Читать книгу Глагол прошедшего времени - Борис Полушкин - Страница 1

АПРЕЛЬ 45-ГО

Из моего деда каждое слово нужно тянуть клещами. Я и тяну изо всех сил. Слава Богу, настырства мне не занимать. На кухне мы одни: все умчались в деревню сажать картошку.

– Дед. Ну ты хоть немцев убивал?

– Стрелял, падали.

Вот так – стрелял, падали.

За стеной наследники Великой Победы шумно празднуют очередной юбилей. Какиеуж тут "слёзы на глазах", того и гляди в пляс пойдут. Лезу в бабушкины закрома идостаю бутылку водки. Василий Яковлевич хоть и не любит этого дела, в такойдень грех не выпить. Не знаю – водка ли помогла, или дед не нашёл другого способаот меня отвязаться, но потихоньку разговорился.

– Три года с лишним я геройствовал в пехоте, а весной сорок пятого, после госпиталя,направили шофёром в автобат. Машину получил новую,"Студебеккер". Наш "захар"на неё похож один в один. Сначала за руль боялся садиться, отвык за войну, но потомосвоился. Да и торопили: Берлин хотели к празднику взять.

Утром получаю приказ:

– Загрузить на станции лафет и отвезти в артполк.

– В какой полк? Куда?

– Там объяснят. Сопровождающего обещали.

Делать нечего, еду. На станции беготня, суматоха, но загрузили быстро и проводник дали. Лейтенант молодой, на груди один гвардейский значок. Тоже торопится,боится на войну опоздать. Выехали за город.

Весна в Германиираньше нашей, в начале апреля уже вишня вовсю цветёт. Солдатики сбросили ватники, скатали шинельки и пылят по обочине. Дорога забита машинами,но все идут в одном направлении – на Берлин.

На площади в каком-то городке остановились, лейтенант отправился уточнять маршрут, а я решил покемарить. Только пристроился, а он уже назад бежит, командует:

– Газуй, сержант. Дома выспишься.

В руке листок с каракулями, он в него заглядывает и распоряжается:

– За этим домом вправо, а теперь влево и прямо.

Забрались в самые дебри: улочки узкие, того и гляди бортом зацепишься. У меняшея заболела головой вертеть. Вдруг лейтенант кричит:

– Немцы!!!

Глянул вперёд – и правда, человек десять на перекрёстке кучкуются. Странныекакие-то. Из-под касок едва лица виднеются, форма кулём и рукава закатаны.Не для форса, а чтобы до колен не свисали. Подростки! И среди них, как чёрныймедведь, огромный эсэсовец с автоматом. У него тоже рукава закатаны. Так они в сорок первом на нас пёрли: нагло, высокомерно. Лейтенант выскочил, пальнулраза два и нырнул в какой-то подвал у дома. Я кинулся было за ним, да винтовказастряла за сиденьем и не вытащить. Тут и немцы опомнились, жахнули из всего, что было. Словно град по кабине ударил. Я винтовку бросил и ужом под машину.

Лежу под мостами, а в голове дурацкие мысли крутятся: лишь бы в радиатор непопали, паять устанешь. Стрелять перестали и около машины завертелисьнедозрелые воины. Мне снизу только ноги видно было. Обувь не детская, а вотштанины выше в гармошку собрались. Похлопали дверцами, попрыгали у заднегоборта, а под колёса не заглянули. Эсэсовец гаркнул на них, и мальчишки гуськомпотянулись назад к перекрёстку. Старший потопал следом. Рядом с машиной ухнулаграната, но они даже не оглянулись.

Я выполз из своего укрытия и спустилсяв подвал. Лицо обдало жаром, поднятая взрывом пыль не давала дышать.

Лейтенант лежал у самой двери и был похож на тряпичную куклу. Из ушей, из носа,изо рта ещё сочилась кровь, но смерть уже прибрала его. Поднял с пола пистолет,достал из кармана документы. Двадцать пятого года рождения. Двадцати не стукнуло, и теперь не стукнет.

Я вышел на улицу и огляделся. Немцы с перекрёстка исчезли,зато появились наши бойцы с автоматами. Завидев меня, закричали:

– Убирай свою шаланду, весь обзор закрыл.

Я в ответ махнул рукой и уселся на подножку. Ноги меня не держали. Подошёлстаршина, поцокал языком, спросил:

– Кто тебя так прищучил? Пуля сквозь руль прошла, а ты живой.

– Лейтенанта гранатой подорвали. Бегает тут эсэсовец с малолетками.

– Отбегался. Пристрелили суку.

– А пацаны?

Старшина в ответ оскалился зло:

– А что пацаны? Тех, кто успел оружие бросить, в комендатуру отвезли.

Дед берёт из моей пачки две сигареты, ломает их и скручивает цигарку. Пальцы его чуть подрагивают. Я чиркаю спичку.

– Страшно на войне?

– Страшно.

ЮДЕ

Сашка очнулся от близкого выстрела: так ломается сухая ветка под ногой неосторожного охотника. Он с трудом открыл глаза и огляделся. По склону высотки группами и поодному бродили немцы. На плечах у некоторых висели наши трёхлинейки без затворов, сами они были вооружены карабинами.

– Трофейщики, крысы тыловые, – догадался Сашка.– В кого они стреляли?

Справа от него, на дороге, стояла серо-зелёная грузовая машина под тентом. К ней, словно щенки к развалившейся матери, слепо приткнулись лёгкая танкетка и мотоциклы с колясками. На обочине, под присмотром скучающей охраны, понуро сидели семь-восемь наших бойцов. Даже отсюда было видно, что сил сопротивляться у них не осталось вовсе.

– Так в кого стреляли фрицы?

Он чуть приподнялся на локтях, чтобы редкая выжженная трава не мешала, и стал наблюдать за немцами. Двое остановились на краю овражка, промытого весенними ручьями и стали смотреть вниз, указывая на что-то невидимое Сашке. Подошёл ещё один, вскинул карабин и выстрелил. Все одобрительно стали хлопать друг друга по плечам. Постояв немного, двинулись дальше.

– Раненых добивают, суки!

Он опять упал в траву и от бессильной злобы заскрежетал зубами.

Роту, оставленную на высоте задержать немцев, пока измотанная отступлением и потерями дивизия не займёт более выгодную позицию, сформировали накануне прямо на марше. В неё включили вышедших из окружения, отставших от других частей, приблудившихся неизвестно откуда бойцов. Командование таким разношерстным воинством поручили молоденькому лейтенанту этого года выпуска. Лейтенант очень гордился полученным заданием и отчаянно трусил, что не оправдает доверие. Было ясно, укрепиться как следует не успеют, и поэтому каждый рыл себе персональный окопчик. Рядом с Сашкой расположился пожилой усатый сержант с ручным пулемётом.

– Ему веселей воевать, – позавидовал Сашка, – А у меня две обоймы и даже гранаты не досталось.

Фашисты появились, когда солнце поднялось уже высоко. Шли колонной: впереди мотоциклисты, затем несколько броневиков и за ними грузовики с пехотой.

– Без команды не стрелять! – понеслось по цепи, но было поздно: с фланга беспорядочно захлопали выстрелы. Передний мотоцикл съехал в кювет и перевернулся, остальные развернулись и помчались обратно. Сашка посмотрел на пулемётчика. Тот досадливо сплюнул и припал к прицелу. Короткой очередью он вспорол брезент на ближайшей машине. Оттуда посыпалась пехота. Ещё пара очередей, и немцы залегли. Но уже у дальних машин забегали офицеры, стали выстраивать солдат в цепи, с броневиков ударили пулемёты, просвистела и взорвалась далеко за спиной первая мина. Завертелось.

Что было дальше Сашка плохо помнит. Первую атаку они отбили, потом сами ходили в контратаку. В рукопашной он потерял винтовку и дрался лопатой, брошенной ему пулемётчиком. А потом их накрыла артиллерия. Видно его оглушило взрывом.

Из короткого забытья его вывели приближающиеся голоса. Он чуть повернулся и увидел немцев, направлявшихся прямо к нему. Сердце отчаянно заколотилось: что делать? Бежать по полю, только фрицев веселить. Притвориться мёртвым? Прострелят башку для проверки. Жаль, ему не досталось гранаты. А потом у него были свои планы на жизнь, и в его планы не входила смерть. Плен? Хрен они его удержат. Сашка вспомнил своё беспризорное детство: побеги из детдомов, приёмников, даже из колонии несовершеннолетних.

Он сел и размял затекшие члены. Руки ноги вроде целы, только голова гудит, но это пройдёт. Снял с пояса фляжку, и, пополоскаврот,сделал несколько глотков. Немцы остановились и наставили на него карабины.

– Нет у меня ничего, – усмехнулся Сашка, поднимаясь на ноги. Его обыскали, отняли флягу и погнали к дороге.

Под вечер их привели в большое село на берегу длинного узкого озера. На той стороне манил своей близостью лес. Огромная площадь была забита военнопленными. В центре угадывался остов деревянной церкви, которую сожгли или раскатали. Отдельно, под охраной, на куче скарба расположились гражданские. Видно было, как дети жмутся к матерям, а у ручных тележек торчат столбиками старики в широкополых шляпах.

– Этих-то зачем под конвоем держат? – удивился Сашка.

Вновь прибывших выстроили в одну шеренгу. В сопровождении помощников подошёл высокий щеголеватый офицер, в перчатках и с тросточкой.

– Пенсне не хватает, – вспомнил Сашка карикатуру в журнале. Офицер пошёл вдоль строя. Иногда он останавливался и произносил несколько отрывистых картавых фраз.

– Что за язык собачий, ни одного слова не разберёшь.

– Коммунистов и командиров ищут,-словно прочитав его мысли, подсказал сосед.

– У них на лбу написано?

– У некоторых написано.

Скоро офицер подошёл к ним. Цепким взглядом он осмотрел Сашку, словно оценивая, и резко выбросил вперёд палку:

– Юде.

Постоял немного, убрал палку и, сложив пальцы пистолетиком, снова ткнул в его сторону:

– Юде.

Как из-под земли появились автоматчики и выдернули Сашку из строя. До него с трудом дошло произошедшее.

– Какого черта! Русский я, русский!

Но офицер уже шагал дальше. Сашку почти волоком протащили через площадь и втолкнули к гражданским, наградив напоследок увесистым пинком под зад. Он по инерции пробежал шага три и упал на четвереньки, но тут же вскочил и, сжав кулаки, бросился к обидчикам. На плечах у него повис высокий худой старик, он отбросил его как куль с мякиной и упёрся грудью в ствол винтовки. Здоровенный рыжий немец в мышиной форме с закатанными рукавами, насмешливо смотрел на него сверху вниз. Сашка постоял немного и, развернувшись, пошёл назад. Вслед раздался издевательский хохот.

– Смейтесь, гады! Доберусь я до вас.

Старик,задержавший его, поднялся и отряхивал от пыли штаны и пиджак. Сашка чуть тронул его за плечо.

– Прости, отец.

Он никогда не относился к евреям враждебно, но сейчас бесился от несправедливости и унижения.

Чуть успокоившись, Сашка осмотрелся. Такого оборота он не ожидал. Пока есть силы надо бежать, иначе покалечат или вовсе пристрелят. Он вспомнил бесцветные глаза рыжего. Такому человека убить, раз плюнуть.

Среди гражданских он заметил несколько человек в форме и ободрился. "Одна голова хорошо, а две-банда"– вспомнил он поговорку своего приятеля. На большом фибровом чемодане, вытянув ногу, сидел командир в зелёной фуражке пограничника и с одной "шпалой" в петлице.

– Товарищ капитан!

Сашка привычно вскинул руку к виску. Пограничник поднял серое от пыли и усталости лицо.

– Не козыряй, к пустой голове руку не прикладывают. Что тебе боец?

Говорил он с трудом. Штанина выше колена была разорвана и запачкана засохшей кровью. Через дыру виднелась чёрная рана. Подошел вездесущий старик и отодвинул Сашку в сторону. Он поковырял рану пальцем и что-то крикнул на незнакомом языке. Подбежала молодая женщина с пузатым жёлтым саквояжем. Старик стал извлекать из него крючки, пинцеты, пузырьки и баночки. Сашка, не любивший медицинских процедур, отвернулся.

Жара спала, но солнце ещё высоко висело над лесом. Часа два до заката. Сколько за это время произойдёт? Хотелось пить. Он подобрал с земли камушек, обдул и положил в рот. Старый способ заглушить жажду. Площадь между тем ожила. Затарахтели мотоциклы, немцы засуетились, забегали, раздавая удары прикладами налево и направо, стали строить колонны. К ним тоже подтянулись человек десять фашистов с собаками. Заплакали дети. Капитан, чуть покачиваясь, стоял на одной ноге. Сашка, не задумываясь, подставил ему плечо.

– Куда нас, товарищ капитан? Вечер скоро.

– Далеко не погонят. Рядом успокоят.

На Сашку словно кипятком плеснули.

– А дети? Детей куда?

– Дети тоже евреи.

– Какие дети евреи? Дети, они и есть дети.

Он отказывался верить услышанному.

Их отделили от военнопленных и повели по пыльной сельской улице. Собаки без умолку лаяли и рвались с поводков, дёргая и мотая хозяев из стороны в сторону. У своих домов стояли женщины, скрестив, словно в ознобе, руки на груди. Мальчишки перебегали от ограды к ограде, но подойти ближе не решались. Капитан тяжело опирался на Сашкино плечо и стонал. С ногой у него было совсем плохо, и они начали отставать. Немец, замыкавший колонну, ругался и толкал их в спину дулом винтовки. Кое-как выбрались за околицу и остановились у большого, крытого тёсом, амбара. Свежая белая щепа валялась на траве, пахло смолой и лесом. Амбар срубили недавно, видно перед самой войной. Узкие, в одно бревно, окна-бойницы расположились под самой крышей.