Читать книгу Стартап - Борис Исаакович Гильман - Страница 1

ГЛАВА 1.

Вход в Прорыв.

Он опять шел по трубе. Труба была толстая, массивная, метра полтора в поперечнике, надежно упакованная в серую, местами грязно-клочковатую, тепло– изоляцию; вполне подходящий транспортный мост через овраг, прорезавшийся ни с того ни с сего на пути Давида. Начиналась эта гигантская конструкция в еле заметной лощине и поначалу шла не высоко, почти касаясь земли, что создавало впечатление полной надежности и безопасности. Дальний, хорошо видимый конец трубы опирался на плавный подъем противоположного края оврага и вместе с ним поднимался, теряясь на склоне в причудливых волнистых кустах, неожиданно похожих на растения Ван-Гога. Прямизна и внушительные размеры трубы создавали впечатление вполне безобидной короткой дистанции и никаких тревог не вызывали.

Неизвестно, существуют ли такого рода мосты через овраги в других странах мира, но трубу Давид без колебаний принял и даже обрадовался: труба без сомнения была кратчайшим маршрутом и каким-никаким отступлением от рутины, то есть хоть и маленьким, но приключением. Ловко забравшись на спину мастодонта и убедившись, что плотной бурой поверхности вполне достаточно для равновесия, он бодро двинулся вперед. Свободно и весело, как все, что он тогда делал и чувствовал, Давид шагал по надежному цилиндру, поглядывал на разноцветные холмистые пейзажи, насвистывал что-то из Риголетто, и, отмахав таким образом добрую половину пути, вдруг почувствовал какую-то странную изолированность и не похожую на земную тишину. Привычный шум ветра в листве растений отступил, оставив только ощутимые потоки воздуха. Давид замедлил ход, скосил глаза и – оцепенел. То, что он увидел, было страшно. Как-то быстро и незаметно овраг стал каменистым и резко ушел вниз; и теперь Давид. стоял над бездной, булыжное дно которой отстояло от злополучной трубы на полтора-два десятка метров по вертикали. Зловеще отливали синевой валуны на дне пропасти, просматривались следы засохшего ручья, несколько птиц прорезали пространство между трубой с застывшим человеком на ее мощной спине и дном оврага. Голова поехала, застучало в ушах.

В этом месте Давид обычно с тяжелым вздохом просыпался и слушал, как стучит сердце в темноте его Калифорнийской спальни. Так произошло и в этот раз. Постепенно пульс унялся и, возвращаясь в сон, он вспомнил, что завтра начнется у него новая многообещающая работа, что дом его тих и удобен, что вспоминать о «переходе через трубу» в конечном счете только приятно, потому что он тогда не упал, не сорвался, даже не закричал, а сумел взять себя в руки, обрести равновесие, твердо и размеренно дошагать до надежного берега, и даже досвистеть мелодию Верди. Покой и счастье вошли в его сердце, и он безмятежно заснул.

*****

Хайвэй 101 или просто 101-й, как его называют местные жители, прорезает Силиконовую Долину с северо-запада на юго-восток, соединяя таким образом знаменитый своей экстравагантностью город Сан-Франциско с не менее знаменитым в техническом мире городом Сан-Хосе. Продолжаясь в обе стороны за пределы этих городов, 101-й достигает границ Канады на севере, оставляя за собой штаты Орегон и Вашингтон, а на юге – окраин великого Лос-Анджелеса, уступая за пределами Долины свою транспортную значимость стратегическому 5-му хайвею, «пятерке». Мощная артерия 101-го, 4-х рядная в узких местах каждого направления и 6-и рядная в широких, снабжает производительной кровью многочисленные хай-тековские компании Долины. Тысячи машин всех мастей, управляемые не менее разношерстными водителями со всего мира, день и ночь проносятся по трассе 101-го, символизируя индустриальную мощь электронной Долины. В часы пик поток машин захлебывается, и 101-й превращается в колоссального пятнистого удава, медленно ползущего к далекой цели. Чаще всего “удавов” два, в обоих направлениях. Вечер превращает хайвэй в две привычные взгляду водителей реки: слепяще-белая навстречу, точечно-четкая красная – по ходу.

Удивительным образом, Давид, выросший в атмосфере классической музыки, тихих библиотек и студенческих аудиторий, где еле слышны были голоса именитых лекторов – профессоров физики и математики, чувствовал себя на ревущем и гудящем 101-м вполне комфортабельно. Впрочем, пронзительный свист хайвэя внутри Давидовой машины был тщательно приглушен и звучал привычным и, можно сказать, приятным ровным шумом, мягким фоном для постоянно звучащей в салоне музыки. Моцарт, Шуберт, Брамс и многие другие из этого великого сословия были постоянными спутниками Давида-водителя; полновесное стереофоническое звучание их симфоний, сонат и концертов, обеспеченное шестью мощными динамиками, доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Сочетание стремительного полета его мощного аппарата (водить машину он любил с молодости) с гармонией и экспрессией исполняемых пьес было фантастично. Давид не был снобом, и часто в его «концертном зале на колесах», как он величал свою машину, звучал хороший рок, джаз, бразильские и мексиканские песни, все это выбиралось по настроению, но Венские мастера были, разумеется, вне конкуренции.

Итак, в этот по-Калифорнийски солнечный мартовский денек он ехал, а точнее сказать, мчался по 101-му на юг, пребывая в особенно приподнятом настроении Первого Дня новой работы, который, как он знал по богатому предыдущему опыту, ничем плохим обернуться не может. В честь этого приятного факта он даже подмигнул себе в зеркало заднего вида в смысле “Все отлично, старик!” Здесь уместно заметить, что предыдущие места работы Давида в Долине с самого начала эмиграции случились быть большими, в некоторых случаях громадными, устоявшимися компаниями, где его роль, доктора физики,совершенно не требовала столь высокого образования и чаще всего сводилась к средней руки инженерству. Интересные задачи, несомненно, попадались, но масштаб “вызова” обычно не превышал уровня забавных головоломок. В остальном доминировала рутина ежедневной суеты, скучные “митинги” – совещания, разборки с начальством и персоналом. А ему хотелось чего-то радикально нового, революционного, ведь он был ученым по образованию и изобретателем по склонности души.

Здания тех самых и других знаменитых электронных компаний громoздились по обе стороны 101-го, образуя эклектическую панораму индустриальной архитектуры двадцатого века; между ними ютились «молодые» начинающие предприятия, так называемые startup companies или попросту «стартапы». Оправданием существования этих технических карликов была, разумеется, надежда когда-нибудь стать одним из тех прославленных гигантов, а чем питался энтузиазм их основателей и объяснять не нужно. Хоть и невелика была вероятность грандиозного будущего, но мысль о нем будоражила умы ученых и инженеров Долины, побуждая их покинуть хорошо насиженные, скучноватые прилично оплачиваемые работы у «гигантов» и переметнуться в «стартапы», что несомненно, было шагом в высшей степени рискованным. Существовало также устойчивое мнение о том, что в малых компаниях (в отличие от их “старших братьев”) работают массы одержимых талантливых людей, обеспечивая таким образом живую научную и интеллектуальную атмосферу, которая, в общем-то, сама по себе служит вознаграждением смельчаку, покинувшему затхлую и однообразную атмосферу прославленного «монстра».

Мода на имена стартапов в Долине периодически менялась (описываемый период, например, характеризовался возвышенно – романтическими названиями, что-нибудь вроде “Информированная Диагностика” или “Солярис”), чего нельзя было сказать о внешнем виде и интерьерах будущих гигантов индустрии. Определив машину на грязноватом паркинге и с удовольствием зафиксировав контраст между элегантной внешностью своей тачки и убожеством стоянки, Давид направился к входной двери из типично-толстого и, похоже, давно не мытого, стекла с неизбежным электронным замком и красной кнопкой для визитеров. Сбоку от двери располагалась импозантная табличка, синие буквы на серебристом фоне которой провозглашали: “ПРОРЫВ. Ведущая Оптоэлектронная Корпорация Силиконовой Долины”. Прямо перед дверью две сердитые вороны, подпрыгивая на кривых ножках, спорили по поводу обгрызанного куска сэндвича, не обращая внимание на посетителя.

Помещение Прорыва было не более чем сегментом длинного двухэтажного здания, с виду каменного, но, фактически, фанерного (как это принято в теплых штатах), в котором размещались несколько малых предприятий самого различного толка. В попытке как-то разнообразить унылый фасад вместилища новейших технологий строитель в припадке вдохновения поместил в некоторых местах верхнего этажа мезонины с завитушками и окнами-фонариками, уныло взирающими на проволочное ограждение и транспортную улицу, ведущую к 101-му. Один из мезонинов достался Прорыву, и мог бы, в принципе, служить не лишним украшением, будь его окно-фонарик снабжено какими-нибудь элегантными занавесками или, на худой конец, современными жалюзями «с рисунком»; в действительности, вместо сколько-нибудь эстетических декораций, мутное окно мезонина выставляло напоказ заднюю поверхность допотопного канцелярского шкафа а на оставшейся части окна надорванный грязноватый кусок ватмана с грубо напечатанным разноцветными буквами словом «ПРОРЫВ». Между шкафом и плакатом оставалось место, в котором любопытный уличный наблюдатель мог иногда видеть длинную змеистую фигуру президентши компании Барбары; ибо внутреннее пространство мезонина было ничем иным, как кабинетом мощного руководителя Прорыва.

Показался ли Давиду в окне мезонина след мелькнувшей президентской фигуры и ее быстрый взгляд? С этой молодой дамой и небольшим числом других генералов компании неделю назад у него состоялось короткое интервью, к удивлению почти не затронувшее аспектов его профессиональной подготовки; в памяти остался только треп на общие темы. Положительное решение было принято молниеносно и сообщено Давиду по телефону на следующий день мужским голосом без модуляций, назвавшим себя Эриком Хансеном, вице-президентом “по кадрам”. Как всегда в таких случаях, компания в лице Эрика предложила Давиду приступить к работе как можно скорее («лучше всего – завтра»), так что счастливое время ожидания новой гарантированной работы, которое удалось выбить, составило всего два рабочих и два выходных дня. К тому времени Давид был уже достаточно опытным эмигрантом, чтобы знать цену этой спешке, и достаточно мудрым, чтобы не портить игру.

В некотором отдалении от входной двери, в пространстве фронтального паркинга Давид заметил живописную пару, состоявшую из худого мрачного армянина по имени Вартан и маленького, кругленького, поминутно расплывающегося в улыбке, филиппинца Сэнди (имена стали известны Давиду позже, равно как и происхождение упомянутых персонажей). Темный Вартан курил и что-то втолковывал Сзнди глухим бубнящим голосом с сильным армянским акцентом; разобрать, о чем шла речь, было трудно. В ответ кругленький Сэнди щурился, поддакивал и подхихикивал, одновременно стараясь уклониться от чуждых и неприятных ему струй сигаретного дыма. При виде Давида оба замерли и уставились на новичка: армянин с подозрительно-недоверчивым выражением, а филиппинец – во весь рот улыбаясь и дружественно кивая круглой лысоватой головой. Помахав им в ответ, Давид нацелился на красную кнопку, но, не дождавшись нажима, снабженная кодовым замком дверь широко открылась, как если бы внутри сидела засада, при виде входящего отдавшая приказ “Открывай!” полумертвому от страху клиенту-наживке. При этом видавшие виды петли и шарниры двери произвели звук, похожий на глиссандо тромбона, редкий в классике и обычный в джазе, музыкальный момент. Вход в Прорыв был свободен.

Предбанник малой компании похож на помпезно-внушительные холлы гигантов индустрии так же, как замусоленный гараж автомеханика-одиночки на колонный зал Дворянского Собрания в Петербурге. Как-то все грязновато, тесно, обветшало и как будто намеренно неуютно. Сарай и сарай. По замыслу молодых гениев и их спонсоров именно так должно выглядеть начало Большого Пути. Комнатка-прихожая содержала одну приличную дверь справа, украшенную «фирменной» табличкой со словами «Отдел Кадров»; вид этой грозной надписи несколько портила косо приклеенная снизу полоска плотной бумаги, на которой было рукой написано «Эрик». Дверь слева, прямо у входа, была открыта внутрь, позволяя прочитать на дверной дощечке частично стертые слова «Исследования»; в глубине комнаты были видны старые столы разных размеров и возрастов, некоторые с именными табличками на рабочих поверхностях. Большинство столов содержали компьютеры, одиноко сражавшиеся с холмами и горками беспорядочного хлама; запустением веяло от неуютной комнаты исследователей. К задней стене помещения была прикреплена исписанная доска, у которой одиноко стоял невысокий парень в выцветшей футболке, уныло глядя на беспорядочные разноцветные строчки уравнений и наброски графиков на грязновато-белой поверхности.

Напротив входа открывалась довольно широкая “парадная” лестница на второй этаж, где находились кабинеты президентши Барбары и её главных лейтенантов, кроме Эрика, который должен был быть «внизу» по смыслу исполняемых им обязанностей. И, наконец, в дальнем правом углу был виден косой проход , снабженный стрелкой и надписью «Лаб». Путь в лабораторию был необычайно длинен и извилист, напоминая шахтный тоннель. Примерно посередине пути в проходе неожиданно открывалась ниша со второй, более узкой и обветшалой лестницей на второй этаж. Там наверху располагался основной технический персонал Прорыва.

Пока Давид топтался в предбаннике, соображая, нужно ли ему постучать в дверь к грозному Эрику, подняться к президентше с докладом, или просто подождать, из двери с надписью «Исследования» выскочил оторвавшийся от доски взлохмаченный парень в грязных джинсах и, чуть не налетев на Давида, с криком “Все надо переделать!” пронесся через приемную в направлении лаб, продолжая издавать это восклицание по мере продвижения по тоннелю, постепенно затухая в полном соответствии с законами акустики. Бледное и встревоженное лицо парня в джинсах странно контрастировало с быстрым движением его тела; что-то нестандартно печальное чувствовалось в нем. В тот же момент на вершине пролета центральной лестницы появился высокий молодой человек с соломенными волосами в чистой голубой рубашке и синем галстуке. Это был, как помнилось Давиду, Уэйн Рислер – вице-президент по Науке. Увидев Давида, он застыл на площадке и уставился на вновь прибывшего.

Отливающий синевой взгляд молодого человека, вначале пустой и невыразительный, по мере вглядывания в Давида, приобрел тревожно-испытующий оттенок, а затем снова обезличился. Вся эта пантомима заняла не более пяти секунд, по истечении которых круглое и несколько деревенское лицо Уэйна (выходца из штата Кентукки) расплылось в необходимой дежурной улыбке, а ее носитель начал не торопясь, как полагается начальству, спускаться по главной лестнице с явным намерением пожать Давиду руку и поздравить его с прибытием. Задуманное предприятие увенчалось успехом, если не считать того, что рука вице– президента оказалась вялой и влажной.

В то время, как Давид пожимал мокрую руку начальника, изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение максимального доброжелательства и нескрываемой радости от слияния с будущим флагманом индустрии, за его спиной бесшумно нарисовался массивный мужчина и замер в выжидательной позе. Фигура гиганта принадлежала начальнику отдела кадров. К нему-то Давид и повернулся, закончив трогательную процедуру приветствия с Рислером. Эрика Хансена он тоже встречал в ходе интервью, так что зрелище высеченного Роденом подбородка и устрашающих глазниц кадровика перенес легко, и только чуть-чуть содрогнулся от пожатья каменной десницы командора. Эрик пригласил его в свой маленький кабинет и, не закрывая дверь (как того требует американская доктрина “прозрачности”), ознакомил нового сотрудника с правилами работы и поведения персонала Прорыва, а также выдал Давиду солидную кипу разнообразных форм и расписок, требующих заполнения и подписей. В заключение кадровик, натужно стараясь быть дружелюбным, сопроводил Давида к его “деску”, т.е. рабочему столу, который находился в большой комнате на втором этаже, куда из тоннеля вела “грязная” лестница. На открытой двери помещения была табличка с надписью “Персонал”, а внутри обнаружилось довольно много однообразных столов с компьютерами; за некоторыми из них сидели люди, напряженно вглядываясь в белесые экраны. Стол Давида располагался в более просторной части зала, рядом с единственным средней чистоты окном, открывающим выход во внешний мир заднего паркинга, куда выходить не хотелось.

С уходом каменной статуи вице-президента персонал заметно оживился, отлип от экранов и обнаружил явное желание познакомиться с новичком. Первой подошла белобрысая пигалица по имени Алисон, единственным признаком принадлежности к прекрасному полу которой был гнусавый писклявый голос, болезненно воспринятый музыкальными ушами Давида. Свой природный дар Алисон использовала не только для обычного “welcome on board”, но и для рассказа о своем образовании (докторат), должности (старший научный сотрудник) и обязанностях, причем последнюю часть Давид не уловил: что-то касающееся синтеза материалов. Расширенной презентации Алисон несколько мешал остаток сэндвича у нее во рту, впрочем, к концу доклада он был успешно дожеван. На столе доктора громоздились научные журналы, выписки из которых, как впоследствии выяснилось, составляли основное содержание работы ученой дамы (остальное время было занято совещаниями).

За Алисон последовал китайский джентльмен Ванг, сдержанно сказавший несколько приветственных слов с акцентом, исключающим возможность расшифровки сказанного, по-всему было видно что технолог. Круглолицый американец в очках представился Томасом, статистиком по обработке данных, приветливо пошутив на тему “данных, которых пока нет”, осведомился о предыдущих местах работы Давида, одобрительно хмыкнул и отошел к своему компьютеру, на экране которого отчетливо просматривалась страница с Голливудскими сплетнями.

Последним членом встречного комитета оказался мрачный армянин Вартан, обратившийся к Давиду по-русски низким голосом с очень тяжелым армянским акцентом. Вместо приветствия он сказал:

– Ты, случайно, не Колчанов?

– Нет. – ответил слегка удивленный Давид.

– А-а, – сказал Вартан, внимательно посмотрел в лицо новичка и отошел.

– А почему…. – начал было Давид в спину уходящего, но остановился,рассудив, что вскоре все разъяснится.

Разгадка странного вопроса коллеги из Еревана (где, как впоследствии выяснилось, Вартан был большим ученым, и иначе как Вартаном Тиграновичем его никто не называл) не заставила себя ждать. Не прошло и часа, как к столу Давида, прилежно склоненного над бесконечными формами, подлетела “сама”– президентша Барбара Снайдерс в сопровождении Уэйна и средних лет индуса с лицом таким темным, что черты его просматривались с трудом. Президентша была высока, с Уэйна ростом и на голову выше индуса, громогласна и стремительна. В тонкой фигуре её просматривалось что-то от анаконды, способной на мгновенный летальный прыжок в сторону жертвы. Вполне миловидное лицо президентши портили глаза, большие и красивые сами по себе, но глядящие как-то не по-женски, с оттенком фанатичного, почти безумного, блеска. Большие очки с цепочкой усиливали эту особенность взгляда, типичного (как понимал Давид) для стартаповского начальства. Наскоро пожав руку новому сотруднику, Барбара выразила полный восторг по поводу его прибытия, упомянула о непочатом крае работы (что, как вскоре выяснилось, было несколько преувеличено) и унеслась в сопровождении Уэйна, прокричав визгливо, уже от двери, что “Колчанов приезжает завтра!”

Индийский джентльмен за ними не успел и провел церемониал знакомства по-своему. Сухой деревянной ладошкой Раджив Патель (все индусы Радживы и большинство из них Патели) на короткое мгновение коснулся руки Давида, избегая того, что хотя бы отдаленно напоминало рукопожатие (высшие касты избегают физических контактов) и гортанно-петушиным голосом с нажимом на не-английское"р" (индийский акцент неповторим) представился Старшим Директором по Продукту. На вопрос Давида о таинственном Колчанове темный джентльмен прокрякал в том смысле, что большой ученый, специалист “номер один” по профилю Прорыва прибывает из Москвы по приглашению Барбары, чтобы влиться в “команду”. Пояснения Раджива были выслушаны предельно внимательно всем наличным персоналом комнаты, несмотря на безнадежную для индуса попытку говорить вполголоса. После торжественного убытия начальника, Алисон оторвалась от тетрадок и, глядя на Давида, сказала скептически: “Гм-м, кажется, в России много хороших ученых?”, на что Давид ответил: “Гм-м”.

Остаток дня Давид провел, заполняя и подписывая бесчисленные формы, обязуясь тем самым быть преданным дисциплированным и честнейшим сотрудником компании Прорыв. Отдельно шли заверения в отсутствии каких бы то ни было нечистых намерениях в отношении работодателя, как во время, так и после службы. Несколько раз, давая отдых затекшей спине и глазам (освещение в комнате персонала было не блестяще), Давид выходил на улицу покурить, пользуясь “грязной” лестницей. Доступ к парадной лестнице с площадки второго этажа был заблокирован узкой неказистой дверью без опознавательных знаков, расположенной строго напротив комнаты персонала. Таким образом, как рассудил Давид, встретиться с Барбарой или с одним из ее “Вице” можно было только предварительно спустившись на первый этаж по “грязной”, дойти до прихожей и подняться наверх по “парадной”. Этот замысловатый маршрут Давида вполне устраивал: он знал, что чем дальше начальство – тем лучше. Дальнейший опыт нашего героя этого предположения не подтвердил: вездесущая Барбара, обычно, в сопровожлдении липнущего к ней Уэйна, имела обыкновение появляться в поле зрения неожиданно и некстати.

Тем временем Давиду пришлось познакомиться еще с несколькими сотрудниками, из которых запомнились медведистый русский парень Сергей с отверткой в руке и хитрым смешком, сопровождавшим его отрывистые фразы, и коротконогий Крис, тот самый, что выпрыгнул утром из комнаты исследователей. Памятуя это событие, Давид поинтересовался его причиной, на что Крис, удивленно посмотрев, ответил уклончиво, что у него появилась “идея”, которую в данный момент проверяет Сергей. Продолжать расспросы Давид не стал, зная, что лезть глубже пока не стоит.

Покончив с бюрократией, Давид еще немного потрепался с Томасом, от которого, в частности, узнал, что Прорыв работает над супер-новым и доселе неслыханным вариантом многоволнового демультиплексора, которую они прозвали “М-Демуком”, затем, поглядывая на часы, настроил свой далеко не последней модели, но, в общем, приемлемый компьютер, и ровно в 4:50 покинул здание Прорыва, справедливо полагая, что в первый день работы легкое нарушение дисциплины более, чем позволительно. Выйдя на тесный паркинг, он обернулся и в окне второго этажа заметил неподвижную фигуру Уэйна с глазами, устремленными не то на него, не то в астрал. “Ну, и черт с ним”, – подумал Давид, нашел свою “Инфинити” и поехал домой.

101-й встретил Давида обычными для этого времени пробками, неприятный эффект которых был подавлен фортепианным трио Брамса. Странным образом, чувство удовлетворения прошедшим днем не приходило, настроение было смутное: какой-то важный элемент пропущен, картинка не складывалась. Чего-то там не доставало в этом Прорыве. “Наверное, Колчанова”, – подумал Давид и развеселился.

ГЛАВА 2.

Главный Ученый.

Дым сигареты делал свое дело, превращая плохо освещенное пространство кухни в рубку пиратской шхуны. Грязная посуда в раковине, бурые подтеки на когда-то белой двери холодильника, пятнистый потолок, остатки еды в тарелках, запах помойного ведра – весь этот убогий Российский пейзаж окутывался в струях дыма романтикой морских путешествий. Алекс всегда любил морские приключенческие романы. И хотя его научный статус предписывал ему быть читающим и понимающим в литературе “интеллигентом”– роль, которую приходилось иногда играть, рассуждая о Кортасаре, Фолкнере, Достоевском и прочих “великих”, в глубине души он знал, что ничего лучше “Острова Сокровищ” никогда не было и никогда не будет написано.

Вот и ему, доктору физико-математических наук, Алексу Колчанову, ведущему научному сотруднику и члену ученого совета Института Вычислительной Электродинамики (ИВЭ), завтра предстояло путешествие, пусть не морское, как у Стивенсона, но, несомненно через Атлантику, и дальше, на самый запад, в жаркую Калифорнию, а точнее в самую знаменитую, не считая Голливуда, её часть, всемирно известную под названием Силиконовой Долины. При мысли об этом по телу Алекса прошла приятная дрожь, и одновременно в мозгу нарисовались безумные глаза Барбары Снайдерс, подкатившей к нему два месяца назад на конференции по квантовой оптоэлектронике. Представившись основателем и президентом стартаповской компании Прорыв, она первым делом выразила восторг по поводу только что состоявшегося доклада Колчанова, и далее, без перерыва, предложила ему присоединиться к Прорыву в роли Главного Ученого с гарантированным контрактом на два года и весьма удовлетворительной компенсацией, при уточнении размеров которой Алекс поперхнулся лимонадом и закашлялся, беспомощно и благодарно махая свободной рукой. Прокашлявшись под теплым понимающим взглядом президентши и быстро восстановив в памяти скудные сведения о порядке деловых переговоров с “америкосами”, Колчанов на своем корявом английском (которым он гордился) выразил благодарность за лестное предложение, пообещал самым серьезным образом его обдумать, сослался на необходимость закончить несколько многообещающих проектов здесь, в Москве (что было чистейшим враньем, разумеется) и, чувствуя, что его способность к общению на иноземном языке угасает, пробормотал еще что-то невразумительное и откланялся.

Он не помнил как надевал плащ, как вырвался на улицу, как чуть не попал под машину на переходе, как добрался до своей замызганной “иномарки”. Душа его пела и ликовала. Он представил себе вытянувшиеся морды членов Ученого Совета, когда он сообщит о предложенном ему контракте с Силиконовой Долиной, всех этих Гольцманов и Канторов, много лет отравлявших ему существование своей въедливой критикой его моделей, своими “умными” замечаниями, занудством и высокомерием. Они никогда не понимали дерзкой смелости его предложений, полета мысли, глобальности его мышления; им только, чтобы уравнения решались и решения сходились, крючкотворы иудейские. Критиковали, посмеивались…,.а вот американские физики в лице взъерошенной Барбары (в котором, к сожалению, тоже просматривается что-то еврейское, но это сейчас не важно: американка – и точка) – те-то сразу все поняли, оценили и пригласили. Да, еще на каких условиях!

За границей Алекс был не раз и не два; конференции в Европе, Японии, Сингапуре, доклады, расшаркивания, “дискуссии” с жизнерадостными физиками всех мастей и непереводимых акцентов, плохой кофе и snack, от которого болят живот и зубы, неизбежные покупки шмотья для жены и дочки (“как хорошо, кстати, что они остаются, разберусь с ними потом…”) жалкие попытки “погулять”, обычно завершавшиеся тяжелой пьянкой “со своими” в средней руки гостиничном номере, затем аэропорт – и домой, в привычную рабочую склоку и домашнюю скуку. Бывали и предложения, все больше из провинциальных университетов Германии, Англии, Голландии, отклонил все: доктор Колчанов не любил “провинцию”. Силиконовая Долина – совсем другое дело, тем более, что в Америке Алекс как раз никогда и не был. Опять же стартап; не из них ли, малых, выросли гиганты электроники, не их ли основатели и сотрудники заработали немерянные тонны баксов.? В общем…..да, что там говорить!

За окном кухни забрезжило. “Поспать что ли”, подумал Алекс, но идти в спальню, где скорбно храпела жена, наперед переживая разлуку, не хотелось – прилег, не раздеваясь на диванчик. Завтра, то есть уже сегодня, у него начинается новая жизнь. И он заснул, счастливый сорока пяти-летний москвич, доктор наук, тайный поклонник Роберта Льюиса Стивенсона.

****

Давид сел в свою “пантеру” (как однажды окрестила ее дочка), выехал на 101-й и включил Вивальдиевскую “Зиму”. В этой пьесе из “Времен Года” был момент, заставлявший его подпрыгивать, мощно отбивать ритм свободной рукой и чувствовать необыкновенный восторг души. Волшебная лавина нисходящих секвенций после долгого периода нарастания напряженности испускала потрясающий сгусток энергии, оставаясь при этом простым, строгим, “классическим” эпизодом. Вот что такое гений!. В 21-м веке это “барокко” звучит не хуже, чем в 18-м. Давид вспомнил Стендаля: “Из всех наслаждений жизни одной любви музыка подобна, но и любовь – мелодия”. Красиво сказал старик, пожалуй, слишком красиво, чтобы быть Мыслью, но музыку он понимал, и Давид мысленно пожал ему руку. Да-мс. А что же Прорыв?

Он уже не был тем испуганным новичком, который прибыл в Долину десять с небольшим лет назад, не зная, чего ожидать, впадая в депрессию при каждой неудаче, приходя домой с первой работы обессиленным и насквозь мокрым. Все было тревогой тогда. Черным облаком висела угроза неминуемого увольнения, и вечер каждой пятницы был праздником души, впрочем, очень недолгим, ибо уже с конца субботы надвигалась мрачная тень понедельника, стремительно вытесняя волшебное воскресное время. Тяжесть первых служб была не в содержании работы (квалификации Давида там вполне хватало), а в ощущении “инородности”, пребывания в незнакомой, непривычной – хоть и вполне добродушной, улыбающейся – среде, где любой акт коммуникации представляет из себя сложную задачу, заставляет краснеть, потеть и “не догонять”. Эти мучения усугублялась тем обстоятельством, что ничего подобного в прежней советской жизни Давид не испытывал: интеллектом редко кому уступал и за словом в карман не лез.

Выжить на первых работах помогала уникальная американская терпимость (великая страна эмигрантов) и доминирующая доброжелательность к новобранцу. Через пару лет коммуникация наладилась, языковый туман рассеялся, но вылезли другие проблемы. К удивлению Давида выяснилось, что знаменитые американские teams совсем не так монолитны, сплочены и преданы делу, как можно было предположить, а вовсе даже наоборот: Более того, среди коллег попадались такие неслыханные мерзавцы, что и “советским кадрам” было бы чему поучиться. При воспоминании об одном из них Давид до сих пор ежился и крутился от наползающей волной злости.

Его мучителя звали по-воздушному поэтично: Ариэль. Полностью – доктор Ариэль Флуд, умеренно румяный и умеренно чистый джентльмен, надежно вмонтированный в толщу хай-тека списками надлежащих университетов и достижений: диплом Техниона (Израиль), докторская из Корнельского Университета( США), стаж работы в “Чиппе” – семь лет, все чин-чинарем. Занимал он довольно скромную должность ведущего инженера, что для компании такого калибра (после нескольких мучительных интервью Давида-таки впустили в это космическое святилище технологии – и все друзья умерли от зависти и напились вусмерть поздравляя) считалось в порядке вещей, но только не для доктора Флуда. В действительности, ближайшей целью доктора была заветная, для начала локальная начальственная должность, по ошибке, как он считал, отданная ветерану компании, бодрому специалисту армянского происхождения по имени Арак; и отданная, по мнению многих, вполне заслуженно. Ариэль вел войну с Араком не на жизнь, а на смерть, но подсидеть и сломить опытного армянина в одиночку было непросто. Арак был в некотором смысле отцом технологии, вокруг которой все и крутилось, знающим и решительным мужиком. К тому же он выплачивал астрономических размеров алименты бывшей жене-американке, а у правоверного еврея Ариэля на шее громоздились шестеро детей, неработающая жена и большой дом в самом лучшем районе Долины (как положено представителю великого Израиля). Ситуация у воюющих сторон сложилась непростая.

С появлением Давида арсенал средств ведения войны у Ариэля потенциально улучшался; было совершенно ясно, что в борьбе титанов еврей Давид, пусть и “русский”, встанет на сторону единоверца, поможет свергнуть могучего армянина и заменить его более достойным представителем древнейшей нации. Уверенность Ариэля в “единственно правильной” политической позиции новичка была так велика, что первые месяцы Давида в “Чиппе” прошли под флагом вполне дружеских отношений с израильтянином, да, и со всеми остальными членами “команды”. Давид, в общем-то, был довольно общительным и свойским парнем, а его русский акцент для интернационального коллектива не представлял ни малейшего повода для раздражения. В действительности, подавляющее большинство коллектива “спикало” на весьма несовершенном английском, и разнообразие выговоров, иногда достигающее уровня полнейшего взаимного непонимания, было характерной и привычной частью рабочей атмосферы.

Нельзя сказать, чтобы Давиду, даже в самом начале, нравились шуточки и замечания коллеги Флуда, в которых доминировала определенная высокомерность по отношению к “совку”. Возникало ощущение, что израильтянин уж слишком автоматически, не затрудняясь изучением объекта, принимает роль более высокоорганизованного интеллекта, по крайней мере в вопросах, не касающихся узко-технических, где он снисходительно разрешал Давиду “разбираться”, быть “специалистом”. Необходимо отметить, что никаких подтверждений вышеупомянутого превосходства Давид не замечал, но, пребывая в атмосфере не вполне рассеявшегося языкового тумана и необходимости быстро осваивать множество новых вещей по работе, значения своим наблюдениям не придавал, верил в опытность и уважал старшего товарища.

Кризис разразился через несколько месяцев, когда Ариэль пригласил Давида на тайное совещание “недовольных” – малочисленную группку молодых инженеров, преимущественно индусов, “индюшат”, как их называли русские эмигранты. Основанием для приглашения новобранца, очевидно, явилась уже отмеченная уверенность организатора “заговора” в полной лояльности Давида. В ходе совещания выяснилось, что израильтянин совершил ошибку: Давид занял позицию более, чем нейтральную, позволил себе (совершенно не кривя душой) выразить уважение к профессиональным качествам армянина-начальника и, сославшись на свой ограниченный стаж, вежливо, но твердо отклонил свою кандидатуру на пост полноправного участника “движения сопротивления”.

Разочарованию и злости Ариэля не было границ. В долю секунды дружески-снисходительная манера обращения с ни в чем не повинным Давидом сменилась на враждебную и откровенно издевательскую. Началась “иудейская война”, соотношение сил в которой несомненно было не в пользу Давида. Недремлющий враг подмечал и “выпячивал” перед начальством все ошибки начинающего технолога, случавшиеся, натурально, довольно часто в первые годы службы: роль физики на его новом поприще оказалась невелика, а технологом Давид был, что ни говори, начинающим.

Впрочем, не это было самым обидным; значительно болезненнее воспринимались многочисленные персональные замечания, травмирующие самолюбие и другие тонкие струны Давидовой души. Ариэль был истинный мастер этого жанра, в котором ему помогала удивительная, уже отмеченная ранее, совершенно ни на чем не основанная уверенность в своем интеллектуальном и духовном превосходстве над советскими эмигрантами, евреями или гоим. (Еще много лет спустя, Давид улыбался, вспоминая как неприятно потрясен был доктор Флуд, услышав игру Давида на фортепьяно в холле отеля, куда коллектив “Чиппа” вывезли для ежегодного ликования очередными коммерческими успехами, и как однажды, был насмерть поражен, когда другой “русский” из смежного отдела разгромил его за шахматной доской, да еще несколько раз подряд.).

Личные выпады израильтянина доходили до смешного. Как положено примерному еврейскому семьянину он держал на рабочем столе фотографию своей младшей дочки, милого ребенка, но дурнушки, как это иногда бывает с будущими красавицами в детстве. Любопытен был способ дисплея: фотография любимого детища царила на стеллажном возвышении лицом к проходящим сотрудникам, так, что сам счастливый папаша едва ли мог видеть свое чадо и держал ее изображение как бы для публики. Однажды Давид принес на работу фотографию своей маленькой доченьки, до безумия хорошенькой, лукаво улыбающейся девчонки. Доктор Ариэль долго смотрел на Давидовскую дочку и сказал: “Кажется, у нее проблемы с зубами…”; от этой дикой нелепой наглости Давид обомлел и заскрежетал своими внутренними зубами.

В другой раз, более с целью наладить нормальный рабочий контакт с ученым коллегой, чем по необходимости, он обратился к Ариэлю с вопросом о корреляции неких технологических параметров, на что доктор, не говоря лишнего слова, поиграл с кнопками своего компьютера и выдал ему график прямой линии, соответствующий знаменитой функции у = х. Это было, разумеется, откровенной издевкой, и обескураженному Давиду ничего не оставалось как отойти к своему столу с листом бумаги, запечатлевшим свойство прямой пропорциональности, спиной чувствуя сопровождающий его насмешливый взгляд подонка.

В конечном итоге ему удалось завоевать у врага нечто похожее на “уважение”…. здесь цепь воспоминаний нашего героя прервалась в связи с заездом на тесный задний паркинг Прорыва . “Интересно, кто здесь будет меня мучать?”-подумал Давид и, решительно отбросив недостойное рассуждение, бодрым американским шагом проследовал к стеклянной двери и открыл ее, на сей раз с помощью выданного ему Эриком электронного ключа. В дверях он чуть не сшиб низкорослого живчика Сэнди, весело поздоровался с ним и сопровождавшим его Вартаном, на что последний хмуро кивнул и глухо пробормотал что-то невнятное. Колоритная парочка, очевидно, выходила на утренний перекур, что было не совсем точным определением мероприятия, поскольку курил из них один, а другой, морщась, отодвигаясь и отгоняя дым смуглой филиппинской ручкой, всем своим видом показывал крайне негативное отношение к никотиновому процессу.

Помедлив в дверях, Давид неожиданно для себя решил присоединиться к “дуэту”. “Пора вливаться в коллектив”, – подумалось ему, опять же и время до работы потянуть (процедура, известная из прежнего опыта). До объявленной планерки оставалось десять минут, и не высоко поднявшееся Калифорнийское солнышко на фоне чистого, тщательно протертого (в отличие от стартаповских окон) мартовского неба, так приветливо и мягко излучало свой уютный спектр, что уходить с улицы в неприбранное серое нутро Прорыва не хотелось. Заметив приближение Давида, Сэнди немедленно подскочил, широко расплывшись, щуря глазки и издалека протягивая маленькую ручку, размер которой был соизмерим с общим размером человечка. При этом он что-то не очень разборчиво, но в высшей степени дружественно лопотал, доброжелательно хихикал, вертелся и даже подпрыгивал от восторга. Содержание его лопотания сводилось к многократным “добро пожаловать!” и “будем счастливы с вами работать!”, а также восторгами по поводу необыкновенной квалификации “русских”; произнося последнее, Сэнди вращал лысоватой головой таким образом, чтобы включить в аудиторию и скептически наблюдавшего за представлением доктора Арасьяна.

Последний в свою очередь попытался дружески улыбнуться, но не смог. В отличие от круглой физиономии филиппинца, напоминающей смешные рожицы интернета, мрачное лицо армянского доктора не было приспособлено для столь легкомысленных жестов. Одет он был соответственно: черные потертые джинсы, темная застиранная рубашка, старенькая кожаная курточка, несколько висящая на тощем теле доктора. Только неизменные, впрочем, также потертые, кроссовки по контрасту отдавали чем-то серо-голубым.

– Кем тебя взяли? – глухо спросил Вартан по-русски с сильным армянским акцентом и затянулся дешевой сигаретой.

– Что-то вроде начальника измерительной лаборатории, – несколько смущенно ответил Давид, не вполне понимая содержание своих предполагаемых должностных обязанностей

– Еще один начальник, – пробурчал темный человек, и добавил:-Меня в Ереване представляли на должность зав лаборатории в университете, но прокатили, конечно.-Здесь он издал горький иронический смешок и с особым выражением посмотрел на Давида.

– А почему прокатили-то, – поинтересовался Давид. Вартан еще раз хмыкнул, выпустил дым и с неожиданной злобой ответствовал:

– Че непонятного: нужно еврея было поставить, они ж везде….

Давид оторопел от неожиданности и открыл было рот, пытаясь сформулировать адекватный ответ, но в этот момент крутящийся вокруг Сэнди стал хватать их за рукава, одной ручкой указывая в направлении Прорыва, а другой трогая запястье, где подразумевались часы: наступало время планерки. Пришлось быстро двигаться обратно, не закончив ставшей интересной дискуссии. Заноза, оставленная ученым армянином, была довольно чувствительна, но разбирательство на месте не предвиделось, и пока Давид решил быть с “этим типом” поаккуратнее.

Парадная лестница Прорыва, по которой впервые после выхода на работу поднимался Давид, отличалась большей шириной и когда-то цветастым, а теперь блеклым линолеумом; вела она в начальственный отсек, где солидно смотрелись массивные двери с обеих сторон небольшого верхнего холла: слева – кабинет президентши с табличкой “Барбара Снайдерс”, табличка на двери справа гласила “Вице-Президенты”, а к дальней двери с той же стороны был пришпилен кусок картона, на котором черными буквами было начертано “Конференц-Зал”. В дальнем левом углу просматривалась кухонька со столом, украшенным кофеваркой, бумажными стаканчиками, пакетиками сахара и прочей стандартной утварью; доносящиеся оттуда запахи были так же стандартны и аппетитностью не отличались. К быту американских компаний Давид давно привык и, оказавшись на верхней площадке, даже ухом – а точнее носом – не повел. Следуя примеру мрачного армянина, он плеснул пол-чашечки кофе в бумажный стаканчик, сыпанул, не примерившись, сахарку и вслед за Вартаном двинулся в сторону зала. Периферийным зрением заметил еще одну, узкую маленькую дверь в правой стене между “вице-президентами” и “конференциями”, по виду напоминавшую дверь в кладовку или иное служебное помещение. В отличие от остальных, по-американски незапертых, эта невзрачная дверь без ручки, как позже установил Давид, была закрыта на ключ.

К моменту входа в “зал”, оказавшийся обычной скучной комнатой заседаний, там находились два человека: сидевший неподвижно и важно Раджив Патель и склонившаяся над толстой тетрадью Алисон. Индус был в рубашке с галстуком, темен и молчалив. При виде Давида он немного оживился и приветливо помахал рукой в направлении новичка; Ученая дама, напротив, даже головы не оторвала от толстой тетради. Давид и Вартан с разных сторон, стараясь не смотреть друг на друга, присели к столу заседаний. Овальный стол с приставленными к нему плохонькими и неодинаковыми стульями занимал большую часть помещения в длину; по ширине был уже, что оставляло некоторое пространство для двух рядов стульев у стен. За столом полагалось располагаться начальству и ведущим разработчикам, а у стен обычно размещались необязательные “низшие чины”. Именно там поместился Сэнди, как всегда гримасничая, во весь рот улыбаясь и приветствуя постепенно прибывающих участников планерки радостным блеянием. Пристальный взгляд на подвижную мордочку Сэнди мог бы заметить забавную трансформацию выражения его лица: в паузах между дружелюбными улыбками и подмигиваниями лицо филиппинца становилось почти неподвижным, глазки сужались, излучая недобрый, почти ненавидящий, взгляд в пространство. Один из таких моментов поймал Давид, случайно посмотрев в сторону Сэнди. “Забавно”, – подумал Давид и переключил внимание на втекающих в комнату сотрудников.

Вошел Крис, на ходу возбужденно объясняющий что-то спокойно улыбающемуся китайцу Вангу. Слышались обрывки фраз:

– Все зависит от соотношения коэффициентов преломления.....нужны новые материалы…….дисперсия ограничивает эффективность….,

В ответ на все эти возгласы несведущий Ванг добродушно кивал и соглашался. Сидевший на периферии Сэнди тоже кивал, на всякий случай. Алисон на секунду отлипла от своих тетрадей и, очевидно, адресуясь Крису, произнесла: “Гм-м”. С отсутствующим видом зашел флегматичный Томас и сел где-то в углу, поправляя массивные наушники. Мужиковатый Сергей Кулигин, одетый в синий рабочий халат, с отверткой в руке зашел, посмеиваясь, хитровато огляделся и занял место у стены напротив Сэнди. Через минуту к нему присоединилась белобрысая дама в джинсах и пестрой футболке в обтяжку, по виду, как определил Давид, совершенно русская; вызывающе посмотрев на компанию специалистов, она повернулась к Сергею и начала с ним разговор, достаточно тихий по контрасту с громогласными репликами Криса и кудахтаньем Сэнди. “Что бы не говорили о “русских”, – подумал Давид, – “они по крайней мере не так орут”. Вскоре выяснилось, что даму зовут Зоя, работает в Прорыве она уже несколько лет, и содержание ее занятий никому не известно.

Через минуту в собрание влетела сама президентша Барбара в каком-то нелепом развевающемся наряде, нелепых туфлях на каблуках и, как будто, не совсем причесанная. Стремительно продвигаясь к председательскому месту во главе стола, она не переставала говорить в мобильник, прикладывая его то к одному, то к другому уху. За ней, еле поспевая и внимательно прислушиваясь, следовал Уэйн в голубой рубашке с галстуком и светлых полотняных штанах.

Визгливым смешком закончив разговор, президентша швырнула мобильник на стол, так что он докатился почти до середины, где сидел доктор Патель, резким движением двинула стул, произведя мучительный для ушей Давида звук, и села, строго глядя на свою армию. Бойцы притихли и посерьезнели. Крис замолк на полуслове и поерзал на стуле, предвкушая свое сообщение, Раджив поправил галстук и потемнел еще больше, Сэнди сделал попытку похлопать в ладоши при появлении начальства, но был остановлен тяжелым взглядом президентши. Зоя продолжала было что-то шептать на ухо своему соседу, но осеклась. Алисон с неохотой оторвалась от своих тетрадок и стала жевать недоеденный сэндвич.

– Окей, – сказала Барбара вместо приветствия, – что у нас нового?

Крис немедленно поднял руку и был допущен.

– Я вчера попробовал изменить радиус закругления дифракционной части демультиплексора и добился улучшения разрешения на 4.5 %, – доложил молодой ученый, победоносно глядя на товарищей и более робко на президентшу.

– Отличная работа, – сказала Барбара.

– Прекрасное достижение, – сказал Уэйн, а Сэнди, явно не понимая о чем речь, крикнул – Ура! – и опять похлопал. Уэйн, Сергей и Ванг тоже немного похлопали. Алисон сказала: “Гм-м”, – и хлопать не стала; Доктор Арасьян насупился и что-то пробормотал на непонятном языке.

– Еще что-нибудь? – спросила Барбара. Все молчали. – Что по части интеграции компонентов?

Слово взял доктор Патель и сказал – прокрякал на своем трудно понимаемом языке, по фразам и грамматике английском, по сути индусском:

– Мы теперь находимся в процессе составления плана второй фазы разработки многоволнового демультиплексора, сокращенно М-Демук. Одновременно пишется отчет по первой фазе разработки, которая, как все помнят, включала конкретные шаги по систематизации и обобщению известных в этой области технических решений и достигнутых результатов. На основе анализа материалов были выработаны исходные направления разработки и предложены варианты прототипов предлагаемого устройства. Мы с Уэйном решили добавить к детальному плану второй фазы черновик плана третьей фазы, которую мы планируем начать в следующем году…

В этот момент Давиду показалось, что к монотонному монологу директора по продукту присоединился еще один немузыкальный звук, отчетливо напоминающий легкий храп. Обведя глазами коллектив, он не смог установить источника последнего, хотя очки присевшего “на галерке” Томаса, как-то подозрительно посверкивали, скрывая глаза, и были чуточку скособочены.

Раджив еще довольно долго говорил о деталях стратегических планов, затем замолк и потемнел.

– Прекрасная работа, – сказала Барбара.

– Отличный план, – сказал Уэйн.

Сэнди энергично кивал головой и сделал попытку похлопать, но никто его не поддержал. Зоя прыскала в кулак, Сергей хитро улыбался, чесал затылок отверткой и посматривал по сторонам. Неожиданно помещение заполнилось трескучим цоканьем и звяканьем: это звонил президентский мобильник. Раджив и Ванг почтительно переправили телефон хозяйке. После недолгой серии восклицаний и заключительного визга Барбара закончила разговор, обвела команду торжествующим взглядом и сказала:

– Нам дают еще тридцать миллионов долларов на разработку М-Демука! – На что зал разразился громовыми аплодисментами и криками восторга.

– А сейчас, – продолжила президентша, – мне надо бежать к инвесторам подписывать договор, а затем – в аэропорт на встречу нашего главного ученого из Москвы, – и, обращаясь к смотревшему не нее сияющими глазами Уэйну, добавила:– Уэйн продолжит планерку, всем – хорошего дня.

После чего, кое-как подхватив потрепанную сумочку и сунув туда мобильник, президентша унеслась, не закрыв за собой дверь. Сэнди подбежал незамедлительно и прикрыл аккуратно. Уэйн занял председательское место.

– В общем, это…, – сказал он, – как сообщил доктор Патель, мы разработали несколько многообещающих прототипов М-Демука. Требуемых выходных параметров мы, ….это…, пока не получили, но обязательно получим. Мы с Томасом сейчас работаем над теоретической моделью прибора и получили очень интересные результаты, которые, ….это….., вскоре доложим. Крис и Сергей заняты сбором тестовой установки и калибровкой компонентов. Мы надеемся, что наш новый сотрудник доктор Брокман им в этом поможет.

Здесь он по-начальски посмотрел на новичка, что означало – приказ. “Разберемся”, – подумал многоопытный Давид.

– А пока, – продолжил Уэйн, – наша, ….это….лучшая в Долине команда экспертов пополняется еще одним очень серьезным ученым. – Последнее он выделил и выдержал паузу, дав аудитории время для понимания того факта, что некоторые серьезные ученые в коллективе уже присутствуют, – …ведущим специалистом в оптоэлектронике, доктором Алексом Коулчановым из Московского Института Вычислительной Электродинамики. Вы....это…., окажите ему самый теплый дружественный прием и, пожалуйста, не нагружайте его своими проблемами, это….. до тех пор, как Барбара и я не введем его в курс дела.

Ни о названном институте (“ну, и названия у них теперь”), ни о докторе “Коулчанове” Давид ничего не слышал, хоть и сам в прошлом “вращался” в академических кругах. Впрочем, это было давно, в прежней России, в “Совке”.

– Есть еще вопросы? – спросил Уэйн. Зоя подняла руку и сказала       по-английски:

– Когда я иметь компьютер на свой стол и починять снэк-машину?,-на что начальник науки ответил в том смысле, что с подобными вопросами следует обращаться к вице-президенту по кадрам и хозяйству Эрику Хансену.

На этом планерка закончилась и ученые стали вытекать из порядком пропотевшего конференц-зала, создав некоторую толкучку в дверях. Причиной затора была Алисон, нагруженная кипой толстых тетрадей, ноутбуком и рюкзачком, из которого торчали части спортивного костюма вперемешку с остатками вчерашней еды. Ее кое-как пропихнули в дверь, после чего выходящий поток выровнялся.

– Не верь тут никому, – шепнул Давиду на ухо вышедший за ним Сергей Кулигин, на ходу обернулся, хитро улыбаясь, подмигнул и побежал вниз, почесывая отверткой за ухом.

Давид, переваривая свои впечатления от забавной планерки, тоже сделал было шаг в направлении лестницы, но был задержан мягкой рукой доктора Рислера, вежливо подтолкнувшей его к двери с надписью “Вице-Президенты”. Поменяв выражение лица на “деловое”, Давид вошел в комнату начальства и присел к столу Уэйна. В отличие от “десков” персонала, стол вице-президента был обширен; справа громоздились монографии по квантовой механике, оптоэлектронике и статистике, напоминая начальный этап демонтажа Пизанской башни, посередине, рядом с колоссальных размеров компьютерным терминалом в беспорядке лохматились и шуршали деловые бумаги, бланки официальных писем с красными или синими штампами, различные ручки, фломастеры и карандаши, здесь же располагалась пара калькуляторов и ещё какой-то электронный приборчик, мигающий оранжево. На левой стороне царила массивная лампа, похожая на пальму с наклоненной верхушкой и включенная, несмотря на вполне яркий дневной свет, проникающий в комнату через большое невыразительное окно фронтальной части Прорыва (“мезонинчик”, как помнил Давид, был отдан президентше). Лампа Уэйна освещала преимущественно надорванные пакетики с едой и “кукисами”, несколько бумажных стаканчиков с остатками чая или кофе и брошенную, как попало, теннисную ракетку.

Вице-президент опустился в кресло и внимательно посмотрел на Давида.

– Это… – сказал Уэйн, – как тебе у нас нравится?

Отвечать на подобный вопрос чем-то, хотя бы отдаленно напоминающим правду, было недопустимо: это Давид давно выучил. Поэтому он сказал:

– Первые впечатления очень положительные, и я ужасно рад быть здесь. Замечательные люди, интереснейший объект разработки.

– О да, – подтвердил начальник, – специалисты у нас классные. Лучшая команда Долины, значит. Мы, …это… очень надеемся, что ты нам поможешь.

Давид выразил полную готовность и желание оправдать надежду начальства немедленно. Уэйн покивал одобрительно, протянул руку за пакетиком с жвачкой, предложил Давиду – тот отказался – и начал интенсивно жевать.

– Мы, значит, с Томасом, разрабатываем модель М-Демука, поможешь нам? Ты когда-нибудь этим занимался?, – Давид с энтузиазмом подтвердил и сказал, что даже патент имеет. Последнее вице-президент, возможно, не услышал, занявшись прилипшей к рукаву жвачкой-улиткой.

– Вот и хорошо, – певуче сказал Уэйн, – А ты случайно не помнишь, как связан коэффициент преломления диэлектрика с диэлектрической постоянной?

Давид случайно помнил и написал на бумажке простую формулу; начальник с жадностью схватил бумажку и подвинул ее к себе.

– Вот, я Томасу так и говорил, а он спорит, – возмущенно пропел начальник. – Ты пока ему не говори, я сам объясню. А ты ….это…. просто помогай и рассказывай мне, что вы там с ним делаете. Барбара меня вовлекает во всякие организационные вопросы, наукой заниматься некогда, – здесь начальник сокрушенно поцокал и внимательно посмотрел на Давида, который сочувственно и с полным пониманием покивал.– А еще я попрошу приписать тебя к моей группе, так чтобы ты рапортовал мне непосредственно. С Радживом не надо…..Ты….это…, .надеюсь не против? – на что Давид дипломатично ответил, что все будет так, как решит начальство, про себя же подумал: “Разберемся.”

– Вот и прекрасно, – заключил Уэйн, спустившись на октаву ниже, и посмотрел на часы с озабоченным видом начальника, которого отвлекают подчиненные со своими мелкими заморочками от более значительных дел.

На обратном пути Давид решил заглянуть в лабораторию. Преодолев длинный извилистый кусок прохода-тоннеля (необычная планировка этой части Прорыва очевидно была результатом тяжбы за пространство с соседней стартапой по имени АэроНекст, занимающейся аэродинамическими изысканиями), Давид оказался в продолговатой комнате, больше похожей на склад оптических и механических запчастей, чем на место проведения тонких физических экспериментов. Впрочем, на столе неправильной формы, за которым орудовал медведистый Сергей и крутился Сэнди, работал лазер, испускающий неправдоподобно прямую нить чистого рубина, многократно отраженную и преломленную скучвющими зеркалами и призмами. Вокруг монохроматической стрелы весело плясали пылинки, внося реальную жизнь в безразличную холодность науки. Сергей что-то регулировал отверткой, отчего рубиновая точка на выходе то исчезала, то расплывалось в розовеющий по краям диск,.Беспорядочно прыгающий вокруг стола Сэнди кудахтал, хихикал и блеял, чувствуя себя частью большой физики.

– Привет, – сказал Давид.

– Привет-привет, – бодро отозвался Сергей, – осматриваемся?

– Да-а, вроде того, – промямлил Давид. – А что вы здесь пробуете?

– Если б я знал, – ответил Сергей с хитрой усмешкой, – готовимся тестировать то, чего нет. И, подумав, добавил: – И не факт, что будет.

– А Раджив как-будто докладывал о завершении первой фазы проекта., – провокационно заметил Давид.

– Слушай его больше, – буркнул по-русски человек с отверткой и почесал ей за ухом. – Ни черта у них нет, даже идей. Вся надежда на Колчанова. А, может, на тебя, не знаю.

При этом он покосился на Сэнди; тот с большим интересом прислушивался к разговору “русских специалистов”.

– Понятно, – сказал Давид и откланялся. Его догнал Сэнди, широчайше улыбаясь и желая узнать, о чем говорили “русские”. Лицо маленького человечка было похоже на блин и переливалось всеми оттенками желтого – Да, так, ни о чем конкретном, – отозвался опытный Давид.

– Этот Сергей, между прочим, – сказал Сэнди доверительным шепотом, – в рабочее время мастерит всякие штучки для дома, – и посмотрев со значением, добавил, – и даже использует наши, – это он подчеркнул, – запчасти.

После чего он со значением заглянул в невозмутимое лицо Давида и убежал обратно. Стукачество “в интересах бизнеса” было вещью в мире хай-тека общепринятой и давно известной нашему герою; поэтому, не затрудняясь анализом полученной “информации”, он без дальнейших отклонений вернулся к рабочему месту, где доминировал противный скрежет работающего за окном экскаватора. Долина строила себе очередного стеклянного монстра напротив Прорыва. Жующая Алисон была погружена в свои толстые кондуиты, Вартан, что-то невразумительно бормоча, был мрачно погружен в терминал, Ванг возился с какими-то чертежами, и только Томас оживленно беседовал по телефону. Давид присел к своему компу и начал было изучать сайт Прорыва, но вспомнил о просьбе Уэйна..

Подождав, пока Томас закончит свою теле-сессию, Давид подошел к беспорядочно заваленному книгами и бумагами столу последнего и передал ему фрагмент разговора с Уэйном, на что Томас, добродушно улыбаясь, сказал, что он очень благодарен за предложенную помощь, которая вполне возможно понадобиться в будущем, но сейчас особой необходимости в этом нет, по той простой причине, что пока еще, собственно, сам предмет разработок не вполне понятен и находится в стадии “осмысления”. Ожидавший чего-то в этом роде, Давид сказал еще пару вежливых фраз и ретировался.

До конца дня ничего существенного не произошло, если не считать совместного похода небольшой части “команды” в близлежащую харчевню, где Давида наперебой спрашивали о его предыдущей работе и причинах, по которым он ее покинул. В ответ Давид честно излагал свои соображения о затхлой атмосфере “гигантов” и новаторской – стартапов, биению научной мысли в коллективах талантливых ученых и тому подобное. Лица его слушателей выражали разнообразные чувства, от полного одобрения (Сэнди) до мрачного неприятия (Вартан). Ванг улыбался по-доброму и кивал своей стриженной китайской головой, Томас смотрел из-за очков иронически добродушно, Алисон громко жевала и произносила “гм-м”.

В районе четырех часов за окном посмурнело, надвинулись, зловеще ухмыляясь, дождевые облака, замолк неутомимый экскаватор, и Давид начал было мирно засыпать за своим терминалом, как вдруг в помещение проникло как-то по-особенному прозвучавшее басовое глиссандо входной двери, и через мгновение тишину Прорыва поломал визгливый смех Барбары, которому подпевали неуклюжий бас Эрика, певучий тенорок Уэйна, и странный, ностальгично звучащий хриплый баритон, принадлежащий, несомненно, большому ученому из Москвы. Вскоре немузыкальное звучание ученого квартета (“похоже на современную оперу”, – подумал Давид) ослабло, а затем и вовсе прекратилось, в связи, как легко было догадаться, с подъемом делегации по парадной лестнице в зону начальства и вступительным совещанием главных начальников Прорыва с новоявленным Главным Ученым.

Персонал Давидовской комнаты с трудом скрывал интерес к происходящему; даже Алисон оторвалась от своих тетрадей и прислушивалась, медленно дожевывая сэндвич. Было понятно, что момент контакта с московским ученым неотвратимо приближается; и, действительно, звуки “квартета” (ставшего к тому времени квинтетом за счет присоединившейся крякающей партии Раджива Пателя), стали, нарастая, доноситься со второй “грязной” лестницы; вслед за чем, одновременно с первыми каплями дождя за окном, члены делегации показались в дверях комнаты персонала.

Вытолканный вперед президентшей, первым вступил сам доктор Колчанов, оказавшийся мужчиной среднего роста в сильно помятом пиджаке с ничем не примечательным бледным лицом, тоже несколько помятым, не совсем аккуратной прической и не вполне симметричными рыжими усами. За ним вошла Барбара и громогласно представила неуклюже топтавшегося главного ученого сотрудникам Прорыва. Влезли и остальные ученые, и все дружно захлопали и загалдели, при одном воздержавшемся. Воздержавшимся был Давид. Бессмысленные аплодисменты по любому поводу его раздражали, играть в эти игры он давно зарекся. Заметивший пассивность новичка, Уэйн, дружески осклабясь, покивал ему головой, одновременно показывая ручками необходимость хлопать. Давид покивал в ответ, но хлопать не стал. Лицо Уэйна омрачилось. Наступила церемония представления и рукопожатий. Вела шоу президентша, отпуская шутки и повизгивая. Представляя Давида, сказала:

– А это еще одно наша русское приобретение, доктор Давид Брокман, в прошлом ведущий разработчик всем нам известной компании“Чипп”, между прочим. Обещайте, друзья, – добавила она, обращаясь к “русским”, – что будете нам рассказывать, о чем вы там шепчетесь на своем языке. А если нет, то имейте в виду: я выучу русский!, – при этих словах президентша зашлась в приступе истеричного визга, усиленного певучим хохотком Уэйна и блеянием Сэнди.

Давид протянул руку собрату-физику, улыбнулся и посмотрел Колчанову в лицо. Увидел он примерно то, что ожидал. Лицо доктора хотело улыбаться, но получалось не совсем удачно: правая половина рта открывалась шире, показывая желтоватые российские зубы с заметным пропуском в верхней части, а левая сторона разжималась с трудом, так что улыбка вышла кривоватой. “Ничего, научится”, – подумал Давид. Впрочем дело здесь было не в улыбке; а, скорее, во взгляде водянистых глаз ученого, настороженно изучавшего лицо бывшего соотечественника. “Чего мне ожидать от этого умного еврейчика?”, – спрашивало лицо московского специалиста.

На этот невысказанный вопрос Давид отвечал, как ему казалось, открытым дружелюбным взглядом, крепким потряхиванием корявой ладони Кочанова и надлежащими словами приветствия. Той же процедуре следовали остальные сотрудники Прорыва. Алисон представилась “доктором” такой-то квалификации и сразу задала вопрос о противоречиях в одной из прочитанных ею статей российских авторов. Ошарашенный Колчанов замялся, но вовремя подскочивший Уэйн выручил ученого, сказал “позже, позже”, и строго посмотрел на зарвавшуюся Алисон; та и ухом не повела, откусила от сэндвича и отошла к своим тетрадям.

Тем временем во внешней по отношению к Прорыву среде происходило что-то невообразимое; небо окончательно потемнело, так что пришлось зажечь ощутимо загудевший неоновый свет и говорить громче, дабы перекрыть неистовый шум падающего водяного занавеса за окном и устрашающих ударов литавр, производимых электрическим разрядом в десятки тысячи вольт. Гроза была достаточно редким явлением для обычно ровного солнечного климата Долины, так что церемония приветствия большого гостя нарушалась возгласами “уау!” и другими подобающими восклицаниями при каждой ядерной вспышке снаружи. “Знамение?”, – подумал Давид.

Главный ученый продолжал неловко топтаться в своем помятом пиджачке и пожимать руки сбежавшихся сотрудников, очевидно, не вполне понимая, что говорить и на каком языке. В конечном итоге, убежавшая и прибежавшая обратно Барбара спасла московского физика и, пожелав всем успешного сотрудничества, увела Колчанова в начальственный отсек. Одновременно с этим закончилась гроза.Задержавшийся на секунду Уэйн подошел к столу Давида и сказал.

– Я заметил, что ты не хлопал доктору Колчанову, а в нашей команде принято тепло приветствовать новых сотрудников и гостей. Могу я надеяться, что ты воспримешь культуру нашей команды?, – при этом он доброжелательно посмотрел на Давида своими синими фермерскими глазами. “Пошел бы ты…..”, – подумал про себя Давид, а вслух сказал. – Я попробую.

– Не надо пробовать, – отозвался Уэйн, – а просто делай как все в команде, – и с этими словами он торжественно удалился, несколько удивленно озираясь на покрасневшего от злости подчиненного. “Делать как все” не значилось в списке добродетелей Давида, как раз наоборот.

После ухода встречной делегации помещение персонала быстро опустело. Ненадолго показавшееся солнце уже опускалось, приближаясь к краю западной пропасти и уступая место просветлевшим закатным облачкам. Закат был красив, а тусклый неоновый свет в комнате навевал тоску. Томас выключил компьютер, добродушно улыбнулся Давиду и неспешно покинул рабочее место. Следом за ним ушел, ни на кого не глядя, Вартан, неразборчиво что-то буркнув на прощание. Стал собираться и молодой Ванг, вскинул через плечо спортивную сумку и отчалил, помахав на прощание ручкой. Алисон покончила с учеными записями, торжественно закрыла тетрадь, сунула недоеденный сэндвич в рюкзачок и начала собираться.

– Домой?, – вежливо поинтересовался Давид.

– Сначала в фитнесс-центр, – ответила ученая дама, – запастись энергией на завтра, – на что Давид занудно заметил, что в процессе физических упражнений энергия, очевидно, тратится, а не запасается. От этого неуместного замечания Алисон остолбенела и посмотрела на Давида с выражением крайней неприязни.

– Это что, русская шутка? – спросила научная дама.

– Да, нет, – ответствовал Давид, – скорее закон природы.

Алисон фыркнула и выскочила из комнаты, не закрыв дверь. Давид остался в одиночестве, прислушиваясь к смутным звукам внизу, где, как можно было понять, Эрик снабжал Колчанова бытовой информацией.

За окном продолжало темнеть, торопиться Давиду было некуда, и он сидел, хаотично блуждая по виртуальному пространству, прислушиваясь к своим не менее хаотическим мыслям. “Жалко, что курить нельзя”, – подумал он, вспоминая золотые денечки первых лет эмиграции и первой работы в Долине, когда еще разрешалось курить на рабочем месте. Сейчас о таком и думать было нечего – тоска, тоска!

Неожиданно в дверях опустевшей комнаты показалась массивная фигура статуи командора Эрика. Недовольно посмотрев на брошенные рабочие места, он ободряюще-понимающе кивнул Давиду, немного помялся, пытаясь выдавить из себя что-нибудь содержательное, и, не преуспев в этом, полувопросительно сказал:– Теперь тебе веселее будет, с земляком твоим, – и, пожевав губами, добавил: – Надеюсь, вы нам поможете, правда?

– Абсолютно, – ответил Давид, про себя усомнившись в непременном возрастания “веселья”. – Ну-ну, – сказал кадровик и откланялся.

Неизвестно почему Давиду стало грустно. Неужели ошибся? Нет, нет, для пессимизма еще очень рано. Отличная работа, интересные люди,. “Пробьемся”, – сказал себе Давид и засвистел серенаду Смита из “Пертской Красавицы” Жоржа Бизе.

ГЛАВА 3.

Патент.

Давид был физиком по образованию, поэтом и музыкантом в душе и изобретателем по призванию. Он так себя и называл: физик-изобретатель, оставляя художественную часть своей натуры для упоминания в избранных кругах людей понимающих. Грандиозное здание Физики, созданное великими умами прошлого от Галилея и Ньютона, через Фарадея и Максвелла до Эйнштейна и молодых гениев квантовой механики, внушало ему восторженный трепет и, одновременно, сознание собственной ограниченности. Вполне возможно, он недооценивал себя, полагая, что максимум того, чего он мог достичь в “настоящей” физике, – это пристроить какую-нибудь маленькую башенку, мезонинчик, карнизик или другую, не очень существенную безделушку, к впечатляющему творению гениальных зодчих. К тому же слишком многим увлекался Давид по ненасытной своей натуре, чтобы стать одержимым теоретиком как бессмертный Исаак или фанатичным экспериментатором а-ля Майкл Фарадей. А у других редко получается что-то “большое”, как объясняли ему книги, и это было – правда.

Чувство беспомощности перед фундаментальной наукой (сам термин был тяжел и необъятен) пришло к нему еще в университетские годы, определив выбор более скромного, прикладного направления будущей специальности. С практической точки зрения выбор Давида был удачен; наступала эра электроники и компьютеров, и таинственные “полупроводники” стали ключевым словом Революции. К сожалению, занятия физикой полупроводников увлекали его только в первые годы после университета, причем доминирующую роль в этом увлечении играло неукротимое желание увидеть свои научные результаты напечатанными и, желательно, в солидных “академических” журналах, а в перспективе – снабдить свое имя магическими символами к.ф.м.н.. Когда все это произошло, интерес к “научной работе” окончательно увял. Давид был нетерпелив, тщеславен и физически не выносил рутины в любой ее форме. Так называемые “научные изыскания”, состоящие из бесконечных наблюдений, измерений и графиков, тягомотной возни с формулами в попытке получить трудно достигаемое соответствие между “экспериментальными данными” и решениями надлежащих уравнений, были ему скучны. Хотелось чего-то другого, необычного, принципиально нового, другими словами, хотелось изобретать.

Размышляя об этом, он пришел к мысли использовать свое, что ни говори солидное образование, и кипящее воображение для генерации новых идей, нестандартных оригинальных “концепций”, как, несколько преувеличенно, но вполне в струе возникающего научного жаргона , стал называть Давид свои детища. Вполне естественно, что изобретательская мысль нашего героя работала преимущественно в направлении электронных приборов (впоследствии микроэлектронных и оптоэлектронных), но ограничивать он себя не стал, так что иногда “концепции” забирались “вверх” на границу с настоящей Наукой, или спускались “вниз”, в мир, где царила Технология.

Символом изобретательства во все времена был патент; Давид изобретал и патентовал. Начало этому процессу было положено еще в России, где патент назывался неопределенно скучно авторским свидетельством, и реальное вознаграждение автора заключалась в единовременной выплате 50 рублей и скупых похвалах начальства. Не было, разумеется, речи о том, чтобы самостоятельно распоряжаться своим изобретением, так что удовлетворяться приходилось только местной “славой” и очередной добавкой к списку печатных работ.

С переездом в Штаты приоритеты изменились, и страсть к изобретательству пришлось надолго отложить: надо было осваивать язык, работать и зарабатывать, учиться жить и действовать в новых, жестких и непривычных условиях. Да, и с Европой пора было познакомиться поближе, а иначе – зачем вся эта затея с эмиграцией? Только через десять лет после приезда в Долину, окончательно освоившись в хай-тековских декорациях и заскучав на работе в практическом до тошноты “Чиппе”, стал Давид подумывать о новых изобретениях. Существенно положительным фактором в этом деле было то, что патентованные изобретения в Америке считались собственностью, (точный термин был – интеллектуальная собственность), вот только чьей? Тут начиналась тоска. Пока ты работал на “компанию”, все озарения и рожденные ими “концепции” неумолимо принадлежали работодателю, одновременно с правом упомянутого работодателя делать с ними все, что угодно, точка. Была там маленькая лазейка, но не совсем безопасная: можно было доказать, что предмет твоего изобретения не имеет ничего общего с профилем компании, однако в этом случае у бдительных бизнес-менеджеров, а попросту говоря – начальников, могли возникнуть опасения в отношении твоей преданности делу и успеху компании, и даже того, как ты проводишь рабочее или иное время, а это пахло нехорошим.

По правде говоря, Давид не отличался особенной щедростью, и мысль о добровольной передаче продуктов своего интеллекта и воображения в руки несведущих и, в массе своей, бездарных начальников, была тягостна. Тогда ему стало ясно, что единственная дорога к творчеству лежит за пределами этих больших и душных компаний, и он ушел из великой компании “Чипп”. И немедленно стал изобретать.

Идеи оригинальных приборов рождались в мозгу Давида с необыкновенной скоростью. Почти каждая прогулка по уютно-живописной главной улице его городка в направлении любимой кофейни рождала новую “концепцию”. Детали дорабатывались за кофе, и в облачках сигаретного дыма мерцали контуры будущих патентов. Иногда в последующие несколько дней находилась ошибка, в результате “концепция” решительно отвергалась, и грубо начерченные на листах бумаги с кофейными следами эскизы отправлялись в корзину. Большинство идей, впрочем, казались вполне надежными и превращались в изобретения.

Так он изобрел фантастический интегральный прибор в одном кристалле, способный к одновременной трансформации сотен оптических каналов информации, услужливо, со скоростью, превышающей человеческое воображение, доставляемых волокнистыми трассами, в соответствующие удобные для обработки электрические сигналы. Свое изобретение он назвал Индемуком, где “Ин” означало “интегральный”, а остальное было понятно. Его изобретение было очевидным прыжком в широко распахнутое будущее; для большинства компаний предметом усилий был менее совершенный, но насущно требуемый на рынке, оптический прибор (прозванный Демуком). Изобретение Давида интегрально соединяло многоканальный Демук (М-Демук) с матрицей фотоприемников, таким образом заменяя сложный массивный узел одним хитроумным кристаллом, “чипом”.

Друзья по эмиграции, заинтригованные творческой энергией Давида и возможными коммерческими перспективами его изобретений, связали его с известным всем русскоязычным “технарям” и, к тому же, относительно недорогим патентоведом Сашей Шкорником для превращения “концепций” в профессиональные патентные заявки. Это знакомство положило начало бесчисленным сессиям с мешковатым и смешноватым Мастером, перемежающим отборный русский мат с отточенными английскими формулировками крючкотворного патентного языка, в процессе которых он с удивлением и радостью наблюдал, как из его идей вырастает стройное логическое тело патента. За пару лет они со Шкорником написали более десятка патентов, большая часть из которых была принята и одобрена могущественным Патентным Офисом и прислана Давиду в виде стильно оформленных золотистых корочек с государственными печатями и красными ленточками. Теперь он был интеллектуальным собственником, и это ему нравилось.

Параллельно он завязывал связи с разнообразными “business people”, инвесторами и “ангелами”, надеясь (необоснованно, как выяснилось впоследствии) на быстрое понимание последними гигантских промышленных перспектив его фантазий. Однако, после многих пустых разговоров и лживых обещаний и, особенно, после истории с неким Биллом Пелтиером, которую Давид не любил вспоминать, стало ясно, что “достать деньги на разработку” – дело гнусное и необыкновенно длительное, а особым терпением наш изобретатель не отличался.

Время шло, жизненные средства съеживались как шагреневая кожа; совместное предприятие, затеянное с русскими партнерами, быстро провалилось, а уговаривать инвесторов и “поднимать” деньги Давид так и не научился, и, уж точно, не полюбил. Пришлось положить свои патенты в стол до лучших времен и приступить к поиску работы. Наступило время Прорыва.

****

Шла третья неделя новой работы. Апрель принес необычно хмурое небо и неопределенное ощущение тревоги. Содержание занятий и обязанностей Давида было по-прежнему туманно; начальство непрерывно заседало в президентском кабинете, но, кроме доносящихся до кофейной пирамиды повизгиваний начальницы и высоких нот вице-президента по науке, ничего в окружающее пространство не просачивалось. Шустрый Сэнди с нарисованной улыбкой и дружелюбно-ненавидящими глазками крутился по очереди вокруг сотрудников, конфиденциально сообщая неизвестно откуда выкопанные новости. Так, стало известно, например, что Барбара планирует добавить группу “системщиков” к уже имеющимся группам технологов и исследователей, используя таким образом дополнительные инвесторские средства. Скептикам подобный организационный маневр мог показаться удивительным в ситуации, когда об основном объекте разработки имелось одно только смутное представление, но начальство на то и начальство, чтобы мыслить стратегически и впечатлять инвесторов масштабностью планов.

Персонал комнаты наверху нес обычную вахту на палубе бесцельно дрейфующего корабля. Вартан, доктор Арасьян, мрачно сидел перед терминалом, удаляясь на перекур каждые полчаса, а то и чаще. Иногда к нему присоединялся Давид, и каждый раз об этом жалел. Содержание речей сердитого армянина касалось трех тем: прошлых академических заслуг, мирового жидо-масонского заговора и непризнанного мировой общественностью геноцида армян, приведенного в действие турками в начале ХХ века. Ни одна из этих глобальных мировых проблем не трогала еврейского сердца Давида (он вообще был безобразно аполитичен), но деваться было некуда, понимая, что откровения ученого кавказца некоторым образом демонстрируют доверие, которым он удостоил оппонента. И не оправдать его Давид не мог. В Давыдовском мире армяне смотрелись вполне приличным народом, а от божественного adagio Хачатуряна из “Спартака” его глаза увлажнялись и сердце замирало. Был еще академик Амбарцумян, великий астрофизик, актер Джигарханян и многие другие уважаемые интеллигенты; большинство из них, впрочем, предпочитало Еревану Москву. На фоне такого представительства слушать глухие монотонные монологи Вартана было удивительно и печально.

Ученая дама Алисон, поминутно откусывая от пухлого сэндвича, продолжала штудировать научные журналы и что-то записывать в свои толстые тетради, башня из которых, как прикинул Давид, должна была достигнуть потолка не позднее сентября. Взгляд ее, редко обращенный на Давида, был сух и безразличен: очевидно, непродуманно отпущенное им “энергетическое” замечание, надежно содержалось в архиве докторши под литером “хранить вечно”. Дородный Томас в наушниках, добродушно улыбаясь, быстро стучал по клавишам своего большого компьютера, должно быть, что-то моделируя. Иногда заходил Уэйн в белой рубашке и голубом галстуке и что-то пел Томасу, которому приходилось на это время снимать наушники, принимать деловой вид и кивать. Технолог Ванг большую часть времени был в местных командировках, собирая сведения о процессах.

Как-то, гуляя по компании, Давид заглянул в нижнюю комнату с надписью “Исследования” и обнаружил там только Криса, возбужденно разгуливающего между пустыми столами и белой доской, на которой он писал и стирал какие-то загадочные формулы. На вопрос Давида о причинах немногочисленности состава исследователей Крис смутно ответил, что Сергей в лаборатории, затем как-то неожиданно осекся, вздохнул, посмотрев на пустующий стол в углу, где видна была табличка с именем “Карл Шнайзер”, и добавил, что новые кандидаты проходят интервью с Эриком и Уэйном. Почувствовав некоторую напряженность в подвижном лице Криса, Давид не стал выяснять судьбу загадочного Карла; но, встретив вездесущего Сэнди, вопрос задал. К его удивлению широкая улыбка филиппинца мгновенно исчезла, и вместо обычного веселого блеяния Давид услышал невнятно произнесенную фразу “Он у нас уже не работает….”; после чего маленький человек немедленно убежал. “Интересно”, – подумал Давид.

Не умея бездельничать, Давид по внутренней элетронной почте запросил у Раджива и Уэйна материалы Прорыва по разработке М-Демука и начал их изучать. Почти сразу он понял, что изучать особенно нечего: многословные общие соображения о приборе, густо припудренные ссылками на ученые статьи и опыт других компаний. Было ясно, что даже мало-мальски законченной оригинальной идеи в наличии стартапа не имелось “На что же они деньги получили?”, – крамольно подумал Давид, но развивать эту мысль не стал. Впрочем, можно было предположить, что осторожное начальство не сочло возможным открывать все козыри новому сотруднику, так что реальный творческий багаж Прорыва существенно сильнее коррелирует с гордым именем стартапа.

Начальство Давида не тревожило, и это было хорошо. Однако, к концу пятницы к его столу подошел главный ученый и с кривой улыбкой предложил покурить. За прошедшие две недели неровное лицо Колчанова разгладилось, прическа и усы были приведены в порядок, необычный для Долины черный пиджак выглядел менее помятым, но сидел мешковато. Мутноватые глаза смотрели настороженно и более в сторону, чем на объект. Они вышли на задний паркинг и закурили.

– Давно в Америке? – дежурно спросил москвич. Монотонный голос Колчанова, без модуляций, как у всех русских, навевал тоску. Давид честно ответил, что чуть больше десяти лет и приготовился к дальнейшему идиотскому протоколу.

– Домой не тянет? – поинтересовался Колчанов. На этот неизбежный “протокольный” вопрос Давид, стараясь улыбаться, отвечал, что иногда, конечно,тянет, не без этого, но уже не известно, где, собственно, этот дом.

– Понятно, – сказал ученый и глубоко затянулся “Парламентом”.

– Что куришь?, – был следующий вопрос. Давид показал ему свой “Кемел”. – Ага, – сказал ученый, – А я, вот, присох к “Парламенту”.

Давид думал: “Боже мой, что за разговор!. Ты же доктор наук, профессор, блин, неужели не можешь придумать чего-нибудь поинтереснее?”. Как будто прочитав его мысли, Колчанов сказал:

– Барбара хочет, чтобы я сделал новый М-Демук на сто каналов. У самих-то идей нет, болтовня одна. А я тут посмотрел литературу, и… в общем…кхм…ты вроде бы этим занимался раньше? – Здесь он внимательно посмотрел на Давида, и в его бесцветных водянистых глазах проскочила искорка

– Не то слово, – отозвался Давид, – даже патент получил.

– Вот-вот, – оживился ученый, – может, посмотрим вместе, глядишь,

замутим чего-ни-то, совместно, тоись. Рашн тим, как бы. Что скажешь?.

– Если бы начальство Прорыва собиралось строить новый продукт на базе моей идеи, – сказал Давид, улыбаясь, – то главным ученым им следовало назначить меня. Тем более, что я местный.

Колчанова перекосило.

– Ты меня не понял, – быстро проговорил москвич. – У меня таких идей у самого навалом, и, вообще, я тут человек новый. И хрен его знает, что там Барбара думает. Они твоего патента, наверное, в глаза не видели, а я еще в Москве смотрел….Здесь он несколько осекся и неожиданно сменил тему.

– Слушай, давай на ты, – предложил доктор и прикурил следующую сигарету от первой – Не люблю выкать. Да и по годам мы недалеко. – В последнем Давид уверен не был, но возражать не стал. На ты – так на ты.

Разговор затухал, возвращаясь к протокольному формату: семья, жилье, какую тачку покупать и тому подобное. Опытный Давид честно консультировал, осторожно давал советы, зная по предыдущему опыту, что всезнающие русские следовать им не будут. Тем временем пятница закончилась, и собеседники расстались. Давид сказал Колчанову “пока”, а Колчанов сказал Давиду “бай-бай”, по-английски.

Под вечер небо расчистилось, но теплее не стало. “Интересные дела”, – думал Давид по пути домой, наблюдая фантастической прелести закат, какие бывают только в Калифорнии. “Сначала мистический Карл, который у нас “уже не работает”, потом этот странный – и даже очень странный – разговор с московским гостем. В общем, ерунда, и даже лестно отчасти, но…..они – что, всерьез собираются наложить лапу на мой Индемук?”.