Читать книгу Из вечности в лето - Борис Кривошеев - Страница 1

Можно ли выстрелить в небо и не попасть в птицу?

(Двадцать шестая апория Зенона)

Никто не услышит шагов его,

Он появится со стороны ветра.

Когда спросят нас: какое лицо у смерти?

Ответим журавлиными голосами: лицо птицелова,

Идущего за нами след в след,

Изгоняя нас из вечности в лето.

(Неизвестный поэт эпохи Хэйан)

Молчат ли камни, сброшенные в пропасть?

(Двадцать седьмая апория Зенона)

1.

Дмитрию казалось, что стены комнаты все больше и больше заваливаются вовнутрь, грозя обрушиться в любой момент. С них уже сыпалась душная серая пыль, хлопьями оседающая на пол. Толстяк, сидящий напротив, этого словно не замечал.

– Хотите сказать, – с недоверием цедил толстяк сквозь зубы, копаясь у себя в карманах, – что все это было чем-то вроде шутки?

Дмитрий торопливо кивнул и тут же зашелся надсадным кашлем.

– Маловероятно, – толстяк поморщился и постучал длинными голубыми ногтями по столешнице. – Но – допустим. Вы меня настолько утомили своим нелепым упорством, что я готов уже верить во что угодно, лишь бы поскорее со всем покончить. Давайте начнем сначала.

Он пошевелил в воздухе пальцами. Мулатка, стоявшая у Дмитрия за спиной, вышла из комнаты. Как оказалось, за водой. Она мягко подняла Дмитрию голову за подбородок и поднесла к губам стакан. Дмитрий сделал несколько жадных глотков, опять закашлялся, разбрызгивая воду, и девушка привычным жестом вытерла ему лицо платком.

– Итак, – снова заговорил толстяк, – допустим, что это действительно было шуткой. Однако шутки бывают разными. Согласны? – толстяк растянул губы в иезуитской улыбке. – И конкретно ваша относится к категории далеко не шуточных. Поэтому мне всего-навсего хотелось бы уяснить, кто именно рассказал вам, что картина существует?

Дмитрий чуть не заплакал.

– Никто, – прохрипел он, очень стараясь быть убедительным. – Мы все придумали сами… Ну, пожалуйста! Все придумали!..

Толстяк прищурился, и девушка, оказавшись опять у Дмитрия за спиной, положила руки ему на плечи. Дмитрий рефлекторно дернулся вперед, от чего ремни, которыми он был привязан к стулу, только больнее впились в тело.

– Но это действительно так!.. – заторопился Дмитрий, словно его пришпорили, как беговую лошадь. – От начала до конца – глупый розыгрыш!

Толстяк прищелкнул языком и покачал головой. С минуту он просто смотрел на Дмитрия. Точно так же – задумчиво и как-то немного грустно – он наблюдал, как мулатка привязывает Дмитрия к стулу и демонстрирует умение причинять невыносимую боль.

– Нет, – сказал он убежденно. – Это исключено. Прецедентов интуитивного присоединения к игре не было и не могло быть в принципе. Вы пытаетесь меня обмануть.

– Нет же! – у Дмитрия из глаз брызнули слезы.

– Прекратите, – вяло отмахнулся толстяк. – Все эти ваши сопли и стоны меня ни в чем не убедят. Я привык верить в логику происходящего, а логики в ваших поступках не наблюдается совершенно. Допустим, вы действительно затеяли продажу несуществующей картины исключительно ради забавы – готов поверить: идея не новая и не требующая особых взлетов мысли. И все же, как человек вполне разумный, вы бы следовали хоть каким-то критериям правдоподобия, не так ли? А что же мы видим? Обычно в подобных случаях выбирают имя редкое, небанальное, но в то же время – авторитетное, вроде Кранаха-старшего, Гольбейна или хотя бы Ганса Мемлинга, но ваш выбор можно назвать как минимум странным, если не сказать парадоксальным. Скажите мне, ради Всевышнего, – почему именно Мани?

Дмитрий не успел ответить – толстяк остановил его небрежным жестом.

– Впрочем, ладно, вы человек начитанный, и подобная мысль, если отстранится от деталей, вполне могла прийти вам в голову. Но! – толстяк уперся руками в стол и наклонился вперед, обдав Дмитрия теплым коньячным запахом изо рта. – Зачем вы прибавили, что картина говорит голосом Бога? Это ведь довольно странное дополнение, не правда ли?

Дополнение, возможно, было действительно странным, но их с Виктором это совершенно не волновало – им просто вздумалось устроить себе развлечение. С глубоким погружением и всплесками адреналина.

Началось все с непреодолимого желания утереть нос Даше, возлюбленной жене Дмитрия, которая года два назад бросила профессиональные занятия живописью и переквалифицировалась в арт-дилеры. Это обещало совсем другие деньги при экономии сил и времени, причем, у нее сразу стало неплохо получаться. Но в один прекрасный день, окрашенный светлыми тонами очередного периода заслуженного безделья, им вдруг стало абсолютно ясно, что они на месте Даши смогли бы лучше. Гораздо лучше!

Виктор – друг и соратник – прикрыв глаза в азартном возбуждении, развивал идею от простейшей начальной мысли «Продать можно даже то, что вообще – понимаешь, вообще! – не существует!» до конкретного предложения: «Спорим?»

Пари заключили на следующих условиях: если за два месяца они находят клиента, готового выложить единицу и шесть нулей в один ряд в твердой волюте без единого взгляда на товар, Виктор празднует победу в любом ресторане за счет проигравшего и в скорбном присутствии последнего. В обратном случае, ситуация та же, но платит уже непосредственно убедившийся в своей наглой самонадеянности Виктор. В любом случае, интеллигентной пьянки было не избежать.

Они быстро составили договор в двух экземплярах, подписали красными чернилами, символизирующими кровь, и Виктор тут же запечатал свой вариант в еще наполовину полную банку с хорошим молотым кофе.

– Все, – сказал он, потирая руки, – процесс пошел! Сейчас все завертится!

Дальнейшее Виктор видел себе так:

– Врать будем по-крупному. Как говорил известный писатель-публицист Адольф Шикльгрубер, люди не верят в мелкую ложь, зато охотно верят в великую. Что из этого следует? А следует из этого то, что нам нужно громкое имя – это раз! И хорошая легенда – это два. Какие имена ты знаешь?

– Даша, – ответил Дмитрий с нежностью.

– Мимо, – отмахнулся Виктор. – Ничего личного, но ее картину нам за миллион не продать. Давай кого-нибудь из общепризнанных.

– Левитан.

Виктор почти обиделся:

– Я, конечно, понимаю, что ты не заинтересован в моей победе, но если мы играем по-честному…

– Ладно, – остановил его Дмитрий. – Был такой персидский художник Мани, слышал?

Виктор не слышал, поэтому Дмитрию пришлось кратко изложить историю: третий век, Персидское царство, сначала художник, потом – Пророк. Точнее, последний из Пророков.

– Ну, вот! – пришел в восторг Виктор от услышанного. – То, что надо! Можешь, когда хочешь! То есть, он основал собственную религию?

– Не просто религию, – уточнил Дмитрий с гордостью за своего протеже, – а мировую религию. Но что для нас самое ценное?

– Что же?

– А то, что от этой самой религии пошли чуть ли не все тайные общества в мире. Всякие там катары, розенкрейцеры, масоны и иллюминаты. Понимаешь, что нам это дает?

Виктор сделал вид, что, конечно, понимает, но, тем не менее, ненавязчиво предложил озвучить вытекающие потенции. Так сказать, для синхронизации концепций.

– Смотри, – пояснил Дмитрий свою мысль. – До нашего времени, как принято считать, ни одной картины Мани не дошло. Почему? Ведь их должны были хранить как зеницу ока! Так вот, их и хранили! И хранят до сих пор, какой-нибудь таинственный Октет Посвященных или Всемирное братство Еретиков. Только все равно, даже у них случается текучка кадров. И утечка информации – как следствие. Улавливаешь мысль?

Виктор мысль улавливал:

– Перспективненько! – оценил он. – Значит, так. Я предлагаю для начала продумать легенду…

Они тут же приступили к делу, и все пошло как по маслу, но сейчас Дмитрий никак не мог вспомнить, откуда у них появилась эта идея, что через картины Мани можно говорить с Богом. Кажется, она появилась как бы сама собой…

– Нет, – сказал толстяк, грузно поднимаясь с кресла. – Сами собой такие идеи не возникают. Их всегда кто-то приносит в кривом беззубом клюве. Ну, хорошо, пожалуй, прервемся ненадолго.

Он повернулся к Дмитрию спиной, мулатка в одно движение оказалась рядом и опустилась перед ним на колени. Толстяк расстегнул ремень и спустил штаны.

Минут двадцать Дмитрий созерцал ритмично колышущуюся спину, пока толстяк не издал тихий протяжный стон облегчения и снова не повернулся к нему лицом. Мулатка переместилась обратно в кресло и застыла в нем, как египетская кошка.

– Очень быстро затекают ноги, – сообщил толстяк, натягивая штаны и застегиваясь, – поэтому – вот: иногда нужно делать массаж, – извинился он, разводя руками. – Доктор прописал. Прошу прощения за паузу. Но продолжим. Ситуация у нас на данный момент складывается такая. Я готов верить, что выбор имени – это случайность, точнее, – толстяк пошевелил в воздухе пальцами: – эпилептический припадок вдохновения. Более того, я готов верить, что лично вам и все остальное кажется случайным. Но вынужден вас разочаровать, мой юный друг, – это не так.

Толстяк тяжело опустился в кресло. Мулатка ту же подала ему стакан с водой и таблетки. Толстяк запил лекарство, и вернул стакан.

– Давайте для начала, – вполне дружелюбно сказал он, – попытаемся восстановить дальнейший ход событий. Попробуем поймать вашу мысль за хвост. Задача понятна?

Дмитрий кивнул.

Первоначальный план созрел у них сразу и не отличался особой оригинальностью. Они не стали вникать в реалии официального арт-бизнеса, а вместо этого просто разместили на трех специализированных сайтах в разделе предложений предельно краткое объявление, не имевшее и толики тех феерических потенций, которые имманентно присутствовали в выбранном имени: "Картина Мани". И адрес ящика.

– Краткость – убедительна! – воздев палец, пояснил Виктор, автор упомянутого выше текста.

Ошибка этой сентенции обнаружилась очень быстро. Уже на следующий день пришло четыре письма, в которых авторы с удручающим однообразием упражнялись в остроумии: а какой именно Мани? И лишь в одном вежливо уточнялось: Мане или Моне?

– Да, – сказал Виктор, не сильно воодушевленный таким результатом. – Хорошее начало – полдела. У нас с тобой оно пока так себе…

Было решено внести серьезные уточнения – для тех, кто зациклился на импрессионистах: "Икона руки Манеса, Параклета. Конец III века. Из частной коллекции. В хорошем состоянии". Последние две фразы добавили для вящей правдоподобности: им казалось, что так объявление звучит более профессионально.

Среди хлынувшего на их ящик потока писем (около трех десятков за пару дней), их заинтересовало одно, с единственной фразой: "Можем встретиться?"

– Вот он! – пришел в восторг Виктор. – Исключительно наш клиент! Нужно его окучить.

Они долго корпели над составлением ответа, но в конечном итоге, после долгих споров о риторике и силе убеждения, опять ограничились малым:

"Где?"

В ответ пришло приглашение: "Завтра, в 14:30, кафе "Фрейд", второй зал".

– Копать-не-перекопать! – вскипел от радостного возбуждения Виктор. – Ты понял? Мы его уже почти взяли за вымя! Учись, тефтель!

Они решили, что в открытую будет действовать Дмитрий – просто как посредник, и ничего более: минимум информации, ограниченные полномочия. Собственно, кандидатуру назначил Виктор, который в себе несколько сомневался, а Дмитрию доверял как другу. Дмитрий спорить не стал, хотя и видел в этой ситуации морально-нравственные трудности.

В день "Икс" Виктор пришел в кафе задолго до назначенного срока и попытался занять удобную позицию, но его остановили:

– Извините, второй зал, к сожалению, зарезервирован.

– Весь? – возмутился Виктор.

– К сожалению, весь.

Дмитрий появился с точностью до минуты, бросил вскользь взгляд на неспешно поглощающего бизнес-ланч друга и направился во второй зал. Ему тоже перекрыли дорогу, но на фразу:

– У меня здесь назначена встреча, – уточнили:

– По какому поводу?

– Насчет картины, – понизив голос, сообщил Дмитрий, и его проводили к столику.

Через три минуты к нему присоединился невысокий весьма молодой человек в черном плохо сидящем пиджаке длинного покроя, делающим его похожим на юного хасида.

– Добрый день, – тихо сказал он, заметно волнуясь.

Дмитрий оторвал взгляд от меню, медленно перевел его на клиента и сдержанно кивнул в ответ.

– Вы ведь… вы по объявлению? Да? – голос у молодого человека был странный: одновременно писклявый и несколько сиплый, как у простывшего евнуха. Подобная аналогия сразу приходила на ум, поэтому Дмитрий чуть было не сорвал встречу внезапным приступом смеха.

– Это не я по объявлению, – жестко проговорил Дмитрий, стараясь выглядеть серьезным, – это вы по объявлению.

Молодой человек радостно захлопал глазами.

– Да-да, конечно! А вы посредник – или?..

Дмитрий изобразил на лице, что он посредник.

– Я тоже, – зачем-то торопливо и неубедительно соврал молодой человек и покраснел. – Вот, – путаясь в собственной одежде, он достал из внутреннего кармана записную книжку, – у меня тут вопросы, которые я должен задать. Вы позволите?

Дмитрий едва заметно повел бровью. Молодой человек тут же принялся суетливо перелистывать страницы, наконец, нашел нужную и, замирая, прочитал:

– Вот, первый вопрос. Вы видели картину? Я имею в виду, лично вы…

Дмитрий еле сдержал очередной смешок и со всей возможной суровостью отрицательно покачал головой.

– Хорошо! – обрадовался молодой человек и что-то пометил в книжке. – А то если видели… – он вдруг осекся и поспешил прочитать следующий вопрос: – Тут следующий вопрос. Вам известно имя картины?

Молодой человек так странно произнес слово "имя", что Дмитрий слегка насторожился. Тогда у него впервые возникло чувство, что они придумали игру, которая уже существует. Дмитрий замешкался.

– Так да или нет? – нетерпеливо спросил молодой человек. У него по бледным щекам снова пошли красные пятна.

Дмитрий еще немого помедлил, потом тихо поговорил:

– Мне известен только код: «Номер шесть-девять-ноль».

Молодого человека это вполне устроило, и он опять уставился в свои записи:

– Очень-очень хорошо, – сказал он. – Еще один вопрос… наверно, последний. Вы извините, просто я обязан… Как мой наниматель может поговорить с тем, кто… кто непосредственно продает картину?

Дмитрий неторопливо достал правой рукой из кармана дорогую чернильную ручку с золотым пером, а левую протянул вперед. Молодой человек с готовностью перелистнул несколько страниц в своей записной книжке и бережно вложил ее Дмитрию в ладонь.

Дмитрий размашисто написал на чистой странице номер телефона и вернул книжку обратно.

– Завтра, – сказал он металлическим голосом. – С трех до четырех.

Молодой человек с уважением кивнул. Было очевидно, что Дмитрий произвел правильное впечатление.

Дмитрий встал, застегнул пальто и вышел.

Часа полтора он катался на метро, перескакивая из вагона в вагон, с ветки на ветку, и вообще совершая алогичные маневры, имеющие целью отсечь вполне возможные хвосты. Наконец, устав до предела, Дмитрий ввалился в квартиру к изнывающему в неведении Виктору.

– Ну, чего? – кинулся к нему Виктор. – Рассказывай!

Дмитрий спешить не стал, а потребовал крепкого кофе и, чувствуя себя в моральном праве, заветного армянского коньяку, бережно хранимого Виктором для особо драматических случаев. Виктор выполнил все безропотно, и Дмитрий, смягчившись, изложил свои впечатления.

– Так, – протянул Виктор, распластавшись на диване и уставившись в потолок. – Это интереснее, чем я думал! То есть, тебе показалось, что мы что-то… скажем так, угадали?

– Именно, – кивнул Дмитрий.

Толстяк в задумчивости собрал бороду в кулак и нахмурил брови.

– Значит, был мальчик, – проговорил он. – Это многое объясняет. Но скажите-ка мне, друг мой, правильно ли я понимаю: до встречи с ним вы еще понятия не имели, что картина существует?

– Никакого! – Дмитрий мелко мотнул головой.

– Хм, – толстяк откинулся на спинку, и стул под ним жалобно скрипнул. – Хорошо. А после этого разговора стали подозревать, так?

Дмитрий кивнул и закашлялся. Толстяк недовольно отвернулся, и мулатка, как по команде, расстегнула ремень у Дмитрия на горле и протерла лицо и шею влажным полотенцем.

– Спасибо, – хрипло выдохнул Дмитрий, на что мулатка неожиданно звонко рассмеялась.

– Тихо! – шикнул на нее толстяк. – Что было дальше?

Звонок раздался ровно в три. В трубке с полминуты предсказуемо молчали, потом тихий молодой голос прошептал:

– Я бы хотел поговорить насчет…

– Я слушаю, – суровым голосом сказал Виктор, беззвучно изобразив одними губами: "Он".

На том конце провода замялись.

– Слушаю! – повторил Виктор с недовольными обертонами в голосе.

– Да-да! – забормотали в трубке. – Я… Знаете, мне очень интересно ваше предложение, но… Но я бы хотел… Если возможно… Я бы хотел встретиться. Лично.

– Зачем?

– Как зачем? – оторопел позвонивший. – Чтобы договориться…

– Личная встреча только для совершения сделки, – отрезал Виктор.

– Хорошо, – тут же согласился позвонивший. – Мне просто нужно убедиться, что у вас именно та картина, которая мне нужна. Вы понимаете?

– Всецело.

– Это ведь икона? Да?

– Именно.

– Но… Она ведь настоящая? Правильно?

– Абсолютно.

Опять довольно долгое молчание.

– А какая именно? – еле слышно спросил позвонивший.

– У вас есть какие-то особые предпочтения? – насмешливо спросил Виктор, давно готовый к такому вопросу. Они полчаса репетировали нужную интонацию, и Виктор не подкачал.

– Нет-нет, – поспешил заверить позвонивший, прочувствовав всю нелепость своих неуместных сомнений. – Но меня интересует… ммм… подлинность. Как вы понимаете.

– Мы понимаем, – сказал Виктор. – Променад будет предоставлен в момент подписания сделки, – выдал Виктор еще одну заученную фразу.

– Простите, что? – переспросил позвонивший. – Провенанс?

– Именно, – Виктор густо покраснел, а Дмитрий только выразительно воздел брови.

– Это не так важно! Я бы хотел взглянуть на саму картину! – молодой человек проигнорировал оплошность Виктора и опять завел свою песню. – Вы ведь можете устроить?

– Только во время сделки.

– Но я не могу согласиться на таких условиях!

– Тогда всего хорошего, – холодно сказал Виктор и разорвал соединение. – Кажется, есть контакт! – возбужденно потер он руки.

– После «променада» – не думаю, – злорадно констатировал Дмитрий.

Но телефон тут же зазвонил опять.

– Пожалуйста! – взмолился молодой человек, – не бросайте трубку! Я все понимаю! Вы, конечно, правы, я немного тороплю события! Но возможно, у вас, действительно, моя картина… то есть, та, которую я ищу… Я готов заплатить!.. Пожалуйста, назовите вашу цену… и я заплачу!.. Пожалуйста, какая ваша цена?

– Миллион, – сухо проронил Виктор.

– Миллион чего? – сдавленно переспросил молодой человек.

– Денег.

После долгой паузы, позвонивший пробормотал:

– Но я должен на нее посмотреть. А если она молчит?

И вдруг, словно опомнившись, громко заверещал:

– Хорошо, я согласен! Я, наверное, согласен! Только я обязательно должен на нее взглянуть. Это условие! Я должен на нее взглянуть, договорились?

– Вначале деньги.

– Ну, пожалуйста!

– Нет, извините, – жестко оборвал разговор Виктор. – Не наш клиент, – разочаровано сказал он, отключая мобильный. – Юный художник, блин. Тоже мне…

– Зря, – пожал плечами Дмитрий. – Он что-то явно знал. Надо было его подпустить.

– Ну, это не трудно, он сейчас еще три часа на трубке висеть будет. Только иметь с ним дело не в моих интересах.

– Почему? – наивно изумился Дмитрий, но Виктор не поддался на провокацию:

– Пошел в баню, – оскалился он. – Я время терять не намерен, ясно? Этот молокосос деньги выкладывать не собирается. Студент! Так что вычеркиваем его из списков.

– Как хочешь, – пожал плечами Дмитрий, – просто интересно, что это он так нервничал? Поверил? Или это мы не знаем чего-то, что знает он?

– Ты что, – уставился на Дмитрия Виктор, – не понял? Он не на нашу сказку повелся, а на какую-то совсем другую. Или, в крайнем случае, он просто псих!

– Возможно, – с легким сомнением, но все-таки согласился Дмитрий. – Будем делать выводы?

И они принялись делать выводы. В результате, их собственная легенда обогатилась новыми подробностями.

– И тогда у вас, полагаю, как раз и появилась идея о разговорах с Богом? – спросил толстяк, разливая янтарное вино по бокалам. – Я правильно понял?

Дмитрий виновато улыбнулся опухшими губами:

– Думаю, да, – сказал он, принимая бокал с вином. Вино было холодным, но внутри от него разливалось воскрешающее тепло, и Дмитрий впервые за целые сутки пришел немного в себя. – Возможно, мы уже натыкались на эту мысль, – сказал он. – Что-то такое крутилось в воздухе. А этот мальчишка…

– Да, мальчишка, – кивнул толстяк. – Мальчик, милый мальчик. Нужно было сразу рассказать о нем – уверен, мы бы обошлись без всех этих грубых форм общения. Но, тем не менее, меня продолжают интересовать некоторые подробности. Звонил ли мальчик еще раз? И кто, кроме него, искал у вас картину?

Нетерпеливый молодой человек больше не звонил, но прислал им на ящик следующее послание:

"Все они будут равнодушны к вам, будут молчать и не слышать вас, пока я не спрошу Его, потому что теперь мой черед. Я пришел к вам, но зря. Теперь ищите меня сами".

Дмитрий долго с укором смотрел на Виктора, уверенный, что они упустили шанс.

– Да какой шанс? – пытался оправдаться Виктор, махая руками и корча рожи. – Сумасшедший сопляк, тоже втянулся в какую-то игру, вроде нашей. И вообще, я не понял: мы продаем картину или охотимся на ведьм?

Дмитрий улыбнулся:

– Лично мне второе кажется более увлекательным.

– А, ну все понятно, – обиделся Виктор. – Пытаешься отвлечь меня от великой цели? Так вот, не пройдет! Понял? Но пасаран, амигос хренов!

Но все же новый текст объявления на этот раз был составлен именно Дмитрием, который и ввернул ту самую фразу: «Икона руки Манеса, III век. Трофейный артефакт. Живой голос Бога». Дмитрию объяснил, что так объявление приобретает легкие мистические оттенки, расширяя круг интересующихся за счет любителей всяческой эзотерики.

Они только успели загрузить новый текст, как тут же пришло письмо с тем же лаконичным вопросом: "Можем встретиться?"

На этот раз они не стали вступать в переписку, а вместо ответа сразу выслали номер телефона.

У позвонившего был густой мужской голос с явным восточным акцентом.

– Скажи, друг, это ведь ты продаешь картину? – сказал он, без предисловий приступая к делу. – Согласен купить, но есть всего один вопрос: что за голос такой, а?

– Это мне неизвестно, – ответил Дмитрий, который решил на этот раз вести переговоры сам. – Хозяин картины дал мне четкие инструкции по поводу объявления, без объяснения нюансов.

– А кто твой хозяин?

– Это конфиденциальная информация.

– Ну, понятно, – не стал спорить позвонивший. – Только дело деликатное, ты же понимаешь. Я бы хотел на нее взглянуть. Можешь устроить?

– К сожалению, это невозможно.

– Почему? – без особого напора спросил мужчина.

– Хозяин картины заранее просит прощение, – ответил Дмитрий, – но он не может показать картину. Он может ее только передать, из рук в руки – такова воля его наследодателя.

– Я хочу слышать хозяина! – потребовал мужчина.

– Сожалею, это также невозможно.

– Ахим дэв! – взревел позвонивший так, что Дмитрий отдернул трубку от уха, но собеседник, впрочем, тут же успокоился. – Хорошо, а вот скажи мне, брат, не говорил ли тебе хозяин, какая именно у него картина?

Дмитрий произнес уже обкатанный ответ с не меньшим артистизмом, чем накануне Виктор:

– У вас есть какие-то особые предпочтения?

– Конечно, есть! – весело прогремел собеседник и, резко перейдя на шепот, доверительно сообщил: – Знаешь, дорогой, мне очень нравятся настоящие. Так как-то сложилось.

– Да? – несколько растерянно отреагировал Дмитрий.

– Можешь не сомневаться, – мужчина благодушно рассмеялся.

– У вас прекрасный вкус, – нашелся, наконец, Дмитрий. – Тем не менее, лично я ничего не могу гарантировать. Но готов заверить, что результаты экспертизы вас вполне удовлетворят.

– Удовлетворит меня только горячая женщина, брат, – заржал позвонивший, – и то, если хорошо поработает! Понимаешь? Ну, ладно, ты скажи мне лучше по дружбе, – он опять понизил голос, но на этот раз придал ему драматические оттенки: – картина что, и правда разговорилась? Или все же молчит, а?

На секунду Дмитрий замешкался, но вдруг его словно осенило:

– Хозяин молчит, – веско сказал он, сделав ударение на слове "хозяин".

– А, – протянул мужчина с пониманием. – Поэтому и продает?

– Возможно, – сухо подтвердил Дмитрий.

– Хорошо, – сказал позвонивший, – мне все нравится! Как раз то, что я ждал! Какая цена?

– Два с половиной, – сказал Дмитрий.

– С комиссией, да?

– С комиссией, – не стал завышать Дмитрий.

– Договорились!

Виктор ликовал. Он с восторженным видом носился по комнате и изображал брачный танец бабуина.

– Короче так, – фонтанируя счастьем и делая похабные жесты, трезвонил он. – Если этот абрек приходит и приносит емкость с хрустящей зеленью, мы гудим по-крупному! Улавливаешь?

– Улавливаю, – мрачновато сказал Дмитрий. – А дальше что?

– А дальше – в ресторацию! И – труби, барабан!

– Ты не понял: как мы с ним разойдемся?

– А, ну это ерунда, – отмахнулся Виктор. – Скажем, хозяин передумал. Имеет право?

– Имеет, – согласился Дмитрий.

Абрек в назначенное время не появился. Они прождали три часа, но никто так и не подошел.

Виктор приуныл:

– Либо мы сболтнули что-то лишнее, либо он что-то почувствовал…

– Все гораздо проще, – сказал толстяк, вытирая лысину платком. – Он и не собирался с вами встречаться. Ему просто было важно убедиться, что есть совершенно посторонние люди, которые что-то знают о картинах и пытаются одну из них продать. Или делают вид, что пытаются. Когда он звонил?

– Вчера.

Толстяк подлил Дмитрию еще вина.

– Хм. Вчера… Вам, можно сказать, крупно повезло, что мы нашли вас первыми. Другие бы церемонились намного меньше. Потому что игра, в которую вы, друг мой, ввязались по собственной глупости, – очень не детская. Очень и очень не детская, – подчеркнуто повторил толстяк.

Дмитрий, отхлебнул еще глоток вина и, неожиданно для себя самого, спросил:

– Извините, а они что, действительно существуют?

– Кто? Картины? – толстяк снисходительно посмотрел на Дмитрия сквозь стекло бокала и погладил свой огромный живот. – Они не просто существуют, – сладострастно проговорил он, чуть подавшись в сторону Дмитрия. – Они… Кхе!.. – толстяк вдруг выпучил глаза, хрюкнул и завалился на стол.

2.

Мулатка на пару секунд застыла с откинутой после удара рукой, потом быстро вытащила из джинсов кожаный ремень и туго, с заметным усилием, затянула его на горле толстяка под безжизненно обвисшей головой.

– Отговорилось ему, – улыбнувшись, обронила она в сторону Дмитрия.

Дмитрий побледнел и вжался спиной в кресло.

– Зачем боишься? – склонилась над ним мулатка, уперев ладони себе в колени. – Бояться не нужно. Все, война закончилась, теперь – праздник плоти, – мулатка погладила Дмитрия по лицу. – Я тебя сейчас приведу в чувство – сможешь совершать фрикции, – пообещала она.

Дмитрий только прерывисто вздохнул.

– Тебе что, больно? – мулатка осмотрела его с искренней озабоченностью. – Где? Здесь, да? – она легко коснулась его истерзанной шеи. Дмитрий вздрогнул от саднящей боли. – Согласна, немного перестаралась. Но я сейчас поправлю, – мулатка стремительно села к Дмитрию на колени и прижалась влажными теплыми губами к коже. Ее язык осторожно прошелся вверх-вниз, сопровождаемый обволакивающим дыханием. – Лучше? – мулатка запустила пальцы ему в волосы и стала медленно массировать голову. – Так хорошо?

Дмитрий в ответ только закрыл глаза.

– Не спи! – крикнула мулатка ему прямо в ухо. – Сейчас не время! – она принялась расстегивать на нем рубашку.

– Что вы делаете? – попытался остановить ее Дмитрий.

– Тихо, тихо, – оборвала его мулатка. – Лиза знает, что делает… Да, кстати! Меня зовут Лиза.

– Очень приятно, – процедил Дмитрий сквозь зубы.

– Правда, приятно? – обрадовалась Лиза. – И так приятно?

– Подождите, – Дмитрий предпринял еще одну попытку вырваться из объятий. – Я не понимаю…

– А что тут понимать? – Лиза слегка отстранилась. – Я четыре часа над тобой измывалась – знаешь, что может случиться? Я сейчас просто лопну от возбуждения! – она продолжила с энтузиазмом расстегивать пуговицы

– Подождите! – как заклинание повторил Дмитрий. – Я не могу!

– Это мы сейчас проверим, – по-кошачьи ухмыльнулась Лиза.

– А как же… – Дмитрий качнул головой в сторону безжизненного тела.

– Что такое? – Лиза недоуменно пожала плечами. – Ты смущаешься трупом? Глупенький! Его ведь уже нет! Совсем нет!

Дмитрий поежился.

– Да, – погрустнела мулатка. – Бывает. Возле трупа нет любви, – она задумчиво покрутила последнюю пуговицу у Дмитрия на рубашке, потом решительно соскочила на пол. – Хорошо, тогда сменим позу. А заодно и помещение. Идем!

– Послушайте…

– Давай уже на «ты», хорошо?

– Хорошо, – Дмитрий безвольно ссутулился, уставившись в пол, – но я никуда с тобой не пойду.

– Пойдешь, – твердо сказала Лиза. – Лучше не спорь.

– Не пойду, – обреченно пробормотал Дмитрий.

Лиза, не размахиваясь, ударила его сверху жесткой, как металлический прут, ладонью. Дмитрий согнулся, словно подрубленное дерево.

– Повторить? – предложила Лиза.

– Не надо, – хрипло выдохнул Дмитрий.

– Вот и хорошо, – рассмеялась Лиза, стаскивая его со стула. – Хватит валяться! Меня сейчас разорвет от нетерпения!

Дмитрий поднялся, шатаясь сделал несколько шагов и обессилено привалился к стене.

– Послушай, Лиза, – пробормотал он, – а можно мне лучше домой? Я ведь уже все рассказал.

– Домой нельзя, – с сочувствием покачала головой Лиза. – Дом у тебя теперь здесь.

– Почему?

– Потому что ты теперь мой, ясно? – Лиза хищно улыбнулась. – Это, – она качнула головой в сторону толстяка, – мой покойный супруг Мартин. Ты будешь вместо него.

Дмитрий тяжело вздохнул.

– Я женат.

– Не вижу препятствий, – отмахнулась Лиза. – Я тоже была замужем. И вообще, заканчивай болтать! Пойдем!

– Нет, – Дмитрий устало опустился на пол. – Я все-таки никуда не пойду. Только домой. Можешь бить сколько хочешь.

– Ладно, – кивнула Лиза. – Решим проблему по-другому.

Она сделала неуловимое движение рукой – и Дмитрию в голову уставился пистолетный ствол.

– Давай посмотрим на ситуацию объективно, – Лиза резко передернула затвор. – Я из-за тебя только что овдовела. При этом ты не хочешь стать моим мужем. Ты даже отказываешься удовлетворить меня как женщину. Подведем итог: у меня от тебя одни неприятности и никаких удовольствий. Так? Так! К тому же, – подвела итог Лиза, – ты слишком много знаешь. Так что, выход один: на тот свет. Будем считать, ты свой выбор сделал, – и она спустила курок.

Дмитрий не успел даже вскрикнуть, хотя время, как ему показалось, практически остановилось, и он ясно увидел момент, когда пуля вывалилась из ствола и поплыла в его сторону.

Он почувствовал, как она входит в голову, прожигает кожу и дробит лобные кости.

Как лопаются сосуды и кровь с мозгом выплескиваются наружу.

Как все проваливается в черную, заполненную густой смолой бездну.

Потом он услышал щелчок.

– Забыла вставить обойму, – констатировала Лиза. – Признаю: умышленно. В следующий раз буду намного ответственнее. Аллегория понятна?

Дмитрий попытался что-то промычать в ответ, но воздуха в легких не было.

Лиза, не дождавшись, пояснила сама:

– В действительности, я тебя пристрелила. Поэтому ты умер. Для всех, кроме меня. Теперь ясно? Ты – мой! А остальным достался твой труп. Понятно?

Дмитрий стер ладонью пот с шеи, посмотрел на мокрую руку и хрипло выдохнул:

– Допустим.

– Никаких «допустим», – жестко оборвала его Лиза. – Считай, что на самом деле, выстрел был, и теперь у тебя в голове сквозной тоннель, в котором танцует одетая в белое смерть. Но смерть не всегда забирает жизнь, иногда – только прошлое. У тебя больше нет прошлого, а твое настоящее – это я. Уяснил?

– В общих чертах, – с трудом выдавил из себя Дмитрий. Его опять трясло.

– Этого достаточно, – улыбнулась Лиза. – Да ты не расстраивайся сильно, я тебе понравлюсь, – пообещала она. – Особенно в постели. Все, идем! Нужно срочно получить благословение Криса, и можно будет подумать о детях.

– О каких детях? – напрягся Дмитрий.

– У нас с тобой будут дети, – совершенно серьезно сказала Лиза. – Я так хочу. И не советую со мной спорить, – она опять направила ствол ему в лицо.

Дмитрий тряхнул головой, словно отгоняя муху.

– А кто такой Крис? – севшим голосом спросил он.

– Увидишь.

Дом был огромным и беспросветно темным, но Лиза, ориентируясь не хуже летучей мыши, пронеслась по коридорам и лестницам, таща за собой Дмитрия как безвольную куклу, пока, наконец, не остановилась перед массивной дверью, смутно виднеющейся в темноте.

– Это здесь, – шепотом сообщила Лиза.

Она решительно постучалась, и с той стороны послышался похожий на кваканье голос:

– Входите, зверье человеческое!

Лиза толкнула дверь, и они вошли.

Комната была большой и довольно странной: круглой, с высокими потолками и без единого окна. В центре массивной глыбой лежал огромный черный камень, на котором горела внушительных размеров свеча, разбрасывая вокруг густые, с рваными краями тени. Больше в комнате ничего не было.

– Хм, – раздалось откуда-то слева, почти от самого пола. – Это что еще за явление, а?

Лиза присела корточки и нежно пропела:

– Крис, это я, Лиза!

– Я вижу, что ты. Но этот, с тобой, – он похож на овцу.

– Нет! – рассмеялась Лиза. – Совсем не похож! Это мой новый друг. Его зовут Дмитрий, он тебе понравится!

– Да? Тебе, я вижу, он уже понравился. Причем, пару раз, не меньше, – недовольно отозвался голос. – От тебя даже пахнет по-новому.

– Ты тоже заметил? – игриво промурлыкала Лиза. – Но веришь, у нас с ним еще ничего не было.

– Не верю! У тебя ведь там все время чешется, разве нет? Ты ведь законченная шлюха, Лизабет, хоть я тебя и люблю.

– Я тоже тебя люблю, Крис, – с чувством прошептала Лиза в ответ. – Хочешь, я тебя поглажу?

– Ни в коем случае! – торопливо и очень противно проблеял голос. – Прости, но меня сегодня уже изрядно достали всеми этими нежностями! Кстати, а где наш самый нежный и самый толстый друг Мартин?

– Мартин? – пожала плечами Лиза. – Ты знаешь, его больше нет. Он вышел.

– Вышел?

– Да, – подтвердила Лиза. – Из игры.

В противоположной от дверей стороне что-то зашевелилось, и из плотного полумрака к камню вдруг выползло нечто человекоподобное, укутанное в черную ткань.

– Крис! – с тихим радостным вздохом прошептала Лиза и потянулась к нему навстречу.

Возникшее существо совершило несколько странных движений и вдруг распрямилось, как складной зонтик. Лиза тоже подскочила и отступила на шаг назад.

– Крис! – выдохнула она с искренней озабоченностью, – тебе нельзя так часто вставать!

– Правда? – желчно осведомился Крис. – А я не часто.

Крис оказался невероятно тощим высоким уродом с большой лысой головой, на которой горели огромные, почти круглые, глаза. У Дмитрия по спине пробежала холодная волна, когда эти глаза уставились на него.

– Значит, ты все-таки отправила Мартина на ту сторону Стикса, – расплылся в отвратительной улыбке Крис, перекинув взгляд на Лизу. – Так?

Лиза сделала неопределенный жест:

– Понимаешь, он немного устал. Потерял контроль, начал говорить опасные вещи… В присутствии посторонних, – Лиза кивнула в сторону Дмитрия. – Я должна была сделать выбор.

– И ты выбрала этого зеленого слизня? – двинулся вперед Крис, и Дмитрий непроизвольно отшатнулся. – Девочка моя, ты допустила ошибку. Игра – она далеко не для всех, ты ведь понимаешь это, да? Кто тебе сказал, что этот… – Крис пошевелил пальцем в сторону Дмитрия, – что он может? А?

Лиза опустила глаза и пробормотала:

– Так ведь это он дал то объявление.

Крис всплеснул длинными руками и снова скривился в улыбке, издав противный, похожий на кашель, смешок:

– Нет, правда?! – он по-птичьи дернул головой. – Это он и есть? Тогда другое дело! Совсем другое дело, – Крис повернулся к Дмитрию и черты его несколько смягчились. – Так-так-так, посмотрим. Да, какой милый мальчик! Очень, очень сладкий. Только немного помятый… Скажи-ка, – обнажив бледные десны, улыбнулся Крис Дмитрию, – ты ведь не знал, что картины иногда говорят? Да? Или знал? Ты скажи, только честно! А не то я съем твою печень. Да-да, – мерзко закивал он головой, надвигаясь на Дмитрия, – обязательно съем.

– Он не знал даже, что они существуют, – ответила за опешившего Дмитрия Лиза. – Он вообще ничего не знал! Я ведь и говорю!

– Так-так-так, – прошамкал Крис елейным шепотом. – Совсем хорошо! Это меняет мое отношение! Может, он, действительно, тот, кто нам нужен, а, Лиза? Вдруг ему под силу расшевелить игру? – Крис передернул плечами, словно взмахнул крыльями. – Ну, хорошо, детки мои, я уже почти готов забыть вашу шалость в отношении моего самого лучшего и самого толстого друга Мартина. В конце концов, если честно, от него давно уже веяло ветром с той стороны. А этот… – Крис принюхался, – в нем что-то есть. Ты ведь тоже чувствуешь, да, Лиза?

– Конечно, чувствую! – радостно подтвердила Лиза. – Иначе бы я ни за что не рассталась с мужем.

– Славно, славно, – со стуком потер ладони Крис. – Давай, отведи его завтра к Людвигу, пусть они пошепчутся. Может, Людвиг твой выбор тоже одобрит, а?

– Конечно, одобрит, Крис!

– Кхе-кхе, какой симпатичный, – Крис еще раз взглянул на Дмитрия с маслянистой улыбкой. – Эти кровоподтеки ему очень к лицу. Твоими трудами?

– Ну да, – весело рассмеялась Лиза. – Первое свидание, ты же понимаешь…

– Понимаю, понимаю, – затряс головой Крис. – Дай-ка мне сюда! – две узкие длинные ладони метнулись в сторону Дмитрия, и тот, не контролируя себя, вложил в них свои. – Да-да-да! – запричитал Крис, скривившись в улыбке и закатив глаза. – В нем есть что-то смутное, но сильное. Нет, ну какой хороший мальчик!

Дмитрий дернулся от запоздалого отвращения: ладони у Криса были узловатые и влажные, как потрошенная курица, а вместо нескольких пальцев торчали уродливые обрубки.

– Что, противно? – осклабился Крис. – Ничего-ничего, привыкнешь!

– Привыкнет! – радостно подтвердила Лиза.

– Ладно, все, – неожиданно помрачнел Крис. Губы у него задергались, он отбросил руки Дмитрия в стороны и медленно осел на пол. – Я устал. Идите, совокупляйтесь, только тихо! Спят все.

– Мы будем тише вянущих лилий, обещаю! – Лиза склонилась, помогая ему распластаться на ковре. – А завтра я тебе все расскажу.

– Расскажешь, – сдавленно отозвался Крис. – Ты это любишь.

– Очень! – не стала отрицать Лиза. – Мы ушли. Тебе прислать кого-нибудь?

– Нет! – взвизгнул Крис. – Не хочу! Бррр! Мерзость!

– Нас уже нет! – пискнула Лиза и, сорвавшись с места, поволокла Дмитрия прочь из комнаты. Дверь за ними с грохотом захлопнулась, а вдогонку тут же послышалось странное чавканье и хруст.

– Проголодался, – пробормотала Лиза озабоченно. – У него уже трех пальцев нет. Лучше бы камень грыз…

Они почти бегом пронеслись по коридору, слетели вниз по лестнице, и только там Лиза остановилась, придавила Дмитрия к стене и прижалась к нему всем телом.

– Все! – зашептала она возбужденно в ухо. – Теперь ты в игре! Я знала, что Крис тебя примет! Он замечательный, правда?

Дмитрий ничего не смог ответить, потому что Лиза, уже забыв про свой вопрос, повисла у него на шее.

У нее были мягкие теплые губы, она целовала медленно, с тихими влажными звуками, от которых по телу разбегались оглушительно горячие волны. Дмитрия неожиданно накрыло с головой, и он вдруг почувствовал, что прямо сейчас кончит.

– Подожди, – прошептал он. – Я…

– Знаю, – хитрым шепотом ответила Лиза. – Так у всех.

– Что у всех? – задыхаясь, простонал Дмитрий.

– Ну, это, – протянула Лиза, – взлет к самому синему небу от престола преподобного Криса. Особенно, в первый раз.

– Почему?

– Потому что у Криса бездонное сердце, – благоговейно пропела Лиза. – Он единственный, кто по-настоящему умеет любить. Безжалостно, как ангел.

Дмитрий только сдавлено хмыкнул.

– Я тебе говорю! – прыснула Лиза. – Да ты сам потом увидишь.

– Увижу? – напрягся Дмитрий.

– Обязательно, – с нескрываемым восторгом пообещала Лиза. – Когда-нибудь он призовет тебя разделить с ним ночь, и это будет самый счастливый день в твоей жизни.

– Не думаю, – Дмитрия передернуло.

– Глупенький, – погладила его по лицу Лиза. – Он тебе только кажется мерзким уродом с холодными руками и слизью под глазами, а на самом деле он очень-очень красивый. Он похож на Аволокитешвару – округлые плечи, тонкая талия, мягкая грудь. Да не напрягайся ты так, а то, действительно, сейчас еще сделаешь здесь неприличность! Или того хуже – грохнешься в обморок.

Лиза схватила его за руку и потащила дальше по темным коридорам.

– Давай-давай, – шептала она на ходу, – нам нужно много успеть, а завтра с утра еще к Людвигу. Он тебе все-все объяснит, и ты наконец перестанешь трепыхаться, как рыба в бутылке… Вот увидишь!

3.

Людвиг встретил их лично, на пороге собственной приемной.

– Очень рад, – жестко пожал он Дмитрию руку и тут же вложил в нее визитку с платиновым тиснением. – Лиза, ты сегодня выглядишь необыкновенно, этому есть особые причины?

– Я ушла от Мартина, – призналась Лиза, сверкая улыбкой. – Точнее, я овдовела…

– Да, я слышал, – Людвиг скорбно прикрыл веки. – Мои соболезнования. Кофе, коньяк?

– Кофе.

Они перешли в кабинет и расселись по креслам. Секретарша принесла кофе и мгновенно исчезла.

– Итак, – сказал Людвиг. – Это, значит, и есть тот самый Дмитрий?

– Тот самый, – гордо кивнула Лиза. – Нравится?

– Возможно, – Людвиг внимательно посмотрел на Дмитрия. – Рад познакомиться с вами, Дмитрий. Я читал все ваши объявления и, должен признать, был впечатлен точностью и краткостью текста, что очень необычно для человека со стороны. Собственно, именно поэтому вы здесь, – Людвиг сухо улыбнулся. – Видите ли, Дмитрий, появление в игре людей извне – явление относительно редкое, поэтому у меня к вам есть несколько вопросов. Для начала я бы хотел уточнить вот что: вы действительно никогда не слышали о картинах? Это не столько праздное любопытство, сколько точка отсчета, понимаете? Для дальнейших дефиниций.

Дмитрий неторопливо всыпал сахар в кофе, аккуратно размешал, сделал осторожный глоток и только после этого ответил:

– Действительно, не слышал. Но у меня к вам встречный вопрос: мы можем поговорить наедине?

Лиза дернулась, словно собираясь кинуться на Дмитрия, но сдержалась и только приоткрыла губы, обнажив кромку белоснежных зубов.

– Лиза, – сказал Людвиг ровным голосом, – оставь нас.

Лиза издала звук, похожий на шипение, но все же встала и быстро вышла из кабинета.

– Чем она вам мешала? – с полуулыбкой осведомился Людвиг.

Дмитрий не стал отвечать. Он сделал еще глоток, потом отставил чашку и придвинулся ближе к столу Людвига.

– Послушайте, – сказал он, – мне кажется, здесь какое-то недоразумение…

– Совершенно верно, – перебил его Людвиг, – я бы даже сказал, недопонимание. И оно, Дмитрий, к сожалению, именно с вашей стороны. Вы просто еще не осознали, что произошло – и это нормально. Наша задача на ближайший час – сделать так, чтобы осознание накрыло вас как можно скорее и как можно безболезненнее. Вы согласны?

– Не совсем, – Дмитрий решительно встал. – Скажите, я могу просто взять сейчас и уйти?

– Конечно! – рассмеялся Людвиг. – Но в вашем вопросе уже сквозит понимание, что это будет не самым лучшим решением в вашей жизни. Зато оно легко может стать последним. Это ни в коем случае не угроза, а простая констатация факта.

– Констатация? – Дмитрий дернул щекой. – Ствол в лицо – это констатация?

– Именно, – кивнул Людвиг. – Для начала вы должны понять: отныне ваша жизнь находится исключительно под нашим контролем. Кстати, это скорее означает, что мы ее охраняем, а вовсе не держим вас за горло. Вам же объяснил покойный ныне герр Мартин, что вы с неизбежностью заинтересовали не только нас. Просто мы оказались быстрее. Присядьте, Дмитрий, и давайте договорим.

Дмитрий послушно сел.

– Можно мне коньяк? – сдавленно попросил он.

– Конечно, – кивнул Людвиг. Он достал из бара у себя за спиной бутылку и две узких рюмки, разлил и протянул одну из них Дмитрию.

Дмитрий залпом выпил.

– Видите ли, Дмитрий, – продолжил Людвиг, – волею случая вы оказались в довольно необычной ситуации. Честно говоря, такое вообще не должно происходить, но раз уж вы здесь, единственное, что вам остается, это принять правила игры. А они, прежде всего, требуют от вас забыть то, кем вы были. Я понимаю, что это сложно, но другого выхода просто нет. Если вы нас разочаруете, мы будем вынуждены вас устранить. Хотите еще? – Людвиг указал глазами на бутылку с коньяком.

Дмитрий обреченно кивнул.

– Взгляните на ситуацию вот с какой стороны, – сказал Людвиг, разливая коньяк по рюмкам. – Вам ведь известны случаи из истории, когда жизнь одного отдельно взятого человека менялась в одночасье? Полностью? Почему же вы отказываете себе в подобной возможности?

– Я не отказываю, – глухо проговорил Дмитрий. – Я просто не вижу причин.

– Причина одна: вы написали объявление, – в глазах у Людвига появилось странное выражение. – И зачем-то упомянули там голос Бога. Это было слишком не осторожно, Дмитрий. Слишком. Вы ведь верите в Бога?

Дмитрий на секунду задумался:

– Скорее да, чем нет.

Людвиг качнул головой:

– Это не ответ. Вера не может быть синонимом сомнения. Вы должны это знать, вы же интересуетесь всевозможными метафизическими построениями, ведь так?

– До некоторой степени, – ответил Дмитрий.

– Очень хорошо, – улыбнулся Людвиг, – в таком случае, вы должны были понимать, что есть вероятность пресуществления ваших фантазий. Собственно, это с вами и произошло, поэтому – вы в игре.

– Что еще за игра? – тяжело вздохнул Дмитрий.

Людвиг открыл ящик стола и, не глядя, достал из него запечатанную колоду карт.

– Игра, – сказал он с подчеркнутой важностью. – Но не совсем обычная. По-своему, все очень похоже на бридж: нужно просто взять достаточное количество взяток, – Людвиг с вкусным хрустом вскрыл колоду и профессиональным жестом перетасовал карты. – Все то же самое: интуиция, хитрость, умение владеть собой. Разница только в том, что кроме карт, – Людвиг раздал себе и Дмитрию по пять и закончил фразу: – есть еще и картины. Но не просто картины, – он перевернул свои карты. – Знакомо?

Дмитрий бросил быстрый взгляд и несколько разочаровано определил:

– Таро?

– Именно, – подтвердил Людвиг. – Банальное Таро. А что вы ожидали увидеть?

– Не знаю, – пожал плечами Дмитрий. – Ничего не ожидал.

– Вот и остановимся на том, что есть, – жестко проговорил Людвиг. – Кстати, известно, сколько карт в колоде?

– Двадцать одна, – неуверенно сказал Дмитрий. – Или двадцать две, не помню точно. Хотя у вас, кажется, их больше.

– Вы, Дмитрий, дилетант, – Людвиг пренебрежительно скривился. – Конечно, больше! Их семьдесят восемь. А знаете, почему так много?

– Не имею представления.

– Да потому, Дмитрий, что пятьдесят шесть из них – фальшивые, – Людвиг перевернул карты, лежащие перед Дмитрием, – вроде этих.

Все карты Дмитрия были самыми обычными: две семерки, туз, пятерка и валет.

– Вокруг нас вообще много всего фальшивого, – с какой-то грустью сказал Людвиг. – Вы знаете, как появились карты Таро?

– Кажется, их привезли из Египта.

– Ничего подобного! На самом деле, все началось в Передней Азии чуть меньше двух тысяч лет назад, во времена царствования Бахрама Первого. Именно тогда хорошо известный вам великий Утешитель и последний из Пророков Мани, сын Фатака, вернулся по приказу царя обратно в Персию.

Учитель Света пришел пешком со стороны Восточных гор, сопровождаемый бесчисленными учениками в белых одеждах. Их было много, несколько сотен, с лицами, закрытыми белой тканью, с босыми ногами и веревочными кольцами в руках. Они врезались в царские владения ослепительно белым клином, как стая возвращающихся после душного лета птиц. Солнце вставало у них из-за спины, тени ложились им прямо под босые ступни, и все, кто попадался навстречу, почтительно склоняли головы, потому что ветер молчал, когда они пели, и дождь плакал, когда Утешитель переставал говорить.

Они прошли через пустынные земли, через бесчисленные поселения кочевников, через мутные в это время года реки, и вошли в ворота царского города в полной тишине – даже толпа заворожено застыла, глядя в изумлении на этих странных людей. Их не остановили и не спросили, кто они: стража просто расступилась, словно к воротам подошло светлое воинство небесных ахуров.

Как только под ногами у пришедших оказалась сырая земля царского города, они, пав на колени, возложили на нее ладони, трижды склонились и, встав, щедро рассыпали вокруг белую, как снег, соль. Они разбили шатры у одного из ручьев на самой окраине города, зажгли священный огонь и вознесли молитвы божественному Свету.

Город принял их настороженно, а жрецы Храма – с нескрываемой ненавистью: когда-то Учитель Света уже был милостиво принят при дворе и произвел впечатление на царя Шапура, который лично просил Утешителя присоединиться к своей свите. На этот раз история могла повториться.

Но все случилось не так.

Не успело солнце трижды исполнить свой небесный танец, как поползли слухи, что, среди прочего, адепты Света принесли с собой двадцать два кувшина красной глины, размерами с бычью голову, в которых, вместо вина, хранятся какие-то пергаментные свитки с таинственными изображениями, видеть которые дозволено только Избранным.

Сначала эта новость почти никого не взволновала, но когда ветер поменял направление и песок в пустыне приобрел желтоватый блеск, стали поговаривать, что во время полной луны свитки эти, извлеченные на свет и вывешенные в определенном порядке, начинали говорить голосом единого Бога, одаривая слушающих невыразимым блаженством и благодатью.

Зависть завладела сердцами многих и многих в городе, потому что были еще те, кто помнил сладкое опьянение экстазом всепоглощающей веры, но жрецы Храма давно уже упустили из рук те нити, дергая за которые, можно было играть душами горожан.

Желание услышать голос единого Бога ослепило умы тем, кто устал от праздной скуки городской жизни. К Утешителю пришли с большими дарами, желая купить загадочные свитки, но Манес, услышав просьбу, лишь закрыл руками лицо и повернулся к просящим спиной.

И тогда на Учителя Света написали донос. Его схватили, подвергли допросам и пыткам в присутствии самого царя, магупата Картира и царицы Сакской, после чего заковали в цепи и бросили в темницу. Там Учитель и перешел в вечность, успев лишь отдать свои последние распоряжения через верных учеников при царском дворе. Поэтому к новой луне свитки исчезли, как утренний туман под лучами восходящего солнца, и как ни старались жрецы Храма найти их, все усилия были тщетны.

– С этого все и началось, – Людвиг очертил в воздухе круг. – Безостановочное движение, похожее на полет мотылька.

– Красиво, – сказал Дмитрий.

– Что красиво? – Людвиг откинулся в кресле и внимательно посмотрел на Дмитрия.

– Красиво излагаете, – пояснил Дмитрий.

– Рад, что вам нравится, – Людвиг сдержанно улыбнулся. – Тем не менее, продолжим. История нашла свое продолжение довольно скоро, потому что болтливых людей и в те времена было предостаточно.

Возможно, никто бы так и не узнал, что таили в себе эти свитки, если бы не человек, известный теперь каждому под именем святого Августина.

Девять долгих лет молодой послушник учения Света ждал с замиранием сердца, когда его позовут в тесную трапезную Избранных и дано ему будет услышать голос истинного Бога, светлого и предвечносущего, обращенный лично к нему и повествующий о непостижимом и неизреченном.

Он отрастил длинные волосы и завил бороду в три косички, отказался от всякой еды, кроме той, что растет в темноте, вроде трюфелей и земляной груши, пил воду из пещерных источников и подолгу смотрел на солнце, пока у него не начинали слезиться воспаленные глаза. Он был нетерпелив и начинал танцевать за час до рассвета, а на закате пел скорбные песни, провожая последние лучи солнца криками боли и страдания. Он смеялся, когда утро встречало его чистым небом, и безутешно рыдал, если дождем; он носил тлеющие угли в руках, спал, стоя на коленях, мочился только по ночам и только на запад, и молчал все время, пока луна шла на убыль. Он громче других восхвалял Изначальный Свет и последнего из Пророков, но Избранные словно не слышали его.

Тогда он испросил разрешение уйти поститься в пустыню, чтобы усмирить гордыню и стать воистину достойнейшим из достойных. С рассвета до глубокой ночи он, не останавливаясь, ходил вслед за солнцем, пока не падал, обессилено, на жесткий песок. Кожа у него стала пахнуть полынью, а волосы – пеплом, на теле под одеждой появилось четыре еврейских буквы и две греческих, а взгляд его стал похож на взгляд умирающего пустынного льва. Но когда он, истощенный и еле живой, приполз обратно в Общину, никто не сказал ему ни слова, никто не позвал его в запретную комнату: ему молча срезали две пряди волос, налили воды в небольшое углубление в камне и положили кусок пресного высушенного на солнце хлеба.

Как только Августин опять смог ходить, он с новыми силами принялся доказывать, что достоин встретиться лицом к лицу с Всепрощающим Богом, чтобы услышать и передать людям слова надежды и ободрения. Он принялся изучать истины, записанные в книгах, что хранились в Общине, он стал задумываться о движении небесных светил, он складывал и перемножал простые числа, пытаясь постичь гармонию мира минуя очевидные признаки хаоса, он трижды переписал все книги Учителя, он распознал умом все логии и мудрые мысли Пророков, но все было напрасно: его усилия оставались незамеченными, и его по-прежнему оставляли за порогом внутренних комнат.

И когда от его терпения остались только бледные шрамы на локтях и коленях, ночью, как вор, он вышел из дома Слушающих и двинулся на запад, бросив на пороге Трапезной заношенную овечью шкуру и камень, измазанный калом.

Августин добрался до Рима, где бескорыстно открыл тайну пергаментных свитков епископу Римской Церкви. У епископа были все основания поверить услышанному, он шепнул слово верным людям при Императоре, и заскучавшие было псы Вечного Города опять вздернули морды по ветру. Но когда вдоль дорог в петлях задергались тела в белых одеждах, а за таинственными сокровищами манихеев началась кровавая охота, свитки снова бесследно исчезли, словно расползлись, как священные змеи, по всей Передней Азии.

– Никогда бы не подумал, что Августин был манихеем, – заметил Дмитрий.

– Вы, Дмитрий, никогда бы не подумали это о таком количестве известных вам персоналий, что я даже не стану их перечислять – слишком много.

– Нет, я, конечно, в курсе, что манихейство лежит в основе всех более-менее известных тайных учений…

– Это очень хорошо, – перебил его Людвиг. – Я тоже в курсе, что вы в курсе. Но сейчас речь не об этом. Мы подошли к очень важному моменту, который стал поворотным в судьбе картин, написанных рукой Манеса. Эпизод, о котором вам стоит узнать, растянут во времени, и завершился он в тысяча триста седьмом году, когда слухи о таинственном источнике власти одного католического Ордена переполнили ядом зависти воздух Парижа, и король, не выдержав, отдал приказ начать аресты во всех подвластных прецепториях. Вы ведь понимаете, о каком Ордене идет речь?

– Естественно, – не удержавшись, дернул щекой Дмитрий. – В наше время, слава Богу, это понятно даже школьнику, не находите?

– Вы правы, – с обреченной печалью подтвердил Людвиг, – даже школьнику. Болезненная страсть к таинственному когда-нибудь погубит эту цивилизацию. Извините за пафос, но я, как лицо непосредственно заинтересованное, испытываю по этому поводу крайне негативные эмоции. В общем, да, – Людвиг развел руками, – вам это покажется банальным, но в нашей истории тамплиерам тоже отведена не последняя роль.

Знойным июльским днем тысяча сто четырнадцатого года к одному храброму христианину по имени Гуго де Пайен пришел неизвестный человек с веревочной петлей в руке и дорожным мешком за плечами. От человека пахло молоком черной коровы и прошлогодним изюмом, у него был длинный нос, торчащий из-под капюшона, и негромкий спокойный голос, которым он смиренно попросил скучающего рыцаря проводить его за умеренную плату в Святую землю для поклонения святыням Иерусалима.

До того никогда не промышлявший охраной паломников, вассал графа Шампанского, тем не менее, особо не вдаваясь в подробности предстоящего путешествия, тут же согласился. Спустя всего три дня, они были уже в пути.

Никто не знает, почему, но в Святую землю благородный де Пайен приехал один. От странного человека у него остался только тот самый заплечный мешок, в котором, тесно прижавшись друг к другу, лежали девять странных свитков, зашитых в прочные кожаные чехлы, источавшие аромат мирры. Добравшись до Иерусалима, де Пайен снял комнату в какой-то ночлежке, заперся изнутри и спешно вытряхнул содержимое мешка себе под ноги.

Вспоров чехлы и разложив картины на полу, де Пайен три недели не выходил из комнаты, отказывая себе в пище и вине и вознося бессвязные молитвы. И наконец, в первую ночь очередного полнолуния, картины вдруг заговорили тихим печальным шепотом, словно жалуясь обезумевшему от невыразимого чувства рыцарю на разрушенную полноту единства, в которой ранее пребывали изображения, нанесенные на пергамент рукой Утешителя.

С бешено бьющимся сердцем де Пайен внимал голосу, льющемуся ото всюду в его тесной комнате с запертой дверью. За те несколько минут, пока он слышал эти звенящие тоской звуки, волосы на голове у него стали прозрачными, как стекло, а на ладонях появились стигматы.

Следующим же утром он оседлал коня и отправился к королю Бодуэну.

Его приняли без лишних слов и выслушали с огромным вниманием. Не известно, раскладывал ли де Пайен свои свитки перед королем и его духовником, но ему поверили. Де Пайен получил в свое распоряжение бывшие конюшни при разрушенном храме, перенес туда свой скромный скарб и занялся поиском достойных носить под доспехами живое слово Единого Бога. Спустя девять лет об Ордене нищих рыцарей Христа заговорил весь мир.

Вполне достоверно известно, что к моменту вступления на трон Филиппа Красивого рыцари Храма преуспели собрать девятнадцать заветных свитков, обретя их в поразительных по смелости походах и операциях, проведенных на территориях, подвластных язычникам и магометанам. Но главным было не это. Главное, что картины, упорно молчавшие несколько веков подряд, теперь охотно вещали в присутствии магистров Ордена, о чем довольно скоро поползли нехорошие слухи. И, как обычно, молва исказила все до неузнаваемости.

Говорили, что рыцари впали в ересь катар; что имеют сношения с неверными-ассасинами; что покланяются говорящей голове и носят на теле грубые веревки вместо крестов; что премерзко лобызают друг друга в срамное и непотребное; что плюют на крест ради шутки и отрекаются от Бога, доказуя преданность магистрам ордена, а паче всего, идол, от которого у них бесчисленные победы и богатство, требует воздаяния в виде человеческих жертв и содомических оргий.

Вокруг ордена стали сгущаться тучи, в воздухе запахло кострами, и, в конце концов, все было кончено в том самом тысяча триста седьмом году, когда Авиньонский Папа под давлением французского короля подписал буллу о роспуске Ордена и предал суду его верховных прелатов.

Однако, после арестов и конфискаций, картин среди бесконечных богатств Ордена, как и следовало ожидать, никто так и не обнаружил.

– Тамплиеры знали о предстоящих погромах, поэтому успели предпринять необходимые меры, – Людвиг взял свои карты и аккуратно вложил их в обратно в колоду. – Как поют нынешние любимцы публики: "Если хочешь спрятать это дерево, то спрячь его в лесу", – он перемешал колоду и пояснил: – С картин сняли копии, а потом все продали с молотка. Вы слышали о Джотто ди Бондоне?

– Нет, – честно признался Дмитрий.

– Правда? Странно, очень известное имя. Собственно, он был одним из тех, кто снимал копии по заказу Ордена, причем, как это ни парадоксально, занимался этим в Авиньоне, прямо под носом у Папы. Более того, Джотто участвовал в продаже картин, на чем сделал не малый, по тем временам, капитал. Кстати, знаете, кто был одним из покупателей?

– Кто?

– Господин Данте. Он был довольно близко знаком с Джотто ди Бондоне через своего нотариуса, говорят даже, что они имели общие денежные интересы, поэтому Данте, весьма вероятно, досталось несколько подлинников. В это, кстати, легко поверить, если судить по последствиям: в том же году Данте приступил к созданию своей «Комедии». Поверьте мне, без вдохновения, исходившего от свитков, посредственный поэт Дуранте дельи Алигьери никогда бы не стал великим Данте!

Людвиг аккуратно поправил повязку на левом глазу.

– Но для нас важно кое-что другое, – веско сказал он: – Джотто ди Бондоне составил опись картин, указав признаки настоящих и поддельных, которые он маркировал принятыми в то время символами – пентаклями и мечами. Но кому достался этот список, до сих пор в точности не известно, хотя многие считают, что, в конечном итоге, он оказался в руках шевалье Жакмена де Грингонье. Был такой художник, любимец слабоумного короля Франции Карла VI.

Знойным июльским днем тысяча триста девяносто второго года в дом придворного живописца Жака де Грингонье постучался странный сгорбленный человек с веревочным кольцом в правой руке и дорожной сумкой за спиной. Он был довольно стар и выглядел изможденным, от него пахло молоком черной коровы и мокрой землей. Человек отказался назвать свое имя, но поспешил уверить, что у него есть нечто большее нескольких ничего незначащих звуков.

Хозяин велел впустить, и человек, со скрипом сев спиной к свече и достав из заплечной сумки пергамент с длинным списком, рассказал Грингонье о тайне проданных Тамплиерами свитков.

На следующий же день Грингонье отправился к королю, но августейший кретин долго не мог понять, на что именно просит его старый добрый Жак такие огромные деньги. Он, конечно же, как всегда был готов раскошелиться на любую затею своего любимого друга, но на этот раз речь зашла о необъяснимо внушительной сумме на покупку каких-то сомнительных вещей. Король заупрямился и погрустнел, уставившись в потолок и пуская пузырящиеся слюни, и Грингонье пришлось рисовать на полу чертей, задорно протыкающих грешника раскаленными железными прутьями, чтобы поправить разобидевшемуся королю настроение.

Через неделю Грингонье вернулся в покои короля, имея при себе семьдесят восемь миниатюр с весьма искусными изображениями, и попытался объяснить, как картины, которые он, Грингонье, хочет найти, движутся из рук в руки в этом море людей, как их можно отследить и какие сложные комбинации необходимо проделать, чтобы собрать именно те картины, в которых скрыт ключ к постижению вечности.

Король завизжал от восторга, его глаза засияли счастьем, и он три дня не отпускал Грингонье от себя, заставляя того снова и снова играть с ним в новую игру. В конце концов, деньги Грингонье все-таки получил, и даже больше, чем было действительно нужно, но за картинами, как оказалось, охотился не только он.

Потому что игра уже началась. И начал ее тот самый человек, пахнущий молоком черной коровы. Очень, очень давно.

– Игра, Дмитрий, имеет вполне конкретную функцию, – Людвиг позвонил, и секретарша принесла еще кофе. – Она заставляет картины менять хозяев. Это очень важно, – Людвиг воздел перст. – Видите ли, картины, как деньги, имеют смысл только тогда, когда находятся в обороте. Как только в игре возникает баланс сил, они тут же умолкают. Никто не может объяснить этот феномен, но картины перестают говорить, едва страсти вокруг них стихли. Поэтому мы стараемся не упустить любой шанс, чтобы активизировать игру. Вы понимаете?

– Очень поверхностно, – отозвался Дмитрий.

– Дмитрий, – сказал Людвиг, – в последние два года в игре полное затишье. Картины уже давно молчат. Ваше появление – это шанс для всех нас: даже если вы не тот, кто способен чувствовать дыхание Бога, вы поможете расшевелить игру.

– Не думаю, – сказал Дмитрий. – Карты – это не мой профиль.

Людвиг нехорошо улыбнулся:

– Профиль, Дмитрий, легко можно подправить. Чтобы он прилично смотрелся на гранитной плите. Поверьте, для нас это не затруднительно.

Людвиг опять не глядя сунул руку в открытый ящик стола и достал небольшой аккуратный револьвер и глушитель.

– Дело обстоит следующим образом, – сказал Людвиг, демонстративно навинчивая глушитель на ствол. – У вас, Дмитрий, отныне есть только две возможности: играть с нами или играть против нас. Во втором варианте, как вы понимаете, мы заинтересованы меньше всего, поэтому вы – теперь тоже.

Людвиг взвел курок, направил ствол себе в руку и сухо щелкнул спусковым механизмом.

– Не заряжен, – пожал он плечами и убрал револьвер обратно.

– Вы все любите этот трюк? – зачем-то спросил Дмитрий. – С пистолетом?

– Нет, – расплылся в улыбке Людвиг, – только я и Элизабет. Но мне нравится, что вы уже в состоянии задавать такие вопросы, Дмитрий. Значит, вы очень скоро ко всему привыкните, – Людвиг поднялся и протянул Дмитрию руку. – Рад был познакомиться с вами. Думаю, мы отлично сработаемся. И мой вам совет: извинитесь перед Лизой, что заставили ее удалиться. Это было лишнее. Всего доброго.

4.

Как только Дмитрий вышел на улицу, Лиза тут же обнаружилась рядом и потащила его к машине.

– Мне нужно позвонить, – остановил ее Дмитрий.

– Кому? – вскинула брови Лиза, ощупывая свои карманы в поисках ключей.

– Жене.

– Зачем? – Лиза вытянула губы. – Я же тут.

Дмитрий посмотрел на нее с нескрываемой тоской.

– Нет, – покачал он головой. – Мне нужно позвонить Даше.

– Забудь, – предостерегающе подняла руку Лиза. – Теперь твоя жена я. Еще какие-нибудь пожелания есть? Ты спрашивай, не стесняйся!

Дмитрий вздохнул:

– Могу я хотя бы сказать ей, что умер?

– Нет.

– Почему?

– Потому что она тебе все равно не поверит. И больше по этому поводу не напрягайся, это не твои заботы. Все, вперед, – сказала Лиза и толкнула его на сиденье. – Нас ждут великие дела! Ты знаешь, кстати, что Бонапарт тоже был игроком? Бери пример!

Они заехали перекусить в небольшой ресторанчик, а потом Лиза предложила приобщиться к высоким материям.

– Тебе теперь все равно придется только этим и заниматься, – сказала она, – так что начинай привыкать. Есть тут один забавный человечек…

Забавного человечка звали бесхитростно – Рафаэль. Он носил пеньюар на голое тело, темные очки в громоздкой конструктивистской оправе и изящную длинную серьгу в левом ухе.

Рафаэль страшно обрадовался приходу гостей.

– Ну, наконец-то! – всплеснул он рельефными руками. – Хоть кто-то вспомнил одинокого Рафика, уже решившего, что он более никому не нужен! Это в его-то годы! Проходите, я сейчас выключу молоко, и сразу к вам.

Рафаэль упорхнул на кухню, а Лиза потащила Дмитрия за собой в ближайшую комнату.

В комнате было темно. Лиза быстро захлопнула дверь и влажно шепнула Дмитрию на ухо:

– Несколько минут постоим так, а потом я включу свет. Испытаешь нечто волшебное, обещаю!

Снаружи деликатно постучался Рафаэль:

– Ребята, если вы все еще в темноте, то у меня есть прекрасное предложение: восхитительное свежесваренное молоко. Исключительно полезно! В том числе и для правильного восприятия. Ну, так как?

– Ты будешь? – тихо спросила Лиза.

– Не думаю, – ответил Дмитрий. – Не люблю теплое молоко.

– Глупый! Его и не надо любить: оно же зеленое.

– В смысле? С травой, что ли?

– Ну, да! Будешь?

Дмитрий цокнул языком, выражая морально-нравственную неустойчивость и внутреннее колебание.

– Я не слышу ответа! – забеспокоился Рафаэль за дверью.

– Нет, спасибо! – ответила Лиза. – У нас сегодня не так много времени.

– Как хотите, – грустно отозвался Рафаэль. – Тогда я пошел… «Как одинок я в познании мира средствами физики Чуйских полей»…

Как только его шаги и немузыкальное пение смолкли в отдалении, Лиза щелкнула выключателем, и комнату залил яркий люминесцентный свет. У Дмитрия перед глазами тут же запрыгали золотистые пятна.

– Ничего себе, – сказал он, мотнув головой.

– Как? – потребовала Лиза.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Дмитрий ошеломленно, пытаясь понять, что происходит вокруг.

Комната была необъяснимо большой, словно пространство многократно вкладывалось само в себя, бесконечно расширяясь во все стороны и непрерывно меняя свои очертания при малейшем движении глаз. Свет струился ото всюду, наполняя комнату призрачными, абсолютно неустойчивыми формами, которые переливались одна в другую, как цветовые узоры на перламутре, стоило лишь чуть-чуть шевельнуться.

У Дмитрия возникло ощущение, что он оказался внутри огромного кристалла с тысячами граней, который хаотично колеблется из стороны в сторону.

– Что это? – Дмитрий растерянно затопал на месте, скользя взглядом по стенам и потолку.

Лиза выглядела очень довольной произведенным впечатлением.

– Красиво, да? – сияя, пропела она. – Очередное увлечение Рафаэля: компьютерная стеклография плюс пространственный дизайн…

– Господа, я разочарован! – перебил ее Рафаэль. Он неожиданно вплыл в комнату, проскользнул между Лизой и Дмитрием, пролился на пол и, распластавшись на спине с раскинутыми в стороны руками, воззрился на них с крайней степенью осуждения во взгляде. – Вы обнаруживаете преступное неумение правильно созерцать прекрасное в его тонких проявлениях и эссенсуальных качествах! Кроме дешевого трюка с включением света, Лиза, милая моя, ты не сделала ни-че-го! – Рафаэль изобразил на лице одновременно невыносимое страдание и справедливое порицание. – Ну, кто же смотрит стоя? Трезвым? Да еще и в одежде? – он демонстративно развязал пояс и распахнул пеньюар, окончательно обнажив поджарое мускулистое тело. – Это просто неописуемый кошмар! Верх вандализма в отношении к потокам струящегося совершенства!

– Рафаэль, – виновато склонилась к нему Лиза.

– Нет! – отвернулся в другую сторону тот. – Я верил в тебя, думал, ты понимаешь! Как ты могла?!

– Рафаэль!

– И даже нет! – Рафаэль решительно перевернулся на живот, демонстрируя татуировки в кельтском стиле на ягодицах.

– Ладно, – Лиза взяла Дмитрия за руку, – если ты намерен играть Гамлета, то мы, пожалуй, пойдем.

Рафаэль подскочил, изящно сбросив пеньюар с плеч, и, приняв позу Аполлона, стреляющего из лука, оглушительно взвизгнул:

– Ни в коем случае! Мы еще не договорили, – он обмяк и понизил голос. – Так и быть, я забыл о вашей брутальной некомпетентности, хотя мне и стоило это несоизмеримых внутренних усилий! Чай или может все-таки молоко?

– Чай, – улыбнулась Лиза.

Рафаэль стремительно исчез и вернулся через пару минут с маленьким чайным столиком на невысоких ножках, поставил его на пол в центре комнаты и приглашающим жестом подозвал Лизу и Дмитрия.

– Итак, – сказал он, разливая по китайским чашечкам крепко заваренный черный чай с отчетливым запахом дыма, – понравилось?

– Весьма впечатляет, – кивнул Дмитрий.

– Да, – важно протянул Рафаэль, – сейчас это модно. Но меня подобный экзерсис со стеклом заинтересовал только в рамках моего основного увлечения. Лиза успела рассказать?

– Нет.

– Нет?! Прелестно! – Рафаэль картинно сложил ладони у самого сердца. – За что я всегда ее больше всего ценил, так это за умение вовремя промолчать. Секунду! – он метнулся в соседнюю комнату и через мгновение трепетно внес на руках красивый ларец светлого дерева, достаточно большой, но изящный. – Вот! – сказал Рафаэль, впав в состояние пароксизма любви и нежности. – Это одни из первых! – Он поставил ларец на пол рядом со столиком и с чувством погладил резную крышку. – Шестьдесят семь лет, молодой человек! Шестьдесят семь лет! – Рафаэль возбужденно вытер вспотевшие ладони о седые заросли на груди и с замиранием открыл ларец. – Взгляните!

Он извлек длинный узкий футляр и передал его Дмитрию.

– Мне было тогда всего девятнадцать! Второй курс, физический факультет! Мне, юноша, лекции читал сам Вавилов! Тоже, по-своему, пророк. Да, но потом я услышал сияющий голос Бога – и все! Жизнь обрела окончательный смысл, мысль – ясность, а восприятие – предельную четкость. Смотрите, смотрите скорее! Это исключительный раритет, образец из самой первой серии, тысяча восемьсот семнадцатого года.

Дмитрий открыл футляр. На бархатной подкладке лежал выцветший, дышащий наполеоновской затхлостью калейдоскоп. Дмитрий с недоумением посмотрел на Рафаэля.

– Мальчик! – расплылся в улыбке тот. – Вы демонстрируете катастрофическое непонимание темы, это предательски легко читается в ваших глазах, – Рафаэль наклонился к Дмитрию и доверительно зашептал, противно шамкая вставными зубами: – Калейдоскоп, милый вы мой, есть гениальнейшая модель основного принципа глобальной перцепции человеком мира и его высшего проявления – Красоты! Вы должны уяснить себе это раз и навсегда, иначе может повториться подобная, не делающая вам чести, мизансцена! Наша психика, юноша, изначально калейдоскопична по своей сути, поэтому мономодельное отражение идеального совершенства просто вопиющее историческое преступление, низвергшее всю нашу цивилизацию в бездну животного невежества и примитивного мышления. Увы, но это именно так! И расхожий анекдот о Стерео Лизе – прости за каламбур, дорогая, – сардоническая усмешка над несостоявшимся идеалом настоящего искусства! Вы понимаете, о чем я?

Дмитрий покорно кивнул, но Рафаэль только махнул рукой:

– Не лгите самому себе, милый юноша! Так сразу это не постичь, ибо одного воображения здесь экстремально мало! Я, мой невежественный юный друг, за эти шестьдесят семь лет непрерывных исследований написал более пятидесяти научных работ о банальной конструкции из трех взаимно-сориентированных зеркал и полихромных кристаллов, но исчерпать тему так и не смог! Принцип калейдоскопа исключителен в многообразии приложений и интерполяций! Но это тема отдельного разговора, лучше взгляните сюда! – Рафаэль извлек небольшой футляр, но более объемный, чем первый. – Это самый старый масляный калейдоскоп в моей коллекции. Обратите внимание на потрясающую флюэнтность смены изображений!

Калейдоскоп был несколько непривычным: кроме основного тубуса, в противоположном от глазка конце имелись еще три стеклянных трубки, перпендикулярные оси и заполненные взвесью цветных частиц в прозрачном масле.

– Не стесняйтесь общаться с миром, – пригласил Рафаэль. – Загляните в зрачок вечности!

Дмитрий принялся послушно вращать тубус.

– Кстати, я одним из первых подсчитал время просмотра всех возможных изображений в простейшем калейдоскопе. Как вы думаете, сколько у вас уйдет на это времени?

– Сто два года, – не задумываясь, выдал Дмитрий.

– Блистательный ответ! – жеманно захлопал в ладоши Рафаэль. – Очень близко к истине, но если быть предельно точным, то, вращая двенадцать раз в минуту, вы, мой милый, убьете на просмотр чуть меньше полумиллиона земных лет. Дай вам Бог к тому крепкого здоровья! – Рафаэль приторно улыбнулся. – Кстати, о здоровье: вы не обращали внимание, возлюбленные птенцы мои, насколько изысканное исполнение фелляции может ассоциироваться со смотрением в прекрасно сделанный калейдоскоп? Если нет, то предлагаю убедиться в этом прямо сейчас и незамедлительно! Лиза, крошка, иди сюда, пусть юноша посмотрит…

– Рафаэль! Ты не выносим!

– Мадмуазель Лизон! – бросился к ней Рафаэль, потрясая возбужденной плотью. – Неужели вы все еще так ограничены своими предрассудками!..

– Я давно уже мадам, ты, старый блудливый перец! – смеясь, отскочила от него Лиза. – А это, между прочим, мой второй муж.

– Святые угодники! – покраснел Рафаэль и стыдливо прикрылся руками. – Неужели второй?! Пардон! Многократный пардон! Виноват, был нескромен, – и он вылетел из комнаты.

– Мы тоже побежали, – схватила Лиза Дмитрия за руку. – С ним совершенно не обязательно прощаться, а нам уже пора. Тебя уже доктор ждет.

– Доктор? – переспросил Дмитрий с неудовольствием. – У меня что, медосмотр?

– Что-то вроде, – загадочно пошевелила пальчиками Лиза.

5.

Доктор поправил золотое пенсне на носу и посмотрел на Дмитрия долгим липким взглядом. Дмитрий шумно сглотнул.

– Итак, – сказал доктор, растянув в холодной улыбке тонкие бескровные губы. – Мое имя для вас не имеет ровным счетом никакого значения, несмотря на то, что моя фамилия должна быть вам знакома: Менгеле. Фамилию я выбрал себе сам в уже давно сознательном возрасте, поэтому вы можете составить определенное представление обо мне, равно как и о присущей мне методологии.

Доктор еще раз поправил пенсне и взял со столика бутерброд с икрой. В его жестах сквозило легкое напряжение человека, живущего строго по часам.

– Буквально через двадцать семь минут, – сказал он, разглядывая икринки на свет, – мы с вами окажемся в хранилище одного серьезного банка, где имеют место быть некоторые из наших ликвидных фондов. Цель сегодняшнего визита кристально прозрачная: проверить вашу предполагаемую сензитивность в отношении хорошо известных всем картин. Задача, в некоторой мере, сопряженная с внутренним стрессом, поэтому позвольте предложить вам успокаивающий коктейль, – доктор открыл буфет, достал средней величины бокал для мартини и несколько небольших бутылочек. – Эксклюзивное сочетание нетривиальных алкалоидов и легких масел растительного происхождения, – он поднял бокал на уровень глаз, опрокинул над ним поочередно каждую емкость и тщательно перемешал смесь стеклянной палочкой с шариком на конце. – Аналогов в мире не имеет. Попробуйте, – доктор протянул бокал Дмитрию.

Дмитрий взял и осторожно принюхался. Пахло мятой, анисом и, кажется, корицей.

– Пейте, – доктор слегка наклонился и подтолкнул бокал снизу вверх. – Считайте, что это приказ.

– Извините, – сказал Дмитрий немного раздраженно, – я как-то не привык пить то, в чем я не уверен.

– Это не имеет значения, – жестко проговорил доктор. – Вы должны делать все, что я вам говорю, от этого зависит ваше собственное здоровье. Пейте! Это поможет вам расслабиться.

Дмитрий сделал один осторожный глоток.

Коктейль имел странноватый лекарственный привкус, но Дмитрий сразу почувствовал себя легче и свободнее. Он залпом допил остальное, поставил рюмку на столик и кивнул:

– Хм.

– Именно, – доктор удовлетворенно кивнул. – Прислушайтесь к своему телу: сейчас у вас возникнет ощущение, что мир гораздо прекраснее, чем это представлялось ранее. Кстати, о прекрасном: взгляните, как вам эта картина? Я приобрел ее для одного моего замечательного друга, он большой ценитель подобного рода живописи.

На картину была наброшена полупрозрачная белая ткань, сквозь которую просматривалась богатая резная рама и обесцвеченное тканью изображение: царственно стоящая обнаженная женщина, окруженная ореолом вьющихся вокруг нее растений, змей и еще каких-то странных предметов.

– Можно? – спросил Дмитрий, испытывая непреодолимое желание откинуть занавес и рассмотреть картину получше.

– Конечно, – доктор сделал приглашающий жест, – прошу.

Дмитрий протянул руку, но вместо прозрачной ткани, его пальцы наткнулись на холст. Дмитрий потратил несколько секунд, чтобы убедиться: все – и рама, и ткань, – лишь плоское изображение.

Доктор разочарованно пожевал губами:

– Вы меня удивляете, Дмитрий: попались на такой распространенный трюк. Даже не смотря на то, что это действительно качественный образец оп-арта, вы могли бы быть более догадливым. Ну, хорошо, а хотя бы с оригиналом вы знакомы?

– С оригиналом чего? – зачем-то уточнил Дмитрий, которого уже немного покачивало от нетривиальных алкалоидов и легких масел растительного происхождения.

– Естественно, картины. Которая под, – доктор постучал пальцем женщине в грудь.

– Похоже на Лисачева, – сказал Дмитрий неуверенно.

– Да, – кивнул доктор, – очень похоже. А именно, на "Лилит входящую". Я так смотрю, вам все-таки не помешает некоторый интенсивный курс включения в тему, а то вы как-то слишком неуверенны в простейших ситуациях. Но это уже забота Эль-Лизаветы, я ей дам соответствующие рекомендации, – доктор достал блокнот из внутреннего кармана пиджака и сделал краткую запись. – Думаю, вам имеет смысл ознакомится с некоторыми художественными коллекциями, – сказал он. – Впрочем, что касается меня, я предпочитаю коллекционировать медицинские инструменты, прежде всего, хирургические. Сомневаюсь, что вы в силах предположить с адекватной точностью, сколько сейчас стоят на аукционе, скажем, трофейные скальпели и ланцеты из печально известного Освенцима или даже из менее инфернального Института мозга времен Бехтерева, – доктор мечтательно прикрыл на секунду глаза. – Очень многим нравится иметь дома подобные символы земного ада, это совершенно непередаваемо ласкает нервы. Кроме того, в скальпелях есть исключительная эстетика амбивалентности, неприсущая обычному холодному оружию: ведь их прямое назначение диаметрально противоположно тому, для чего они могут быть использованы. При случае, я с удовольствием продемонстрирую вам редчайшие образцы, основное великолепие которых состоит отнюдь не в совершенстве формы, а как раз в том, чьи руки их держали или, с вашего позволения, в чью плоть они открывали дверь. Вам это может показаться весьма любопытным.

Дмитрий счастливо улыбнулся в ответ. В глазах у него немного плыло, и он не совсем улавливал, о чем говорит доктор, но ему все нравилось, и было тепло и уютно, и голос доктора приятно шевелился в ушах, от чего волосы на шее терлись друг о друга со свежим купюрным хрустом, а мир действительно начал казаться лучше. Например, доктор теперь виделся Дмитрию намного добрее и благодушнее: он совсем по домашнему приглаживал усы четырьмя передними лапками и шумно сморкался в оранжевый, шитый золотом, платок, а под конец с милым чавканьем означенный платок съел, сплюнул косточки на пол и деликатно замел их хвостом в дальний угол.

– Приехали, – сообщил доктор радостным стеклянным фальцетом. – И кончайте так неприлично стонать, Дмитрий! Вы же не в театре.

Лимузин мягко сбросил скорость и остановился. Доктор вышел через распахнутую водителем дверь, и Дмитрий без всякого желания последовал за ним, ориентируясь в основном по серебристому шлейфу мельчайших частиц, источаемых доктором.

Они вошли в банк с черного входа, вырубленного в скале, их встретил лично вице-управляющий – невысокий андроид, похожий на коротко стриженого Гоголя в средневековых латах, – провел через бесконечные двери в потолке и системы безопасности – в виде киборгов-убийц – в роскошное спец-хранилище, вручил ключи ручной работы в виде кованных медных змей и рассеялся, как туман.

– Приступим, – сказал доктор, потирая лапки и странно улыбаясь через кристаллизовавшиеся усы, – за этой дверью, – он кивнул на одну из четырех парящих в пустоте дверей из черного дерева, – несколько сотен кейсов, в которых хранятся самые разные полотна из коллекции монсеньера Криса. У вас, Дмитрий, ровно пять минут, чтобы найти среди них хотя бы один.

– Один? – беспечно спросил Дмитрий, вращая глазами, чтобы удержать равновесие. – А какой?

– Просто: хотя бы один, – холодно улыбнулся доктор и открыл дверь.

Дмитрий нерешительно двинулся вперед, его подхватило теплым течением и понесло в жерло спящего вулкана.

Утром Дмитрий проснулся с головной болью.

– Шумит, да? – посочувствовала лежащая рядом Лиза. – Ну, ничего, скоро должно пройти, – она подскочила на колени и склонилась над Дмитрием: – Хочешь, помассирую?

Дмитрий тяжело вздохнул и попытался приподняться, но Лиза тут же навалилась на него всем телом:

– Лежи-лежи! Тебе нужно отдохнуть, ты и так вчера набегался.

– Набегался? – попытался вспомнить Дмитрий. – У меня что-то…

– Это нормально, – засмеялась Лиза. – Доктор, как ни странно, немного перестарался и сделал тебе слишком крепкий коктейль.

– Коктейль? – Дмитрий опять сделал над собой усилие, но в голове было пусто. – Ничего не помню.

– И не нужно, – погладила его Лиза. – Такое лучше, вообще, забыть.

– Я что-то?.. – напрягся Дмитрий.

– Да нет, ничего особенного, – опять засмеялась Лиза. – Просто когда тебя выпустили, наконец, из хранилища, ты впал в неконтролируемое буйство, принялся носиться по коридорам, размахивая несвежим носовым платком, как боевым знаменем, и кричать, что человечество на грани моральной катастрофы, что, мол, лицемеры захватили в свои руки бесценные произведения искусства и хранят их в секретном кабинете.

– В секретном кабинете? – поморщился Дмитрий.

– Да, – весело подтвердила Лиза. – Лично я знаю только один такой, но там хранятся как раз всякие аморальные штуковины, так что для нравственного облика планеты это даже весьма положительно.

– Печально, – пробормотал Дмитрий.

– Да нет, нормально, – успокоила его Лиза. – Но чтобы прийти в себя и вообще настроиться на нужную волну, доктор рекомендовал нам с тобой посетить одну квартиру.

– Какую еще квартиру? – устало спросил Дмитрий.

– В городе. Есть одно место, где хранятся картины Лисачева, ну, и других, конечно, но Лисачева – прежде всего. Доктор сказал, что тебе это будет очень полезно. А для начала у меня есть другая идея!

– Лиза! – испуганно пробормотал Дмитрий. – Только не сейчас!

– Вообще-то, я имела в виду кофе и душ, но твое предложение мне нравится больше, – совсем развеселилась Лиза и сдернула с Дмитрия одеяло.

– Подожди, – попытался увернуться Дмитрий. – Последний вопрос!

– Чего?

– У меня получилось?

Лиза прищурилась.

– О, сегодня ночью ты просто блистал!

Дмитрий почти всерьез разозлился.

– Я имею в виду, у меня получилось найти кейс?

– Ну, – протянула Лиза, явно издеваясь.

– Да или нет?

– Раз ты здесь, то, конечно же, да, глупенький! Иди ко мне…

Квартиру, в которой хранились картины Лисачева, они нашли довольно быстро. Им открыла приятная женщина с каким-то отсутствующим выражением лица и пригласила войти.

– Мне звонил доктор, – сказала она мерным полушепотом. – Предупредил, что вы придете. Очень рада. Заходите. Посмотрите картины, а я пока заварю чай.

– Спасибо, – кивнул Дмитрий.

– Не за что, – качнула женщина головой. – Я буду в квартире напротив – здесь мы никогда ничего не готовим. Да, еще: вас там ждет друг.

– Друг? – насторожилась Лиза. – Кто?

– Друг – это я! – радостно сообщил возникший в дверях Рафаэль. – Узнал про ваши планы и не смог отказать себе в удовольствии стать путеводной звездой в этом зримом мире прекрасного и трансцендентного! Не возражаете?

– Рафаэль! – Лиза чмокнула старика в щеку. – Ты неистощим!

– Эстественно! – тряхнул Рафаэль седыми кудрями. – «И почувствовал я, что чаша моя полна»! – он воздел перст, потом плавно переместил его, указуя вглубь квартиры. – Там, друзья мои, три комнаты: в двух Сашины картины, в одной – все остальные. Жора, хозяин этой замечательной коллекции, собирал разнообразнейших авторов, но Сашины работы имели для него несомненный приоритет. Что не удивительно. Идемте, я сгораю от нетерпения открыть вам двери в божественно наполненное и отверзое для нас, убогих и мутных рассудком…

– Рафик! – недовольно поморщилась Лиза. – Не заговаривайся!

– Атмосфэра! – всплеснул руками Рафаэль, извиняясь. – Ничего не могу с собой поделать, милая. Но намек понял: приступим, – и он увлек их в первую комнату.

Перешагнув за порог, Дмитрий остановился.

– Да, мой юный друг, – радостно зашептал Рафаэль, схватив его за рукав, – я вижу, вас это впечатляет! Это абсолютно нормально, хотя, надо признать, творчество Саши в обществе нынешнего потребкульта оценивается довольно неоднозначно: знаете, от всевозможных клише вроде "салонное искусство" и "эротическая мазня", до безоговорочного восторга, каковой наблюдается и в ваших глазах, – Рафаэль умиленно поморгал ресницами. – Нет, – продолжил он, – вне всякого сомнения, если оценивать Сашины картины предвзято, с позиций современного вымороченного вкуса, то, безусловно, – Саша рисовал несколько претенциозно и, на первый взгляд, чрезмерно пафосно, но не стоит забывать, что его идеалом были великие мастера Возрождения, поэтому крайне неосмотрительно оценивать эти полотна сегодняшними критериями: их удел быть реинкарнацией утраченного – причем, увы, утраченного навсегда! Саша даже рисовал в давно забытой технике лессировочного письма. Знаете, что это такое, друг мой?

Дмитрий не знал.

– Это, юноша, – охотно объяснил Рафаэль, – чрезвычайно кропотливое нанесение на холст нескольких слоев краски, один на другой, что позволяет добиться подобных непередаваемых эффектов. Взгляните на эту женщину, – глаза Рафаэля увлажнились, – она почти прозрачная, словно лепесток лотоса, но насколько ее тело живое и присутствующее здесь! Или вот эта дриада – воплощение женственности, сильной и уверенной, немного холодной, но – убедительно живой! Конечно, подобная красота слишком выхолощена, я бы даже сказал, излишне роскошна, но это у Саши был такой дар, от которого он не мог убежать: извлекать божественную сущность плотской реальности и облекать ее в визуальные формы концентрированного совершенства.

Рафаэль смахнул слезу кружевным платочком.

– Еще одна деталь: посмотрите на лица! – опять рванулся он вперед. – У Саши почти все женские лица на грани между идеально греческой и – как это ни парадоксально – семитской красотой! А не стоит забывать, что он творил в конце восьмидесятых, когда семиты вообще воспринимались как антипод всему позитивному, тем более, прекрасному – уж поверьте мне, я сам, в известной мере, испытал это на себе, – у Рафаэля в голосе промелькнули соответствующие картавые интонации. – Но Саша словно специально смешивал эти, казалось бы, несовместимые каноны красоты, и самое примитивное объяснение данному факту – намек на фрейдиский источник Евангельского эзотеризма, как сплава иудейской религиозной мистики и греческого неоплатонизма. Ну, знаете, что-то вроде алхимической свадьбы взаимоисключающих культур. Но, друзья мои, подобный метафизический лепет простителен только людям совершенно далеким и от игры, и от простого понимания творческого процесса, тем более, если дело касается такой неординарной фигуры, как Саша. Поверьте мне, он никогда даже не задумывался над тем, что стоит за его выбором функций преображения видимой реальности в художественные образы, поэтому, рисуя совершенно славянскую натурщицу, он мог получить Исиду, похожую на Юдифь и Фрину одновременно. И это как раз доказывает глубину его внутреннего зрения. Вы, любезный друг мой, – обратился Рафаэль персонально к Дмитрию, – безусловно, еще не вполне в курсе, но, если не вдаваться в лишние подробности, философия игры признает, что любая последовательная попытка визуализации трансцендентных символов может рассматриваться как надежда на встречу с персонифицированным Абсолютом, понимаемым нами как Бог. Именно в этом утверждается самый фундамент игры, так сказать, ее отправная точка, делающая картины, стоящие на кону, одинаково ценными, вне зависимости от того, копии это или оригиналы. Саша, к сожалению, не был игроком, но его работы имели исключительную значимость как неопровержимое свидетельство истины для тех, в ком множились сомнения. Да, – Рафаэль закатил глаза, – какие это были времена!..

– Без ретроспекций! – предупредительно подняла руку Лиза.

– Как пожелаете, барышня, – Рафаэль сорвался с места и стремительно переместился в соседнюю комнату. – А в этом зале, друзья мои, мы наблюдаем совершенно другие работы. Большинство так называемых критиков Лисачева не в силах оторвать ханжеских взоров от его разоблаченных Иштар и Лилит, но по-настоящему метафизичны во всех актуальных для нас смыслах вот эти портреты. Про "Святого Петра" я даже не буду распространяться – уже одно то, что филиппинский кардинал, человек с исключительным чутьем, был готов заплатить практически любые деньги за эту картину, говорит само за себя!.. – Рафаэль благоговейно смежил веки и замолчал почти на минуту. – Да, – словно проснувшись, опять завелся он, – вы, кстати, в курсе расхожего анекдота: человек, который украл "Петра", потом устроился сюда на работу! И его взяли! – Рафаэль захихикал в кулак. – Чтобы потом говорить: вот "Петр", а вот тот, кто украл «Петра»! Людям почему-то нравятся подобные анекдоты. А теперь посмотрите в эти глаза! Это просто что-то внеположенное этому миру. Если вы способны описать их двумя или даже двумя десятками слов – то вы слепые сердцем или того хуже – бесчувственные и бессердечные! Ибо, – голос Рафаэля загремел трубным эхом, – в одном этом взгляде весь эпос Евангелия и Деяний, непостижимый для вас, смертных и убогих, снискавших славу отбросов и козлищ вместо славы Божьей и благодати!

– Браво, Рафик, – с металлом в голосе медленно проговорила Лиза.

– Лиза, милая! – встрепенулся Рафаэль. – Тебя обидели мои невинные сентенции?

– Нет, – Лиза хищно улыбнулась. – Просто ты слишком сильно фонишь.

– Я – фоню?! – Рафаэль схватился за сердце и тихо осел на пол. – Я, который всего себя?.. на алтарь… фоню?!

– Чай готов, – появилась в дверях женщина. – Если хотите, пойдемте.

– Спасибо, мы еще немного посмотрим, – ответила Лиза за всех.

– Конечно, – кивнула женщина. – Я буду там. Приходите.

Рафаэль подождал, пока она уйдет, и издал предсмертный стон.

– Рафаэль! – Лиза изобразила испуг. – Ты умираешь? Какая жалость! А кто же вместо тебя закончит экскурсию? Ты так красиво повествовал. Может, продолжишь?

– Ну, если вы настаиваете, – подскочил Рафаэль. – На чем я остановился? А! Портреты. Саша отличался предельно обостренным чувством лица: он всегда видел в лицах что-то, что не видели другие. И умел это воспроизвести. Взгляните – один самых известных его ликов, "Пророк". Узнаете?

– Нет, – ответили Дмитрий с Лизой хором.

– Хм, – с трудом воздержался от колкостей Рафаэль. – Это, юные мои неучи, великий Стравинский. Почему именно его Саша выбрал в качестве прообраза – он ни кому не объяснил, но, если принять во внимание великолепие и скрытые смыслы пресловутой "Весны священной", то ничего удивительного в этом выборе нет. И опять же, взгляд – всегда прямо вам в глаза, но никаких вопросов – только ответы. Это очень важно! Именно через взгляд эманирует свет нематериального, стоящего по ту сторону метафизической грани холста. Скажем, вот эта картина – одна из тех… Лиза! – Рафаэль вдруг побелел и потерял голос. – Что с ним?! – просипел он. – Лиза!

Дмитрий очнулся от запаха нашатыря, ударившего в нос.

– С возвращением, – доктор Менгеле скомкал в пальцах вату и положил ее себе в карман. – Я должен был предупредить вас, Дмитрий: нужно контролировать окружающую реальность, иначе вас могут запросто превратить в кретина. В каком-то смысле, это не худший вариант, но если жизнь вам интересна как источник интеллектуальных удовольствий, постарайтесь научиться не раскрываться. Кстати, вы теперь в неоплатном долгу перед Лизой – она буквально выдернула вас с того света.

Дмитрий попытался привстать.

– Лежите, – доктор жестко оборвал его порыв. – Нужно прийти в себя. Да, вот еще: должен извиниться за вчерашнее, я ошибся насчет приемлемой для вас дозы. Допускаю, что сегодняшний инцидент – следствие моей непростительной ошибки. Еще раз мои извинения.

Дмитрий качнул головой.

– Что со мной приключилось? – шершавым голосом спросил он.

– Кто-то попытался подключиться к вашему сознанию, – ответил доктор. – К сожалению, это расхожая практика. Ваше появление уже замечено среди игроков, поэтому вы теперь объект пристального внимания.

– Замечательно, – проскрипел Дмитрий, скривившись.

– Не волнуйтесь, все ваши неприятности закончатся буквально завтра.

– Завтра? – напрягся Дмитрий. – Почему?

– По правилам, – раздался жизнерадостный голос Людвига. – Спасибо, доктор, что привели нашего героя в чувство.

Людвиг подошел ближе, придвинул стул к кровати и сел.

– Завтра мы выведем вас в свет, – сказал он, – после чего ваш статус будет автоматически определен, и на вас распространится действие Устава.

– И что? – подался вперед Дмитрий. – Я стану бессмертным?

– Мне нравится, как быстро вы приходите в себя, – рассмеялся Людвиг. – Конечно же, нет! Бессмертным вы сможете стать только в исключительных обстоятельствах, но вот неприкосновенным – это я могу гарантировать. Вам следует знать, Дмитрий, что отвратительная манера вторгаться в чужое сознание очень жестко преследуется по Уставу, и за последние пару сотен лет подобных эксцессов в отношении членов клуба не случалось ни разу. Для этого есть весьма внушительные механизмы сдерживания, так что отныне можете не беспокоится, – Людвиг ободряюще улыбнулся. – Так вот, по поводу завтра. Очень кстати, именно завтра – очередная партия.

Дмитрий приподнялся, сбив подушку себе под плечи:

– И что я должен буду делать? – спросил он.

– По большому счету, ничего особенного, – сказал Людвиг. – Ваша главная задача – появится в качестве моего ассистента. Тем не менее, есть вероятность, что доктор разрешит вам вслушаться.

– Разрешит что? – не понял Дмитрий.

– Вслушаться, то есть, определить достоинство картины, – пояснил Людвиг. – Безусловно, в первый раз вы вряд ли сможете быть действительно полезны, но, по меньшей мере, получите представление о некоторых нюансах происходящего. Поэтому я, если позволите, дам вам некоторые разъяснения, – он достал из кармана пиджака повязку и аккуратно надел ее, прикрыв левый глаз. – Сначала несколько общих слов. Первое: в игре есть своя иерархия – Хранители, Игроки и Присутствующие. Преподобный Крис, как вы, наверное, догадываетесь, – наш Хранитель, я – Игрок, а вы, Дмитрий, отныне – один из Присутствующих. Второе: партия расписывается всегда на трех игроков, причем, все игроки должны выступать от имении разных Хранителей. Третье: игрок никогда не принимает решения без совета одного из присутствующих. Впрочем, как я уже сказал, завтра лично вас это может и не коснуться: в соответствии с решением Йоркширского Клуба, от каждой стороны может быть выставлено до трех Присутствующих. Соответственно, кроме вас, завтра за моей спиной будет доктор, – Людвиг сдержано кивнул в сторону Менгеле, стоящего рядом, – и девочка по имени Сара. Вам все ясно?

– Я бы так не сказал, – с сомнением пробормотал Дмитрий.

– Это очень хорошо. Ясность только препятствует правильности действий, – Людвиг поднял палец. – И запомните: игра непредсказуема. На кону всегда может оказаться оригинал или одна из самых первых копий. За выбор картин для игры отвечает Хранитель, чью логику не в силах понять никто, поэтому мы не знаем, что ставим на кон сами, и что ставят наши партнеры. Но если вы почувствуете даже малейшее дуновение ветра с той стороны мира, вы должны об этом сказать. К сожалению, кейсы, в которых выставляются для обмена картины, сделаны так, чтобы максимально исказить вибрации, идущие от изображений, но лучшие из присутствующих ошибаются редко. Я склонен полагать, что вы можете оказаться одним из лучших, – Людвиг поднялся. – На этом все. Встретимся завтра возле театра – доктор за вами заедет.

– Возле театра? – переспросил Дмитрий.

– А почему нет? – пожал плечами Людвиг. – Это ведь игра! Театр для нее – самое подходящее место. Впрочем, все будет происходить не на публике. Расслабьтесь, Дмитрий. Поменьше задумываетесь о причинах и следствиях. Лучше, побольше спите. И постарайтесь во сне увидеть воду – это будет хорошим знаком. Да, вот еще что: захватите с собой шоколадку – для Сары. Она оценит.

6.

Девочке Саре на вид было около тринадцати, вряд ли больше.

Дмитрий тут же вручил ей шоколадку, Сара радостно улыбнулась, сунула шоколадку подмышку и, протянув красивую тонкую ладошку, представилась. Дмитрий ладошку пожал и тоже назвал свое имя.

– Первый раз, да? – сверкая глазами, констатировала Сара. – Это видно! – она звонко рассмеялась. – А я уже… – Сара стала быстро загибать пальчики: – да: семь раз!

– Не может быть! – изобразил Дмитрий почти искреннее удивление.

– Может, – отозвался за Сару Людвиг. – У нее очень развитое чутье, отличный нюх и цветовое восприятие. Кроме того, она просто молодец.

– Это – да, – солидно подтвердила Сара, – я молодец! Лучше меня в стране никого нет, поэтому у нас все чики-поки!

Людвиг по-отечески потрепал ее по волосам.

– Дядя Людвиг, а кто сегодня играет? – спросила Сара, состроив серьезное личико.

– Тристан.

– И Изольда? – обрадовалась Сара.

– И Матильда, – поморщился Людвиг. – Между прочим, редкостная стерва, – доверительно сообщил он шепотом Дмитрию. – Наверняка начнет стрелять в вас глазами и сотрясать формами. Мой совет: не обращайте внимание. И вообще, ни на что не обращайте внимания. Все произойдет само собой и будет именно так, как и должно быть.

– А как должно быть? – счел нужным поинтересоваться Дмитрий.

– Увидите, – ответил Людвиг. – Нам сюда.

Они поднялись по ступенькам и вошли в здание театра. Тут же рядом материализовался человек в черном, напоминающий распорядителя на похоронах, сделал быстрый приглашающий жест и устремился вперед торопливыми семенящими шажками, без остановки двигаясь через коридоры и залы.

Помещение, в котором они, в конце концов, оказались, находилось где-то в подвальных уровнях, имело круглую форму и довольно высокие потолки. В самом центре стоял огромный стол, за которым уже сидело три человека. Дмитрий удивленно взглянул на Людвига.

– Свидетель, – почти беззвучно пояснил тот.

Свидетель был высоким мужчиной с явно выраженной скандинавской внешностью. Белый костюм, темно-лиловая шелковая рубашка и широкий белый галстук. Спокойный взгляд сквозь полупрозрачные ресницы.

Слева от Свидетеля ерзал немолодой седовласый семит с суетливыми смеющимися глазами. Шерстяная тройка мышиного цвета, сверкающие золотые запонки и булавка для галстука с грубо обработанным бриллиантом. Встретившись взглядом с Дмитрием, он слащаво дернул дряблыми щечками и приветственно кивнул.

Справа царственно восседала роскошная брюнетка средних лет с дрожащей полуулыбкой Джоконды. Темное платье, глубокое декольте, шаль, никаких признаков косметики и украшений. Дмитрия она словно не заметила.

Людвиг прошел на свободное место за столом и сел.

– Господа, – гулко произнес Свидетель с заметным тевтонским акцентом, – рад приветствовать вас за этим столом. Если кто-то имеет причины отказаться от сегодняшней игры, соответствующие выплаты составят триста шестьдесят пять тысяч и два. Есть желающие?

– Мистер Людвиг? – вопросительно припал на стол седовласый, елейно улыбаясь белоснежными зубами.

– Благодарю, – отрицательно качнул головой Людвиг.

– Мадам? – метнулся в противоположную сторону седовласый.

Мадам хищно оскалилась:

– Тристан, прекратите извиваться!

– Что вы, мадам! Я исключительно в соответствии с правилами. Все готовы к игре, ваша светлость, – довольно констатировал Тристан, отвесив поклон в сторону Свидетеля. – Приступим-с?

– С готовностью, – кивнул Свидетель. – Итак, – он извлек из-под стола увесистую колоду и аккуратно, без лишних звуков, вскрыл упаковку. – Прошу, ваши фонды, господа.

Рядом с Игроками тут же объявились секунданты с кейсами: доктор Менгеле, могучий кавказец рядом с Тристаном и невысокий лысый человечек с нервным лицом возле Матильды.

Свидетель сделал едва заметный жест – и кейсы легли на стол.

– Можем начинать, – провозгласил Свидетель. – И пусть судьба будет справедлива к вам, господа, – Свидетель закрыл глаза и принялся раздавать карты.

Делал он это медленно и очень основательно: большим пальцем правой руки сдвигал карту от себя, подхватывал остальными, плавно опускал ее к самой поверхности стола, после чего виртуозно отправлял ее в сторону игрока, причем за все время ни одна карта не перевернулась. Наконец, Свидетель бросил последнюю карту – Людвигу, – положил несколько оставшихся на стол и тихо проронил:

– Козырь – кубки.

В тот же момент свет в помещении погас.

Дмитрий дернулся, но доктор жестко сжал ему руку чуть выше локтя:

– Спокойно.

Дмитрий зачем-то кивнул.

Раздалось мерное шуршание: игроки раскладывали в руках карты.

– Мадам! – голос Тристана. – Ваше слово.

– Я знаю, – отозвалась Матильда. – Допустим, guarde.

– Достойное начало, – комментирует Людвиг. – Однако, я позволю себе guarde sans.

Тристан неприятно смеется:

– Я пас, господа, мне нет смысла тягаться с такими серьезными заявлениями. Впрочем, позволю себе заметить, что это называется с «места в карьер».

– Не вам судить, – довольно злобно цедит сквозь зубы Матильда.

– Ход!

На столе затрепетали карты. Дмитрий растерянно замотал головой, пытаясь понять, что происходит.

– Тише ты там, – противно взвизгнул Тристан. – Людвиг, дорогой мой, что за отвратительная манера приводить новичков? Мы же с вами серьезные люди, а вы устраиваете балаган. Это архи некрасиво и невежливо! По меньшей мере, по отношению даме! Матильда, душа моя!

– Тристан, как это мило: вы вступились за меня как настоящий рыцарь! – мягко проворковала Матильда. – Но прошу вас, закройте рот, из него пахнет.

– Дура! – мелко проблеял Тристан с наглым смешком. – Изо рта даже у ангелов пахнет, а они дерьмо, как раз, не жрут.

– Никогда бы не подумала.

– Ваш ход, – холодный голос Людвига.

– Я знаю! – шипение Матильды. – Кстати, Людвиг, это правда, что вы совсем не пьете молоко?

– Правда.

– А почему?

Секундная пауза: шуршат карты.

– Я не люблю, когда белое не имеет формы, – ответ Людвига. – Скажем, ваша грудь…

– Что?! – голос Матильды звенит, как лопнувшая тетива.

– Ваша грудь, – интонации Людвига не меняются, – напротив, являет пример, достойный моего интереса. Я подозреваю, что задающий профиль, по меньшей мере, дважды дифференцируем в любой точке и имеет не более пяти пунктов в представлении Безье.

– Четыре, – скромно роняет Матильда.

– Тем более. Кроме того, ваша мраморная кожа, мадам, дарит ощущение скрытых подтекстов, которых начисто лишен беспросветно однообразный и отвратительно однородный белый цвет молока.

– Вы умеете польстить женщине…

– Господа! – у Тристана почти истерика. – Мне ваши рассуждения категорически неприятны!

– Вполне объяснимо, – в словах Матильды ни капли снисхождения: – Сто лет воздержания…

Скрежет зубов.

– А если вот так, месье благородный сеньор?

Секундная пауза, потом спокойный голос Людвига:

– Меняю карту.

Воцаряется оглушительная тишина.

– Свет! – срывается на вопль Тристан.

Дмитрий на секунду зажмурился от хлынувшего сверху ослепительного света.

– Так всегда, – едва слышно выдохнул ему в ухо доктор.

Мизансцена осталась почти без изменения, только Свидетель переместился несколько вглубь комнаты.

Взлохмаченный и бледный Тристан, припав грудью на стол, пожирал глазами Людвига и нервно подергивал скулами. В уголках губ у него пенилось.

– Ага! – кровожадно проскрипел он. – Попался-таки кобель на мякине!

Свидетель встал, подошел к столу и бросил взгляд на две лежащие в центре карты.

– Четыре против восемнадцати, – констатировал он. – Принимается. Ваше предложение?

Доктор тенью переместился к столу, приоткрыл кейс, осторожно извлек цилиндрический футляр и положил его поверх карт. Тристан шумно сглотнул.

– Мааальчик! – не отрывая взгляда от футляра, кастрировано воззвал он.

Над столом возник долговязый лысый юноша с прыщавым лицом и редкой порослью на подбородке.

– Что там? – с замиранием спросил Тристан.

Долговязый склонился над футляром и прислушался, поводя ушами с весьма приличной амплитудой. Минуту спустя он выпрямился и, отрицательно покачав головой, неприятно осклабился.

– Не пойдет! – истерично взвизгнул Тристан. – Фуфло подсовываешь?

– Я возьму, – спокойно произнесла Матильда и положила на стол одну из своих карт рубашкой вверх.

– На зло, да? – взвился Тристан. – Мне на зло, старая ведьма? Хорошо! Давай, ты еще ляг под него, шлюха недовыделанная! А я все равно ему сейчас устрою! Я ему разыграю битву при Грюнвальде, посмотрим, как ты запоешь после этого!

Людвиг перевернул лежащую перед ним карту: Суд.

– Круг закрыт, – констатировал Свидетель, сгребая карты со стола. – Guarde san, герр Людвиг.

– Благодарю, – улыбнулся Людвиг Матильде.

– Не стоит, – Матильда пошевелила пальчиками. – Надеюсь, содержимое этого футляра не обманет мои ожидания?

– Давай, надейся! – желчно прошипел красный от злости Тристан. – Представляю, какую муть он тебе впихнул.

– Вы готовы продолжить? – осведомился Свидетель. – Прекрасно, – он принялся раздавать. – Козырь – кубки.

– Опять, – недовольно проворчал Тристан. – Ненавижу повторения.

– Вы это говорили и в прошлый раз, – заметила Матильда. – Повторяетесь, милый Тристан.

– Стерва! – брызнул слюной Тристан. – Давайте, начали!

Свет снова гаснет.

– Ну, – мерзкий голос Тристана. – Слово!

– Я пас.

– Prise.

– Отлично! – Тристан доволен. – На этот раз я – guarde!

Шуршание карт.

– Кстати, мадам, – Людвиг возобновляет светскую беседу, – вы по-прежнему не спите в полнолуние?

– Увы, – усталый вздох Матильды. – Это доставляет мне невыносимые мучения.

– Простите, я совсем не хотел вас… – смущается Людвиг.

– Что вы! – перебивает Матильда. – Мне приятно, что вы помните о такой незначительной мелочи! Тем более, что я уже нашла хоть какое-то лекарство: научилась занимать себя разными головоломками. Вроде вычисления картины неба в тот же день, но, скажем, лет так триста назад. Семьдесят семь часов захватывающих расчетов – и головной боли даже ни намека!

– Вы не перестаете меня удивлять, мадам, – Людвиг сдержанно восторгается. – Ну а вы, Тристан, чем развлекаетесь в полнолуние?

– Читаю Протоколы известных вам мудрецов, – плюется желчью Тристан. – Очень, знаете ли, бодрит.

– Не сомневаюсь! – веселый смех Людвига. – Сам люблю!

– Ой, и что вы говорите? – отвратительно квакает Тристан. – Рад, что вам нравится наше народное творчество! Я вот тоже читал про эту самую «вашу борьбу», и таки должен сказать, что смертельно скучал. Тот же Ульянов в социистике и сочнее, и глубже. Кстати, что вы на это скажете?

Опять ватная тишина. Затем слабый голос Матильды:

– Карту.

– Раньше думать было нужно! – радостный вопль Тристана. – Лично я – не располагаю! И не имею желания!

– От вас никто и не ждет.

– Мадам, – говорит Людвиг, и на стол тихо ложится карта.

– Благодарю, – сдержанно роняет Матильда. – Свет, будьте добры.

У стола уже возник низенький секундант с кейсом, Тристан лениво развалился в кресле и безучастно копался в своих встрепанных седых бакенбардах, а Матильда, тяжело дыша, напряженно сверлила взглядом Людвига, который медленно повернулся к Дмитрию и сделал легкий приглашающий жест. Дмитрий дернулся, но его тут же остановила жесткая рука доктора. Дмитрий даже не обернулся, застыв на месте. Вперед деловито просеменила Сара.

Она дважды обошла стол по кругу, исподлобья глядя на выложенный секундантом Матильды футляр и как-то странно поводя плечами, словно у нее поламывало в позвоночнике. Затем она медленно приблизилась к Людвигу и прижалась к нему щекой.

– Синее, – прошептала она. – А пахнет халвой. Странно, правда?

Людвиг кивнул.

Сара постучала ноготками по столешнице, опасливо тронула футляр пальчиком и, наконец, задумчиво протянула:

– Я бы не брала.

Матильда поджала губы, а Тристан просиял и с саркастической ухмылкой воззрился на Людвига.

– Простите, мадам, – холодно произнес тот.

– Ничего, – натянуто улыбнулась Матильда и кивнула секунданту. Футляр был тут же заменен на другой. – Примите этот.

– Я! – заорал Тристан, подскакивая с места. – Я готов помочь благородной даме, оказавшейся в беде по воле неумолимых обстоятельств! Мааальчик!

Свидетель посмотрел на Тристана испепеляющее.

– Позвольте! – оседая в кресло, замямлил Тристан, словно его щелкнули по носу. – Я имею право делать предложение!..

Людвиг кивнул Саре.

Сара осторожно приблизилась к футляру и принюхалась.

– Такой легкий букет, – задумчиво пробормотала она. – И тепло. Хотя музыки совсем не слышно… Мне было бы интересно, что там. Давайте, возьмем, а?

Людвиг неторопливо подвинул карту в сторону Матильды. Матильда одарила его улыбкой и перевернула: Мир.

– Второй круг закрыт, – безапелляционно констатировал Свидетель. – Было сделано два обмена. Этого достаточно, господа. Желаете продолжить игру?

Тристан презрительно дернул щечкой:

– Я при своих. Увольте!

– Достаточно, – кивнула Матильда.

Людвиг только пожал плечами.

– Игра закончена, господа, – провозгласил Свидетель, собирая карты со стола. – Всем мои благодарности.

Игроки тут же встали.

– Тупой исход, – пробрюзжал Тристан, отваливаясь от стола с помощью подбежавшего прыщавого юнца. – Когда вырастешь, не имей дел с женщинами – они хуже моли.

– Истинно так, – рассмеялась Матильда, закладывая курс к выходу. – Вы, Тристан, умеете делать комплименты.

– Дура, – побелел Тристан. – Я имел в виду совсем другое!

– Я тоже, – пожала плечами Матильда. Проходя мимо Дмитрия, она на секунду зависла в воздухе: – А вот вы мне определенно нравитесь, гарсон, – проронила она. – В вас есть что-то от карлика. Меня это интригует.

Людвиг был доволен результатом.

– Не думаю, что Матильда играла по-крупному, – сказал он в машине, – но, по меньшей мере, это был достойный обмен. Что мы потеряли, доктор?

– Десять денариев, – бесстрастно проговорил Менгеле, – седьмая копия, работы пана Туповица, 1479 год. Клуб Коллекционеров предлагал за нее семьсот сорок.

– Хм, – пожал плечами Людвиг. – Надеюсь, мы обменяли ее на что-то более ценное.

– Однозначно, – уверенно подтвердил доктор. – Судя по тому, что услышала Сара, там вполне может оказаться нечто весьма существенное.

– А именно? – спросил Дмитрий.

– Это скажет только монсеньер Крис, – с улыбкой ответил Людвиг. – У нас нет привилегии открывать двинувшуюся карту. Кстати, как вам игра?

– Не знаю, – признался Дмитрий. – Я ожидал чего-то другого.

Людвиг с доктором рассмеялись.

– Другое у вас еще впереди, – заверил Дмитрия Людвиг. – Сегодняшняя игра – только маленькая мимолетная встреча. Серьезные игры проходят совсем по-другому, – Людвиг на минуту замолчал, мечтательно прикрыв глаза. – А вы неплохо держались, – сказал он, наконец. Дмитрию. – Я не вполне согласен с доктором, что он не пустил вас, поскольку игра была крайне простой, но Сара, безусловно, справилась идеально. Ей всего тринадцать с половиной, но у нее чутье проститутки с улицы Блондель. У нас уже два оригинала исключительно благодаря ей.

– А сколько всего?

– Не спешите все знать, юноша, – с металлом в голосе проговорил доктор. – Знание, как известно, умножает скорбь.

– Да, – подтвердил Людвиг. – Однажды мне довелось слышать предсмертную песню Хранителя, который знал. Должен сказать, что ничего более душераздирающего я в жизни не помню. Мне иногда снится этот поток материализовавшейся боли, похожий на реку, по которой плывет мое безвольное тело, и тогда мне хочется уснуть во сне, потом скорее уснуть в том сне, в котором я сплю, и в том сне, который следующий, и никогда не просыпаться там, где воспоминания острее, чем колено.

– Именно, – подытожил доктор. – Поэтому лично я стараюсь вообще ничего не знать, что не относится к сфере моих насущных мотиваций, чего и вам…

Закончить фразу доктор не успел.

7.

Дмитрий так и не понял, почему машина перевернулась. В салон хлынул стеклянный поток, автомобиль с диким скрежетом проехал на крыше и тяжело завалился на бок.

Дальше все произошло так быстро, что Дмитрий не успел вздохнуть, как его уже выдернули из машины, взрезав блеснувшим ножом ремень безопасности, заломили руки за спину, накинули на голову мешок и бросили на пол в тут же рванувшийся с места фургон.

Фургон трясло, и Дмитрия первое время мотало из стороны в сторону, пока чья-то нога заботливо не впечатала его в угол. В таком состоянии он пролежал часа полтора, сначала маясь от ноющей боли в затекших руках, а потом – провалившись в полузабытье с мрачными бессмысленными видениями.

Когда с него сдернули мешок и сунули под нос аммиачную соль, Дмитрий вздрогнул, с трудом открыл слипшиеся веки и увидел перед собой жесткое лицо Матильды.

– Удивлены? – холодно улыбнулась она. – Напрасно. Вы просто еще не освоились в новой для вас ситуации. Это пройдет. С годами. Как вас зовут?

– Дмитрий.

– Жалкое имя.

Матильда подплыла к Дмитрию вплотную:

– Так вот, Дмитрий, – проговорила она, – вам нужно больше интересоваться людьми, с которыми вас отныне связало Провидение. Например, что касается меня, то вы должны знать: я всегда получаю вещь, которая мне понравилась, – она вдруг недовольно поморщилась, – за исключением… ммм… в общем, за редким исключением. Вы мне понравились. Кроме того, я люблю вмешиваться в дела этого напыщенного фанфарона Людвига, потому что он слишком удачлив. Хотите знать, что я проиграла сегодня?

– Нет, – ответил Дмитрий подавленно.

– И снова напрасно, – Матильда указательным пальцем поддела Дмитрия за подбородок и запрокинула ему голову. Глаза ее испепеляли. – Я люблю, когда мои проблемы волнуют моих собеседников.

Матильда звонко хлестнула Дмитрия по щеке.

– Вы, как я посмотрю, уже забыли деликатное обращение Мартина, – сказала она. – Поверьте, по сравнению со мной, он – мать Тереза. Впрочем, не имею желания вас запугивать, скорее, наоборот. Пойдемте, я покажу вам одну из своих коллекций, вам понравится.

Дмитрий послушно поплелся за Матильдой по длинному коридору.

– Послушайте, Дмитрий, – неожиданно мягко заговорила Матильда, взяв Дмитрия под руку, – у вас такой вид… Вы никогда раньше не переворачивались в машине?

– Никогда, – ответил Дмитрий тускло.

– Странно, – Матильда нахмурилась. – Я, например, практикую это довольно часто. Резкая смена течения событий действует очень освежающе. Вы обязательно должны попробовать еще раз. Что вы об этом думаете?

– О чем?

– Да, Дмитрий, – разочарованно протянула Матильда. – Вы все-таки как-то слишком не в своей тарелке. Это я на вас так действую? Увы, это мой недостаток. Мне самой он причиняет невероятные страдания, можете себе представить! Как, по-вашему, я красивая женщина?

Дмитрий поспешно кивнул.

– Видите? – скорбно вытянула губы Матильда. – Но при этом мне чрезвычайно трудно удержать при себе мужчину. Необъяснимо! Дольше всех продержался этот абсолютно бескостный, скользкий, как вьюн, Тристан. Полная скотина. Когда мне удалось его выгнать, я несколько дней не вылезала из ванной. Другое дело Людвиг – идеальный мужчина, но мне он, признаться, не по зубам. Я пыталась сойтись с ним еще во времена моей блистательной юности, но ничего не вышло: на следующее же утро он сказал, что у нас не может быть иных точек соприкосновения, кроме точки «джи», но он слишком уважительно относится ко мне, чтобы свести все наше общение к трению и возвратно-поступательным движениям. Вы можете себе представить? И это при том, что он уже тогда имел всех женщин, которые попадались ему на пути!

Матильда от возмущения тряхнула головой.

– Зато с известным вам доктором, – продолжила она чуть спокойнее, – у нас много общего: например, страсть к режущим предметам. Отличие только в глубинных мотивах: у доктора – интеллектуально-эстетические, а у меня…

Матильда, не договорив, открыла дверь, к которой они подошли, и пропустила Дмитрия первым.

Комната была странной. Она напоминала апартаменты джентльмена Викторианской эпохи: только два низких кожаных кресла, курительный столик, две египетских статуи и темно-бардовые ковры на стенах, увешанные ножами и кинжалами всех размеров и разновидностей.

У Дмитрия запестрило в глазах.

– Вам здесь нравится? – вкрадчиво спросила Матильда. – Это моя любимая комната, я в ней отдыхаю. Правда, не так часто.

Матильда сняла со стены один из кинжалов и протянула Дмитрию рукояткой вперед.

– Возьмите, – сказала она. – Подержите немного, ощутите его внутреннюю силу.

Дмитрий послушно повертел кинжал в руках. Скорее, это был даже не кинжал, а стилет, довольно старый, с потускневшим четырехгранным лезвием, то ли затупившимся, то ли изначально тупым. Впрочем, лезвие довольно длинное, быстро сужающееся к острию; небольшая литая града с полустершимся узором, и выпуклая, как веретено, рукоять, обмотанная тонкой кожей.

– Что вы чувствуете? – вкрадчиво спросила Матильда.

– Похоже, довольно старая вещь, – неуверенно проговорил Дмитрий.

– Да нет же! Я имею в виду совсем другое! – поморщилась Матильда. – Вы чувствуете, что лезвие у него горячее, а рукоять – холодная?

Дмитрий потрогал и то и другое: лезвие, действительно, показалось ему намного теплее. Он с удивлением перевел глаза на Матильду.

– Это мизерикорд, – Матильда перешла на трагический шепот, от которого у Дмитрия по спине пробежали мурашки, – «кинжал милосердия». Рыцари добивали им раненых, поэтому жало – теплое: оно проникало в щели между доспехов, как член в женское лоно, и пило еще горячую кровь, – глаза Матильды вдруг подернулись влажной дымкой. – Вы знаете, как много общего у кинжала с фаллосом? – вкрадчиво спросила она.

– Никогда не задумывался, – признался Дмитрий.

– Это естественно, – скривилась Матильда. – Вы же мужчина: вы не видите дальше собственной крайней плоти! А кинжал умеет доставить гораздо более изысканное удовольствие! Знаете, почему? Потому что у нас с ним полное взаимопонимание! Кинжал мечтает о невозможном – войти в человека, но без крови, и я даю ему такую возможность. А в ответ он играет, словно смычок, по самым кончикам моих нервных окончаний – так, что внутри у меня рождается музыка! Ну, и, кроме того, – Матильда мечтательно прикрыла глаза, – такое количество форм! Вот, смотрите: шотландский скин ду – короткий и острый, как у собаки, поэтому он так, только для разрядки. А это непальский кукри, похож на обвисший член жеребца сразу после излияния. С ним я могу забавляться часами – как он умеет тревожить бедра! Мальчик мой, вы можете лезть вон из кожи, но ваши руки – грабли по сравнению с будоражащим прикосновением лезвия!

Дмитрий как-то нервно дернул плечами.

– Мальчишка! – Матильда изобразила на лице презрение. – Вы же все думаете, что песню любви можно исполнить только на флейте, но это исключительно ваши заблуждения самовлюбленных самцов. Женщины давно уже отыскали сверкающие звуки в более волнующих местах. Например, на острие ножа, – Матильда заметалась вдоль стен: – Вот, это катар, – само имя как песня! Один из моих самых любимых: у него поперечная рукоятка, видите? И он меньше всех похож на пенис, но когда я держу его вот так, – она направила лезвие вдоль руки к локтю, – мне не нужен никто в этом мире! Правда, есть еще сай, – Матильда нежно прижала к груди трезубец с длинным средним и чуть загнутыми боковыми зубьями, – мой маленький японский друг. Только его я впускаю глубоко, и он ласкает сразу в трех точках – это самый искусный из моих любовников! А это – настоящий Фальчион! Вы знаете, что настоящих в мире – всего пару десятков, а у меня их три! Правда, они такие большие и бестолковые! Дага – ее не люблю и не могу объяснить почему, держу только ради коллекции, а руками не прикасаюсь никогда, – Матильда вдруг остановилась, как вкопанная, перед странным длинным кинжалом с волнистым лезвием. – И к этому тоже, – прошипела она.

Дмитрий посмотрел на кинжал внимательнее: ассиметричное волнистое лезвие со странным волокнистым узором, ничего отвратительного в нем не было, скорее наоборот, это был один из самых красивых и необычных экземпляров.

– Почему? – не удержался Дмитрий.

Лицо у Матильды перекосилось и она с ненавистью проскрипела, как гвоздем по стеклу:

– Потому что это «крис»! – ее передернуло. – Мерзкое имя! Мерзкое! Все! Не хочу больше об этом! Садись в кресло! – скомандовала она. – Я сама не своя, видишь, всю трясет! Мне нужно расслабится, – Матильда не глядя сорвала с ближайшей стены короткий узкий нож. – Помоги!

– Что? – не понял Дмитрий.

– Платье! – закричала Матильда. – Платье расстегни! Быстро!

Дмитрий с трудом справился с застежкой, Матильда выскочила из платья, рухнула в кресло и расставила ноги. Дмитрий невольно отвернулся.

– Смотри на меня, – голос у Матильды опять стал спокойным и бархатным. – Мне нравится, когда на меня смотрят…

Дмитрий не знал, что делать, но смотреть на обнаженную женщину, собирающуюся позабавиться с ножом, ему было как-то неловко.

– Смотри! – повысила голос Матильда, – иначе я скормлю тебя свиньям. Почему ты не хочешь? Не нравится?.. Смотри, я сказала!

– Извините, я как-то… – пробормотал Дмитрий, но Матильда его перебила:

– Да проснись же ты, наконец! Дурак! Оставь предрассудки простым смертным, а здесь делай то, что тебе говорят. Смотри на меня!

Последний приказ Матильда выкрикнула таким голосом, что Дмитрий тут же развернулся, словно солдат по команде "кругом".

Матильда одарила его улыбкой:

– Так лучше, мой сладкий, так лучше!

Она полулежала в кресле и, не гладя, ласкала себя кончиком лезвия, порхающего над ее нежной плотью, как стальной мотылек.

– Вот так это и происходит, – пропела Матильда звонким шепотом, не отрывая взгляда от лица Дмитрия. – Видишь: я почти не контролирую его, нож все делает сам. Он знает, что я люблю, знает, как довести меня до исступления, чтобы я захотела впустить его глубже… Вот так, – она перехватила нож за клинок и медленно ввела рукоятку вовнутрь. – О! Видишь? Эти игрушки созданы для любви, в них больше страсти, чем в этой вашей дурацкой штуковине, – Матильда смерила Дмитрия презрительным взглядом. – И больше фантазии, – Матильда с влажным звуком извлекла нож обратно и возобновила порхающие движения лезвием. – Любой кинжал больше всего на свете хочет тебя убить, поэтому он думает только о тебе! Это самая настоящая любовь, всепоглощающая и бесконечная, а не так, как у вас, – Матильда прерывисто рассмеялась. Клинок мелко заплясал на одном месте. – Вот, сейчас, сейчас! Ммм! – Матильда выгнулась всем телом. – Видишь? Он просит меня впустить его снова, но – нет! Не сегодня! Сегодня я хочу, чтобы ты видел, что он умеет, – она со свистом втянула в себя воздух и, не в силах сдержаться, закинула одну ногу на ручку кресла. – Смотри, смотри какое у меня тело! Только я и эта сталь способны играть на нем, как на дьявольской скрипке, а ты – нет, – она сплюнула, – ты еще только щенок! Когда-нибудь я научу тебя, но не скоро. Не скоро! Но мы сыграем трио-сонату, ты будешь вести континуо, а я буду – соло. У меня давно уже припрятан для такого случая любимый сынок Ферберна и Сайкса… Да! Да! – Матильда забилась в кресле, опасно зажав руки с ножом между бедер. Ее бросало из стороны в сторону, как эпилептика. У Дмитрия перехватило дыхание. – Не дождешься! – хрипло выдохнула Матильда, замерев, наконец, в какой-то странной позе. Клинок снова пришел в движение. – Еще! Смотри еще! Как ты смотришь… Никто так… давно уже… Смотри!

Дмитрий, впрочем, уже смотрел не отрываясь. Этот танец с ножом, змеиные движения и блестящая кожа гибкого роскошного тела завораживали, как коррида или бой петухов. В воздухе отчетливо пахло кровью.

– Смотри! – тяжело стонала Матильда. – Уже вот-вот! Боже, как ты смотришь! У меня все… внутри… от твоего взгляда… сейчас! Сейчас! – завизжала она и вдруг с силой отбросила кинжал, который, как в масло, вошел в стену. – Все, – прошептала Матильда, сползая на пол. – Как же меня накрыло… Ты хорошо смотрел, мой сладкий! Очень хорошо! Подойди. Я хочу поцеловать твои глаза… они теперь как у саламандры – желтые…

К ужину за огромным столом, накрытым бесчисленными яствами, кроме Дмитрия и Матильды, спустился странный перекошенный тип с забинтованной головой. Он на минуту застыл в метре от Дмитрия, буравя его глазами сквозь прорези в бинтах, потом проковылял в дальний конец стола. Рухнув в кресло, он тут же принялся весьма активно поглощать пищу, выбрасывая с завидной частотой свои длинные руки с растопыренными пальцами, чтобы подгрести поближе очередную тарелку с закусками.

– Это мистер Перен-Хаусхофер, – громким шепотом сообщила Матильда. – Он – хозяин этого дома.

Мистер Перен-Хаусхофер на секунду замер, посмотрел в их сторону, потом нелепо кивнул и продолжил гастрономические телодвижения.

– Скажите, Дмитрий, – драматическим контральто запела Матильда, – вам нравится у нас? Вы ведь любите просторные комнаты и высокие потолки? Роскошную мебель? Вы говорили, что тоскуете по фамильному серебру вашей матушки, с которой вас разлучила необходимость быть здесь, в этом сдавленном суетой городе?

Руки мистера Перена-Хаусхофера зависли в воздухе на полпути к блюду с устрицами, а обозреваемое ухо, торчащее из-под бинтов, окрасилось в пурпур.

– Это так, – услужливо качнул головой Дмитрий.

Хозяин дома дернулся, его руки сорвались с места, настигли устриц и водрузили блюдо на неумолимо растущую груду грязной посуды.

– Боже мой! – Матильда спрятала испуганно сжавшиеся губы за салфеткой. – Это так тяжело, я вас понимаю. Мир слишком жесток к нам, в нем давно уже не осталось ни грамма манны небесной, и каждый теперь должен клыками вырывать у других свой кусок, как в те далекие мрачные времена, вы помните? Кругом только холод, бессердечность и равнодушие, прежние ценности валяются в грязи, их попирают ногами, но здесь, у нас, в этих оградительных стенах, разве вы не чувствуете себя комфортнее и защищеннее? Разве вас не согревает тепло наших открытых навстречу вам сердец?

– Конечно. Я крайне признателен…

Мистер Перен-Хаусхофер с треском обрушил ладони на стол, медленно встал, опрокинув за собой кресло, и прошаркал прямо к Дмитрию. У Матильды округлились глаза.

– Книгу! – рявкнул мистер Перен-Хаусхофер невероятно противным, скрипящим, как ржавые качели, голосом. – Принеси книгу!

Матильда подскочила, как ошпаренная, и бросилась вон, а мистер Перен-Хаусхофер в три этапа вложился в свободной кресло рядом с Дмитрием.

– Сукин сын, – неопределенно хрюкнул он. – И льстец. Не люблю.

Он опять посмотрел на Дмитрия – долго и мутно, как мочеиспускание старика, – потом мелко затряс головой и смачно сплюнул в стоящую перед ним пустую тарелку.

– Похож на моего младшего, – сообщил мистер Перен-Хаусхофер. – Такой же придурок.

Он противно хрустнул пальцами, между средним и безымянным у него невесть откуда появилась зажженная сигарета, он помахал ей в воздухе перед собой и осведомился: