Читать книгу ДМИТРИЙ МУЛЯР. ЖИЗНЬ НА НЕРВАХ И ТЕЛЕФОНЕ - Беседовала Марина Порк - Страница 1

Не раз убеждался: все в жизни происходит неслучайно. После школы я учился на филфаке Брянского пединститута. Не планировал туда поступать, мечтал о театральном, пытался покорить столичные вузы, в ГИТИСе дошел до третьего тура, но срезался. Не хватило опыта, подготовки или просто везения до конца убедить набиравшую курс Ирину Ильиничну Судакову. Когда тебя отвергают, это тяжелый удар. И я его получил. С тех пор с удивлением слушаю актерские байки о том, как кто-то поступал восемь раз. Не знаю, какие нервы надо иметь (или не иметь их вовсе), чтобы не сломаться!

–Юношеские мечты хороши тем, что доверяешь им безоговорочно, кажется, что все они непременно должны исполниться. С годами это ощущение теряется, хотя появляется больше возможностей их осуществить. Когда к окончанию школы я объявил, что собираюсь стать артистом, родители поддержали. Мама преподавала русский язык и литературу в школе, устраивала по  этические вечера, в которых я принимал участие. Так что скромный сценический опыт имелся. Отец был далек от поэзии,  работал на заводе, но к моему желанию отнесся уважительно. О культурных масштабах города Карачева Брянской области, где я родился, можно судить по тому, сколько в нем действовало кинотеатров. Один. Про театр же тогда вообще ничего не знал. Мы с мамой отправили несколько писем в театральные вузы, спрашивали, как готовиться к вступительным экзаменам. Откликнулось Щукинское училище. На всю жизнь запомнил это ощущение тревожного счастья, когда держал в руках конверт с короткой инструкцией: стихотворение, басня, проза. Договорились о консультации с актером Брянского драмтеатра Валерием Афанасьевичем  Мацапурой. На экзамены мама поехала со мной, остановились у ее неблизкой приятельницы в подмосковном Солнцево. Но с ходу театральный институт не покорился. Чтобы не тратить времени даром, пошел в Брянский пединститут – и не пожалел. Провел прекрасный, какойто очень свободный и бесшабашный год, жил в общежитии, появились новые друзья. Но одолев зимнюю сессию, понял, что мечта об актерстве никуда не делась, а значит, обязательно предприму вторую попытку ее осуществить. Программу готовил сам, завораживали монологи князя Мышкина о казни из «Идиота», очень тронула речь Алеши Карамазова, которого позже сыграю в театре. На время прослушиваний приютил московский товарищ однокурсника по филфаку – мама на сей раз осталась дома. Сидел в одиночестве в его квартире с абсолютно пустым холодильником и дни напролет готовился, учил тексты. Ходил на прослушивания во все творческие вузы, которых в столице пять. Везде пропустили на второй тур. Изнервничался, понял: нужно сделать паузу, да и летняя сессия в пединституте на носу. Тогда с билетами на поезд приходилось сложно, но всегда можно было договориться с проводником, чтобы пустил в вагон, и простоять в тамбуре шесть часов до Брянска. Покидая Щукинское, краем  глаза заметил объявление, на которое почему-то сразу не обратил внимания: Юрий Любимов набирает курс, внизу пометка – последнее прослушивание завтра, только для москвичей. Это несколько сбило с толку. Тем не менее отправился на вокзал, прыгнул в поезд и доехал до Брянска. Переступил порог институтской аудитории, а в голове свербило: что ж это ты уехал? Лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть, что не сделал. Развернулся и поехал назад в Москву. Поезд прибыл рано утром. Думал, окажусь одним из первых в очереди на прослушивание, но записался чуть ли не пятисотым. Списки составлялись с ночи, у дверей, несмотря на ранний час, уже собирались абитуриенты. Театр тогда  еще был единым, прослушивание велось на половине, которую потом заняло «Содружество актеров Таганки». И случилось судьбоносное везение – пошел дождь. Сердобольный охранник сжалился, и пока мы окончательно не вымокли, пустил внутрь. На первом этапе прослушивание вели Наталья Сайко – ее единственную я знал по кино, Татьяна Жукова, Олег Казначеев и Александр Биненбойм – доверенные лица Любимова. Вызывали по десять человек, Александр Исаакович строго следил за «москвичностью». Весь день я простоял в фойе и никуда не выходил, даже перекусить. Это было правильно, потому что назад в театр я бы уже не попал – у дверей сгрудилась толпа жаждавших учиться у Любимова москвичей со списком в руках, где я был пятьсот пятьдесят каким-то. В семь вечера Биненбойм ушел играть спектакль. Контроль за приезжими прекратился. Около девяти было принято решение прослушать тех, кто находился в фойе, остальных отправить домой. Мне в очередной раз повезло. Когда окончил читать свою программу, по вопросам Жуковой понял: понравился. Меня отправили сразу на третий тур. Слушали нас уже сам Юрий Петрович и актеры театра. Экзамен растянулся на два дня, так что пришлось еще сутки нервничать в моей одинокой квартире. Перед тем как начать монолог князя Мышкина, я попросил разрешения присесть, казалось, так будет органичнее. Любимову это понравилось, мы сразу как-то совпали по-человечески. Я спросил, хотя звучало нелепо: – А можно прочитаю басню смешно? – Это как? – улыбнулся Юрий Петрович. Я отошел от канонического текста: удваивал некоторые слова для усиления смысла, что-то добавлял. В общем, показался смелым, уверенным в себе и был принят. Отсутствие московской прописки препятствием не стало, я заявил, что не нуждаюсь в общежитии. Первый год вместе с товарищем-музыкантом снимал комнату в Пушкино. Сорок минут до Москвы и столько же до института не казались такими уж утомительными. Через год перебрался в общежитие. – Каково было учиться у мастера, славившегося не самым простым характером? – Юрий Петрович тогда много ставил за рубежом, в России бывал наездами, поэтому надоесть друг другу мы совершенно не успевали. Тем более что он любил нас и относился ко всем доброжелательно. Занимались с нами Александр Исаакович Биненбойм, Людмила Владимировна Ставская и Владимир Петрович Поглазов. Юрий Петрович появлялся несколько раз в году, отсматривал самостоя тельные работы, разбирал их и делал замечания. Мы редко встречались, но эти встречи дорогого  стоили. С ним было очень комфортно и интересно, мы всегда тщательно готовились к показам:  что скажет? Он был человеком живым, воспламенявшимся при встрече с любым театральным проявлением, а мы были молоды и бурлили идеями и энтузиазмом. – Чем хороша система обучения в Щукинском училище? – Студенты могут с любым педагогом сделать отрывок или даже спектакль. Мне довелось поработать с Юрием Васильевичем Катиным-Ярцевым, актером Театра сатиры Юрием Борисовичем Васильевым, Михаилом Петровичем Семаковым, Яковом Михайловичем Смоленским, Альбертом Григорьевичем Буровым. Играл разных персонажей – от Керубино в «Женитьбе Фигаро» до героя чеховского рассказа «Забыл» – спасибо за это Александру Биненбойму – про немолодого отца семейства, который пошел покупать ноты и забыл имя композитора. Чехова репетировали у Ка тина-Ярцева. Дом его, казалось, целиком состоял из книжных стеллажей. Юрий Васильевич поражал добротой и бесконечной внутренней радостью. Он был уже очень пожилым человеком и когда приезжал на экзамены, садился на стул, а мы несли его на руках на четвертый этаж в просмотровый зал. Мастер же при этом весело управлял движением своей тросточкой. Про атмосферу «Щуки» можно рассказывать бесконечно. Она дала нам, возможно, больше, чем профессиональные навыки. На четвертом курсе Михаил Цитриняк ставил отрывок из тургеневского «Нахлебника», мне досталась роль старика-приживалы  Василия Семеновича Кузовкина. Пожалуй, это была моя первая настоящая удача. – Любимов оценил и пригласил в труппу? – Все было гораздо сложнее. Я услышал, что Юрий Петрович собрался ставить «Подростка» в Театре на Таганке. Спектакль уже шел в Финляндии, но Аркадия Долгорукого там играл неюный артист-финн, которому было далеко за тридцать. По замыслу Любимова он как бы вспоминал события давно минувших дней. Юрий Петрович несколько раз делал распределение , актеры разминали материал, но главного героя все не появлялось. Любимов приглашал артистов  со стороны, но и их наработки Юрия Петровича не удовлетворяли. Все это тянулось несколько лет, сменилось четыре претендента на роль Аркадия. Я тоже мечтал попробоваться, но мастер искал опытного актера, все-таки Долгорукий – огромная роль. Поскольку наш курс был актерско-режиссерским, Любимов назначил стажером одного из студентоврежиссеров. Узнав об этом, выпросил у однокурсника на ночь ин сценировку. Отксерить ее или переписать тогда не было возможности. Я просто раскрыл роман и перенес карандашом в текст все пометки Любимова. Книжку храню по сей день. На третьем курсе Юрий Петрович решил, что нам не нужны дипломные спектакли – защитимся вводами в постановки Таганки. Идея набрать курс отчасти и была продиктована тем, что он хотел обновить труппу, влить в нее молодую  кровь. Любимов давал указание вводить студентов в спектакли и уезжал за рубеж. Кто-то с курса шел в театр «вводиться», но там делали большие глаза: «Ничего не знаем! Вот дождемся Юрия Петровича и выясним. Пока в вашем присутствии производственной необходимости нет». Актерская профессия суперконкурентная, труппа была большой и не горела желанием расширяться еще за счет студентов. Да и ввод в спектакль на профессиональную сцену дело непростое, тем более что никакого опыта ни у кого из нас не было. Мы мечтали о дипломных спектаклях, а тут узнаем, что их не будет! Собрались курсом, долго обсуждали, как быть, и решили поговорить с Юрием Петровичем. Но то ли ему успели сообщить о готовящемся разговоре и превратно его истолковали, то ли момент оказался неподходящим, но беседы не получилось. Любимов сразу сказал: «Кого не устраивает мое решение, могут уйти». Я оказался в числе четверых ушедших и окончил «Щуку» с другим курсом, но работать с Любимовым мечтал по-прежнему. К этому моменту Таганка распалась на два независимых театра. Полтруппы ушло с Николаем Губенко, остро встал вопрос, как спасать репертуар. Весь мой курс, кроме нас четверых, попал в театр. Я пришел к директору театра Борису Глаголину и услышал: только что взяли, больше никто не нужен. Но опять везение – меня увидела завтруппой Таганки Нина Яковлевна Шкатова. Она помнила, что Юрий Петрович ко мне тепло относился, и позвонила мэтру за границу. – Пришел Муляр. Просится к нам. – Берите. Юрий Петрович вернулся к репетициям «Подростка» и предложил подготовить монолог. Я получил первую большую роль в театре. Мы репетировали целыми днями, совершенно уйдя от финского варианта спектакля. Любимов  постоянно искал и придумывал что-то новое. В спектакле прекрасная музыка Эдисона Денисова, которую исполнял небольшой оркестрик, собранный из актеров: скрипка, гитара, контрабас. На скрипке я играть умел – окончил музыкальную школу, но для сцены научился одновременно и произносить текст. Один эмоциональный кусок заканчивался тем, что я брал из рук музыканта скрипку и не переставая читать монолог, подхватывал мелодию оркестрика. Любимов любил такие вещи. Его фантазии не было предела. Когда у актера что-то  не выходило, Юрий Петрович вылетал на сцену и начинал показывать – ярко, сочно. Он сам великолепный актер. К слову, позже, в «Театральном романе», мне хватало одной его фразы, чтобы держать всю роль, настолько глубокой и точной была интонация мастера. «Подросток» пользовался успехом. Приходили на него и коллеги из других театров. Помню, Олег Павлович Табаков говорил теплые слова и желал удачи. Любимов занимал меня в каждом новом спектакле, вводил в старые: «Дом на набережной», «Евгений Онегин», «Мастер и Маргарита», «Живой», «Хроники», «Шарашка», «Фауст», «Тартюф», «Марат и Маркиз де Сад»… Как-то стоял в буфете, когда вывесили очередное распределение на «Братьев Карамазовых», где я получил роль Алеши, и колоритный, пышущий здоровьем Саша Фурсенко, только что ознакомившийся с распределением, громко вопрошал: – Кто такая Муляр? – Это я. – А-а-а… Александр Алексеевич Трофимов, с которым делю гримерку – они у нас большие, на несколько человек, обычно обособленно сидел в углу и мало с кем общался. Однажды он сказал мне: «Дима, вам повезло – вас не коснулось отсутствие ролей, цените это». Действительно, первые девять лет словно слились в один день: утром репетиция, вечером  спектакль. Отголоски закулисных склок иной раз долетали, но никак меня не касались. Не было повода кому-то завидовать, стремиться занять чье-то место. Каждый год всей труппой отмечали два праздника: дни рождения Любимова и Театра на Таганке. Обычно готовили смешные капустники, пародировали корифеев – Юрия Петровича, Валерия Золотухина, Ивана Бортника… Мои пародии на Любимова нередко получались довольно острыми, но он ценил хорошие шутки и не обижался. Иногда устраи вали посиделки после премьер. Напряжение спадало, ему на смену приходил юмор. Помню, как Юрий Петрович и Виталий Владимирович Шаповалов поддевали друг друга через весь зал, причем Любимов разговаривал голосом Сталина, а Шаповалов – Брежнева. Но подтексты были свои, личные, многолетние. Мы просто умирали со смеху. С Иваном Бортником я подружился после срочного ввода в спектакль «Живой». Нужно было сыграть судью. Иван Сергеевич славился гениальными, гомерически смешными импровизациями, при которых держать серьез невозможно. Репетиция была единственной, за час до спектакля. Я уткнулся в свои бумаги, чтобы не расколоться. Мне шепнули: «Лучше посмотри на него сейчас, иначе придется уползать со сцены от смеха во время спектакля». Но спектакль – организм живой. Я поддержал импровизацию Ивана Сергеевича, ответил. А потом мне пришлось заменить  его во время репетиций «Шарашки» по роману Солженицына «В круге первом», когда у Бортника с Любимовым не заладились отношения. Но на нашу дружбу это не повлияло. Вообще, старшее легендарное поколение Таганки относилось к нам очень доброжелательно и всячески помогало.