Оглавление
Борис Левит-Броун. Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…
20 концентрических кругов вокруг Андрея Платонова
О постмодернизме
Жоржик (Этюд на стихи Георгия Иванова)
«Как я устал!..» (Немножко об Италии, о Феллини и его эротических рисунках)
Панчер (Четыре стиха Бориса Марковского)
Похороны по-итальянски (Этюд на смерть Марчелло Мастроянни)
Русский человек как европеец
Убийственный город
Чистая капля (О стихах Аллы Красниковой)
Венеция – CAMPO SAN POLO[10] (Этюд)
К статье Бориса Хазанова «Фридрих Горенштейн и русская литература» (Заочная беседа)
Пролетая над книгой (Феномен Армалинского)
Интервью
«HOMO EROTIKUS» и гомо сапиенс
Поэзия – прежде всего музыка!
Отрывок из книги
Несколько слов. Россия проглотила Платонова и торжественно похоронила его в непонимании. Люди хоронят всё, лишнее для обыденности. Платонова проглотило невежество, высыпав на отполированный профанацией булыжник платоноведенья целый грузовик щебня псевдопониманий. Читаешь платоноведов, диву даёшься! А то вдруг, – вот-вот, кажется, вроде бы, ещё шаг и… Да нет, какой там! У них Платонов— это Россия, русский народ, коллективизация, пролетариат… «в лучшем случае» умерший Бог, что угодно, только не то, чем этот боговдохновенный человек был на самом деле. Был не по своей воле, а по Персту вышнему. Читаешь, читаешь, ну… только и вспомнишь, что Генриха Сапгира: «Ах, ты чтоб!..». То им Платонов «слабый философ», поскольку «впитал набор ложных и опасных идей европейских мыслителей…надцатого века и смешал их с марксистским материализмом». То о его непостижимой алхимии толкуют, не имея сознания, что никакая это не алхимия, а просто hobohemia Андрея Платонова, его природное место, органика его духовного положения. Даже если в связи с Платоновым и заходит речь об Иисусе, то так только, ради противопоставления тупому большевистскому молоху-репродуктору – дескать, со Христом, Богом истинным, была обратная связь, его можно было спрашивать, с ним говорить, а с молохом ложного «бога», связь односторонняя, жестоко индоктринирующая, подавляющая и навязывающая – бесчеловечная, то есть, и безбожная. И вот Платонов – ни больше, ни меньше как свидетель мертвого Бога. Словно бы Платонов пользовал Бога только как разоблачительный жупел. А ведь Платонов слышал Бога живого! Особенно раздражает Бродский, который понимает тоньше других. Понимает-то тоньше, но феноменология платоновского языка начисто Бродского под собою похоронила. Он виртуозно ассоциирует этот фантастический язык со стилем житий святых и русскими классиками: «…если заниматься генеалогией платоновского стиля, то неизбежно придется помянуть житийное «плетение словес»». Поминает Бродский и Лескова с его тенденцией к сказу, и Достоевского с его «захлебывающимися бюрократизмами…», – но остаётся вовсе глух к своему же собственному «житийному» наблюдению, остановившись (то ли из равнодушия, то ли действительно не понимая) в одном шаге от констатации святоотеческой сути Андрея Платонова.
Платонов был духовно сильный, решительный человек, и он был разный, в зависимости от того, чем в разное время хотел и считал нужным быть. Это Платонов явный. Об этом Платонове, – мелиораторе, даже коммунисте, – и толкуют платоноведы. Но был ещё и тайный, главный Платонов, о котором сам Платонов, возможно, не догадывался, а скорей всего со змеиной мудростью и змеиной непроницаемостью (поди разбери, какое выражение «лица» у змеи!) не узнавал Себя в себе. Прямые спослания от Бога не вменяются, он всё равно не ответил бы на вопрос: «А как это у вас так выходит?..». Он не ответил бы, но мне-то Платонов слышен, слышен в самом главном своём качестве духовидца и медиума, свидетеля крайних гуманоидных ситуаций, транслятора предельных человеческих смятений и упований, какие и слышны только уху верующему. От Андрея Битова (док. фильм «Котлован») я слышал речь истинно духовную о Платонове, речь спонтанную, смысл которой сам Битов так и не сформулировал отчетливо. Его речь сбивчива, но верный интуиции он движется очень близко, совсем близко к истине: «Платонов – это голос отмены языка… язык Платонова это чудо, похожее на рождение слова, на мычание, на отсутствие слов…» – вот и его, как будто, начинает закручивать и погребать оползень платоновского языка, он тонет воображением в зыбучих песках платоновской речи. Но Битов всё-таки прорывается намного дальше, глубже других: «Платонов заговорил из абсолютного нуля, как камень, как немой, как пролетарий… как человек лишенный всего, голый. Голый человек в оголённом времени… и бьёт это, как оголённый провод». Формально (а возможно, из осторожности!) оставшись в архетипах времени и места, Битов всё-таки сумел сказать то, в чём отсвечивает последняя правда о Платонове: «из абсолютного нуля, как камень, как немой… голый». Взгляд Платонова действительно добирается до «абсолютного нуля». Это универсальный взгляд на универсального человека – не крестьянина и не рабочего, не колхозника и не пролетария, не непременно русского, вообще не человека времени и места, а вселенского человека всех времен. «Абсолютный нуль» – это падший человек, человек голый и бессловесный, стоящий в наготе своей перед Богом среди воздвигнутого им самим ада. И тут больше, чем страна (хотя ад, конечно, русский), тут меньше, чем нагота, тут шире, чем народ и глубже, чем время. Тут не просто голый человек мира сего, тут человек без признаков, совлекшийся всего специфицирующего, лишенный покровов, – человек всеобщий, наиглубочайший, инициальный… раскрывающий голосами многочисленных персонажей Платонова своё истерзанное Адамово нутро, изрыгающий и источающий потаёнными мыслями свои сокровеннейшие надежды, свои испуганные чаяния, свои до наготы раздетые отчаяния – среди бессонницы ночей, глядя во тьму потухшей земли, слушая гипнотически ровный голос машины, вглядываясь в черты женщины, которою желаешь. Перед этой духовно-персона-листической глубиной голого и осознающего себя человека все остальные глубины Андрея Платонова, временные, социальные… даже этнические, – не более чем «отмели».
.....
Эрос есть что. Любовь есть что – конститутивный признак бытия. Любовь есть Дух, она есть смысл, она есть требование вечности. Это требование знакомо и сокровенно всякой душе, и с этой точки зрения можно сказать, что человек не имеет в падшем мире истинного наслаждения. Эрос мира отравлен ядом времени, пропитавшим мировую плоть. Вот почему высшие радости, которые доступны человеку в этом мире и которые могут быть отчасти соизмеримы с истинным наслаждением, есть не суетные радости ублажения плоти, а укоренённые в вере радости творчества. В них человек ближе всего подступает к Богу и к вечности, которая есть Дух Божий – единственный и одновременно абсолютный смысл, единственное истинное наслаждение, единственное истинное бытие. Всякая сущность эротична по интенции, по реализуемому и реализующемуся смыслу любви, «потому что Бог есть Любовь» /1 Иоан. 4, 8/.
6. …равномерная тугая сила пружины…
.....
