроваткой дочери. Она лежала и думала, как ей дальше жить. Миша совсем охладел к ней, все чаще теперь ночует у матери, о чем они там говорят, одному богу известно. Свекор совсем плох стал, почти не говорит, с постели уже не встает. Когда Римма навещает его, он всегда радуется ее приходу, глаза начинают сиять. Она садится рядом, берет его за руки и рассказывает ему новости. Ему все интересно, слабым голосом он расспрашивает ее, иногда даже смеется одними глазами. Когда приходит Анечка, он оживляется еще больше, пытается даже встать. Трясущимися руками начинает шарить под подушкой и всегда достает какой-нибудь подарок для внучки, то леденцы в коробке, то игрушку. Римма знает, это все покупает бабушка и дает ему, чтобы он порадовал девочку. Аня радуется подарку, обнимает деда, целует, но вскоре просится играть, так как на улице ее ждут подружки. Дедушка печально смотрит вслед внучке, и на его выцветших глазах всегда появляются слезы. Римма вытирает ему слезы, успокаивает его, а у самой на душе так плохо. Она очень любит свекра, он хороший человек, жалко, что он так рано уходит, ему бы жить и жить. Но все уже знают, что ему ничего уже не поможет, надорвался он на тяжелой работе еще в детстве, кончал здоровье, так как уже с семи лет помогал отцу, ездил в лес за дровами в холод и стужу, в дождь и ветер, помогал летом в поле, на сенокосе. Война тоже оставила отметину, воевал четыре года, был ранен в грудь и в плечо.

После войны работал, не жалея себя, чтобы быстрее поднять на ноги родной совхоз, недоедал, недосыпал. И вот сейчас он только вышел на пенсию, ему назначили хорошую пенсию за все его заслуги, жить бы да жить, но вот, не получилось.

Выходя от свекра, Римма всегда думала, до чего ж несправедлива жизнь. Вот живет же в деревне «белобилетник», дедушка Гарма, который уклонился от фронта, сделав фальшивую справку о болезни, живет, не тужит. Дом отгрохал большой, хозяйство огромное, с рынка почти не вылазит, торгует молоком, мясом, овощами, пенсию еще получает. И никакая болезнь его не берет. А что хорошего сделал для людей? Ровным счетом ничего, живет по принципу «моя хата с краю, я ничего не знаю». Только для себя, только бы себе. Единственный сын военный, на полном государственном обеспечении, ему дали шикарную четырехкомнатную квартиру, купил машину «Жигули» недавно. С родителей денег не тянет. Спрашивается, для кого он копит, наживает?

А самое главное, на митинге ко Дню Победы он неизменно проходит и садится среди фронтовиков. На упреки отвечает, мол, я тоже много сил войне отдал, в тылу работал от зари до зари. Но старухи рассказывали, как он работал, бригадирствовал, хапал все подряд, не стесняясь опухших от голода женщин. И у такого человека отменное здоровье, быка на спор поднимает, а свекор, хоть и старше его всего лишь на год, умирает от фронтовых ран и трудной жизни.

…Вот и сейчас Римма лежит без сна, думает о муже, а мысли то и дело переходят на свекра. Он такой хороший, добрый, отзывчивый человек, работящий, ни минуты не сидел сложа руки, так почему Миша совсем другой? Это его испортила своим воспитанием мама, всю жизнь баловала, нежила, пылинки с него сдувала. Отцу было некогда заниматься воспитанием сына, работал с утра до темна. А мама работала много лет вахтером в общежитии техникума, особо никогда не утруждалась. И только последние десять лет они работали чабанами, тогда-то пришлось и ей попыхтеть, и Михаилу, но лень, заложенная еще в детстве, осталась у Миши.

– Уеду я к родителям, – вдруг решила Римма, – сколько можно так жить.

Римма встала, подошла к зеркалу и взглянула на себя. В комнате у девочки всегда горел светильник, Аня боялась спать в темноте. Римма увидела в зеркале худую женщину с огромными печальными глазами. Присмотревшись, заметила морщинки на лбу, вокруг глаз, печальные складки у губ. Кожа обветренная, неухоженная. «Боже, во что я превратилась, – подумала Римма, – мне ведь только двадцать семь лет».

В ней укрепилось желание уехать к родителям, она знала, что ей там будет хорошо, они всегда ждут не дождутся любимых девочек, особенно папа, который при каждой встрече уговаривает переехать в город, закончить учебу, наконец.

На следующее утро Римма с тайной надеждой ждала, что тот извинится за грубые слова, но Миша молча попил чаю и ушел на работу. Римма долго смотрела ему вслед, затем начала собирать чемодан, подняла дочурку, накормила, и обе быстро зашагали по направлению к остановке. Аня весело щебетала о чем-то, одной рукой обнимая куклу, другой держась за руку мамы. Они зашли к Тасе, чтобы попрощаться, сказать, что уезжают, но дома застали только бабушку Долгор, свекровь Таси.

–Уууй, дочка, семи еще не было, как убежали на работу, – весело проговорила Долгор. – Они ж больные работой люди, оба. Хорошо, что есть я, а то б мой внучок как сирота рос.

При этом она весело рассмеялась над своими словами.

Римма не в первый раз позавидовала подруге белой завистью. Как ей повезло со свекровкой! Живут душа в душу, никогда не ссорятся, если случайно назревает ссора между супругами, бабушка Долгор всегда на стороне Таси. И Гоша, смеясь, сдается, шутя поднимает руки:

– Все, сдаюсь, сдаюсь, пока не разорвали на куски, хуроо, боле, – кричит он.

Мише он говорит:

– Нет, с двумя бабами спорить нельзя, живого места не оставят.

В выходной, в воскресенье, бабушка Долгор никого и близко не подпускает к дому, не дай бог еще на машине или тракторе подъедешь, выскакивает на улицу и машет рукой:

– Тихо, тихо, заглуши мотор, говорю, шудхэр тут вас носит. Дайте выспаться людям хоть раз в неделю. И не подумаю будить, они тоже люди, им тоже отдыхать надобно. Раньше обеда никого не пущу.

Сама бабушка живет в отдельном домике в ограде, сама попросила ее отделить, говоря: «Что я буду мешать молодым».

Гоша и Тася сколько ее упрашивали не отделяться, но мать была неумолима, нет и нет: «Стройте отдельный домик. Зачем вам, молодым, со старухой жить». Хотя самой едва исполнилось пятьдесят семь, была еще очень живой, подвижной.

Гоша вынужден был смириться, построил маленький домик во дворе, очень теплый и уютный. И, когда после рождения внука Тася вышла на работу, частенько забирала его к себе ночевать, говоря:

– Я Аюрку заберу, вам отдохнуть надо.

А в субботу внук неизменно оставался ночевать у бабушки, ставни в воскресенье в большом доме не открывались до обеда, пока отсыпались «рабочие люди», так их называла Долгор.

Люди очень скоро поняли, что в воскресенье с утра бесполезно обращаться к Гоше и Тасе, бабка Долгор дальше порога не пустит. Один раз даже самого нового председателя прогнала:

– Да пойми ты, Жамьян Дабаевич, они каждый день приезжают ночью, спят от силы четыре-пять часов. Дай им отдохнуть хоть раз в неделю. Ничего не случится с твоими коровами, отелятся, как пить дать, бабы вон во ржи рожали раньше и ничего.

И пришлось молодому председателю уйти несолоно хлебавши.

Все это сейчас вспомнила Римма, когда, попрощавшись, они пошли к остановке.

…Подъезжая к дому, Михаил сразу заподозрил неладное. Вся живность почему-то стояла у ворот. Довольные, сытые телята, напившись мамкиного вкусного молока, весело резвились на лужайке перед домом, коровы, у которых были телята, вальяжно разлеглись у дома, лениво пожевывая жвачку. Лишь Маня, у которой родился недавно мертвый теленок, громко мычала, требуя, чтобы ее подоили. Из набухшего вымени сочились струйки молока, она была самой удоистой коровой. И молочко густое, жирное, и сама спокойная, чудо, а не корова. Жалобно блеяли овцы, просясь в загон, чтобы устроиться на ночлег. В глубине двора истошно визжали голодные свиньи, возмущенно кудахтали куры, прося вечернего корма.

У Михаила сразу похолодело внутри. Все, ушла Римма, вот, доигрался. Но все же сначала прошелся по дому, и, удостоверившись, что нет вещей и документов жены и дочери, вышел на крыльцо и тяжело опустился на крыльцо. «Какой же я дурак, и чего разорался вчера? Она же не заслужила такого обращения». Вспомнив жену, всегда веселую, всегда старающуюся угодить ему, он невольно застонал и ударил себя по лбу кулаком. «Дурак, балбес, – ругал себя последними словами мужчина. – И чего мне не хватало».

Но тут животные подняли такой визг, крик, ор, что пришлось встать и идти управляться по хозяйству. Он так давно ничего не делал по дому, что даже не знал, в какой стайке какая корова ночует, начал бестолково загонять всех подряд, но коровы, недоуменно покосившись на хозяина, сами разбрелись по своим местам. Затем подоил корову, накормил всю оставшуюся живность и пошел домой. Ему было так непривычно заходить в пустой дом, где не носилась со звонким смехом дочурка, не хлопотала у стола жена, торопясь накормить любимого мужа, вернувшегося с работы.

Ему была так пусто и одиноко, что даже не стал ужинать, хотя Римма приготовила ему перед отъездом ужин, его любимые пельмени. Он, не раздеваясь, только скинув обувь, прошел и лег на кровать. Непривычно было не слышать дыхания жены, не ощущать объятия ее нежных рук. А он еще часто недовольно отворачивался, ссылаясь на усталость.

С чего все началось? Он же любил ее и любит до сих пор. Так почему он допустил такое, что его семья покинула его?

Он лежал и припоминал все подробности семейной жизни. Переехав в деревню, они зажили так счастливо и дружно, он был готов с нее пылинки сдувать, все всегда делали вместе. И, когда мама начинала ругаться на Римму, он защищал ее поначалу, пока та не легла в больницу с инсультом. И тогда он перестал вмешиваться между ними, вставать на защиту жены, предпочитая уходить в тень, предоставил им право самим между собой разбираться.

Сколько себя помнил, он всегда слушался маму. Она была для него авторитетом, он считал ее самой главной в семье. Действительно, его мать была «железной» женщиной, всегда решала все вопросы, разрешала семейные проблемы, отец, скромный, молчаливый трудяга, предпочитал отмалчиваться, молча выполняя свою работу. Когда в детстве он, случалось, дрался с мальчишками, мать бежала в дом к обидчикам и устраивала скандал, даже если был виноват сам Михаил. Она никогда не слушала его доводов, что сам виноват, чтоб не ходила, не скандалила; мать дотошно выпытывала, с кем он дрался и бежала разбираться. Отец, бывало, говорил матери: «Не вмешивайся ты, пацан растет маменькиным сыночком, а он должен сам отвечать за свои поступки, пусть растет мужиком», – но мать и слышать не хотела. Когда он закончил школу, он даже не знал, куда будет поступать. Ему ничего не хотелось, у него было никакой цели в жизни. Он предпочел бы жить на отаре с родителями. Но мать, к тому времени немного начинающая понимать, какого оболтуса вырастила в слепой своей материнской любви, опять-таки взяла его за руки, повезла в город и устроила на курсы водителей, которые он закончил. Неожиданно ему понравилось водить машину, учился он с удовольствием, получил права. Тут его призвали в армию, он два года прослужил в танковых войсках. И тут ему повезло. В его полку не было дедовщины, ему не пришлось быть битым или униженным, так как командир у них был очень справедливый, мудрый мужик, Сергей Иванович Буркин, а попросту Дед, как его все называли. Он так умело поставил дело, его не то чтобы боялись, а все уважали. Раз Дед сказал, значит, тому и должно быть. И еще, Дед очень трепетно относился к учебе, всегда говорил подчиненным, что учеба – это главное в жизни, что без образования никогда не выбиться в люди. Именно от него Михаил набрался ума, и, закончив службу, на следующий год поступил в сельхозинститут. Он уже учился на четвертом курсе, вернее, заканчивал, когда встретил Римму. После он перевелся на заочное, окончил институт, чему очень поспособствовала Римма, которая чуть ли не силком отправляла учиться, а сама оставалась одна дома на такое большое хозяйство. К сожалению, работать по специальности он не захотел, да и мест не было, было у них уже два ветеринара, лет им обоим хорошо за сорок, но до пенсии далеко. Мише больше нравилось крутить баранку. Никаких заморочек, получил утром путевку, и дави на газ, крути баранку. Забрал груз, доставил груз. Голова не болит, никаких проблем. Если б еще машину поновее бы дали, было б вообще прекрасно. Он был уверен, что дадут ему новую машину, а пока потихоньку катался на своей «ласточке», приезжал домой и отдыхал, тогда как жена в это время тянула одна все хозяйство.

Миша и сам не заметил, как отвык от домашней работы. Придешь с работы, все уже сделано, скотина обихожена, дома чисто, уютно, вкусная еда на столе, и постепенно он совсем обленился. И когда в последнее время Римма начала робко ему намекать, что нужно помочь по хозяйству, все-таки мужская работа всегда найдется, а после болезни и смерти отца Римме никто уже не помогал, он так не хотел ничем заниматься, лень шла впереди него. А хозяйство возросло в последнее время, жена уже не раз говорила, может, все продадим и уедем в город? Работу водителем и там найдешь, и жить есть где, у Риммы была квартира, которую ей отписала бабушка. Пока ее занимали какие-то дальние родственники. Римма так и не закончила институт, оставалось учиться год, родилась дочка, и Римма уже не поехала на сессию. Ее родители как могли уговаривали дочку закончить институт, они были даже согласны брать отпуск и жить у них, пока Римма сдает сессию, но Михаил не хотел, чтобы Римма уезжала так надолго. Ведь это означало, что ему придется вечерами самому работать по дому, не будет же он лежать при тесте или теще. Поэтому он уговаривал ее повременить с учебой, и Римма, которая всегда и во всем соглашалась с мужем, оставила учебу.

И сейчас, лежа в темноте, один, в опустевшем доме, он вспоминал слова отца. «Миша, сынок, береги свою жену, ты должен бога благодарить, что тебе досталась такая жена, умная и добрая, трудолюбивая и уважает старших. Другая бы на ее месте, хотя б даже Тасю взять, давно бы с твоей матерью разругалась в пух и прах, может еще и помахались бы», – улыбался отец. «Да, с Тасей все возможно», – подумал Михаил.

Но недаром говорят, бог все видит, Тасе он дал добрую, милую свекровь, а доброй, скромной Римме досталась его мама, которая поедом ела ее все эти годы.

И тут Михаил представил себя на месте жены. Каково же ей было все это время? Огромное хозяйство, маленький ребенок на руках, вечно недовольная свекровь, непонятно из-за чего взъевшаяся на бедную женщину, абсолютно равнодушный ко всему муж, который даже на ребенка внимания не обращал. Миша любил дочку, но ему было лень ею заниматься, он предпочитал валяться на диване перед телевизором, а Аня все время мельтешит перед глазами, не дает досмотреть фильм, или, еще того хуже, футбол, поэтому он старался побыстрее ее спровадить к матери. И Римма вынуждена была брать с собой дочь, чтобы подоить корову, накормить животных. И бедная маленькая девочка, спотыкаясь и падая, находилась вечерами на улице, тогда как дома лежал обнаглевший папаша. Лишь отец понимал Римму, жалел ее, всегда старался ей помочь. И после его смерти Римме стало совсем туго.

Михаилу до того стало стыдно за себя, он даже присел на кровати, и запоздалые слезы стыда потекли из глаз. А Михаил, здоровый и сильный мужик, плакал, потому что не от кого было скрываться, он остался один-одинешенек. И в этом виноват только он один, сам разрушил своими руками семью.

А на другом конце села без сна ворочалась тоже одна-одинешенька его мать, которая в силу своего вздорного характера, не смогла ужиться с невесткой, и теперь прозябала дни в одиночестве. Она знала, что Римма и Аня уехали в город, донесли деревенские кумушки, которые видели, как они садились в автобус с чемоданом в руках. И еще они сказали, что Римма была очень грустной, что говорило о том, что не по своей воле покидает она дом. Значит, повздорили с Михаилом. И сейчас женщину раздирали противоречивые чувства, с одной стороны ей было очень жаль, что Римма и Аня бросили ее сына; все-таки, в глубине души соглашалась женщина, Римма хорошая хозяйка, любящая жена, отличная мать. Но с другой стороны ее точил червь зависти, почему чужая женщина должна владеть моим сыном всецело, я для нее его растила что ли?

Вот эта зависть и разрушает многие семьи, когда матери не дают жизни сыновьям и невесткам.

Тем не менее, женщина все больше склонялась к мысли, что это хорошо, что они уехали, сын вернется к ней, и будут они жить вдвоем.

А Михаил, так и не сомкнув глаз всю ночь, утром встал с первыми лучами солнца, наскоро переделал дела, переоделся во все лучшее и решительно зашагал к дому председателя, чтобы тот его отпустил с работы на пару дней. Он был полон решимости вернуть во что бы то ни стало любимую семью.

– Теперь все будет по-другому, – твердил он про себя, – все будет по-другому. И я заставлю мать считаться с моей женой, и сам никогда больше не буду ее обижать. И дочкой займусь, это же моя кровинка, моя Анечка.

С такими мыслями он сидел потом уже в автобусе, хотя в глубине души побаивался, вдруг Римма не согласится вернуться, ведь такие люди, как она, терпеливые и стойкие, принимают важные решения лишь тогда, когда им становится совсем невмоготу, когда чаша терпения переполняется…

Римма проснулась, будто от толчка. Ей приснилось, что они с Михаилом вновь молодые, любящие друг друга, бегут, держась за руки, вдоль широкой полноводной реки. А вода в ней мутная-мутная, волны так и клубятся, смотреть страшно. А Миша говорит:

– Пойдем искупаемся, любимая. Так хочется искупнуться.

– Нет, ты что, – отговаривает Римма мужа, – утонем, смотри, какая вода сегодня сердитая.

Но Миша не слушает ее, вдруг отпускает ее руки и бежит к воде. Римма кричит, бежит за ним, падает и успевает увидеть, как муж скрывается с головой под водой. Римма кричит от страха и просыпается…

Она мгновенно вскакивает с постели, подбегает к окну, широко раскрывает его, и начинает вдыхать свежий воздух полной грудью. Сердце стучит взволнованно, сильными толчками.

– Миша, что-то случилось с Мишей, – подумала с тревогой Римма, – ведь недаром говорят, мутная вода во сне – к несчастью. С ним что-то случилось, надо немедленно ехать домой.

Римма быстро оделась, выскочила на кухню, где за столом мирно пили чай родители. Доржо был в институте, он поступил в технологический институт, ВСТИ, и был на хорошем счету, спортсмен, отличник. Приемные родители нарадоваться на него не могли. Анечка еще спала.

Увидев растрепанную, взволнованную дочь, с большими округлившимися глазами, оба встали.

– Дочка, что с тобой? Да на тебе лица нет, – с тревогой спросила мать.

– Да, да, что случилось? – подошел и обнял ее отец, – да ты вся дрожишь, не заболела ли?

– Миша, что-то с Мишей, я сон плохой видела, с ним что-то случилось, мне надо ехать домой, – быстро сказала Римма, – мама, я оставлю у вас Анечку на несколько дней, съезжу домой.

Родители взволнованно переглянулись, потом мама сказала:

– Не надо так переживать из-за какого-то плохого сна. Я думаю, что все в порядке. Но домой поезжай, конечно, это твой дом, твой муж, ты должна быть рядом с ним. А Анечка пусть у нас немного погостит, мы так соскучились по ней.

При этих словах ее лицо сразу засветилось, она заулыбалась, было видно, что она души не чает в внучке.

– Садись, позавтракай, и я тебя отвезу на автовокзал, а оттуда на работу, – сказал отец.

– Нет-нет, я не хочу завтракать, да и автобус отправляется уже через сорок минут, надо ехать. Следующий только вечером, мне надо непременно успеть сейчас.

Отец ничего не сказал и молча пошел собираться. По дороге на вокзал отец пытался отвлечь ее разговорами, но дочь почти не слушала, мыслями вся о муже.

Приехав на вокзал, дочка быстро попрощалась с отцом, бегом побежала за билетом и одна из первых заняла место в автобусе. Она еле дождалась, когда автобус наполнится, и, наконец, тронется.

Знакомых не оказалось, хотя автобус был полный, ведь он обслуживал несколько близлежащих деревень, ее деревня была самая последняя. Она сначала нисколько не вникала в разговоры соседок, которые о чем-то судачили вполголоса, занятая своими мыслями, но потом постепенно начала прислушиваться.

– Ну вот, он поругался, потом пошел где-то напился, потом ему, видать, мало стало, сел на мотоцикл и поехал в райцентр за водкой. Ну, тут и повстречался на пути автобус.

– Ой, не говори, вот напьются, и сколько горя людям причиняют.

– Вы о вчерашнем случае говорите, – громко вдруг спросил сидящий рядом с Риммой немолодой мужчина, – там кто-то умер, говорят, мужчина какой-то.

– Да не врите вы, никто не умер, – вдруг громко и зло проговорил водитель, – травмы он получил, но жив. И вообще, хватит об этом, итак тяжело ехать. Еще накаркаете. Кто в дороге об авариях говорит?

Пассажиры пристыженно замолкли, а у Риммы вдруг упало сердце. Некоторое время она молчала, но потом не выдержав, тихо спросила у женщин:

– Что случилось? Когда? Расскажите поподробнее.

Женщины, которым так и не терпелось почесать язычки, доверительно наклонили головы и вполголоса заговорили:

– Вчера наш рейсовый автобус попал в аварию, а виноват в этом пьяный Витька Будаев из нашего села. Напился, выехал на встречную полосу, автобус и перевернулся, – возбужденно шептала та, что помоложе.

– И не один раз, говорят, в лепешку разбился. И людей еле-еле вытащили, автобус разрезали, – добавила пожилая женщина.

– И кровищи там было, было. И парня увезли на скорой, говорили, не жилец. Говорили, не нашенский, из дальней деревни, – и тут женщина произнесла название ее деревни.

Римма почему-то сразу поняла, что говорят о ее Мише, потому что чуяло ее сердце. Но она отгоняла такие мысли, нет, нет, деревня у нас довольно большая, почему сразу Миша. Вот приеду домой, а он дома сидит, ждет. Но все же спросила:

– А вы не знаете его имени?

– Который умер? – громко переспросил опять мужчина. Но ответить он не успел.

Водитель вдруг свернул на обочину, приглушил мотор, открыл дверь и сказал:

– Я вас предупреждал? Так вот, сейчас пешком пойдете.

Все увидели, что шофер еще совсем молодой, лицо бледное, видимо, эта авария сильно его напугала, а тут еще разговоры эти.

– Я же сказал, никто не умер, мужчина только один в больнице, в райцентре, ему только не повезло, остальные отделались легким испугом, водитель, пассажиры и даже тот, пьяный, никто не пострадал. И автобус не переворачивался, он только в кювет съехал на полном ходу. Эхххх, курицы, – сказал шофер и метнул злой взгляд на женщин.

И тут Римма буквально взмолилась:

– Поехали, пожалуйста, поехали, мне срочно домой надо, я очень тороплюсь.

Шофер вскинулся, хотел что-то сказать, но, увидев бледное и взволнованное лицо женщины, сжалился, закрыл дверь и поехал.

После этого все ехали молча, никто не нарушал тишину, и Римма опять начала думать:

«А вдруг это Миша? Ведь не зря я сон видела. Если это Миша, то я еду совсем в другую сторону, больница же в райцентре». С такими думами, с тяжелой неизвестностью, Римма продолжала ехать. «Почему, почему я до сих пор не поставила телефон, – ругала себя Римма, – ведь сколько раз хотели. И свекрови так и не поставили, а сколько она просит установить. Сейчас бы позвонила с райцентра или с любой деревни, узнала бы, что к чему». И главное, ничьи номера в деревне наизусть она не знает, а книжку с номерами оставила дома, не думала, что она ей понадобится.

Наконец автобус свернул к их деревне, Римма уже стояла у двери, готовая сразу же выпрыгнуть из автобуса и помчаться к дому. Вот и остановка, двери открылись, и Римма побежала домой.

Когда она пробегала мимо магазина, услышала, что кто-то ее зовет, но не обратила внимания.

– Домой, домой, быстрее домой, Миша должен быть дома, – думала женщина.

У самого дома она услышала за собой звук машины, который подъехал к дому одновременно с нею. Из машины выскочил председатель, Жамьян Дабаевич, и нерешительно посмотрел на нее. Потом он хмыкнул в кулак и произнес:

– Римма, Михаила нет, он в больнице, попал вчера в аварию.

Римма почувствовала, как ее всю затрясло, глаза наполнились слезами, и женщина с трудом выговорила:

– Он жив? Скажите, он жив?

– Да, да, жив, успокойся, он жив.

И тут Римма разрыдалась, слезы хлынули из глаз ручьем, она в бессилии начала опускаться на землю, но Жамьян Дабаевич помог ей, поднял на руки и посадил на скамейку.

– Ну, не надо так убиваться, я сейчас отвезу тебя к нему, я как раз собирался по делам в райцентр и увидел тебя. Ты, пока зайди в дом, собери все, что понадобится ему и тебе, за ним уход нужен, сказали. А я съезжу домой, деньги оставил дома.

С этими словами председатель сел в машину и уехал. В отличие от предыдущих нойонов, Жамьян Дабаевич не пользовался услугами шофера, предпочитая ездить сам.

Римма еле поднялась, зашла в дом. У нее сжалось сердце, зайдя в пустой дом, она опять заплакала, но сама быстро начала собирать Мишину одежду, белье, бритвенные принадлежности, себе полотенце, халат и тапочки, ну, и все остальное, что могло понадобиться. И тут она услышала стук калитки. Римма выскочила во двор, думая, что приехал председатель, но увидела свекровь, которая шла к ней торопливыми шагами, лицо у нее было злое, можно было понять, что она в ярости. В руке у нее был кнут. Римма хотела поздороваться с нею, но не успела. Свекровь подскочила к ней и начала наносить удары кнутом. По голове, по спине, она била ее не разбирая. Управляться кнутом она умела мастерски, не зря более десяти лет проработала чабаном. Римма опустила сумку и прикрыла лицо рукой. С ее хрупким телосложением не надо было и пытаться обороняться от крупной свекрови. Побежать она тоже не могла, так как второй рукой та ухватилась за ее руку.

– С…ка, тварь, я убью тебя, – кричала женщина с обезображенным от ярости лицом, – это ты виновата, что мой сын попал в аварию и лежит при смерти, это ты виновата. Он за тобой поехал и чуть не умер. Гадина.

Римма села на землю, успев подумать, неужели она убьет ее, а как же тогда Анютка, как услышала звук машины.

– Что вы делаете? Вы с ума сошли? Хотите ее убить? – подскочил председатель к женщине, с силой вырвал кнут и отбросил далеко в сторону. – В тюрьму захотели? Вам надо думать, как сына выходить, а вы невестку на больничную койку чуть не отправили.

– Как ты, можешь встать? – спросил он Римму.

– Да, да, конечно, могу.

Римма, вся дрожа от пережитого страха, неуверенно поднялась и пошла в дом, чтобы привести себя в порядок. Один удар кнута все-таки пришелся по лицу, и на щеке появилась длинная красная ссадина, но, в целом, Римма чувствовала себя довольно сносно. Поэтому через пару минут она вышла на улицу и направилась к машине, не обращая внимания на свекровь, которая так и застыла посреди двора и смотрела на нее ненавидящим взглядом.

Когда они выехали за деревню, Жамьян Дабаевич остановил машину возле ключа, в котором всегда била холодная-прехолодная чистейшая вода. Он вытащил из бардачка аптечку, вынул бинты, пошел к ключу, намочил их и принес Римме со словами:

– На-ка, приложи-ка, промой, это лучше всяких йодов и зеленок продезинфицирует, все саднить меньше будет.

А сам взял фляжку из бардачка и набрал ледяной воды.

– Потом приложишь к щеке, так и сиди, холодненькое всегда помогает.

Римме было приятно его внимание, она послушно сделала все, что сказал председатель. Хоть он работал всего год председателем у них в деревне, все знали, что он очень хороший человек, прекрасный семьянин, воспитывает с супругой двоих детей, и Римма знала, что ему можно доверять.

Через час они стояли уже возле больницы. Римма поблагодарила Жамьяна Дабаевича и быстро направилась в больницу. По дороге тот подробно рассказал, куда идти, кто лечащий врач, он был в больнице с утра, поэтому Римма уверенно направилась в нужный кабинет. Постучавшись, она зашла и сказала:

– Здравствуйте, я жена Михаила, его вчера привезли после аварии. Как он? Жив? Где он?

Врач поспешно взял стакан, налил в него воды и, протянув его Римме, сказал:

– Вы успокойтесь, он жив, в сознании, выкарабкается, правда, полежать придется, сломаны обе ноги, левая рука, ключица, ну и, конечно, ссадины, шрамы, синяки. Но жизненно важные органы не задеты, поэтому ничего страшного, а кости, кости срастутся, он же еще совсем молод.

– А можно пойти к нему? – спросила Римма.

– Я думаю, он спит, давайте не будем его беспокоить, – начал было врач, немолодой, седой, но очень добрый, Иван Ильич, как он представился. – Ладно, зайдите, но только ненадолго. Он в шестой палате.

Римма поблагодарила его и пулей вылетела из кабинета врача. Подойдя к палате, Римма чуть постояла, выравнивая дыхание, затем тихонько приоткрыла дверь.

Миша, ее Миша лежал, весь закутанный в бинты, такой жалкий, бледный, и спал. Римма тихонько проскользнула к нему, встала рядом с кроватью. Ей было так жаль его, что слезы покатились из глаз. А он, будто почувствовав ее взгляд, неожиданно открыл глаза. Римма радостно встрепенулась, хотела обнять его, взять его за руки, но неожиданно наткнулась на холодный, полный ненависти взгляд. Римма застыла на месте. Совсем недавно на нее с такой же ненавистью смотрели такие же глаза, очень похожие, и в тех, и этих глазах плескалась ненависть.

– Миша, это я, Римма, – вполголоса сказала Римма и взяла его за руку.

Но Миша убрал руку и протестующе пошевелил головой. Римма поняла, что он ей велит уйти. Ничего не понимающая, тем не менее она покорно повернулась и направилась к двери. У порога она опять повернулась к любимому, надеясь увидеть другой, нежный взгляд любимого мужа, но на нее все так же смотрели глаза, полные ненависти. Римма совсем сникла, тихонько открыла дверь и пошла прочь…

– Он тоже винит меня в том, что произошло с ним, – горько думала Римма. – Наверно, так и есть, если бы я не уехала, он бы не поехал в город и не попал в эту аварию.

Жамьян Дабаевич рассказал ей, что Михаил поехал в город за ними, но не доехал.

– Что же мне теперь делать, если он не простит? Даже если он простит, его мать никогда не даст нам жизни. Неужели все? – думала Римма, сидя на скамейке перед входом в больницу.

Тут ее и застал председатель, который перед отъездом решил заскочить в больницу и узнать, как дела. Он очень удивился, увидев ее на улице, с тем же баулом в руках, сначала подумал было плохое, но, присмотревшись к молодой женщине, понял, что дело в чем-то другом.

– Он не хочет меня видеть, он меня ненавидит и считает, что я виновна в его беде, – сказала Римма каким-то глухим, не своим голосом. – Вот сижу и думаю, что делать.

– Посиди тут, я сейчас приду, – сказал председатель и быстро зашагал в больницу.

Его не было минут двадцать, но Римма так же сидела на скамейке, ей было все безразлично.

– Значит так, с ним пока побудет медсестра, я договорился. Возможно, он просто не отошел от болевого шока, завтра все будет в порядке, – уверял председатель. – Ты сейчас поедешь домой, все хозяйство стоит у вас, не спорь, в палату уже тебя не пустят, ему вкололи снотворное, проспит до завтра, сказал врач, а ты приедешь завтра со мной, у меня совещание, я тебя и захвачу.

Как он напомнил ей в это минуту отца, который всегда был также заботлив и нежен к ней. И тут она вспомнила, что так и не рассказала родителям о беде, случившейся с Мишей.

– Мне надо позвонить родителям, а потом поедем домой, – сказала Римма и пошла к телефону.

Родители встревожились за зятя, и отец сказал, что отпросится на несколько дней и приедет помогать дочери. А мама останется пока с Анечкой в городе. «Как же хорошо, когда у меня есть любящие, все понимающие родители», – вновь подумала Римма, и, уже немного успокоенная, она вернулась к машине, и они поехали домой.

Вернувшись домой, Римма с умилением увидела, как ей обрадовались домашние животные. Телята и ягнята побежали навстречу, подбежали, начали облизывать ей руки, а она щекотала их по кудрявым лбам. Коровы и овцы степенно смотрели на нее, не двигаясь с места, приветственно мычали и блеяли. Но больше всех обрадовался пес по кличке Хара, как назвали они его из окраски. Он был весь черный-пречерный.

Взявшись за домашние дела, разговаривая с животными, Римма немного отвлеклась, но ночью опять пришли тягостные думы.

– Что делать? Как успокоить мужа, помириться с ним?

Римма знала характер мужа, поэтому понимала, что придется нелегко. Она решила: «Завтра съезжу еще раз, увезу передачу, наготовлю ему вкусненькое, все, что он любит. Посмотрю на его реакцию. Если будет так же себя вести, то больше навещать в открытую не буду». Римма понимала, что чем больше она будет перед ним виниться и каяться, муж еще больше будет вредничать. Поэтому она не будет заходить к нему, и как-нибудь с помощью больных или медсестер будет передавать передачу, но будто не от нее, а там видно будет. Римме ничего другого в голову не приходило, поэтому эта мысль показалась ей правильной. У мужа характер матери, а чем больше Римма стелется перед свекровью, та еще больше от нее отворачивается.

– Так что попробую бороться их же оружием, не хотите общаться, не буду, – решила Римма и успокоилась.

Конечно, если бы мужу было очень плохо, его жизнь была под угрозой, Римма не стала бы так поступать.

На следующий день она поехала к мужу, поговорить, но встретила в коридоре свекровь:

– Здравствуйте, мама. Я к Ми…

– Ты зачем приехала? Ты его чуть не угробила, ты зачем приехала? Убирайся отсюда, шалава, – перебив ее, начала кричать свекровь.

Римме стало неловко перед людьми, которые проходили мимо или стояли у окна в коридоре. Увидев, что назревает скандал, все заинтересованно посмотрели в их сторону. И тут Римму вдруг взяла злость, за что, почему она должна терпеть вечно выходки этой истеричной и злобной женщины.

– Закройте рот немедленно! Я вам кто, чтобы так на меня кричать? Орите на своего сына! И не смейте больше на меня кричать, вам понятно? – четко и внятно сказала Римма, глядя прямо в глаза свекрови.

– Вам понятно я все сказала? – повторила Римма, видя, что та стоит и молчит.

Свекровь смотрела на нее удивленными и испуганными глазами и не могла не произнести ни слова.

– А сейчас я пойду к своему мужу, а вы будете стоять здесь, – прочеканила Римма, отодвинула рукой свекровь, открыла дверь и зашла в палату.

Миша не спал, он лежал и все слышал. Это было видно по его глазам, в них еще плескались искорки смеха. Но, увидев Римму, он сразу сделал недовольное и хмурое лицо.

– Ты зачем приехала, я не хочу тебя видеть. Уезжай, – недовольно проговорил он.

Римма, все еще находящаяся в запале после стычки со свекровью, жестко сказала:

– Не переживай. Я приехала проститься. Вот твои вещи привезла, которые могут тебе понадобиться, врач просил кое-какие документы. Скорейшего выздоровления. Пока.

Римма увидела, как от удивления расширились глаза мужа, промелькнул испуг, он сделал движение, будто хотел схватить её за руку, но потом вредность взяла свое, он отвернулся. Римма круто повернулась и пошла вон, невольно подумав, что Миша – достойный сын своей матери.

Войдя в палату, она не закрыла двери и сейчас увидела свекровь в проеме дверей, которая стояла с таким же удивленным выражением на лице, как и у сына.

Римма гордо вскинула голову и прошла мимо свекрови, не удостоив ее взглядом.

Та долго смотрела ей вслед, покачивая головой, вот, мол, она оказывается, какая, может зубки показывать.

А Римма вышла из больницы, отошла за угол и села на скамейку. Ей было не по себе, ее трясло, она ведь никогда открыто не перечила свекрови, да и с мужем старалась быть всегда ласковой и предупредительной. И тут такое высказать, да еще когда Миша болен. Ей вдруг захотелось пойти обратно, извиниться перед ними, но умом она понимала, что поступила правильно. И, если она пойдет к ним сейчас виниться, то навсегда останется для них ничтожеством, над которым можно измываться.

Римма встала и направилась к остановке. Проходя через больничный парк, она спиной почувствовала чей-то взгляд. Повернувшись, она увидела свекровь, которая стояла у окна и смотрела на нее. Римма нарочито весело улыбнулась и пошла прочь веселой и бодрой походкой, хотя на душе у нее скребли кошки.

Приехав домой, она с радостью увидела свет в окнах. «Урра, папка приехал», – обрадовалась Римма. Забегая во двор, увидела, что скотина вся обихожена, влетев в дом, увидела не только отца, но и Анютку.

– Как, и дочка здесь? Как хорошо, что ты приехала, доченька. Мне так тебя не хватало, – радостно говорила Римма, сама тиская и тетешкая свою ненаглядную принцессу.

Та весело смеясь, отбивалась:

– Мам! Мне щекотно, мама.

Глядя на веселых и горячо любимых девочек, Юрий Будаевич обнял обеих. Римма притихла в объятиях. Господи, как хорошо, когда рядом любимые и любящие люди. Если б еще Миша был бы рядом!

В том, что он вернется, почему-то Римма была теперь уверена. Его растерянный взгляд сказал ей больше, чем его злые слова. И свекровь смотрела ей вслед тоже растерянным и немного удивленным взглядом.

В последующие дни она провела с отцом и дочерью, им было хорошо вместе, спокойно. Они не могли наговориться, часто ходили гулять в лес, на речку. Анечка была так рада присутствию родных, их вниманию, что носилась повсюду с веселым и звонким смехом. И ни разу, заметили оба, ни разу девочка не спросила об отце. Это больно ранило Римму. Миша, Миша, что же ты наделал своим равнодушием, единственная дочка даже не вспоминает о тебе. К мужу она так и не поехала, хотя душа так рвалась туда. Но и отец, и Тася, которые знали о случившемся, отговорили ее:

– Не езди, подожди немного, ты все сделала правильно.

Но Римма все еще колебалась, окончательные сомнения развеяла свекровь Таси, бабушка Долгор.

– Ты даже не сомневайся, вернется. Бальжиевы (она назвала девичью фамилию свекрови) все такие вредные, им все наперекор делать надо, когда уж слишком далеко зайдет. А такую невестку и жену где они еще найдут? Вот свекр твой понимал, и эти два дурака поймут. Но ты не делай первого шага, пускай сами сделают, поубавь им спесь, – весело сказала бабушка и тихонько ущипнула Римму.

Женщину немного смутили слова о дураках, но в душе была согласна с нею.

И вот прошло недели три. Римма сепарировала молоко, и за звуком сепаратора не услышала, как стукнула калитка, и потом только почувствовала, что кто-то вошел. Не выпуская ручку сепаратора, она оглянулась и быстро встала, удивленная увиденным.

На пороге стояла свекровь. Но куда девалась ее надменность, ее презрительный и холодный взгляд? Перед Риммой стояла женщина со смущенным лицом, глаза виновато смотрели на нее.

Вышедшие на шум Юрий Будаевич и Анютка тоже притихли. Затем девочка все же подбежала к бабушке, та ее подняла на ручки, стала целовать ее. Вытащила из сумки пакетик с гостинцами и отдала внучке. Римма, увидев их встречу, подобрела, успокоилась, было заметно, что свекровь пришла не ругаться, поэтому пригласила за стол.

Свекровь не стала отказываться, прошла, села и молча наблюдала, как та сноровисто и ловко накрывает на стол. Стол получился богатый, молочная пища в изобилии, соленое сало, холодное мясо большими кусками, как раз вчера забили овцу, да еще мама отправила с оказией гостинцы. Расстаралась, достала сгущенку, полукопченую колбаску. И вареной колбасы тоже отправила. Наверно, стояла опять три-четыре часа в очереди. Фруктов прислала внученьке, и не с магазина, а те, которые продают на рынке. Крупные краснобокие яблоки, яркие апельсины радовали глаз. Они с отцом посмеялись, наверно, ползарплаты истратила на фрукты, ведь они стоили недешево, от четырех-пяти рублей за килограмм. А о сгущенке и тушенке и речи нет, по большому блату до сих пор достают. А главное, мама отправила плитку настоящего зеленого чая. Это было настоящее богатство.

И сейчас Римма сварила зеленый чай. Она заметила, как задрожали ноздри у свекрови, учуяв запах чая, поэтому она поставила перед нею большую чашку вкуснейшего чая, забеленного густым деревенским молоком. Та приняла чашку и с удовольствием сделала глоток. Римма налила чай отцу и себе, Анютке – молочка, которое она очень любила. Все начали пить чай, с шумом прихлебывая освежающий и бодрящий напиток. Разговор не вязался, все никак не могла начать. Лишь Юрий Будаевич попробовал:

– Вкусный чай, настоящий, век бы пил.

Свекровь и Римма согласились, и на этом разговор вновь прекратился. Свекровь несколько раз порывалась что-то сказать, но никак не могла решиться. Римма, у которой на языке так и вертелся вопрос о муже, все же молчала, помня наказ бабушки Долгор. А Юрий Будаевич предпочел не влезать между ними, все же не совсем чужие люди, должны понять друг друга, найти общий язык. Поэтому он продолжал молча пить чай. Неизвестно, сколько бы продолжался этой немой разговор, если бы не Анечка. Увидев, что у взрослых на лбу появились капельки пота от горячего чая, она громко сказала:

– Утюю, у вас у всех на лбу дождик появился, – и засмеялась, показывая на них пальчиками.

Это неожиданно разрядило обстановку, все тоже рассмеялись, заговорили о погоде, о новостях. Потом Анютка ушла к себе в комнату, Юрий Будаевич тоже нашел какой-то предлог и ушел на улицу, и свекровь решилась наконец начать разговор:

– Римма, я приехала просить прощения перед тобой. Я знаю, ты ни в чем не виновата, лучшей жены моему Мише не найти. Это все мой дурной характер, все не хотелось отпускать сына от себя, думала, ругаться будете, ко мне вернется. А сейчас понимаю, что из того, что ко мне вернется? Я скоро уйду к дедушке, а он останется никому не нужным. Не дай бог сопьется, есть же такие случаи. И виновата буду только я, и оттуда, с того света, уже ничем ему помочь не смогу.

Свекровь шумно выдохнула воздух, видно, тяжело давался этот разговор, нелегко признать свое поражение, но, как и каждая мать, понимала, что нужнее сейчас сыну, вернее кто, как лучше ему будет. Поэтому, затолкав подальше свою гордость, она и пришла к невестке, зная, что сын ее будет счастлив с нею.

– Сын сейчас лежит, молчит целыми днями, когда с ним заговариваю, улыбнется и все, опять молчит. Хорошо, хоть не ругает, – грустно заключила женщина.

Потом опять наступило неловкое молчание. Римма знала, что она ждет ее ответа, но никак не могла справиться с собой, ее начали душить спазмы. Она не держала обиды на эту, совсем другую, непохожую на себя женщину. Она видела, что свекровь говорит искренне, верила ей, но не могла выговорить ни слова. Тогда она просто подошла к ней и обняла ее. Та сначала вздрогнула, затем крепко обняла невестку, и обе заплакали. Они долго стояли, плакали, очищаясь от всего накопившегося дурного в душе, радуясь, что наконец-то смогли понять друг друга, разрешить вечную проблему свекровей и невесток, которые из-за своей глупой женской ревности портят жизнь не только себе, но и сыну, и мужу.

Проплакавшись, они опять сели за стол, разговорились, Римма уже смело расспрашивала о муже. Свекровь, не таясь, выкладывала новости о Мише, как его состояние, как аппетит и так далее, а Римма вся так и загорелась ярким румянцем, глаза ее радостно блестели. «Как все-таки она любит моего сына, – подумала женщина, – а я, дура, чуть все не испортила».

Вошедший с улицы Юрий Будаевич с порога понял, что все хорошо, искренне обрадовался.

– Папа, завтра Мишу выписывают, поедешь с нами? – сияя, спросила Римма.

– Конечно, поеду. Какая хорошая новость. Это надо отметить, налей-ка, доча, еще чайку.

– Да, чай отменный, бодрит. Сразу легче стало, – в тон ему вторила свекровь.

Вечер прошел в теплой обстановке, Дыжид даже осталась у них ночевать. Дома ее никто не ждал, хозяйства не было, все отдала сыну после смерти мужа, поэтому она спокойно прилегла в комнате, которая всегда пустовала. Сейчас это была комната для гостей, но отец Михаила, когда строил дом, сразу отвел эту комнату себе, говоря, будем на старости лет жить с детьми, помогать нянчить внуков. Но не довелось ему пожить с детьми, умер, к сожалению, вот ей и надо сейчас перебираться к детям, что уж ей век одной доживать. Так думала Дыжид-абгай, лежа на широкой и мягкой кровати.

На следующий день они все вчетвером поехали в больницу. Михаилу было рано еще выписываться, но он упросил врача отпустить его домой, сообщила свекровь по дороге.

Подъехав к больнице, все вышли. Римма со свекровью направились в здание, а Аня с дедушкой остались на улице возле машины.

Уже подходя к палате, Римма невольно замедлила шаг и взглянула на свекровь. Та одобряюще ей закивала, и Римма решилась. Открыв дверь палаты, увидела, что Миша смотрит на дверь. Увидев жену, он обрадовался, это было видно по его сияющим глазам, на щеках сразу заиграл румянец:

– Ты пришла? Ты простила? Римма, как я соскучился.

Римма бросилась к нему и осторожно, чтобы не причинить боль, обняла мужа.

– Все хорошо, любимый, все хорошо, мы вместе, и мы поедем домой.

Миша не успел ответить, как дверь палаты снова открылась, пропуская врача. Он, видно, услышал ее последние слова, потому что сразу сказал:

– Нет уж, голубчик, никто вас не отпускал, я лишь просто сказал, посмотрим. Но рано, рано еще, не торопитесь.

Оба переглянулись, и Миша сказал:

– Все хорошо, доктор, я буду лежать, сколько понадобится. У меня все хорошо, я потерплю.

Врач вышел из палаты, и супруги еще долго не могли наговориться. Очнулись от стука в дверь. Оглянувшись, увидели Аню с дедушкой.

– Папа, папка, ты здесь? Пап, тебе плохо? Тебе больно? – участливо спрашивала дочка отца, а сама нежно гладила по загипсованной руке папу.

У Миши на глаза непроизвольно навернулись слезы, он постарался их скрыть, но, взволнованный нахлынувшим чувством стыда и раскаяния, нежности и любви, он просто молча и нежно обнимал свою девочку. А Аня будто понимала его, молча стояла и гладила отца по щеке, волосам. Римма тоже не могла сдержать слез, видя трогательную картину встречи отца с дочерью. Она понимала, что сегодня все меняется в их жизни, Миша многое понял и осознал. «Неужели все наладилось, неужели все будет хорошо», – вертелась в голове назойливая мысль. И верила в это, горячо верила.

Через месяц Миша вернулся домой. Римма не знала, как ему и угодить, не знала чем накормить, старалась все ему подать-принести. Даже Анечка как-то сказала совсем по-взрослому:

– Он что, маленький что ли, наш папа? Что ты его кормишь, как маленького, в кровати. Он что ли сам к столу не может подойти?

Они тогда посмеялись над словами дочурки, а Римма вспомнила слова Таси:

– Смотри, не бегай перед ним, не стелись, иначе опять посадишь на шею и все испортишь.

Но Римма решительно отогнала такие мысли и пошла по своим делам.

Что и говорить, Миша действительно изменился, стал нежным и добрым, как раньше, с дочкой подружился, часто они играли вместе, он лежа или сидя в кресле, а она рядом. И Римма радовалась этому. Но за месяцы болезни он совсем обленился, и, когда окончательно выздоровев, он вышел на работу, по-прежнему мало ей помогал дома, по хозяйству. Но Римма была довольна тем, что он не кричит, интересуется дочерью, редко, но стали выезжать, ходить в гости, в кино.

Прошло три года. Римма забеременела. Что и говорить, тяжело ей доставался малыш. У нее все время болели поясница и низ живота, тошнило первые шесть месяцев постоянно, гемоглобин упал, все время была угроза выкидыша. Римма провела полсрока в больнице. Михаилу пришлось бы туго, если бы не родители Риммы, которые по очереди жили у них дома, водили Аню в садик, смотрели за хозяйством. Мать, Дыжид-абгай, опять начала показывать характер, невестку не навещала в больнице, хотя после выписки из больницы сохранились хорошие отношения с невесткой.

– Человек непредсказуемый, как ветер, – сказала как-то Мише про мать соседка, пожилая старушка. – Семь пятниц на неделе. Тяжело ей с таким характером, и ей, и окружающим.

Да, права была бабушка, думал Миша, видя, что мать опять начала злобиться на Римму. Нет, она уже не скандалила, не кричала, зато очень редко приходила к ним, а приходя, всегда старалась съязвить что-нибудь в адрес невестки. Но Римма, к большому удовольствию Миши, сказала:

– Не переживай, я не держу зла. Такой уж она человек, что поделаешь. Но все равно она стала намного лучше, а ее высказывания иногда даже помогают мне. Все-таки она умудренная опытом женщина, есть чему поучиться.

С тех пор Михаилу стало спокойно, хорошо, ведь раньше он все время жил, как бы меж двух огней. «До чего же у меня умная и добрая жена», – думал Миша.

Но вот настал торжественный день. Римму тогда только собирались положить в больницу, чуть раньше срока, но малыш оказался еще торопливее. Утром Римма проснулась, заметив, что у нее отошли воды. Миша бегом ее в охапку и в больницу.

Роды были тяжелые, ребенок шел ножками, поэтому Римма промучилась более суток. Будь она в городе, ей бы сделали кесарево сечение, но в районной больнице не было возможности, приходилось терпеть. Боль была ужасной, раздирала всю изнутри, Римма старалась не кричать, но когда становилось слишком больно, она не выдерживала, и из груди вырывался какой-то утробный, похожий на звериный, крик.

Через двадцать девять часов Римма наконец разрешилась от бремени, лежала измученная, ко всему безучастная. Но тут она услышала крик малыша, повернула голову и увидела маленькое, голенькое существо, красно-синее, страшненькое.

– У вас мальчик, вес – 3100, рост – 49 см, – сказала Римме врач.

Римма чуть улыбнулась почерневшими, искусанными губами, затем закрыла глаза. Ей сейчас хотелось только спать-спать-спать. Но врачи еще долго возились с нею, зашивая ее, а Римма, отупевшая от боли, уже почти не замечала и спала, только изредка вскрикивая во сне.

Ей принесли ребенка на кормление на третий день, когда Римме стало намного легче. И молоко только начало прибывать, поэтому двое суток Римма проспала, набираясь сил. Когда принесли малыша, Римма уже ждала его. Взяв на руки, она начала кормить сынишку. Малыш сначала будто не понял, чего от него хотят, затем, почувствовав вкус вкусного маминого молочка, начал жадно сосать.

– Ишь, как тянет, настоящий мужчина, сразу видно, мальчик. А Анечка долго куксилась, жеманилась, сосала еле-еле.

А тем временем малыш опустошил одну грудь, и, пока мама меняла, заплакал, требуя добавки.

Насытившись, малыш сразу заснул. Дышал он ровно. Римма смотрела на сынишку и старалась угадать в нем черты то Михаила, то свои. Но тут вернулась акушерка и забрала малыша до следующего кормления.

Вернулись они домой через десять дней, где их ждали родственники, соседи, друзья, был накрыт щедрый стол. Уложив малыша спать, Римма вышла к гостям. Она заметно похудела, побелела и сейчас выглядела не мамой двоих детей, а девочкой-подростком.

Все шумно поздравляли супругов, принесли в подарок пеленки-распашонки, ползунки, погремушки, а родители Риммы привезли в подарок шикарную коляску. Такие только появились в продаже. Эти коляски были с «окошками» по бокам, чтобы малыш мог лежа видеть происходящее вокруг.

Но самый дорогой подарок внуку сделала бабушка Дыжид, которая громко объявила, что дарит внуку, наследнику семьи, свой большой и добротный дом. Все немного растерялись от ее заявления, ведь дом как бы есть у него, сын всегда живет с родителями, но потом подумали, пускай, все еще впереди, видно будет.

Никто не обидел и Анечку, которая в это время уже пошла в школу. Много книжек, карандашей, красок, игрушек получила в подарок девочка. Аня была рада братику. Когда они вернулись домой, мама вышла к гостям. Аня улучила момент и прошла в комнату родителей. Малыш спал на широкой кровати. Аня прилегла рядом с ним и начала рассматривать его. «Какой он маленький, крошечный. Какой забавный и милый. Я буду любить тебя, защищать всегда», – думала девочка. А затем обняла его. Он был такой теплый-теплый, с ним рядом было так хорошо, что Аня, незаметно для себя, заснула.

Когда родители спохватились, где же дочка, пошли искать и нашли ее в спальне. Их дети спали, обнявшись, причем Аня так бережно и нежно обнимала братика, что тот даже не шелохнулся. Картина была очень приятной и так тронула до глубины души, что Миша побежал за фотоаппаратом, о котором совсем уж было позабыл, и запечатлел своих детей на пленку. Это фотография до сих пор висит на стене в комнате Ани.

Так прошло три года, Аня перешла в четвертый класс. За эти годы ничего особо не изменилось, Юрка подрос и вовсю бегал по дому, таская за хвост кошку, которая покорно тащилась за ним по всему дому и двору, не осмеливаясь поцарапать или покусать своего маленького хозяина, в котором души не чаяла. Она в доме появилась около года назад, сама пришла и сразу прониклась к Юрке любовью. Спали они вместе, ели тоже, малыш что сам ел, то и протягивал кошке.

Римма и Миша жили дружно, особых конфликтов не было. Римма работала в садике опять и по-прежнему тянула хозяйство, Миша выезжал рано утром и работал допоздна, ему наконец-то дали новую машину. Свекровь переехала к ним, стали побаливать ноги, самостоятельно уже жить не могла. Словом, семья жила, как и живут все семьи, растила детей.

В дальнейшем мы больше узнаем о судьбе Ани, которая уже начала готовиться к вступлению в ряды пионеров.

Все школьные годы Анечка училась хорошо, ее постоянно выбирали то командиром, то старостой класса. Она была очень активной девочкой, пыталась поспеть всюду.

Ей очень нравилось петь, и она ходила в вокальный кружок, которым заведовал Николай Семенович, немолодой уже, но довольно шустрый мужчина. Он работал в сельском клубе и вел часы музыки в школе. На уроках разучивали песни, а потом эти песни Аня и еще несколько девчонок пели практически на всех сельских праздниках в клубе, выезжали в составе агитбригады по животноводческим стоянкам, фермам. Ане особенно нравилось ездить по стоянкам. Они приезжали обычно без предупреждения, люди всегда были заняты делом, если дело было зимой, задавали корм скоту, убирали навоз, кормили ягнят, которых отказались кормить матери. Эти ягнята, приученные есть из рук, были такие смешные, бегали за всеми, громко блеяли, и если их брали на руки, то начинали быстро облизывать пальцы, что было очень щекотно, невольно вызывая смех.

Но, хоть как бы ни были загружены работой сельчане, никто никогда не возмущался, оставлял на время работу, радуясь хоть какому-то развлечению в повседневной рутинной работе. Стоянки были раскиданы друг от друга на довольно-таки большом расстоянии и тем более от центра, поэтому каждый раз выезжать на концерты или на праздники не было возможности. Машин почти ни у кого не было, поэтому при крайней необходимости запрягали лошадей то в телегу, то в сани, в зависимости от времени года и выезжали в село. И поэтому, увидев «артистов», они принимали их всегда более чем радушно.

Чабанские домики были, в большинстве, маленькие, почти все вокруг всегда было завалено какими-то вещами, конской упряжью, порой на столе громоздилась посуда, потому что не успевали убираться, особенно в период окота овец, когда на дню рождались десятки ягнят.

Но тем не менее быстро освобождали место, приносили стулья, зрители поудобнее рассаживались, и начинался концерт. Аня с девочками пела песни, танцевала, с ними ездили еще и взрослые, которые тоже показывали свои номера. А Николай Семенович играл на баяне разные марши, вальсы. Два из них девочке очень нравились. Аня специально спросила названия.

Это был «Полонез Огинского», нежный и ласкающий, как казалось Ане, и «Полет шмеля», в котором действительно можно было услышать звук летающего шмеля. Аня их любила больше всего и замечала, что взрослым они тоже нравятся. А как-то одна женщина даже уснула под полонез, который убаюкал уставшую от тяжелой и ежедневной работы женщину.

Помимо вокального кружка Аня посещала танцевальный кружок, которым руководила невысокая, но очень шустрая Марина Бадмаевна. Говорили, что у нее брат знаменитый танцор. И действительно так и оказалось, он каждый год приезжал в деревню с друзьями, показывал концерт. Яркие, зрелищные танцы очень нравились Анютке. А какие костюмы были у артистов!!!

Марина Бадмаевна тоже ставила интересные танцы, завораживающие красотой и простотой, изяществом. Несомненно, она была хореографом «от бога». Бурятские, монгольские, казахские и украинские, словом, танцы народов мира, таков был репертуар ансамбля из небольшого села. И ни один праздник не проходил без выступления ансамбля не только в селе, но и в районе, а иногда и в республике.

Аня очень любила танцевать, петь, но еще так же хотелось заниматься спортом. Она была выносливой, спортивной девочкой, поэтому пробовала себя во многих видах спорта. Во втором классе она буквально заболела шахматами. Она всюду таскала с собой шахматы, приставала ко всем с просьбой разыграть партию. В библиотеке школы она нашла книгу «Я играю в шахматы» и прочитала ее не один раз от корки до корки. Неизвестно, насколько бы надолго затянулось это увлечение, но к ним в гости как-то заехал знакомый родителей, дядя Петя, который руководил в городе шахматным кружком, имел много наград. Вот ему и похвастались Миша с Риммой, что Аня очень увлечена шахматами. Дядя Петя заинтересовался, ведь он сам даже ездил по районам, выискивая новые таланты. Аня с дядей Петей сыграли три партии, Аня, естественно проиграла. Потом дядя Петя сказал Ане:

– Молодец, Анечка, а теперь иди поиграй с девчонками.

– Да, доченька, иди-иди, а мы тут поговорим, сто лет не виделись, – ласково сказала мама, которая к тому времени накрыла на стол.

Ане так хотелось еще поиграть, но ослушаться взрослых она не посмела, поэтому собрала фигуры в коробку, поблагодарила дядю Петю и вышла в сени. Но дальше она не пошла, ей так хотелось знать, что же скажет дядя Петя? Поэтому она, забыв все слова предостережения, что подслушивать нельзя, стукнула сенной дверью, будто бы вышла на улицу, а сама на цыпочках прокралась к двери и приставила уши.

– Ну что, Петруха, что скажешь? – спросил отец.

– Да-да, Петя, скажи что-нибудь, она ведь совсем больная стала шахматами, даже ночью во сне только о них и говорит, – засмеялась мама.

Дядя Петя почему-то долго молчал, наверно что-то прожевывал, думал Анечка. Потом дядя Петя неуверенно начал:

– Понимаете, друзья, у Ани очень цепкий ум, она шустрая, даже чересчур, чувствуется в ней энергия.

– Да-да, перебила его мама, – в ней так и кипит энергия.

– Это очень хорошая черта, главное, эту энергию направить в нужное русло. Но, ребята, простите, шахматисткой она не станет. Шахматист должен быть усидчивым, иной раз ведь за одной партией засиживаешься по нескольку часов. Мы продумываем порой каждый ход часами. Здесь нужно железное терпение. А у Ани нет ни усидчивости, ни терпения, видели, сколько времени у нас ушло на три партии? Вот-вот. Ей нужно заниматься чем-то другим, более энергичным, требующим движения. Например, танцами, баскетболом, волейболом, вот там-то она может реализовать себя в полной мере. А в шахматах она начнет проигрывать, потому что не будет обдумывать заранее ходы, а когда часто проигрываешь, интерес пропадет быстро.

Аня стояла в сенях и подслушивала. «Какой противный дядька, оказывается, этот дядя Петя. Ну и ладно, ну и не надо, я и без вас научусь», – с обидой подумала девочка, и, уже не скрываясь, вышла из сеней, стукнув дверью. Римма и Миша сразу догадались, что девочка все слышала, но не стали говорить об этом гостю.

Удивительно, но то ли из-за слов дяди Пети, то ли действительно шахматы не оказались ее занятием, но Аня забросила шахматы буквально через месяц. У нее пропал к ним интерес. Тем более, что начались летние каникулы, девочка перешла в третий класс, Юрку забрали на лето бабушка и дедушка в город, и Аня буквально ошалела от свободы. Родители целыми днями на работе, мама утром приготовит поесть дочери на целый день целую кастрюлю и уйдет, хотя Ане было достаточно и хлеба с молоком.

Просыпалась она поздно, если ее не будили, могла проспать и до двенадцати часов. Она вечером никогда не могла сразу заснуть, ворочалась, могла так лежать до двух-трех ночи, независимо от того, во сколько она встала, сколько километров обежала за день. Ляжет и лежит, мечтает, фантазирует. А мечтательница Аня была еще та. В своих мечтах она уносилась далеко-далеко, больше всего она хотела стать артисткой, поэтому в мечтах она чаще всего стояла на сцене в длинном черном облегающем фигуру платье из блестящей ткани, с длинными распущенными волосами и пела песни. В таком платье как-то выступала одна приезжая артистка. Только ее пение не понравилось. Тогда еще девочка не знала, что это была солистка оперного театра. Вернувшись домой, девочка сказала, что какие-то тетеньки противно визжали, а дяденьки ничего, можно было послушать.

А еще Аня любила красный цвет, поэтому видела на себе воображаемые ярко-красные наряды. И под свои грезы девочка незаметно засыпала.

Но утром чаще всего не давали ей поспать вдосталь. Часов в девять приходили соседские мальчишки-одноклассники, одного, спокойного и рассудительного, звали Алдаром, второго, маленького и шустрого, звали Дандаром. Они всегда и всюду ходили вместе, и Аня очень близко с ними общалась. Они целыми днями вместе играли, мальчишки и закадычные подружки Ани, Туяна и Галя. Иногда к ним присоединялись другие ребята, но основной костяк составляла эта пятерка.

Весело, с шутками позавтракав вместе с мальчишками, Аня быстро убирала со стола, выгоняла телят, если они еще оставались в стайке. Обычно мать просила соседку, тетю Жалму, и если Аня не просыпалась до девяти часов, та прибегала и выпускала телят пастись.

Затем ребята или шли к Туяне или Гале, или начинали играть сами. Сколько же интересных игр на свете, все и не переиграешь. Чаще всего играли в зоску. Почему игра так называлась, кто ее так назвал, никто не знал. Правила были очень просты, игра с мячом, довольно большого размера. Маленькие мячики не годились. Сначала надо было отбивать мяч тыльной стороной руки, затем на коленке, затем ногой и головой на количество ударов. Чем больше раз пробьешь, не уронив, тем выше пробиваешься в лидеры. Кто больше сделает, не уронив мяч, тот и победитель. Девчонки не уступали ни в чем мальчишкам, часто даже выигрывали. Иногда даже девчонки соревновались между собой, выиграв у мальчишек. Но вот беда, Аня чаще всего играла в босоножках, и буквально через месяц подошва на правой туфле неизменно отваливалась, начинала просить каши. Туфля на левой ноге оставалась, как новенькая, а на правую было жалко смотреть. Мать ворчала из-за этого, мол, не напасешься на тебя обуви, потом ездила в город и покупала новую пару босоножек, которые через месяц тоже выбрасывались. Остальные ребята играли в сандалиях или кедах, они были намного крепче, но Римма почему-то их не любила и неизменно покупала дочери босоножки, хотя знала, что и их век будет короток.

Еще одной любимой игрой ребятишек была игра в «ушки-чушки». Брали обычную крышку от бутылки из-под газировки или пива, камнем сплющивали внутреннюю сторону и получались эти самые «ушки-чушки». По ним били камнем, заставляя их переворачиваться, и, если они переворачивались, то их забирал себе счастливчик. Держали ушки в мешках, которые шили из ткани. Немудрено, что ребята буквально охотились за этими крышками. Особенно много крышек ребята собирали на всеми любимом празднике Сурхарбан, который всегда проводится летом, в самую жару, когда люди утоляют жажду, покупая и распивая газированные напитки.

Довольно излюбленной была игра, которая называлась «Шпионы и милиция». Это игра требовала много людей, начинали ее обычно уже в сумерках, когда можно было хорошо спрятаться. Ребята делились на команды, по жеребьевке решали, кому быть шпионами, кому милиционерами. Затем по команде шпионы убегали прятаться, а милиционеры, досчитав до какого-то числа, бежали искать шпионов. Игра похожа на прятки, но в прятках ищет один, а здесь одна команда разыскивает другую команду. У шпионов был свой пароль, и, когда была поймана вся банда, милиционеры их начинали пытать, пытаясь выведать пароль. Заигравшись, иногда доводили до слез шпионов, особенно первыми не выдерживали самые маленькие, выдавали пароль. Затем команды менялись.

Аня с друзьями играла иногда до полуночи, или даже до часу ночи. Родители не переживали, ведь ребята играли всегда возле дома, их крики были слышны за версту. Звать детей начинали, только когда сами собирались спать. А в деревне люди ложились поздно. Пока придут с работы, уже восемь-девять, а доярки и вовсе к одиннадцати-двенадцати ночи после дойки. Дома тоже работы невпроворот, и, пока усталые родители, зевая, выполняли вечернюю работу, ребятишки веселились на всю катушку.

Днем, чаще всего, ребятишки бегали на озеро купаться, плавали, ныряли, искали под водой бутылку, наполненную водой, прыгали с пристани, лежали на горячем песке, загорали. Иногда брали с собой перекусить, но, чаще всего, голодные-преголодные, мчались домой, чтобы быстренько забежать, нахватать того-другого и вновь бежать на улицу. Не все, конечно, могли так свободно прохлаждаться целыми днями, у кого-то были маленькие братики или сестренки, с которыми надо было нянчиться, кому-то надо было полоть огород, или еще какие другие дела ждали, но Аню и ее друзей никто пока не заставлял ничего делать по «домашности», и они вовсю веселились. Бегали целыми днями босиком, подошва становилась грубой, никакой обуви не надо. Вечером, залпом выпив большую кружку парного молока, Аня успевала выложить родителям все новости, скопившиеся за день. Поскольку родителям надо было вставать ни свет ни заря, пора было ложиться спать, Аня выпаливала новости быстрее пулеметной очереди. Родители выслушивали ее, уже зевая и засыпая на ходу.

Но всему бывает конец, лето пролетело – промчалось, как один день, Юрка вернулся домой, а Аня пошла в третий класс.

Так пролетали дни, недели, пролетел еще один учебный год. Еще одно звонкое веселое лето, и вот Аня вновь стоит перед всей школой, вся пунцовая от смущения и волнения. Ее принимают в пионеры. Как она долго ждала этого дня, как завидовала старшим товарищам, когда им повязывали на шею ярко-алый галстук и значок пионера. И так же, как и тогда, когда принимали в октябрята, Аня наизусть выучила все слова клятвы пионера.

Даже ночью, когда не удавалось уснуть, Аня шептала слова клятвы, повторяя их вновь и вновь: «Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь горячо любить и беречь свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза».

Иногда, забываясь, Аня представляла, как уже стоит на линейке и дает клятву, и начинала говорить уже в голос. И тут просыпалась мама и недовольным сонным голосом говорила:

– Аня, ты уснешь, наконец, или нет? Спать не даешь. Спи, говорю.

И Аня испуганно замолкала, а затем, незаметно для себя, засыпала.

Но вот наступил торжественный день. В этот волнительный день мама даже отпросилась с работы, так как Аня очень просила ее прийти в школу и поддержать.

Нарядная, с огромным белым бантом на голове, Аня гордо пошла в школу, взяв за руку маму. Знакомые, которые встречались по дороге, расспросив, куда это они направляются, тепло улыбались и поздравляли Аню. Наверное, каждый вспоминал, как сам вступал когда-то в ряды пионеров, как волновался. Некоторые даже пускались в воспоминания, но стоять и ждать было некогда, поэтому, торопливо попрощавшись, они продолжали свой путь.

Торжественная линейка, горны, барабаны, знамя школы, слова клятвы, все это Аня запомнила на всю жизнь, как самый яркий день в ее жизни. Она твердо отчеканила со всеми одноклассниками слова клятвы, и через несколько мгновений заполыхал, заалел на ее шее заветный пионерский галстук, а на груди засиял значок со словами: “Будь готов!”

Аня была счастлива, и не просто счастлива, ее просто распирало от гордости. Вот она и пионерка!!!

19 мая – праздник всех пионеров, Аня тоже ждала с нетерпением. Она знала от старших товарищей, что праздник проходит не в школе, а на специально отведенной площадке у самого леса, где протекала веселая речушка. Ей всегда не терпелось пойти на этот праздник.

Девятнадцатого мая день выдался солнечным, теплым, и у всех ребят было веселое, праздничное настроение.

Построившись в колонну, ребята направились к лесу. Там ребята должны были принять участие в конкурсе маршевой подготовки, участвовать в разных соревнованиях.

Речевку начали учить еще загодя. Выучили слова, учились ходить строем, нога в ногу, и при этом громко выкрикивать слова речевки:

Раз – два.

Три – четыре!

Три – четыре

Раз – два!

Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд.

Кто устал?

Не уставать!

Кто отстал?

Не отставать,

Настроение на пять,

Все законы выполнять

Песню-ю запе-е-вай.

Некоторые никак не могли приноровиться, сбивались, путали слова, и Аня, командир отряда, недовольно хмурила брови. А учительница, молодая, красивая, Елена Баировна, ласково журила:

– Ребята, постарайтесь не сбиваться, слушайте команду.

Когда пришли на место, все отряды начали располагаться. Разбили костры, повесили закопченный котелок для чая, ведро для супа, и принялись вынимать из сумок свои запасы, кто что принес. И вот уже весело свистит чайник с чаем, а суп, сваренный из мяса нескольких сортов, принесенных ребятами, источает неповторимый аромат, дразня проголодавшихся ребятишек.

Что может быть вкуснее еды, приготовленной на костре, всегда говорили взрослые, а Аня сейчас только поняла, как они были правы. Суп был отменный, жирный, припахивающий дымком от костра. Хотелось хлебать и хлебать, но уже не лезет, уже живот стал тугой, как мячик, а глаза все не могут наесться.

После обеда начались конкурсы. Отряд под командованием Ани успешно справился с речевкой, никто не сбился, все звонко и задорно отвечали на вопросы командира. А песню спели на одном дыхании:

–Взвейтесь кострами, синие ночи,

Мы – пионеры, дети рабочих.

Близится эра светлых годов,

Клич пионера: “Всегда будь готов!”

Елена Баировна стояла счастливая, потому что видела, как директор школы, Цырен Иванович, одобрительно качал головой во время выступления Анниного класса.

Затем начались соревнования, все, кто мог, приняли участие в разных видах соревнований.

Вечером Аня с друзьями, усталые, но веселые, полные впечатлений, шли гурьбой домой, а счастливая Анечка крепко прижимала к груди грамоту за первое место в конкурсе речевок, а также две грамоты, которые завоевала Аня в личном первенстве, кинув дальше всех мяч в соревнованиях по метанию мяча и прыгнув дальше всех в соревнованиях по прыжкам в длину. Девочка была счастлива, ведь не только она заняла первые места, но и весь ее дружный веселый класс тоже стал победителем.

Домой Аня влетела буквально на крыльях. Ее радость усилилась вдвойне, когда она увидела, какие гости к ним приехали. Бабушка, дедушка, любимый дядя Доржо и двое его сыновей, мальчишек-близнецов, Баир и Баин. Аня радостно взвизгнула и бросилась обнимать все поочередно. Она их так любила, всех-всех, и так ей было хорошо, что она невольно воскликнула:

– Какой хороший день, какой счастливый день!!!

Все, глядя на веселую и раскрасневшуюся Анечку, невольно рассмеялись, у всех еще больше поднялось настроение, начали шутить, шумно поздравили Аню за ее награды, а Баин и Баир кинулись обнимать Анечку. Аня давно знала, что дядя Доржо – не родной ей дядя, но никогда не считала это таким на самом деле. Да они роднее всех родных, ее дядечка и братики. Она их любила также, как и родителей, Юрку, бабушек и дедушку.

Увидев, как близнецы льнут к сестре, неловко сполз с колен матери пузан Юрка, подошел к сестре и недовольно бурча, начал отталкивать братьев, как бы говоря, что это его сестра. В свои четыре года Юрка еще плохо говорил, в отличие от своих братьев, которые были чуть старше его, поэтому у него получилось только сказать:

– Уйи, эя ая Ая, – что означало, – уйди, это моя Аня.

Но близнецы, всегда стойко державшиеся друг за друга, не захотели сдаваться и общими усилиями вытеснили братика.

Взрослые с интересом смотрели и ожидали, что же дальше будет.

Юрка, поневоле уступив братьям, минуту стоял и смотрел на них исподлобья, затем, что-то решив, побежал в комнату и принес автомат, который ему подарили сами же братья.

– Тра-та-та, тра-та-та, – пустил автоматную очередь мальчик, целясь в братьев. И тут мальчишки, а мальчишки есть мальчишки, мгновенно позабыв, с чего все началось, начали картинно падать, изображая подстреленных солдат:

– Ох, убили, спасай, братик, – вскричал Баин, и, взявшись за грудь, упал навзничь. Видимо, ему выстрелили в сердце.

На крик брата Баир, который тоже лежал, изображая ранение в ногу, пополз по направлению к брату, крича:

– Держись, братик, я иду, держись.

Но, приблизившись к брату, он положил голову на грудь брата и затих, изображая мертвого.

А в это время Юрка, нисколько не обращая внимания на спектакль, устроенным им же самим и умело подхваченный братьями, уже взгромоздился на колени сестры и сидел с довольным-предовольным видом.

В доме стоял такой хохот, что казалось, целый товарняк проносится мимо дома. Хохотали до слез, до боли в животе, смешливый дядя Доржо даже упал на диван и кричал:

– Ох, артисты, ох, уморили.

Смеялась даже бабушка Дыжид, которая сидела, по обыкновению, чем-то недовольная.

И тут мама, которая тоже смеялась вместе со всеми, сидя за столом, вдруг вскрикнула:

– Упаай, буузы, время давно закончилось, перевариваются.

С этими словами она подскочила, как-то резко взмахнула рукой и задела рукой хлебницу с тонко нарезанным кусочками хлеба. Та взлетела высоко в воздух, к потолку, перевернулась, весь хлеб посыпался на голову папы, который сидел рядом, и, вдобавок, пустая берестяная хлебница ловко опустилась ему на голову, как шапка.

Что уж и говорить, хохот грянул еще сильнее, взрослые просто сгибались от смеха, слезы так и катились из глаз, дети показывали пальцами и кричали:

– Шляпа, вот так шляпа.

Римма подскочила было к мужу, но Миша, снимая хлебницу с головы, лишь смог простонать:

– Буузы, буузы.

Римма поняла и ринулась на кухню. Вслед побежали обе бабушки, и все трое захлопотали, вытаскивая горячие, сочные, ароматные буузы, наливая густой зеленый чай, а остальные еще долго смеялись и убирались в гостиной. Естественно, малыши успели забыть, из-за чего все началось, все трое мирно сели за детский столик. Аня, как взрослая, уже занимала место за общим столом, что ей очень нравилось.

Тут появились женщины с большими тарелками в руках, в которых благоухали вкуснейшие в мире буузы, и все дружно принялись за трапезу.

…Прошло два года, на улице стояло жаркое лето. Этим летом Анечке пришлось нянчиться с тремя братиками, так как дядя Доржо уехал в командировку в Красноярск на три-четыре месяца, и оставить мальчишек было не с кем. Дядя и раньше часто ездил в командировки, но мальчишки всегда оставались на попечении бабушки и дедушки, но нынче бабушка начала часто прихварывать. Дедушка был очень обеспокоен состоянием ее здоровья, да и Римма тоже, поэтому решили бабушку не беспокоить, пусть она подлечится хорошенько, съездит на курорт, попьет аршан, наберется сил.

Поэтому сорванцы, Баир и Баин, были командированы в деревню к дяде Мише и тете Римме. Аня была искренне рада их приезду и нисколько не огорчалась, так как она очень любила их, да и Юрке в компании братьев было бы намного интереснее.

Жизнь с их приездом забурлила, ведь оба были непоседы, вечно лазили везде, куда надо и не надо. Избалованный, нежный Юрка уже не стоял целыми днями над душой матери или сестры, играл с братьями, бегал, носился по улице, и очень скоро из холеного, полненького мальчика превратился в худого, загорелого сорванца. А Баир и Баин, несмотря на то, что жили в городе, были выносливыми, крепкими мальчишками, гораздыми на выдумки. Каждый день они вытворяли что-нибудь новенькое. Нельзя было предсказать, на что они пойдут сегодня.

Римма, которая всегда опасалась за сына, в первое время очень тревожилась за него. Никогда не выходивший дальше ворот один, теперь мог убежать на речку, в лес, на горку.

Как-то утром, потеряв мальчишек из виду, Римма оббегала чуть ли не с полдеревни, чуть с ума не сошла. Ани как раз дома не было, она уехала на пару дней погостить к дедушке в город. Римма в панике носилась по улицам, спрашивая у всех, не видали ли они мальчишек, но все без толку. Соседи тоже встревожились, мало ли что, подключились к поискам. Прошло часа два, поиски не увенчались успехом, и Римма уже начала потихоньку всхлипывать, как вдруг увидела грузовик мужа, который быстро направлялся к дому. Каково же было удивление всех собравшихся, когда они увидели в кабине машины потерявшихся мальчишек. Римма рассердилась, ничего себе шуточки, я тут ищу бегаю, а он их катает. Мог бы и предупредить. Поэтому, как только грузовик остановился, она резко подскочила к кабине, открыла дверь, готовая разразиться скандалом, но удивленно замолчала.

Все трое сидели с виноватым лицом, у Юрки на лице даже были следы слез, видать, плакал. Миша тоже не выглядел радостным и веселым, как обычно бывало, когда он катал ребятню.

– Что случилось? Где они были? – спросила Римма.

– Где были, где были, – неожиданно зло сказал Миша, – сидишь дома и дальше своего носа ничего не видишь. Рейс мне сорвали, и вообще могли погибнуть.

– Да что ты говоришь, ничего не понимаю, – ничего не соображая, спросила женщина, а потом неожиданно рассердилась и набросилась на мужа, – да говори уж, что случилось?

И тот, немного успокоившись, начал:

– Дали мне путевку в город, но сначала надо было Барановых на летнее кочевье перевезти. Это же по дороге. Ну, подъехал, там уже все готово, весь скарб собран, ждут, значит, меня. Начали, значит, грузиться, закидывать узлы, баулы. И тут вскрик детский, потом еще. Мы с Батором аж оцепенели на месте, думаем, что такое. И тут я начал соображать, залез наверх, смотрю, а там наши три гаврика сидят, глазенки испуганные, Баинка…или Баирка ли, ну, короче, кто-то из них за голову держится, видать, прилетел баул на голову. Я как их увидел, у меня аж ноги подкосились от страха. Там же у них и железные кровати, и самовар, и много чего другого, тяжелого и железного. А если б спинка кровати на них упала? Или еще что-нибудь тяжелое?

При этих словах Римма невольно вздрогнула, а соседи охнули. Римма строго посмотрела на мальчишек, те так и сжались под взглядом взрослых. Юрка уже открыл рот, приготовился зареветь, но мать прикрикнула на него:

– Ну-ка, не реветь!

Юрка с удивлением застыл с открытым ртом, ведь мама никогда раньше его не ругала.

– Вылезайте из машины, сейчас у меня получите.

Мальчишки слезли и подошли к Мише.

– Рассказывайте по порядку, что, где и как?

Юрка трусливо молчал, молчал и Баинка. Лишь Баирка чуть подался вперед и сказал:

– Мы в город хотели съездить, домой. А дядя Миша вчера говорил, что поедет в город.

– Мы к папе хотим, мы соскучились, а ты, тетя, говорила, чтобы гостинцев завез и Аню забрал, – сказал Баин.

– Аня же поехала к дедушке с бабушкой, мы тоже хотим, – подал голос и Юра.

– И поэтому вы решили залезть на грузовик? – спросила Римма.

– Да.

– Так когда же вы успели-то? – удивился Миша, – я и домой-то на пару минут заезжал.

– А пока ты в туалете сидел, папка, мы и залезли, – заговорил осмелевший Юрка. Он уже понял, что буря утихает, взбучки не будет. – А ты же долго сидишь там, куришь, газеты читаешь, вот мы и успели.

Все невольно засмеялись, так смешно прозвучали слова Юрки.

А Баир добавил:

– Мы хотели суприз устроить, дядя только гостинцы вытаскивает, а тут мы…

– Я вам дам сюрприз, а ну марш домой, быстро, – прикрикнула Римма.

Мальчишки не заставили себя упрашивать, помчались домой.

– Ну теперь без осмотра машины не буду никуда выезжать. Я б и на самом деле их бы в город увез. А если ГАИ остановила? Без прав бы остался. Ну ладно, надо ехать, я и так опоздал по милости мальчишек.

С этими словами Миша быстро сел в кабину, завел мотор и, открыв окно, крикнул:

– А смелые все-таки близнецы, да? Наш бы ни за что не додумался. Настоящие мужики растут. Так что ты их там не очень, хорошо?

Михаил уехал, а Римма направилась к дому. Шагала она тихо, походка у нее всегда была легкой и неслышной, и поэтому мальчишки не услышали ее шагов.

– Да, задаст нам тетя Римма, наверно, кушать не даст, – сказал Баин.

– Нее, мамка добрая, она нас немного поругает, – сказал Юрка.

– Ох, как кушать хочется, мочи нет, – застонал Баирка, не страдающий отсутствием аппетита. – Ой, тетя идет.

– Мама, ты сначала накорми нас, пожалуйста, а потом ругай, хорошо? – с порога сказал ей Юрка. – И сильно не ругай, пожалуйста.

Римме стало смешно, но она сдержала себя и строго сказала:

– Быстро мыть руки и за стол.

А тем того и надо, быстро сбегали к рукомойнику и прибежали обратно, чистенькие, румяные.

Римма с утра нажарила блинов, подала их со сметаной и прошлогодним малиновым вареньем. Урожай малины в том году был небывалый, и все запаслись на целый год. Налила ребятам сладкого киселя, и мальчишки начали уписывать вкуснятину. Гора блинов быстро растаяла. Лица мальчишек стали масляными и сладкими, кое-кто успел посадить красное пятно от варенья на майке. Пыхтя и отдуваясь, ребята пошли умываться. Умывшись, мальчишки зашли в дом. А дома прохладно, темно, летом ставни не открываются, поэтому, даже если на улице и жара, дома всегда прохладно и нет мух.

Через несколько минут Римма заглянула в детскую и увидела, что мальчишки сладко спят.

– Ну, конечно, встали ни свет ни заря, все боялись отстать от Миши. А теперь их разморило от жары и вкусной еды, пусть поспят.

Римма тоже прошла к себе в комнату, прилегла. Утренние дела были закончены, теперь можно и вздремнуть пару часиков перед вечерней работой.

Но почему-то не спалось. Вспомнилась мама близнецов, ее покойная невестка Оля. Сколько лет уже прошло, почти пять лет, а боль не утихает.

Ольга, хрупкая, невысокая, скромная девушка, появилась в их семье, как божий посланник. Всегда улыбчивая, нежная, немногословная, она сразу пришлась по нраву всей семье. Им было всего по восемнадцать лет, когда они встретились с Доржо, встречались всего три месяца и решили пожениться. Родители, немного шокированные такой скоростью, тем не менее не стали перечить. А когда Оля переехала к ним, все сомнения исчезли напрочь. Она была такая милая, скромная, очень трудолюбивая, ни минуты не сидела без дела, все так и спорилось у нее в руках, все она умела: и шить, и вязать, и готовить. Была Оля в семье единственной дочкой одинокой матери, мать родила ее, когда ей было сорок пять лет, воспитала хоть и в любви, но всему ее научила. После родов ее мать стала часто болеть и поэтому всегда говорила:

– Я могу уйти в любой момент, и надо, чтобы ты все умела, доча. Я слишком поздно тебя родила, боюсь, не успею тебя поставить на ноги. Ведь недаром же говорят: «Поздний ребенок – ранняя сирота». Хочу, чтобы ты все умела, любое ремесло всегда пригодится в жизни. Да и замуж когда выйдешь, и мужу, и родственникам мужа будет приятно видеть невестку, которая все умеет и не боится никакой работы.

Мать Ольги была умной женщиной, очень справедливой, в селе все ее уважали, и когда год назад она умерла, все село пришло проводить ее в последний путь.

Оля всю жизнь прожила в деревне, по деревенской привычке уважительно относилась ко всем, здоровалась со всеми в доме, хотя некоторые и посматривали на нее удивленно, вот, мол, деревня приехала. Но вскоре даже соседи полюбили Ольгу за ее кроткий нрав. Ей удалось подружиться даже с бабкой Ирой, старой каргой, как звал ее за глаза весь дом, и даже ее родные дети. Они очень быстро съехали с родного дома, оставив мать одну. Правда, навещали регулярно, но ничего хорошего никогда от матери не слышали, чаще всего та их выгоняла. Вот даже с нею Оле удалось подружиться, как-то предложив помочь донести ее сумки. К удивлению очевидцев, карга не накричала на девушку, позволила помочь. С тех пор Оля часто заходила к ней в гости, приносила продукты из магазина и еще брала у нее книги.

Оля очень любила читать, читала запоем; книги, которые были дома у мужа, она буквально проглотила за считанные месяцы. А у бабки Иры была отменная библиотека, та собирала ее годами. Муж бабы Иры много лет работал директором книжного магазина, поэтому у них можно было найти редкие книги, которые никогда не появлялись на прилавках книжных магазинов. Энциклопедии, классическая литература, художественная, и много-много другого, …у Оли просто разбегались глаза. После занятий или в выходные, когда заканчивались домашние дела, она бежала к соседке. Она не только брала у той книги, но и успевала мимоходом прибраться, хотя баба Ира и возражала.

– Да я мигом, тут же немного, я сейчас, – говорила Оля, а сама проворно вытирала пыль, подметала и мыла полы в комнатах. А в кухне у старушки всегда был порядок, поэтому после уборки чаще всего пили чай.

Когда Оля забеременела, все отстранили ее от всяких дел по дому. Муж, свекровь и свекр готовы были пылинки с нее сдувать. На консультацию ее всегда возили на машине, либо Доржо, либо Юрий Будаевич, всякими правдами-неправдами отпрашиваясь с работы. Оле было неудобно, она много раз говорила, что может спокойно добраться на трамвае или на маршрутном такси. Но никто не хотел ее слушать. Глядя на невестку, маленькую, хрупкую, с большим животом, Эмма Сергеевна очень ее жалела. А когда врач сказал, что прослушиваются два сердцебиения, что, вполне возможно, у невестки двойня, Эмма Сергеевна только всплеснула руками.

– Как же она доносит двоих, сама еще совсем девочка, как бы худа не было.

Юрий Будаевич цыкнул на нее:

– Что ты говоришь, все будет хорошо.

А у самого в голосе слышалась тревога.

Тревога оказалась не напрасной, к шести месяцам у Оли стали сильно отекать ноги, она еле-еле передвигалась по квартире, живот стал большим и, казалось, тянет ее вниз, так что Оля всегда ходила, наклонившись вперед. Доржо, глядя на любимую, не мог найти себе места.

– Лучше бы мы повременили, пока она не окрепла, года два-три, – как-то вырвалось у него за чаем.

Ольги дома тогда не было, она в очередной раз лежала в больнице на сохранении. Начали болеть почки, гемоглобин упал, поэтому ее срочно госпитализировали. Доржо целыми сетками таскал в больницу яблоки, гранаты, достал все необходимые лекарства, но Оле лучше не становилось. И вот когда срок дошел до семи месяцев, решено было ее кесарить.

Все с утра не могли найти себе места. Римма, которая тоже была на сносях, не приехала, Доржо с родителями и зятем Михаилом поехали в больницу. На лестничной площадке им встретилась баба Ира, которая поинтересовалась здоровьем Оли.

– Неважно себя чувствует Оленька, – неожиданно заплакала Эмма Сергеевна, которая не спала ночами, переживая и за невестку, и за дочку. – Сегодня кесарить будут, врачи сказали, семь месяцев есть, так что большая вероятность, что ребенок или дети, выживут.

– Нда, будем надеяться. Бедная девочка. А к ламе ходили? Молились? – неожиданно спросила старуха.

Все невольно смешались, отвели взгляд.

– Ладно, все понятно, – поспешно сказала соседка, торопливо попрощалась и пошла к себе.

Все направились к машине и вскоре были у больницы. К Оле их не пустили, сказав, что готовят к операции. И потянулись мучительные часы ожидания. Все вчетвером больше молчали, лишь изредка обмениваясь репликами. И каково же было их удивление, когда неожиданно из-за угла появилась баба Ира, которая с торжественным лицом прошла мимо них и зашла в ординаторскую. Все медработники здоровались с нею, чувствовалось, что здесь ее знают. Родители, конечно, знали, что Ирина Андреевна всю жизнь проработала в роддоме акушеркой, поэтому их ничто не удивило, в отличие от молодых. Через пару минут баба Ира вышла в белом халате и направилась в сторону, где находилась операционная. Она пробыла там недолго, вернулась и присела рядом. От нее приятно пахло какими-то травами, скорее всего благовонием, догадались родители.

– Уфф, успела, – довольно сказала баба Ира. – Я была у ламы, он сказал, что все очень плохо, но если успеть прочитать молитву на благополучное разрешение от бремени, а потом до операции обмыть аршаном и окурить благовониями, все должно быть хорошо.

Огорченные родственники не стали придавать большого значения словам старухи, они по-прежнему не верили в бога, никогда не ходили ни к ламам, ни к шаманам, которые только начали появляться тогда.

Через некоторое время вышел врач и сказал, что все окончилось благополучно.

– Поздравляю, у вас близнецы, два мальчика.

Доржо, услышав такую хорошую новость, потерял дар речи. Все дружно бросились его поздравлять, позабыв об Ольге.

– А как Ольга? – вдруг громко спросила Ирина Андреевна.

Всем стало неловко, все враз умолкли и повернулись к врачу.

– С роженицей все в порядке. Конечно, она пролежит у нас не одну неделю, пока сама не восстановится, и новорожденные тоже. Но жизни ничего не угрожает. А теперь идите домой, все равно она будет спать.

…Олю с малышами выписали лишь через месяц. Доржо, родители, истомившиеся ожиданием, поднялись ни свет ни заря и задолго до выписки были уже в больнице. Приехала и Римма, которая тоже хотела встретить невестку и племянников, и Аня с папой. В руках у женщин цветы, купленные втридорога в киоске, Доржо держит пакет с дефицитными продуктами, предназначенными для медиков. В пакете шампанское, белое вино, коробки шоколада и даже полукопченая колбаса. И вот наконец показалась Оля, за нею акушерки с малышами на руках. Оба завернуты в одинаковые одеяльца с синими бантами, с таким трудом добытым дедушкой. Встреча была бурной, все наперебой поздравляли молодых родителей, желали счастья. Распили бутылку шампанского тут же, на крыльце, съели коробку шоколадных конфет. Пакет с продуктами Доржо торжественно вручил врачу, затем все поехали домой. Красный от волнения Доржо держал на руках одного малыша и все пытался заглянуть под одеяло. Второй малыш был на руках у дедушки, и женщины, мама и бабушка, всю дорогу не отводили от них глаз, переживая за малышей. Миша, Римма и Аня ехали следом.

Что и говорить, с рождением близнецов жизнь круто переменилась в семье. Всюду можно было наткнуться на пеленки, распашонки, подгузники покупались пачками за раз по десять штук (вместо подгузников использовали женские гигиенические прокладки), бутылочки, соски-пустышки. Словом, все вертелось вокруг малышей, которым дали имена Баир и Баин. Баир был беспокойным, больше бодрствовал, и поэтому требовал к себе больше внимания, нежели Баин, который спокойно спал от кормления до кормления. Молока у Оли было много, груди стали большими, «как у дойной коровы», шутил Доржо. Ночью дети спали спокойно, оба по шесть-семь часов, и Оленьке удавалось отдохнуть за ночь. Днем с нею непрерывно была Эмма Сергеевна, которая ушла с работы, чтобы помогать невестке. Жили они дружно, Эмма Сергеевна, помня, как несладко живется родной дочери Римме со свекровью, всегда старалась быть хорошей матерью Оле. Никогда ее не корила, всегда вставала на ее сторону, если возникали спорные моменты. И за это ей глубоко благодарны были не только Оля, которой Эмма Сергеевна заменила родную мать, но и Доржо.

– Мама, если бы ты только знала, как я тебя люблю, – вырвалось как-то у него после того, как мать отругала его за то, что он не выполнил просьбу жены, забыл купить витамины. – Спасибо тебе за Оленьку, спасибо огромное.

Так, спокойно и размеренно, протекала жизнь, мужчины работали, зарабатывали деньги, женщины ухаживали за малышами.

Примерно через год с небольшим после рождения близнецов первой тревогу почувствовала Эмма Сергеевна. Уж очень похудела невестка, одни глаза остались на ее лице. Поначалу все приписывали кормлению детей, ведь малыши кормились материнским молоком до года, почти без прикорма. Молока хватало, дети росли здоровые, крепкие. Но вот прошло два месяца, как Оля перестала кормить детей грудью, но все никак не могла набрать вес. Она не только не набирала, а наоборот, худела все больше и больше. Затем у нее пропал аппетит, ела совсем мало.

– Что-то неладное с доченькой, – как-то сказала мужу Эмма Сергеевна, – ничего не ест, похудела, все чаще ее в сон клонит, обессилела она.

– Да. Я тоже заметил, что она ничего не ест, – ответил муж, – может, нам ее по путевке отправить куда-нибудь отдохнуть, развеяться, вместе с Доржо, а я возьму отпуск и помогу тебе с малышами.

– Какая хорошая мысль, дорогой, – заулыбалась Эмма Сергеевна, – завтра же позвоню Доре, она поможет.

Уже через несколько дней у них на руках были путевки на курорт. Молодые, услышав, что родители устраивают им отдых, были очень довольны. Правда, они были немного смущены, мол, вам, старикам отдохнуть надо от нас, а тут вы нас отправляете.

– Может, вы поедете, а мы останемся с детьми, – предложил Доржо.

– Нет, мы еще успеем наездиться, поезжайте.

– А что скажет Римма, – смущенно спросила Оля, – она не будет недовольна?

– Да ты что, как ты можешь думать такое на Римму, – вступился за сестру Доржо, – она ничего плохого не подумает и не скажет.

И правда, Римма с воодушевлением поддержала родителей за такое хорошее решение, и в назначенный день, крепко расцеловав малышей, молодые поехали отдыхать.

Оставшись с внуками, старики не скучали, некогда было скучать. Прогулки, стирка, уборка, готовка, дни пролетали незаметно. Доржо и Оля должны были вернуться через месяц, путевка рассчитана на двадцать один день плюс дорога.

Но неожиданно через две недели в квартире рано утром раздался звонок. Недоумевая, кто может звонить в такую рань, Юрий Будаевич поспешил поднять трубку. Звонил Доржо.

– Здравствуй, папа. Мы возвращаемся, Оле плохо. Будем дома сегодня, прилетим в 19.00. Все объясню по приезде.

Юрий Будаевич, задумавшись, что же произошло с невесткой, стоял с трубкой в руках, из которой шли противные гудки, пока к нему не подошла жена.

– Кто звонил? Что случилось? – спросила она, отняв трубку и положив ее на место. Взглянув на лицо мужа, она спросила уже с тревогой в голосе:

– Да что же все-таки случилось?

– Звонил Доржо, сказал, они прилетают сегодня, Оле стало плохо.

– Господи, что же случилось? Бурхан, защити нашу Оленьку, – зашептала Эмма Сергеевна, не замечая, что обращается к богу, в которого никогда не верила.

– Значит так, ждем их, Римме пока ничего не говорим, а то у нее молоко пропадет от расстройства. (Римма родила недавно мальчика, кормила его грудью.) Вечером я буду их встречать, а ты побудешь с малышами.

До вечера супруги не могли найти себя места, гадали, что же произошло. У Эммы Сергеевны все валилось из рук, даже кашу не смогла сварить нормально, все комками. Малыши не стали ее есть, выплевывали, сердились и плакали. Пришлось варить ее снова.

…Вечером взволнованный Юрий Будаевич стоял в аэропорту, встречая детей.

– Это я виноват, болван, придумал эту поездку, – ругал себя он, – наверно, дорогу плохо перенесла или климат не подошел, вот я старый дурень, заставил мучиться бедную девочку.

Краем глаза он увидел, что подъехала «Скорая помощь», из которой вышли двое, женщина-бурятка, по-видимому, врач и молодой русский парнишка. Шофер тоже вышел из машины, вдвоем с парнем выкатили носилки и стали ждать.

Всего ожидал Юрий Будаевич, но только не этого. Олю вынесли на носилках, она лежала белая-белая, даже казалось, что она мертва. Рядом с не менее белым лицом шел Доржо. Врач, увидев Олю, что-то сказала, ребята рванулись вперед, переложили Ольгу на каталку и поместили в машину.

– Доржо, что такое? – только и успел спросить сына отец, как он крепко обнял отца и сел в машину «Скорой помощи».

Юрий Будаевич двинулся следом. Он был ошеломлен, ведь совсем недавно Оля чувствовала себя намного лучше, а тут помертвела вся.

После, услышав страшный диагноз «рак желудка», который поставили сначала курортные врачи, который подтвердили и местные врачи, жизнь как будто остановилась для всех.

– Как, за что ей такое? Ведь она никому не сделала ничего плохого? Это же ангел, а не человек, – плакала Эмма Сергеевна, уложив малышей спать. Мужчины были на работе, и она одна целыми днями не осушала глаз.

Доржо враз как-то осунулся, похудел, все свободное время проводил возле жены в больнице. Каждый раз он замечал, что жене все хуже и хуже. Лекарства помогали все меньше и меньше, операция тоже не принесла облегчения. Лекарства доставали любыми путями, за них платили бешеные деньги, они поддерживали ее на какое-то время, затем все начиналось сначала. Но тем не менее хороший уход, сильные лекарства помогли Оле продержаться несколько месяцев. Когда мальчишкам исполнилось два года, Олю уже окончательно выписали из больницы.

– Я сожалею, но уже ничем мы не можем ей помочь. Пусть последние дни проведет дома, рядом с вами, детьми, – избегая его взгляда сказал врач, который лечил Олю. – К сожалению, медицина еще бессильна перед этим заболеванием.

Когда Доржо сказал Ольге, что ее выписывают домой, ненадолго, чтобы отдохнула от уколов, Оля сразу все поняла. За несколько месяцев, проведенных в больнице, она уже знала, в каких случаях отправляют домой. Но она сделала вид, что поверила мужу, и, несмотря на сильную боль, раздиравшую ее, она смогла быть веселой и бодрой при встрече с детьми и родителями.

Ей отвели отдельную, самую большую и уютную комнату. Рядом поставили кровать для Доржо. Он взял отпуск на работе и сутками находился возле угасающей с каждым днем любимой. Мальчишки сильно не тревожили маму, за время пребывания мамы в больнице они успели ее позабыть, хотя Доржо и старался как можно чаще возить их к матери.

– Может, оно и к лучшему, – думал он. – Не будут так переживать, когда ее не станет.

При этой мысли на Доржо накатили рыдания, которых он не смог сдержать. Он вышел из комнаты на балкон и там дал волю слезам. Вышедший за ним следом отец тоже не мог сдержать рыданий, видя, как убивается сын. Ему и самому было до слез жалко невестку, этого солнечного доброго человечка, которая в жизни и мухи не обидела. Оба обнялись, и у сына вырвался стон:

– Почему, пап? Почему она? Она же не жила еще нисколько? Почему все так несправедливо? Почему не я заболел? Ведь Оленька так нужна мальчишкам, как они будут без нее, без мамы?

Юрий Будаевич обнимал сына, слезы текли по лицу, сказать ему было нечего. Он и сам не раз себя спрашивал, почему не он, уже достаточно поживший человек, почему эта маленькая девочка обречена на смерть?

Эмма Сергеевна, выглянув на балкон, все поняла и не стала мешать. Она прошла на кухню, заварила успокаивающий чай, приняла таблетку. Никогда не принимавшие никаких таблеток, в последнее время все начали принимать успокоительное и снотворное, так как без них было не уснуть.

Конец наступил через три недели. Мальчишек за неделю до этого отправили в деревню, к Михаилу. Ольга сама попросила их увезти из дома.

– Я не хочу, чтобы они видели меня мертвой, не хочу, чтобы они были здесь, когда смерть придет за мной. Пускай играют, бегают, они не должны видеть горя, слез, они же ведь еще такие маленькие, – еле слышно, с перерывами, отдыхая, тихо сказала Оля всем родным, попросив их собраться всем вместе. Я чувствую, осталось совсем немного, может сегодня, может завтра, пусть их не будет здесь.

Затем, помолчав, набираясь сил, сказала:

– Я счастлива, что была твоей женой, что попала к вам в семью. Мама, папа, мой милый Доржо, я вас очень-очень люблю и всех остальных тоже. Спасибо за ласку, за добро. Спасииибо…

И тут голос у нее сорвался, и Оля заплакала, горько и безнадежно, слезы ручьем покатились из ее глаз.

– Если б вы только знали, как я хочу жить, я ооочень хочу жить, – еле слышно прошептала Оля сквозь слезы.

Тут зарыдала мать, отец, не в силах вынести всего, выскочил на балкон и начал курить одну сигарету за другой. А Доржо опустился на колени перед кроватью жены, взял ее за руку, худую, обескровленную руку, которая казалось рукой маленького ребенка, а не взрослой женщины, положил голову рядом с головой жены и застыл.

В тот же день мальчишек увезли в деревню Миша и Римма, которые приехали попрощаться с любимой невесткой. Слезы, слезы, казалось, им не было конца. Узнав, что Ольге стало хуже, начали наведываться друзья и соседи. Баба Ира, с которой Оля очень сдружилась, пришла последней.

– Никак не могла заставить себя прийти к Ольге, – сказала скорбно женщина, – хотела, чтобы она осталась у меня в памяти здоровой. Я знаю, как она сейчас выглядит, у меня мама умерла от рака матки, на моих руках, одна кожа да кости остались, помню. Но я пойду к ней, она хочет меня видеть, она сегодня пришла ко мне во сне и позвала, сказала, что что-то хочет мне сказать.

С этими словами бабушка прошла в комнату к Ольге. Она пробыла минут пятнадцать, вышла, еле передвигая ногами, дошла до кухни, села на стул и разразилась плачем. Все соседи с удивлением смотрели на старуху, которую считали «железной», так как никто никогда не видел ее слезы.

– Девочка, бедная девочка, как жестока судьба к тебе, – плакала женщина. Глядя на нее, заплакали и остальные соседки.

Оленька умерла через три дня. Она давно перестала принимать пищу, в последние дни даже не могла пить. Говорить она больше не могла, не было сил, и просто смотрела на входящих огромными черными глазами, полными муки и боли. Потом она впала в беспамятство, никого не узнавала, а в последнюю ночь, когда уже все знали, что смерть рядом, и сидели возле ее кровати, она внезапно очнулась, еле слышно позвала мужа:

– Доржо!

Доржо тут же подскочил к ней, взял за руку. Оля вдруг улыбнулась, улыбка осветила ее исхудавшее, изможденное лицо, и прошептала:

– Спасибо, любимый, – глубоко-глубоко вздохнула и вытянулась.

…Вся семья очень тяжело перенесла эту утрату. Ушел из жизни светлый человечек, который всегда всем желал счастья, ушел на заре жизни, ей бы жить и жить. Но, уходя, она оставила глубокий след на этой земле: светлые теплые воспоминания о ней и, самое главное, мальчишек Баира и Баина.

Надо было жить, жить ради мальчиков, достойно их воспитать, поставить на ноги.

Доржо, убитый горем, ни на минуту не оставался один, всегда рядом был кто-то из друзей, родных и все наперебой твердили, что надо держаться, держаться ради мальчишек, потому что он у них один остался. Только ночью его оставляли в покое, и то, как только он вставал с постели, чтобы попить воды или покурить, рядом неизменно оказывались или мать или отец, которые тоже вышли по нужде и будто бы невзначай столкнулись. Доржо прекрасно все понимал, но не сердился на родителей. Они ведь беспокоятся о нем, они всегда любили его, как родного сына, так же горячо полюбили и Ольгу, его жену, поэтому он был только благодарен им до глубины души. Мальчишки по-прежнему оставались в деревне, было решено, что на похороны их не привезут, с ними останется Римма, которая чувствовала себя неважно.

Лежа в постели, Доржо вспоминал Ольгу, их знакомство, свадьбу, рождение мальчишек. И иной раз ему казалось, что Ольга заходит в комнату, садится рядом с ним и молчит. Он ощущал это так явственно, что даже вставал и включал свет, чтобы удостовериться, что она здесь, в этой комнате. Но, увы, никого, конечно же, не было, и он ложился и снова начинал вспоминать ее. А когда он засыпал, он несколько раз чувствовал, как она приходит и ложится рядом. Он всегда просыпался весь в поту и потом долго не мог уснуть.

А однажды ночью он очнулся будто от толчка. Он ясно услышал, как открылась дверь и вошла Оля. Он слышал стук ее каблучков, вот она прошла по комнате к окну, постояла, потом каблучки вновь зацокали уже по направлению к кровати, затем она присела на краешек кровати. Доржо боялся даже дышать, он уже не понимал, во сне это с ним происходит или наяву. Он даже чувствовал ее запах, такой родной и неповторимый. И тут она вдруг вскочила, громко рассмеялась и исчезла.

А Доржо, встав с кровати, открыл окно и долго стоял, вдыхая свежий запах.

– Неужели я схожу с ума? – в который раз подумал Доржо, – я ведь уже не первый раз чувствую ее присутствие.

Этими мыслями была забита голова целыми днями, он не знал, что ему делать, никому он рассказать об этом не мог, даже родителям.

Ведь такое было уже с ним, когда погибли его родители. Он тогда тоже ясно чувствовал присутствие родителей, они приходили к нему, садились рядом, но потом через какое-то время они перестали приходить, разве что он видел иногда их во сне.

Не знаю, до чего бы он додумался, может, считал бы себя умалишенным, если бы однажды его не позвала к себе тетя Ира, соседка.

– Зайди ко мне, есть разговор, – строго сказала она, и Доржо молча подчинился. Зайдя в квартиру, он прошел в гостиную и сел, молча и с ожиданием смотря на старую женщину.

– Помнишь, когда я пришла попрощаться с Оленькой, я сказала, что она меня позвала к себе? – без обиняков начала старушка. – Так вот, она меня действительно ждала и попросила после ее смерти сходить к ламе и заказать молитву.

При ее словах Доржо поднял голову и хотел что-то сказать.

– Молчи и слушай. Так вот, я не могла не выполнить ее последнюю волю. Я была у ламы, заказала молитву за упокой ее души. И знаешь, что он мне сказал? – вдруг спросила она Доржо.

Тот отрицательно покачал головой.

– Ты чувствуешь, что она приходит к тебе, ощущаешь ее присутствие? – настойчиво спросила женщина.

Удивленный Доржо лишь кивнул головой.

– Он сказал, чтобы вы ничего не пугались, что душа ее до сорока девяти дней будет блуждать, будет приходить домой, к родным, и не надо бояться, она никому ничего плохого не причинит. Так положено, ведь только через сорок девять дней душа находит себе пристанище, перерождается и находит успокоение. Лама сделал все, что надо, чтобы она нашла покой, и после отведенного срока она уже не будет никого беспокоить.

Доржо после услышанного долго не мог успокоиться, потом начал припоминать, что родители и впрямь перестали приходить после сорока девяти дней. Значит, действительно его Оленька приходит к нему?

Впоследствии он все рассказал родным, те были сильно удивлены, хотя всегда слышали от старших, что душа перерождается, но как-то не очень верили в это, так как на каждом шагу все твердили, что бога нет, что все это предрассудки, даже проходили в институте предмет «атеизм». Они тогда еще не знали, что пройдет всего несколько лет, и они будут ходить в дацан, поклоняться богам и молиться, и никого за это не будут порицать.

…Все это вспоминала сейчас Римма, отдыхая после пережитой нервной встряски. Прошло уже пять лет, мальчишки никогда не вспоминали о матери, хотя они знали, что она была и ушла «на небо», потому что ее туда позвали, и там ей лучше. Но они тогда были слишком малы, чтобы помнить и горевать о ней.

Через пару часов Римма встала и пошла готовить ужин.

– Скоро мальчишки встанут и запросят еды, надо быстро приготовить что-то вкусненькое, – думала Римма.

По дороге она решила все же заглянуть в комнату мальчиков. Каково же было ее изумление, когда она увидела пустые смятые постели.

– В какой же момент и как тихо они могли убежать, – удивилась Римма, – это все близнецы, Юрка бы никогда до такого не додумался. Ах, какие сорванцы, вот я задам взбучку.

Но сама чувствовала, что не может сердиться на племянников, она их очень любила. И, что удивительно, ей очень нравилось их поведение. Ну и что, что шалят, на то они и мальчишки, чтобы шалить. И зачем целыми днями сидеть дома, когда на дворе лето, теплые солнечные дни и совсем недалеко течет речка, а вода в ней теплая-теплая, как парное молоко.

Римма сама всегда была шустрой и подвижной, поэтому она иногда с тревогой смотрела на сына, ну что за ребенок, целыми днями возле мамкиной юбки крутится, всего боится, и коров, и собак, и гусей, хотя живет в деревне. Ей хотелось, чтобы он был озорным, проворным мальчуганом, чтобы целыми днями носился по улице и прибегал домой только, когда ему захочется поесть. Чтобы коленки были все в ссадинах и синяках, а на руках цыпки.

И вот с приездом двоюродных братьев Юрка становился таким, каким его хотела видеть Римма, настоящим озорным мальчишкой, а не маменькиным сыночком, как его отец, иногда про себя добавляла Римма, а сама невольно озиралась вокруг, будто кто-нибудь мог услышать ее мысли.

С раннего утра, плотно набив живот, мальчишки убегали на речку, где целыми днями купались или удили рыбу, иногда приносили домой мелких гальянчиков, как в деревне называли мелкую рыбешку, которая водилась в речке. Порой улов был богатый, до двадцати штук, и тогда и у кота, и у собаки был пир горой.

Иногда мальчишки убегали в лес, где выкапывали разные съедобные коренья, которые им показывали деревенские мальчишки, сходили несколько раз за диким луком – мангиром, что пришлось очень кстати. Римма все собиралась сходить за мангиром, да как-то было некогда.

А какой же настоящий бурятский суп-шулэн без мангира? Его всегда собирают помногу, солят, закатывают в банки и прячут в холодный подвал, чтобы зимой открыть баночку, вдохнуть неповторимый запах лугов, лета и еще чего-то. Накрошишь мясца побольше и большими кусками, раскатаешь домашней лапши на яйцах, закинешь в бульон и обязательно ложечку-другую мангира… Аромат стоит такой, что даже у сытого начинают течь слюнки. А голодный непременно попросит добавки. Мангир можно есть и просто так, с хлебом, и класть в любое другое блюдо, но бульон становится просто отменным с мангиром. Римма нынче засолила много банок, так как Аня тоже собрала пару мешков.

…Римма готовила ужин и думала, где же сейчас носит мальчишек? Жаль, Ани нет дома, она всегда их находит и приводит домой, чтобы они поели. А тут не побежишь, надо быстрей приготовить ужин и браться за вечерние дела.

А мальчишки сейчас были далеко от дома. Потихоньку выскользнув из дома, а Юрку они предварительно выпустили через окно, а то, чего доброго, он споткнется или что-нибудь уронит и разбудит маму, братья на цыпочках прошли на кухню, взяли с собой порядочный кусок сала, полбулки домашнего хлеба и соли. Затем прошли в курятник и собрали яйца, их набралось штук пятнадцать. Баин налил в канистру питьевой воды, они еще захватили коробок спичек и были таковы.

Для чего же нужны были такие приготовления, такой запас продуктов? Неужели мальчишки решили сбежать из дома и поэтому запаслись провизией, водой и спичками?

Нет, дело было в том, что, пока они отдыхали от жары, в руки Баину попалась книжка, которую читала Аня и оставила в их комнате. От делать нечего Баин стал читать ее, а читать ребята начали в пять лет, поэтому сейчас он читал бегло. Так вот, в этой книжке было написано о детях-беспризорниках, которые питались тем, что разоряли птичьи гнезда, пекли яйца в золе и съедали. Заинтересованный прочитанным, Баин рассказал братьям.

– Как могут испечься яйца в золе? – с сомнением выговорил Баир.

И тогда мальчишки решили попробовать сами. Но идти в лес и разорять птичьи гнезда они не захотели и нашли простое решение – собрать яйца в курятнике.

Сказано – сделано, и через полчаса ребята уже находились далеко от дома. Они знали, что поблизости им никто не даст разжечь костер, поэтому они удалялись все дальше и дальше. Пройдя порядочное расстояние от дома, в поле, где не было ни кустика, ребята, наконец-то, решили устроить привал. Усталые и запыленные, они сбросили на землю сухие ветки, которые насобирали по дороге.

Баин, более сметливый из всей троицы, выкопал ямку, сложил туда яйца, сверху засыпал землей и начал разжигать костер. Но ему это никак не удавалось, ведь он никогда раньше не разжигал костра. На помощь подоспели братья и общими усилиями им удалось разжечь костер. Ребята уселись вокруг костра и стали думать, сколько же времени будут печься яйца, ведь в книжке об этом ничего не было написано.

– Наверно, час или два, – предположил Юрка и испуганно взглянул на братьев. То ли оттого, что они были чуть постарше, или оттого, что их было двое, Юрка всегда слушался братьев.

– Не должно так долго, – степенно возразил Баин, – вот прогорят дрова, и выкопаем одно яйцо, проверим, готово или нет.

– Ой, что-то кушать хочется, ну прям мочи нет, – сказал Баир, никогда не страдавший плохим аппетитом.

– Так у нас же есть хлеб с салом, – вспомнил Баин, – давайте пока пожуем.

Вынув из кармана перочинный ножик, который подарили Юрке братья, Баин нарезал большими кусками хлеб, сало, и все начали с аппетитом жевать, поглядывая на костер.

– А что, если поджарить сало на костре, – вдруг сказал Юрка, – жареное сало намного вкуснее.

Братья переглянулись и одобрительно взглянули на брата:

– Молодец, шаришь, когда надо.

И тут каждый взял прутик, нанизал на него кусочек сала и подставил огню. Огонь тут же жадно набросился на лакомый кусочек, сало зашипело, зарумянилось, и в огонь начал капать янтарный жир. Тут ребята стали подставлять хлеб, горячий жир тут же его пропитал, и ребята начали жевать с еще большим наслаждением, аж закрывая глаза от удовольствия.

– Мммм, как вкусно, – промычал Юрка, – я никогда ничего вкуснее не ел.

Братья молча показали ему большой палец, соглашаясь с ним, а сами продолжали уминать вкуснейший хлеб и зарумянившееся сало.

Наевшись, они напились воды из канистры и побежали искать норки сусликов, горя желанием поймать одного из них.

Они весело носились по полю, находили норки, совали внутрь палки, надеясь выжить сусликов, но безрезультатно. Умные зверьки ведь всегда делают себе убежище с несколькими выходами, и пока молодцы безуспешно пытались выжить хозяев норки, они уже спокойно убегали через другой выход и, сидя в отдалении, смотрели на них и, наверное, думали: «Вот дурачье… Ну, копайте, копайте, фиг выкопаете, фиг поймаете…»

Наконец, устав от бесплодных попыток, братья вернулись к костру и увидели, что все дрова прогорели.

–Уррра, теперь можно попробовать яйца, – весело закричали мальчишки.

Затем они убрали еще тлевшие угли, засыпали их землей, чтобы не было пожара и разрыли ямку.

Каждый взял в руки по одному яйцу, но тут же бросил обратно, такими они были горячими. Они катали яйца по земле, усердно дули на них, а потом Баир сказал:

– У нас еще достаточно воды, давай выроем ямку, нальем воды и остудим яйца.

Мальчишки решили, что предложение очень хорошее. Вырыли ямку, налили воды, но не успели положить в лунку яйца, как вода мгновенно просочилась сквозь землю. Они еще раз налили воды, но все повторилось. Но тем не менее земля стала мокрой, и братья положили яйца на мокрое место. Благодаря этим манипуляциям яйца все же остыли. Ополоснув их водой, чтобы очистить от грязи, мальчики наконец-то могли насладиться вкусом печеных в песке яиц.

О боже, как же это было вкусно! Дома никогда у яиц не бывает такого вкуса, у печеных яиц был неповторимый вкус, с запахом дыма. Мальчишки солили яйца и ели, щедро заедая домашним свежеиспеченным хлебом и запивая всю эту снедь колодезной водой, которая к тому времени уже стала теплой.

Неудивительно, что после такого ужина мальчишек начало клонить в сон, и, не сговариваясь, они легли на хорошо прогретую солнцем землю и уснули богатырским сном.

…А в это время Римма опять бегала по деревне и искала мальчишек. И опять соседи собрались в круг, беспокоясь за мальчишек. День уже клонился к закату, было непонятно, где их искать, лесов и полей вокруг много. И тут опять показался грузовик Михаила, и все с надеждой начали ждать его приближения, может, мальчишки с ним едут домой.

Увидев у дома толпу соседей, встревоженную Римму, Миша понял, что мальчишки опять что-то натворили и, подъезжая, он крикнул в окно:

– Что, опять мальчишки?

Римма подскочила к нему и спросила:

– Ребята не с тобой?

– Нет. Опять потерялись?

– Да.

Римма заплакала и торопливо рассказала, как было дело. Исчезновение продуктов из дома и яиц из курятника она не заметила, поэтому добавила:

– Где же их носит, ведь они голодные. Почему не прибегают домой хотя бы покушать?

А в это время три братца, три отважных молодца преспокойно спали посреди поля, и легкий ветерок, пролетая над ними, овевал их прохладой…

Переговорив, сельчане решили разделиться на группы и разбрестись по разным направлениям. Римма, бледная и взволнованная, села в машину к Мише, и оба поехали в сторону леса, надеясь там найти пропавших ребятишек.

Скоро уже стемнело, и тревога за ребят нарастала с каждой минутой. Взрослые парни с зажженными фонарями уже успели обшарить дно речки, хотя было маловероятно, что все трое могли утонуть. Миша и Римма уже не знали, что и думать, когда вдруг справа раздались крики:

– Нашлись, нашлись.

И вправду, треща и рыча, к дому шумно подъехал трактор. Под светом фар машины все увидели три чумазые рожицы с испуганными вытаращенными глазами. Римма подбежала к трактору, чуть ли не на бегу выхватила Юрку, потом Баира, передала мужу, последним был Баин.

Римма то целовала их, то давала по загривку легкие тумаки. Миша подошел к ней и сказал:

– Успокойся, все же ведь хорошо, все живы и здоровы. Пойдем домой.

Римма послушно зашагала к дому, держа за руки близнецов, Миша с Юркой на руках пошел следом, а за ними пошли некоторые из соседей, которым было интересно узнать, где же пропадали мальчишки и чем кончится вся эта история.

Вслед за ними пошел и тракторист, Вовка, который и нашел мальчишек.

…Вовка, хотя по возрасту он уже давно не был Вовкой, а, скорее, Владимиром, так как ему нынче стукнуло тридцать три года, но так было всем привычнее, закончил работу на деляне и собирался уже ехать домой, когда к нему подъехали двое мужиков на «Москвиче». Он их сразу узнал, они были из соседней деревни, братья Анохины, про них говорили, что мимо них птичка не пролетит, песок сквозь пальцы не проскользнет, так как хапали все подряд. И поэтому хозяйство у них было крепкое, добротное. Машину «Жигули» они купили первыми в селе, хотя у них уже был «Москвич». На «Москвиче» они продолжали ездить по деревне, а вот в райцентр или куда в гости, всегда выезжали на «Жигулях».

– Интересно, зачем я им понадобился, – подумал Вовка, – у них же есть свой трактор.

– Здорово, Вовка, – сказал Петр, старший из братьев, по кличке Косой, так как у него левый глаз и вправду немного косил.

– Здорово, – протянул руку младший, Аноха.

Звали его Костей, но никто в деревне так его не называл, будто позабыли его настоящее имя.

– Здорово, коли не шутите, братовья, – весело отозвался Вовка. Он уже смекнул, что дело пахнет водочкой и заметно повеселел.

– Что случилось, помощь вроде какая-то нужна? – спросил он.

– Да трактор у нас неподалеку поломался, язви его в душу, с груженым прицепом. Помоги до дому доволочь, в долгу не останемся.

– Каккккой базар, мужики, я завсегда пожалуйста. Беленькую поставите?

– Да хоть две, – в тон ему ответил Аноха. – Ну че, поворачивай «коня», едь за нами.

Братья сели в машину и рванули с места. Вовка тоже газанул со всей силы так, что трактор даже чуть встал на задние колеса, совсем, как живой конь, и рванул с места. Вовка несся, не замечая ни ухабов, ни ям, хотя его кидало из стороны в сторону, привык уже за много лет работы, не по такой дороге езживал, и громко, во все горло орал, в предвкушении выпивки:

– Ох, милка моя, где моя бутылка…

Благополучно доставив груз, Вовка был с почетом принят в доме старшего Анохина. Как говорится, напоили допьяна, накормили до отвала и на дорогу еще сунули заветную бутылочку, шмат сала, краюху хлеба и большой соленый огурец, еще прошлогодний.

Веселый, весьма в благодушном настроении, возвращался Вовка домой. Ехал он через поле, не разбирая дороги. С еще большим рвением он орал во все горло свою любимую, коронную песню, услышав которую его жена Нюся сразу определяла еще на расстоянии: «Все, напился, кормилец, будь он неладен, опять скандал устроит».

– Ой мааарррроооссс, мааарррроооссс, няяя маросссь мяня, – орал Вовка. – Няяя маррросссьь мяняяяяааа, мааааяяявввооо ханяяя.

И тут нашему герою приспичило по нужде, уж больно немаленькой была кружка, из которой Вовка поглощал свое любимое зелье. На полном ходу он нажал по тормозам, трактор занесло, и в последний момент он краем глаза увидел, как из-за кучи веток врассыпную бросились по полю маленькие ребятишки. Он услышал детский вскрик, и от страха мгновенно протрезвел, его прошиб пот.

– Неужели задел ребятенка? Откуль здесь детки, в такое-то время, почти полночь на дворе.

Он поспешно выпрыгнул из трактора, обежал его вокруг, заглядывая под колеса. Слава богу, под колесами никого не было. Он немного успокоился и крикнул, всматриваясь в темень:

– Эй, кто там, пацаны, не боииитесь, это я, дядь Вовка, я свой.

– Ой, это ж дядь Вовка, ребята, не бойтесь, он наш сосед, это ж Митькин папка, – услышал он детский голосок, но определить, кому принадлежит, он сразу не смог.

И тут из темноты вынырнули трое пацанят, которых Вовка сразу узнал.

– Че вы тут ночью делаете, а, пацаны? Хто вас отпустил? Че шаритесь по ночам? А если б я задавил кого из вас? В тюрягу бы загремел ни за что ни про что.

Вовка, увидев, что с ребятами все порядке, рассердился на них из-за пережитого им страха и уже орал во все горло.

– Мать вашу, куда только родители смотрят, я б их…

И тут Баин неожиданно громко сказал:

– Что вы ругаетесь? Мы просто играли, устали и уснули. А потом проснулись и пошли домой. А вы потом приехали, чуть нас не задавили и еще ругаетесь? Дорога воон где, а вы по полю едете, людей пугаете.

Вовка, у которого от неожиданности все слова застряли где-то в глотке, ишь, совсем еще мелюзга и туда же, огрызается, вот что значит городской, избалованный, все же сумел закончить:

– Как я еду, где я еду, куда, ни у кого спрашивать не буду, а вот вы скажите мне, почему так поздно тут шляетесь? Иль думаете, что ваши родители преспокойненько спят дома? Нюхом чую, всю деревню на ноги подняли и ищут вас.

Тут уж братьям крыть было нечем, они и сами понимали, что слишком задержались, и дома их по головке уж точно никто не погладит. Что поделаешь, уж очень крепко они уснули. Конечно, они ведь поднялись утром ни свет ни заря, боясь упустить машину, затем прошли пешком такой дальний путь, носились весь день, как угорелые, под жарким солнцем, вот их и сморило. Неизвестно, сколько бы они еще спали, если бы один шустрый и смелый суслик не подобрался бы прямо к Баину, у которого в руках был зажат кусок хлеба. Видимо, зверька приманил душистый запах хлеба, так как он, нисколько не страшась, начал лакомиться хлебом и задел усиками руку мальчика. Тот проснулся, открыл глаза, увидел, что вокруг уже темным-темно, испугался спросонья, не поняв, где это он. А тут еще вспугнутый им зверек перескочил через него и убежал, и Баин от страха заорал во все горло. От его крика проснулись братья, и все трое, молча прижавшись друг к другу, некоторое время сидели и не могли понять, в какой стороне дом. Затем Баир и Баин встали, взяли за руки Юрку и пошли в направлении, которое им показалось верным. Действительно, мальчишки нашли правильный путь и через час спокойно дошли бы до деревни, но тут вдалеке они увидели горящие фары.

– Урра, кто-то едет на машине, нас подвезут до дома, – весело закричал Юрка.

– Погоди орать-то, может и вовсе не к нам в деревню едут, – мрачно прервал его Баин.

– А может, это папка с мамкой нас ищут, – с надеждой проговорил Юрка.

Братья промолчали, так как они сейчас не знали, хорошо ли это или плохо, если за ними на самом деле едут дядя Миша и тетя Римма, может, лучше спрятаться, переждать, пусть проедут. Братья, как могли, отдаляли час наказания.

Между тем фары начали светить все сильнее, гул мотора слышался все явственнее, и по этому звуку ребята определили, что это не машина, а трактор. И тут же увидели, что едет он как-то не так, не прямо, а зигзагами. Тогда ребятишки поняли, что за рулем пьяный, и поспешили спрятаться за кучей веток, куда именно подъехал пьяный Вовка и развернул трактор на полном ходу. Из-под колес полетели комки грязи, один из которых попал Баину в лицо. Поэтому Баин и вскрикнул, напугав этим до смерти пьяного тракториста. А когда трактор все же остановился, мальчики решили убежать. Остальное уже нам известно.

Вовка, посадив ребят в кабину, благополучно довез ребятишек домой, затем, зайдя в дом, подробно рассказал, как было дело, то и дело угрожая пальцем мальчишкам, которые ни на кого не обращая внимания жадно, почти не прожевывая, глотали вкусные сочные пельмени.

Вовка от еды отказался, выпил лишь чаю, в надежде, что хозяева догадаются и в знак благодарности поднесут ему рюмочку беленькой. Хозяева не догадались, вернее, они знали, чего ждет от них сосед, но не стали ему наливать, зная, что в сильном подпитии сосед гоняет жену и ребятишек. Они видели, что он и так пьян, поэтому Римма вместо выпивки быстро собрала гостинцы его детям: конфеты, пряники, яблоки. Еще она положила хороший кусок сала и немного мяса, они совсем недавно забили свинью, чтоб было чем кормить маленьких гостей. Сложив все в сетку, предварительно завернув сало и мясо в несколько газет, Миша и Римма вышли проводить спасителя. Вовка, не сильно огорченный тем, что выпить не дали, памятуя о том, что в кабине у него лежит целая, непочатая бутылочка родимой, с довольным видом распрощался с соседями, наказал больше не терять ребят, обращаться, если снова потеряются. Тут он понял, что сболтнул лишнее, поэтому поспешил откланяться и занять свое место в кабине.

Каково же было его разочарование, когда, приехав домой, шаря позади себя в надежде ощутить горлышко бутылочки, неожиданно порезался о что-то острое. У него промелькнула смутная догадка, он тут же в панике вскочил, достал фонарик и посветил им. Так и есть, бутылка разбита, драгоценный напиток разлился по грязной телогрейке. «Так вот почему стоял такой сильный запах, – запоздало подумал Вовка. – Эх, недотепа, че бы не завернуть ее в ту же телогрейку. Вот выпил бы сейчас из горла половину, набрался б храбрости и пошел домой».

Надо сказать, что Вовка дебоширил дома только тогда, когда уже ничего не помнил, лыка не вязал, как говорится. В любое другое время он побаивался своей грозной крупной супруги, которая в минуту гнева могла так двинуть своим кулачищем, что красно-фиолетовый фингал долго «цвел» на лице мужа и зимой, и летом, и днем, и ночью, в любую погоду. Но если жена видела, что он не в себе, поспешно убегала из дома, так как знала, что такой же багровый «цветок» запросто может расцвести и на ее лице. В такие минуты Вовка становился смелым, никого не боялся, мог вступить в драку с кем угодно. Он петушился, хорохорился и не раз бывал битым своими же дружками-собутыльниками. И потом, сердитый на всех и вся, что его побили, он приходил домой и отыгрывался на жене и детях.

Наутро он сидел пришибленно виноватый, извинялся и каялся во всех грехах, просил прощения и у жены, и у детей, иногда даже стоя на коленях, если жена, будучи в хорошем настроении наливала ему стопочку-другую для «опохмелки». Выпив эту норму, он опять пьянел, но не настолько, чтобы скандалить, чувствовал себя виноватым-виноватым и потом пару месяцев не брал в рот ни капли, делал все по хозяйству, ласкал и баловал своих мальчишек, Митьку и Димку, которым было семь и три года, лебезил перед женой.

И сегодня, пока Вовка копошился в кабине, безуспешно пытаясь сначала найти бутылку, потом, пока он ругал себя, супруга незаметно подкралась к кабине, постояла, послушала, и, поняв, что муж достаточно в нормальном состоянии, перешла к крутым мерам. Она рывком распахнула дверь, легко вытащила мужа, который был на голову ниже ее и худее телом, схватила его за шкирку и потащила в дом.

А в это время трое наших маленьких героев, умытые и сытые, сладко спали каждый на своей кровати, умаявшись за день от своих приключений. Миша и Римма решили не поднимать разговор на ночь глядя.

– Они сейчас и так напуганы и устали, не будем еще добавлять им, – жалостливо сказал Михаил.

Римма, в душе боясь, как бы Миша не переборщил, облегченно вздохнула:

– Конечно, дорогой, не зря же говорят, утро вечера мудренее. Утром и поговорим.

«Утром она непременно с ними поговорит», – думала Римма. Конечно, бить скакалкой или таскать за вихры она не будет, но строго поговорить придется. Что такое, за один день два раза поднимали всю деревню на их поиски. Стыдно перед соседями, что они думают. С такими мыслями Римма уснула, а Миша еще долго лежал и думал, точно так же, как и Римма, хорошо, что есть такие братья у Юрки. Рядом с ними сын возмужал, уже не ревет и не хнычет по любому малейшему поводу. Вот сегодня он сидел между братьями, молча поглощал пельмени, совсем, как взрослый, не ныл и не плакал. Потом с ними пошел в огород к бочке с водой, помыл ноги прохладной водой и пошел спать. В другое время он бы потребовал, чтобы принесли ему согретую воду в тазу да еще и помыли ему ноги, так как он устал. «Да, повезло нам с Баином и Баиром», – еще раз довольно подумал Миша и наконец заснул.

Лето промчалось, пролетело незаметно, вот настало время братьям возвращаться в город, пора было собираться в школу. Отец хотел раньше забрать мальчишек, он приехал за ними еще в июле, даже не заезжая домой после командировки, так соскучился по сыновьям. Но мальчишки так упрашивали не забирать их, Миша и Римма тоже не хотели их отпускать, а Юрка даже открыл рот, чтобы громко зареветь, но, увидев мрачные взгляды братьев, тут же передумал и просто сказал:

– Дядя Доржо, пусть ахэшки еще побудут у нас, что им в городе делать, там жарко, а здесь у нас хорошо, воздух свежий, – добавил он, очевидно вспомнив, как взрослые все время говорят, что в деревне свежий воздух.

Выпалив эту тираду, Юрка снова покосился на братьев и, увидев их одобрительный взгляд, совсем осмелел:

– И вы тоже оставайтесь, нам вместе хорошо будет.

Все рассмеялись, и Доржо, подойдя к Юрке, не взял его на руки, по обыкновению, а совсем по-взрослому протянул руку племяшу:

– Дай пять, мужик. Ты уже стал совсем большим и самостоятельным, как ты быстро повзрослел.

Юрка при этих словах довольно засопел, было видно, что ему очень приятны эти слова.

Доржо тоже позволил себе немного отдохнуть, пару недель он отсыпался на мягкой перине у сестры, наедался до отвала вкусных блюд, которыми кормила домочадцев Римма.

– Да я же растолстею тут у вас, Римма, сестричка, ты же кормишь нас как на убой.

– Ешь, ешь, совсем похудел, одни глазищи остались. Интересно, чем ты питался в этой своей командировке? Супами из пакетиков и булочками с молоком из пакета?

Сестра попала в точку, в основном, именно этим он и питался.

С Мишей они ездили на озеро на рыбалку, где ловили хариусов и окуней, ставили сети. Лодку и сети дал им давний друг Михаила, мужик из соседней деревни. Им удалось поймать полуметрового сома, которого они с большим трудом закинули в лодку. Когда они привезли рыбу домой, ребятишки обступили его, восторженно крича:

– Ой, какой большой, какой страшный!

– Ой, а это у него усы, да?

– Фу, а это сопли? Я не буду его есть, фу.

Но, когда Римма днем позже подала испеченные в деревенской печи огромные, лоснящиеся жиром пироги с большими кусками рыбы, уже никто и не вспомнил про сопли. Все ели с превеликим аппетитом, только шум стоял. Мясо было нежное, вкусное; сам пирог, пышный и мягкий, насквозь пропитавшийся жиром, с румяной поджаристой корочкой, так и таял во рту.

Через две недели Доржо вернулся в город, отдохнувший, повеселевший, полный сил. Он всегда чувствовал прилив сил, когда приезжал к зятю и сестре. Ему нравилась их обстановка, Миша после известных печальных событий уже не вел себя как фон-барон, делил с женой все заботы и тяготы жизни, помогал по хозяйству. Может, так было еще и оттого, что два года назад не стало его матери, все время вмешивающейся в их семейную жизнь.

Бабушка Дыжид умерла внезапно, никому не доставив хлопот, вечером легла спать, а утром ее уже нашли мертвой. Дети устроили ей достойные похороны, даже пригласили ламу, который долго читал молитвы, открывая ей дорогу в страну предков. Они исполнили последнюю волю матери, которая всегда при жизни просила Мишу, чтобы на ее похоронах непременно был лама.

После ее ухода дома воцарилась спокойная обстановка, исчезла постоянная нервозность, ощущение беспокойства, в каком же настроении поднимется утром мать, не начнет ли опять язвить, ворчать.

И сейчас, видя, как хорошо и спокойно в доме зятя, Доржо искренне радовался за сестру.

Но всему бывает конец. В конце августа дедушка, бабушка и Доржо приехали за детьми. Бабушка поправилась за лето, хорошо подлечилась, а теперь только и мечтала поскорее увидеть своих внучат. Она всех любила искренне, скучала без них и, если бы не муж и сын, она бы давно забрала внуков домой.

– Мама, отдохни хорошенько, ты еще успеешь понянчиться с внуками, у тебя весь учебный год впереди. Набирайся сил, тебе ведь еще предстоят домашние задания, – шутил Доржо.

«Да, домашние задания отнимают очень много сил и времени», – подумала Эмма Сергеевна.

Мальчишки были не сильны в учебе, особенно трудно им давался русский язык. Они никак не хотели учить правила, писали, как говорили, и поэтому заниматься русским языком приходилось много.

Но тем не менее она готова была заниматься хоть сутками, лишь бы поскорее забрать внучат. Она была не прочь забрать и Анечку с Юркой, но кто же их ей отдаст. Они с Юрием Будаевичем не раз говорили зятю и дочери о переезде в город, но те и слышать не хотели об этом, особенно дочь.

– Ну, что я там потеряла в городе? Работать целыми днями в душном каменном помещении, где и дышать нечем, и возвращаться опять же в каменную клетушку, и по выходным и праздникам сидеть целыми днями взаперти, изнемогая от тоски? А мыться? В этой маленькой ванне и не развернуться, не смыть всю грязь. В своей же грязи и плещемся. А тут баньку затопил, парку наддал, венички заранее пропарил, кваску холодненького принес и сиди, наслаждайся, парься, хлещи себя веничком, кваску попивай, всю грязь вычистишь – все болезни как рукой снимет. Неет, и не уговаривайте. А ребятишкам какая воля? Целыми днями на улице, купаются, загорают, рыбку удят, по ягоды, по грибы бегают, зимой с горки катаются, в снежки играют. Нет, это вам надо перебираться в деревню. Можете к нам, можете в родительский дом заехать, все равно пустует.

Но родители, всю жизнь прожившие в городе, не хотели выезжать в деревню. Им было удобно, печку топить, дрова носить не надо, и к ванне своей приспособились за много лет. А если хотелось вдоволь попариться, ходили раз в неделю в городскую баню.

Так ни о чем и не договорившись, закрывали тему до следующего раза.

Казалось, все в их семьях хорошо, все уладилось, все живы-здоровы, пристроены, но всех взрослых глодала одна и та же мысль, когда же женится Доржо, или женится ли он когда-нибудь, ведь он до сих пор не может забыть свою Олю. Он вздрагивал каждый раз, лишь услышав ее имя, менялся в лице, если встречал женщину, напоминавшую ему покойную жену. Он ни с кем не встречался, его друзья тщетно пытались его познакомить с какой-нибудь девушкой, но Доржо всегда отказывался идти на эти смотрины. Он был очень привлекательным мужчиной, даже, можно сказать, красивым. Высокий рост, поджарая, спортивная фигура, большие карие глаза, прямой нос и правильной формы губы вскружили голову не одной женщине, но Доржо был как неприступная стена. Поговаривали, что на заводе, где он работал инженером, половина женщин была в него влюблена.

– Доржо, сынок, – в очередной раз пыталась поговорить с ним мать, – мы не вечные, тебе надо устроить свою судьбу, пока мальчики еще маленькие, тогда они безболезненно воспримут твою женитьбу, быстрее привыкнут к новой маме.

– Какая новая мама, о чем вы говорите, – возражал ей сын, – у них одна мать, Ольга и ни о какой новой маме не может быть и речи.

– Но не будешь же ты всю жизнь жить один? Мы умрем, кто будет за ними присматривать, кому они будут нужны? Ты целыми днями на работе, часто уезжаешь в командировки, с кем они будут оставаться? Начнут беспризорничать, не дай бог, свернут на плохую дорожку, это ж ведь мальчишки, пойми, им недолго сорваться, курить, пить начнут, не дай бог, наркотики начнут употреблять, а там и до тюрьмы недолго, – все дальше и дальше уходила мать в своем страхе за внучат.

Но тут не выдерживал отец:

– Эмма, побойся бога, о чем ты говоришь, какая тюрьма, какие наркотики? Просто нашему сыну нужна жена, век один жить не будет. Да же, сынок? – обращался отец к сыну в надежде, что тот его поддержит, а этим, стало быть, даст согласие на женитьбу.

Но Доржо отлично все понимал, вся отцовская хитрость была шита белыми нитками, поэтому он предпочитал или промолчать или переводил разговор на другое. Родители обреченно вздыхали, переглядывались друг с другом, мол, все бесполезно, их хитрость не удалась.

Но Доржо и сам прекрасно понимал, как все кругом правы, настаивая на женитьбе. Понимал, но не мог принять душою. Никто не хотел понять, что он до сих пор любит Ольгу, не может забыть ее. Ни одна женщина не затронула его сердца так, как Ольга. Он видел, что нравится женщинам, что многие готовы выйти за него замуж, но не мог ответить взаимностью. Он прекрасно видел, что матери уже тяжело справляться с мальчишками, что она чаще стала болеть, понимал, что мальчишкам нужна мама, но ничего не мог поделать с собой. Но он еще не знал, что ему суждено-таки встретить женщину, которую полюбит так же горячо, как и Ольгу.

На следующее лето Доржо взял отпуск и решил свозить мальчишек на родину матери, в дальний горный район. Сказано – сделано, он никого не стал предупреждать, да и некого было предупреждать, у Ольги почти не было родственников, так, дальние, которых Доржо даже не знал, взял билеты, и спустя сутки они уже находились в районном центре, где когда-то жила с матерью Оля. Еще по дороге, рассматривая мелькающие пейзажи в окно автобуса, он восторгался природой. Какая красота кругом, какие высокие, величественные горы, аж дух захватывает.

Устроились они в гостинице, хотя она мало походила на гостиницу, обычный одноэтажный дом с несколькими комнатами, устроились, оставили вещи и в первый же вечер пошли погулять по улицам райцентра. Ничего особенного не было, обычные улицы, дома, как и в любом районном центре. Но поразил воздух, чистейший горный воздух, хотелось дышать, дышать полной грудью, и невозможно было надышаться.

Вскоре они вернулись в гостиницу, все-таки они были с дороги, устали очень. Слегка перекусив перед сном хлебом с колбасой, Доржо с мальчишками легли спать.

Усыпив мальчишек, Доржо встал с кровати и подошел к окну. Ему не спалось, он никак не мог уснуть, он снова и снова думал о том, что по этим улицам когда-то ходила его Оля, дышала этим самым чистым горным воздухом, пила теплое парное молоко, бегала с подружками в школу, на дискотеку. Он посмотрел на мальчишек, оба крепко спали, притомившись за долгую дорогу, быстро оделся и вышел на улицу.

Он не знал, куда пойдет, просто чувствовал, что ему надо выйти, походить по улицам.

Вернулся он часа через два, тихонько прокрался к кровати и сразу же уснул.

А во сне к нему пришла Оля, в той же одежде, в какой он встретил ее в первый раз. Оля стояла на том самом месте, когда он познакомился с ней, и улыбалась своей светлой улыбкой, от которой у него всегда щемило сердце. Доржо рванулся к ней, но почему-то ноги не шли вперед, стали какими-то чугунными. А Оля вдруг перестала улыбаться и с укоризной сказала: «Ты почему не даешь мне свободу? Я хочу улететь, улететь туда, где мне будет хорошо и спокойно, но ты не отпускаешь меня. Отпусти меня, умоляю, отпусти….»

Доржо проснулся весь в испарине, перед глазами стояла улыбающаяся Оля, а в ушах слышался ее голос: «Отпусти меня, отпусти меня, отпусти меня…»

Доржо открыл окно и выпрыгнул на улицу, затем закрыл окно, нашел чурбак и сел на него. Он вытащил сигареты из кармана и нервно закурил.

Почему он увидел этот сон? Наверно оттого, что он сейчас здесь, на ее родине? Мысли метались в голове с лихорадочной быстротой. А если Оля права, и он действительно не дает ей уйти? Ведь не было дня, чтобы он не вспоминал о ней, он все время мысленно разговаривал с нею, спрашивал совета. «Наверно, это неправильно, – думал Доржо, – она умерла и должна быть спокойна, а я все время нарушаю ее покой».

Незаметно наступило утро, и Доржо с удивлением заметил, что солнце уже высоко в небе. Он вернулся в комнату тем же путем, как вышел, то есть через окно. Мальчишки еще спали.

– Как же они похожи на мать, – в очередной раз подумал Доржо, – особенно Баирка. Глаза, губы, нос, волосы – все материнское.

И тут он поймал себя на мысли, что опять думает об Оле, хотя ночью давал себе зарок, что не будет больше тревожить ее.

Доржо решил сходить в магазин и купить продуктов на завтрак. Небольшой магазин он приметил еще вчера, он чем-то привлек его внимание. Он не спеша собрался, выходя, предупредил женщину-администратора, что пошел в магазин.

Подходя к магазину, он вдруг почувствовал смутное волнение. Сердце начало учащенно биться. Доржо это сильно удивило. Он постарался подавить в себе это волнение и поднялся на крыльцо. Он протянул руку к дверной ручке и вдруг услышал смех, смех, так похожий на Олин. Он удивленно оглянулся, но рядом никого не было. Он понял, что смех доносится изнутри, из магазина. Он быстро открыл дверь и шагнул через порог. В магазине никого не было, не было видно даже продавца.

– Есть тут кто? – громко спросил Доржо.

Тут снова послышался до боли знакомый смех, и звонкий девичий голос произнес:

– Ну все, пока, подруга, я потом перезвоню, тут покупатель пришел.

Доржо подошел к прилавку, поднял глаза на продавщицу и…. буквально потерял дар речи. Перед ним стояла девушка, очень похожая на его Олю. В первый момент ему показалось, что он сошел с ума, и перед ним стоит его жена. Но потом, приглядевшись, он понял, что перед ним, конечно же, другая девушка, чуть моложе Оли. Хотя у нее было много общего с нею: одинаковые карие большие глаза, тонкий и правильный нос. Только губы у нее были другими, полные и ярко-красные. А у Оли были тонкие и бледные. И волосы у этой девушки были намного светлее, чем у Оли.

Доржо, видимо, слишком долго рассматривал ее лицо, потому что она строго посмотрела на него и спросила:

– Гражданин, вы что-то хотели купить?

Доржо очнулся, виновато посмотрел на девушку и произнес:

– Простите, пожалуйста, задумался. Дайте мне килограмм мятных пряников, банку трехлитрового персикового сока с мякотью и полкило ирисок. А еще батон, фрикадельки в томате, томатный сок и баклажанную икру.

Девушка быстро все собрала, сложила в авоську, которую Доржо принес собой.

Доржо расплатился, пора было уходить, но он никак не мог заставить уйти. Эта девушка манила его, притягивала, как когда-то Оля. И тут ему почему-то очень захотелось услышать ее смех. Прямо очень-очень. И тогда Доржо взял и просто ляпнул:

– Девушка, засмейтесь, пожалуйста.

Та не поняла его странной просьбы, с удивлением взглянула на него.

– Простите, пожалуйста, я не то ляпнул, еще не проснулся, видимо. Извините. До свидания.

Он взял авоську с продуктами в одну руку, банку с соком в другую и направился к выходу. Он затылком чувствовал, что она смотрит ему вслед, все хотел обернуться, но не мог найти в себе силы еще раз взглянуть на нее. И тут неожиданно он поскользнулся на чем-то скользком, взмахнул рукой, чтобы удержаться, но не удержался и опустился пятой точкой на деревянный пол. Боль была достаточно сильной, что он невольно громко застонал. Тут к нему подскочила продавщица и спросила:

– Вам очень больно? Можете встать?

Доржо мотнул головой и попытался было встать, как вдруг продавщица громко рассмеялась. И снова Олин смех, такой родной и неповторимый, ударил его по ушам. Он мгновенно забыл о боли, вскочил и уставился на девушку.

Та от его взгляда немного смутилась и быстро успокоилась.

– Вы простите, пожалуйста, что я так глупо рассмеялась, но вы выглядели так смешно. Упали, сидите на полу, а покупку свою все равно не выпускаете из рук.

Тут она снова прыснула, Доржо тоже не выдержал, и оба громко расхохотались.

– Да положите вы свои покупки на прилавок, – наконец сказала девушка, – ведь вам надо отряхнуться, вон, брюки сзади замарали.

Доржо последовал ее совету, положил покупки, отряхнул пыль с брюк, потом смело сказал:

– Доржо, – и протянул было руку, но вспомнил, что она у него грязная.

Он опять смутился, но тут девушка выручила его:

– Наташа.

И тут куда-то исчезли скованность и смущение, и они заговорили уже как старые знакомые. Доржо вспомнил, что также было тогда и с Олей. Вспомнив Ольгу, он вспомнил о сыновьях, которые, наверно, уже проснулись, сидят голодные и ждут папу. Доржо попрощался и вышел из магазина, тем более, что в магазин зашли покупатели. При выходе он взглянул на вывеску, отметил, что Наташа освобождается в семь часов вечера, побежал в гостиницу и влетел в комнату.

Он очень удивился, увидев, что мальчишек нет в комнате. Он вышел из комнаты и направился к администратору. Подходя к двери, услышал звонкий смех мальчишек, и у него сразу отлегло от сердца. Он постучался и открыл дверь. Баир и Баин сидели за щедро накрытым столом и уписывали за обе щеки вкуснейший сытный деревенский завтрак: вареное мясо, пирожки, сметану, и запивали все это молоком. Жалма Бодиевна, администратор гостиницы, немолодая полная женщина, ласково взглянула на Доржо:

– Проходите, проходите, садитесь с нами завтракать. Я вот мяса наварила, пирожков нажарила с картошкой, сметанка домашняя, молочко утрешнее, парное, теплое еще. А если хотите, я вам чая налью зеленого.

Доржо не заставил себя уговаривать, сел за стол и в охотку подкрепился. Мясо было что надо, в меру жирное, сваренное по всем правилам, непереваренное, сохранившее свой вкус. Пирожки таяли во рту, а домашняя сметана была выше всех похвал. А потом все пили зеленый чай с молоком и мятными пряниками. Мальчишки развеселились, Жалма Бодиевна очень интересно рассказывала разные истории, им всем было очень весело. Потом мальчишки убежали на улицу играть, а Доржо начал осторожно выспрашивать женщину о Наташе.

– Вы не скажете, кто эта девушка, где живет, с кем?

Словоохотливая женщина охотно отвечала на его вопросы. Живет с матерью, отца у нее не было, вернее, был, но женатый человек. У того в своей семье тоже росла дочь. И через год с небольшим после ее рождения его жена узнала, что муж ей изменил, и у любовницы тоже родилась девочка. И тогда жена выставила его за порог и больше замуж не выходила, так и жила с дочерью. А мужчина тот уехал тогда из села, и больше его никто не видел. Поговаривали, что любовница тоже указала ему на дверь, вот он и остался у разбитого корыта, а потом и вовсе покинул родные края. И мать Наташи тоже забрала дочь и уехала куда-то, только года два, как вернулись обратно.

– Не зря говорят, за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, – вздохнула женщина. – Испортил жизнь обеим женщинам, обе так и не вышли замуж. Законная жена уже умерла, и дочка ее тоже умерла там, в городе. Говорили, что вышла удачно замуж, родила детей, а потом умерла. Такая хорошая была девочка, никому слова дурного не скажет, всегда приветливая. Она же с моей дочкой училась, вот поэтому я ее хорошо знала, Оленьку-то.

Доржо сидел и не верил своим ушам. Он встретил женщину, которая хорошо знала его Олю, а что речь идет о ней, он даже и не сомневался. Оля тоже рассказывала, что отец изменил матери, что у нее есть сводная сестра, только она ее никогда не видела. Теперь Доржо был уверен, что Наташа – сестра Оли. Вот откуда такое сходство, все-таки у обеих один отец. И тогда Доржо сказал женщине, что он муж Ольги. Жалма Бодиевна заахала, всплеснула руками, потом достала откуда-то початую бутылку дорогого коньяка и налила в два бокала.

– Помянем Оленьку, светлая девочка была. Вот теперь я поняла, кого мне напоминают твои сыночки. Они ж на мать очень похожи.

Оба выпили, помолчали немного. Потом Доржо поднялся и пошел за мальчишками. Как ни странно, он нашел их в том самом магазине. Они стояли перед витриной и рассматривали товар. Доржо прислушался к их разговору.

– Давай купим ей эту гребенку, – азартно шептал Баинка, – ты видел, у нее сломанная гребенка в волосах.

– Нет, давай лучше одеколон, они, женщины, любят, когда от них вкусно пахнет, – сказал Баирка.

Доржо невольно улыбнулся, услышав их разговор. Было понятно, что они хотят купить кому-то подарок.

– Ааа, вот вы где, – подошел к сыновьям Доржо. – Кому вы хотите купить одеколон?

– Пап, ты подслушивал, так нечестно, – закричали мальчишки.

– Простите, ребята, я нечаянно, просто вы так громко шептались, что я все услышал. Так кому хотите купить подарок?

– Бабушке Жалме, она хорошая. Пап, можно?

– Можно, конечно, только женщинам не дарят одеколон, им дарят духи. Вот, например, эти, «Красная Москва», их очень любит ваша бабушка. Интересно, в городе их с днем с огнем не сыщешь, а тут свободно на витрине стоят.

– Наташа, а можно три флакона? – спросил Доржо. – Нет, лучше четыре.

– А зачем вам столько? Хотите перепродать втридорога? И потом, нам нельзя отпускать в одни руки столько сразу.

– Ну что вы, – оскорбился Доржо, – как так можно. Мы их подарим бабушке Эмме, тете Римме, бабушке Жалме из гостиницы, а четвертый флакон мы подарим одной очень хорошей тете. И у нас не одни руки, у нас их целых шесть. Да, ребята?

И с этими словами Доржо поднял обе руки, за ним тут же подняли руки близнецы. Наташа взглянула на них, звонко рассмеялась, и опять ее смех напомнил ему смех любимой и больно кольнул в сердце.

Наташа вынесла четыре заветных флакончика. Мальчишки обрадовались, схватили один и убежали в гостиницу.

– Хорошие у вас мальчишки, забавные. И добрые. Вы наверно, тоже добрый, или мама. А где у них мама?

Доржо смешался поначалу, не знал, что и сказать, потом рассердился на самого себя, стоишь, мол, мямлишь и, глядя прямо в глаза Наташе, сказал:

– Она умерла, умерла более шести лет назад, когда они были совсем маленькими. Кстати, она была отсюда, поэтому я и привез их на родину матери, пусть побегают по улицам, где когда-то бегала их мама, полюбуются природой, как когда-то любовалась их мама.

– А как ее звали? Простите за любопытство, но, может быть, я ее знаю.

Доржо немного помедлил и сказал:

– Ее звали Олей, Олей Мунконовой. А отца звали Даржа. Ольга Даржаевна Мунконова.

Услышав ее имя, Наташа побледнела, хотела что-то сказать, но Доржо опередил ее:

– Да, Наташа, это ваша сестра. Мне об этом рассказала Жалма Бодиевна. Но я раньше, кажется, догадался, когда пришел утром сюда. Вы поразительно схожи с моей Олей, а смех у вас не различить. Мне даже показалось, что смеется моя Оля. И она рассказывала мне, что у нее есть сестра, очень хотела познакомиться, только не знала, где ее найти.

Наташа, казалось, потеряла дар речи.

– Значит, эти мальчики мои родные племянники? – наконец Наташа нашла в себе силы заговорить.

– Выходит, так.

И тут случилось то, чего никак не ожидал Доржо. Наташа вышла из-за прилавка, подошла к нему, положила голову ему на грудь и горько-горько заплакала. И ее плач так напомнил ему плач любимой, что Доржо стиснул зубы и приложил все усилия, чтобы сдержать слезы.

Оба не заметили, сколько они так простояли, очнулись, когда на крыльце послышались шаги. Наташа быстро отстранилась от Доржо и прошла за прилавок. Тут открылась дверь, и в помещение буквально влетели близнецы.

– Папа, а бабушка Жалма заплакала, когда мы ей дикалон подарили, – громко закричал Баин.

– Да, пап, она заплакала, и мне тоже захотелось плакать, – добавил Баир, – а почему она заплакала, мы же ее не обижали.

Доржо, находящийся во власти какого-то непонятного чувства, не сразу услышал их слова, а потом, поняв, взграбастал сыновей в охапку, поднял на руки и закружил.

– Хорошие вы мои, что бы я без вас делал, – горячо сказал Доржо.

– А почему без нас? Ты что, хочешь нас отдать кому-то? – испуганно спросили мальчишки.

– Нет, конечно, что вы, я без вас жить не смогу, вы – самое дорогое, что есть у меня, – честно ответил Доржо.

Мальчишки, поверив отцу, заулыбались.

Глядя на них, заулыбалась и Наташа. Потом она не выдержала, вышла из-за прилавка и подошла к мальчишкам.

– Давайте знакомиться поближе, я тетя Наташа. А вы Баир и Баир, да?

– Да, теть Наташ, только он Баир, а я Баин.

– Да вас и не различишь, похожи, как две капли воды. Но обещаю, я обязательно начну вас различать.

И тут она осеклась, ведь ее слова прозвучали намеком на дальнейшее продолжение знакомства, и она смущенно взглянула на Доржо.

– Да, тетя Наташа обязательно очень скоро поймет, кто из вас Баин, а кто Баир. Вы знаете, даже я иногда путаю, до того они похожи друг на друга, – слукавил он.

– А вот и нет, а вот и неправда, – закричали мальчишки, – папа никогда нас не путает, даже если мы хотим, чтобы нас спутал, одеждой меняемся, все равно нас узнает.

– Конечно, он же ваш папа, как он может вас перепутать.

И тут Доржо опустился на колени перед сыновьями и сказал, глядя им в глаза:

– Ребята, мы сегодня совершенно случайно познакомились с младшей сестрой вашей мамы Оли, это ваша родная тетя, тетя Наташа.

Мальчики молча посмотрели на Наташу. Слово «мама» им особенно ничего и не говорило, ведь бедняжки ее совсем не помнили, как ни старались им почаще напоминать о ней. Но слово «тетя» их заинтересовало.

– Это такая же нам тетя, как наша тетя Римма? Взаправдашняя? – спросил Баин.

– Ты что, тетя Римма совсем наша, а тетя Наташа не совсем. Если бы она была, как тетя Римма, мы бы ее давно уже знали, да, пап? – обратился к отцу Баир.

Доржо немного смешался, думая, как же объяснить восьмилетним мальчишкам понятно и доходчиво. И тут на помощь ему пришла Наташа.

– Понимаете, ребята, я такая же родная тетя, как тетя Римма, которую вы, видно, очень любите. Но дело в том, что я раньше жила очень-очень далеко и не знала, что у меня растут такие хорошие племянники. Но поскольку мы все-таки с вами встретились, то теперь мы уже не расстанемся, будем всегда общаться, переписываться. Будем переписываться, а? – озорно подмигнула она мальчишкам, совсем, как Оля, – и я обещаю вам, чтобы буду любить вас так же сильно, как тетя Римма.

Мальчишкам это объяснение понравилось, они улыбнулись тете Наташа, а Баин в порыве чувств даже крикнул:

– Урррра, теперь у нас будет две тети, урра!

– И обе – самые красивые в мире тети, – поддержал брата Баир.

Все расхохотались, и напряжение, витавшее в воздухе, бесследно исчезло, поэтому Наташа уже непринужденно сказала:

– Сегодня я работаю до семи, а потом приглашаю всех вас к нам. Будете жить у нас, зачем вам платить за гостиницу, когда у нас места полно, живем вдвоем с мамой. А мама у меня хорошая, она обрадуется.

– Подождите, мне кажется, это не очень уместно, – сказал Доржо. – Она нас совсем не знает, вы тоже, как же так, сразу.

– Скажите, если я приеду в город, вы меня устроите жить в гостинице? – прямо спросила Наташа.

– Что вы, нет конечно, как можно, конечно у нас дома, – вырвалось у Доржо.

– Ну вот, разговор окончен, прения закрыты, – весело и между тем веско сказала Наташа, как бы поставив жирную точку в разговоре.

Доржо подумал, а у Наташи есть характер, умеет настоять на своем. А Оля была мягкая, покладистая. Ну, конечно, они же ведь все-таки сводные сестры, от разных матерей, и гены разные.

– Ну тогда мы пойдем, не будем мешать работать, а вечером мы встретимся. Попрощайтесь до вечера, ребята.

– Пока, тетя Наташа, пока, – крикнул Баир, а Баинка вдруг подбежал к Наташе, обнял ее за талию, прижался и на мгновение притих. «Бедный, все-таки скучает без материнской ласки», – с жалостью подумала Наташа, и слезы невольно навернулись на глаза.

– Ну все, все, пойдемте, – с волнением сказал Доржо, растроганный неожиданным поведением сына, – вечером мы обязательно встретимся.

Они вышли и пришли в гостиницу, где опять кипел чайник, и был накрыт стол. На этот раз бабушка Жалма, как ее называли близнецы, сварила суп с домашней лапшой и заправила его черемшой. Запах стоял умопомрачительный. Троица не заставила себя уговаривать, все быстро помыли руки и уселись за стол. Вкус был отменный, то и дело попадались большие куски свежего мяса, поэтому все, обжигаясь, ели вкусный суп. У всех выступил пот, но никто не жаловался, поглощая вкуснятину.

После обеда, когда ребятишки вновь убежали на улицу, Доржо вызвался помочь, но женщина сказала:

– Да сидите вы уж. Что я, посуду не помою, что ли?

– Просто неудобно, мы вам столько хлопот приносим.

– Какие хлопоты, разве ж это хлопоты? Это же удовольствие, кормить кого-то, – печально сказала старушка.

– А разве у вас… – Доржо резко замолчал, осененный догадкой.

– Да, живу я одна, хотя и есть у меня дети, двое, мальчик и девочка. Но сейчас они уже, конечно, не дети. А когда расставались, они были совсем еще малышами.

Доржо молча сидел и слушал женщину. Видимо, ей надо выговориться, потому что она вдруг уселась поудобнее и начала свой рассказ:

– Я родилась в большой семье. Нас было семеро братьев и сестер, я самая младшая. Родители были людьми небогатыми, всю жизнь гнули спину на богачей за кусок хлеба и кружку простокваши. Я как помню себя маленькой, мне всегда хотелось есть. Понятно, что мне, как младшей, доставались лучшие куски, братья и сестры ели и того меньше. Перебивались мы, как могли, старшие рано пошли работать, об учебе не было и речи. Но потом пришла Советская власть, родители ожили, старшие братья и сестры стали комсомольцами. Затем началась война, отец и три брата отправились на войну. Я, мама и сестры работали в колхозе с утра до вечера. И тут стала болеть мама и слегла. Лекарств, необходимых маме, в больнице не было, надежды на выздоровление тоже. Можно было их купить, где-то все равно продавались, из-под полы, но денег у нас не было. Да, на лечение нужны были деньги, а их у нас не было.

И тут появился он, мой будущий муж, хромой Рабдан, которого не взяли на фронт из-за его хромоты. Он был очень противным человеком. Взгляд у него всегда был презрительный, говорил с ехидцей, словом, вызывал у меня всегда отвращение.

Услышав, что наша мама больна и нуждается в лечении, как-то вечером заявился к нам домой. Это уже в конце войны было, в начале апреля. Мы еще тогда не знали, что войне скоро конец, хотя и слышали об успешных продвижениях наших войск. Но война так затянулась, столько было «похоронок», столько горя и бед принесла, что уже никто и не смел верить в скорую победу.

Так вот, этот Рабдан пришел к нам, сел на табуретку, оглядел нас, четверых сестер, похотливым взглядом и сказал:

– У меня есть в городе знакомый фершал. Он сможет вылечить вашу маму. Правда, лекарства у него дорогие, но я все оплачу, – самодовольно заявил он.

Услышав такое неожиданное заявление, мы с надеждой взглянули на Рабдана, неужели и взаправду поможет?

– Но понимаете, что ничего за так делается, да?

Мы невольно переглянулись: «Что же запросит от нас этой наглый мужик. Неужто последнюю корову или лошадь попросит?» А как нам тогда жить, ведь у двоих овдовевших старших сестер были дети, которым каждый день нужно молочко, а остаться в деревне без лошади – это смерти подобно. К этому времени мы уже получили известие о смерти отца и двух братьев, лишь самый младший из братьев, Жалсан, продолжал воевать, и особо надеяться было не на кого. Но каждая во взгляде сестер прочитала, неважно, все отдадим, и корову, и лошадь, лишь бы маму на ноги поставить. Она и так часто болела, изработалась, много трудилась за свою жизнь, недоедала, недосыпала, и смерть близких ее подкосила очень сильно.

– Так что же вы хотите за ваши труды? – немного с ехидцей спросила старшая сестра Дулма.

Рабдан немного поерзал, стул под ним противно заскрипел, потом решился и выпалил:

– Мне нужна жена, и это будет Жалма.

При этом он небрежно ткнул в мою сторону пальцем.

Все растерялись от такого заявления. Меня вообще всю заколотило, ведь все в деревне знали, что у меня на фронте воюет любимый парень по имени Улзы. Мы дружили с ним с двенадцати лет, он на фронт ушел добровольцем, и письма шли от него довольно регулярно.

– Вы что, Рабдан-ахай, – вежливо начала средняя сестра, Димид, – она же вам в дочери годится, ей же ведь еще и двадцати нет.

– Ничего, чем моложе, тем лучше, детишек много народит, – невозмутимо ответил мерзкий Рабдан.

– Об этом не может быть и речи, у нее любимый воюет, как вы так можете, уходите отсюда, – довольно резко сказала Дулма

– Я-то уйду, а вот вашу маму кто вылечит? Или хотите, чтобы она умерла?

Тут нас всех будто окатило холодной водой. Ведь на кону жизнь мамы, нашей нежной, доброй мамы, которая все дала, не жалела себя, чтобы вырастить нас.

Сразу уловив наше замешательство, этот подлый мужик добил нас, сказав:

– Я не только о матери позабочусь, но и обо всех вас. Я уже позаботился, привез вам в подарок корову, хорошего коня, четырех овец, два мешка муки, мяса и отрезы на платье. А еще сладости ребятишкам. Вы не думайте, отрезы и мука не ворованные, я ружье продал, которое купил перед войной за большие деньги. А хозяйство у меня, сами знаете, довольно справное, работал не покладая сил.

Что верно, то верно, работать Рабдан умел, был жаден и хваток. Еще до войны, отработав смену в колхозе, он по ночам строгал, пилил, изготавливал немудреную мебель, продавал ее, лепил горшки на продажу, делал конскую сбрую. И все у него получалось красиво, можно было заглядеться, руки у него действительно были золотые. Все удивлялись, когда он спит, когда успевает.

Он был когда-то женат, взял из соседнего села некрасивую, рослую женщину, старую деву за тридцать. Поговаривали, из-за ее приданого, которое посулил ее отец, из-за коров, коней и денег. Неизвестно, были ли деньги, но живности в его хозяйстве прибавилось заметно, сундуки с приданым забили его дом доверху. Но семейного счастья не получилось, года через четыре жена скончалась, сильно застудив легкие, и с тех пор он жил один.

И вот теперь он сидит у них дома, хочет взять в жены самую молодую, красивую Жалму, и за это обещает поставить на ноги маму.

Сестры и Жалма были в растерянности, как же быть. Появилась слабая надежда на выздоровление мамы. Она уже лежала в районной больнице, но там не было необходимых лекарств, потому что нехватка тогда ощущалась во всем. А тут частный фельдшер, вполне возможно, что у него могли бы и быть необходимые лекарства, ведь во время войны было много людей, которые откуда-то все доставали. Такие часто приезжали к ним в деревню, привозили продукты и меняли на драгоценности, хорошую одежду, скот. Это были, главным образом, толстые мордастые мужчины, каким-то образом избежавшие войны, наглые и самоуверенные…

Жалма Бодиевна, тяжело вздохнув, отпила глоток уже остывшего чая и продолжила:

– Через месяц я стала его женой, а тот фельдшер действительно поставил на ноги маму. После его лечения она поднялась и прожила еще семь лет. Все были счастливы, когда мама выздоровела. Только я одна была несчастна. Нет, конечно, я тоже радовалась, что мама с нами, но чувство вины перед Улзы, который продолжал писать мне письма, не проходило, да и семейная жизнь с этим человеком была невыносимой. Это был страшный человек, каждую минуту попрекал меня куском хлеба, говорил, что «если бы не он, все мы сдохли бы с голоду, и мать давно бы съели черви», вот такие страшные слова я слышала каждый день.

А Улзы вернулся с войны живым и невредимым, весь в орденах и медалях, и сразу же приехал к нам домой. А мы с мужем уже жили на стоянке, в сорока километрах от деревни, пасли колхозных овец.

Сестры потом рассказали, что, услышав весть о ее замужестве, Улзы долго молча сидел, как пришибленный, потом сказал:

– А я еще не хотел верить, когда мне написали об этом.

Сестра объяснила ему, почему я вышла замуж за нелюбимого, что побудило меня. На это Улзы промолчал, потом резко встал и уехал потом в неизвестном направлении, забрав с собой старенькую мать и сестру-вдову с ребенком. Говорили, что уехали на родину матери.

Через год с небольшим у нас родился сын, еще через год я родила дочку. Казалось бы, живи да живи. Но я уже не могла жить в одном доме с этим уродом, уже твердо решила уехать к родным. Он поднимал на меня руку, изменял мне, вся работа по хозяйству лежала на мне, на мне были и ребятишки. Я исхудала, измучилась, не раз посещала мысль о самоубийстве, но я не могла оставить детей.

И вот как-то он опять отсутствовал несколько дней, я собрала необходимые вещи и дожидалась его, чтобы сообщить о своем уходе. Дурочка, надо было молча уехать, ведь на дворе не старое время было, можно было найти защиту. А я, глупенькая, все еще в глубине души была благодарна ему за маму, поэтому хотела, чтобы все было честно. Я почему-то думала, что он согласится, пойдет ко мне навстречу, ведь он все равно не любил меня, все бегал к бабенке из соседней деревни, которую любил еще в юности. Та была замужем, но это, видимо не смущало ни его, ни ее.

Так вот, он приехал через три дня, сразу после обеда, но приехал не один и на грузовой машине. С ним было еще трое каких-то незнакомых мужчин. Они быстро зашли в дом и начали выносить мебель и грузить на машину.

Муж подошел ко мне и на мой вопрос коротко ответил:

– Мы уезжаем, я уже уволился, получил трудовую на руки, поедем в большой город, где заживем как короли.

При этом он нехорошо усмехнулся и скривил губы.

Я пыталась сопротивляться, но было бесполезно, нас насильно посадили в машину. Так, не предупредив никого, я вынуждена была покинуть родные края и вскоре оказалась в чужом большом городе.

…Доржо сидел и с изумлением слушал историю женщины, как могло в советское время случиться такое? Почему она не обратилась к власти, ведь его всегда могли приструнить. Он и не заметил, как невольно произнес вслух эти слова.

Жалма Бодиевна горько усмехнулась.

– Мне пытались помочь, услышав новость о моем замужестве, к нам дважды приходил председатель, дядя Жамсо, спрашивал, почему я решила выйти замуж, по своей ли воле. А я тогда его прогнала, сказав, чтобы не вмешивался в мою жизнь. Сестры тоже молчали, ведь мы дали Рабдану обещание, тем более мать пошла на поправку. И потом, когда мы уже жили вместе, приезжали ко мне и комсомольцы, и парторг, но я стояла на своем, мол, все хорошо, не лезьте ко мне.

На новом месте муж очень ловко устроился куда-то кладовщиком, в какую-то организацию, я особо и не вникала и не пыталась, бесполезно, все равно не скажет. Он стал приносить домой дефицитные продукты, вещи, но все тайком. Он все время водился с какими-то подозрительными людьми. Но я никогда не обращала ни на что внимания, мне было безразлично, где и чем он занимается, я была занята лишь детьми.

Не знаю, может, так и жили бы с ним до сих пор, или убил бы меня когда-нибудь, но однажды случилась встреча, которая перевернула всю мою жизнь.

Отправив детей в школу, я пошла на рынок и вдруг встретила моего Улзы, которого так и не забыла, продолжала любить. Он шел мне навстречу, улыбаясь какой-то жалкой, вымученной улыбкой. Я застыла на месте, не могла не произнести ни слова, видя, как он направляется ко мне. Подойдя, он тихо сказал:

– Здравствуй, Жалма.

Я долго ничего не могла ничего произнести, меня стала бить, нет, прямо колотить дрожь. Потом я внезапно заревела и рванулась прочь. Я бежала, не разбирая дороги, на кого-то натыкалась, на меня кричали, но глаза были залиты слезами, я ничего не видела и бежала, бежала. Очнулась, когда он схватил меня за руки. Оказалось, я прибежала на берег реки, куда я часто приходила выплакаться. Здесь был пень, на который я садилась и подолгу сидела, смотря на воду и вспоминая детство, юность, родных. Здесь я выплакивала свое горе, ведь мне не с кем было поделиться, муж запрещал мне общаться с людьми. И работать он мне не давал, а чтобы меня не привлекли за тунеядство, фиктивно устроил меня куда-то на работу. У него теперь везде были свои люди.

Так вот, я тайком начала встречаться с Улзы, в любую минуту я старалась уйти из дому на свидание к любимому. Я расцвела, встречи с любимым давали мне силу. Он все уговаривал меня сбежать с ним, забрав детей. Работал он в этом городе на заводе, мать свою похоронил несколько лет назад, сестра удачно вышла замуж и жила в где-то в деревне.

– Меня здесь ничего не держит, мы можем сейчас устроиться в любом месте, сейчас не старое время, соглашайся.

Но я боялась мужа, знала, что он не успокоится, пока не найдет, не отомстит.

А Улзы все хотел встретиться с мужем, поговорить с ним по-мужски, но я ему запрещала, так как знала, что тот способен на все, он и его дружки.

Я могла бы обратиться в милицию, но боялась, боялась за детей, за Улзы.

И вот час расплаты настал.

Муж как-то странно начал присматриваться ко мне, а потом даже сказал:

– Ты как-то похорошела, расцвела, что с тобой?

Я испугалась, все, вот и попалась.

После этого я стала осторожнее, уже не бегала на свидание в любую минуту, больше сидела дома, но было уже поздно.

Как-то муж пришел в обед с работы, сел обедать и спокойно так сказал:

– Ну что, твой любовник все-таки нашел тебя?

Я помертвела от страха. А муж встал, подошел ко мне и уставился своим страшным взглядом. Все, будет бить, подумала я, мне конец. Хорошо, детей дома нет, играют на улице, промелькнула мысль, а то увидят, как меня бьют, испугаются.

Но муж не стал меня бить. Он отошел от меня, сел за стол и спокойно сказал:

– Ты можешь идти.

Я не поверила своим ушам.

– Куда?

– А куда хочешь, ты мне не нужна. У меня есть женщина, которая меня любит и хочет жить со мной и моими детьми.

Я не поверила своим ушам. Как, он хочет отнять у меня моих детей? Да никогда в жизни я не оставлю детей.

– Если ты скажешь хоть слово о детях, я тебя придушу и повешу на крюк, – так же спокойно сказал он, прожевывая кусок мяса. И он мог во время такого разговора спокойно есть. – А заодно и твоего любовничка утоплю в той же самой речке, у которой вы милуетесь. Я все могу, ты же знаешь, и никто не узнает, что это моих рук дело. Я закопаю обоих и скажу, что ты убежала с любовником, а в доказательство у меня есть вот это.

Я с ужасом увидела у него в руке письмо, которое в порыве чувств написала Улзы. Так говорилось, что я его люблю, что жду наших встреч ежеминутно, считаю минуты до встречи с ним и хочу быть с ним до конца своих дней. Я написала это письмо, но не осмелилась его дать Улзы. Мне надо было порвать его, сжечь, а я почему-то сберегла.

– Поняла, чем это тебе грозит? Значит так, ты пишешь отказную и уезжаешь со своим любовничком на все четыре стороны, или же я сделаю так, как и обещал. Обманутым я жить не собираюсь, да и не нужна ты мне, холодная лягушка. Думай, даю тебе сроку три дня. А детей не жди, они не приедут сюда больше. Все равно ты их не увидишь в любом случае, или ты уедешь, или умрешь.

Я как стояла, так и рухнула на сундук, который, к счастью, оказался рядом. Я сидела и смотрела на него, а он спокойно сидел и жевал мясо.

Он все заранее продумал, увез куда-то детей, и сейчас бесполезно его уговаривать, все равно не скажет.

Наконец он насытился, встал из-за стола и сказал:

– А в милицию идти даже не вздумай, знаешь ведь, там все мои друзья, – и так злорадно усмехнулся, – а так, если не будешь дурить, я тебе денег дам немного, на первое время, вещи свои возьмешь и дуй – кати к своему любовничку.

…Тут Жалма Бодиевна неожиданно прервала рассказ, встала и вышла из комнаты. Доржо сидел и никак не мог поверить в услышанное. Но тут она вернулась и сказала:

– Вы простите, что я вам, почти незнакомому человеку, все выкладываю. Лицо у вас располагающее, да и не могу уже, чем дальше, тем хуже, спать не могу, все деток вспоминаю. Вот и ваши дети мне напомнили моих детей.

Она помолчала и добавила, отвечая на немой вопрос Доржо:

– Да, я оставила детей и ушла из дома. Я знала, что это не простые угрозы, что он так и поступит, как сказал, а так я думала, если останусь жива, я обязательно найду способ повидаться с детьми и забрать их. И я ушла, забрав свои вещи, но не уехала, как велел муж, а поселилась в небольшой гостинице на краю города. Я несколько дней караулила возле дома в надежде, что привезут детей, но бесполезно. А на пятый день, когда я опять крадучись пришла к дому, то увидела, что дверь настежь распахнута. Я испугалась, потом осмелилась и зашла.

…И тут Жалма Бодиевна разрыдалась в голос. Доржо испуганно вскочил, побежал за водой, подал бедной женщине. Та выпила воды, немного успокоилась и продолжила:

– Той ночью муж вывез все из дома и уехал в неизвестном направлении, забрав детей. Я тогда от горя чуть с ума не сошла, я побежала в милицию, но меня там даже и слушать не стали, сказав, что раз родной отец увез детей, это нормально. И еще, они были в курсе всего, потому что начальник тогда сказал:

– Он правильно сделал, что не доверил воспитание своих детей гулящей бабе. Я бы на его месте задушил бы.

При этих словах он так злобно на меня посмотрел, что я поняла, что здесь мне никто не поможет и делать больше нечего.

И Улзы я больше не встретила, ходила к нему на завод, сказали, что он уволился и уехал, куда, не знают.

– Вот так я осталась одна. Конечно, в деревне у меня остались родные, они бы меня приняли с распростертыми объятиями, брат вернулся с войны, но я не могла заставить себя вернуться в родные края. Я просто писала им письма, чтобы они не тревожились, описывала, как растут мои дети, которых на самом деле рядом не было. А потом написала, что мы с мужем и детьми уезжаем за границу, писать больше не смогу, и пусть не беспокоятся, у меня все хорошо.

Тут в комнату с хохотом вбежали ребятишки, и Жалма Бодиевна кротко закончила свой рассказ:

– Вот тогда я и приехала сюда, устроилась на работу, вот так и живу, одна-одинешенька, жизнь доживаю.

– А вы не пытались найти детей? – спросил Доржо.

– Пыталась, конечно, пыталась. Писала письма, рассылала куда только могла. И вот как-то пришел ответ, что они выехали за границу. Вот тогда я и написала родным, что уехала с ними, потому что не могла больше придумывать истории о том, как растут дети, как учатся… Таким образом, я как бы обрубила все концы, рассталась с прошлым навсегда, начав новую жизнь, которая так и не принесла мне счастья.

Тут женщина встала, подошла к мальчишкам, которые застыли у порога, видя, что бабушка Жалма плачет, а отец сидит грустный.

– Ну что, ребятки, набегались? Чаю хотите? Или сока? А ну раздевайтесь и за стол, будем чаевничать.

Пацанов не надо было уговаривать, они тут же заняли место за столом.

После чая мальчишки пошли в комнату, а Доржо задал вопрос, который вертелся у него на языке:

– Жалма Бодиевна, а вот вы сказали, что моя Оля училась с вашей дочерью, а где дочка сейчас?

– Я знала, что задашь этот вопрос. После приезда мне было так тоскливо, каждую ночь снились мои детки, плакали, просили забрать меня, я просыпалась вся в слезах. И тут я попала в больницу, с аппендицитом. И там лежал лама, которому тоже вырезали аппендицит. Вот он-то и посоветовал мне для успокоения души взять девочку из детдома. Я последовала его совету и удочерила девочку, Норжиму, ей тогда было пять лет, родителей своих она не помнила, в детдоме сказали, что она подкидыш, оставили на крыльце детдома четыре года назад. Девочка была здоровенькой, веселой, жили мы дружно, я начала оттаивать, меньше скучала по детям. Мы с Норжимой всегда были вместе, гуляли по лесу, ходили по грибы, по ягоды, раз в год ездили в город, посещали аттракционы, катались на карусели.

Мне многие говорили, зачем из детдома ребенка взяла, неизвестно, какие родители были, нормальные люди не бросают детей. Но моя Норжима не из таких. Закончила школу с отличием, теперь живет в Москве, работает врачом. Приезжала года четыре назад, все зовет меня к себе, а мне куда? Доживу здесь до смерти, да и ладно. И радуюсь, что у приемной дочери все хорошо, а вот сейчас все больше и больше тоска гложет по моим родным деткам, Аюше и Оюне, где они, как они? Все бы отдала, чтоб хоть одним глазком их увидеть. Наверное, проклинают меня, что я их бросила.

Жалма Бодиевна тяжело вздохнула, в уголках глаз показались слезинки.

– Жалма-эжы, напишите мне полное имя ваших детей, мало ли, живу в городе, часто езжу в командировку в тот город, где у вас отняли детей. Вдруг доведется встретиться.

Женщина с надеждой взглянула на Доржо:

– Конечно, конечно.

Затем торопливо встала, принесла листок бумаги, ручку. написала четким, каллиграфическим почерком имена детей и протянула Доржо. Доржо взял листочек, бережно сложил его и спрятал в портмоне, где хранились документы.

– Я обязательно буду искать, я не забуду, Жалма-эжы, – в сердцах сказал Доржо.

В тот же вечер Доржо с ребятишками переселился к Наташе, несмотря на то, что Жалма Бодиевна сначала не хотела их отпускать.

– Мне с вами так хорошо стало. Когда звучит здесь детский смех, мне на душе так приятно. Но что поделаешь, я рада, что вы встретили близких родственников жены. Правильно, надо ближе знакомиться и общаться.

Наташа с матерью жила в большом уютном доме совсем недалеко от гостиницы. В доме стояла старинная мебель, про которую Наташа сказала, что им с матерью все осталось от дедушки и бабушки, которые умерли два года назад.

– Мы тогда и вернулись в родную деревню, что старики болеть начали, надо было за ними ухаживать.

Мама Наташи, Елена Баировна, когда-то, видимо, очень красивая женщина, которая и сейчас не утеряла привлекательности, засуетилась, хлопоча над ними:

– Проходите, проходите, гости дорогие!

Когда Доржо с ребятами прошли в комнату, то увидели богато накрытый стол, как для почетных гостей. Доржо смутился:

– Это вы для нас? Зачем? Прямо столько хлопот доставляем.

– Какие хлопоты? Я все скучаю, дочка целыми днями на работе, сижу одна, хоть развеюсь с вами. Садитесь, все остынет.

Все уселись за стол, и начался пир горой. Мальчишки, целый день обильно питавшиеся, тем не менее набросились на горячие, ароматные буузы, саламат, сваренный на сметане. Да, хоть бы желудки выдержали у ребят, невольно подумал Доржо, который и сам поглощал еду с большим аппетитом.

Позже, уложив мальчишек, втроем пили знаменитый чай – зутаран сай, с поджаренной мукой, солью и маслом. Доржо поначалу не понравилось, но потом он уловил вкус, и уже с удовольствием продолжил чаепитие. Через некоторое время ушла спать и Наташа, ей утром рано надо было идти на работу. Оставшись вдвоем, Елена Баировна рассказывала:

– Я родом отсюда, из этих мест. Росла единственным ребенком, очень избалованным. Родители работали в колхозе, оба неплохо зарабатывали и ни в чем мне не отказывали. Закончила школу, поступила в пединститут, хотя особого желания стать учительницей и не было, но надо было куда-то поступать, я и пошла. Училась я через-пень колоду, все больше на танцульки бегала, и в восемнадцать лет выскочила замуж за однокурсника, которого, по сути, и не любила никогда. Помаялись с ним вдвоем три года, больше того родителей измотали вечными ссорами, мои так совсем извелись, я чуть что, мама, папа… И родителей поссорили вконец, до драки дело дошло. Папы набили друг другу морды, мамы, пока разнимали мужей, за волосы друг друга оттаскали. Сейчас понимаю, что это было глупо с нашей стороны. Поженились мы, а страдали родители. Теперь вот хочется иногда молодежи сказать, поделиться опытом, так сказать, не вмешивайте никогда родителей в свою семейную жизнь. Это ваша жизнь, и разбирайтесь в ней сами, а родителей оставьте в покое. Ведь мама тогда у меня диабетом заболела, на нервной почве сахар подниматься начал, всю жизнь и прожила с этой болезнью, всю жизнь на диете, на таблетках, нормально и не пожила.

Через три года развелись, слава богу, бог не дал детей. Затем еще пару раз пыталась устроить семью, но не получилось. Уж больно я была капризна, хотела, чтобы все было по-моему, забывала, что это все-таки мужчины, со своим характером, амбициями, а не любящие папа с мамой, которые преподносят мне все на блюдечке. Поэтому они и уходили. После второго неудавшегося замужества через месяц узнала, что беременна, сказала мужу. Он обрадовался, попросил начать все сначала, мол, надо ребенка вместе поднимать, а мне не понравилось, мне же хотелось, чтобы он на коленях начал меня уговаривать, поэтому я пошла и назло ему сделала аборт. Заплатила огромные деньги, еле нашла врача, но сделала. Муж, конечно, не стал жить со мной, ушел, в скором времени женился на другой, детей нарожали, в общем, обрел свое счастье.

А я в третий раз вышла замуж за человека старше меня на пятнадцать лет, бывшего сотрудника милиции. Вот тут-то я хлебнула лиха. Это был диктатор, чуть что не по нему, сразу кулаки в ход. Родители, по обыкновению, попытались вмешаться, да не тут-то было, он им такой отворот поворот сделал, до сих жалко родителей, как вспомню. А когда родители заявили на него в милицию, он их чуть со свету не сжил. Вот тогда мама и поучила первый инсульт, и ее частично парализовало.

Ночами, лежа в постели с постылым мужем, я, оглядываясь назад, понимала, что сама, своими руками разрушила свое счастье, погубила здоровье своих любящих родителей.

Ведь оба моих первых мужа, и Виктор, и Алексей, были очень даже неплохими людьми, главное, оба любили меня, почитали и уважали моих родителей. А я вот, эдакая принцесса, все думала, что они не достойны меня, все хотела лучшего, вот и дохотелась. С другой стороны, иногда я обвиняла своих родителей, которые с детства вбили мне в голову мысль, что я особенная, самая красивая, самая умная, самая-самая и достойна лучшего. И поэтому в школе всегда свысока относилась к своим одноклассникам, общалась только с детьми начальников или тех, кто побогаче. Немудрено, что потом у меня не было ни одной настоящей подруги, когда мне нужна была помощь.

А Наташу я родила поздно, это уж было великое чудо, что она у меня появилась, ведь после аборта сказали, что не будет у меня детей. И по этой причине мой третий муж и вышвырнул меня из дома через два года, когда узнал, что я бесплодна.

С отцом Ольги и Наташи я познакомилась случайно, на какой-то гулянке. Я уже тогда много лет жила одна, вернее, с родителями, попыток выйти замуж больше не предпринимала, зная, что ничего из этого хорошего не выйдет.

А тогда мы с кавалером напились, потеряли контроль, мать Ольги тогда уже месяц лежала в больнице с дочерью, и Даржа все мне жаловался, что устал жить один, вести хозяйство, что жена постоянно в больнице с дочерью, что не уделяет ему внимания, говорил, что так одиноко себя чувствует, что жена его не понимает. В общем, наплел с три короба, а я, дура, уши-то и развесила. Уж больно складно он пел, да и внешность у него была что ни на есть привлекательная. Красавец, одним словом. Вот я и поддалась. Потом, через неделю, я узнала, какой он подлец, женщин меняет, как перчатки, жене изменяет налево и направо. А она у него женщина добрая, покладистая, трудолюбивая и аккуратная. Сельчане удивлялись, как она его терпит, видимо, то, что она его старше намного, и родила поздно, в сорок пять, и благодарна за ребенка, ведь уже давно на ней поставили крест, решив, что не будет у нее детей.

Я встретила ее через две недели, случайно. Шла в магазин, вижу, идет она, с ребенком на руках. А лицо так и светится, когда она на дочку-то смотрит, так и светится. А глаза усталые, в них как будто страдание застыло. Мне стало так стыдно, что я повернулась и пошла совсем в другую сторону.

Каково же было мое изумление, когда в моем организме начали происходить странные вещи, то по утрам вскакивала с постели, потому что меня тошнило, то хотелось съесть то одного, то другого, то хотелось беспричинно смеяться, то рыдать. Мама первой поняла мое состояние и отправила меня к врачу. Тогда она уже начала понемногу вставать, ходить по дому, на улицу по нужде. Когда доктор сказал, что я беременна, я не поверила своим ушам. Родители были рады больше меня. И мама тут же пошла на поправку, хорошая новость воодушевила ее.

И вот родилась Наташа. Радости нашей не было конца, но, помня, как мне трудно пришлось в жизни, я не спешила баловать дочку, потакать всем ее капризам. Но родители постоянно вмешивались в ее воспитание, могли накормить ее в постели, одевать тоже, словом, носились с нею так же, как когда-то и со мной. Вот тогда-то я и решила уехать от стариков. Мама совсем выздоровела, а тут мне предложили хорошую работу в другом районе. И тогда с четырехлетней дочерью на руках я и уехала из родного села.

А отца Наташи я так больше и не встречала, да и не пыталась, слышала, что жена его бросила, выгнала, но мне все это было безразлично. Единственное, за что я ему была благодарна – так это за дочь.

Так мы и прожили в другом месте, пока родители совсем не стали старыми, стали нуждаться в уходе. Тогда мы и переехали обратно в село. И Наташу, мне кажется, воспитала правильно, она справедливый человек, абсолютно некапризна, умеет все делать по дому. А если б мы здесь жили, неизвестно, что из нее получилось.

Доржо, в один день услышав историю жизни двух разных женщин, сидел потрясенный, насколько же судьбы разные у обеих, и сколько же обе выстрадали, хотя одна и росла в неге и любви. Все услышанное не укладывалось в голове, и еще долго Доржо лежал, не мог никак заснуть, размышляя о жизни.

…Мы на время оставим наших героев и вернемся к Ане, которая уже выросла, стала красивой девушкой, умницей, спортсменкой, активисткой и, главное, комсомолкой. Да-да, наконец-то стала комсомолкой. Этого торжественного дня Аня ждала очень давно, она так завидовала своим одноклассникам, когда они вступали в комсомол, все думала, почему я в январе не родилась. Но вот настал ее черед, и опять Аня не спала ночами, всю ночь зубря Устав ВЛКСМ. Аня его выучила от корки до корки, но тем не менее волновалась. Она знала, что сначала должна достойно ответить на все вопросы в комитете комсомола школы, а потом уже в городе, у главного секретаря. Аня боялась и того, и другого.

Вот наконец наступил торжественный день. Аня с утра решила следовать приметам, встала с правой ноги, перед выходом посмотрелась в зеркало, выйдя на улицу, постояла, пропуская женщину с пустыми ведрами. «Дура, еще в комсомол собираешься вступать. А сама в приметы веришь», – ругала она себя.

Пройдя несколько шагов услышала, что ее кто-то окликает. Она повернулась и мгновенно залилась краской, потому что к ней приближался Леша Дараев, ему Аня очень симпатизировала, но, к сожалению, безответно. Леша был первым красавцем в школе, на него заглядывались не только одноклассницы и малолетки, даже старшеклассницы следили за ним восхищенным взглядом, и еще две молоденькие учительницы, которые пришли в школу работать после педучилища. А он, зная, что им восхищаются, вел себя немного снисходительно, свысока смотрел на девчонок. Он был отличным спортсменом, играл в волейбол и баскетбол, бегал на лыжах и занимался национальной борьбой. Он часто ездил на соревнования и неизменно занимал призовые места. И еще он учился на отлично, поэтому был гордостью школы. Помимо всего, он еще был секретарем комитета комсомола и сегодня должен принимать ее, Аню, в комсомол. Говорили, что он всегда задает каверзные вопросы, пытается «завалить», поэтому именно его Аня и опасалась.

– Привет, – сказал Леша, подойдя к Ане.

– Привет, – как можно непринужденнее сказала Аня, а сама почувствовала, как всю ее затрясло от волнения.

– Ты что такая красная? Волнуешься?

– Ага, – пискнула Аня еле слышно.

– Не волнуйся, я тебя поддержу, – неожиданно сказал Леша.

– Спасибо, – еле слышно сказала Аня.

– Да ты что так боишься? Вся позеленела аж, успокойся. Там же ведь такие же школьники сидят, – при этих словах Леша вдруг приобнял ее за плечи, и у девочки зашлось сердце, ноги стали ватными, поэтому она остановилась.

– Ну ты что, беги давай, – как-то мягко сказал Леша, – а то вон ребята идут.

Аня оглянулась и увидела его одноклассников, которые заметили их и сразу засвистели, заулюкали.

Аня сорвалась с места и бегом добежала до школы.

– Господи, как стыдно-то, – думала Аня, – и как хорошо-то, что Леша меня обнял.

При этом воспоминании у Ани на сердце накатила истома, и она сразу покраснела. Тут к ней подбежали ее закадычные подружки, Галка и Туяна, затормошили ее.

– Ты что так покраснела? – спросила Туяна.

– Не иначе, Лешку встретила, – точно подметила Галка, – все светишься стоишь.

В ответ Аня только могла утвердительно кивнуть.

– Да ты что, где, что он сказал, – засыпали вопросами девчонки.

– Когда шла в школу, он догнал, сказал, чтобы я не волновалась, что будет меня поддерживать и…, – Аня опять покраснела.

– Что, что, договаривай, – затормошили подруги.

– Он меня обнял, – прошептала Аня, а глаза ее так и сияли.

– Неужели, ничего себе, а это приятно, – галдели подруги.

Тут открылась дверь школы, и появились десятиклассники во главе с Лешей. Девчонки мигом упорхнули оттуда, но кто-то уже успел засвистеть им вслед.

Но вот и пионерская комната, именно здесь проводились заседания комитета комсомола, принимали в комсомол, давали выговор провинившемуся комсомольцу, словом, вершили комсомольские дела.

В коридоре уже стоят пять одноклассников Ани, среди них и Зоригма с Женей, которые стояли обнявшись и о чем-то разговаривали, то и дело хихикая.

– Привет, девчонки, – поздоровались с ними подруги.

– Привет, – сказала Женя, а Зоригма вместо приветствия ехидно спросила:

– Ну, что, отличница ты наша, наверно, все выучила?

– Конечно, она же отличница, – в тон ей сказала Женя.

– Девчонки, вам какое дело, выучила я или нет, отличница я или нет, смотрите за собой, еле-еле на «тройках» тащитесь, – зло ответила Аня.

– А зато мы не выпендриваемся, как ты, не подлизываемся к учителям, – сказала Женя.

– Когда она подлизывалась? Что ты выдумываешь? – набросилась на Женю Туяна.

Похоже, затевалась ссора, Галка уже начала подворачивать рукава, она всегда так делала, когда надвигалась ссора.

Но тут в коридор завернул Леша и еще двое из комитета, Нацаг и Ванжил. Эти ребята учились в десятом классе, тоже спортсмены, они дружили с Лешей. Видные, красивые, высокие красавцы, они всегда ходили втроем. И, когда эта троица проходила по коридору, взгляды девчонок невольно обращались на них. А они, зная это, ходили, рисуясь.

Они подошли к ребятам, поздоровались и зашли в кабинет, а девчонки перевели дыхание.

– О боже, какие красавцы, – простонала Женя.

Никто не успел ей ответить, дверь распахнулась, и вызвали Зоригму. Всех остальных начала бить дрожь, они вытащили «Устав» и начали повторять. Мальчишки снисходительно смотрели на них, но чувствовалось – они тоже волнуются.

Один за другим заходили одноклассники, настала очередь и Ани. Во рту почему-то все пересохло, стало трудно дышать. Она увидела одиннадцать пар глаз, устремленных на нее, Лешин взгляд в упор, ее затрясло, руки начали предательски дрожать.

– Так, Раднаева, проходи, не бойся, – успокаивающе произнес Леша.

– Да, да, ты почему так волнуешься? Не бойся, мы же не съедим тебя, – сказала Надя, тоже ученица десятого класса, румяная, добродушная толстушка.

И тут Аня неожиданно успокоилась и с благодарностью посмотрела на Надю. Та в ответ подмигнула, мол, все хорошо.

– Скажи, пожалуйста, Раднаева, – медленно начал Нацаг, – сколько наград имеет ВЛКСМ и какие?

Аня отлично знала ответ на этот вопрос и затараторила:

– Комсомол имеет шесть наград. Награжден в 1928 году орденом Красного Знамени за боевые заслуги и героизм в гражданской войне.

В 1931 году за первый пятилетний план – орден Трудового Красного Знамени.

В 1945 году за боевые заслуги перед страной и героизм в Великой Отечественной войне нашей Родины против фашистской Германии наградили комсомол орденом Ленина.

В 1948 году за заслуги в коммунистическом воспитании молодежи и участие в соцстроительстве, а так же к тридцатилетию ВЛКСМ – орден Ленина (второй).

В 1956 году за освоение целинных земель – орден Ленина (третий).

В 1968 года за заслуги в становлении Советской власти, за воспитание молодёжи в духе Ильича и к пятидесятилетию ВЛКСМ орден Октябрьской революции.

Выпалив все одним духом, Аня замолчала, ожидая следующего вопроса.

И тут раздался голос Леши:

– Я думаю, достаточно, мы все знаем Аню, она отличница, активистка, спортсменка, и я уверен, она знает ответ на каждый вопрос, не правда ли?

– Да, я все выучила, от корки до корки, – смущенно сказала Аня и все одобрительно закивали головой, все, мол, достаточно.

– Все, спасибо, мы даем тебе рекомендацию, – сказал Леша и так посмотрел на нее, что Аня выпорхнула в коридор и застыла, сжав кулачки и закрыв глаза.

– Что, как, что с тобой? – затормошили девчонки, которые дожидались подругу и волновались за нее.

– Все, приняли, – выдохнула Аня.

– А что Леша, поддержал, как обещал? – спросила Туяна.

– Да, мне задали только один вопрос, потом он сказал, что достаточно, что, мол, хорошо учусь и все такое, и меня сразу отпустили.

– Вот молодец какой, сказал – сделал, – заметила Галя.

И подружки пошли по коридору, оживленно вспоминая волнительные моменты.

Через неделю всех повезли в город. С ними поехала неразлучная троица, Леша, Нацаг и Ванжил. Сидя в автобусе, они всю дорогу шутили, веселили народ, так было весело с ними ехать, что даже остальные пассажиры оживились, заулыбались. Узнав, что ребята едут поступать в комсомол, все с одобрением посмотрели на них.

– Да, самое торжественное событие в жизни, – сказал дядя Гомбо, – я как сейчас помню, как меня принимали в комсомол. Волновался до жути, даже когда женился, так не волновался, – закончил он под хохот земляков. Сидевшая рядом жена, тетя Зоя, шутливо ткнула его в бок.

И тут всех будто прорвало, все начали вспоминать, как вступали в комсомол.

– А мне в комитете задали каверзные вопросы, – вспомнил дядя Ваня, – я на них засыпался было, но сказали, их в Уставе нет, поэтому ничего страшного.

– А какие, скажите, – заинтересовались школьники, вдруг попадутся.

– Конечно. Слушайте.

– Сколько комсомольцев принимало участие в штурме Зимнего в 1917 году?

Ребята не знали ответ, поэтому все промолчали.

– Правильный ответ, ребята, нисколько, потому что комсомол был образован лишь в 1918 году.

– Что говорил о комсомоле Карл Маркс? Правильный ответ – ничего, основоположник научного коммунизма, учитель и вождь международного пролетариата умер в 1883 году.

– Сколько стоит Устав ВЛКСМ? Ответ – бесценен, ни в коем случае не называйте цену, которая стоит.

– Спасибо, дядя Ваня, теперь будем знать, – сказали школьники.

Приехав в Улан-Удэ, все вышли на площади и пошли на трамвайную остановку. Леша шел, как всегда, чуть впереди, за ним все остальные. Леша взял на себя обязанности гида и на ходу рассказывал:

– Вот голова нашего вождя, уважаемого товарища Ленина. Говорят, это самая большая голова в мире, таких нет больше, только у нас, в Бурятии, – с гордостью заявил он.

А вот самая красивая гостиница Байкал. Говорят, внутри ооочень красиво, все иностранцы, посещающие нашу Бурятию, поселяются именно здесь. Ну, и уважаемые гости столицы.

А иностранцы обязательно в Иволгинский дацан ездят, – сказал Миша, одноклассник Ани, толстый увалень, вечно что-то жующий. И сейчас у него рот был чем-то занят.

– Да, ты прав, Иволгинский дацан – это наша гордость. Приезжают со всей планеты люди. Прекрати жевать, пожалуйста, люди кругом.

– А вот, смотрите, это двери ЗАГСа. Сюда приходят, чтобы пожениться, создать новую семью, – сказал Леша и почему-то в упор посмотрел на Аню.

Аня вся вспыхнула от его взгляда и поспешила отвернуться.

– Ай-яй, покраснела вся как вареный рак, – ехидно заметила Женя, которая всегда все подмечала, – не иначе, Леша, наша Аня в тебя влюблена.

Аня снова вспыхнула, но уже от негодования, но ответить ничего не успела.

– Женя, ты, как всегда, злословишь, пора бы уже и поумнеть, не маленькая, чай, – спокойно сказал Леша, но было видно, что и он тоже рассердился.

Тут все с неприязнью взглянули на нее, отчего та потупилась, но сказать ничего больше не посмела. А Леша снова нашел взгляд Ани и успокаивающе сказал:

– Не обращай внимания, такой уж характер у человека, лишь бы все испортить.

Аня в ответ улыбнулась, и все продолжили путь.

Вот наконец здание, где располагался комитет комсомола. И Аня опять почувствовала, что начинает трястись от страха. «Ну что же я такая ненормальная, – пыталась успокоить себя девочка, – все же ведь знаю, а волнуюсь, будто ничего не знаю».

Все разделись в гардеробе и пошли на третий этаж. Вел, как всегда, Леша, он здесь бывал так часто, что его узнавали и здоровались с ним.

Поднявшись на третий этаж, Аня немного отстала, шнурок развязался на ботинке. Леша, каким-то боковым зрением увидев, что она отстала, сказал остальным:

– Вы идите, я сейчас.

Подойдя к Ане, он сел на корточки и сказал:

– Давай помогу.

И тут их руки встретились, Аню будто током обожгло, и она испуганно отдернула их.

– Не надо меня бояться, девочка, я не кусаюсь, – пошутил он, и Аня почувствовала, что успокаивается.

– Ну все, пошли, – сказал Леша и взял ее за руку.

Аня пошла за ним, еле переставляя ватные ноги.

– Ты чего так боишься, не бойся, там хорошие дяденьки сидят, добрые. Не боись, – ободряюще сказал Леша и подмигнул ей.

Начался прием, все заходили и выходили красные, распаренные, одна девочка из другой школы даже в слезах выскочила из кабинета. Все бросились к ней, начали расспрашивать, что да как, она долго не могла ответить, все плакала, наконец смогла выговорить:

– Принялииии…Это я от радости плачу….

Тут у всех будто камень с души свалился, а одна девчонка даже отругала:

– Елки, мы думали, не приняли, а ты…панику наводишь, дура, тьфу на тебя.

Но девчонка нисколько не обиделась, а наоборот расплылась в улыбке:

– Принялииии, уррра, я комсомолка, комсомолка…

С этими словами она схватила за руки Мишу-увальня и закружилась в танце. Тот, как всегда что-то жуя, попытался вырваться, но не тут-то было.

Но вот настало время идти Ане. Пытаясь унять дрожь в теле, Аня зашла в кабинет. Сидели пять человек, в центре приятный мужчина, который сразу же ободряюще улыбнулся.

– Проходите, Раднаева, проходите, не бойтесь, – сказал он и продолжил для членов комиссии, – Анна Раднаева, отличница учебы, активистка, командир класса, возглавляла Совет дружины, спортсменка, словом, готовая кандидатка в комсомол.

Все с одобрением взглянули на Анечку, отчего та покраснела как вареный рак.

– Ну что же, если готовая кандидатка, мучить не будем, да?– сказала женщина, которая что-то быстро записывала в блокнот, – я уверена, ты Устав знаешь наизусть, верно, да?

Женщина сказала точно так же, как и Леша. Аня и не предполагала, что по ее одному внешнему виду можно было составить положительное мнение. Все на ней было опрятное, чистое, белый фартук, воротник, манжеты накрахмалены, кудрявые волосы искусно заплетены в косу, ясные карие огромные глаза, точеный носик, алые губки, Аня выглядела просто красавицей.

Члены комиссии, соглашаясь, закивали, и тут один из мужчин сказал:

– Но один вопросик мы все-таки зададим, можно? Не из Устава.

Остальные кивнули в знак согласия.

– Анечка, скажи, пожалуйста, сколько комсомольцев приняли участие в штурме Зимнего дворца в 1917 году??

Аня обрадовалась, как же хорошо, что им встретился дядя Ваня, иначе бы стояла, хлопала глазами.

– Нисколько, потому что комсомол был образован лишь в 1918 году.

– Ух, какая молодчинка, – оживился член комиссии, – а ну-ка, на следующий вопрос сможешь ли ответить так же или нет?

Неожиданно для себя Аня перебила его:

– Что говорил о комсомоле Карл Маркс? Или сколько стоит Устав ВЛКСМ? Ой, извините, я вас перебила.

Но все рассмеялись, и главный секретарь сказал:

– Утерли вам нос, да? Сейчас уже все, наверное, знают, что вы задаете эти вопросы. Ну что ж, не будем вас больше задерживать. Поздравляем, вы приняты в комсомол. Вы молодец, так и живите дальше, продолжая дело, начатое нашим вождем, товарищем Лениным. Удачи вам. Кстати, вы кем хотите стать? Куда будете поступать?

– В БГПИ, на филологический.

– Хорошо, я уверен, что вы будете хорошим учителем. До свидания.

– До свидания, спасибо вам огромное.

С этими словами Аня выскочила в коридор и, почему-то закрыв глаза, прошептала:

– Уррра, я комсомолка! Комсомолка! Комсомолка!

Потом все вместе пошли гулять по городу, пешком прошли до кинотеатра «Дружба». По дороге все весело гомонили, рассказывая, кто на какие вопросы отвечал, как волновался, припоминали все новые подробности. Потом Леша опять взял на себя обязанности гида. Проходя мимо роддома, Нацаг многозначительно произнес:

– Посмотрите налево, мы все будем здесь когда-то, девушки внутри, а мы под окнами.

– А что это за здание? – спросила Зоригма.

– Это здание называется роддом, – сказал Леша и опять взглянул на Аню.

Все отчего-то смутились, а Ванжил сказал:

– Я здесь родился, в этом роддоме, мне родители показывали, вооон то окно. О, смотрите, мама с ребенком.

Все подняли голову и увидели у окна молоденькую женщину с ребенком на руках. Ребята начали ей махать, мальчишки сняли шапки и размахивали ими, а девчонки кричали:

– Поздравляем!

А женщина в окне улыбнулась им и тоже помахала. Очевидно, услышав шум под окнами, в каждом окне стали появляться мамочки с малышами на руках. Ребята и их также поприветствовали, и они в ответ тоже махали руками.

Тут Аня неожиданно заметила в окне первого этажа еще одну женщину. Она была в черном платке, лицо было печальное, заплаканные глаза, все говорило о том, что у женщины какое-то горе. «Наверно, ребенка потеряла», – подумала Аня. Ей стало так нехорошо от этой мысли, что она пошла прочь.

Остальные, кто заметил женщину, тоже погрустнели.

– У нее ребенок умер, я точно знаю, – шептала Женя Зосе.

– Я тоже думаю, в черном платке раз, значит, траур.

Аня пошла вперед, чтобы не слышать их перешептываний, настроение у нее испортилось. И тут рядом появился Леша, никого не стесняясь взял ее за руку и сказал:

– Ну, чего ты, успокойся, может, у нее схватки идут, и она плачет от боли. Родит скоро и тоже будет так же смеяться, как остальные мамочки.

Аня с надеждой подумала, а может Леша прав. «Пусть будет так, господи, пусть это правда», – подумала Аня.

– Ну все, успокоилась? – участливо взглянул на нее Леша.

– Какая ты у меня впечатлительная, – вдруг сказал он.

«Как он сказал? У меня? Значит, я ему тоже нравлюсь?» – чуть не задохнулась от счастья Анечка.

А Леша уже повел ее под руку, рассказывая смешные истории. Аня была счастлива, настроение прекрасное, хотелось кричать, хохотать от счастья и даже косые взгляды Зоси и Жени нисколько ее не трогали. А две подруги ее, Аня только что заметила, тоже шли под ручку, Галя с Ванжилом, Туяна с Нацагом. «Урра, неужели они тоже?» – с радостью подумала Анечка.

Еще две парочки чуть отстали от них, это были одноклассники Ани, дружили они давно, уже года два.

А две злыдни, Зося и Женя, кипя ненавистью, отчаянно завидуя, шли позади. У них в кавалерах оставался только Миша-увалень, которому впрочем, на них было наплевать, так как он шел позади всех, опять что-то пережевывая на ходу. Казалось, его сумка набита продуктами под завязку. Несмотря на постоянные перекусы, в столовой, где они обедали, Миша взял первое, второе блюдо, причем, котлет он попросил положить ему целых четыре на два гарнира, салат, четыре кусочка хлеба, два пирожных с кремом, два пирожка и большую булочку с маком. Еще он взял стакан сметаны и три стакана компота.

– Неужели все съест? – шептались девчонки.

Миша не стал садиться за общий стол, ушел вперед и сел спиной к ребятам, наверное, чтобы они не видели, как он ест.

Аня взяла только одно второе и компот, но даже гарнир не доела, до того наелась.

Проходя мимо его стола, Аня с ужасом увидела, что он пуст, Миша съел все и теперь, пыхтя и отдуваясь, выпивал третий стакан компота.

– Что он делает с собой, – невольно подумала Аня, – нельзя же так переедать.

…Так, парами, они дошли до кинотеатра, купили билеты и сели рядом в зале. Аня смотрела на экран, но не понимала происходящее в фильме, потому что Леша взял ее за руку и гладил ее. Аня сидела взволнованная и счастливая, в голове токало, внутри все дрожало. «Неужели он меня любит? – думала Аня, – о боже, какая же я счастливая».

Вечером, сойдя с рейсового автобуса, Леша вызвался проводить до дома, так как на улице уже было темно. Аня с радостью согласилась. Все разбрелись парами, лишь Миша пошел домой один. Когда они прошли освещенный участок дороги, Леша вдруг обнял ее за талию и прошептал на ушко:

– Аня, давай с тобой дружить.

Аня сомлела в его объятиях и подумала: «Как, самый видный парень в школе выбрал ее, пигалицу-восьмиклассницу. Вот все обзавидуются, узнав эту новость». Аня хотела тут же согласиться, но женское чутье взяло вверх, подсказало здравую мысль, не надо сразу соглашаться, подумает, доступная и легкомысленная.

– Мне надо подумать, – скромно сказала Аня.

Хотя все внутри ликовало и кричало: «ДА, ДА, ДА, ДА».

– Ну хорошо, до завтра, идет?

– Идет, – согласилась Аня.

На пятачке, на перекрестке, именуемым почему-то Холостяцким, как всегда стояли люди. Молодежь любила собираться в этом месте, на любых праздниках все почему-то ближе к ночи собирались на этом пятачке.

– Если тебе кто-то нужен, иди на «Холостячку», говорили в деревне, там обязательно встретишь кого надо.

Сегодня на пятачке топтались девчонки. «Десятиклассницы», – узнала по голосу Аня. Проходя мимо них, Аня ясно услышала, как они оживленно зашептались:

– Это же Леша Дараев с Аней-малолеткой. Надо же, какая шустрая, окрутила такого парня.

Ане было очень приятно услышать такие слова. Леша лишь усмехнулся, но то, что он тоже услышал, было ясно.

Проводив до дома, Леша нежно сказал:

– Ну, беги домой, а то родители заждались, наверно.

Затем Леша наклонился и поцеловал ее в щеку. Аня вздрогнула, это был ее первый поцелуй, она никак не ожидала, что Леша в первый же вечер ее поцелует, поэтому она оттолкнула его и быстро направилась к дому. Он догнал ее, схватил за руку и встревоженно спросил:

– Ты что, обиделась? Это же нормально, что парень поцеловал любимую девушку на прощание. Или ты еще совсем маленькая, может, рано тебе дружить с парнями?

«Любимую девушку? Он сказал любимую девушку?» – Аня просто ошалела от радости, но вида не показала и довольно холодно сказала:

– Я думаю, мы не настолько еще близки, чтобы целоваться, да еще в первый же вечер.

– Все, больше не буду, прости, прости, пожалуйста, – картинно развел руки Леша, – я же не знал, что ты у меня такая целомудренная. Все, больше такое не повторится, обещаю. Ну не сердись, Анютка моя, не сердись, прости старого дурака.

И тут Аня расхохоталась, так смешно сказал, старый дурак. Какой же он старый, Леша. На два года всего старше. Тут открылась дверь веранды, и кто-то быстро зашагал к воротам.

– Ну все пока, – прошептал Леша и быстро побежал от дома. Аня торопливо пошла к воротам и столкнулась с матерью. Римма, увидев дочку, обрадованно вскликнула:

– Господи, доченька, наконец-то, мы уже начали волноваться.

Аня обняла маму и поцеловала.

– Ты вся светишься, конечно, такой день. Тебя можно поздравить?

– Да мама, я комсомолка.

Аня, конечно, не стала говорить, что истинная причина ее радости другая, пусть думают, что думают.

Зайдя домой, Аня быстро разделась и подбежала к отцу, обняла его и закружила:

– Па-па. Я ста-ла ком-со-мол-кой…

Все весело рассмеялись, и Юрка, обожавший сестру, подошел к ним, отстранил отца и, наклонив голову, протянул руку сестре, приглашая танцевать.

– Ооооо, – громко закричали все, – какая галантность, откуда ты это знаешь?

Но Юрка не ответил, молча закружил в вальсе сестру.

Когда сели за празднично накрытый по такому торжественному случаю стол, Аня продолжала улыбаться. Родители, видя счастливую и сияющую мордашку дочери, тоже улыбались.

– Как выросла наша красавица, совсем уже взрослая стала, – сказал папа.

– Да, и сияет вся не только по поводу вступления в комсомол, кажется, – с улыбкой сказала Римма.

Аня сразу вспыхнула, чем подтвердила подозрения мамы.

– Не рановато ли, всего четырнадцать лет, – заметил папа.

– Пап, мам, вы о чем? Нет, конечно, никого у меня нет, не выдумывайте, пожалуйста, – сказала Аня, чуточку смущаясь от того, что приходится лгать родителям. Ну, не готова она обсуждать такие вещи с родителями, пока не готова, особенно с папой. С мамой еще куда ни шло, но потом, когда-нибудь. Поэтому девочка сделала над собой усилие и, сделав серьезное лицо, начала подробно описывать все, что с нею сегодня произошло. При этом, когда она называла имя Леши, она сбивалась, краснела, и Римма подумала: «Значит, причина ее радости – Леша Дараев».

Она его хорошо знала, так дружила с его тетей, Мариной Дараевой. Марина всегда хорошо отзывалась о племяннике, но только как-то невзначай обронила, бабник, мол, растет, весь в отца. И сейчас, вспомнив об этом, Римма подумала, он старше Ани, сердцеед-красавчик, как бы не причинил боль доченьке. Но вслух она этого, разумеется, не сказала, решив при удобном случае поговорить с дочерью. «Или может сама настроится и расскажет мне. Вот и начинаются первые сердечные переживания», – думала Римма, глядя в сияющие глаза Ани.

На следующий день Аня собиралась в школу, как на праздник, Римма только тихо посмеивалась, глядя на ее сборы. Ночью, лежа в постели, она решила, что не будет устраивать допросы дочери, пусть сама скажет, когда решится. И сразу стало легче на душе. «Может, я раньше времени себя накручиваю», – думала Римма.

Аня пять раз меняла прическу, еще вчера пришила самые нарядные воротничок и манжеты. Затем, оглянувшись на мать, не видит ли, достала флакончик рижских духов «Дзинтарс» и пшикнула на себя пару раз. Римма почувствовала запах, все поняла, но ничего не сказала.

С трудом доев завтрак, сырники со сметаной, Аня вышла из дома. Пройдя несколько шагов, нужно было свернуть в переулок. Аня испытала огромную радость, увидев в переулке Лешу. Он стоял и ждал ее.

– Здравствуй, Аня, я тебя жду, – сказал он, ослепляя ее своей улыбкой.

Аня, радостная, подбежала к нему, он положил руки ей на плечи и спросил:

– Ты согласна?

– Да, – с чувством выдохнула Аня, – я согласна.

– Все, побежали в школу, а то опоздаем.

Он взял ее за руку, и они побежали в школу, весело переговариваясь на ходу. Школьники, увидев эту пару, зашептались, засуетились. Леша был видным парнем, Аня – красавица, так что пара вышла на загляденье. И с тех пор на каждой перемене Леша находил ее, где бы она не была, они всю перемену ворковали вдвоем на виду у всей школы. Кто-то завидовал, кто-то радовался. Аня была счастлива еще и оттого, что две закадычные подруги тоже задружили с друзьями Леши. Почти каждый день они встречались все вместе, катались на мотоциклах, благо, у каждого был мотоцикл, уезжали на речку, в лес, забирались на горы. Все три пары были красивые, им всем вместе было очень весело. Вшестером ходили на секции, в кино, на танцы, куда Римма начала отпускать дочку. Даже пару раз съездили в город на выходные.

Римма и Миша уже знали, что их дочь встречается с Лешей. Миша воспротивился было, мол, мала еще с парнями дружить, но Римма сказала ему, чтобы он не вмешивался, пусть все идет своим чередом. И Михаил, вспомнив, как в свое время натворил ошибок, согласился с женой. Он знал, что Римма всегда права, смирился с этой позицией и часто прислушивался к словам жены.

Римма дождалась-таки, когда дочь решится на откровенный разговор. Это произошло через месяц. Как-то утром Аня и Римма вдвоем пили чай. Миша был на работе, вызвали в выходной день, а Юрка еще спал. Обе непринужденно болтали о том, о сем, потом Аня резко замолчала, видимо, настраиваясь на разговор.

– Мам, я хотела тебе сказать, – неуверенно начала Аня, – я…., я…., я дружу с Лешей Дараевым, с десятого «Б».

Римма, которая уже давно знала об этом, деликатно сделала вид, что ей ничего не известно.

– Он тебе нравится?

– Мам, очень, он такой хороший, он такой, он такой…

Римма радовалась, глядя на счастливую дочку. Но потом все-таки решила показать чуть-чуть родительский характер, поэтому спросила:

– Надеюсь, ты ему ничего лишнего не позволяешь? А то он мальчик уже взрослый, всякое может быть. Никогда не позволяй ему заходить далеко, обычно они теряют интерес после этого, а девушки страдают, – говорила Римма, вспомнив истории своих горемычных подружек.

– Нет, конечно, мама, как ты могла подумать, – мгновенно покраснела Аня, – ничего такого, Леша хороший, очень хороший.

Римма протянула Анне книжку, которая называлась «Советы женщинам», которую ей удалось достать с большим трудом, ведь такого рода литература всегда отсутствует на прилавках книжных магазинов.

Аня приняла подарок, прочитала название и покраснела от смущения.

И тогда Римма встала, подошла к дочери и обняла ее. Так они простояли в обнимку несколько минут, пока не проснулся Юрка и, как всегда, не открыв еще глаз, наощупь добирался до стола.

– Юрка, открой глаза, тут таз с водой, – громко пошутила Аня.

Тот сразу же открыл глаза, испуганно вытаращился на пол, но никакого таза не увидел.

– Все, проснулся? Иди умываться и садись за стол, я напекла блинов, давай быстрее, – сказала Римма.

– Со сметаной и малиновым вареньем? – спросил Юрка.

– Да, со сметаной и малиновым вареньем, – сказала Римма.

Юрка радостно побежал к умывальнику, а Аня тем временем вспомнила, как совсем недавно Юрка споткнулся о таз с водой, Аня как раз мыла полы. Он споткнулся, упал и разбил в кровь локоть, но не плакал.

– Дружба с братьями пошла ему на пользу, – рассказывала вечером Римма мужу. – Юрка даже не заплакал, хотя было видно, что ему очень больно. Раньше бы такой вой открыл, а сейчас ни гу-гу.

– Да, парни молодцы, настоящие мужики растут, пример хороший для нашего пацана.

…Аня, открывшись матери, почувствовала такое облегчение, ведь она привыкла обо всем рассказывать маме, не утаивать ничего. Римма была всегда для дочери как подруга, такие у них были хорошие отношения. Отцу они решили пока ничего не говорить.

Аня с Лешей дружили уже полгода, все лето фактически провели вместе, только несколько дней не встречались, когда Леша уехал в город сдавать документы в пединститут, на учителя труда, а потом сдавал экзамены, а затем уехал на деляну косить сено. Ане было так тоскливо без него, она с нетерпением ждала встречи с ним. Ей было сложно думать о том, что вот он уедет в город, и они смогут видеться только раз в неделю. Она даже подумала поступить после восьмого класса в педучилище, но мама отговорила.

– Зачем, доченька, бросать школу после восьмого класса? Доучись до конца. И о Леше не переживай, если любит по-настоящему, ничего не изменится, он же будет приезжать на выходные, ты на каникулы съездишь, заодно и к нашим наведаешься.

– Ой, мам, как хорошо, что ты все понимаешь, ты у меня самая лучшая мама на свете, – с жаром воскликнула Аня.

Римма рассмеялась, довольная.

– А как же иначе, я ведь твоя мама, как я могу не поддержать тебя? Вот и моя мама такая же была, у меня от нее не было секретов никогда.

Прошло полгода, они продолжали встречаться, тем более, что Аня теперь каждый месяц ездила в город, ее назначили секретарем комитета комсомола вместо Леши.

– Будешь продолжать дело, начатое твоим другом, – пошутила Нина Дымбрыловна, старшая пионервожатая, хорошая, добрая, всегда тактичная, дети все ее очень любили. Она была влюблена в свое дело, отдавала все силы работе.

И Аня работала, старалась, как могла. И так же, как и Леша, раз в месяц возила ребят поступать в комсомол. И обязательно прибегал Леша, у него всегда был готовый маршрут, куда идти, то купит билеты в кино, то на каток, а однажды даже повел на концерт.

…Леша при встречах никогда не наглел, лишь ласково гладил по голове, целовал только в лоб и щеки, и то Аня смущалась и краснела до слез.

– Целомудренная моя недотрога, – шутил Леша, – мы так с тобой до свадьбы не научимся целоваться. Как на свадьбе будем целоваться, а? Надо уже сейчас репетировать. Мы же уже через год поженимся, как только школу закончишь.

Аня молчала, а сама думала, как сразу после школы? А учеба? Разве она не будет учиться? Образование же надо обязательно получить. А если ребенок, какое уж образование? При этой мысли Аня опять покраснела. И как-то в разговоре Аня высказала все Леше.

– Ну ты что, конечно ты будешь поступать, а как же иначе, мне не нужна необразованная домохозяйка на шее, закончишь, будем вместе работать, деньги зарабатывать, по заграницам ездить, в Польшу или Чехословакию, например. А с ребенком мы повременим, есть же много способов предохранения, поживем для себя, нам дадут комнату в семейном общежитии, будем жить-поживать, да добра наживать.

– У меня есть квартира в городе, четырехкомнатная, в центре, она пока сдается, но как только я закончу школу, жильцы ее освободят, – сказала Аня. – Это квартира моей прабабушки, она подарила ее маме, а та записала ее на меня.

– Так ты у меня невеста с приданым, – восхищенно сказал Леша, – надо же, не ожидал. Так мы с тобой, как баре будем жить, в четырех-то комнатах. В одной я устрою мини-спортзал, буду заниматься, тренироваться, вторую мы отведем под кабинет, чтобы заниматься в тишине, в третьей будем спать вдвоем.

При этих словах Аня опять впала в краску и рассердилась на себя: «Ну что за дурацкая привычка краснеть по любому поводу, просто напасть какая-то».

А Леша ее обнял и сказал:

– Мне так нравится, когда ты краснеешь, ты становишься такая милая-милая.

И Аня покраснела еще больше, услышав такое. Ну что тут поделаешь, такая физиология организма. Гены.

…А Доржо с ребятишками прожил в гостях не одну неделю, как планировал, а целый месяц, так хорошо их принимали. Наташа взяла отгул на работе, и все вчетвером они облазили весь курортный поселок, несколько раз ходили к водопаду. Красота неописуемая, а какой воздух, свежий горный воздух, им никак не мог надышаться Доржо. Они пили каждый день аршан, при чем мальчишки не сразу привыкли к его немного неприятному вкусу. А Доржо пил с удовольствием. К своему большому удовольствию, он бросил курить. В первый же день, покурив на улице, он зашел в дом и заметил, как Елена Баировна невольно поморщилась, ей явно был неприятен запах табака. Потом она сказала, что с молодости не переносит запах табака, рассказала случай из детства.

– Мне было одиннадцать лет, и мы, подружки, я, Хандама и Валя решили попробовать покурить. Вот блажь такая пришла в голову и все. Я украла у отца пачку махорки, клочок газеты, из которой он сворачивал самокрутки, и мы пошли в лес, дело было летом, устроились поудобнее, кое-как накрутили махорку, получилось не с первого раза, конечно, и закурили. Все мы сначала сделали глубокий вдох, закашлялись, давились, слезы на глаза сразу же набежали, еле выровняли дыхание. Нет, чтобы бросить и уйти, решили похорохориться друг перед другом и продолжили курить. Выкурив где-то половину, я почувствовала сильное головокружение, затем дико начал крутить живот, с такой силой, что я схватилась за живот и легла. Девчонки, естественно, испугались, подбежали ко мне, начали поднимать, а тут меня еще начало тошнить, рвать, меня прямо всю выворачивало, так плохо мне не было никогда. Я вся покрылась потом, живот продолжал болеть, я обессилела и не могла ни сесть, ни, тем более, встать. Я лежала, закрыв глаза, не в силах даже говорить. И тут громко закричала, заревела Валя и побежала куда-то. Хандама рванулась было за нею, но не захотела меня оставлять одну, поэтому вернулась и села рядом. А меня опять рвало, выворачивало наизнанку. И тут, не в силах больше терпеть боль, я тоже заревела, за мной Хандама, и так, плача, мы незаметно для себя уснули.

Проснулась я от звонкого крика Вали:

– Вооон они, воон они, девчонки.

Я с трудом приподняла голову, она стала какой-то чугунной, и увидела родителей, бледных и растрепанных, мама была вся в слезах.

– Мама, папа, – закричала я и заплакала в голос.

– Доченька, все хорошо, ты жива, все хорошо, сейчас поедем домой, – успокаивали они меня, а я продолжала плакать.

Отец, увидев ту злополучную пачку махорки, наполовину опустошенную, схватил ее, сжал в комок и воскликнул:

– Никогда, никогда больше не возьму эту мерзость в рот.

И сдержал слово, он больше никогда и не курил.

– А я с тех пор не переношу запах табака, мои мужья, слава богу, тоже не курили.

Доржо вышел на крыльцо, вытащил сигарету из пачки, повертел ее, и, решившись, скомкал и бросил в мусорное ведро. Туда же полетела и полупустая пачка сигарет. С этого дня Доржо не курил и удивлялся, что его особо и не тянет курить. Он начал курить, когда Ольга заболела, часто нервничал, чуть что хватался за сигарету. А теперь ему стало легче дышать, по утрам все меньше мучил надрывный кашель. Но он с тревогой заметил, что аппетит стал намного лучше, он почти все время хотел есть, поэтому, чтобы не набрать лишний вес, начал контролировать себя за столом. Это не укрылось от Елены Баировны, которая сразу сказала:

– Вы что, боитесь располнеть, едите, как птичка? Не бойтесь, скоро все войдет в норму, исчезнет этот жор, и ваш вес обратно вернется.

Но Доржо все-таки остерегался есть помногу, да еще много ходил, знакомясь с природой горного края, наслаждаясь его красотой.

С Наташей у него сложились непонятные отношения. Временами казалось, что он полюбил ее, но потом он понимал, что любит Ольгу в образе Наташи, так как внешнее сходство становилось все более поразительным. Но характер у девушки был совершенно другой, твердая, настойчивая, упорная, она совсем не схожа с мягкой, уступчивой и тактичной сестрой.

– Наш характер, вредный, прадед всем передал, – смеялась Елена Баировна.

А Наташа поняла, что полюбила Доржо почти сразу. Он был такой милый тогда, в первый день, в магазине. И смешной, когда сидел на полу, держа в руках продукты и сок. И какой он хороший отец, как ласково обращается со своими мальчишками.

Что и говорить, и Елене Баировне Доржо пришелся по душе: приветливый, скромный, трудолюбивый. За те несколько дней он полностью отремонтировал уже порядком обветшалый двор, благо, материал для ремонта был, только не было работника. Доржо и Жалме Бодиевне по хозяйству успевал помочь: прибить, приколотить, заменить, – так что все его полюбили и не хотели отпускать.

– Надо их поженить, – сказала Жалма Бодиевна Елене Баировне, когда они встретились и пили чай в гостинице. Женщины доселе были едва знакомы, но встреча и знакомство с Доржо и его сыновьями сблизила их, и две женщины решали, как же им соединить эту прекрасную пару.

– Да, я вижу, Наташа влюбилась, но вот Доржо… Любит ли он ее или просто его к ней тянет, потому что она похожа на его покойную жену, – говорила мама Наташи. – Где гарантия того, что он забудет ее и полюбит мою дочь? Или Оля всю жизнь будет стоять перед ними, ведь Наташа очень похожа на Олю. Мне Доржо показывал фотографию жены, и я сначала решила, что это моя Наташа стоит с огромным животом.

– Надо же, сводные сестры, и такая схожесть.

– Может, не зря боги сделали так, что они встретились, – задумчиво сказала Елена Баировна, – ведь могли они не встретиться, правильно. Но встретились.

– Правильно говорите, не зря, созданы они друг для друга.

И хитрые старушки разработали такой план действия: почаще оставлять их наедине, а самим с мальчишками отправляться на прогулку, водить в кино, купаться. Сказано – сделано. С этого дня Баир и Баин почти все время проводили или с бабушкой Жалмой, или с Бабой Леной, а иногда сразу с обеими, когда в гостинице не было постояльцев.

А Доржо и Наташа сразу разгадали план хитрых старушек, но были только благодарны за это. Они теперь целыми днями гуляли вместе или работали по хозяйству, и Доржо постепенно начал привыкать к тому, что это не Оля, а Наташа, не так, как было в начале знакомства, когда Доржо постоянно видел в Наташе Ольгу.

Их любовь зарождалась тихо, оба опасались, как бы ненароком не спугнуть это чувство, Доржо всегда боялся назвать ее именем жены, того же боялась и Наташа. Ночами, глядя в потолок и рассматривая незатейливые, знакомые с детства узоры, а спали они всегда со светом, Наташа думала, к кому же влечет Доржо, к ней или все-таки к Ольге. И Доржо, лежа в кровати, тоже думал об этом. А рядом посапывали и пинались во сне самые дорогие ему существа на свете, его сыновья, Баирка и Баинка. Они очень привязались к тете Наташе, полюбили ее, да и Наташа относилась к ним с такой же любовью. Доржо написал родителям, что встретил сестру Оли, написал о невероятном сходстве, о том, как их хорошо встретили, и родители, и Римма с Мишей, которым тут же обо всем сообщила мать по телефону, с нетерпением ждали новостей.

И вот как-то Доржо вдруг решил, надо заканчивать сравнивать Наташу с Олей, Наташа – это другой человек. Он понимал, что постоянным сравнением обижает Наташу, ведь она все чувствует.

И еще он узнал ее характер, до сих пор без смеха не может вспомнить, как та расправилась с пьяницей в магазине. Он тогда как раз помогал ей в магазине ремонтировать крыльцо, которое совсем прогнило и разваливалось в труху. Когда мимо него прошел в магазин пьяный мужчина, он не обратил на него никакого внимания, увлеченный делом. Мало ли их проходит за день, жаждущих, страждущих.

Но не прошло и двух минут, как в магазине раздался грохот, крик, Доржо встревожился и быстро зашел вовнутрь. Увиденное его рассмешило до слез. Наташа, красная, растрепанная, тащила за шкирку довольно крупного для нее мужика, при этом она успевала свободной рукой колотить его по голове и давала довольно увесистые пинки в зад коленом. Но и это еще не все. Из уст Наташи лились отнюдь не поэтические строки. Он даже и не предполагал, что Наташа знает такие слова, что у нее такой богатый лексикон нецензурных слов. Согнувшись в три погибели от смеха, он тем не менее попытался прийти ей на помощь, но она так грозно взглянула на него, мол, отстань, без тебя обойдусь, что Доржо поспешно отошел. А Наташа тем временем вытолкала взашей мужика из помещения и с такой силой толкнула его в спину, что тот кубарем скатился с крыльца. Проходя мимо Доржо, взбешенная Наталья, продолжая сыпать матом, зашла в магазин. Доржо поспешил на помощь бедолаге, опасаясь, как бы тот тоже не прибег к решительным действиям, может, камень схватить кинуть или еще что придумает, но, к своему удивлению, он увидел, что тот тоже покатывается от смеха, сидя на земле.

– Ай, горячая девка, ай горячая, – приговаривал тот, – кому такая бой-баба достанется, не завидую. А какая сильная, как щенка меня вышвырнула, – впоследствии, немного успокоившись, смог сказать мужчина.

– Сама такая маленькая, а силищи-то в ней, – сказал он напоследок.

Он попросил сигарет, но сигарет не было, поэтому он сказал:

– Ну, на нет и суда нет. Пойду в другой магазин, попробую надыбать шкалик, – с этими словами он повернулся и пошел прочь, все продолжая покачивать головой.

Доржо не сразу вошел в магазин, выждал некоторое время, затем решился. Войдя, он увидел, что Наташа сидит за прилавком и щелкает семечки.

– Ну что, дорогая, успокоилась? – осторожно спросил Доржо, думая, как бы самому не прилетело.

– Проходи, не бойся, – озорно улыбнулась Наташа, – что, испугался? Портки мокрые?

– Да нет, не испугался, но удивился. Ловко ты его. Я хотел тебя спасти, защитить, а надо было того беднягу спасать, как ты его отколошматила.

И тут его опять прорвало на смех, вместе с ним расхохоталась и Наташа. Под их общий хохот вдруг вновь открылась дверь, и оба опять увидели физиономию пьянчуги.

– Опять? Мало получил? – сразу взвилась Наташа, и Доржо опять подивился ее горячему темпераменту. Воистину дочь гор, вспыльчивая, горячая, нелегко с нею будет.

– Ты, сеструха, успокойся, я, это, извиниться зашел и сказать, ты молодец, – и он показал большой палец руки и добавил, – и друг у тебя во.

И тут же скрылся. Молодые люди посмотрели друг на друга и опять расхохотались.

Позже, когда они сели обедать в подсобке магазина, Наташа рассказывала:

– С ними по-другому нельзя, на шею сядут. Поначалу-то знаешь, как меня обижали пьяные мужики, требуя водки в долг. А я давала, потом самой же и приходилось платить. А я с детства мечтала стать продавцом, все в магазин играла, за домом навес был, так я там оборудовала магазин, и целыми днями с девчонками играли. Правда, у меня в магазине все чинно было, спокойно, водкой не торговала, – хохотнула Наташа и продолжила, – а на самом деле… Если б ты знал, какая это каторжная работа, все на себе таскаешь, эти ящики, коробки, потом спина болит, руки-ноги отваливаются. Я начала работать не здесь, в другом районе, где мы жили, мне еще и двадцати не было. Сразу после техникума вернулась к маме. Она меня отговаривала поступать в кооперативный, говорила, что это не престижно, предупреждала, что будет тяжело, а я уперлась и ни в какую, только продавцом и все. Я-то как себе представляла, стою, нарядная, красивая, народ приходит уважительный, всем я улыбаюсь, люди радуются покупке, благодарят, – Наташа немного помолчала.

– Улыбаться-то я улыбаюсь, но не все благодарят, эти пьянчуги вообще всю кровь выпьют, и еще бабки-дедки. То хлеб им не нравится, или плохо пропеченный, то наоборот, горелый, я раньше десятками булки перебирала, пока они не выберут нужный им. И что интересно, они выбирали самый плохой. Или им это не нравится, то другое не нравится, словом, караул. Жила здесь бабка, в прошлом году умерла, бабы Груня, но все называли ее баба Нюня, потому что всем была недовольна. Жила она одна, дома, видать, скучала, и целыми днями ходила по поселку, заходила в каждый магазин, ничего, фактически, не покупала, но зато часами стояла и играла на нервах. Или в поликлинику зайдет, или в сберкассу, всем мозг выносила. Как-то пришла она сюда, а дело было летом, жара. Я сразу предложила ей стул. Мол, сядьте, отдохните, а она мне, ничего, постою, не совсем дряхлая еще. Если лет пять назад, я б возможно, растерялась, а тут думаю, не хочешь, не надо и вежливо так спрашиваю:

– Что будете брать?

А она уставилась на меня и смотрит, смотрит, и ни слова не говорит.

– Бабушка, вам плохо?

А она молчит и молчит, смотрит и молчит. Я растерялась, думаю, что делать. И, как назло, никто в магазин не заходит. Простояли мы так минут пятнадцать, она все смотрела мне прямо в лицо, потом вдруг резко повернулась и ушла, ни сказав ни слова. Я была в недоумении, пришла домой, рассказываю маме, и она тогда поведала мне такую историю:

– Баба Груня, когда она была еще молодой, красивой девушкой, чуть ли не первой красавицей на селе была. Полюбила она парня из соседнего улуса, Бальжи его звали, а тот не любил ее, нос от нее воротил, сам бегал за другой красавицей, Жибземой ту звали. И вот такой своеобразный треугольник получился, она любит его, он любит другую, а уж кого любила Жибзема, ничего не известно, только взаимностью она не ответила Бальжи. Гордая была, высокомерная, эта Жибзема. А Груня совсем голову потеряла, носилась за ним, гонялась, потеряв всякую гордость. Каждый день она ходила к нему за пять километров, потом, узнав, что тот любит выпить, решила его напоить и пьяного заставить дать обещание жениться. А у бурят раньше как было, мужчина, если слово дал, в любом состоянии, должен его держать, иначе он не мужчина, заклюют его. И вот, задумав такой коварный план, Груня улучила момент и украла из дома бутылку молочной водки. Прихватила закуски, сушеной пенки – урмэ, и вечером опять стояла на тропинке, по которой Бальжи каждый вечер возвращался домой с работы. И вот они встретились, Бальжи, как всегда, хотел ее выгнать, до того она достала его своей любовью, но тут девушка вытащила бутылку водки, закуску. У парня сразу загорелись глаза, и он послушно пошел в глубь леса вслед за Груней. Хитрая девушка знала, что совсем недалеко есть охотничий балаган, поэтому заранее сбегала туда, прибралась, как могла, и теперь вела любимого туда. Когда они пришли, Груня налила ему полный стакан, а себе маленький наперсточек. Бальжи было безразлично, сколько себе наливает Груня, он схватил стакан и залпом выпил. Он любил выпить, его отец, дед крепко закладывали. Дед его замерз в лесу зимой, пьяным свалился с саней, лошадь одна прибежала.

Допив бутылку, Бальжи совсем опьянел и потребовал еще. Груня растерянно показала пустую бутылку и сказала, что больше нет.

– Ааа, дрянь, сама все выпила, нет, чтоб мужику оставить, – вдруг рассердился парень и набросился на Груню с кулаками. Он подмял ее под себя и начал бить по лицу, голове, Груня пыталась отбиться, но бесполезно, он был намного сильнее ее. Но самое страшное было впереди. Парень внезапно возбудился, его руки начали жадно шарить по телу Груни, он начал ее раздевать, девушка отбивалась до последнего. Устав от борьбы, потерявший рассудок парень схватил ее за голову и несколько раз ударил об пол. Груня потеряла сознание.

Когда она очнулась, парень делал свое гнусное дело, отчаянно сопя и пыхтя. Скоро все было кончено, он наконец оставил ее в покое и захрапел. Груня быстро оделась и побежала прочь. Прибежав домой, она упала в ноги родителям и все им рассказала. Отец, немногословный кряжистый мужик, потемнел в лице, крикнул матери:

– Что ты воешь? Смой кровь, приложи холодное, чтобы синяков не было. И сидите дома, никуда не уходите.

А сам пошел вон из дома. Его не было целые сутки, бедные женщины извелись, не знали, что и думать. Но куда-нибудь пойти, поспрашивать людей не решались, ведь он велел сидеть дома, значит, надо слушаться.

На следующий день после обеда послышался конский топот, громкие мужские пьяные голоса.

– Э, бурхан Арья Бала, – зашептала мать, – он вернулся и не один.

Груня юркнула за полог, на женскую половину юрты и затаилась.

Когда они вошли, по голосу она узнала отца, второй голос был незнаком.

– Проходите, проходите, гости дорогие, садитесь. Сват, вы повыше садитесь.

– Сват! Какой сват? Неужели? – внезапно осенила ее догадка, и она обрадовалась и улыбнулась, забыв о разбитых губах.

– Дыжид, вари мясо, ставь белую пищу, молочной водки, видишь, какой важный гость у нас.

Слышно было, как мать хлопочет, наливает чай, затем что-то забулькало. «Тарасун разливает отец», – догадалась Груня.

– Ну что, выпьем, дорогой сват, и вы, уважаемый, – пьяным голосом сказал отец.

– Значит, их трое, кто же третий? – подумала Груня.

И тут следующие слова заставили ее вздрогнуть.

– А где же моя невестка, могу я на нее взглянуть? – вдруг сказал отец Бальжи, Мунхэ.

Груня вся похолодела, как же она покажется, она ведь вся в синяках.

Тут в проеме показалось встревоженное лицо матери.

– Сват хочет тебя видеть, что делать, доченька? Отец совсем пьян, нарушает все обычаи сватовства и ничего ему не скажешь против, – прошептала мать.

– Как, как я покажусь в таком виде? – ужаснулась Груня.

И тут раздался громкий крик пьяного отца:

– Доченька, выйди, покажись, тебя сват зовет.

Груня вздрогнула и решилась пойти на зов отца, все равно не отстанет. Она нерешительно подошла к пологу, разделявшую половину, и откинула шкуру. Но она не успела показаться, потому что кому-то, очевидно, отцу Бальжи, стало плохо, раздались крики, а затем все выскочили из юрты. Груня облегченно перевела дыхание.

– Груня вышла замуж за Бальжи, все задуманное ею получилось, но она не знала, что ее ожидает, какая супружеская жизнь ждет ее, – рассказывала Наташа.

Бальжи никогда не скрывал, что не любит жену, ругался, что она специально его споила и сделала все, чтобы выйти за него замуж. Он гулял с гулящими женщинами, часто не ночевал дома, супружеский долг выполнял лишь тогда, когда был мертвецки пьян, он тогда попросту насиловал ее, как и в первый раз, в трезвом же виде он даже не приближался к ней. Груня уже даже и не знала, стоило ли ей выходить замуж за него, зная, что он ее не любит. Счастье так и не пришло к ней, жизнь стала для нее мукой. Побои, изнасилования, полное игнорирование – вот и вся семейная жизнь с любимым мужем. Ночами Груня думала: «Что же я наделала, как же дальше жить, никакого просвета. Ребеночка бы, но почему-то никак не удается забеременеть». «Наверно, оттого, что они занимаются этим с ненавистью, – размышляла Груня. – И потом, муж все время пьян».

Так прошло три года, и Груня забеременела. Сначала она не поверила в свое счастье, но все сходилось к тому, что это правда. К этому времени умерли родители Бальжи, он стал полноправным хозяином, и издевательства удвоились, поэтому Груня была очень удивлена, узнав о беременности. Сплошные слезы, ругань, издевательства, побои, все время во взвинченном состоянии, и вдруг такой подарок судьбы – беременность. Когда она сказала об этом мужу, он как-то странно скривил губы, недобро усмехнулся и пошел прочь. Груня без сил опустилась на пол и думала: «Не на счастье ты появляешься на свет, мой малыш, не будет тебе счастья».

Но удивительно, Бальжи повел себя совсем по-другому, он стал меньше пить, уже не поднимал на нее руку, не ругался, чаще ночевал дома. И Груня постепенно начала успокаиваться, уже не плакала, беременность протекала нормально, исчезли тошнота и рвота, мучившие ее в первые месяцы беременности.

Мать Груни не могла нарадоваться, что у дочери все налаживается. Она все время переживала за дочь, но ничем не могла ей помочь. Вечно пьяный, в дурном настроении, зять попросту обрывал ее, когда она пыталась поговорить с ним. Был бы жив муж, было бы совсем по-другому, но его насмерть задавило деревом сразу после замужества дочери, вот бедная женщина и мыкалась одна, мучаясь мыслью, что ничего не может сделать для дочери.

Рожать Груню муж повез в больницу, не доверился деревенским бабкам-повитухам. Груня родила девочку, доношенную и здоровенькую. Муж привез их домой через неделю. Для Груни наконец-то наступили счастливые дни. Муж совсем бросил пить, все время ночевал дома, а главное, души не чаял в дочери. Он часто брал ее на руки, любил возиться с дочуркой. Он менялся на глазах. Перестав пить, изменился и внешне, стал таким же молодым и красивым, как раньше. К Груне он теперь обращался не то, чтобы с нежностью, просто по-дружески, разговаривал нормальным тоном.

Прошло пять лет, маленькая Лайжит, веселая хохотушка и щебетунья, полностью наставила отца на путь истинный. Отец ее просто обожал, девочка даже спать не ложилась без него, всегда дожидалась его с поездок. И Бальжи, зная, что дочурка его ждет, старался никогда не задерживаться.

И отношения у супругов наладились, они уже очень хотели родить второго ребенка, особенно об этом мечтала Груня, которая хотела родить мужу наследника, но забеременеть пока никак не удавалось.

Муж разрешил забрать мать к себе, и Груня с удовольствием приняла это предложение. В маленькой семье воцарился мир после рождения девочки.

Как-то душной летней ночью разразилась страшная гроза. Дождь лил, как из ведра, гремел гром, сверкала молния, сильные порывы ветра то и дело налетали шквалом. Груня лежала и шептала слова молитвы, чтобы все обошлось. Хорошо, что у дочки крепкий сон, и она ни за что не проснется.

И тут раздался страшный удар грома, казалось, небо раскололось на части, Груня вскрикнула, вскочила с постели, крепко спавший муж проснулся от ее крика:

– А? Что? Что ты кричишь? Что случилось?

И тут раздался страшный треск, какой-то непонятный гул. На ходу натягивая халаты, Бальжи и Груня выскочили на улицу, и от увиденного застыли от страха. От удара молнии вспыхнуло сухое дерево, которое Бальжи все время хотел спилить, но все как-то не доходили руки. Горящее сухое дерево раскололось на куски, и большая часть упала на деревянную крышу, которая сразу занялась огнем, и сразу же вспыхнул дом. В это время ветер усилился, прогоняя дождь, и сухой дом горел с огромной быстротой. Бальжи отчаянно вскрикнул:

– Дочка, Лайжит! – и с воплем побежал в дом.

За ним рванулась Груня, но не успела. Раздался еще один страшный удар грома, вспыхнула молния, и при свете женщина увидела, как рухнула старенькая сухая крыша. Женщина с воплем рванулась в дом, в огонь, за мужем, но тут из горящей двери навстречу ей выскочила мать, на ней горел кое-как накинутый тэрлиг, а пламя уже охватило волосы матери. Она кинулась к дочери, схватила ее за руки, но Груня тем временем сбила пламя с головы матери и стянула с нее пылающий тэрлиг. Потом она попыталась вырваться из ее цепких рук, но тщетно, мать вцепилась мертвой хваткой. И тут из огромной черной тучи, которую пригнал шквальный ветер, полил обильный дождь, туша пожар.

Все было кончено очень скоро, ненастье прекратилось внезапно, как и началось, лишь возле обгоревшего дома на коленях стояла обезумевшая женщина и не мигая смотрела туда, где лежали обломки того, что совсем недавно было домом, где весело смеялась девочка, бегая и топоча по всему дому.

А сейчас эта маленькая девочка и ее любящий отец лежали под этими обломками, безразличные ко всему, уже не нуждавшиеся ни в чем.

Мать после полученных ожогов скончалась через несколько дней. И осталась Груня одна на всем белом свете. Поначалу все думали, что она сошла с ума. Она целыми днями бродила по деревне, ее все время видели на могиле родных, хотя бурятам категорически запрещается посещать могилы близких. Но она никого не слушала, ни с кем не разговаривала. Потом она понемногу начала приходить в себя, но ни с кем больше не стала связывать свою судьбу, вела отшельнический образ жизни, всю жизнь прожила одна, и со временем из веселой, общительной женщины превратилась в одинокую, вечно брюзжащую, ноющую старуху, – закончила рассказ Наташа.

Доржо поражался перипетиям судьбы. «К кому-то она благосклонна, к кому-то безжалостна, отчего это?» – думал он. Ведь такая же злодейка судьба унесла его родителей, когда они были совсем молодыми, оставив его, маленького мальчика, совершенно одного. И неизвестно, как бы повернулась его судьба, если бы не его приемные родители, которые дали ему все, что могут дать любящие родители.

Судьба за что-то жестоко наказала Оленьку, наградив ее страшной, неизлечимой болезнью, осиротив двоих мальчишек, заставив страдать его, Доржо, и его родных. Почему его мальчики обречены жить без матери, ведь мама – это самый дорогой и близкий человек на свете, и она всегда должна быть рядом с детьми.

Заметив, что ее рассказ навел Доржо на грустные размышления, напомнил о личном горе, Наташа вдруг обняла Доржо, притянула к себе и поцеловала в губы. Это был их первый поцелуй, сладкий и нежный, головокружительный и опьяняющий. Доржо, не помня себя, крепко обхватил Наташу и начал целовать, целовать, целовать…

Вечером, когда они вернулись домой, проницательная Елена Баировна сразу заметила, что молодые не в себе, ведут себя как-то странно, и, поняв, в чем дело, порадовалась про себя.

– Эээ, бурхан, спасибо, спасибо, что они нашли общий язык.

Она ждала, что молодые поделятся с нею новостью, но не дождалась. Оба молча попили чай и пошли спать по своим комнатам. Кормить и укладывать малышей пришлось ей.

Через день Доржо и мальчишки уезжали, и по такому случаю Жалма Бодиевна и Елена Баировна накрыли прямо-таки царский стол, даже забили самую жирную овцу, приготовили кровяную колбасу с мелко накрошенным бараньим жиром и репчатым луком, которую очень любил Доржо, накрутили ореомог и наварили полный котел мяса. Традиционная белая пища занимала чуть ли не полстола. Нашлось место и для магазинной еды. А в центре гордо восседал жбан молочной водки.

Пока шли приготовления, Доржо и Наташа пошли прогуляться, им очень надо было поговорить.

Они шли молча, взявшись за руки, направляясь в глубь парка, где никто бы им не помешал. Мальчишки остались дома помогать бабушкам. Наконец молодые люди нашли удобное место и присели в тенечке. Рядом весело журчала речка, звонко щебетали птички, а они сидели и никак не могли подобрать правильные слова. Наконец Доржо решился:

– Наташа, любимая, поехали вместе, а?

– Куда? Как? Ведь я же работаю, да и мама одна.

– Давай поженимся, я люблю тебя, – наконец выпалил все одним духом Доржо и даже закрыл глаза от страха.

Наступило неловкое молчание, Доржо сидел и с нетерпением ждал ответа Наташи.

– Доржо, мы знакомы только месяц, мы же друг друга фактически не знаем, – неуверенно начала Наташа, – я думаю, что это слишком короткий срок для того, чтобы оформить отношения.

– Возможно, ты права, любимая, но как же мы будем встречаться, если ты будешь здесь, а мы там? И потом, мальчики тебя очень полюбили, надо, чтобы вы быстрее привыкли друг к другу.

– Хорошо, допустим, я поеду в город, но поеду только с мамой, не могу ее оставить одну, поэтому вопрос, где мы будем жить? Ты же сам живешь с родителями.

– Да, мы живем с родителями, но не потому, что нет жилья, а потому, что родителям без нас одиноко, да и мне тоже не управиться одному с мальчишками. А так у меня есть квартира, осталась после родителей. Вернее, квартира была в соседнем городе, где я жил с моими родителями, но мы потом ее продали и купили в нашем городе. Так что жилье у меня есть, квартира просторная, пятикомнатная, нам всем места хватит. Ну что, решили?

– Мне надо подумать. Давай так, ты завтра уезжаешь с детьми, а мы с матерью решим и позвоним тебе, хорошо? Неизвестно еще, что скажет мама, в ее возрасте опять срываться с насиженного места, переезжать в город…

– А мама согласна, я с нею уже говорил на эту тему, – весело перебил ее Доржо.

– Вот вы заговорщики, вот вы хитрецы, – притворно возмутилась Наташа, – все уже решили за моей спиной, сволочи.

Доржо опять немного покоробило грубое слово, вырвавшееся из уст Наташи. Вот мать будет в шоке, если услышит такие слова. Надо будет потом как-то тактично переговорить с Наташей, намекнуть, что у них в семье не употребляют нецензурную брань и грубые слова. Но сейчас это было бы не к месту, поэтому Доржо промолчал.

– Ну что, пойдем, – после недолгого молчания сказал Доржо.

– Пойдем.

Доржо помог ей встать, обнял ее за талию, и они быстро пошли домой.

Их встретили восторженными возгласами, мальчишки сидели принаряженные, обе старушки прямо сияли.

– Ну что, нагулялись, – запели старушки, – аппетит нагуляли небось, садитесь быстрее, все уже готово, только вас и ждали.

Доржо оглядел яства, разложенные на столе, и тихонько присвистнул от изумления.

– Куда столько, кто это все съест? – смеясь, спросила Наташа.

Наконец маленькая дружная компания уселась за стол, и начался веселый пир.

…Наташа с матерью переехали в город лишь через пару месяцев, уже в конце сентября, убрав весь огород, наготовив солений-варений. Доржо ахнул, увидев, какое количество банок они привезли с собой.

– Это что, на десять лет вперед наготовили? – весело пошутил он.

– Не скажи, посмотрим, как ты зимой эти банки открывать будешь, только шум стоять будет, – в тон ему сказала Наташа.

Встретить гостей собрались родители, несколько друзей Доржо. Близнецы очень обрадовались встрече с тетей Наташей, подскочили к ней и затискали. Наташа была рада встрече не меньше близнецов. Она раскраснелась, и оттого еще больше стала похожа на Ольгу. Мама схватилась за сердце, увидев Наташу, не менее ошарашенно смотрели на нее остальные встречающие.

Наташа смекнула, в чем дело, сказала просто:

– Здравствуйте, я Наташа, сводная сестра Оли, а это моя мама, Елена Баировна.

Тут все, будто очнувшись, разговорились, начали знакомиться, мужчины начали споро спускать мебель, вещи с грузовика и заносить их в квартиру. Когда все было занесено, все вместе дружно поехали к родителям Доржо, где был накрыт стол.

Наташа немного смущалась, она понимала, что все будут сравнивать ее с Ольгой, потом переживала, как бы не наговорить чего лишнего, ведь Доржо в телефонном разговоре деликатно намекнул, вернее, попросил выражаться не так грубо.

А Елена Баировна была очень рада переменам в жизни дочери. Ей очень нравился Доржо, его сынишки, с первого взгляда понравились и его домочадцы. Сразу видно, вежливые, культурные люди.

Сидя за столом, все много шутили, смеялись, только Эмма Сергеевна была какой-то напряженной, но старалась не показывать этого.

…Вечером, когда все гости разъехались, а Доржо повез Наташу с матерью на квартиру, Эмма Сергеевна долго стояла у окна и молчала. Тут Юрий Будаевич тоже подошел к окну и встал рядом.

– Как же Наташа походит на нашу Оленьку, – проговорила женщина, – прямо дух захватывает.

– Да, они похожи, но не настолько же, – осторожно сказал Юрий Будаевич, – все-таки разные матери, есть много разного.

– Нет, она очень похожа, – вскричала жена и вдруг разрыдалась, – пойми, я не могу на нее смотреть, я не хочу, я не приму.

У женщины вдруг началась истерика, муж растерялся, он никогда не видел супругу такой. Быстро накапав валерьянки, он поднес жене.

– Ты что, успокойся, почему ты так всполошилась? Ты со временем поймешь, что это совсем другой человек, ведь даже абсолютно чужие люди бывают очень друг на друга похожи, а тут сестры, хоть и сводные.

– Да пойми ты, Доржо любит не Наташу, а Олю, и он все время будет видеть Олю, и это, в конце концов, надоест ей, и она уйдет, оставив нашего сына. А сможет ли он выдержать потрясение во второй раз, вдруг сломается, – в запале кричала жена.

Тут Юрий Будаевич понял, что надо успокоить ее немедленно.

– Значит так, – довольно жестко сказал он, – нечего панику наводить раньше времени. Откуда ты знаешь, что она уйдет? Почему ты решила, что он видит Олю? Они достаточно долго были вместе, чтобы узнать друг друга. Целый месяц прожили под одной крышей. Так что не надо устраивать истерики по пустякам.

Эмма Сергеевна от удивления раскрыла рот. Муж никогда не разговаривал с нею в таком тоне, у них вообще не принято было разговаривать на повышенных тонах. А муж повернулся и ушел в спальню. Посидев еще некоторое время, она направилась за ним.

…Прошел месяц, как Наташа переехала в город, а Доржо казалось, целая вечность. Если б он только мог предположить, что начнется в семье? Мать встала в штыки и ни за что не хотела больше встречаться ни с Наташей, ни с ее матерью. Доржо заметался меж двух огней. Хорошо, что его поддерживали отец и сестра с мужем, иначе он бы не знал, что делать.

Наташа тоже наотрез отказалась встречаться с его матерью после того, как однажды Наташа с мамой навестили его родителей, когда Доржо был в очередной командировке. Они поехали к его родителям с визитом, не предупредив об этом Доржо. А он никак не мог набраться смелости и сказать Наташе, что мать против их встреч, наоборот, говорил, что она очень понравилась его матери, и Наташа, ни о чем не подозревая, отправилась навестить племянников. Позже отец рассказал, чем закончилась эта встреча.

Услышав звонок в дверь, Эмма Сергеевна поспешила открыть, думая, что это кто-то из внуков опять забыл взять ключи. Открыв дверь, она опешила. На пороге стояли Наташа с мамой. Сердце вновь всколыхнулось, как и при первой встрече, стало жарко. Она стояла и в упор смотрела на гостей, не приглашая их войти. Обе гостьи так и застыли на пороге с улыбкой на устах. Неизвестно, что бы было дальше, если бы не пришел Юрий Будаевич.

– Ооо, какие гости, проходите, проходите, что же вы на пороге-то стоите, – радушно сказал он.

Наташа и Елена Баировна, недоумевая, чем обязаны такому холодному приему, все же зашли в квартиру.

– Эмма, прекрати, успокойся и накрой на стол, – негромко сказал Юрий Будаевич.

Та недовольно дернулась, но пошла, накрыла, Юрий Будаевич пригласил гостей за стол. Разговор никак не вязался, Юрий Будаевич как-то пытался разговорить, но безрезультатно. И тут не выдержала Наташа. Как всегда прямо, без обиняков, спросила:

– Эмма Сергеевна, мы чем-то вам не угодили? Скажите, пожалуйста, если вам неприятно, мы уйдем сразу же.

Елена Баировна сделала движение, будто хотела остановить дочь, но та взглянула на нее строго, мол, не мешай.

– Мы приехали лишь навестить племянников, я думаю, это нам разрешается, ведь это мои родные племянники.

И тут произошло то, чего не ожидал никто. Эмма Сергеевна вдруг встала и сказала, глядя Наташе прямо в глаза:

– Племянниками прикрываешься? Думаешь, я не вижу, что ты хочешь занять место моей Оленьки, так и норовишь запрыгнуть в койку моему сыну. Как же, племянники ей понадобились, шалава.

При этих словах муж ее вздрогнул, он даже не предполагал, что Эмма может так говорить, она ведь всегда с нетерпимостью относилась к брани.

– Ты что говоришь, опомнись…

– Помолчи, дай доскажу. Запомни, девочка, ты никогда, слышишь, никогда не займешь место моей Оленьки. И не обольщайся, если ты думаешь, что мой сын любит тебя, нет, он любит Оленьку, и, если бы ты не была так на нее похожа, он бы просто прошел мимо. Запомни, он видит в тебе только Олю. Ты, Наташа, для него ничто, и звать тебя никак, – кричала Эмма Сергеевна, с ненавистью глядя на девушку.

Наташа побледнела, ее глаза потемнели, она тоже встала и громко сказала:

– Не надо так со мной разговаривать, я вам не Оля, я не позволю на себя кричать. И ваш Доржо мне нафиг не нужен, мне надо было только переехать в город, поэтому я его и приманила к себе. Понятно вам? Забирайте своего сыночка и не переживайте, больше вы меня не увидите. Мама, пошли.

– Подождите, пожалуйста, Эмма, Наташа, выслушайте меня, – растерялся Юрий Будаевич и с мольбой взглянул на Елену Баировну. Елена Баировна, давайте все успокоимся, нельзя же так.

– Мы сейчас пойдем, Юрий Будаевич, а Доржо вернется и сам во всем разберется, хорошо? – сказала Елена Баировна.

– Мой сын ни в чем разбираться не будет, я требую, чтобы вы немедленно освободили квартиру моего сына, сегодня же, ключи оставьте в почтовом ящике. И катитесь в свою тьму-таракань, – отчеканила Эмма Сергеевна.

– Я вас не буду спрашивать, где мне жить, – так же веско произнесла Наташа, – а квартиру мы освободим сегодня же, и, обещаю, больше нас вы не увидите.

– Ну и слава богу, ну и скатертью дорога, катитесь на все четыре стороны.

– Пойдем и вас не спро….

Наташа осеклась, потому что на пороге стояли близняшки и удивленно смотрели на бабушку и тетю Наташу, мол, что же происходит, почему они кричат друг на друга, и бабушка выгоняет тетю.

– Детки мои, вы почему так рано, раздевайтесь, не обращайте внимания, – подскочила было к ним бабушка Эмма.

Но мальчишки не сдвинулись с места, исподлобья глядя на них.

– Баир, Баин, вы не слышите, идите раздевайтесь, – строго сказал дедушка, но они и ухом не повели.

Все растерялись. Тут Наташа подошла к мальчикам и ласково сказала:

– Ребята, вы не слышите, что вам бабушка и дедушка говорят? Почему вы их не слушаетесь?

Дедушка и бабушка замерли в ожидании, неужели они послушаются ее, Наташу?

Мальчишки еще постояли некоторое время, насупясь, но ничью сторону принимать не стали, молча, не раздеваясь, ушли в свою комнату.

Взрослые растерянно переглянулись, Наташа с мамой быстро собрались и вышли из квартиры.

В квартире повисла тягостное молчание, даже мальчишки сидели у себя в комнате тихо-тихо.

– Чего ты добилась своим скандалом? – тихо спросил Юрий Будаевич, – напугала до смерти мальчишек, испортила отношения с Еленой Баировной и Наташей. Тебе не стыдно?

– Я повторяю, я НЕ ХОЧУ ЕЕ ВИДЕТЬ, – сквозь зубы процедила Эмма Сергеевна и ушла к себе.

«Ндаа, шлея под хвост попала.., но что же скажет Доржо», – подумал Юрий Будаевич.

Доржо, который приехал на следующий день, услышав такую новость был в глубокой растерянности. С одной стороны, его любимая мама, с другой, девушка, с которой и без того еще хрупкие отношения. А услышав, что мать выгнала их из квартиры, был вовсе ошарашен.

– Куда они пойдут, у них же нет никого здесь, в городе? Ты знаешь, они уже уехали или нет?

– Не знаю, вчера было много работы, а потом я подумал, ты сам должен все разрешить, все эти проблемы.

– Хорошо, я прямо сейчас поеду туда.

Доржо вне себя выскочил из дома и поехал к Наташе, уверенный в том, что никого не застанет, он уже знал характер Наташи.

Действительно, на звонок ему никто дверь не открыл, поэтому Доржо заглянул в почтовый ящичек и нашел ключи. Он открыл дверь и увидел, что все их вещи вывезены. Напрасно он искал хоть малюсенькую записку, но безрезультатно, Наташа не оставила никакой весточки о том, куда они выехали.

Он поспрашивал соседей, но те только пожимали плечами, ничего не видели, ничего не знаем.

Он зашел обратно в квартиру, сел за стол, обхватив голову руками: «Где же ты, милая? – думал он, – куда ты уехала, почему не дождалась моего возвращения?»

Если до этого Доржо как бы еще сомневался в своих чувствах к Наташе, то сейчас он был уверен, что полюбил ее, полюбил по-настоящему, как любил когда-то Ольгу. «Ох, мама, мама, что же ты наделала, как ты могла, – простонал Доржо, – где же ее теперь мне искать?»

Сколько он так просидел, Доржо не знал, потом вспомнил, что в холодильнике должна быть водка. Он встал, подошел к холодильнику, открыл его и взял бутылку. Затем он налил полный граненый стакан и залпом выпил. Доржо спиртным никогда не баловался, тем более водочкой, так, пару бокалов вина, поэтому водка сразу ударила в голову, тем более с дороги он даже не поел дома. В голове сразу зашумело, в глазах начало двоиться. И тогда Доржо налил еще стакан и тоже выпил. Через несколько минут он уже храпел, сидя за столом.

…Юрий Будаевич простоял у окна до двух ночи, ожидая приезда сына, но его все не было. Через каждые пять минут он звонил на номер телефона, установленного в квартире сына, но никто не брал трубку. Эмма Сергеевна, которая чувствовала себя виноватой, не подходила к нему, боясь нарваться на ссору.

Наконец, поняв, что сын сегодня уже не вернется домой, отец лег спать, решив с раннего утра отправиться на поиски сына.

…Доржо очнулся, услышав требовательный звонок в дверь, затем кто-то настойчиво забарабанил кулаками и, кажется, даже пинал ногами. Доржо попытался подняться, но его замутило, накатила рвота, и он побежал в ванную. Его вырвало, вроде будто полегчало. Он еле-еле доплелся до двери и открыл дверь. На пороге стоял отец.

– Доржо, что тобой? Почему ты не отвечал на звонки? – порывисто спросил отец, – я тебе звонил, звонил всю ночь.

Он прошел в комнату, увидел на столе бутылку, в которой оставалось меньше половины водки.

– Сынок, ты что, пил? Ты один выпил почти бутылку водки? – испуганно спросил он.

Доржо смотрел на отца, и впервые в жизни у него внутри закипало раздражение, неужели он не мог запретить матери оскорблять Наташу, почему допустил такое? Но вслух этого не сказал, лишь скрежетнул зубами, потом молча подошел к столу, вылил остатки водки в стакан, получилось чуть больше половины, залпом выпил, глядя прямо в глаза отцу.

И Юрий Будаевич понял, что хотел сказать сын, все было написано в его взгляде.

– Прости, сынок, прости, – только и смог сказать он, затем подошел к нему, обнял за плечи, повернулся и ушел.

Он сел в машину и думал, вот так неосторожно мы обидели Наташу, огорчили сына. «Мне надо было сразу все взять в свои руки, запретить Эмме оскорблять Наташу, – думал он. – И почему, почему я не приехал сразу за ними, ему надо было уговорить Наташу дождаться возвращения сына. Вдвоем они могли бы найти какой-то выход. А теперь, где ее искать теперь?»

А Доржо сидел опустошенный, безразличный ко всему, затем достал вторую бутылку водки, выпил пару стаканов, шатаясь прошел в спальню и рухнул на кровать, не раздеваясь.

…Прошла неделя, а Доржо все не мог отойти, он пил, пил и пил. Соседи диву давались, видя, как каждый день Доржо идет к продуктовому магазину и возвращается, держа в руке авоську с водкой.

– Не иначе, что случилось у мужика, – переговаривались они между собой, – всегда интеллигентный, подтянутый, стал похож на алкоголика.

Действительно, Доржо выглядел ужасно: небритое, обросшее отекшее лицо, красные воспаленные глаза, помятая одежда, словом, настоящий алкаш.

Эмма Сергеевна приезжала каждый день, но он не пускал ее в квартиру. Ключ теперь оставлял в замочной скважине, поэтому никто уже не мог войти. Пару раз он просыпался, подходил к двери и, открыв, молча и зло смотрел на мать, которая безуспешно пыталась с ним заговорить. Затем он резко захлопывал дверь перед самым ее носом.

Юрий Будаевич сидел дома, не зная, что предпринять. Эмма Сергеевна возвращалась грустная, заплаканная, но дома тоже не находила сочувствия, муж не хотел с нею разговаривать. Близнецы, чувствуя недобрую атмосферу в доме, не шалили, молча садились, ели, так же молча уходили в школу, приходили со школы, все молча. В квартире установилась неведомая доселе тишина. Эмма Сергеевна не знала, что предпринять, в отчаянии насылала проклятия на голову Наташи, пыталась звонить Римме, но муж ей строго-настрого запретил вмешивать сюда дочь.

Так прошла еще неделя. За это время матери только раз удалось увидеть сына на улице. Еле переставляя ногами, страшный, заросший, он шел из магазина, купив водки. У Эммы Сергеевны сердце кровью обливалось, глядя на сына, но подойти к нему не решалась. А он прошел мимо нее, даже не заметив ее, взгляд был отрешенный, безразличный, жалкий.

Вернувшись домой, она решила еще раз переговорить с мужем.

– Юра, выслушай меня, пожалуйста, я видела сына, он совсем пропадет. Давай увезем ему мальчиков, прошу тебя, может, увидев их, он возьмет себя в руки? Или Римму позовем, они всегда были очень дружны, я уверена, он послушается ее.

– Эмма, я тебе еще раз повторяю, мы никого вмешивать не будем, тем более детей. Ты хочешь, чтобы они видели, во что превратился их отец? – муж был категоричен.

– Что же делать? – растерянно спросила Эмма Сергеевна.

– В этой ситуации я вижу только один выход, найти Наташу, – ответил муж.

– Где, где я ее найду, я же не знаю ни ее друзей, ни знакомых, – сказала женщина, – я опросила всех соседей, на какой машине увезли они свои вещи, но никто их не видел. Только баба Галя видела, но описать машину не может, тем более не запомнила номера, потому что уже темнело на улице.

Муж ничего не сказал на это, Эмма Сергеевна заплакала, оделась и вышла на улицу. У нее входило в привычку бездумное хождение по городу, иногда она долго сидела на скамейке в парке. Дома еду почти не готовили, в основном, питались всухомятку.

…Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы сама Наташа вдруг не появилась на пороге квартиры, где в одиночку беспробудно пьянствовал Доржо.

После ссоры с матерью Доржо Наташа была вне себя. Она пулей вылетела из квартиры, по дороге домой сидела мрачная, не говоря ни слова. Елена Баировна тоже молчала, зная, что сейчас лучше дочь не трогать. Она и сама была шокирована поведением Эммы Сергеевны. За что, за что она так оскорбила Наташу? Чем она заслужила такое обращение? И куда они сейчас пойдут, ведь у них нет никого в этом городе? А в том, что Наташа не захочет больше оставаться в этой квартире, мать и не сомневалась.

Наташа тоже сидела и лихорадочно думала, куда же поехать, к кому? Если они останутся в квартире Доржо, то вполне возможно, его мать завтра приедет туда и опять прогонит, как бездомных собак. «Боже, я должна что-то придумать, срочно надо что-то придумать. Зачем, зачем они приехали сюда по первому зову Доржо? – ругала она себя. -Зачем надо было продавать дом в деревне, еще не будучи уверенным ни в чем. Дура, дура», – ругала она себя. Затем она взглянула на маму, которая сидела печальная и какая-то потерянная, и ей до слез стало жаль мать. Бедная, на старости лет оказаться выкинутым на улицу, господи, это она во всем виновата.

Вернувшись в квартиру Доржо, Наташа сказала:

– Мама, мы сейчас перекусим, потом ты ляжешь и отдохнешь, хорошо? А я пойду, прогуляюсь.

– Да куда ты пойдешь, что ты задумала, доченька? – спросила мать.

– Мама, я еще ничего сама не знаю, но мне нужно пройтись, собраться с мыслями.

– Не пори горячку, дочка, вот вернется Доржо, вместе и решите.

– Конечно, мама, обязательно, мы дождемся Доржо. А теперь я вскипячу чайник, давай поедим.

Они сварили чай, накрыли на стол, но кусок не лез в горло. Обе выпили по чашке чая и разошлись по комнатам.

Елена Баировна сначала лежала, чутко прислушиваясь, не соберется ли дочь куда-нибудь, но все было тихо, и она уснула.

А Наташа, дождавшись, пока уснет мама, тихо выскользнула из квартиры. У Наташи созрел план, пройти в соседний квартал, переговорить со старушками на скамеечках и узнать, не сдает ли кто квартиру. Вездесущие бабки, они же все знают. Сначала все было плохо, никто ничего не знал, в одном доме сдавалась квартира, но внешний вид мужика, который ей представился хозяином, не вызывал доверия. Типичный алкоголик, от него и сейчас разило за версту, поэтому Наташа, несмотря на то, что мужик просил мизерную цену, ушла.

Ей повезло часа через три. Примерно в двух кварталах от дома Доржо она нашла милую однокомнатную квартирку, недорогую. Ее сдавала чистая опрятная старушка, которая жила этажом выше.

– Это квартира свекровки моей, она умерла пять лет назад, вот с тех пор я ее и сдаю. Жили тут жильцы, но месяца три назад им выдали квартиру с завода, они и съехали. С тех пор все сдать не могу, особо разглашать боюсь, поэтому жильцов не нашла. А ты с кем будешь жить, дочка? С мужиком поди?

– Нет, что вы, с каким мужиком? С мамой, мы будем тут жить с мамой.

– А мать-то непьющая?

– Да, да, не беспокойтесь, порядок и тишину я обещаю.

– Ну смотри, начнешь мужиков водить, сразу выселю, мои окна во двор смотрят, сразу увижу, ежели с кем придешь.

Наташа улыбнулась и сказала:

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Ну хорошо, коли так. Только деньги вперед давай.

– Да, да, конечно, – поспешно сказала Наташа, вынимая деньги.

– Ну ладно, паспорт пусть пока останется у меня, а вы переезжайте. Мебели-то много?

– Ну да, есть, – призналась Наташа, – вот только как ее вывезти, она тут недалеко, в двух кварталах примерно.

– Иии, девонька, заплатишь, я могу договориться с Васькой, с племяшом моим, он скоро ужинать приедет, так он на самосвале работает, может после работы потихоньку перевезти, когда стемнеет. Сказать ему?

– Да, конечно, – обрадовалась Наташа, – а сколько надо?

– Ну, десятку дашь, он с друзьями своими все погрузит, перевезет и тут расставит по местам, как тебе надо.

Наташа вышла от нее окрыленная, радуясь, что все проблемы так быстро разрешились.

…Тем же вечером племяш Васька перевез всю мебель и вещи в новую квартиру. Елена Баировна пыталась отговорить дочь, еще раз попросила дождаться Доржо, но та была неумолима.

– Нет и еще раз нет, – жестко сказала дочь, – я никому не позволю оскорблять меня, никогда.

Они довольно хорошо устроились, хозяйка оказалась доброй старушкой, к тому же ровесницей Елены Баировны, и они быстро нашли общий язык. Наташа, обрадованная тем, что у мамы появилась подруга, и ей не будет скучно, на следующий же день отправилась на поиски работы. И нашла, она вообще была настырной, упорной и всегда добивалась своего. Ее взяли продавцом в продуктовый магазин, который находился в соседнем квартале, недалеко от дома. Когда она сообщила радостную весть маме, та очень обрадовалась.

– Ну и слава богу, ну хорошо, что все хорошо, – и почему-то вздохнула.

Наташа сразу поняла, в чем дело. Как бы хорошо они не устроились в городе, все же мысли о Доржо и мальчишках не выходили из головы Наташи, да и Елены Баировны тоже. Ехали счастливые, надеясь устроить судьбу Наташи, а вместо этого съемная квартира, одни во всем городе.

Немного эгоистичная Наташа была слишком наполнена обидой, что даже не думала о Доржо, как он, что с ним, смог ли простить мать, ищет ли он ее. Наоборот, она даже обижалась на него, вот, сманил, а теперь живи теперь в чужой квартире, работай с незнакомыми людьми.

Как-то Елена Баировна со своей новой подругой, Верой Ивановной, решилась пройти по городу, подышать свежим воздухом, благо погода стояла, как на заказ. Свежо, тепло, светит яркое солнышко, дует легкий-легкий ветерок. И вот обе, разодевшись в пух и прах, даже подкрасив губы и глаза, очень довольные собой, взявшись под ручки, отправились на прогулку. Они бродили часа два, затем, проголодавшись, решили зайти в столовую и перекусить. Обе взяли по салатику, второму блюду и компотику, заняли столик в самом дальнем углу. Не торопясь, переговариваясь, они уже почти заканчивали трапезу, когда совсем недалеко от них сели трое, муж и жена и маленькая девочка, лет пяти, кудрявая сероглазая болтушка.

И тут Вера Ивановна вдруг изменилась в лице, увидев их. Она внезапно побледнела, Елена Баировна испугалась и спросила:

– Вера Ивановна, вам плохо? Что с вами? Может, воды?

Та посмотрела на нее непонимающим взглядом, будто только что увидела, потом очнулась, через силу улыбнулась и сказала:

– Нет-нет, все хорошо. Извините, что напугала вас. Пойдемте отсюда, здесь очень душно.

Обе поспешно встали и вышли на улицу. Елена Баировна была удивлена, почему эта семья, судя по всему очень счастливая, так напугала старушку?

А Вера Ивановна постепенно успокоилась, взяла под руку подругу и повела ее куда-то в сторону. Они пришли в парк, сели на скамейку, и тут Вера Ивановна сказала:

– Грех на мне большой, очень большой, была в церкви не раз, просила батюшку отпустить мне этот грех, но все напрасно, не могу забыть того, что натворила.

Елена Баировна посмотрела на подругу и поняла, что той надо выговориться, поэтому взяла ее за руку и погладила. И Вера Ивановна начала свою грустную историю.

– Выросла я в семье железнодорожника, жили мы тогда в своем доме, трое детей, папа, мама. Жили не хуже и не лучше других, родители работали, мы, три сестры, учились. Пришла пора, заневестилась, вышла замуж за паренька из соседнего подъезда, он тоже работал на заводе, куда потом устроилась и я. Его родители отдали нам свою квартиру, нет, не эту, в которой сейчас живу, а в соседнем районе. Через год у нас родилась дочка, Настюшка, здоровенькая, светленькая девочка. Она очень похожа была на отца. Виталий, так звали моего мужа, был обычным парнем-работягой, в будни работал, по выходным и праздникам ходил в баню, выпивал немного. Жили, как все живут. Настенька – наша отрада, всегда веселила нас, уж такая была болтушка-хохотушка. Утром в выходной, бывало, еще спим, а она проснется раньше всех, уйдет на кухню и там спокойно играет в свои куклы, что-то напевая тихо-тихо. Она знала, что в выходной мы хотим выспаться, хорошо отдохнуть, поэтому никогда не будила нас раньше времени. Мы знали, что она просыпается рано, поэтому всегда оставляли на столе фрукты, сладости, кипяченую воду или сок, чтобы она могла перекусить. Потом мы вставали, я готовила горячий завтрак, позавтракав, шли гулять. Если была зима, катались на санках, муж на лыжах, летом бегали купаться на речку, в горсад ходили, на каруселях катались, в другое время ходили в кинотеатр, на мультики. Возвращались усталые, отобедав, Настюшка засыпала, а мы принимались за домашние дела: стирка, уборка, готовка. Виталию тоже находилась работа, что-то прибить, привинтить, заколотить и так далее.

Вот так и текла наша жизнь. Мы уже начали думать о втором ребенке, я вскоре забеременела, но тут случилась эта страшная беда.

Вера Ивановна вдруг всхлипнула, поспешно вытащила платок и вытерла глаза.

– Весной, когда дочке только-только исполнилось четыре годика, друг Виталика Саша попросил мужа помочь собрать мебель. По великому блату ему удалось купить спальный гарнитур «Яшму». Саша говорил, трех баранов свез на мебельный комбинат, пока не купил спальню. Виталий, конечно же, согласился, дружили они с детства, всегда помогали друг другу, я подружилась с его супругой Ниной, в общем, дружили мы семьями, домами, как говорилось в кино.

– Ох, если б только тогда я знала, я бы ни за что не отпустила дочку с ним. Но меня мучил страшный токсикоз, Виталий пожалел меня, сказал: «Ты лежи, отдыхай, дочку с собой возьму, она там с Митькой будет играть». Митька – это сын Саши и Зои, он был на год старше Настеньки. Проводив их, я через какое-то время легла и уснула. И вижу сон, что иду в гости к дедушке и бабушке, родителям отца, они раньше жили в частном домике на окраине города. Иду и недоумеваю, зачем я туда иду, ведь они умерли давно, и домик снесли, а на его месте построили пятиэтажный дом. Ну нет, вижу, что домик стоит на месте, захожу, удивленная, во двор, смотрю, а во дворе стол накрытый, совсем как раньше, когда я была маленькая. А за столом бабушка, дедушка, живые и невредимые, Виталий, Настенька и еще какой-то мальчик, тоже светленький, очень похожий на дочку, но маленький, года нет, наверно. Я подхожу и спрашиваю: «Кто это? Чей это мальчик?» А Виталий смотрит на меня так удивленно и говорит: «Ты что, не узнаешь, это же наш сын Славик». Мы так хотели назвать сына, если бы родился мальчик. «Но Виталик, я же только забеременела, он еще не родился, он еще в животике у меня». И тут мальчик вдруг громко заплакал, Виталик нахмурился, все посмотрели на меня с неодобрением. «Господи, что же происходит? – думала я. – Почему я не помню, как родила сына? И почему здесь бабушка и дедушка, их же давно нет?» И тут вдруг налетел страшный ветер, все вокруг потемнело, ничего не стало видно, я потеряла из виду всех, в уши ударил какой-то оглушительный звонок, и я отчаянно закричала…