Читать книгу Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге - Борис Семёнович Романов - Страница 1

ДЕЯНИЯ АПОСТОЛОВ, рассказанные Ремом, сыном Сидония-галла

(В переводе со старофранцузского Бориса Романова, с собственным PostScriptum)

Предисловие

Большие художественные произведения о событиях евангельских времён появляются весьма редко. Можно вспомнить разве что «Камо грядеши» (“QuoVadis”) Генриха Сенкевича, «Серебряная чаша» Томаса Костейна, «Варавва» М. Корелли, «Иуда» Т. Гедберга или «Комиссия по делу Христа» О. Мандино.

К таким книгам, скажу без ложной скромности :) можно отнести и мою «Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге». Эта книга – увлекательно изложенная и расширенная автором версия канонической книги Нового Завета «Деяния святых апостолов».

Напомним читателю, что каноническая книга Нового Завета «Деяния святых Апостолов» (лат. ActusApostolorum или ActaApostolorum) повествует о событиях, происходивших вслед за евангельскими. Традиционно считается, что её автором является евангелист Лука, автор третьего Евангелия. Деяния начинаются с описания Вознесения, которым заканчивается Евангелие от Луки. Деяния – единственная книга Нового Завета, которая имеет характер исторической хроники. Среди других новозаветных книг она выделяется также необычайно широкой географией действия – от Иерусалима до Рима и большим количеством действующих лиц, многие из которых безусловно историчны и упоминаются в других исторических источниках.

«Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге» – это рассказ о тех же событиях молодого римлянина Реми Оттона, ставшего волею случая свидетелем и участником многих событий тех времён, происходивших в Иерусалиме. Если канонические «Деяния святых Апостолов» занимают объём около 40 страниц, то в “Повести об Апостолах…” почти 200 страниц (более трёсот в формате eBookна Amazon.com). Все события «Деяний святых Апостолов» изложены в моей книге гораздо более подробно, и, как положено в беллетристике, с увлекательными детективными сюжетами, которые при этом, как я полагаю, нисколько не противоречат книге Нового Завета – и при этом делают более понятными некоторые загадочные места канонической книги св. Луки.

В книге немало страниц посвящены не только христианской тематике, но и зороастризму, ессеям, и, отчасти, буддизму. Сюжет книги связан также со «спецслужбами» Понтия Пилата в Иудее: одно из главных действующих лиц на протяжении всего сюжете – офицер службы Афрания (того самого, который описан в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова).

Впервые моя книга «Повесть об апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге» была опубликована в издательстве «Искусство СПб» в 1999 году небольшим тиражом, и с тех пор не переиздавалась. Книга, я думаю, может быть интересна всем, кто интересуется христианством, зороастризмом, буддизмом, иудаизмом, а также всем любителям приключенческого жанра.

На обложке – картина Дюрера «Четыре апостола» (Durer Albrecht. "Four Apostles"). Слева направо: апостолы Иоанн и Пётр, евангелист Лука и апостол Павел.

Теперь, после этого предисловия, предлагаю вниманию читателя повесть Реми Оттона.

Глава 1. Чудо Вознесения

Прошло сорок дней с тех пор, как из гробницы на краю Гефсиманского сада исчезло тело распятого на кресте Иисуса из Назарета, которого Его ученики называли Иисусом Христом и Спасителем, Мессией. В первые дни после загадочного исчезновения в Иерусалиме было много шума, – ведь все знали, что по просьбе первосвященника иудейского синедриона Каиафы гробница охранялась римскими легионерами. К вечеру третьего дня после казни, во второе воскресенье апреля, всему городу стало известно, что заграждавший вход в гробницу огромный камень с утра был кем-то отвален, а гробница в скале оказалась пуста, – лишь один лоскут от погребальных пелен нашли там легионеры каппадокийской когорты и не могли ничего объяснить. Хотя главные враги Назарянина саддукеи и говорили, что тело выкрадено учениками, но им никто не верил: все знали что именно саддукеи глаз не спускали с этой гробницы.

Однако не верили и ученикам Иисуса, которые утверждали, что Он воскрес на третий день после распятия на Голгофе: если даже их Учитель и воскресил из мертвых за месяц до своей казни Лазаря из пригорода, и многие были тому свидетели, то как человек может воскресить сам себя? Если Он являлся своим ученикам после смерти, то пусть они в это и верят, – так в конце концов рассудило большинство, и через месяц после казни в огромном Иерусалиме вряд ли было больше нескольких сотен людей, которые ещё обсуждали эту загадку. Каких только пророков и чудес не видел Иерусалим! Сотни лет стекались сюда чародеи и маги не только из Палестины, но и из Сирии, из Египта, других дальних стран! Иногда, бывало, и умирали здесь, или бывали убиты, но никто не воскрешал сам себя, это уж факт. Может быть Назарянин был самым великим из всех, кто проповедовал и совершал чудеса, но человек не может воскресить сам себя. Его ученики либо лгут, либо тронулись умом, – так думало большинство, кто слышал рассказы об этом. Так думал и я почти до того сорокового дня после загадочного происшествия в Гефсиманском саду.

За два дня до этого, – до того, как я стал свидетелем чуда, – мои родители, знакомые с некоторыми учениками Распятого, говорили меж собою, что те по-прежнему утверждают свое, – что воскресший из мертвых Иисус Христос несколько раз являлся им в теле, что Он жив и вновь учит их. И ещё – ученики якобы ожидают нового чуда: по закону Моисееву, что как первенцы в иудейских семьях должны быть принесены на сороковой день по рождении в храм Иерусалимский, так и первенец из мертвых всего рода человеческого должен явиться на сороковой день по Воскресении в небесный храм перед лицом Сущего, – так сказал один из учеников. Уже забытые было подробности последних дней и проповедей Распятого, и казни вновь и вновь обсуждались тем вечером, пожалуй впервые в моем присутствии.

Не знаю почему, но эти рассказы сильно взволновали меня. С мыслью о чуде я заснул и с этой же мыслью проснулся утром, и решил узнать подробности, и где это чудо должно произойти.

Родители говорили об учениках Назарянина и вчера и ранее сочувственно, но скорее жалея их, чем веря. Я в свои пятнадцать лет не очень-то умел сочувствовать, но в чудеса я верил и конечно же хотел их видеть! Я слышал рассказы о воскрешении Лазаря, – как этот спеленатый с головы до ног труп, четыре дня пролежавший в гробнице-пещёре в Вифании, на глазах у сотен людей по громкому слову Иисуса вышёл из пещёры живой, а ещё минуту до этого трупный запах шёл из нее… Я считал личным упущением, что не видел чудо воскресения Лазаря, чудо воскресения самого Иисуса, и мне хотелось верить, что оно было, что Он жив! Теперь у меня в запасе было время и я хотел увидеть, как Воскресший общается со своими учениками и как Он уйдет на небо…

Найти учеников оказалось не так просто, родители не знали где они обитают теперь, они не показывались на людях с тех самых безумных для Иерусалима дней. К тому же, хотя мы уже десять лет как прибыли из Галлии в миссию прокуратора Иудеи, и родители обжились в Иерусалиме основательно, но барьер между нами и иудеями был по прежнему высок. Среди последних семидесяти учеников Иисуса было несколько не иудеев, но ни одного галла среди них не было, мы все здесь друг друга знали. На поиски, как я понял, у меня оставалось два дня: на сороковой день после того воскресения (16 Нисана по их счету) ожидалось чудо. За эти два дня я обегал все пригороды Иерусалима, поговорил со всеми своими знакомыми сверстниками, и только к вечеру накануне назначенного дня я узнал, что некоторых из учеников видели пару раз за Кедроном и Иосафатской долиной, на Елеоне, на северном холме этой горы.

Наступала пятница, по их счету это было 26-го Ияра, а я считал дни по древнему жреческому календарю, которому научили меня родители. По этому календарю год начинался со дня весеннего равноденствия, и отдельно считались солнечные и лунные месяцы, и дни этих месяцев. Теперь шёл второй месяц, и солнечный и лунный, и дни совпадали, оба были 27-е дни, дни небесных тайн, и это укрепляло мою уверенность в том, что небывалое совершится.

Вскоре после восхода солнца я был уже на северном холме, и поудобней устроился недалеко от широкой тропы в Вифанию, среди невысоких кустов, рядом с одной из диких маслин, которых росло здесь немало. День наступал ясный, с холма хорошо был виден Иерусалим, тропа в Вифанию была пуста. Я приготовился ждать долго, и взял с собой из дома узелок с козьим сыром, белыми лепешками и молоком. Через час из Вифании в город по дороге далеко внизу холма прошли несколько крестьян, а моя тропа была по-прежнему пуста в обе стороны, – по ней вообще редко ходили, были в Иерусалим дороги покороче. Ближе к полудню я слегка подкрепился, лег в тень маслины и заснул. Заснул спокойно и почему-то был уверен, что не прозеваю чудо и что оно произойдет именно здесь, на северном холме масличной горы. Спал я долго, и мне снилась лестница на небо, по которой в свете дня легко и бесшумно поднимались и спускались как будто бестелесные люди в белых одеждах, наверное ангелы иудейских пророческих книг, о которых рассказывали родители после встреч с ессеем Садоком, о котором я ещё расскажу.

Когда я проснулся, Солнце уже заметно склонилось к Иерусалиму, небо по-прежнему было ясное, безоблачное, было очень жарко. Почти сразу я увидел вдали на тропе со стороны Иерусалима десяток маленьких фигурок, не спеша шедших вверх, именно сюда, на северный холм. Лучи Солнца как будто мягко вели их. Иногда они останавливались и что-то обсуждали, окружая человека в белой накидке. Когда они подошли поближе, оказалось что их одиннадцать, и двенадцатый был русоволосый, с небольшой бородкой, в белой накидке-таллифе. Он выделялся среди них, простых иудеев, по виду рыбаков или крестьян. Было тихо, и ветерок едва шевелил листья маслин, и ничего больше ещё не было слышно. По мере их приближения становилось заметно прохладнее, жара как будто спадала, и воздух становился по осеннему ясен. Скоро я начал различать отдельные слова, но смысл ускользал от меня, хотя арамейский, на котором они говорили, я знал уже довольно хорошо.

Кто был русоволосый в белой одежде? Иисуса в Иерусалиме я видел несколько раз. Обычно Он проповедовал в их храме, а нас, не иудеев туда не пускали, но дважды я видел и слышал Его беседы с людьми: один раз возле купальни Вифезда около овечьих ворот, – год назад, когда Он исцелил там больного, калеку чуть ли не с рождения. Другой раз это было около храма, уже в последний Его приход в город, после воскрешения Лазаря, когда толпы окружали Его и шли за Ним. В пятницу 14 Нисана, в день казни Назарянина, родители не выпускали меня из дома, боясь беспорядков. И посыльный от прокуратора оповестил нас с утра о возможных беспорядках, что возбужденные саддукеи столпились около претории, а в толпах на улицах снуют ещё и фанатичные зилоты, для которых выхватить из-под накидки кинжал и полоснуть чужестранца – заветная цель. К тому же, как оказалось, в тот день по обычаю, накануне пасхи выпустили из тюрьмы какого-то разбойника, – в общем денек был ещё тот! Отец, помню, в очередной раз сокрушался, что до сих пор торчит в этой дикой провинции и ругал иудеев, их фанатизм, упрямство, презрение ко всему чужому и к власти цезаря. У отца было немало хороших знакомых среди книжников, к которым он ходил иногда, но никто толком не мог объяснить отцу про этого Иешуа. Всем им было ясно, что Он необыкновенный человек, этот Галилеянин, никто даже не мог вспомнить подобного человека, и иудейские знакомцы отца сравнивали Его с предсказанным в их Пятикнижии Мессией, но чем больше Иисус говорил, тем более становилось непонятно, чего же Он хочет, – хотя говорил Он среди простых людей очень просто, я сам слышал.

Сначала думали, что Галилеянин выступает за ученых и умных фарисеев, или даже за ессеев, у одного из которых крестился в воде. Но потом знакомые книжники отца стали отзываться о Назарянине с недоумением, потом и вовсе раздраженно, хотя и признавали, что даже некоторые старейшины в Синедрионе, как Никоим, по-прежнему уважают Его и сожалеют только, что Его правда в конечном счете неприемлема ни для кого. "Это как если бы наш Господь спустился на землю, и вместо славы Израиля стал бы говорить о спасении каждого, да ещё теперь и не только в Израиле!", – говорил отцу при мне старый книжник Аарон, один из знакомых отца, – "Да Он и называет Себя теперь Сыном Господа, и куда не посмотри в книги Отцов, почти все сходится про Мессию, только что не из Вифлеема пришёл". Было много таких разговоров, однажды Аарон пришёл сильно возбужденный и с порога сказал отцу: "Из Вифлеема! Его ученик Левий рассказал мне, и старуху нашёл, Саломию, которая принимала Младенца у Марии!" Отец даже привстал, – он, надо сказать, очень интересовался Галилеянином и часто обсуждал все происшествия и слухио нём с матерью. Но это было почти все, что я слышал о Галилеянине от отца и его иудейских знакомцев. Обычно в самом начале разговорово нём меня отсылали из дома к моим друзьям, или в наш внутренний двор или в мою комнату.

Последний разговор, который я слышал уже после казни, был у отца с одним из книжников и тем же Аароном. Отец выяснял тогда у гостей, когда родился Иисус. Иудеи не отмечали свои дни рождения из-за законов Моисея, да если бы даже и захотели, то их запутанный солнечно-лунный календарь с плавающим началом года (когда ячмень заколосится!) не позволил бы им это. Даже две переписи, проведенные Квиринием в этой провинции, когда были также и попытки привязать иудейский календарь к римскому, плохо удались. Это знали даже мы, мальчишки, и какое-то время дразнили иудейских сверстников, – "не знаешь когда родился, не знаешь куда сгодился", – но отец скоро запретил нам эти маленькие радости.

Почему-то именно сейчас, когда одиннадцать и русоволосый медленно поднимались по дороге на северный холм Елеона, я пытался вспомнить, что выяснил тогда отец про день рождения Галилеянина. Я уже не сомневался, что это был Он, хотя это казалось невероятным!.. Тридцать три, это я вспомнил сразу, – они быстро выяснили, что прошлой осенью Ему было 33 года. Потом Аарон вспомнил, что в последний день праздника Кущей, прошлой осенью, спросили Его в ожесточенном споре в Храме с фарисеями, сколько Ему лет, что Он позволяет Себе так разговаривать со старейшинами, и Он сказал в тот день, что сегодня 33, и сказал ещё: "Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой: и увидел и возрадовался. На это сказали Ему иудеи: Тебе нет ещё и пятидесяти лет, – и Ты видел Авраама?" – Фарисеи умели даже в таком бурном споре тонко пошутить: ведь дело было в Храме, который был построен Иродом как раз почти пятьдесят лет назад, и они пытались перевести спор в шутку: мол, Ты моложе нашего Храма, а говоришь об Аврааме как никто из наших старейшин, которые ещё видели как Храм строился, не говорит; о Храме, который, кстати, Ты грозился недавно разрушить и затем воздвигнуть в три дня… Аарон тогда нахмурился и замолчал. "Ну и что?" – спросил отец. "Эээ, потом он сказал такое, что никто говорить не смеет, только первосвященник в святая святых. И ты не спрашивай"

… И тут меня словно молния ударила: до меня дошло, о каких трех днях говорил Иисус, – это ведь о Своем будущем распятии и воскресении на третий день после казни говорил Он!

А я молчал сейчас, лежа в траве, затаив дыхание и начиная бояться, что меня обнаружат. Вернее было не страшно, но как-то неудобно. Кто я такой, чтобы подсматривать за ними, – мелькнула мысль. Но ветерок затих, наступила полная тишина, как будто специально для меня, и я успокоился и почувствовал себя легко, даже как будто чуть парил над землей, не чувствуя ни ее, ни свое тело.

Они были уже довольно близко и шли теперь молча, что-то обдумывая и глядя себе под ноги. Только Иисус, – это был Он, я узнал Его, – только Он смотрел вперёд, вдаль, и глаза Его вбирали все, и от него наверное исходила та прохлада, которая была так приятна и делала воздух по осеннему ясным.

– И все же, Господи, не в сие ли лето восстановишь Ты царство Израилю? – это спросил один из них, с твердыми чертами лица, и его тут же укоризненно и тихо поправил самый младший из всех, юноша немногим старше меня, может на пару лет. Он сказал было:

– Симон, ведь говорили уже…

Но Иисус знаком руки остановил их, – прямо напротив меня, они были теперь прямо напротив меня, всего на расстоянии не более двадцати локтей! Остановил и сказал:

– Не надо Иоханан, только ты, Иаков и Кифа знают это, а другим скажу ещё: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти; но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли…

Тут Он полуобернулся в мою сторону и, как будто видя меня (но ведь не мог видеть, Его ученики не видели, и я даже не дышал в тот момент!), добавил к сказанному:

– И за двадцать локтей отсюда слышат меня народы от края земли, и через две тысячи лет отсюда не услышит Меня мой народ, который был Мой, а теперь ваш ещё и не ваш уже. И это не вам я говорю сейчас, Иоханан и Иаков, Кифа и Андрей, все вы, а тому, кто слышит сейчас за двадцать локтей. Вам же – путь до края земли, вы – Мои свидетели и посланники…

Меня била мелкая дрожь и я боялся дышать. Если бы Он позвал меня сейчас, я не знаю, смог бы я подняться или нет. Думаю, что по одному движению Его глаз я перенесся бы по воздуху прямо на дорогу. Я уткнулся головой в землю и закрыл глаза. Когда я открыл их, они медленно шли вверх по широкой тропе в сторону Вифании. Прохлада и ясность удалялись вместе с ними, и я почувствовал жар вечернего Солнца. ещё чуть слышно долетал до меня их разговор, отдельные слова, но я уже не понимал их. Ветерок вновь шевелил листву, а я привстал и смотрел им вслед.

Hад вершиной холма на востоке поднималось легкое белое облако, похожее на ласточку с раскинутыми крыльями. Одиннадцать почему-то остановились не доходя до вершины, а Иисус медленно шёл дальше, вверх по тропе, шёл как будто прямо в облако и чуть паря над травой. Я протер глаза… Чем дальше уходил Иисус от застывших на дороге рыбаков, тем больше Он становился! Я протер глаза, чтобы избавиться от иллюзии, но это продолжалось.

Стоя на коленях под маслиной, я видел, как Он становился все выше и выше. Чем дальше, тем выше! Он поднял руки и они как будто срослись с крыльями облака-ласточки. Спокойное сияние исходило от этой теперь уже гигантской, в треть неба фигуры в белом, с белыми крыльями. Теперь казалось уже, что Он застыл на месте, и только растет вместе с облаком, повернувшись к нам лицом, и огромные глаза Его сияли в облаке как два неярких Солнца, а длинные русые волосы уже сливались с облаком. В этом сиянии уже неразличимы были на земле у дороги Его ноги в сандалиях, и только два серебристых столба струились вверх, скрываясь в вышине. Я стоял на коленях, наверное разинув рот. Думаю, что Его ученики на дороге испытывали те же чувства. И вдруг в этих двух колоннах стали различимы две фигуры, тоже в белых одеждах, и двинулись к людям на дороге.

Не помня себя, я кинулся вверх и бежал что есть духу прямо к ним, к этим ученикам, к чуду! Ведь надо же было спросить, что они видели, видели ли они? В те минуты я забыл, что это совсем незнакомые мне люди, иудейские рыбаки и крестьяне, что между нами пропасть. Мы все были свидетелями чуда, или только я, – вот что для меня было действительно важно в тот миг. Две высокие фигуры в белом меж тем уже стояли рядом с учениками, с обоих сторон дороги, края их накидок скользили тихой волной по траве. Меня они как будто не видели и обращались только к ученикам:

– Мужи Галилейские! Что вы стоите и смотрите в небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придёт таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо.

Сказав только это, обе фигуры исчезли; только воздух, где они стояли ещё секунду назад, светился. Я уже не мог сдерживаться. Я закричал прямо в спины ученикам Иисуса, закричал на своем галльском наречии, на котором говорили только в семье:

– Парни! – но тут же сообразил, и перешёл на койне, который знали все в Иудее, – Вы…Вы…Что вы видели?! Спины дружно вздрогнули и в легком облачке дорожной пыли все они как по команде повернулись ко мне. Сначала мне показалось, что они потрясены моим появлением не меньше, чем всем предыдущим. Один из них даже пошатнулся и протер глаза, как будто я был призраком, а не их ушедший только что в небо Иешуа! – Кто ты? Как тебя зовут? И как ты оказался здесь? – первым спросил меня бородатый и курчавый, с зелеными глазами рыбак, которого немного времени назад Иешуа называл Кифа, по-еврейски Камень.

– Я Рем, сын Сидония-галла, начальника писарей из претории. Мой отец знает книжника Аарона, и Никодима-старейшину, и ессея Садока, и эллинов из семидесяти ваших, – лихорадочно перечислял я тех, кто мог быть им знаком и симпатичен. – Я… тут был и видел… Все видел… Это правда? Это – чудо, которое вы ждали?

– Ты был там, на северном холме? В двадцати локтях от нас? – Это сказал, что-то сообразив и вспомнив, видимо, странные слова Иисуса, Кифа, и все бурные эмоции переливались огнем в его сине-зеленых глазах.

– Зачем ты был там? – Затем Кифа спросил у других, не дожидаясь моего ответа: – Кто знает Сидония-галла? Фома, ты всех в городе знаешь, и ты Иоханан, ты знаешь всех чужих, кто он?

Иоханан, самый молодой, кивнул головой и сказал что знает, и добавил что-то по арамейски, что я не понял. Но Кифа сразу успокоился и только повторил свой вопрос ко мне:

– Зачем ты был здесь, на холме?

Я рассказал сбивчиво, все как было. Они слушали молча, потом обменялись несколькими фразами на малопонятном мне галилейском диалекте. Потом Иоханан сказал на койне всем, и для меня:

– Христос знал, что Рем был здесь, в двадцати локтях от нас. Значит, он может идти за нами.

Строгий, с резкими чертами Симон (потом я узнал, что он бывший зилот), сказал:

– Позади нас, на двадцать локтей.

Все улыбнулись. Словно гора спала с плеч. Мы медленно двигались в сторону Иерусалима, и я, наконец, задал главный вопрос:

– Что это было? Чудо?

– Для тебя да, чудо. Для нас – Первенец из мертвых всего рода человеческого предстал пред Отцом Своим на сороковой день по воскресении, по закону Моисееву и по Новому Завету с Отцом нашим.

До сих пор я слышал только от отца (а он – от книжников, а те – от Назарянина) слова о Новом Завете (и то – лишь само это слово), но меня эти иудейские законы мало интересовали, хотя им была подчинена вся ежедневная жизнь иудеев в Иерусалиме, и римляне вынуждены были считаться с этими законами и заветами Моисея. Меня поразило другое, что не мог понять никто, – ни иудеи, ни римляне, ни я. Как Он воскрес из мертвых и что мы видели сейчас? Это было похоже на фантастический сон, и если бы одиннадцать галилеян только что не подтвердили мои видения, я решил бы, что все это, что было полчаса назад, приснилось мне.

Солнце между тем клонилось к закату, а мы подходили к броду через чистый поток Кедрона.

– Рем, – сказал мне Симон-Кифа, – теперь, если захочешь, ты можешь быть с нами. Среди семидесяти, избранных Христом этой зимой, есть самаряне, сирийцы, еллины, и после зимы многие присоединились к Христу. Теперь, значит, среди нас будет ещё и свободный галл, гражданин Рима.

Последнее он сказал кажется с легкой усмешкой в голосе, но я решил уже не реагировать на иудейские насмешки и приколы, – как называл я про себя все их запутанное и жесткое особенное. Иисус снимал все это Своим взглядом из облака, Своими глазами, которые теперь уже не забыть никогда.

– Хочу быть с вами, – сказал я. Кифа продолжил:

– Ты знаешь Долину сыроварен, близ Храма? А дорогу Овечьей тропы из нее? Ну вот, эта дорога упирается как раз в ворота дома Иосифа-книжника. Приходи через десять дней к этому дому, а до этого разыщи еллинов-семидесятников и Николая Антиохийца из них же. Фома объяснит тебе, где их найти. Поговори с ними, там познакомишься и с другими. Они расскажут тебе многое, чтобы этот день казался тебе не только чудом, но и промыслом Христовым.

Десятки вопросов роились в моей голове, но галилеяне уже расходились по двое, по трое, и я, чтобы показать им, что и я чего-то стою, крикнул им в догонку:

– А знаете почему облако было похоже на ласточку? Потому что сегодня день неба, и священный тотэм сегодня – ласточка!

Это я только что вспомнил из отцовского жреческого календаря и спешил удивить их своей осведомленностью. Иоханан обернулся и серьезно ответил мне:

– Что же, молодец, Рем. Тебе надо встретиться ещё с персом Бахрамом из наших новых учеников, – у него тоже есть древний календарь, календарь Авесты, и он тоже разгадывает небесные знамения. И ещё поговори с нашими из ессеев, вы сговоритесь вместе.

Фома, быстрый и хорошо говоривший на греческом, немного задержался со мной и объяснил, где найти учеников-еллинов, и Николая, и Бахрама, и ессеев. На тропе среди смокв у самого входа в город мы растались и с ним… Среди шумных толп в Иерусалиме я шёл как во сне. Если бы не Кифа, Иоханан и Фома, живые люди, которые были свидетелями всего, что я видел сегодня, я сейчас думал бы, что видел сон. Теперь наоборот, – в толпе мне казалось что именно сейчас я вижу сон, а там, на холме за Кедроном была явь.

Дома сразу заметили мое состояние. Я рассказал отцу и матери все, что видел, и про свой разговор с учениками Иисуса. Мы жили тогда с краю квартала у претории Понтия Пилата, и стена нашего внутреннего двора выходила в иудейскую часть города. В Иерусалиме любые новости разносились быстро, в один час, но вечерние толпы на улицах вели себя как обычно и отец сказал, что никто в городе ничего не знает, и не видел ничего в районе Елеонской горы. Тогда я вспомнил и рассказал ещё о странной приятной прохладе и ясности воздуха, окружавшей воскресшего Галилеянина и учеников в радиусе примерно пол стадии вокруг них: может только в этом кругу и видно было все, чему мы были свидетелями? Другого объяснения не было, на том и порешили.

Позже, ближе к ночи, к нам пришёл ещё нередкий гость, римский сотник Лонгин, державший стражу на Голгофе в ту самую пятницу, накануне пасхи, когда был распят Иисус. Отец был знаком с Лонгином ещё раньше, но после того дня они встречались почти каждую неделю у нас дома, и Лонгин искал учеников Распятого, потрясенный всем тем, что видел на Голгофе. Я с восторгом повторил свой рассказ во всех подробностях для Лонгина. Сначала он не хотел поверить даже в то, что русоволосый в белой накидке среди одиннадцати на дороге был тем самым воскресшим Иисусом, и Лонгин расспрашивал о чертах Его лица, каков Его взгляд, голос, бородка, усы, одежда. Он спрашивал, были ли видны на руках и ногах следы от гвоздей, которыми прибили Его к кресту. Этого я не рассмотрел с двадцати локтей, а стопы ног из-за кустов вообще не видел, и белая накидка была длинная, почти до травы, до земли. И руками Он в мою сторону не показывал, только лицом оборотился однажды. Лонгин почему-то огорчался именно из-за этого, что я не видел следы гвоздей, хотя в остальном, как оказалось, мое описание полностью совпадало с Тем, кого он шесть часов видел рядом на кресте, и слышал Его голос. Я обещал узнать у моих свидетелей про все, что интересовало Лонгина, но он предложил даже пойти со мной по тем адресам, которые дал мне Фома.

Отец и мать обрадовались, – они не хотели, чтобы я один влезал в эту запутанную иудейскую историю, какой бы чудесной в прямом и переносном смысле она ни была. Лонгин ещё более успокоил родителей, напомнив что Марк Пилат и его жена Клавдия сочувствовали Галилеянину, и если в последние месяцы изредка и вспоминает кто-либо в претории эту историю, то с возмущением против иудейской верхушки и фанатизма толпы. Впрочем, были и такие, кто презирал всех иудеев чохом, а общение с кем-либо из них считал позорным для римлянина.

Разговор был долгий. Мне на всю жизнь запомнился этот вечер, когда впервые в жизни я на равных говорил с отцом и с матерью, и с мужественным Лонгином. Мы вышли в наш внутренний двор, на мраморную площадку рядом с прудом, под звездное ночное небо. Отец распорядился принести кувшин своего любимого фалернского вина и фрукты. Под раскидистой маслиной, за низким широким столом продолжился этот разговор. Впервые в жизни отец налил вина и мне. Я весь вечер пил одну чашу маленькими глотками, чтобы не опьянеть быстро и запомнить этот разговор.

Я не знаю точно, в каких богов верили тогда мои родители. Они, конечно, поклонялись римским богам во главе с Юпитером в положенные веселые праздники, но верили своим галльским жрецам, из древнего рода которых происходил мой Сидоний. ещё он верил в персидскую древнюю премудрость, которую называл Авестой, и говорил, что в ней корни всех верований. Он привез некоторые свитки Авесты из своего давнего путешествия с посольской миссией Рима на восток, ещё до моего рождения, и очень дорожил этими свитками. В них были и предсказания о Спасителе всего человечества, который выведет всех на новый путь в начале новой эры, названной там эрой Рыб. Все это вспоминали и обсуждали в тот вечер.

Ночь была безлунной. Звездное небо над головой медленно вращалось, над нами плыло созвездие Скорпиона. Мы вышли на плоскую крышу восточного крыла дома. В Иерусалиме было тихо и темно. Только угадывались на фоне звездного неба купол иудейского храма, очертания Антониевой башни, Хасмонейского дворца с бойницами, да виднелись отсветы факелов в претории, все остальное тонуло во мраке и тишине. Базары, караван-сараи, нижний город с его кривыми улочками и налезающими друг на друга лачугами, – все уже спало в темноте. На горизонте восходил красноватый Марс и яркая звезда рядом с ним. "Это Насхира, звезда подающая стремя", – сказал отец, – "она не терпит умников и приносит удачу бойцам. Хватит умничать, пора спать". Действительно, была уже глубокая ночь.

Все утро и часть дня я ждал, когда Лонгин освободится от своих доблестных каппадокийцев, от службы. Он пришёл уже далеко за полдень, уже не в своих сверкающих доспехах, а в свободном хитоне. Мы поели, выпили гранатовый сок с молоком. Через полчаса я и Лонгин были на окраине нижнего города, у Верблюжьего пруда, где стояли не самые худшие дома поселенцев-парфян, когда-то, до римлян, бывших завоевателей и благодетелей Иудеи.

Почти сразу мы нашли по описанию дом Бахрама, того самого, о котором сказал мне вчера Иоханан. Он жил один в двух небольших и очень чистых комнатах дома, дверь второй выходила в красивый внутренний двор, поросший густым разнотравьем. В пристройке к дому висели пучки этих трав, с приятным свежим запахом. Бахраму было около двадцати, большая черная парфянская борода, аккуратно расчесанная, уже украшала его. О персах и их магах я имел тогда весьма смутное представление, и думал о них как о фокусниках, только может покруче. Лонгин, видно, больше знал о Парфии и магах, так как с порога сказал Бахраму несколько слов на незнакомом мне языке, после которых Бахрам улыбнулся приветливо, хотя и явно недоверчиво. Впрочем, потом выяснилось, что это мне показалось. Но тогда я поспешил предъявить ему записку от Фомы. Бахрам назвал его по-гречески Дидим (Близнец) и стал по-восточному гостеприимен. Но не только. Какой-то свет появился в его глазах.

Он рассказал нам, что ещё ребенком в парфянском городе Ктесифоне, что близ Тигра и Евфрата, видел молодого Иисуса! Оказывается, Галилеянин до своих тридцати лет много путешествовал, был в Индии, на Тибете, и оттуда пришёл к ним в Парфию, изучать Авесту и учиться у жрецов-магов. Отец Бахрама был одним из таких жрецов, хранителем песенных молитв-ясн Зардешта, которого еллины называли Зороастр, сын Звезды. Иисус провел в Парфии несколько лет, подолгу жил в Ктесифоне, и иногда бывал в доме Дарьяна, отца Бахрама. Вот тогда, ещё ребенком, Бахрам и увидел Его впервые.

У нас с Лонгином было много вопросов, и отвечая, Бахрам попутно объяснил нам, что магами у них называют именно жрецов, и магом может стать только родившийся в семье жреца-мага, и только после первого возрасного порога, который для жреца составляет около тридцати лет, когда цикл планеты Сатурн дает форму для внутреннего мира человека, для его мировоззрения. Поэтому сам он ещё не маг, а только мобед, средний чин парфянского жреца. Бахрам рассказал также, что издревле Сатурн считался планетой-покровителем Иудеев, и жрецы Авесты знали уже давно, что будущий Спаситель человечества, предсказанный Авестой, будет родом из Иудеи, и давно ждали рождения Спасителя, и отслеживали в небесах все констелляции, все соединения Сатурна с другими планетами и звездами.

И вот тридцать шесть лет назад они дождались наконец заветного соединения звезды королей Юпитера и планеты иудеев Сатурна в созвездии Рыб. Они знали также, что знак Рыб связан с наступившей двести лет назад новой эрой, которая продлится ещё две тысячи лет, – и все это вместе было для жрецов Авесты знаком будущего рождения Спасителя. Все так, – продолжал Бахрам, – но соединение Юпитера с Сатурном в Рыбах только предвещало рождение Спасителя через год или два, потому что так было за год или два до рождения пророка Моисея, известного не только иудеям и египтянам, но и всему восточному миру. Поэтому маги стали ждать следующего небесного знака, который уже никто не мог высчитать ни по каким звездным и планетным таблицам, и который исходил бы прямо от Отца Небесного.

И вот через два года, тридцать четыре года назад, ранней весной на небе вспыхнула новая яркая звезда, что бывает очень редко, раз или два в тысячу лет. Положение этой Новой звезды на небе помогло магам уточнить время рождения Спасителя, – по их расчетам Он должен был родиться осенью того же года. Через семьдесят дней Новая сбросила свой яркий блеск, но маги уже не теряли ее из вида и это было для них знаком того, что пора отправляться в путь, в далекую Иудею.

Небольшой караван вышёл из Ктесифона как раз в мае, примерно в эти дни, – продолжал Бахрам свой рассказ. Лонгин, сидевший рядом со мной на синем ковре в углу комнаты, впервые позволил себе прервать его вопросом, какой же год по римскому счету получается годом рождения Спасителя? Выходил 749-й год от основания Рима.

"Он мой ровесник", – сказал Лонгин явно довольный этим простым совпадением, на что Бахрам ответил, что Спаситель никому не ровесник, поскольку Он Сын Божий, а не только человеческий.

– Но ведь Он родился от мужчины и женщины, – неожиданно храбро спросил я, – и получил ответ, который потряс не только меня, у которого ещё борода не росла, но многоопытного сотника Лонгина:

– От женщины, да, от Мариам из Назарета, вы потом увидите ее. Но ее обручник Иосиф не был отцом Иисуса, и никто из живущих на земле не был Его отцом. Он родился у девственницы от Духа Святого, и это было предсказано в Авесте.

Лонгин нервно улыбнулся. – Лучше бы ты не говорил этого, Бахрам. Даже если сама Мариам утверждает так, или так написано в Авесте, все равно в это никто не поверит, так не бывает. Лучше бы вам молчать об этом. – Рем, ты видел вчера то, что назвал чудом. И после этого ты думаешь, что Галилеянин рожден от греха? Лонгин, у тебя было много женщин, очень много. Скажи, хоть раз наслаждаясь с женщиной и желая ребенка, ты не знал, что ребенок будет как все люди, и не воскреснет, и не вознесется на небо?

– Но кто же был Его Отцом? – робко спросил я.

– У всех народов есть предания о том, что отпадшие от Бога духи входили к дочерям человеческим, и некоторые племена считают себя потомками этих духов. В это, что падшие ангелы могут входить к земным женщинам, человеку верится довольно легко. К Марии в Иерусалиме сошёл не падший ангел, а Дух Святой, и в это вы не хотите поверить? В Авесте есть предсказание об этом, и в иудейской Торе тоже есть. Ты говоришь, Лонгин, что даже если это правда, то лучше бы молчать об этом? Вы ещё мало знаете об Иисусе. В Его жизни есть столько загадок, что ещё тысячи лет люди будут споритьо нём и Его Учении. Если молчать с самого начала обо всем, что не вмещается в разум, то лучше вообще ничего не говоритьо нём. ещё живы будут некоторые из двенадцати Апостолов, когда начнут спорить и о них, и не будут верить свидетелям. Я уже убедился в этом недавно, в случайной встрече с Симоном из Гиттона, – даю слово, все ещё услышато нём. И вы все это испытаете, если пойдете с Апостолами одной дорогой.

– Ладно, – сказал Лонгин, – возвращайся на ту дорогу, по которой ваши персидские маги шли в Иерусалим тридцать четыре года назад.

– По той дороге осенью, вскоре после осеннего равноденствия, они прибыли в Иерусалим. Наши маги полагали, что в Иерусалиме уже знают о рождении Спасителя, – Он должен был родиться накануне равноденствия, так показывали их расчеты, но в Иерусалиме никто ничего не знал. Более того, через день или два поисков и расспросов среди иудейских книжников и ессеев выяснилось, что книжники давно запутались в своей Торе и книгах Пророков, и даже астрологи-ессеи ожидали Мессию на сто лет раньше и теперь просто молились о Его приходе и хранили сокровенные книги, которые так и не помогли им понять, когда придёт Мессия. Хуже того, вскоре маги поняли, что были слишком открыты в городе, где ежедневно плелись дворцовые интриги и кругом сновали доносчики жестокого правителя Ирода Великого. В дом, где они остановились, с утра пришли посланцы Ирода и с подобающими церемониями, но настойчиво пригласили их во дворец. Они пошли, и рассказали Ироду то, что могли знать и его астрологи: о бывшем два года назад соединении Юпитера и Сатурна. Ирод принял их великолепно, с уважением и благодушием, но больше о Спасителе маги ему ничего не сказали, – пусть думает, что Ему теперь два года, а не две недели от роду, – так решили они. Тем же вечером, выйдя от Ирода, они нашли на небе свою путеводную звездочку. Она только что взошла над горизонтом точно на юге от Иерусалима. Они пошли за ней со своими пожитками и дарами, ругая себя за вчерашние расспросы. Надо было сразу идти за ней, доверяя в этом деле небу, а не надеясь на землю. Но ведь и маги не могли знать все о чужом далеком народе и городе… Они шли по вечерней дороге теплой осенью за звездой, и были теперь уверены, что она укажет им путь. Через два часа показался за садами небольшой городок. "Вифлеем, город Давидов", – сказал им встречный одинокий прохожий на окраине. Звезда склонялась к горизонту, уже проваливаясь за крышу какого-то сарая или овина.

– И в этом сарае были Младенец и Мария? – с восторгом спросил я.

– Да, Рем, да! Лонгин, ты ещё не веришь в Сына Божьего?

– А ты когда поверил в Него, Бахрам?

– Мне повезло больше, чем вам. Я поверил ещё ребенком в Ктесифоне. Ведь ещё и сейчас живы наши маги, те трое, которые принесли в дар Младенцу золото, ладан и смирну, талисманы защиты духа, души и тела. Мой отец не был с ними, но один из них жил и живет в Ктесифоне, хотя он уже и очень стар. Год назад, как только я стал мобедом, они направили меня сюда, в Иерусалим, чтобы быть рядом со Спасителем. Но мы опять недооценили иудейскую верхушку, силу их Синедриона и фанатичность народа. Я не успел и не смог войти даже в число семидесяти Его учеников, так бурно и грозно разворачивались здесь события. Да и врядли я мог что-то изменить здесь, простой мобед из Ктесифона, и не за этим меня посылали. Спасителю не нужны защитники, Ему нужны свидетели и посланники, – Апостолы, как называют их эллины. Уже после Голгофы я разыскал их и рассказал все, что мне было поручено и что я знал сам.

– Бахрам,-спросил я, – а ты будешь через неделю у Иосифа Арифамейс – кого? Иоханан, по гречески Иоанн, пригласил меня туда.

– Конечно. Приходи и ты, Лонгин. Постарайся снять римские железа со своей души, и не обижайся на меня. Ты, воин, окунулся в великие тайны жрецов всего мира, и теперь ты понял, почему не всем дано знать даже малую часть этих тайн. Представь, я рассказал бы все это, что сказал вам сегодня, иудейской толпе, или твоим доблестным каппадокийцам. Что было бы? Иудеи забили бы меня камнями, а твои благородные воины подняли бы меня на копья, если бы придали какое-то значение моей персоне… В этом городе лучше быть разбойником, чем болтливым жрецом. И вот ещё что, Рем и Лонгин. Когда будете общаться с Апостолами, особенно с Петром, Иоанном и его братом Иаковом, больше слушайте, меньше говорите. Что надо, они вам сами в свое время скажут. Они, особено эти трое, уже выше всех жрецов мира, поверьте мне пока на слово. Ничто Лонгин, что они простые рыбаки, вернее были ими. Три с половиной года они каждый день были со Спасителем и мы ещё увидим, какие дары Он завещал им. Не знаю каким промыслом ты, безусый Рем, попал вчера на северный холм Елеона, но поверь мне, если бы не слова Иоанна и записка Близнеца-Фомы, я бы не стал говорить с тобой об Иисусе, что бы ты не рассказывал мне про вчерашнее чудо. Они – Свидетели и Апостолы, а мы – лишь помощники им. Так?

Так. Мы вышли из дома Бахрама молча. Последние его слова не очень-то понравились мне. От них отдавало какой-то жесткой дисциплиной, чуть ли не военной, а в легионеры я идти не собирался. Другое дело Лонгин, – я искоса посмотрел на него, – ему может и по душе такая дисциплина, хотя подчиняться иудейским рыбакам, или хотя бы и великим Апостолам, как назвал их Бахрам, он все равно не будет, – подумал я тогда. Странно все таки: как только я оказывался в поле свидетелей Иешуа, я безоговорочно, с открытым ртом слушал и подчинялся. Почти также и Лонгин, который, правда, шесть часов стоял рядом с Распятым. Ладно, подумал я, разберемся. Главное, что приключений интереснее этого в жизни у меня не было, и присниться не могло. Так молча, думая каждый о своем, дошли мы с Лонгином до нашего дома, где расстались до следующей встречи.

Честно говоря, на подходе к дому мои мысли уже переменились, и я хотел пораспрашивать Лонгина о женщинах, и попросить свести меня с какой-нибудь шлюхой помоложе, – мое мужское начало мучало меня уже не только вечером и по утрам, но и днем, забивая всякие другие мысли и заставляя мысленно раздевать и дико насиловать всех встречных женщин, от 15 до 50 лет. Поэтому, наверное, я сразу поверил Бахраму о непорочном зачатии Мариам, и поэтому же хотел попросить Лонгина свести меня с какой-нибудь девицей, женщиной, или шлюхой, – мне было все равно, лишь бы было. Но, взглянув ещё раз искоса на Лонгина, я решил отложить это дело на день-другой. Столько ждал, ещё потерплю. А может и сам застану наконец соседскую Лигию, дочь Марка Крысобоя, одну… Вот уж мало ей не покажется!

Через день мы пошли к скифу Мосоху, бывшему рабу Иосифа Арифамейского, которого этот ученый богач отпустил не так давно на вольные хлеба. Слугам Иосифа жилось хорошо и у него дома, и не каждый согласился бы уйти на волю в Иерусалиме, но скиф ушёл. Бахрам познакомился с ним ещё в доме Иосифа, и почему-то пригласил меня и Лонгина к нему домой. О скифах мы почти ничего не знали, их почти не было в Иерусалиме.

По дороге Бахрам рассказал, что когда-то, давным-давно, когда ещё и иудеев тут не было, где-то в этих землях была целая колония южных скифов. Тогда они ещё и не назывались скифами, а считали себя внуками Яфета-Ария, который был сыном Ноя и братом Сима, того самого, от которого пошли праотцы иудеев и многих других народов. От Яфета, по преданию, пошли эллины, латины, и мы, галлы, и вот, оказывается ещё и скифы. Потом, но ещё задолго до переселения сюда иудеев, южные скифы смешались здесь с местными племенами, и где и кто теперь их потомки, сказать было врядли возможно. Но Мосох был северным скифом, захваченным в плен в какой-то стычке с южными соседями (для нас и южные их соседи были северными) и проданный затем в рабство в Иудею. В доме Иосифа Мосох не раз видел и слышал Иисуса, и познакомился со многими Его учениками и с Бахрамом.

Мосох оказался русоволосым гигантом лет тридцати пяти, с кудрявой бородой и тонкими чертами лица, с зелеными глазами. Он плохо говорил по арамейски, но хорошо на койне. Жил он с молодой эллинской вдовицей, совсем молодой и очень веселой, под стать Мосоху. Она во время нашего разговора то и дело появлялась в комнате, и дух женской плоти и ее молодой запах каким-то диким резонансом неслышно звучал в разговоре, и раскачивал его как лодку на широкой реке. Если ей удавалось вставить слово, то казалось, что лодка перевернется.

Впрочем, это были мои личные ощущения. Гигант лишь добродушно улыбался на ее слова, Лонгин прятал усмешку в бронзовых складках своего лица, Бахрам был совершенно спокоен, а я… Я почти ничего не запомнил из этого разговора. Из-за нее. Помню, что Мосох добродушно подтвердил легенду о южных скифах, и сказал, что он ещё на родине, до пленения, слышал предание о Южной Оселе. Здесь ему удалось узнать, что скорее всего эта Южная Оселя была где-то в районе теперешней Галилеи, но не более того. Слишком давняя то была история. Но это, между прочим, отчасти объясняло, почему иудеи недолюбливают своих единокровников из Галилеи и считают их дикарями. Бахрам, похоже, придавал всему этому серьезное значение, интересовался названиями южных скифских поселений, сравнивал их с названиями галилейских городков, и потом спросил:

– А что, Мосох, может статься так, что земной корень Иисуса на севере, из той самой Южной Осели?

– Мосох добродушно улыбнулся и видно было, что этот вопрос не очень-то занимает его.

– Корень мужчины в его корне, а корень женщины в мужчине. Корень Спасителя – Корень всех корней, в Нем уже нет теперь ни мужчины, ни женщины, ни иудея, ни еллина, ни римлянина, ни руса (ещё и так он называл свое племя). Ты, Лонгин, не стремись перепрыгнуть свое римское и воинское, ты, Бахрам, жреческое, а ты, Рем, – мальчишеское и галльское. Будьте самими собою. Ты, Лонгин, устал от своей службы и от женщин, а ты, Рем, устал от того, что нет ни службы, ни женщин.

Мосох, похоже, немного устал от разговора, который я описал здесь очень кратко, и позвал свою подругу на звонком и певучем быстром языке. Она вбежала, глянув сначала на меня, потом на Лонгина, потом на Бахрама, потом села гиганту на колени и что-то зашептала ему в ухо. "Да, этому помоложе, – сказал он глядя на меня и рассмеялся. – А то никогда не женится, если начнет со старухи, – так, Елена?"

Здесь не было ни травы аруны, ни захватывающей мудрости Бахрама. Какой-то вольный дух гулял в этих простых комнатах, здесь истина была как будто нагой, без белых жреческих одежд и римской бронзы и блеска. Елена быстро накрыла стол, принесла простую еду, фрукты, вино, много вина. Потом ушла на полчаса, пока мы подкреплялись, и появилась с подругами, одна лучше другой, – это подтвердил потом и Лонгин, поскольку я к тому времени уже захмелел от первой чаши вина и мне всякая молодая женщина показалась бы желанной.

Бахрам и Лонгин недолго ещё сидели с нами. Выпив ещё и попрощавшись с хозяевами и со мной, поскольку Мосох и Елена категорически отказались меня отпустить, да я и сам вовсе не спешил никуда, они ушли, и я даже не помню, увели ли они с собой хорошеньких подруг Елены. За столом рядом со мной, с обоих сторон, сидели ещё две ее подруги, а Мосох с Еленой сидели напротив и время от времени понемногу подливали всем терпкое и крепкое вино…

В ту ночь в одной из комнат дома Мосоха сбылись все мои желания. Домой я пришёл только на следующий день, к обеду. Мать сказала, что стоило мне пойти к дикарю, как я и вести себя стал по дикарски. Оказывается Лонгин вчера по дороге в преторию зашёл к моим родителям и предупредил, что я приду от Мосоха не раньше утра, но я пришёл все же только к обеду. Я подумал, что сказал бы на это Мосох, и решил, что он бы только улыбнулся.

Глава 2. Избрание

Приближался иудейский праздник, второй великий после пасхи, на пятидесятый день от нее. Дней за пять до него утром я встретился ещё раз с Бахрамом, Мосхом и Николаем Антиохийцем, о котором говорили мне Пётр и Иоанн. Николай передал нам приглашение Петра на собрание всех учеников Иисуса. Вот это да! Я уже считался учеником Иисуса! Я спросил, не ошибся ли он насчет меня, ведь я всего лишь пять дней как знаком с ними, и сам ещё вовсе не уверен, что понимаю даже начала Его Учения? "Все так, – отвечал Николай, – но на тебя указал Сам Христос, и ты был последним, на кого Он указал. Так считают Апостолы. Твое дело, принимать ли приглашение, но они считали себя обязанными передать его".

Задумчивый шёл я домой. Конечно, ничто не обязывало меня идти на их собрание. Я видел чудо, только этого я и хотел сначала. А сегодня вечером я собирался идти к своей рыжей Летиции, подруге Елены. Но я чувствовал также, что в моей жизни произошёл какой-то перелом. Наверное, отец с его рассказами о древних жреческих книгах, и мать с ее верой в чудеса подготовили меня к этой встрече. За обедом я все рассказал им. Мать выжидательно посмотрела на отца. Он молчал. В это время раздался стук в дверь, – пришёл Лонгин.

– Вот что, Лонгин, брось-ка монету, какая у тебя? – спросил отец.

У него оказался золотой динарий с императором Тиберием и с десяток простых драхм.

– Бросай золотой, Лонгин. Если упадет Тиберием вверх, не советую тебе, Рем, ввязываться в эту историю. Если же мы не увидим лик нашего Тиберия, иди.

Лонгин, ещё не поняв в чем дело, высоко подбросил монету. Звонко шлепнув по столу, она покрутилась и осталась стоять на ребре! Значит, выбор оставался за мной, и отец тут же подтвердил это, и Лонгин сказал, что это должно быть так, и спросил, о чем бросали жребий. Я рассказал ему, и добавил, что Тиберий, надо думать, и не слышал ничего о каком то распятом Иешуа из Назарета, а если и услышит, то наплевать ему на эти иудейские примочки и прибабахи. Не так ли давно и мы все так думали про всю эту историю с Галилеянином? Я склонялся к тому, чтобы принять приглашение Петра. Я видел чудо и, может быть, увижу ещё, – для меня самого это был наверное главный аргумент.

– Не запутаешься ли ты в иудейских премудростях? – спросила мать.

– Вы ведь знаете, что с этой зимы среди учеников Иисуса есть и си рийцы, и критяне, и римляне, и много эллинов, и перс, и даже скиф-рус.

– Да уж, скифом ты нас прямо убедил, – рассмеялся Лонгин. – Но если серьезно, Сидоний, я с той страшной пасхи верю им, ученикам Распятого. Я не знаю, Божий ли Сын был Галилеянин, но таких людей я не встречал ни в каких племенах, и не слышал о таких. Это был Человек.А Рем, раз решил, пусть идет. И передай Симону-Петру, что сотник Лонгин сочувствует им.

– А откуда ты знаешь, что Пётр там главный? – спросил я.

– Афраний, помошник прокуратора, к которому тянутся нити всех секретов Иерусалима, ежедневно докладывает ему о всех собраниях в городе, – где соберутся больше тридцати, там уже есть доносчик Афрания, или он где-то рядом. Кое-что знают легаты, и мы, сотники. Везде в Иерусалиме есть глаза и уши Кесаря ,– запомни это, Рем, и будь осторожен. Прокуратор посочувствовал тогда Галилеянину потому, что Его ненавидели саддукеи и разогретые ими иудейские толпы. А если завтра иудеи возлюбят память о Распятом, то как знать, как знать…

… В самой большой, просторной зале дома, названного мне Николаем, собралось больше ста человек, может быть сто двадцать. Там были все одиннадцать Апостолов; все семьдесят учеников, избранных Иисусом прошедшей зимой; около тридцати следовавших за Ним с самого начала, но не избранных ранее, и ещё родственники, и примерно десять женщин. Я, Бахрам и Мосох сели в одном из углов. Шепотом Бахрам сказал мне, что среди женщин и мать Иисуса, и показал глазами на маленькую женщину лет сорока на вид (а было ей тогда почти пятьдесят), скромную и миловидную, в темной синей накидке, с тонкими, как у Сына, чертами лица, а нижняя часть лица, как мне показалось, была точно Его. Вокруг Марии было ещё несколько молодых женщин, одна из них очень, очень красивая.

– А кто был женой Иисуса, – шепотом спросил я Бахрама, – не эта ли, в желтой накидке?

Бахрам также шепотом ответил мне, что среди Апостолов не принято говорить об этом, а женами-сестрами среди них называют всех женщин, принявших учение и сопровождающих их. Мы шептались, пока большинство присутствовавших, иудеи, негромко и певуче поизносили свои мо литвы на арамейском. Но вот молитвы прекратились, настала тишина, и Пётр встал из-за центрального стола, вокруг которого сидели одиннадцать Апостолов, Мария, безумно красивая женщина в желтой накидке и ещё четверо неизвестных мне иудеев, не старых, но старше большинства людей в этом зале. Потом я узнал, что это были сводные братья Иисуса, сыновья обручника Иосифа от первого брака, ещё до того, как Мария была обручена ему Храмом. Сам Иосиф умер уже давно, четырнадцать лет назад, и я не успел больше распроситьо нём моих соседей, настала полная тишина. Пётр начал говорить.

– Мужи-братия! Надлежит теперь исполниться тому, что в Писании предрек Дух Святой устами царя Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли от нас Иисуса. Иуда был сопричислен к нам и получил вместе с нами жребий сего небесного служения. Но он был от земли нечистой, и приобрел землю неправедною мздою. Когда же низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его. И это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та на отечественном наречии названа Акелдама, то есть "земля крови". В книге же Псалмов Давида написано о поношающем, давшем желчь и уксус: "Жилище его да будет пусто, и да не будет живущего в нем", и о том, чья молитва в грехе творится: "Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой". После его предательства дали Господу нашему на кресте желчь и уксус, и молитвы Иуды творились в грехе. Итак надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и общался с нами Господь Иисус, начиная от крещёния Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его. – Так сказал Петр.

Я понял не все, так как только один раз слышал о каком-то Иуде, который за два дня до пасхи ушёл от учеников Иисуса, и привел затем храмовую стражу в сад, где они отдыхали ночью, которая и отвела Иисуса ранним утром в пятницу на суд Синедриона. Я знал также, что этот Иуда исчез после этого, а через два дня его нашли не то повесимшимся, не то с распоротым животом, – одни говорили так, другие этак. Но остальным собравшимся, кажется, все было ясно. Началось обсуждение.

Сначала говорили только Апостолы. Скоро они решили, что достоинство должен принять один из семидесяти, избранных ещё самим Иисусом в январе этого года, и бывший также с ними от начала Его служения, от крещёния на Иордане. Таких среди них нашлось около сорока. Десятерых они отвели, припомнив им те или иные проступки, по моему очень незначительные. Осталось тридцать. Потом встал апостол Иоанн, самый молодой среди них, однако бывший ещё и учеником Иоанна Крестителя до начала Иисусова служения. Он напомнил всем, что двенадцать были избраны Иисусом ещё и так, что каждый из них стал частью небесного Свидетельства, небесных знаков или созвездий.

Он напомнил всем, что Креститель вышёл из ессев, и что большинство близких Иисусу и учеников Его были ессеями или близкими им ("так, так" -подвердили в зале), а ессеи всегда сверяли и сверяют свои дела с небесными свидетельствами и знамениями. "Двенадцать небесных Свиделей восходят на востоке каждый день, – сказал он,– и каждый из нас двенадцати был связан с одним из них солнцем рождения, и так выбрал нас Иисус, и так должно быть. Дух Святой во всей Своей полноте может объять всех нас только если мы останемся под Его небесным законом и не нарушим Его. Иуда Искариот был от знака земли, от Тельца египетского. Теперь мы должны знать, есть ли среди приуготовленных к выбору рожденные под Тельцом?" – Так сказал Иоанн.

Бахрам и я слушали все это с чрезвычайным вниманием. Это все очень интересовало и меня, и его, да и все в зале слушали Иоанна внимательно, были согласны с ним. Я много слышал о знаках Зодиака от отца, и он даже научил меня составлять гороскопы рождения. От ессея Садока я также много узнал об этой древней науке, которую эллины называли астрологией. Ессеи славились в Иудее как знатоки астрологии и, по рассказу Садока, со времен Ирода Великого власти не преследовали их общину во многом потому, что именно ессеи предсказали когда-то молодому беззвестному Ироду его будущее правление Иудеей. Не знаю, много ли было в этом собрании вышедших от ессев, но речь Иоанна никого не удивила, все отнеслись к его предложению с полным одобрением. Среди тридцати приуготовленных к выбору оказалось три "Тельца", – оказывается хотя бы месяц своего рождения многие иудеи если и не отмечали никогда, то все же помнили. Вообще среди этого крепкошеего народа "Тельцы" встречались пожалуй чаще, чем рожденные под другими знаками, но среди учеников Иисуса, как мы с Бахрамом в дальнейшем выяснили, их было меньше. Было, значит, три "Тельца".

Один из трех сказал, что не уверен в своем небесном знаке, так как родился за три дня до Пятидесятницы в год второй переписи Квириния, и не знает, было ли Солнце его рождения в Тельце, или уже в следующем знаке. Они не стали уточнять это, – хотя, как шепнул мне Бахрам, он мог бы это быстро сделать, да и Иоанн тоже. Они просто оставили двоих, у которых Солнце при рождении было точно в Тельце, да и по их крепким шеям и плотной стати это было видно. Одного из них звали Иосифом Варсавою, а другого называли просто Матфий. Если бы они начали обсуждать сейчас, кто из них более достоин, думаю, что скоро они бы не договорились. Но Пётр предложил не обсуждать их достоинства, а положиться на волю Божию, и бросить жребий.

Второй раз в этот день жребий решал судьбу на моих глазах: первый раз это касалось меня самого, а теперь – этих двоих! Но здесь не бросали монету с изображением Тиберия, иудеи ненавидели его, а в этом зале – и его монеты. У иудеев был древний обычай жеребьевки: в полу одежды или в непрозрачный сосуд бросали игральную кость, и загадывали, что выпадет. Так поступили и теперь, видно, игральная кость была припасена Петром заранее. Иосиф загадал шестерку, Матфий – двойку. Было объявлено, что бросать будут до тех пор, пока не выпадет шестерка или двойка. Пётр бросил игральный кубик в сосуд, потряс его и опрокинул на стол. Вскрик радости раздался среди тех, кто сидел за ним: сразу выпала двойка, а это поняли как знак, что двоих приуготовили правильно. Если бы сразу выпала шестерка Иосифа, они радовались бы также. Значит, они все делали правильно, и Господь одобрил это. Матфий по жребию был причислен теперь к одиннадцати.

После этого состоялась трапеза с преломлением хлебов и вином. Я много расспрашивал Николая об Иуде Искариоте, его загадка взволновала меня. Как мог всезнающий Иисус выбрать такого ученика, и как мог Иуда предать такого Учителя?! Этого я не понимал, здесь была какая-то загадка. Загадка была и в смерти Иуды: почему одни говорили, что он повесился, а другие, что он упал на дороге и распорол живот? По дороге домой я ещё распрашивал об этом Бахрама, но про Иуду он знал ещё меньше, чем Антиохиец. Он только рассказал мне несколько притч Иисуса, которые Он рассказывал в Иерусалиме в последние дни, но эти притчи вроде бы ничего не объясняли.

Домой я пришёл поздно, и сразу лег спать. Приснился мне, конечно, Иуда…

Глава 3. Иуда Искариот

Кипящий от страха неизвестности Иуда идет к первосвященникам. "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца", – наверное и такая мысль время от времени мелькает в его голове. Но вообще-то он, единственный апостол из Иудеи, в крови которого необоримо предубеждение к галилеянам, этим полуязычникам и гордецам, надеется на мудрость первосвященников, которые обещали ему честно разобраться с этим Назарянином, и, если Он убедит их, стать Его приверженцами и защищать Его. Все эти галилеяне, и Иисус, слишком горды и непрактичны. Сколько было возможностей договориться с фарисеями, со старейшинами, и многие уже давно были на Его стороне. Но каждый раз в решающий момент словно бес вмешивался. Учитель требовал от них сразу полной веры, – к какой даже они, апостолы, шли долго и трудно. И фарисеям тоже, надо признаться, словно бес мешал относиться к Учителю более уважительно. Не дразнить Его своими придирками и ученостью. И чем дальше и убедительнее Учитель словом и чудом показывал свою Истину, тем глубже проходил раскол, – и ни один из апостолов пальцем не пошевелил, рта на раскрыл с фарисеями, чтобы примириться. Все они, галилеяне, смотрят в рот Учителю. А ему, Иуде, уже давно надо было понять это и договориться сначала со старейшинами, а потом и с первосвященниками. Но он все ждал, что Учитель Сам скажет ему, или намекнет в одной из Своих притч.

И вот вчера, в среду, Он рассказал притчу о трех рабах, которым Господин дал серебро в оборот. Один из рабов ничего не делал, закопал и хранил серебро; другой сумел обернуть серебро в два раза, а третий – в пять раз. И первого раба Господин осудил, и назвал лукавым, а тех, которые сами решились действовать, возвеличил, каждого в меру успеха. Иуда сразу понял, – ведь серебро было у него, в казначейской коробке. Учитель вчера сказал ему этой притчей – действуй, пришёл твой час. Он тоже видел, как и Иуда, как все уже видели, что дальше будет взрыв, хаос. Все видели, что людьми в Иерусалиме словно бес овладел в надежде на чудо, на разрешение сразу всего. Разве этого хотели они и Учитель? Нужны годы и годы, чтобы люди изменились изнутри, чтобы сердцем приняли Царство Небесное. Даже им, ученикам, понадобились годы быть рядом с Ним, чтобы понять это. Наконец-то Учитель сказал ему, Иуде – действуй. И даже когда он уже собрался идти, подозвал всех учеников и указал им на бедную вдову, которая положила в сокровищницу Храма все, что у нее было – две лепты. И это понял Иуда. Конечно, если надо будт, он отдаст первосвященникам все, всю их казну. Согласие с Храмом стоит в сто, в тысячи раз дороже. Если первосвященники скажут: ты пришёл к нам, а вчера были у Храма и только смотрели вы все, как другие жертвуют, а теперь просишь нас, – он отдаст им все деньги. Вот, сказал бы он, Учитель сказал отдать вам все. Хотя нет, нельзя говорить от Учителя, Он же не сказал ему прямо, только притчей…

Но вчера у Кайафы все решилось просто и быстро. Они готовы встретиться с Учителем (они назвали Его Учителем, а не Назарянином!) ночью, в саду где Он бываетс учениками. Да, ждать больше нельзя, и днем бес владеет городом и людьми. Хоть предстоящей ночью, хоть на Пасху, – чем раньше, тем лучше. Они будут ждать Иуду теперь в любое время, слово за Учителем. Это было вчера вечером. А сегодня Иуда не отходил от Учителя ни на шаг, ждал слова. Теперь-то Он должен сказать прямо, не притчей – иди! Поэтому он и сел за столом этой тайной вечери в этом странном доме рядом с Учителем, – пусть остальные возмущались, не мог же он сейчас все объяснить им. И Учитель его не прогнал, и успокоил всех. Вымыл всем ноги, – и ему, Иуде. Вымыл всем ноги, – это тоже был знак: любой мог идти. Он всем вымыл ноги, но никто не понял…

Любите друг друга… Иуда любил их всех, иначе зачем бы он шёл сейчас к Кайафе? А потом Учитель сказал, что кто-то предаст Его. И все стали спрашивать, кто? Один он, Иуда, спросил "не я ли?" Ему-то нужно было знать точно… "Один из двенадцати, обмакивающих со Мною в блюдо", – сказал. Но все обмакивали, а в тот момент он и Иоанн. И сразу ему, Иуде, сказал: "ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ДЕЛАЙ СКОРЕЕ". Вот и все. После этого надо было идти, и он пошёл. Иоанн – Его любимый, конечно не про него Он сказал. Но и не он, Иуда, – ведь сразу Учитель сказал, – иди! А если даже он, и он не понял притчу о серебре, ни притчу о вдове, то все равно ничего не изменить. Времени больше нет, все равно завтра все решится, и куда ему идти, если "что делаешь, делай скорее". Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

При нем тридцать серебрянников, которые вчера ему дали в доме Каиафы напоследок – странная сумма. Они сказали, что так положено, таков храмовый порядок: любое сотрудничество с чужим, не храмовым служащим, должно оплачиваться. И все же он не решился положить эти деньги в казну, и черт с ними. Уже сегодня все решится, через несколько часов.

Полная Луна светила в бездне, прямо над домом Каиафы и Анны, за Храмом. "Азохэн вэй, Иуда", – в подворотне дома Каиафы сверкнули белки глаз и ему оскалился приветливой улыбкой вампира храмовый подметальщик, маленький смуглый чернобородый человек, Саул Клеопа, – храмовый подметальщик и любитель астрологии, подозреваемый Каиафой в педерастии. Иуда молча шагнул в ворота. "Господи! Когда же Каиафа вышвырнет этого педика?" – тоскливо подумал он. И молча вошёл во двор дома. До него как-то сразу дошло, что он как муха попал в какую-то огромную паучью сеть. Каиафа и Анна, держащие в служках храма этого чернобородого педика!.. Куда он пришёл? На минуту все смешалось в его голове. Может это астролог Савл все подстроил? Зачем он встретил его? "Сейчас спрошу у Каиафы… Пусть сначала скажет, зачем держит у себя педика?" Потом он вспомнил твердый, уверенный взгляд Иисуса, потом Его слова "…делай скорее", – он так долго ждал этих слов!..

Двери дома во дворе открывались, спокойный голос позвал его войти. Иуда тоскливо посмотрел на огромную Луну прямо на кромке крыши. Она как будто катилась по ней… Или крыша поехала влево? Хоть бы рухнула! Нет, ещё раз спокойный голос позвал его войти. Он узнал голос Малха, странного хозяина той горницы, где остались Иисус и одиннадцать, и, уже не думая ни о чем, вошёл…

Наверное, я громко застонал во сне, потому что мать в тот момент разбудила меня и с тревогой спросила, что со мной? Я не помню, что я ей сказал, но видимо успокоил ее. Она ушла, а я снова провалился в ту страшную ночь. Вернее был уже день, пятница 14-го Нисана, и всем в Иерусалиме было уже известно о решении Синедриона и Понтия Пилата о смертном приговоре для Назарянина. Всем было известно, а я как будто был какой-то тенью рядом с Иудой, и следовал за ним. Состояние его было близко к помешательству, он даже забыл забрать из дома Каиафы свой денежный ящик, в котором были деньги общины. На эти деньги старейшины и купили затем "землю для погребения странников", в том числе и самоубийц, о которой говорил Петр.