Оглавление
Борис Дубин. Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях
От авторов
Литературная культура: процесс и рацион
Параллельные литературы: попытка социологического описания
Победители 1970-х: литература на гидропонике
«Гетто избранничеств»: структура и тематика самиздата
Барьеры и уровни: формы существования в литературной культуре
«История прекращает течение свое…»
Переливание крови: литература и журнальный бум
Интеллигенты и интеллектуалы
Интеллигенция и общество: время взаимных расчетов?
Европейский интеллектуал: попытка апологии субъективности
Культура как идеология
Без напряжения
Заметки о культуре переходного периода
Уход интеллигенции
О вечно женском в массовой культуре
«Твой комплекс моей неполноценности»
Общество как старый дурак: феномен недореализованной модернизации
Игра во власть: интеллигенция и литературная культура
Печать и изменения в системах ценностей постсоветского общества
Идеология бесструктурности: интеллигенция и конец советской эпохи
Советская интеллигенция: рамки существования
Интеллигенция как массовая бюрократия репродуктивных систем общества
Театр без драмы
Образование как статус и роль: паралич социальной дифференциации
Жизнь после жизни
Изменения в массовом сознании: 1990–1994
Послесловие ко второму изданию
Первые публикации статей, вошедших в книгу
Отрывок из книги
Тема интеллигенции (и во многом связанная с нею проблематика литературы, точнее – особой литературной «идеологии») оказалась для нас значимой в 1970–1980-х гг. по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с неопределенностью потенциала изменений в советском обществе. За общую рамку интерпретации социальной реальности нами и нашими коллегами была принята идея модернизации в ее специфически российском и, далее, советском варианте – модернизации запаздывающей, форсированной по темпам и средствам, принудительно проводимой «сверху», а потому, в конце концов, постоянно притормаживаемой, блокируемой и не завершенной по настоящее время[1]. Интеллигенция, далее, понималась при этом как «элита». В ней виделась единственная продуктивная в культурном смысле группа, чей авторитет, моральная значимость и социальное положение обусловлены способностями порождать идеи и ценности, нести новый взгляд на вещи и давать этому новому связные смысловые интерпретации – «язык» – независимо от среды и обстоятельств, в которых оказывается и принуждена существовать сама группа.
Производимые этой «элитой» смыслы, идеи, суждения, как мы думали, подхватываются со временем другими слоями и распространяются в обществе, которое интегрируется тем самым в некое единое социальное и культурное целое. (Неявно при этом предполагалось, что просветительская по своей роли интеллигенция, пробуждая к самопониманию и гуманности, воспитывая терпимость и уважение к частному и индивидуальному, «подымая» над мертвой официальной идеологией, вместе с тем постепенно очеловечивает, демократизирует это косное социальное тело.) У культур-антропологов этот способ интерпретации называется «спуском образца» – от высокостатусных групп в репродуктивную среду, а далее к широкой массе. Такой подход и взгляд на вещи, собственно, и поддерживал надежды на некоторую либерализацию и возможное оцивилизовывание советского общества. Накопленный за десятилетия культуротворческими группами, но задержанный цензурными рогатками и дисквалифицированный по идеологическим соображениям потенциал образованных слоев «на глазок» определялся тогда по вершинам – лучшему в правозащитном движении, тамиздатовской словесности, нескольким уникальным научным семинарам, а потому предполагался весьма значительным (отсюда шел наш интерес ко «второй культуре» и таким механизмам групповой динамики, как разного типа журналы). По всему казалось, что высвобождение этих разных по тематике и направленности идей, концепций, текстов, сам выход их авторов и кругов ближайшей к ним публики в открытую жизнь не смогут так или иначе не повлиять на структуру и уровень общества, систему социальных связей и институтов, станут «естественным» источником социального и культурного развития.
.....
Мы отвлекаемся от многих других барьеров и фильтров, встающих на пути автора, – борьбы групп и течений в литературе, научных разногласий, идеологических проблем, но уже одна эта, проводимая систематически тактика нивелирования и обезлички через некое вполне обозримое время – 8–10–15 лет – обеспечивает любой сфере науки и культуры состояние тихого болота, поскольку воспроизводятся нормы и стандарты того уровня интеллектуальной культуры, который соответствует периоду становления человека как редактора или редактора как профессии. Как бы ни был этот уровень высок когда-то (а он, как правило, весьма низок), со временем он неизбежно снижается – и редактура сводится к тиражированию повторений, эпигонства, умственной и словесной рутины. Идет плановое производство той «серятины» и «пошлости», которые в последнее время стали предметом кокетливого гражданского негодования в литературе и науке.
Так, без какой-то чужой злой воли социальные механизмы организации литературы и науки только в одном их узловом моменте – при переводе идей и чувств как результатов индивидуальной работы в формы письменной культуры – блокируют инновационные структуры, создающие динамику интеллектуальной жизни. Понятно, что такие условия чрезвычайно выгодны редакторско-издательским работникам как социальной корпорации, появившейся, заметим, именно в ходе централизации книжного хозяйства и имеющей свои собственные, отличные от других групп интересы, поскольку редактор-литправщик превращается тем самым в «царя горы». То, что попутно усиливается, выкармливается определенный тип авторов, с которым кооперируется и вступает в союз издательско-редакторская служба, кажется понятным и так. Только этим можно объяснить иначе кажущееся иррациональным удлинение цикла редакционно-издательской работы с рукописью – 3–4 года. Вспомним для сравнения короткий публикационный период пушкинской поры или 3–6 месяцев работы в зарубежных издательствах. Постоянно растут также производственные и технологические расходы, и все это сказывается на стоимости книги.
.....
