Ничего святого

В книгу вошли две повести "Мария", Мария" и "Ничего святого". Сам автор определяет жанр произведений, вошедших в цикл "Смерть на брудершафт" (всего должно выйти 10 повестей), - "фильма". Понятно, что не последнюю роль в книге играют картинки Игоря Сакурова. Но кроме того, ориентация на кинематограф сказывается и на повествовательной манере произведений, рассказывающих о противостоянии немецкого шпиона Йозефа фон Теофельса и российского сыщика Алексея Романова. Письмо становится более динамичным, почти адаптированным под кинотитры (разумеется, насколько это позволяет уже привычная читателю акунинская интонация).И еще один важный момент. Кажется, Борис Акунин вдохновлялся не только игровым кино начала прошлого века, но и кинохроникой. Во всяком случае такие ассоциации невольно возникают при знакомстве с повестями. Акунин как всегда историчен, то есть в основу каждого текста положен реальный исторический факт. Первая повесть "Мария", Мария" особенно показательна. Речь в ней идет о гибели российского линкора "Императрица Мария". За довольно короткий срок она успела доставить немало неприятностей немцам. Так, в июле 1916 года "Императрица Мария" обстреляла немецкий крейсер "Бреслау", который только чудом ушел от погони. А 7 (20) октября 1916 года на внутреннем рейде Севастополя произошла трагедия. Пожар в носовом погребе боезапаса, а затем серия мощных взрывов превратили "Императрицу Марию" в груду искореженного железа. В 7 часов 16 минут линкор, окруженный кольцом горящей нефти, перевернулся вверх килем и затонул.Спустившиеся к нему водолазы долго слышали стуки моряков, оказавшихся заживо погребенными в заполненных воздухом отсеках корабля. Всего жертвами катастрофы стали более 200 членов экипажа (позднее еще около 100 моряков скончались от ожогов и ран). Предполагаемые причины взрыва - диверсия, небрежность экипажа или самовозгорание пороховых зарядов. Понятно, что Акунин не мог пройти мимо этого сюжета. Как не ухватиться за историю, которая, кажется, сама по себе красноречиво свидетельствует о деятельности немецкой разведки. И понятно, какой версии придерживается автор. Какое там самовозгорание!Что касается второй повести "Ничего святого" - здесь в основе сюжета покушение на императора, крушение царского поезда. В этом событии тоже много непроясненного, то есть опять-таки для Бориса Акунина открываются широкие возможности домысливания и додумывания. Об истории я заговорил не случайно. Потому что детектив детективом, жанр жанром, а историческое знание само по себе.Даже в этой книжке с картинками Борис Акунин остается верен себе. Он в отличие от многих современных писателей очень любит точность. Мой любимый пример связан с романом Акунина "Смерть Ахиллеса". Однажды, читая вполне серьезную историческую книжку о генерале Скобелеве, я обнаружил в библиографии, помещенной в этом издании, ссылку и на роман Акунина. Беллетристическое произведение, таким образом, приравнивалось к историческому исследованию. Редкий случайн: Как соотносятся между собой проект "Жанры" и "Смерть на брудершафт"? Есть существенное различие?акунин: Как ответил один бравый генерал Екатерине на вопрос, чем "единорог" отличается от обычной пушки: "Это, ваше величество, одно, а то, изволите ли видеть, совсем-совсем другое". Одно дело текст, другое - текст, неотъемлемой частью которого являются картинки.н: Известно уже, какое историческое событие ляжет в основу финала цикла?акунин: Да. Лето семнадцатого. Женский "Батальон смерти".н: Предполагается ли экранизация?акунин: Уже несколько раз возникали и разваливались экранизационные поползновения. Очень уж широкомасштабный проект, нужно много денег, а госфинансирование маловероятно из-за недостаточно проанонсированной патриотичности. Там же общий смысл: обе вы, дуры, дров наломали - и Германия, и Россия.н: Насколько отличается круг общения Григория Чхартишвили и Бориса Акунина?акунин: Личный? Никак не отличается. У меня нет шизофрении. Г.Ч. и Б.А. - это не раздвоение личности, а обозначение двух принципиально разных типов письма. Акунин пишет много и в первую очередь для публики; Чхартишвили пишет мало и главным образом для себя. В свое время я попытался объяснить это различие книгой "Кладбищенские истории".н: Что значит "для себя" и что значит "для публики"? В чем существенное различие?акунин: "Для себя" - значит без учета читательских ожиданий и/или порога читательского внимания. Литература "для публики", она же "массовая", - жанр очень вежливый. Ты вроде как рассказываешь собравшимся историю и обязан следить за лицами: не наскучил ли слушателям твой рассказ, да все ли можно в этой аудитории говорить, да не вертятся ли поблизости дети, и так далее. Вот что я имею в виду - и ничего другого. Разумеется, и когда я пишу "для себя", я тоже понимаю, что прочтут, - иначе не писал бы. Но здесь с меня спрос другой. Вот что я бормочу себе под нос, голоса при этом не повышаю. Не нравится - не подходите. Нынешний новый жанр блога очень к этому близок. Если не конструкционно, то эмиссионно.Боб Дилан, кажется, сказал: приватность - такой товар, который можно продать только однажды (или как-то в этом смысле). Если б я был актером, политиком, певцом, шоуменом, деваться было бы некуда. У этих людей их лицо - часть товара, который они поставляют потребителям. С литератором, по счастью, дело обстоит не совсем так. Ты продаешь текст, а не свои сексапил, харизму и небесную красоту. Можно, конечно, подторговать и физиономией, светясь на глянцевых обложках и в ящике, это безусловно увеличит объем продаж. Но и плата будет велика. Я это очень хорошо понимал с самого начала. С харизмой опять же у меня не очень.н: Роман-центон, роман-цитата подразумевал "компетентность" читателя. Насколько это совпадало с "обычаем" московских концептуалистов говорить цитатами, "кодовым" языком, когда цитата выступала знаком "причастности"?акунин: Проект "Б.Акунин" - это совсем про другое. Меня с какого-то момента начала раздражать игра в интеллектуальную эксклюзивность, этакое вечное подмигивание и жонглирование словечками и цитатами "не для публики". Я от этого устал, я из этого вырос. Мне захотелось пробиться не к "своим", не к "причастным", а к людям, которых я не знаю и никогда не встречу. Массовая литература перестала быть для меня бранным термином. Почему, собственно, всё массовое непременно должно быть пошлым и безжизненным, подумал я. А если попробовать делать масскульт по-другому? Так, как нравится и интересно мне, а не кому-то там на телевидении или, не знаю, в агитпропном ведомстве.н: Для кого писались романы об Эрасте Фандорине?акунин: Они замышлялись для весьма неопределенной, сколь угодно широкой аудитории. В том и заключался интерес поставленной задачи: сочинить серию текстов для массового читателя, но при этом без игры на понижение. Как в анекдоте: что сами едим, то и ему даем.Подопытным кроликом на первом этапе у меня была жена. Если ее что-то в тексте коробило - несвойственная мне манера выражаться или формулировать, - я немедленно вносил корректировки. Это, конечно, была сказка, но сказка для людей, во-первых, взрослых и, во-вторых, неглупых. Ну а дальше подключалась целая система дополнительных бонусов. Если человек хорошо начитан - вот тебе игра в аллюзии и центоны. Хорошо знает историю - вот тебе шутки и хулиганства на эту тему. Любишь, как я, Восток - получи. Кроме жены, в тайну был посвящен мой первый издатель Игорь Захаров. И всё, больше никто. Некоторым из числа знакомых я стал совать книжки, когда они уже начали выходить, но успехом еще не пользовались. Обычно не говорил, что автор - это я. Иначе читатель был бы вынужден говорить комплименты, а мне хотелось знать истинное впечатление. Ну и наслушался, конечно. Мало кому понравились все эти "Азазели" и "Турецкие гамбиты". Что неудивительно - все-таки в моем кругу общения преобладают люди, расположенные к более серьезному чтению.н: Насколько был ожидаем успех романов фандоринского цикла? Почему он не мог стать "бесконечным"?акунин: Перед тем как приступить к делу, я долго изучал ландшафт. Что-то такое высчитывал, рисовал графики (я вообще это люблю). Вся эта штука вначале затевалась как нечто абсолютно головное, математическое. Это уж потом я увлекся и стал отклоняться от первоначальной формулы. Не буду приводить свои выкладки, но вероятность полного успеха (то есть шестизначных тиражей) я оценил, кажется, в 20%, вероятность половинного (пятизначные тиражи) - в 40%. В сумме получилось 60, не так мало. Потом, правда, "Азазель" не смог распродать и десяти тысяч. Следующие три романа тоже зависли на жалких цифрах. К осени 99-го, на исходе второго года, я уж стал думать: Акела промахнулся.А что касается конечности-бесконечности, то фандоринский цикл еще не закончен. По плану я собираюсь написать еще два романа и сборник новелл. Примерно так было задумано с самого начала.н: Кажется, что последние романы написаны с принципиально иной установкой? Когда появилось ощущение, если оно появилось, что читателю нужно все объяснять, его нужно воспитывать? А читатель - он остался тем же или изменился?акунин: Моя установка не изменилась. Читателя я не воспитываю (если не считать "Детской книги", которая для детей), я делюсь с ним некоторыми своими мыслями и доморощенными открытиями, но безо всякого нажима и учительства. Я же говорил: к читателю я отношусь как к человеку взрослому, как к равному мне собеседнику. С какой стати я буду его воспитывать? Это как-то даже невежливо. В общем, установка не изменилась, но все же за эти годы переменилось очень многое. Во мне, как в авторе. В читательской аудитории. Не уверен, что мы движемся в одном и том же направлении. Но если придется выбирать, я, конечно, буду подыгрывать себе, а не читателям. Хотя это и не совсем по-акунински. А может, поступлю честнее: буду писать через раз: то для себя, то для публики. Мы в ответе за тех, кого приручаем.н: А кстати, есть ощущение, что публика "приручена"?акунин: Навсегда приручить публику невозможно. Она - как тигр на арене. Вроде прыгает в горящее кольцо и позволяет засунуть голову себе в пасть. Но спиной лучше не поворачиваться.н: Когда вы почувствовали "груз популярности"? Это действительно "груз"? Успех - он радует или нет? Изменился ли круг общения, образ жизни, привычки, отношение к писательству?акунин: Известным я стал не в одночасье, конечно. Но все равно быстро - в одномесячье. Допустим, в октябре 1999 года писателя Бориса Акунина еще никто не знал, а в декабре я уже только и делал, что вел переговоры с экранизаторами и иностранными издательствами. Ощущение было странное. Всё боялся, что сейчас проснусь. И продолжалось это изумление у меня довольно долго. Потом пришел в себя и выработал правила новой жизни. Правило первое: я продаю рукописи, но не свою частную жизнь. Правило второе: никакие соблазны не заставят меня писать то, что мне неинтересно. Правило третье: держать дистанцию с властями предержащими (в России писателю лобызаться с государством вредно). Правило четвертое: не стоять на месте, не тиражировать успех, двигаться дальше. Так и живу. Образ жизни и привычки у меня, конечно, изменились. Круг общения - в общем, нет. То есть прибавились какие-то новые приятные или интересные связи, но сохранились и старые.