Читать книгу Сумасшедшая площадь - Борис Ветров - Страница 1

Глава I

***

Ненавижу ездить в плацкарте. Особенно туда, куда путь занимает больше суток. Утром к запаху перегара, пота, и сортира добавляется сероводородная вонь яиц вкрутую, сваренных еще вчера. Вагон наполняют цокающие звуки – это яйца бьются о столики. Потом из затхлых недр сумок извлекаются сало, курицы, хлеб. Народ моей страны завтракает обильно и грубо. Я же мечтаю о чашке кофе – хотя бы растворимого. Независимо от себя я начинаю ненавидеть соседа, который истово отхлебывает чай из кружки с собственным портретом. После каждого хлебающего глотка он шумно выдыхает носом.

– Бл-е-е-е-е-еп, м-м-м-м-м-м-м-м. Бл-е-е-е-е-е-п, м-м-м-м-м-м-м.

Он пьет чай, как опытный старик, но ему не больше тридцати. Однако от его звуков, запахов, движений уже веет обреченностью старости. Он обстоятельно жует курицу, обсасывает косточки, немигающе смотрит в окно, где на протяжении уже трех часов не меняется однообразный пейзаж: с одной стороны – гранитные откосы, с другой – речная долина, покрытая пятнами осеннего тления. Он обсасывает последнюю кость, опять шумно хлебает чай и говорит надтреснутым голосом в никуда:

– Карымская, значит, скоро.

На боковушке оживляется крупногабаритное существо, наводившее всю ночь ужас и тоску на обитателей плацкартного вагона. Оно ревело и металось по узкому проходу, среди голов и пяток, стенало и кого-то искало. Утомился он после звучной плюхи от низкорослого, но очень горизонтального бурята, ехавшего в Читу со всем своим выводком. Бурят источал благость, и даже плюху отпускал с миролюбивым выражением лица, с каким доктор дает горькую микстуру ребенку.

Сейчас существу плохо. Оно перекатывает глаза с полопавшимися капиллярами, рьяно чешет шишковатый череп, икает, и уходит в конец вагона. Напротив меня просыпается соседка – несколько потасканная, но не утратившая нежность овала лица блондиночка лет двадцати пяти. Она извлекает из клетчатого капронового баула пластиковый пакет и тоже уходит. После нее в воздухе отчетливо ощущается запах самки, теплый и немного тухлый.

Запахи – моя беда. Я способен в толще воздуха, содержащегося в помещении уловить тончайшие оттенки телесных, пищевых или химических ароматов. И всех тех, кого я встречаю на своем пути, я познаю, прежде всего, по запаху. Наверное, это потому, что я родился в год собаки. Хотя не верю я в эти гороскопы и прочие обязательные атрибуты среднестатистического обывателя, который слушает свой прогноз по FM-радиостанциям, как завещание богатого родственника. Мне смешны эти увлечения, ибо я точно уверен – никто не знает, какой на самом деле сейчас год и день. Нагромождение условностей и систем отсчетов сводят на «нет» все попытки образовать стройную теорию явлений и событий. Впрочем, мне противно думать даже об этом – запахи и звуки окончательно достали меня, и я всаживаю в ушные раковины холодный пластик наушников. Светлая, как рождественская месса «A Whiter Shade of Pale» заворачивает меня в кокон, куда не пробиться внешним раздражителям. В конце – концов, до Читы еще полтора часа.

Возвращается блондинка – она подтерлась влажными салфетками и поменяла прокладку: запах самки исчез, уступив место безликому запаху бытовой химии. Блондинка чувствует себя уверенней, достает из баула бутылочку кока-колы, обхватывает губами горлышко и делает пару глотков. Затем уставляется в окно, где кроме мелькания гранитных уступов ничего нет. В лице ее читается тягость от соседства со мной, с допившим чай молодым стариком, и с существом, которое явилось только что с тяжелым запахом дешевых сигарет «Балканская звезда», и с каплями воды на подбородке – видно, что оно только что жадно пило воду. Ей хочется скорее покинуть вагон, сесть в машину к своему какому-нибудь Саше – брюнету с длинными ресницами, и нижним бельем второй свежести, но белого цвета, чтобы сказать: «Блин, достал меня этот поезд. Та-а-а-к-и-е-е-е уроды ехали рядом». И восхищенный Саша, гордый тем, что он не урод, двинет машину.

А поезд начинает сбавлять свой заведенный ритм и скрежетать суставами вагонных сцепок. Под колесами хрустят стрелки, вагон дергается и, наконец, пейзаж за окном замирает, приняв форму старой водонапорной башни, мужика в рабочем подшлемнике на мотоцикле «Днепр» бывшего голубого цвета и перепачканной мазутом пегой коровы. Карымская.

Последние сто километров я преодолеваю, лежа на спине. Блондинка шарится в телефоне, молодой старик читает книжку формата «pocket-book» со зверскими лицами на аляповатой обложке. Существо принесло со станции пластиковую емкость с какой-то жидкостью и теперь поминутно прикладывается к ней взасос.

Я лежу и раскладываю эти сто километров на крайние десять лет моей жизни. Преподавание в школе, в захолустном райцентре без канализации и вообще, без будущего, закономерно завершило семейную жизнь. Поводом послужил старший мичман пограничных войск, караулящий мелкие воды Аргуни от китайских браконьеров. Все правильно – он имел зарплату и перспективу перевода в рай для обывателя: в Краснодарский край. Возясь с плодами спаривания алкоголиков в средней школе, я как–то пропустил момент превращения моей жены – поклонницы стихов и песен под гитару у костра, в среднестатистическую российскую самку. А она обрела новый набор непреложных для этого вида существ социальных ценностей: норка, иномарка, и как апофеоз бытия – переезд в Краснодарский край, чтобы пополнить там и без того мощную популяцию генетических жлобов.

Я не переживал, но, любуясь собой со стороны, сделал красивый жест – уехал в забайкальскую глухомань мыть золото. Несколько лет безвылазно сидел в тайге: летом ворочал рулем пушки гидромонитора, зимой – сторожил базу старателей. Постепенно уровень притязаний в бытовом плане сошел на нет – я научился довольствоваться малым во всем. Однако внутреннее упрощение так и не пришло. Вечерами манил запад, светящийся темно-красным цветом. Наконец я сделал шаг, и шаг этот был в контору прииска, с заявлением об увольнении. Теперь впереди лежала почти незнакомая (пять лет учебы в пединституте уже стерлись в сознании), большая Чита. Я ехал туда как на новый прииск, только теперь добывать свое золото мне придется в одиночестве.

За окнами уже замелькали притихшие перед зимой дачные поселки и переезды. «Пути вздваивались», – вспомнил я цитату из «Золотого теленка», и спустился на нижнее сидение. В вагоне уже стояла суета, шелестели пакеты, и вжикали молнии на дерматиновых сумках. Поезд мелко забился в оргазме удовольствия от окончания унылого пути. Он прошипел сквозь зубы и намертво встал. Холод и дым ударили в тамбур – проводница открыла дверь. Вот она, Чита.

***

Обедневший аристократ сохраняет широту души. Разбогатевший простолюдин остается скупердяем и крохобором. Хозяйка, у которой я снял квартиру на пару дней, совсем недавно перешла в пресловутый средний класс. Свежая, из салона, «Тойота», новые ногти и волосы; разного стиля, но дорогие тряпки – все должно было кричать о достатке владелицы. Я думаю, что если добавить ей к доходам еще несколько миллионов, то все равно, она не стала бы одеваться в Милане, а покупала бы до смешного дорогие поддельные шмотки с претензией на Европу в читинских бутиках. Крестьянский ум раскинул бы стоимость дороги и проживания на каждую вещь, сравнил бы стоимость с китайскими и польскими поделками в местных лавках и решил – не, у нас дешевле. А миллионы бы она потратила на очередные квартиры, куда заселяла бы таких же неприкаянных странников по жизни, как и я. Хозяйка молода, ей чуть за тридцать, и у нее нет мужа и детей. Вернее – нет. Есть один ребенок, нагулянный в отрочестве – сейчас это уже вполне сформировавшийся гопник, живущий по понятиям, но в случае опасности прибегающий к маминой защите. Есть и любовник – веселый оборотистый кавказец, до твердой плоти которых охочи вот такие рыхлеющие славянские блонды. А может это – молодой офицер, ибо на побрякушки и звездочки они падки тоже. А так же на миф о невероятной сексуальности людей в форме.

Блонда спесиво здоровается, когда я подхожу к подъезду, возле которого она ждет меня, демонстративно пикает сигнализацией на «RAV-4», и ведет меня в подъезд с видом начальницы ЖЭКа, сопровождающей дворника, чтобы показать ему – где надо убрать дерьмо.

– В квартире не курим, гостей ночевать не оставляем, в обуви не ходим, окна не открываем, воду экономим, белье в шкафу, деньги и паспорт или залог – три тысячи, – заученной скороговоркой монотонно выдает она и забирает мои пять тысяч. – Приеду послезавтра в это же время.

Наконец я остаюсь в тишине и одиночестве. Это то, что нужно именно сейчас. Я иду в ванную – она свежа и пахнет недавним ремонтом. Матовый кафель, виниловый коврик, никель, казенный свет потолочных светильников: похоже на операционную и морг одновременно. Из-под стиральной машины торчит что-то черное. Это коробочка из-под презерватива – надеюсь, что пустая. Но нет – внутри использованный и завязанный узлом кондом. Желание принять ванну исчезает, я какое – то время омываю себя душем, бреюсь, чищу зубы и вытираюсь. На завтрак у меня – чашка растворимого, но неплохого кофе. А вот курить по утрам я не могу – моментально накатывает апатия и даже депрессия, от которой можно спрятаться под одеялом. Но валятся некогда – я двигаюсь по комнате, одновременно одеваясь, и набирая номер телефона своего однокурсника, который обещал помочь насчет работы. В это же время я рассматриваю свое краткосрочное жилье – оно хорошо отремонтировано, но безлико и безвкусно – как и сама хозяйка. Прочный мещанский стереотип: обои под покраску, подвесные потолки, уместные в третьеразрядном армянском кабаке, ковровое покрытие, из-за которого все предметы, когда к ним прикасаешься, стреляют электрическими разрядами, и пластиковые окна. На кухне непременная встроенная техника, мягкий уголок и обои с гастрономической тематикой. Вся нивелированная Россия сегодня живет для того, чтобы надев на шею долговое ярмо, купить себе такое вот жилье – мечту офисных деятелей, мелких торгашей и чиновников средней руки.

Если последнему поколению коммунистов не удалось вернуться к идеальной для любой формы правления – крепостной системе, то новым властям, судя по всему, эту удастся вполне. Ежечасно в сознание впрыскиваются десятки инъекций – рекламные ролики по радио, ТВ, листовки и баннеры. Они кодируют индивидуума на безусловное подчинение общепринятому стандарту, причем этот стандарт разработан теми же, кто разработал рецепты рекламных инъекций. Потому тысячи инфицированных обивают пороги банков и риэлтерских контор, подписывают кабальные договора, опять и опять занимают деньги теперь уже на ремонт; и наконец, с блаженной улыбкой, озирают себя в интерьере новой квартиры – пахнущей линолеумом, изоляцией и пылью. И невдомек им, убогим, что жилье это – непременно вредное для здоровья и нелепое по планировке, не стоит и четвертой части того, что с них запросил риэлтор. А уж вместе с банковскими процентами, которые они будут теперь платить узаконенной финансовой мафии, каждый квадратный метр такой квартиры станет платиновым. И невдомек им так же, что за такие деньги можно купить домик на Средиземноморье – в стране с нормальным климатом, и куда меньшим бытовым идиотизмом.

В комплекте к такому жилью непременно должна быть приложена пусть потрепанная, но иномарка (еще кредит) и норковая шуба для жены (и еще кредит). И вот человек, созданный по образу и подобию божьему, добровольно принимает рабство, и единственное, чем он отличается от рабов Сиракуз, Понта или Галлии, – это возможностью почивать в отдельном комфортабельном, с его точки зрения, пространстве. Правда, сам раб этого не понимает – все приобретения он записывает на счет своего умения жить, и потому теперь, довольный собой и женой, и куцей своей конституцией, бушует с бутылкой пива у телеэкрана, где миллионеры гоняют мяч. Он, забыв, что находится не на стадионе, исторгает из себя вопли «Ну!», «Давай, бля!», и непременное «РОС-СИ-Я!». И только вмешательство жены и тещи (обе вбегают в ночнушках, как санитары в халатах) утихомиривает буйного патриота.

***

Все это параллельной бегущей строкой протекает внутри меня, пока я пересекаю серый двор с минимальным количеством деревьев – голых и жалких, и выхожу на улицу. Тут недалеко, за зелеными толстыми трубами теплотрассы, похожими на кишечник, извлеченный из нутра убитого великана, стоит главный читинский рынок, который называется Новым. Название это было дано ему, когда я учился в институте – до того в Чите был колхозный рынок – с длинными, похожими на коровники, павильонами, где пахло тухловатым мясом и молочными жирами. Сейчас Новый рынок – ковчег: тут уживаются степенные буряты, льстивые узбеки, самоуверенные кавказцы, равнодушные русские, и еще черт знает какие языки и народности. Даже за кишечником теплотрассы гравитационное поле рынка еще действует – тут, на тротуарах пенсионеры доторговывают остатками урожая и банками с консервацией. В развал продают овощи красные обветренные фермеры из ближайших к Чите сел. Дагестанские перекупщики стерегут гранатовые россыпи брусники и клюквы. Из киоска тянет жареным тестом, и я невольно сглатываю слюну – кроме кофе, внутри меня сегодня еще ничего не было. Над городом – предзимье и дымка. Низкое солнце прицельно бьет в глаза, и оттого лица людей, идущих в одну сторону со мной, синхронно сморщились, словно все мы только что попробовали клюквы у дагестанцев. А мне идти еще далеко – я пока не разбираюсь в схеме маршрутных такси, да и надо привыкать к наполненным улицам и светофорам после таежного пространства.

Тротуары в Чите изменились. Сейчас это мозаика из участков корявого, выщербленного асфальта и площадок, выложенных плиткой у магазинов и офисов. Разнородность эта напоминает человека в стильном костюме и растоптанных кроссовках. Впрочем, для Читы такой типаж – норма. Читинский обыватель мало обращает внимание на обувь, несмотря на то, что именно она говорит о вкусе и статусе. Читинский обыватель больше всего заботится о головном уборе, и прежде всего – о зимней шапке. Меховые или кожано-каракулевые кепки, огромные норковые ушанки, размером раза в три больше лиц их обладателей, уже двадцать лет как почитаются этой категорией населения, в то время как они могут запросто надеть пусть дорогие, но уже изрядно стоптанные ботинки с капельками засохшей мочи на носках. Женщины совсем недавно тоже считали свое бытие неполноценным без норковых тиар или береток, но потом, после причесок и окрасок за несколько тысяч рублей поняли – смешно прятать одно за другим.

***

Заведение, куда я направляюсь, занимает чуть не четверть квартала в центральной части Читы. Сейчас это – монолитное здание, по последней строительной моде отделанное снаружи фасадной плиткой. Таких сооружений в в городе много – от чиновных контор, до торговых центров. У меня подобная отделка фасада почему-то вызывает ассоциации с общественным туалетом. Вспомнив про эту ассоциацию, я очень некстати захотел в туалет – на улице холодно, а выпитый кофе повышает давление, которое теперь организм хочет уравновесить сбросом отработанной жидкости. Потому, поднявшись в лифте на четвертый этаж, я с видом зашедшего по важному делу посетителя, первым делом, спортивной походкой пролетаю по коридорам, пока не нахожу дверь с привинченной, под бронзу, табличкой с литером «М». В туалете чисто и совершенно нет запахов. Вымыв руки (хорошо, что тут есть бумажные полотенца, а не эти дурацкие сушилки, после которых руки все равно остаются влажными, и здороваться такими руками просто нельзя), я, наконец, иду искать своего бывшего однокурсника. Когда – то мы, наглые и пронырливые студенты, играли в одной рок-группе, наливались пивом и водкой с молодым обезбашенным максимализмом, а потом синхронно ушли в армию. Я поехал в Среднюю Азию, а Мишка – в Монголию, где палил по условным и учебным мишеням из «Шилки», и радовался изобилию продуктов в гарнизонном магазине – там даже срочники могли отоваривать посылторговские чеки. Я же два года ходил в караулы, охраняя летное поле, где кучковались стратегические бомбардировщики, пропитался дымом чуйской анаши и жаром пустыни, перестал писать стихи и начал писать прозу. После армии я вернулся в институт, а Мишку жизнь завертела – он торговал водкой, гонял из Уссурийска машины, примкнул было к бригаде некоего Тяги, но вовремя соскочил, и отделался условным сроком. И после осел в кресле руководителя одного из отделов в империи, принадлежавшей известному всей Чите Гарику. Его так и называли за глаза – от подсобников и официанток до первых заместителей. И только в глаза именовали Игорем Васильевичем. Прозвище шло ему – он был мал ростом, плотно сбитым и проворным в движениях.

Гарик начинал ресторатором – он один из первых открыл в Чите ресторан с более-менее приличной кухней, сносным интерьером и уровнем обслуживания. До заведения Гарика Чита пробавлялась остатками ресторанной убогой роскоши, оставшейся от советского периода, и затухающими кооперативными забегаловками. «Эльдорадо», открытое им в полуподвале, принадлежащем некогда мощной «Читагеологии» моментально стало популярным в среде зарождающейся читинской буржуазии – тут можно было кутить с размахом, и по-купечески помыкать выдрессированным персоналом. Теперь у Гарика было три ресторана элитной категории, несколько кафе, пиццерии, трехзвездочная гостиница в центре Читы и там же – деловой центр.

Подъем Гарика был обусловлен его деловой цепкостью, сметкой, но и родовые отношения были тут не последними. Отец Гарика в советское время командовал трестом столовых и ресторанов, и потому передал сыну секреты трактирного ремесла вместе с наработанными связями и начальным капиталом. Через несколько лет Гарик уже построил в центре города свой замок, внутри которого я сейчас и находился.

Когда-то на этом месте, в яблоневом скверике, стоял детский бассейн «Дельфин». Потом бассейн внезапно был признан аварийным и опасным, и хищный красный экскаватор в несколько дней оставил от «Дельфина» груду мусора. Общественность возмущалась, негодовала и протестовала, но мэр – мощный и монолитный, смежив семечки глаз, повторял «Собака лает, а караван идет». Все знали, что мэр покровительствует Гарику – гости любых мероприятий регионального уровня всегда селились у Гарика в «Альпах» и столовались в его заведениях. Теперь мне предстояло стать одним из, ну не рядовых, а скорее всего, прапорщиков армии Гарика Кривцова.

Глава II

Это женщины, долго не видя подруг, первым делом замечают – похудела или пополнела ее знакомая, а мужики сразу обращают внимание на седину – она говорит о пройденном пути и полученном опыте.

Мишку седина окропила изрядно. И глаза говорили о затяжной усталости. Но, все же, это был все тот же Мишка – готовый расхохотаться в любое мгновение и также моментально прийти на помощь, поделится последним куском, или ввязаться в драку с любым количеством противников. Сейчас он выбрался из массивного кресла и сграбастал меня в объятия. Я тоже похлопал по его спине и обнаружил, что с годами Мишка стал тверже, но лишнего не прибавил.

Мы спускаемся на служебном лифте во внутренний дворик, где среди контейнеров затесался уголок для курящих. Сейчас тут курят две кухонные тетки – желтые и потасканные.

– Не до хрена ли он хочет, а? – искала подтверждения своим словам та, что была повыше, в рабочей синей куртке, черных носках и резиновых тапочках.

– Да гони ты его – советовала ей напарница, – за квартиру ты платишь? Жратву ты покупаешь? Зачем он тебе такой нужен?

– Ну как зачем…одной-то тоже, знаешь…

Увидев нас, кухонные тетки смолкают, выкидывают окурки «More», и, выдав скоропалительное «драсте…драсьте», семенят внутрь большого кухонного чрева.

– Ну что, старатель, – смеется Мишка, золота много намыл?

– Трохи для сэбэ.

– Не, серьезно, чего ушел? Платили плохо?

– Платили… да как везде. Крайний раз за сезон получилось за пять сотен.

– Это за полгода?

– Примерно. Семь месяцев, точнее. Да за зимовку оклад шел – я сторожем оставался.

– Так ты, поди, миллионером вернулся?

– Какой там… Хорошо, хватило ума часть на доллары поменять. Расходы у меня небольшие, детей нет, алиментов не плачу. Не пью, ну так, особо.

– И что не хватало? Живешь себе на природе, в тайге – красота. И деньги капают.

– В том-то и дело, что не красота. Пять лет прожил – все. Понял, что начинаю сходить с ума. Мне не город нужен, не сортир теплый, не интернет. Я от тишины внутри себя стал с ума сходить. Заговариваться уже начал.

– Ты так и не женился больше?

– Нет. Хватило надолго.

– А так есть кто? Для тела, для души?

– Нет. Я же буквально с корабля. А там никого не оставил – зачем? Ты скажи про работу лучше – есть шанс?

– Тут все ровно. Я о тебе уже сказал. Протекцию составил. Сейчас пойдем к заму Гарика. Сразу скажу – он человек простой, без понтов, но умный. Думаю, что на этой неделе можешь приступать. До тебя тут деятель был – запустил все дела, целыми дням порнуху смотрел и в «Вконтакте» сидел, так, что тебе разгребать придется много по текучке. Я так понял – ты в тайге не одичал совсем, представляешь, чем тебе заниматься тут предстоит?

– В общих чертах – да.

– Ну, а остальное Федорович расскажет. Пойдем.

Мы опять совершает подъем на лифте, и тут мне становится стыдно – я даже не спросил Мишку, как у него дела.

– Ты сам-то как?

– Да, как видишь. Должность нормальная, командую администраторами, поварами, менеджерами. Между нами – мы с Федоровичем в одной бригаде были когда-то. Вот он меня и сосватал.

– А семья как?

– Ленка дома сидит – у нас же трое пацанов. Зарплаты хватает, да я тут еще и по-тихому отдел открыл в «Сувенирах». Сумки, барсетки, все такое. Немного, но постоянно капает. Там девка толковая у меня сидит. Мы с ней так… иногда перепихиваемся, – Мишка самодовольно улыбается. – Кстати, ты где остановился?

– Пока посуточно снял хату, у рынка, на Бабушкина.

– Ну, сейчас снять не проблема, только с агентствами не связывайся – кинут. Смотри частные объявления. В среднем однюшка в центре от пятнадцати до двадцати – в зависимости от качества квартиры. Деньги есть? Если что, я займу.

– Не, спасибо, Миха, накопления кое-какие имеются.

–Ну, а вечером надо встретиться, как говорится, в неформальной обстановке. Ты как?

Этот вечер мне хочется посвятить тишине и уединению, но обижать Мишку неохота.

– Всегда готов!

– Все, добазарились. После Федоровича зайди ко мне.

Лифт выпускает нас в коридор, и мы идем к Федоровичу.

***

Кабинет первого зама Гарика несколько нелеп – мебель тут явно велика для его площади. Сам Федорович – нестарый, но очень раздобревший мужик в дорогом синем костюме и полосатом галстуке. Сейчас он откинулся в кресле, и оно очень идет ему – такое же объемное и вальяжное. Федорович слегка привстает и протягивает мне пухловатую, но не слабую руку. От него пахнет «Фаренгейтом». Я отмечаю, что голову он явно не мыл пару дней.

– Вас как?

– Руслан. Руслан Алексеевич. Но лучше просто по имени.

– А я Анатолий Федорович, но меня тут все просто Федорович называют. Официоза у нас нет. Форма одежды свободная. Я в костюме сегодня, потому что китайцев встречаем, партеров. Что, давай, может, сразу – на «ты»?

– Давай.

– В общем, Руслан, дело такое. Нам нужен администратор сайта, редактор и спец по СММ в одном лице. Миша говорил, что у тебя опыт есть в журналистике?

– Да, печатался порой. Правда, последние годы редко – в тайге работал.

– Я в курсе. Смотри – у нас есть сайт всего нашего холдинга. Там все – от заказа столиков в ресторанах и номеров в гостинце, до размещения рекламных статей, фоторепортажей с мероприятий и все такое. Надо, что бы этот сайт ожил – тут работал у нас один клоун, он засрал всю работу. А у Гарика, ну, у Игоря Васильевича есть идея на базе этого сайта сделать общегородской портал «Еда в Чите». Такой путеводитель по кабакам читинским. Что бы денег на нем заработать еще. Но это потом, а сейчас нужен человек, который сайт наш оживит. Потянешь?

– Попробовать надо. Вдруг ума не хватит?

– Попробуй. Оформим тебя пока на испытательный срок. Месяца на три. Зарплата – примерно сотка в месяц. Если нас все устроит – пойдешь на постоянку, там еще плюс премии будут. Работы много, но условия все есть – отдельный кабинет, интернет, техника, питание в кафе бесплатное в обед. Да, и потом можешь подыскать менеджера в свой отдел – помоганца. Что скажешь?

– Меня все устраивает. Спасибо.

– Когда оформляться будешь?

– Документы с собой, но мне пару дней надо – квартиру снять, переехать.

– Ок! Иди в кадры, я туда позвоню, сегодня четверг – значит, с понедельника выходи.

– Спасибо, Федорович.

– Да не за что. Давай, удачи.

На выходе, в предбаннике, разделяющим кабинет Федоровича и Гарика я натыкаюсь на зеленоватый взгляд русоволосой девушки. Впрочем, взгляд – это не то слово. Она лишь чиркает по мне глазами и опять смотрит в монитор. Я для нее – одно из прилагательных империи ее босса. Некое безликое исполнительное существо.

***

Я просыпаюсь от будильника, который исполняет «King of speed» Deep Purple из динамиков телефона. Немного мутит и давит в висках. Плюс ко всему больно глотать. Я давно не пил в таких количествах, а последний год вообще не притрагивался к алкоголю. Но вчера Мишка был неумолим, а на меня накатило желание смыть прошедшее время. В зале «Империи» (Это конкуренты наши, – объяснял Мишка, – воюем с ними, но кабак грамотный, ничего не скажешь), было немноголюдно и, к моей огромной радости, никто не пел со сцены: «О, боже, какой мужчина» и «Владимирский централ». Фоном звучало «Ретро-FM», и это было терпимо. В кабак Гарика мы не пошли, потому что, как опять же сказал Мишка: «Пока не надо, что бы видели, как ты выпиваешь». Мишка рассказывал о сложностях во внутренней политике компании, где мне предстоит работать – с кем надо быть осторожным, а кто – свой человек. Я же думал о том, как неотвратимо входят в жизнь человека – единственную и уникальную, служебные отношения. Простое, по сути, зарабатывание денег превращается в полноценную грань бытия и тут есть все: ненависть и дружба, подлость и дружеская поддержка, свои лидеры и изгои. И мы начинаем врастать в это бытие корнями, нервами, плотью и чувствами, и уже все проблемы и беды переносим на бытие вообще, как будто нет человека как такового, а есть член огромной семьи под названием «работа». И, в конце концов, член этот приобретает те качества и свойства, которое ждет от него семья, и все свое существование он меряет принципами и нормами, принятыми в семье. И потому так просто и легко звучит – это Саня – программист, это Ваня – шофер. Профессия стала вторым существительным, прикрепленным намертво к первородному имени, и никто уже и не подумает, что Саня умеет воспринимать Вселенную как живой организм, а Ваня прирожденно читает между строк. Мы всецело погружаемся в офисный коммунальный чад работы, и она своим корнем «раб» делает из нас рабов. И нет больше ни Сани, ни Вани.

Я думал обо всем этом под нехитрые Мишкины рассказы, и в это время выпивал по его команде рюмки с водкой. Холодноватый зал ресторана, в котором различался запах перегорелого масла, заполнялся людьми. Тут преобладали женщины – некоторые были одеты с подобием вкуса. Тут сидели и подтянутые посетительницы фитнес-клубов, и махнувшие на себя рукой целлюлитные коробочки. Были обитательницы оптовых фирм и юридических контор, чиновницы, полицейские, торговки и содержанки богатых сожителей, решившие гульнуть на стороне. Мы с Мишкой вскоре стали ощущать давление взглядов, и, как мне показалось – запах неутоленных желаний.

– Вот сейчас весело будет. Девки набежали. Ты как насчет продолжения банкета?

– Боюсь, никак. Сутки почти в поезде. Потом беготня эта, суета. Завтра квартиру искать. Так что я – пас.

– Ну, ты чего? – обиженно изумился Мишка, – поддержи хотя бы компанию. Смотри, как вон те телки на нас уставились.

Мишка имел в виду двух тридцатилетних девах, пивших что-то полусладкое через два столика от нас. Одна из них мне даже показалась симпатичной – высокая брюнетка со стремительным профилем и не издерганной прической. Я люблю, когда волосы лежат естественно и просто. Ее спутница, тоже брюнетка, оттолкнула меня хищным ртом и обилием золота на руках и шее. Любовь к золоту у наших женщин выдает, как не протестовал бы Лев Гумилев, азиатские гены. Все это закрепилось в подсознании со времен непростых отношений с татарскими ордами, а затем, вкупе с мехами, составило купеческий вкус, который сейчас почему-то считается признаком стиля hi-class. Впрочем, молодежь уже въехала в минимализм и опыты смешения итальянских дизайнеров, но вот женщины, чье сознание формировалось в девяностые годы прошлого века, истово носили массивные украшения и норковые шубы. Даже отношение к мужчинам определялось, прежде всего, их способностью подарить вожделенную шубу, без которой нельзя ощущать себя полноценным членом своего класса.

Как я и опасался, на эстраде заработал кто-то безголосый, и компенсирующий безголосость громкостью фанеры.

– Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с заборооом, – выл дергающийся юноша в серебристых штанишках. Но это финальное «забоооором» у него совершенно не получалось и потому он рубил фразу речитативом, не выпевая ее. Но женщины дружно затанцевали, вбивая в пол каблуки демисезонных сапог и ботинок. После еще нескольких рюмок Мишка идет к столику с брюнетками, и приглашает ту, что в золоте, на танец. В это время в ресторане певец натужно, словно сидя на унитазе, извергает текст про «рюмку водки на столе». Даже в оригинале эта песня вызывает омерзение кульпросветовским вокалом и не менее кульпросветовским текстом. Но народ моей страны неприхотлив – он покорно жевал многие годы официально разрешенный корм отечественной эстрады, для пряности изредка сдобренной медоточивыми итальянцами или французами, и потому не имеет представления о качественной музыке. Я не говорю о сложных для восприятия средним потребителем Weather Report или King Crimson , но даже Том Вейтс или Кенни Роджерс нашим людям неведомы, да и не нужны. Потому они каждый раз орут за столом в свое удовольствие про то, как люди встречаются, и что надо пора-пора-порадоваться чему-то там.

Пока я ищу наушники, что бы отгородится от туалетного голоса, к столику причаливает напарница золотой брюнетки. Она нагибается так, что я вижу две мягких телесных полусферы в вырезе кофты от Ferretti (кажется, настоящей), и перед лицом моим качается белый кулон с каким-то камнем. Она приглашает меня на танец, но от ее теплого дыхания так веет молдавским вином и «Цезарем» с креветками, что я ссылаюсь на больную ногу. Через какое время эта же брюнетка получает объятия высокого седовласого мужика лет пятидесяти пяти, со значком местного депутата на пиджаке. Он породист и раскован. Даже через брюки видно, как у него стоит член. Уходит из ресторана брюнетка вместе с ним. Мишка хочет напроситься с золотой ко мне в гости, но та, уловив отсутствие подруги, зло исчезает в дверях. Разочарованный Мишка расплачивается, и мы выбираемся на свежий воздух, как шахтеры из забоя.

– Зря ты ту просохатил. Нормальная такая баба, и на тебя запала – мне ее подруга сказала. Оттянулись бы сейчас.

– Еще оттянемся. Я, если честно, спать хочу – не могу.

Мы берем два такси и расстаемся без особо братских прощаний, как это обычно бывает после совместной пьянки. Ночью мне почему-то снится зеленоглазая девушка в предбаннике Гарика.

Глава III

***

С квартирой внезапно повезло. Зайдя на городской сайт в раздел объявлений, я, после трех или четырех прямых попаданий в агентства недвижимости, выхожу на владельца двухкомнатной квартиры в старом доме на Амурской улице. Он просит за нее всего пятнадцать тысяч в месяц и это с учетом коммуналки.

– Я надеюсь, мон шер, вы не будете налаживать на этих метрах энергоемкого производства? – изящно выражается он по телефону, и через сорок минут я беседу с ним. Ему за пятьдесят, он немного пьян, утончен, с голосом Аркадия Северного и манерами театрального барина. Он похож на жулика старой формации, или на попивающего музыканта, переместившегося из филармонии в ресторан.

– Конечно, мон шер, (так он обращается ко мне с первой минуты знакомства), сия фатера далека от новомодного евростандарта, но какая аура! Какие пенаты! Не хочу утверждать, но, по легенде, в этом доме некоторое время проживал сам маршал победы Жуков – во времена событий в Монголии.

Это может быть правдой – дом был построен в середине тридцатых годов прошлого века для высшего комсостава ЗабВО и Георгий Константинович тут уж точно бывал. Квартира мне нравится – она выходит окнами во двор, где сохранились старинные тополя. В квартире высокие потолки, раритетная мебель и толстые стены. Она индивидуальна и несет отпечаток неких событий – великих и страшных. Владелец получает от меня деньги, обещает не беспокоить и со словами: «О`ревуар, мон шер. Я поспешу к моей шарман Лизоньке», отбывает, оставив веселый запах легкого перегара и хорошего парфюма. В этот же день я расплачиваюсь с владелицей первой квартиры – та придирчиво изучает состояние жилья, докапывается до какой-то еле видимой вмятины на ламинате в прихожей, говорит, что этого не было и высчитывает из залоговой суммы 500 рублей. Я не хочу с ней спорить – ее усредненность вызывает у меня отвращение. Я вызываю у нее такое же чувство из-за своей, как принято говорить у них – «беспонтовости». Полные взаимного раздражения, мы облегченно расстаемся, как насытившиеся любовники. Меня тянет на новое жилье, и я спешно возвращаюсь туда.

Только сейчас замечаю, что дверь тут – одинарная. В девяностые годы граждане моей страны спешно обзаводились двойными железными дверьми и решетками на окнах и балконах. Дома стали похожи на следственные изоляторы, а жильцы – на недоверчивых и бдительных надзирателей.

Но эта дверь – тяжелая, еще в древности обитая дерматином и медными гвоздиками, была вне временных потрясений. И звонок на ней сохранился старый – из прошлого века, механический. Надо было покрутить устройство, похожее на ключик к заводным машинкам с той стороны, и в темном коридоре раздавался скрежещущий звук. В квартире слегка пахнет сыростью, старым деревом и картошкой – на площадке кто-то из соседей хранит сундук с овощами. Я распаковываю вещи и устраиваю их в большом кафедральном гардеробе. Кроме него тут встал антикварный комод и тахта с высокими резными спинками. На комоде – бронзовая статуэтка какой-то античной богини. В руке у нее подсвечник.

Вторая комната содержит в себе старое пианино, письменный стол, несколько резных стульев и кинематографичный кожаный диван с круглыми валиками, какой можно видеть в музее-квартире Ленина в Кремле. Обеденный стол расположился в просторной кухне, тут же навалился на пол всей тяжестью замечательный буфет с цветными стеклами в дверцах. В буфете полно старой посуды – мне нравятся медные стопки и хрусталь. Ванная несколько запущена, и я решаю два дня посвятить генеральной уборке. Я еще некоторое время совершаю передвижения по квартире, пью зеленый чай, съедаю кукурузный початок из вакуумной упаковки и погружаюсь в прохладу старой кровати. Отблеск фонаря во дворе ложится на подсвечник в руках бронзовой богини и кажется, что она зажгла для меня ночник. Сегодня мне ничего не приснится.

***

Утро следующего дня застает меня в промтоварном магазине – я покупаю все для правильного содержания жилья. Потом меня можно наблюдать в туалете и ванной комнате – я чищу сантехнику, кафель и зеркала. Теперь я могу лечь в теплую воду – я очень соскучился по этому ощущению. В Сретенске мы жили в полублагоустроенной квартире, а в артели была баня. Искушение так близко, что я готов сделать это прямо сейчас, но инстинкт напоминает о наступающем голоде. Надо идти в магазин – и это одно из самых ненавистных мне занятий. Выкурив сигарету на кухне, я решаю сходить в какое-нибудь кафе, а на вечер купить овощей и сока.

По сравнению с утром, заметно потеплело. В Чите нередки такие вот теплые дни в ноябре, когда можно обойтись без шапок и перчаток. Впрочем, шапки я не ношу уже много лет и только в тайге надеваю вязаные изделия, почему-то именуемые пидорками. Я незнаком с читинским общепитом, и потому сейчас решаю дойти до «Империи», надеясь, что днем там нет музыки, и есть супы.

Музыки в «Империи» и, правда, нет. Зато там опять сидят две брюнетки – золотая и симпатичная. Перед ними – на треть опустошенная бутылка красного вина и тарелки с какой-то едой. Неприветливая девушка в черно-белой униформе принесла мне овощной суп, минералку и чашку эспрессо. Я решаю пересесть так, чтобы оказаться к брюнеткам спиной, но поздно. Та, что ушла в прошлый раз с седовласым эрегированным мачо, направляется ко мне.

– Здравствуйте, можно к вам присесть?

– Добрый день. Прошу! Правда, я уже почти закончил и ухожу.

– Вы что, меня боитесь? – в ее интонации чуть пьяненькие нотки и задор начинающей чувствовать старость женщины. Статус «в активном поиске» крупно написан на ее лице.

– Совсем нет. Но я уже пообедал, и собираюсь домой.

– А вы всегда обедаете в ресторанах? – в вопросе завуалирован интерес к моей состоятельности.

– Нет, конечно. Просто сегодня устал от домашних работ, и лень было готовить.

– А вы еще и домашними работами занимаетесь? Ну, надо же, какой мужчина! А что же жена ваша делает? – разведка боем продолжилась. Брюнетка уже полулежит объемной грудью на столе, и колдует голосом и глазами.

– Я не знаю, что она в данный момент делает, мы живем теперь в разных федеральных округах, – мне почему-то не хочется грубо отшивать брюнетку. Наверное, сегодня и вправду по весеннему тепло.

Брюнетка блестит губами и глазами.

– Как интересно! Она в командировке?

– Она замужем за доблестным пограничником.

– А, так вы один? Вот откуда обед в ресторане и домашние хлопоты! А откуда вы, если не секрет?

Допрос, явно имеющий конечную цель, прерывается приближением золотой подруги. Правда, сейчас на ней золота куда меньше.

– Ира, я не поняла, ты идешь или тут остаешься? – она демонстративно игнорирует меня и клокочет от злобы. Я не могу понять, чем эта злоба вызвана, но такие интонации мне очень хорошо знакомы. Я решаю больше никогда не приходить в «Империю».

– Ну и остаюсь, – внезапно спокойно говорит та, которая оказалось Ирой.

– Нас ждут, если что. Звонили уже.

– Неля, езжай сама. Я тебе сказала, что мне эти люди вообще ни о чем.

– А! Значит тут – о чем?

– Может быть!

– Дура, мля… – Неля глотает окончание фразы, и стремглав исчезает. Я недоуменно смотрю на Иру.

– Да, достала она, если честно. Развелась с мужем. Теперь ей мужик один понравился. Он женат. Она для него так – яйца разгрузить по субботам. Она решила – отобью. Идиотки кусок. Ну а у этого мужика друг есть. Мерзкий такой и тупой. Все время ржет просто так, или анекдоты старые рассказывает. Сегодня они внезапно сауну заказали. Развлечься мальчикам захотелось. Но я-то не девочка по вызову. Путь Нелька сама их обслуживает.

– Из всего сказанного я делаю вывод, что вы тоже не замужем?

– Была, конечно. Сыну шесть, дочке двенадцать. Сейчас каникулы, они в Приаргунске у моей матери. Слушай, – предсказуемо переходит на «ты» она, – давай выпьем? Одна не могу, а расслабится охота. Ты не подумай, я не алкашка, просто бывает: накатит что-то. А ты, мне еще в тот раз понравился. Я даже обиделась, что ты танцевать не пошел со мной. Потому с этим козлом и ушла, а он депутатом оказался. Такую херню начал нести. В свою партию принять хотел – прямо там, на улице. Потом целоваться полез. В гости напрашивался. Ну, и послала я его.

Закончив оправдательную речь, Ира ускользает за свой стол, и возвращается с бутылкой, тарелкой с крабовым салатом, и сумочкой. Меня слегка тошнит от запаха из тарелки. Про себя отмечаю дурновкусие Иры запивать красным вином блюда с морепродуктами.

– Прости, Ира, я не пью вина. Голова от него болит. Я кофе себе закажу, хорошо?

– Ты что, совсем не пьешь? – теперь в ее голосе заинтересованность уже совсем иного рода, непьющие мужчины моих лет сегодня – уже редкость. Скорее всего, Ира испила свою чашу вместе с алкоголиком – мужем.

– Нет, совсем не пить не получается, но я не пью в системе. Иначе это становится невкусно и скучно.

– Как интересно. Все бы так думали!

Я жду начала монолога о муже – придурке, козле и алкаше, о несчастных детях, и уже думаю, под каким предлогом исчезнуть из ресторана. Но Ира пьет вино и замолкает. Она задумчиво крутит бокал по скатерти, смотрит в окно, освещенное внезапно разыгравшимся, и совсем не зимним солнцем, затем улыбается мне какой-то домашней улыбкой, нейтрализующей ее напускную грубость и небогатый лексикон, и спрашивает просто и светло:

– Ты сейчас куда?

– Домой. Сегодня и правда, устал с утра…

Ира по-прежнему полна несколько пьяноватой решительностью и отчаянием тридцативосьмилетней женщины.

– Возьми меня с собой, а? Нет, если я тебе не нравлюсь, прости, так и скажи, я пойму. Я вообще понятливая. Просто сегодня что-то накатило. Не хочу быть одна. У тебя лицо такое, располагающее. От тебя гадости не дождешься.

«Слушай друг, у тебя хорошие глаза», – вспоминаю я известную нескольким поколениям фразу героя Фрунзика Мкртчана, и улыбаюсь. Ира понимает мою улыбку неправильно.

– Ну вот, ты надо мной смеешься! А я серьезно, – включает она еще и делано-капризные ноты.

– Нет, я не смеюсь, – на самом деле я скоротечно думаю – нужно ли мне это внезапное приключение и вдруг понимаю, что да, нужно. К тому же у меня давно никого не было. Последний раз это произошло летом, в сретенской гостинице, с заезжей художницей из Иркутска. Их разношерстная компания путешествовала в Приморье и задержалась у нас для осмотра старинного еврейского кладбища. Ее звали Олеся, у нее были сильные прохладные бедра и жадные губы. Мы расстались, даже не обменявшись телефонами, и я вспомнил о ней только сейчас.

– Кстати, а как тебя зовут? – она ожидающе смотрит на меня, и ждет не столько имени, сколько решения.

– Руслан. Хорошо, пойдем ко мне. Я живу тут, недалеко, на Амурской. Квартира не моя – съемная. Я всего два дня в Чите.

– Ты проездом?

– Нет, надолго. Пока поработаю тут.

Я зову официантку, оплачиваю оба счета, и мы идем по светлой улице Ленина, сворачивая затем ко мне, на Амурскую. По дороге заходим в супермаркет, я беру еще вина для Ирины, коньяк для себя, какие-то фрукты и орехи, да еще банку кофе. Действительно, сегодня тепло.

Глава IV

***

В понедельник я шел на работу. Два дня мне понадобились для отдыха от слишком бурного начала новой жизни. Что можно сказать о ночи, проведенной двумя людьми не первой молодости, с опытом потерь, и запрограммированным одиночеством? Только что, что главным в этой ночи было получение простой радости. Ира выпила много вина и стала бесстыдно-искренней. Она, то вычерпывала меня до дна, то превращалась в покорную робкую девочку, то плакала, уткнувшись мне в грудь. Я вылил на нее весь запас накопившейся нежности. Желание тел отодвинулась вглубь сознания – нам было просто хорошо ощущать тепло друг друга. Во сне у нее стало милое домашнее лицо. Я даже по инстинкту, оставшемуся от времен семейной жизни, приготовил ей завтрак. Завтракали мы молча. Наступал финал этой одноактной пьесы. Мы знали, что пересечения наших линий жизни в личном пространстве больше не произойдет. Конечно, был обмен номерами телефонов и традиционные слова: «Конечно, позвоню». Ира вызвала такси. После этого я вернулся в постель. Она не пахла ни ее духами, ни ее телом. Не было волоса на подушке – никаких символов прошедшей ночи, которые обязательно вставляют в свои романы писатели средней руки. Ничего не было.

И все-таки сейчас, двигаясь к офису, я невольно смотрел на женщин, ростом и одеждой похожих на Иру.

В городе похолодало. Внезапную оттепель прогнал северо-западный ветер. Сейчас он качал провода. У мусорных баков, переполнившихся за выходные дни, сгрудились голуби. Группы людей уплотнялись у дверей подскакивающих маршруток. Южане убрали лотки с фруктами внутрь павильонов.

Полчаса хватило для заполнения анкет и договора в отделе кадров. Федорович позаботился, и в бухгалтерии мне выдали некоторую сумму подъемных. Я пошел привыкать к рабочему месту.

Кабинет был свежий, светлый и прохладный. Сейчас тут возились два парня из отдела АСУ. Они поставили мне компьютер, подключили его к сети, принеси принтер и бесперебойник.

– У нас тут свет иногда вырубают. Внезапно. Гарик уже ругался с энергетиками. Что-то они там накосячили при подключении, – объяснил системный администратор Юрка. Он был худ и желт лицом. Цвет кожи и ее состояние выдавали какое-то заболевание, явно печени. Потом завхоз, или, как принято сейчас называть эту должность – менеджер по снабжению, в три захода притащил пачки бумаг, настольный прибор, канцелярские мелочи, папки, и зачем-то большущее зеркало. От него я отказался. Я не люблю зеркал. Я давно от них отвык. Сисадмин вручил мне пароли от сайта империи Гарика. Я начал определять порядок действий.

В первую неделю постоянно заходил Федорович. Теперь он был одет уже не так официально. Однажды на нем был спортивный костюм. Федорович был доволен. На сайте обновились все разделы, заработала виртуальная служба заказов столиков. Я предложили еще создать сервис доставки блюд на дом.

– А вот это хорошо! Я сам думал уже об этом. Ты программистам дай задание, что бы они мануал сделали простой и понятный.

Больше всего Федоровичу понравился новый раздел, куда я помещал самые заметные местные новости.

– Слушай! А если подумать – мы и Город.ру сможем порвать? – замахнулся мой начальник на самый крутой портал Читы.

– Не сможем. У нас тематика другая. Контент тематический, заданный. Да и зачем соперничать с мощным информационным агентством? Это штат, дополнительные расходы, реклама.

– Ну да, ну да, – согласился Федорович. – Нам с тобой надо начинать думать насчет проекта «Еда в Чите». Ты мне составь свое видение, скинь на почту. Недели хватит?

– Конечно.

Федорович поинтересовался, почему я не хожу на обед в ресторан.

– Все же за счет заведения. По условиям контракта.

Я сослался на специальную диету. Я не мог сказать Федоровичу, что не люблю ресторанной еды, и запахов. На обед я приносил с собой салаты и сыр. Вместе с двумя – тремя чашками кофе мне хватало этого рациона. А перерыв я тратил на знакомство с центром города. Меня интересовало все – люди, здания. содержимое магазинов. Я не страдал потребительской истерией – мне просто было интересно – насколько я отстал в информационном плане от среднестатистического жителя этого города. Мишку за неделю я видел только раз – он зашел ко мне, посмотрел, как я устроился, и убежал. Я думал, что он обиделся на тот самый вечер, когда я отказался от «продолжения банкета». Но Мишка никогда на такое не обижался. Просто я еще не представлял, насколько он загружен работой, и какой ценой ему дается его приличная зарплата. Зарабатывал он раза в три больше меня.

Я привык к дороге на работу. Я изучил все ее детали. Я знал, из какой подворотни выкатится черная хищная малина с буквами ВОР на номере. Я знал, что за углом сейчас скребет метлой азиат в старинной шапочке – «петушке» с надписью ADIDAS. Я вспомнил, что такие шапочки были безумно популярны в начале 80-годов прошлого века. Их беззастенчиво вязали на местной трикотажной фабрике – о правах на торговые марки тогда никто не знал. Шапочки выпускались в двух цветовых комбинациях: сине-бело-красные, и черно-бело-красные. Синий вариант почему-то считался престижным.

За перекрестком стоял киоск Роспечати. Впритык к нему еще один – пахнущий раскаленным маслом и жареным тестом. Там круглосуточно жарили жирные изделия азиатской кухни. Проходя мимо этого киоска, я задерживал дыхание. А затем начиналась череда магазинов в низких длинных зданиях. Это был бывший купеческий квартал. Об этом рассказал мне хозяин квартиры, зайдя за оплатой.

– Вот тут они все и сидели. Это такой аналог Апраксина двора в Питере, – выдал он свое знание топонимики моего самого любимого города. В общем, в каждом старом городе было подобное местечко. А вот у нас было такое, какого больше нигде и не встречалось.

Хозяин квартиры был опять в легком опьянении. Он не портило его. Он был очень артистичен и красноречив.

Хозяин рассказал о месте, которое в давние времена, в народе, называлось «Сумасшедшей площадью». По легенде, там стояли не то два, не то три дома призрения для бездомных и скорбных главой. Хозяин квартиры использовал именно такие выражения.

– В царские дни и двунадесятые праздники имелся обычай выпускать не особо буйных, а тех, кто посмиреннее, на улицу. В такие дни было принято подавать милостыню. Потом эту милостыню у них забирали смотрители, и делили меж собой. Так и пошло название – сумасшедшая площадь.

Почему-то меня очень заинтересовал этот рассказ. Я спросил, где эта площадь находилась. Кажется, он обрадовался моему интересу. В нем чувствовалась утонченность, и даже породистость, вплоть до аристократизма. Мне был интересен этот человек. Выяснилось, что Сумасшедшая площадь находилась там, где сейчас стоит то самое здание, куда хожу я пять дней в неделю. Получив эту информацию, я ощутил внутри короткую холодную дрожь. Это было предчувствие всего, что скоро случится со мной. Но тогда я этого еще не понял.

– Мон шер, подробности я непременно разузнаю ко дню нашей следующей встречи. А сейчас позвольте откланятся. Имею честь!

Он отдал почти изящный полупоклон, и опять оставил запах коньяка и одеколона «Тайный советник». Этот одеколон я любил. Вот продаже его не было уже лет десять.

***

В тот день, после ухода хозяина квартиры, я понял, что месяц, прожитый в заданном ритме, пока не принес то, к чему я стремился в тайге. Внутри по-прежнему прочно сидела тишина. Ее усиливала тишина рабочего кабинета – планерки и другие мероприятия были у начальства не в ходу, там предпочитали работать, а не говорить. Домашняя тишина была освящена древним домом, старинной мебелью и окнами, выходящими во двор. Прямо за окном стоял старый мощный вяз. В Забайкалье их называют ильмами.

Я продолжал свое существование в этой внутренней тишине. Ходить было некуда. Два раза я набирал номер Ирины, но она не брала трубку. Я даже рассказал о проведенной с ней ночи Мишке. Он как-то вытащил меня в пивной бар. Я не люблю пиво, но Мишка так смачно расправлялся с креветками, и отхлебывал напиток, что я не мог удержаться. И сам бар был хорош, в стиле дикого Запада, с неплохой кухней и достойным сервисом. Немного раздражала дурацкая музыка, но мы пересели в маленький зал. Тут было потише.

– А что ты хотел? – рассуждал Мишка, профессионально очищая очередную креветку. – Она посмотрела на то, как ты живешь. Квартиры нет, машины нет. Значит – беспонтовый. У нее двое детей к тому же. Оно тебе надо?

Я не знал. Но почему-то сейчас мне захотелось, что бы Ира ждала меня дома. О ее детях я как то не думал.

– Баба одинокая. Голодная. Понравился мужик, получила свое и все. Ты, думаешь, один такой у нее?

В словах Мишки была бесстыдная правда. Я и сам догадывался о таком варианте.

– Тебе, что бы с ума не сойти, надо найти постоянную бабу. Пусть разведенку, главное – без детей. И умную. Но где ж такую взять? Не в интернете же знакомиться? Ладно. Я поищу.

Мишка, как всегда, был полон идей. И он тут же стремился воплотить в жизнь.

– А поехали в «Пристань»? Кабак отвратный, но баб там до кучи. Одиноких. Стопудово, оттуда один не уйдешь.

– Не, Мих. Не хочу я этих одноразовых приключений.

– С работай-то у тебя как?

– Ровно все. Через неделю запускаем в пилотном варианте проект «Еда в Чите».

У меня уже был помощник – рекламный агент. Маленький, быстрый, рыжий, похожий на белку пацан сумел уболтать владельцев почти всех заведений на размещение своих данных в проекте. Некоторые уже оплатили участие в нем. Федорович ликовал и передал благодарность от Гарика вместе с премией. На работе я проводил все больше времени. Дома мне делалось неуютно, и временами – страшно. Часто, лежа в ванне, я слышал, как в квартире кто-то перемещается. Конечно, это были звуки из соседских квартир, искаженные толстыми стенами. Но на ночь я оставлял включенным крошечный светильник в коридоре. Он был выполнен в виде маленького цветка. Иногда мне казалось, что я чувствую первые признаки психического заболевания. Тогда я смотрел старые комедии с Максом Линдером или читал О`Генри. Но, просыпаясь, по давней старательской привычке, в пять утра, я опять ощущал звон тишины. От нее даже пищало в ушах, как пищит во время простуды, после хорошей дозы аспирина. Сейчас я уже не мог сказать, что бы рад переезду.

Глава V

***

Однажды внезапно Федорович пригласил меня на обед.

– Это обязательно. Будет Гарик. Надо обсудить кое-что важное.

Нам накрыли стол на четверых в отельном кабинете ресторана. Я заказал суп и овощной салат. Федорович распорядился насчет пельменей по–китайски. Стол был хорошо сервирован. Все портил только лист стекла поверх скатерти из хорошей натуральной ткани.

Пришел Гарик. Я понял, кому предназначен четвертый прибор. С Гариком была та самая зеленоглазая девушка из приемной. Выяснилось, что зовут ее Аленой и она не просто секретарша, а помощник руководителя. Она имела влияние на всех менеджеров предприятия.

Гарик тоже принялся за пельмени. Алена медленно ела жульен. Мы ни разу не пересеклись с ней глазами.

– Вот что я думаю, – сказал Гарик после нескольких пельменей, – надо нам наружной рекламой заняться. Сайт готов, надо, что бы люди о нем узнали. Радио, телевидение, газеты – это все потом. Сейчас надо запустить визуализацию. Нам нужен какой-то простой и запоминающийся логотип.

– Вроде как дорожный знак – вилка и ложка, – встрял Федорович. Идея Гарику понравилась.

– А почему нет? Знаков таких много. Путь на подсознании сыграет. Руслан, ты – ничего, что я на «ты»? – спросил он, и, не дождавшись моего утвердительного кивка, продолжил, – ты должен взять за основу этот знак и поэкспериментировать. У нас есть родственное рекламное агентство – там асы работают. Съездите вместе с Аленой, поговорите.

Впервые мы посмотрели с Аленой друг на друга. Я отметил, что цветом ее глаза схожи со сделанными под изумруд подвесками на люстре в кабинете, где мы сейчас обедали. Алена глянула коротко и спокойно. Она только спросила: – Когда?

– Договоритесь с Русланом. Возьмите машину из свободных, и скатайтесь. Да, и вот еще что! Надо подобрать места для размещения баннеров. Нам нужны самые проходные точки. Их надо объехать, сфотографировать, потом связаться с хозяевами конструкций, и составить договор. Бюджет я на это выделил. Если сэкономите – получите премию.

Гарик уже объединил нас с Аленой в одно целое. По мельчайшим движениям ее мимических мышц я понял, что ей это не нравится.

– Я и сама могу съездить. У Руслана (впервые прозвучало в ее исполнении мое имя) дел и так много – он сайт заполняет каждый день. Да и город я лучше знаю.

– Вот, как раз ему и надо город изучить. Не ты же будешь потом этим проектом рулить, а Руслан! Ну, в общем, – сказал Гарик, вставая, и одновременно вытирая рот салфеткой с логотипом ресторана, – вы меня услышали.

Гарик и Алена ушли. Федорович сосредоточенно доедал салат.

– Да… Алена еще та баба. Красивая, заметил? И главное – умная. Ты не смотри, что она молчит. Она тут половиной всего хозяйства управляет, если не всем хозяйством.

– У нее с Гариком не только деловые отношения? – неожиданно для себя спросил я.

– А вот это – не наше дело. Ты в эту сторону не думай. Понимаю. Девка премиум-класса. Но… не твой формат. И даже не мой. Все, пойдем арйбайтен.

***

Грядущая работа с Аленой почему-то изменила мое состояние. Нет, я не влюбился, и даже не хотел ее. Просто возникло ощущение начала очередного этапа в жизни. В Алене я видел признаки иной жизни, иной грани бытия, иного уровня существования. И дело было не в ее близости к хозяину корпорации. Дело было в том, что я входил в новый круг контактов. Теперь Гарик порой сам заглядывал в мой кабинет, и, жестом показывая, чтобы я не вставал, садился напротив. Чаще всего он рассказывал, как раскручивались такие сайты в Москве и Петербурге. В рассказах было много ценной информации. Гарик разбирался в тонкостях воздействия рекламы на сознание потребителя. Это были хорошие уроки для меня.

– Ну, вы там не затягивайте с Аленой… – уходя, говорил он.

И эта фраза «Вы с Аленой», который он объединял меня с загадочной зеленоглазой женщиной, меняла мое состояние. Я подсознательно стал ждать каких-то перемен.

В город уже вступила зима, бесснежная, дымная и морозная. После работы я попросил Мишку свозить меня в какой-нибудь магазин мужской одежды.

– Ну вот! Другое дело. Начинаешь превращаться в человека.

– Не в том дело. Холодно. Куртка нужна теплая. Ботинки. Ну и так, по мелочи.

– Не вопрос. В пять у моей машины.

Мишка привез меня в магазин «СнобЪ». Название было именно таким, с заглавным твердым знаком на конце. По мнению владельца магазина, это должно было придавать заведению импозантность, и намекать на классику. Но внутри был все-тот же стандартный безликий евроремонт. Неоновый свет делал лица продавщиц невзрачными. Сами продавщицы были вялые. Подвесной потолок в углах серел пылью. На входе я чуть не упал, не заметив сливающуюся с кафельным полом высокую ступеньку. Ручка пластиковой двери лопнула от мороза.

Я выбрал добротный темно-синий пуховик. Хотя Мишка советовал мне купить такой же, но бордового цвета. Пуховик был крыт отменным набивным плотным хлопком – я не терплю кожаные и капроновые вещи. Соседний отдел съел еще несколько тысяч с моей карточки – я взял высокие серые ботинки. Потом были куплены серые брюки в стиле «милитари» и свитер. Я увидел его случайно, и сразу понял – это моя вещь. Он был черный, нарочито – грубой вязки, но из мягкой натуральной шести. Свитер был уютный, как домашняя пижама.

– Классный свитерок, – оценил Мишка.

Он довез меня, укомплектованного пакетами до дома, но зайти отказался – его ждала девушка в магазине, где у Мишки был отдел.

– Моя с детьми сегодня в «Акватории». Их там целая тусовка – подруги ее тоже с детьми. Часов до девяти у меня время есть. Отдел закрою сейчас, и побалуемся с Ксюшей. Давно уже не кувыркались.

Возбужденный Мишка унесся на своем сером «Форде» за порцией удовольствий. Я поднялся по пахнущему сыростью и картошкой подъезду к себе. Наступало время вечерней внутренней тишины.

Но когда я лежал в ванне – тут тишина была такой, что отчетливо слышалось, как потрескивает, опадая, пена, и шипят лопающиеся пузырьки, зазвонил телефон. Я дотянулся до кармана халата, откуда он и звонил. Это была Ира.

– Привет! Помнишь меня еще? – по голосу я понял, что Ира выпила. А еще по шуму, было ясно, что она сидит в каком-то людном месте, скорее всего, в кафе.

– Привет, помню, конечно. Я тебе звонил. Но ты не брала трубу.

– Да, короче, просто в депрессии была. Никого не хотела ни видеть, ни слышать.

– Я тебя чем-то обидел?

– Нет. Ты вообще не причем. Просто, все одно к одному. Слушай! А ты сейчас что делаешь?

– Дома сижу, – я не хотел говорить про то, что лежу в ванне.

– А приезжай к нам? Мы тут с девчонками сидим в Лун-Фу. Тут классно. Потанцуем!

Ехать я совершенно не хотел. Пришлось выдавать интимные подробности своего быта.

– Ир! Если честно, я в ванне сейчас.

– Ты моя-то! – она точно была прилично пьяна, – пупсик голенький? А давай, я приеду тебе спинку потереть?

– Да я уже заканчиваю, – искал повод отказаться я от встречи с пьяной Ирой. На том конце окружающие Иру женщины бурно отреагировали на фразы «голенький пупсик» и «потереть спинку».

– Завтра на работу к восьми, – я встал из ванны, дернул за цепочку пробки, и стал вытираться одной рукой.

– Ты что, не хочешь меня видеть? – настроение Иры резко изменилось

– Хочу. Давай на выходные, – попытался я дипломатично завершить бесполезный разговор. Она заорала, перекрикивая раздавшуюся музыку, – да пошел ты со своими выходными! Без тебя обойдусь!

Ира отключилась. Я хотел было ей перезвонить. Но тут почему-то вспомнил про Алену. И сразу разозлился на себя – кажется, привычка надеется на несбыточное, во мне окончательно не умерла. Хотя я достаточно натерпелся из-за этой дурацкой черты. Я зажег в коридоре светильник, и заснул. В это раз мне приснилась Алена, изображенная на рекламном баннере. Я даже во сне подумал, что она действительно может быть лицом нового сайта. Но проснувшись, моментально об этом забыл.

***

Алена вошла в мой кабинет так внезапно, что я даже не смог сразу поздороваться. Какие-то секунды мы смотрели друг на друга. Я отметил собранные в хвост волосы и минимальный макияж. Алена была похожа на актрису, играющую в голливудском фильме успешную адвокатессу. На ней были джинсы и совсем простенькая водолазка. Но за этой простотой знатоки могли видеть качество выделки ткани и мастерство кроя. Водолазка обнаруживала грудь Алены.

– Доброе утро, – наконец сказал я.

– Доброе. Я по поводу рекламной фирмы. Поедем сегодня?

Неожиданно она не ставила задачу, а просто спрашивала, словно речь шла о поездке на оптовый рынок за продуктами.

– Если вам удобно, поедем сегодня.

– Так, давай сразу на «ты», и по именам. У нас только к Гарику на «вы» и по отчеству.

Она так непринужденно произнесла прозвище своего шефа, что я подумал – нет, вряд ли она с ним спит. И тут же опять разозлился на себя. Какое мне дело, с кем она вообще спит?

– А давай прямо сейчас? Можешь?

– Легко. Поехали.

Давай через десять минут на выходе.

Нас ждал дежурный микроавтобус. На нем развозили по домам ночные смены, и доставляли мелкие партии необходимых для ресторана и гостиницы вещей. За рулем разгадывал кроссворд недовольный шофер в меховой кепке. Я давно заметил, что шоферы по найму всегда имеют недовольный вид.

Я думал, что Алена сядет впереди, но она забралась в велюровый серо-черный салон. На сгибах кресел ткань протерлась до поролона. Мы сидели друг против друга.

– А ты откуда? – внезапно спросила Алена.

– Вообще, читинский. Потом жил в Сретенске. Потом – в тайге. На прииске рабтал. Вот, вернулся.

– Мишка говорил, ты квартиру снимаешь?

Я не стал рассказывать Алене, что квартира, в которой я вырос, давно была поделена между родственниками. Все произошло без моего участия. Я вычеркнул это обстоятельство из прошлого. И успокоился.

– Пока снимаю.

– Дорого?

– Пятнадцать. Но это с коммуналкой.

– Нормально. Дом новый?

– Нет. Сталинка.

– Тоже хорошо. С мебелью?

Я не понимал, зачем она ведет этот разговор. Может быть, затем, чтобы молчание в микроавтобусе, пока он пробирается в потоке других машин до места назначения, не было тягостным.

– С мебелью. Мебель старинная. Примерно двадцатые – тридцатые годы прошлого века.

– Вау! Обожаю! – совсем уже неожиданно обнаружила она первые человеческие эмоции. Если бы на ее месте была бы другая женщина, я бы уже пригласил ее полюбоваться на интерьер. Но это была Алена – пока еще загадочная и недоступная. И мне все больше не нравилось то, что она мне нравилась. «Такая вот тавтология» – подумал я.

– Я тоже снимаю, – Сказала Алена. Однюшку, на Шилова. За двенадцать. Но с коммуналкой тоже пятнадцать выходит. Шумно там.

–Соседи?

– Улица.

Тут мы приехали.

Пересказывать подробности разговора в рекламной фирме я не хочу. Я только видел, как Алена умеет вести переговоры. Было быстро, четко и с минимумом слов. И еще я запомнил, как она легко щелкнула по носу директора фирмы, который вознамерился поцеловать ей руку.

Потом мы долго маневрировали по городу в поисках рекламных конструкции. Алена снимала их на телефон. Я записывал адреса, сидя в салоне. Так решила Алена. Когда мы фиксировали последнюю конструкцию, я решил вылезти – у меня затекли ноги. Я вышел первый, и подал Алене руку. Она вложила в нее теплую узкую ладонь, и, уже выйдя, держала меня еще несколько секунд, пока выбирала точку для съемки.

Мы вернулись на работу.

– Я сейчас все адреса тебе на мыло отправлю, – сказал я. А то я пока запутался – где какая вышка стоит.

– Лучше давай так. Пойдем обедать. А после обеда скинем все фото на твой комп, и систематизируем. Так быстрее будет.

Пока я быстро шел до кабинета, что бы снять куртку, внутри создавалось легкое настроение. Даже мерзковатый солнечный, но ветреный и холодный день показался выходным.

Алена сидела не в отдельном кабинете. Ее водолазка голубела в центре зала.

– Я думал, ты там обедаешь, – показал я на двери малого зала. И, не удержавшись, добавил – с Гариком.

– Да он вообще у себя в кабинете ест. Там у него, за кабинетом, комната отдыха. Как квартира отдельная. Жить можно. Все свое – спальня, туалет, душ. Это если ему с кем-то поговорить надо, он приглашает на обед. Кстати, далеко не всех – цени! И вообще, он тобой доволен.

Я промолчал. Мне был интересно другое – составляла ли Алена Гарику компанию в его апартаментах. Особо отпечатались в сознании слова «спальня и душ».

Нам принесли еду. Я, как всегда, выбрал овощи на пару, и рыбу. Алена ела что-то китайское.

– А ты принципиально не ешь мяса?

– Ем, но мало. Особо не люблю. Я и вообще мало ем.

– По тебе видно. Хорошо смотришься.

Я, почему-то, опять промолчал. Я не мог понять – это флирт, или обычные, принятые в этой корпорации отношения. И сисадмины, и Мишка, и многие другие и даже Федорович, говорили об Алене, как о надменной и замкнутой девушке.

А Федорович тут же появился в зале. Он окинул его хозяйским взглядом. Увидев нас, он досадно помотал головой. И вышел.

Федорович ухватил меня на выходе из лифта на моем этаже. Я торопился – сейчас должна была прийти Алена, что бы скинуть фотографии.

– Руслан, это мне мое дело, конечно. Но ты зря вот это… с Аленой так.

– Что именно? Мы сегодня полдня с ней по городу катались. Лично Гарик распорядился.

– Да я не о том. Обедали вместе зря. У нас тут такое не поощряется.

– Федорович. Мы просто обедали! И нам еще сейчас работы на два часа совместной. В моем кабинете. Это тоже не поощряется?

– Ты пойми, ты просто всего не знаешь. Она девка с непростой судьбой. Ее Гарик вытащил из такого… – и тут двери лифта выпустили Алену.

– Федорович, привет! Руслан, идем?

– Идем.

– Руслан! Зайди потом ко мне, – бесцветно сказал Федорович. Его поглотил лифт. Я понял, зачем он меня зовет.

Я уступил Алене свое место за столом. Мы стали сортировать фотографии и составлять план размещения будущих рекламных щитов. Алена была собрана и деловита. Мы работали молча, используя короткие необходимые фразы. Потом Алена открыла «Дубль-Гис» и стала прикидывать охват щитами городских территорий.

– Нет, это лишнее, – говорила она вроде самой себе. Тут место непроходное. А тут движение сложное. Некогда по сторонам смотреть – реклама работать не будет. А вот тут… Блин! Как же я забыла!

Она подошла к окну. Там уже серело. От соседнего дома лился синий свет вывески магазина.

– Иди сюда!

Я подошел.

– Смотри! – она подвинулась, давая мне место, и показала влево. Что бы разглядеть то, что она пытается показать, мне пришлось ощутить ее плечо.

– У нас же здесь собственная конструкция есть. Ее обязательно надо использовать. Давай из окна ее сфотаем.

Алена взяла со стола телефон, повернула ручку пластиковой рамы.

– Держи меня! – улыбнувшись, сказала она. Это была ее первая улыбка. Я думал, она никогда не улыбается. Я аккуратно взял Алену за талию. Она высунулась, и сфотографировала рекламный баннер, на котором была аляповатая фотография накрытого стола. Пока она прицеливалась, я ощутил, какая подвижная и тонкая у Алены талия.

– Все, этот баннер тоже меняем. Он уже год висит. Так и пометим – «Позиция двенадцатая – «Альпы»».

– Сумасшедшая площадь, – внезапно сказал я. Я несколько дней носил в себе это название.

– Как?

– Сумасшедшая площадь. Так это место называлась давно. В позапрошлом веке.

Алена молча смотрела на меня. Нас разделял сейчас небольшой стол, приставленный к моему рабочему месту.

– Хозяин квартиры, которую я снимаю, рассказал, что когда-то давно тут стояли дома для душевнобольных. Два или три. И в праздники самых смирных выпускали просить милостыню. Потому в городе это место так и назвали. Сумасшедшая площадь.

– Сумасшедшая… – повторила Алена.

В сумерках я не видел, как изменилось ее лицо. Но понял это по голосу.

– А квартира, в которой ты живешь, она какая? И где находится?

Я стал объяснять. Алена слушала, не двигаясь, словно кто-то невидимый сказал ей «замри».

– И на комоде статуэтка бронзовая. Тоже очень старая, – закончил я описывать свое случайное жилье.

Алена тут же продолжила: – А когда во дворе горит фонарь, то кажется, что в руке у нее горит свеча…

Это был не вопрос. Это было утверждение. И Алена сейчас говорила явно не со мной.

– Точно! Ты была там?

Алена молчала.

– Эй! – я тихо коснулся ее ладони.

– А? – У Алены был такой вид, как будто она только что проснулась в постели с незнакомым человеком.

– У нее правда, как будто свеча в руках горит по ночам. Ты бывала в этой квартире?

– А… нет. Я просто видела такую же статуэтку. Давно. Ладно. Я пошла. Завтра Гарику отчет скинешь на мыло?

– Конечно.

– Пока.

У двери они на секунду остановилась, и явно хотела мне что-то еще сказать. Но вышла, не оглянувшись.

***

– Слушай, – Федорович навалился массивным туловищем на стол, – ты мужик нормальный. И работать умеешь. У Гарика на тебя планы большие. Сейчас с кадрами толковыми знаешь, как напряжно? Я уж не говорю про персонал из ресторанов. Там как зарплата – треть состава на работу не выходит утром. Текучка страшная. А уж спецы, это вообще катастрофа. А ты с ходу прямо показал себя. И главное – без пустых базаров. Молодец.

Я понимал, что это предисловие неспроста.

– Только, Руслан, я тебя прошу. Не как начальник, просто как человек, как коллега. Ты сразу зафиксируй себе – Алена это… ну, короче, руками не трогать.

– Я не собирался никого трогать руками. Она же не вещь.

– Именно что …ну ладно.

Федорович немного помолчал, что- то прикидывая.

– Я тебе скажу кое – что. И скажу это один раз. А ты запомни. Что бы потом не возвращаться.

Федорович был очень серьезен. Вся сцена мне напомнила эпизод из какого-то детективного сериала.

– В общем, Алена – женщина Гарика. Но не в том смысле, нет. Пока не в том. Он женат. И у него жена… в общем, от нее очень много зависит в этом бизнесе. Она тоже из крутой семьи, там уважаемые люди. Половина всего тут ей принадлежит. А Алена…. Гарик ее вывез из Китая. Она там была почти, что в рабстве. Потом у нее конкретно крыша поехала. Даже в клинике лежала специальной. Да много всего было. Теперь она для него, как талисман. Он с ней не живет, не встречается – потому, что у жены тут везде глаза и уши. Но на будущее… короче, я тебе и так до хера чего рассказал. Как мужик мужику. Ты усвой это все, и давай так – без вот этих совместных обедов. И прогулок.

– Прогулок не было, – я начал злиться. И теперь понял, почему Алена так остро отреагировала на название «Сумасшедшая площадь».

– Русь, я на будущее. Она баба молодая. И в мужиках хорошо разбирается. Она сама может инициативу проявить. Не делай глупостей. Не создавай проблем никому? Главное – Алене. Ей без Гарика вообще труба. Хорошо?

– Я услышал тебя.

– Главное – запомни. Ты домой?

– Нет, пойду отчет составлять.

– А, это хорошо. Давай, – и он протянул мне руку.

Я действительно не хотел домой. Здесь, даже после окончания рабочего дня у офисного персонала, все равно ощущалось движение. Из ресторана доносилась музыка. Работал лифт, доставляя посетителей на третий этаж, где было кафе. Квартира давила меня своим мертвым покоем. Я даже решил выяснить у хозяина – не скончался ли там кто-нибудь? Нет, я не был суеверным, и не верил в разные мистические явления типа призраков. Но квартира несла в себе отпечаток каких-то событий, и в них участвовало много людей. Я ощущал это, слушая тишину старых стен. Я бы не удивился, если, обшарив хорошенько все закоулки, нашел бы чей-нибудь личный дневник, или, например, маузер с наградной гравировкой. И в то же время я не думал о смене жилья. Квартира приняла меня и вот-вот готовилась раскрыть мне свои тайны. А может, я все-таки продолжал медленно сходить с ума от одиночества, и внутренней тишины?

Я стоял у окна в свое кабинете, не включив свет. По тротуарам передвигались люди. Они вели детей за руку, несли пакеты с продуктами, шли по двое, по трое и большими компаниями. Свет фонарей делал улицу похожей на кадры немого кино – с пятого этажа за тройным стеклопакетом звуков не было слышно.

Я думал, что истинное одиночество – это, наверное, наказание за попытку жить, вне общепринятых законов бытия.

– Все эти люди, – говорил я молча, – идут сейчас домой. Их ждет свет в квартирах, запах приготовленной еды, звуки телевизора и голосов близких. Они живут, как жили их родители. И родители их родителей. И родители родителей родителей. Они ощущают свое появление на свет, как обыденность, и потому принимают жизнь, как она есть, и реагируют, как должны реагировать на внешние раздражители живые организмы. Они решают свои проблемы, копят деньги, воспитывают детей, планируют поездки и покупки, ходят в гости и принимают гостей у себя, ссорятся и мирятся, иногда решают начать новую жизнь, и, начав ее, обнаруживают все те же предлагаемые обстоятельства. Круг замыкается. И превратится в точку, когда ты будешь лежать неподвижный и холодный, в обитом красной тканью деревянном ящике, а какое-то количество человек встанет вокруг в почтительном молчании. Они уйдут, когда над тобой вырастет холм свежей, пахнущей сыростью, земли».

– Ведь и ты сам двигаешься точно по такому же кругу, ходишь на работу и обратно. Только в твоем доме не горит свет, не звучат голоса, и не пахнет едой. И ты тоже начал жить сначала, и сам убедился в неизменности замкнутого круга. Так скажи на милость, почему ты так цепляешься за свое одиночество, и даже бережешь его, как берегут люди обрывки милого сна, когда уже половина сознания находится в этом мире, а вторая цепляется за угасающие картины сновидения, где есть то, что не нашли они в этой жизни? Ты просто социофоб. Или – шизофреник.

Я равнодушно вынес себе приговор, и сел составлять отчет.

И потом, уже идя домой по улицам, отворачивая лицо от сорвавшегося к ночи ветра, я рассматривал встречных людей. Да, им было, куда идти. Их ждали.

А ветер гонял по асфальту пустые пластиковые бутылки – те катились, дребезжа, по параболе, пока не натыкались на какое-нибудь препятствие. Ветер вибрировал в рекламных щитах – теперь я стал обращать на них внимание, и иногда завинчивал маленькие пыльные смерчи. С юга-запада на город двигались толстые тучи. Снизу они светились бледно-розовым. У меня начала болеть голова. И придя домой, я сделал то, что не дала почти никогда. С визита Ирины дома оставалась бутылка коньяка. Я держал ее в буфете. Разноцветные выпуклые и вогнутые стекла превращали ее снаружи в замысловатый сосуд. После ванны налил себе полстакана, и выпил залпом. И все равно, долго не мог уснуть. В сознании мелькала беспорядочная хроника этого дня: Алена, ее водолазка, обед, тонкая талия, разговор с Федоровичем, и его откровения. В мою жизнь вписывалась судьба незнакомого мне человека. Это уже не было одиночеством. Тишина оставалось, но я был не один.

Глава VI

***

Оказывается, ночью выпал снег. Это его пригнал вчерашний мусорный ветер. На улицах выросли длинные хвосты из автомобилей. Снег все еще шел. Город стал нарядным как первоклассница первого сентября. Собаки слизывали снег сухими языками, и радостно валялись в нем. Возле школы летали снежки.

И на работе сегодня было уютно и светло. Я наполовину открыл окно. Запах снега, и шум заполненной улицы поселился в кабинете.

– Кошмар, какой дубак у тебя! – как и вчера, внезапно появилась Алена. Сегодня она была в сером костюме. Я отметил маленькие жемчужины сережек, и разрез сзади на юбке.

Алена закрыла окно, погасив звуки мира.

– Отчет готов?

– Уже на почте.

– Нет, надо сделать так – распечатай его в двух экземплярах. Один – Гарику, один нам с тобой. И пойдем к нему. Он ждет через полчаса.

«Зачем на один отчет на двоих, Алена? – подумал я. – Ведь можно распечатать и три экземпляра». И тут же мысленно плюнул сам в себя за эту идиотскую привычку все анализировать.

Гарик ждал нас за гостевым столиком. Его опоясывал по периметру внушительный диван, обитый кожей оливкового цвета. Вообще, в кабинете Гарика доминировали зеленые тона – от изумрудных бархатных панелей на стенах до светлой бирюзы штор. Я подумал, что все эти оттенки сочетаются с цветом глаз Алены.

Гарик стремительно, но внимательно изучил отчет, перевернул его тыльной стороной, и откинулся на спинку дивана.

– Ну что, все отлично! В рекламную фирму деньги ушли, баннеры сегодня начнут печатать. А что у нас с владельцами конструкций?

– Все вот тут, – Алена вынула из прозрачной папки еще один лист. Гарик глянул на него, не беря в руки.

– Давайте, звоните, узнавайте, насчет цен договаривайтесь. В общем, сами знаете. Руслан, твой помощник чем занят?

– Носится по городу. Набирает клиентуру на сайт. На сегодня набрано клиентов на сто десять тысяч.

– Ну, замечательно. Напиши отношение, я завизирую – пусть пацану премию выпишут. Хотя нет. Давай так – посади его на процент от поступлений. Это хороший стимул. Сколько дать ему, как думаешь?

– Обычно рекламные агенты получают процентов пятнадцать…

–Ну, это жирно. Это те, что на вольных хлебах. А у нас он на окладе. Скажем, пять процентов ежемесячно к зарплате. Ну, и тебе пять.

– Спасибо.

– Да не за что. Сами же зарабатываете. Значит так, тогда его этими рекламными делами не загружайте, работайте дальше с Аленой. Вы уже сработались, как я посмотрю.

Гарик быстро метнул два точных взгляда, словно просканировал нас невидимым лазерным лучом. Я ощутил, что фраза имеет двойной смысл.

– В основном, все сделала Алена, – сказал я. – Я у нее в пристяжных.

– И это правильно. Ты учись у нее. У нее многому можно научиться, – сказал Гарик, глядя теперь только на Алену. Та стала вчерашней Аленой – спокойной и бесстрастной.

– Ну, и о приятном. В субботу у нас корпоратив. Годовщина кафе «Корчма».

«Корчма» занимала третий этаж. Под ней был ресторан «Альпы». Цены в кафе были заметно ниже. Но качество блюд и сервиса не отличалось ресторана. Потому «Корчма», как я знал от Мишки, процветала.

– Будут только все свои, форма одежды свободная. Посидим, выпьем, пообщаемся. Но явка обязательна, – заметил, и тут же пресек Гарик мой, еще почти не родившийся, жест отказа.

Мне опять показалось, что в этом приглашении кроется какой-то замысел Гарика. Впрочем, я выключил сейчас эту мысль. Мне уже хотелось в пустоту своего кабинета.

– Алена, ты, наверное, пока вы проект раскручиваете, перебирайся временно к Руслану – все равно его помоганец там не сидит. А стол, и прочее, сейчас принесут. Я себе пока сюда посажу девочку одну. Надо тут дочке моих друзей стаж наработать. А если честно, просто хотят ее приучить зарабатывать. Девка еще та. Так что будет у нас с Федоровичем под присмотром. Люди хорошие, отказывать им неохота. Ален, ну если что – ты прикроешь?

– Да без проблем, – спокойно ответила Алена.

– Все. Всем спасибо, все свободны.

Вернулся я к себе в полном недоумении и даже раздражении. Снег прекратился. Тучи стали рваться на части. Выкатилось солнце.

Я не понимал, зачем Гарик так активно навязывает мне Алену? Ведь то, что вчера говорил мне Федорович, никак не совпадало с тем, что происходило. Я хотел было зайти поговорить об этом с Мишкой, но его кабинет был заперт. Трубу он не брал.

Ко мне, тем временем, внесли еще один стол, техники притащили компьютер, недолго повозились с подключением, и убыли. Пришла Алена. За ней следом волок зеркало недовольный завхоз.

– Вот, хотел же сразу повесить. Так нет, таскай туда-сюда, – бурчал он, вворачивая в стену шурупы. Алена щелкала клавиатурой. До обеда мы не сказали друг другу ни слова.

– Обедать идем? – спросила она. Был час дня.

– Нет. Я сегодня пас. Неохота совсем есть.

– Ну, салатик съешь, чай попей, сок там…

– Спасибо. Правда, неохота.

Алена подошла вплотную к моему столу. Она неотрывно смотрела прямо на меня. Зеленые глаза светились на солнце.

– Скажи мне честно – тебе что-то Федорович вчера наговорил?

Наступило то самое противное состояние, когда правду сказать было нельзя. А врать не хотелось.

– Да можешь не говорить. Я сама все знаю. Он тут вроде как серый кардинал. Блюдет внутрикорпоративную этику. Ты его меньше слушай.

– Ну, во-первых, он мой начальник…

– Во-первых, твой начальник, как и мой, и его – это Гарик. Федорович у нас главный по решению конфликтов, и разных там нештатных ситуаций. Привел тебя сюда Миша Стрельников – это я знаю. При мне разговор был с Гариком. Так что Федорович пусть не берет на себя много полномочий.

– Он не берет. Алена, я не могу тебе ничего сказать, просто разговор и, правда, был. И были сказаны некоторые нюансы и условия. Я не могу всего тебе передать.

– Я даже могу сказать, о чем был разговор. Сказать?

– Не надо. Алена, не то, что бы я прямо вот изо всех сил держусь за эту работу. Но меня тут все устраивает. Больше того – мне тут все нравиться. И я не хочу ничего обострять.

Алена резко выпрямилась.

– Ясно. Значит, и ты один из них…

– Из кого?

–Уже неважно. Ладно. Я в ресторан. Работай.

В ее голосе не было ни обиды, ни презрения. Она просто констатировала факт. И ушла, тихо притворив дверь. Через две минуты я пошел в ресторан. Но Алены там не было. Обедать я не стал.

Алена не появилась до конца дня. Я хотел позвонить ей, но почему то, уже набрав номер, каждый раз скидывал его.

Вечером пришел за деньгами хозяин квартиры. В это раз он был трезв и немногословен.

– Ну, как вы тут, все спокойно? – спросил он, не считая, убрав деньги в карман кожаного пальто на меху. Сегодня он выглядел как преуспевающий фарцовщик из 80-х годов прошлого века.

– Более чем. Абсолютная тишина и покой.

– Весьма, весьма приятно это слышать. Я, мон шер, (даже в трезвом естестве он сохранил этот оборот речи) вынужден сообщить вам, что уезжаю по жизненным обстоятельствам в другой регион. За деньгами в эти же числа будет приходить к вам мадам Лизонька. Елизавета Карловна. Дама весьма строгих правил, но умница, и большой души человек. Ваш номер телефона я ей сообщил. Я же появлюсь, если судьбе будет угодно, месяца через три. Засим позвольте отклоняться.

– Одну минуту! У меня есть вопрос по поводу этой квартиры. Не поймите меня как-нибудь неправильно. Мне все нравится и все устраивает. Но скажите – в этом доме никто не умирал?

Хозяин сделал шаг от двери и испуганно посмотрел на меня.

– Вы что-то видели? Или слышали?

– Что вы имеете в виду?

– Откуда такой вопрос? Про смерть?

– Простое любопытство. Ведь дом старый. И жило тут, скорее всего, множество людей.

– Мон шер, поговорим об этом позже. Вы интересный человек, и я с удовольствием посижу с вами за рюмкой хорошего хереса. Но – позже, мон шер, позже. Что же касается прежних жильцов, то… эта квартира принадлежала одной семье. Одному роду из нескольких поколений. И я – последний представитель этого рода. Это пока все, что я могу сказать. Увы, мон шер, меня ждут. О` ревуар!

Теперь я полностью ощущал смысл слова «пенаты». Обычно, когда писатели средней руки используют выражение «родные пенаты», они подразумевают возвращение домой. На самом деле пенаты – это незримые покровители жилья. Слово произошло еще в древнем Риме. Но утратило первоначальное значение, пройдя сквозь сито тысячелетий.

Пенаты обитали в этом доме. Они жили в том самом бронзовом подсвечнике, в старом буфете, в комоде, и в пианино. Я не склонен к мистификации, и уже давно воспринимаю жизнь, как набор заданных определенных событий. Но я ощущал незримое присутствие иных обитателей. И уже стал привыкать к ним. Теперь дом не давил на меня тишиной и одиночеством. А главное, внутри стала рассеиваться тишина. Мне стало некогда ощущать ее. Все-таки ритм новой жизни стал менять мое сознание.

И когда я это понял, в двери заскрежетал звонок – вертушка.

«Наверное, хозяин, что-то забыл», – пошел открывать я.

За дверью стояла Ирина.

– Привет. Можно? – сказала она с глуповатой улыбкой и коротко засмеялась. Я ощутил запах вина.

Я тоже чувствовал себя глупо. Визит пьяной женщины, с которой мне случилось провести ночь, никак не вязался с тем настроем, в котором я сейчас прибывал.

– Что-то случилось?

– А пч…почему случилось? Разве я не мг…могу навестить любимого мужчину?

Слово «любимого» рассеяло последние остатки ощущения чего-то грядущего и необыкновенного. Сейчас в облике хихикающей, пошатывающейся Иры ко мне вторгалась обычная жизнь, о которой я думал совсем недавно, стоя у окна в темном кабинете на работе.

– Ты пустишь меня? – Ира стояла, оперившись рукой о выступ жестяной эмалевой коробки электросчетчика.

– Проходи, – я отошел вглубь коридора.

Ира неуверенными движениями сняла пуховик и стянула сапоги. Потом, без слов она полезла обниматься.

– Я соскучилась!

Мне были знакомы такие интонации. В них есть все, кроме искренности. В Ире тоже жило одиночество. Но она боролась с ним своими методами. Я мягко отстранил ее.

– Что праздновала?

– Да, – махнула она рукой, пошла в комнату и с размаху плюхнулась на диван. В глубине его глухо и недовольно загудела пружина. – Ничего я не праздновала. Просто… накатило опять.

– Мне кажется, мы поссорились в последний раз. Не думал, что ты захочешь меня видеть.

– Это когда? – на лице Иры отображался сложный мыслительный процесс. Она явно ничего не помнила.

– Ты как-то позвонила мне, звала в кафе, потом хотела приехать, я предложил встретиться на выходных. Ты меня послала подальше. Все.

– Да ладно? Я что-то ничего не помню. Ну, прости меня, а? Со мной бывает такое.

«Надо меньше пить» – вспомнил я классическую фразу из традиционного советского новогоднего фильма. Ира словно услышала мои мысли.

– У тебя есть выпить?

Я молча извлек из буфета коньяк.

–Коньяк? Беее, – дурашливо передернулась Ира. – А вина нет?

– Ты же знаешь, я не пью.

– А давай сходим? Тут рядом!

–Ир. Прости. Завтра рабочий день. Я очень устал. У меня огромный проект. Я пришел домой час назад. Собирался уже спать.

– Ты недоволен, что я пришла?

– Не в том дело. Просто неожиданно и странно.

– Ты как не мужик, прямо. Какой-то, как робот. Даже говоришь, как робот.

– А как твои дети? Ты их привезла? Каникулы давно закончились.

– Да, – опять махнула она рукой, – я их у матери оставила до лета. Здесь нереально нам втроем жить. Квартира однокомнатная, Кристя уже большая, Ромка у меня плакса, ревет часто. Мешает ей. А там дом большой. А если честно – родители у меня их забрали, – выговорила она, и разревелась. – Прости, я сейчас.

Ира ушла в ванную. Вернулась она с сухими, но красными глазами и красным носом.

– Кристя наябедничала бабушке, что мама поздно приходит. Что ей приходится с Ромкой сидеть, учиться некогда, что компьютера нет, интернета нет, что тесно.

– «А дочка, однако, не наврала бабушке», подумал я, вспомнив, что еще ни разу не видел Иру трезвой.

– Ну а мне же надо как-то свою личную жизнь устраивать, – обреченно шмыгнула носом Ира. – Ладно, давай свой коньяк.

Мы пошли на кухню. Я налил Ире стопку, и достал из холодильника яблоки и мандарины.

– Себе налей. Не могу одна.

– А сегодня с кем?

– Да все с теми же, – Ира злобно чистила мандарин. – Неля, ее мужик и его дебильный друг. Поехали в китайскую кухню. Потом к Нельке. Та со своим сразу в одну комнату. Мне ни слова. Все, началось там у них, ахи-охи, кровать трещит. Ну, а этот дебил полез ко мне. Как будто, так и должно быть. Идиот. Начал: – Да чё ты ломаешься, я же вижу, что ты хочешь! Я ему ответила, – да хочу, но не тебя! Он: – Ну и вали к тому, кого хочешь. Вот я и свалила.

История, примитивная, как троллейбусный билет, не понравилась мне окончанием. В плане того, что Ира хотела меня. Я ее сейчас хотел меньше какой-либо другой женщины. Точнее – совсем не хотел.

– Ты пить будешь?

– Нет.

– Ну, налей просто так, посиди со мной!

Простые законы жизни, олицетворенные Ирой, правили бал у меня на кухне. Я достал еще одну стопку, налил, и включил кофеварку.

– Ну? За нас? – подняла стопку Ира. И не услышав ответа, проглотила коньяк.

– Уууухххх, фууу… – она передернулась и отправила в рот половину мандарина.

– Слушай, – сказала она, – справившись с усвоением коньяка, – а ты как вот вообще, все время один? Не скучно? Или у тебя кто-то уже есть? Ты не бойся, я не обижусь.

Я тут же подумал про Алену. Ее у меня не было. Но сейчас она была тут, со мной.

– Мне нравится одна девушка. Больше сказать ничего не могу.

– Блин, ну всегда так. Я опять опоздала, – Ира быстро и решительно сама налила себе коньяк, и выпила его, уже не дергаясь, и не закусывая. Только шумно выдохнула и потянула все еще красневшим носом.

– Вот, что со мной не так, а? Почему мне не везет? Я сегодня, когда от этого дебила отделалась, поняла, что хочу к тебе. Сильно хочу. Тогда так хорошо с тобой было ночью. Спокойно так.

На плите зашипел кофейник.

– Кофе будешь?

– Не. Я его не люблю. Водички бы…

Я налил Ире минералки.

– То есть, у нас с тобой ничего не получится? – кажется, она опять собралась реветь.

– Ир. Прости. Но мы же не давали друг другу никаких обещаний.

– Да знаю. Ладно. Проехали. Эх… – и третья порция коньяка влилась в нее так же быстро. Коньяк Ира запила водой.

– Слушай. Я знаю, что это пошло. Но прошу тебя – подари мне еще одну ночь. И я отстану. Навсегда. Ну не бросай ты меня сегодня, пожалуйста! – и тут она наконец разрыдалась, – я вообще никому не нужна!

Я знал, что надо делать. Я увел Иру в спальню, помог ей раздеться, расстелил постель, и укрыл ее одеялом.

– А ты… куда? – начиная засыпать, пробормотала она.

– В ванну.

Я посидел около нее несколько минут, пока она не заснула. Выключил свет и прикрыл старые распашные двери.

Мне нужна была теплая вода и тишина. Иры было слишком много. Много ее эмоций, слез и слов. Я устал.

Я долго лежал в ванне. Потом тихонько прокрался в гостиную, и устроился на диване, укрывшись халатом. Диван отзывался на мои движения далеким колокольным звоном. Я опять вспомнил про Алену и про то, что она не вернулась на работу. Мне стал тревожно. Я взял телефон. Но было уже около полуночи. Я еще некоторое время думал над тем, что сегодня произошло между нами, и пытался понять, ее слова: «Значит, и ты один из них». И на этом уснул. И тут же проснулся от дикого крика Иры…

Глава VII

***

Как всегда, после снегопада, Читу зажали в тиски морозы. Ледяной воздух выдавливал слезы. Тротуары покрылись лакированной коркой. Люди шли одновременно и торопливо, и осторожно, как пингвины. Рассвет обещал еще больший холод. Всем хотелось скорее попасть в тепло. Вчерашняя торжественность превратилась в траурные декорации начавшейся настоящей бесконечной зимы.

Алена была уже на работе. Мы молча поздоровались. Говорить было не о чем. Я все еще переживал ночное происшествие.

Услышав вчера дикий крик Иры, я, не совсем проснувшись, вскочил с дивана, ударился мизинцем ноги о резную ножку круглого стола, и грязно выругался в адрес алкоголички, явно словившей галлюцинацию. «Или она просто хочет заманить меня к себе в постель?» – одновременно с руганью подумал я.

Ира сидела, прижав колени к груди, и немигающе смотрела в сторону комода. Когда я включил свет, она даже не отреагировала. Это не было похоже на притворство. Нет, она не была, как принято говорить, смертельно-бледной, с расширенными от ужаса глазами. Но ее остановившийся взгляд был страшен.

– Что случилось? – спросил я, прижимая пяткой правой ноги ноющий мизинец на левой.

Она молча показала на комод. На статуэтку античной богини.

– И что?

Наконец Ира повернула лицо ко мне.

– Тут свеча сама собой загорелась.

– Ира! Тут нет никакой свечи. Это свет фонаря падает на нее, и кажется, что загорается огонек. Я это еще в первую ночь заметил.

– Какой огонек? Я что, по-твоему, ненормальная?

– Ты много выпила. Намешала вино с коньяком.

– Я не пьяная! Я видела… – и она замолчала бессильно, и раздраженно.

– Смотри. Я тебе сейчас покажу, – я выключил свет. Но отблеска фонаря на статуэтке не возникло. Фонарь за окном в эту ночь не работал. Я снова щелкнул выключателем.

– Ну? И где твой фонарь?

– А! Я понял! Наверное, машина проезжала. И от фар пошли блики.

– Да не было никакой машины. Я проснулась, потому что пить захотела. Смотрю – тебя нет. Думала посмотреть, где ты? И тут свеча. А потом еще в зеркале… блин я не могу. Пойдем отсюда!

Замотавшись в одеяло, Ира ушла в гостиную.

– В зеркале – сказала она уже с дивана, который опять отозвался погребальным звоном, – кто-то был. Я подумала, что ты стоишь в комнате, и отражаешься. Оглянулась – тебя нет. А отражение там рукой вот так сделало, – и Ира погрозила кулаком. – Вот тут я чуть не уделалась от страха.

Я вместо испуга почувствовал какое-то непонятное возбуждение. Это приключение словно составляло одно целое с тем, о чем рассказал хозяин квартиры. И тем, что вообще происходило со мной в эти дни.

– Ира, успокойся. Я тебе все объясню. У самого такое бывало. Когда ночью просыпаешься с похмелья, и алкоголь еще действует, в первые секунды можно увидеть все, что угодно. На самом деле ты видела сон. А в твоем состоянии он показался тебе реальностью. Это не мое дело, но я советовал бы тебе меньше пить. Я сегодня подумал, что еще ни разу не встречался с тобой трезвой.

– Да хватит из меня делать алкоголичку и сумасшедшую! – заорала Ира.

«Сумасшедшая площадь», – сразу вспомнил я. И следом вспомнил Алену.

– Короче, ясно. Ты мне не веришь.

Ира слезла с дивана, и ушелестела мимо меня в спальню. По звукам оттуда я понял, что она одевается.

– Куда собралась? Два часа ночи. Ложись тут, на диван. А я в спальню пойду.

– А на фига? Тебе же противно рядом со мной лечь в постель. Что я тут забыла?

Надо было что-то говорить, как-то остановить ее. Но я не хотел. Ира быстро влезла в верхнюю одежду, справилась с замком, и, не оглядываясь, бросила мне:

– Удачи, любимый! Пошел ты на хрен!

Я слышал, как в подъезде она говорила по телефону: – Девушка, Амурская, 48, 4 подъезд. Поеду на Ангарскую, 33.

Через какое-то время по потолку и стенам комнаты пробежал луч фар. Я услышал, как хлопнула дверца машины. Еще через минуту пришла СМС от Иры: «Пошел ты, козел!». Я заблокировал ее номер. Это была перевернутая навсегда страница в жизни. По крайней мере, я так думал в тот момент.

Оставшись один, я не чувствовал страха. Я вообще ничего не чувствовал. Немного было жаль Иру. Но мозг тяжелел и требовал сна. И он наступил быстро и легко.

Пока я воспоминал все это, Алена вела телефонные разговоры. Вошел мой помощник, удивленно уставился на нее, положил на стол список очередных клиентов, и сказал шепотом: – я побежал дальше. У зеркала он натянул на рыжие кудри ярко-красную шапочку, и выскользнул из кабинета.

– А дешевле можно? – спрашивала Алена явно какого-то владельца рекламной конструкции. – С учетом того, что мы готовы сразу заключить договор на три месяца и внесем предоплату в сто процентов? Можно? На сколько? Хорошо. Я вам перезвоню. И в это же время она быстро черкала ручкой в блокноте. Потом в кабинете наступила тишина. Я изучал присланный на утверждение рекламщиками логотип сайта. Впрочем, он уже был утвержден – мне просто не хотелось больше никуда смотреть.

– Эй, – тихонько позвала Алена, – так и будешь молчать?

– Я не хотел тебе мешать. Ты вся в работе.

– Да. В отличие от некоторых.

Я понял, что период отчуждения на сегодня закончен.

– А ты куда вчера пропала?

– Сперва поехала по фирмам наружной рекламы. Провозилась. Потом сразу домой. Я думала – ты позвонишь.

– Я собирался. Но почему-то не смог.

– Я знаю.

Я не стал спрашивать, откуда. В это время из-за соседнего дома выползло нестерпимо-яркое солнце. Кабинет залился до потолка неприятным тревожным светом. Алена закрыла жалюзи, устроив в кабинете успокаивающий полумрак. Сегодня она была в костюме, подобном вчерашнему, только зеленого цвета. И вместо юбки были брюки. На белой водолазке выделялся кулон с зеленым камнем.

Алена перехватила мой взгляд, и тут же спросила:

– А с тобой что? Такое чувство, что ты провел ночь в камере пыток. Ты не заболел?

– Нет. Тут другое.

Алена молчала. Но я знал, что она ждет продолжения.

– Вчера ночью кое-что случилось. В принципе, ничего серьезного. Просто…– я умолк, не зная, как обозначить присутствие Иры в моей жизни.

– Рассказывай! – Алена уже вплотную подошла к моему столу. И я начал рассказывать. Все, от начала знакомства с Ирой, до ее вчерашнего кошмара. Краем сознания я ждал, что она скажет что-нибудь вроде перепившей одинокой бабы, или упрекнет меня в недостаточной чуткости, разумеется, с иронией. Но я увидел, как сжались ее кулачки, как побелела кожа на костяшках, как закусила она нижнюю губу.

– Потом она уехала. А я уснул. Вот и все. Наверное, не выспался.

– Сумасшедшая площадь, – тихо сказала Алена. И это прозвучало, как пароль, как кодовая фраза, обозначившая нашу общую причастность к какой-то тайне.

– Сумасшедшая площадь, – шепотом ответил я. Алена внезапно приблизилась ко мне, и прижала мою голову к себе. У нее быстро ухало сердце. Впрочем, это продолжалось меньше секунды. В следующее мгновение она уже сидела за столом, и набирала номер телефона. До вечера мы опять молчали.

***

Оставшиеся до субботы дни мы работали молча, споро, и результативно. Потом я специально засиживался в кабинете допоздна, и оставлял себе время пребывания в квартире только для принятия ванны, и сна. Два раза заходил Гарик, он общался больше со мной, но почти по каждому вопросу мне приходилось обращаться к Алене. Она выдавала информацию коротко и четко. Гарик был доволен. Вчера он еще раз напомнил о корпоративе.

– Кстати, Руслан! Тут кое-кто мне шепнул, что ты когда-то был музыкантом?

Я понял, что это Мишка проболтался о наших юношеских играх в рок-музыку.

– Может, изобразишь что-нибудь?

– Игорь Васильевич, я лет пять не играл.

– А ты порепетируй. Гитару я тебе дам. У нас тут так принято – каждый раскрывает свои таланты перед коллегами. Потом работается легче – поверь старому офисному зубру. Я послушно улыбнулся.

– В общем, сейчас принесут тебе инструмент.

– А что ж сыграть-то? – спросил я голосом Володи Шарапова из пятой серии «Места встречи изменить нельзя».

– Мурку! – подхватил тему Гарик и засмеялся. – Играй, что душе угодно.

Алена никак не отреагировала на наш разговор. Когда Гарик собрался уходить, она вышла вслед за ним. И до обеда уже не возвращалась. А потом опять уехала по рекламным делам.

Зато я, наконец, увидел Мишку. Он вошел ко мне, строгий до торжественности.

– Пойдем, покурим?

Курить не хотелось – я свел потребление сигарет до пяти – семи штук в день. Но мне тоже надо было поговорить с ним.

Как всегда в курилке квохтали кухонные работницы. И опять, увидев нас, и бросив короткое «Здрасьте», они выбросили окурки в урну из нержавейки, и быстро ушли. Мы закурили.

– Как жизнь? Как вообще все? – каким-то скучным и равнодушным тоном спросил Мишка.

– Да в норме. Работа прет. Деньги капают.

– Не завел себе никого еще?

Я рассказал про случай и Ирой. Только умолчал про эпизод со свечой и зеркалом.

– Надо было все равно напоследок-то оторваться.

– Миха, вот давай я сам буду решать – с кем и когда. Не люблю пьяных баб. Они мне почему-то кажутся плохо вымытыми.

– Так ты бы в ванну ее, – заржал Миха, как в студенческую юность. Потом он опять стал серьезным.

– Тут такое дело…

– Я знаю. Федорович насвистел? Там все нормально.

Оказывается, Мишка ничего не знал о нашем разговоре. Я обозначил в нескольких словах суть ситуации.

– Ни хрена себе, дела в нашем колхозе. И чё, Алёнка у тебя сидит в кабинете?

– Да.

– Даст ист фантастишь. Это «жжж» неспроста. Хотя… ну если ты в теме… наверное, у него с женой вышли рамсы из-за Алены. Жена у него баба тертая, да и зависит он от нее. Ну, ты смотри, не вляпайся. Сам думай, короче. А я по другому поводу хотел поговорить. Завтра корпоратив.

– Ага. Большой рахмат тебе, за то, что рассказал про наши музыкальные дела.

– Ну, а чего? Я что хочу предложить – давай тряхнем стариной? Как раньше? Не слабо?

– Миха, ты с дуба рухнул? Я сто лет не играл и не пел.

– Талант-то не пропьешь. Помнишь, как в ДК железнодорожников зажигали? Бабы там сиденья посносили.

– А что петь будем? Свои? Так это не проканает сейчас. Да и вообще, я не вытяну. Надо что-то более камерное.

– А давай эту, – загорелся Мишка и окончательно стал тем самым Михой–барабанщиком, который сносил разум своими синкопами

Миха напел куплет бешено популярной лет тридцать назад песни. И я моментально понял, что да – я спою ее. Это было продолжение цепочки случаев, которым не было пока названия. Но они предвещали события, очень важные для меня.

– Ты на гитаре, и на вокале. Басист и клавишник у нас есть – с ходу врубятся. А я подстучу.

Мы замерзли и разошлись по кабинетам. Возле моего стола стоял черный футляр. Я вскрыл его. Там была очень хорошая полуакустическая гитара. Когда-то такие гитары стоили примерно, как «Запорожец». Пришлось вызывать такси, что бы вести породистый инструмент домой. И дома я уже был благодарен Гарику за его идею – у меня появилось конкретное занятие. Я вспоминал гитарную партию, и напевал вполголоса, сидя на кухне. На какое-то время показалось, что мне опять 18 лет. И что не было впереди всей этой изломанной и разбитой на куски жизни. Наконец, пальцы вспомнили все.

***

Корпоратив начинался в 17 часов. За час до этого мы сидели в Мишкином кабинете. Я тихонько играл и обозначал голосом песню. Миха отстукивал ритм карандашами и ногами. Я видел, что он ничего не забыл.

Пора было идти в кафе. Там было нарядно. Собирался народ. Вип-места – два столика на небольшом возвышении, за лакированной балюстрадой пустовали.

Верхний свет в зале приглушили. Зато стало светло на сцене. Музыканты в блестящих черных рубашках и белых брюках стали негромко исполнять прохладную джазовую композиции. Народ потянулся за столики. Потом все встали. Вошел Гарик со своей свитой. Рядом с ним шла не Алена, а судя по всему, жена. Раньше я ее никогда не видел. Это была стильная яркая блондинка с запоминающимся лицом. Она была похожа на Снежную Королеву. За этим же столиком сел и Федорович, тоже с женой. Еще один вип-столик пустовал.

Алена появилась, по своей привычке, внезапно и незаметно. На ней было строгое длинное платье цвета морской волны. Волосы Алена уложила в высокую прическу. Платье открывало руки и плечи. На нее засматривались. Гарик не обратил внимания на ее появление. Алена оглядела зал, и пошла к нам.

– Миша, Руслан, я с сами сяду, – объявила она. Я видел, как Федорович, наблюдавший за этой сценой, едва заметно покачал головой. Мне было уже плевать на это. Мишка сделался собранным, как на планерке. Четвертой к нам села та самая новенькая секретарша, которую недавно Гарик взял на работу. Ее привела Алена. Мы познакомились. Девушку звали Маша. Она чувствовала себя неуютно. Ей был ближе грохочущий ночной клуб, и едкие огни танцпола. Здесь по ее понятиям, все было нудно. Маша скучала и рассматривала столики, где сидели молодые менеджеры.

На сцене стало еще ярче. Вышла высокая девушка в черном, с блестками, платье.

– Дорогие друзья! – начала она хорошо поставленным голосом, и, по отточенной дикции, я понял, что это приглашенная актриса из местного театра.

– Ровно год назад в империи всем известного Игоря Васильевича Кривцова родилась новая дочка…

Я нечаянно хмыкнул. Слово «дочка» вызывала ассоциации с дочерним предприятием, через которое опытные зубры большого бизнеса легко выводят деньги из-под контроля налоговиков. Слава Богу, меня никто, кроме Мишки и Алены не услышал. Мишка слегка пихнул меня локтем. Алена царственно улыбнулась. Маша существовала вне нашей компании.

Актриса поговорила еще какое-то время, затем все встали, и под мажорные аккорды стали чокаться бокалами и рюмками. Я чокнулся со своими соседями стаканом сока. И заметил, что Алена налила себе минеральной воды без газа.

– Ты чего? – шепнул Миха, – вот же коньяк. Тебе для голоса надо!

– Да какой коньяк! Я и так облажаюсь. Мандраж дикий.

– Так и остограмься. Забыл, как раньше выползал на сцену.

Я помнил. Я мог петь после бутылки водки, наспех распитой на троих, в пыльном пространстве, за кулисами, где прятался до очередного собрания бюст Ленина, и на длинном столе громоздились ножками кверху казенные стулья. Но сейчас я был не тот восемнадцатилетний длинноволосый наглец и циник. Я был одним из тысяч солдат армии офисных работников, связанных обязательствами, поставленными задачами, контрактами, и борьбой за существование. Сейчас мое «я» нивелировалось общим уровнем принятых традиций и норм. Я уже не вспоминал о бессонных ночах на лесной поляне под любимую музыку, которую из последних сил выжимали садящиеся батарейки «Карпат». Не вспоминал о пронзительных встречах и расставаниях на зыбких улицах Ленинграда. Мы составляли там свой, особый мир, и искали истину, где ее уже давно не было. Я не помнил про свои опыты за пишущей машинкой, найденной в каморке прииска. Не вспоминал и строки, отпечатанные на ней. Впрочем, они мне уже давно казались надуманными, и лишенными напряжения. И чем больше я это ощущал, тем комфортнее мне становилось. Ведь я знал, что в любой момент могу все это прекратить. Дезертировать из этой армии. И опять стать другим. Именно сейчас, за этим столиком, под аккомпанемент бокалов, вилок и ножей, я понял, что такое свобода. Нет, это был не универсальный рецепт – это была схема действия, предназначенная для меня. Еще я понял, что не боюсь в очередной раз что-то потерять. Душа превратилась в ровную безлюдную степь. На горизонте бирюзовой полосой обозначалось море. И бирюзовое платье Алены имело к этому отношение.

В зале, и на сцене между тем текло запрограммированное действо. Выходили солидные люди, грузные от осознания своей значимости в их мире. Он веско и уверенно произносили речи. Некоторые с бокалами шли к Гарику, а потом и он выходил на сцену вместе с очередной вип-персоной. Алена сидела почти неподвижно, отпивая воду из бокала для шампанского. Маша уже пересела за столик, где налегали на водку и коньяк молодые парни из отдела программирования. Они рьяно ухаживали за ней. Маша была счастлива.

За все время я не смог встретится взглядом с Аленой. Она смотрела между Мишкой и мной. Мишка был напряжен – в присутствии фаворитки босса он не мог позволить себе расслабиться. Впрочем, нас еще ждала работа на сцене.

– А теперь вас ожидает небольшой сюрприз, подготовленный нашими сотрудниками. Нам встало известно, что руководитель…и руководитель…– ведущая назвала наши с Мишкой отделы и имена, – в юности были известными музыкантами. Сейчас мы посмотрим, не забыли ли они свою молодость. Итак, Миша и Руслан, мы ждем вас.

Мы поднялись на сцену. Я зажмурился от света рапмы. Мишка одним движением точно занял место за барабанной установкой. Басист и клавишник приготовились. Я перекинул широкий коричневый ремень гитары через плечо, хотел было по вплывшей из глубин памяти привычке сказать: «раз-раз-раз», но вовремя затормозил. И взял первый аккорд.

– Зачем ты ищешь каждый день меня

Все сказаны вопросы и ответы,

И если ты любовью голодна -

То моё сердце вовсе не котлета…

Я пел, с первой строчки уже не думая об аккордах – память пальцев не подвела. В зале по-прежнему шумели, чокались и звякали вилками. Но Гарик, развернувшись вполоборота, внимательно смотрел на сцену. И Федорович, ставший красным, как недавно созревший помидор сорта «Бычье сердце», тоже смотрел на нас. И в то же время он поглядывал на Алену.

– Я не плачу, даже не грущу

Пускай судьба других за нос поводит

Твои грехи я тотчас отпущу

Но на свободе, только на свободе…

Мишка выдал шикарную синкопу, усиленную басовым перебором, и мы выдали финал.

– Отпусти меня, отпусти меня, не ищи меня, не жди

– Отпусти меня, отпусти меня, прощай, прости....

(текст группы «Жар-птица» (прим. авт.))

Эта сцена была бы красивой с точки зрения любителей дешевой драматургии, если бы Алена неотрывно смотрела на меня, пока я пел. Или даже подошла к сцене, и стала медленно извиваться в танце. Но сразу после первого куплета она поднялась, оправила платье, и неторопливо вышла из зала. Но в фойе висело зеркало, и в нем я видел бирюзовое пятно. Алена слушала нас там.

Гарик захлопал первым, и даже засвистел. Зал послушно подержал его. Потом он подошел к нам, слегка вспотевшим и возбужденным.

– Ну, пацаны, вы дали! Я уж думал, эту песню никто не помнит. Я тоже под нее тусовался. Были у нас в «Восточке» такие дискотеки! От души, парни! Я к вам еще подойду. И Гарик отправился гулять по залу. Он парил, левитировал в выстроенном им пространстве, и был тотально счастлив – это был его день, и его праздник.

– Ну, а теперь давай накатим по-взрослому, – сказал Мишка, наливая по полбокала коньяка. – А ты ничего, я боялся, что киксанешь на припеве. Нет, вытянул. Красава. Давай!

Мы чокнулись, и я сделал несколько глотков. Пить не хотелось. Миха выпил все до капли.

– Алена ушла, как ты начал петь, заметил?

Я кивнул, стараясь быть равнодушным. Я-то знал, что она слушала песню до конца. Это были неоговоренные правила игры, которая шла между нами.

Алена вернулась, когда музыканты уже наяривали что-то разудалое. У сцены прыгали тела. Женщины крутили крупами, мужики старательно работали ногами. Потом композиция сменилась на медленную. Тут же образовалось два десятка топчущихся и вращающихся пар. Алена невозмутимо села за стол, и стала отрезать по кусочку от банана. Тут же к столику причалил еще более раздухарившийся Гарик. Он нес перед собой бокал со светлым напитком, наверное – с шампанским.

– Ну что, ребята и девчата. Алена, Руслан, Миша…так, а где Маша?

Гарик нашел ее глазами за стоиком ржущих программистов, и прикрикнул: – Так, бойцы, вы мне девочку не спаивайте!

– Да не, не, не – вразнобой ответили «бойцы».

Гарик опять был с нами.

– Что хочу сказать. А вы наливайте, наливайте. Руслан – ухаживай за Аленой!

И опять я почуял какую-то двусмыслицу. Я налил Алене вина. Мишка набуровил нам с ним коньяка.

– Ну, Алена, это сердце компании. Мишка – моя левая рука. Миха, без обид – правая – Федорович. Руслан, а ты свежая кровь, – закончил анатомический анализ веселый Гарик. – Я пью за вас. Вы умеете работать, и мы вместе делаем одно больше дело. За нашу команду! – внезапно голосом прусского ефрейтора выкрикнул он. Все оглянулись, даже танцующие.

Алена макнула губы в вино и опустила бокал. Мишка привычно хлопнул порцию залпом. Я опять отпил три глотка.

– Руслан, а что так слабо? – удивился Гарик. Хоть он сам сделал не больше глотка.

– А он почти непьющий, Игорь Васильевич, – доложил Мишка гордо, словно непьющим был не я, а он.

– А вот это правильно! Это очень ценное качество. Руслан, я рад, что в тебе не ошибся. Ну, отдыхаем! Вы чего такие смурные? Русь, приглашай Алену на танец.

И Гарик переместился к другому столику. Там сидели бухгалтерши. Они встретили шефа дружным щебетанием.

Вместо меня Алену пригласил Мишка. Но она только глянула на него с едва заметной усмешкой, и Мишка увял. Через минуту он уже обнимался у сцены с незнакомой мне женщиной в бежевом платье.

– Ждешь, что я оценю твое пение? – спросила вдруг Алена.

– Меньше всего – ответил я. Кажется, ей понравился ответ.

– Сумасшедшая площадь, – вдруг опять сказала она, глядя на табунчик танцующих.

– Сумасшедшая площадь, – отозвался я на пароль. Зеленые глаза впервые в этот вечер соприкоснулись с моим взглядом.

– Я не могу понять, кто ты? – сказала Алена.

Шумный кабацкий вечер отлетел и увял в другом измерении.

– Я бы сам хотел это знать.

– А ты знаешь, кто я? – спросила Алена, и было ясно, что она и так понимает – я знаю.

– Не боишься?

– А есть причина бояться?

Вместо ответа Алена кивнула в сторону вип-столиков. Набыченный Федорович смотрел на нас глазами, которые на расстоянии казались мрачными точками.

– Нет. Не страшно.

– Пианино в твоей квартире какое? – спросила Алена, как будто мы продолжали тот самый первый разговор о моем жилье.

– Старое. Немецкое.

– «Бехштейн» – утвердительно ответила Алена. И под крышкой складные подсвечники?

– Точно. Так ты была в той квартире?

– Нет. Просто видела точно такое же.

Алена явно говорила неправду. Нет, скорее тут было что-то другое. Мне показалось, что мы сейчас окончательно вырвемся из этого измерения и переместимся туда, куда давно должны были попасть. Причем оба.

– Мне надо видеть твою квартиру, – заявила Алена, как будто речь шла о рядовом отчете или списке рекламодателей нашего сайта.

– Как скажешь.

– Ладно. Не бери в голову. Я пошутила.

– Слушай, я не знаю, как у вас тут принято… Я хочу уйти незаметно. Это нормально?

– Нет! – Алена даже чуть привстала со стула. Казалось – сейчас она удержит меня за локоть. – У нас принято уходить всем вместе. Да ты не думай, недолго осталось. Сейчас обязательный финальный тост, фото на память и все.

И действительно, уставший Гарик сказал еще несколько слов в микрофон со сцены. Ему гулко и длинно похлопали. Зажглись люстры.

– Все сюда, все сюда! – командовал наконец-то оторвавшийся от своего стула Федорович. – Снимок на память. Женщины, на сцену, мужики вниз, стулья тащите! – сейчас Федорович напоминал прораба на стройке. Не хватало только каски.

Мы все сгуртовались в указанном месте. Вокруг забегал, извиваясь, фотограф в замысловатой жилетке. Он работал старательно и долго.

– Всем спасибо. Все свободны, – объявил Гарик. Толпа повалила наружу. Мы с Мишкой ждали, пока иссякнет поток в вестибюле.

– Ну что, я понимаю, ты опять против продолжения банкета? – спросил Мишка.

– Правильно понимаешь. Меня уже мутит от всего этого.

– Привыкай. Такое тут бывает. Не так, что бы часто, но бывает. Ладно, я тачку вызываю. Подвезти тебя?

– Не. Я пройдусь.

Я вышел на улицу. Как всегда, после нагретого помещения, стало очень холодно. Все наши ныряли в подъезжающие машины. Часть людей забирал служебный микроавтобус, на котором мы ездили с Аленой. Но уже в десяти метрах от ресторана царила пустота. Холод давно разогнал людей по домам. Только два бомжа волокли драный клеенчатый баул, держа его по обе стороны за ручки.

Я пошел вниз по Ленинградской. Когда хотел свернуть в проулок, к улице Пушкина, рядом мягко остановилась белая легковушка. Заднее стекло опустилось. Из темноты салона на меня смотрела Алена.

– Долго будешь изображать соляной столп? – спросила она. – Садись вперед.

В салоне пахло освежителем воздуха и ароматизированным табаком.

– Тебе куда? – спрос я обернувшись.

– Пианино смотреть, – спокойно ответила она. Я понял, что заранее знал этот ответ.

– Амурская, сорок восемь, – вместо меня сказала Алена водителю – серьезному опрятному азиату. Тот молча кивнул.

***

Весь этот небольшой путь по пустым свежемороженым улицам спрессовался для меня в один миг. В одну временную точку на линии моей судьбы. Я не думал о том, что будет через час, или утром. Я понимал, что игра превратилась в реальность. И реальность эта была запрограммирована не нами. Я не хочу употреблять избитое выражение «кем-то свыше». Над нами не было никого, кроме неба, с тусклыми от городской засветки звездами.

Алена вошла в мою квартиру спокойно и уверенно, словно мы жили с ней уже много лет, и сейчас чинной семейной парой вернулись из шумных гостей домой. Сейчас она переоденется в халат, я сменю костюм на футболку и спортивные штаны, и мы, решив попить чаю (вы замечали, что после прихода из гостей всегда хочется есть?), усядемся у телевизора. Вот только дома не было халата для Алены. А у меня не было спортивных штанов. Дома я носил ставшие мягкими от десяток стирок камуфляжные брюки. У меня был запас униформы после работы на прииске. И телевизора у меня тоже не было. И еды. В холодильнике лежала пара кочанов пекинской капусты, несколько апельсинов, стояла начатая банка кукурузы. Еще был сок, и минеральная вода. Плюс остатки коньяка в буфете.

Не было обычной неловкой сутолоки в прихожей, которая всегда возникает в таких случаях. Алена легко сбросила мне на руки шубку и прошла в гостиную. Она сразу оказалась у пианино, и коснулась его ладонью, как щеки старого живого существа.

– Nun, da bist du… – сказал она. Я не понял, на каком языке это было произнесено. И не хотел мешать расспросами. Я понял, что Алену надо оставить одну. Я ушел в кухню, открыл форточку, и впервые за день закурил. Из комнаты послышалась музыка. Это был «Вальс конькобежцев» Эмиля Вальдтейфеля. Почему-то все, кто слышали эту легкую скользящую музыку, думали, что это Штраусс.

Вальс смолк после двенадцати тактов. Алена вошла в кухню. Увидев, что я курю, она принесла сумочку, и достала жестяную блестящую коробочку, а из нее – сигарету темно-вишневого цвета, и сама прикурила от своей зажигалки. Я не успел ее рассмотреть. И опять нам не надо было слов. Круг событий замыкался. Оставалось совсем немного до полного смыкания тонкой, почти невидимой линии. Мы оба находились внутри.

– Удивлен? – спросила Алена. По кухне разливался запах миндаля. Также пахло и в такси.

«Неужели она так долго ждала меня, что успела выкурить сигарету?» – подумал я.

– Нет.

–Хорошо. Наверное, тебе не надо говорить, что бы ты ни о чем не спрашивал?

– Не надо.

Ален коротко сжала мою ладонь. Затушила сигарету в старой хрустальной пепельнице.

– Покажи мне спальню. Статуэтку.

Алена погладила статуэтку, так же, как и пианино.

– Du bist dazu bestimmt, mich zu überleben, – тихо сказала она. Я уже понял, что это немецкий. И смог понять только то, что кто-то кого-то должен пережить.

– Но почему ты? Почему именно ты? – она так резко повернулась ко мне, что я отшатнулся. Глаза Алены стали совсем темные, зелень в них лишь угадывалась, когда на лицо падал свет верхней лампы.

– Я не знаю. И если честно – пока не все понимаю.

– Ничего. Это не главное.

Алена обходила квартиру. Она касалась каждого предмета мебели, каждой вещи. Иногда она шепотом что-то говорила, и это был не русский язык.

– И все-таки, я думаю, что ты здесь уже была. И даже жила.

И опять резкий поворот, и ее холодные пальцы сжимают мои губы.

– Пожалуйста! Не надо.

Алена села на диван и стукнула по выпуклой тугой поверхности кулачком. Диван привычно зазвенел басовыми колоколами. Алена улыбнулась.

– Ты боишься меня? – спросила она.

– Нет. Путь все идет, как идет.

– Gott sei dank! – облегченно улыбнулась она.

Я уже почти хотел спросить – почему она переходит на немецкий язык, но понял – не надо. Я был случайным, и, скорее всего, лишним зрителем в этом театре драмы. Судя по всему – глубокой драмы. Потому все обязательные фразы про чай и кофе прозвучали бы сейчас, как забойный рок-н-ролл из телефона на похоронах, когда кто-то забыл заранее выключить звук. Я спросил только одно.

– Тебя оставить одну?

Алена замотала головой.

– Садись – и показала на диван. И опять послышался далекий колокол.

– Значит, все-таки ты… – Алена опять замолчала.

Тишина сгустилась так, что было слышно, как стучит старый будильник на кухне. Будильник был тоже хозяйский.

– Можно тебя попросить?

– Да.

–Принеси из спальни ту статуэтку. И поставь в нее свечу.

– У меня нет свечей.

– У меня есть.

Алена пошла в прихожую, и когда я вернулся с подсвечником, она держала в руках витую золотистую свечку.

Гостиная уменьшилась в ее свете. Мебель и стены проваливались в иное пространство. Подсвечник стоял на столе перед нами. Античная богиня смотрела на нас обоих.

Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater hütt die Schaf,

Die Mutter schüttel's Bäumelein,

Da fällt herab ein Träumelein.

Schlaf', Kindlein, schlaf'… -

– вдруг тихо, почти шепотом запела Алена. По мелодии я понял, что это колыбельная. И это была очень красивая колыбельная. Я захотел подобрать эту мелодию на гитаре, но гитара осталась в кафе. Пианино было сейчас неуместно.

И еще неуместнее оказался взрывной звук моего телефона – этот чертов «Deep Purple» с его «Королем скорости». Зазвонил телефон и у Алены. И в это же время в дверь начали колошматить кулаками…

Глава VIII

***

Звонки и стук продолжались. Но происходило что-то странное. В комнате было светло. Стучали не в дверь. Грохот раздавался с улицы – вчера я не закрыл форточку на кухне. Звонил только мой телефон – звук трубы Алены пропал. И ее не было. Я лежал на диване, укрытый одеялом из спальни. И подушка была оттуда же. Осознание реальности с трудом проникало в мозг. А телефон продолжал истошно орать. «Надо сменить мелодию звонка» – подумал я, и только сейчас потянулся за трубкой. На нем высвечивалось имя «Миха».

– Ты жива еще, моя старушка? – Миха был бодр и весел. И, кажется, немного навеселе.

– Вашими молитвами, – потянулся я, встряхнул головой, прогоняя ошметки утреннего кошмара.

– Есть планы на день?

– Есть.

Планов у меня не было. Но я понял, что Мишка будет меня куда-нибудь усиленно тащить. И решил сразу пресечь все попытки. Идти никуда не хотелось.

– Серьезные?

– Достаточно.

– Лямур?

– Не исключено.

– Жаль. Может, передумаешь? Жена тут пирог печет. Пригласила в гости свою подругу. Тетка классная. Работает в банке. Одинокая. Детей нет, – рубил мишка фразы, словно зачитывал военное донесение.

– А ты в роли свахи?

– Да иди ты! Не, ну, правда, что ты там киснешь один? Приходи, познакомишься. Вдруг срастется?

– Миха. Уже срослось. Спасибо тебе за заботу. Но у меня все нормально.

– Не с Аленой, случайно, срослось?

Я молчал.

– Федорович вчера ее лично в такси посадил. Что-то пасти ее начал сильно. Не из-за тебя ли? Ко мне докопался – почему она с нами сидела за столиком, и не ты ли ее пригласил. Вообще-то он синеватый был. Но ты смотри, осторожнее.

– Миха. Алена тут вообще не причем.

– Ирка, что ли вернулась?

– Что-то вроде.

– Ну-ну. Темнила. Ну, давай. До завтра.

– Давай.

Грохот во дворе продолжался. Оказывается, три бомжа яростно расчленяли выброшенную к мусорным контейнерам старую электроплиту. Они обступили ее, как насильники жертву, и уже попались во внутренностях. Я захлопнул форточку. Потом стал варить кофе.

Я не хотел думать о вчерашнем. Нет, это не казалось мне сном – Алена действительно была у меня. Скорее всего, я просто вырубился от ее колыбельной. Меня также вырубили: весь этот длинный нелепый вечер, выступление на сцене, энергия Гарика, и коньяк.

«Во сколько же она уехала?» – подумал я, и впервые решил позвонить ей. Шли гудки. Но трубку она не брала. Я не удивился. Я даже не представлял, о чем бы я с ней стал сейчас говорить.

Я выпил кофе, и, наконец, снял одежду, сидевшую на мне еще со вчерашнего вечера. Потом направился в ванну, но передумал, и решил заняться уборкой. Я любил эту простую домашнюю работу, когда тело автоматически выполняет посылаемые мозгом команды. И больше нет никаких мыслей и эмоций. Я вымыл полы, почистил сантехнику, протер мебель. И когда с тряпкой добрался до буфета, то вспомнил, что еще ни разу полностью не осмотрел его содержимое. В буфете, кроме медных стопок, и старого советского хрусталя, оказался еще фарфоровый сервиз. Все предметы были белого цвета, и несли на себе изображения фиалок. Судя по технике и стилю, это был не японский фарфор. Я взял десертную тарелочку, и перевернул ее вверх дном.

Так и есть – на тыльной стороне различались полустертые черные перекрещенные шпаги. Это был настоящий саксонский фарфор, причем сработанный еще в 18-том веке. Я знал, что начиная с века двадцатого на верхней части клейма, между кончиками шпаг ставилась точка. Такие сервизы очень ценились у коллекционеров. Я удивился – почему хозяин квартиры оставил его здесь. И решил пить кофе из старинной чашки с фиалкой.

Фарфор был покрыт слоем пыли. Я осторожно, как минер, стал выгружать посуду на стол. Потом так же медленно протер все предметы. Комплект был не полный. Сервиз был рассчитан на двенадцать персон. Мне показалось, что, как и пианино, и статуэтка-подсвечник, фарфор тоже связан с Аленой. Я еще раз набрал ее номер. Но телефон Алены оказался вообще отключен.

Полежав в ванне и послушав целительные для нервов хоралы Орландо Лассо, я все-таки собрался наружу, из квартиры, из дома. Мне надо было купить продуктов.

В павильоне, который приткнулся за углом, четверть пространства занимала веселая говорливая азербайджанка Патимат. У нас сложились приятельские отношения. Он называла меня «молодой, холостой». Я звал ее Патима, упуская конечную «т».

– Вай мэ. Молодой – холостой пришел! Что такой бледный? Вчера водка пей, земля валяйся?

Патимат великолепно говорила на русском. Но использовала такие фразы просто по веселию души.

– Было дело. Посидели на работе.

– Головушка вава?

– Не. Нормально.

Я выбрал мешочек шампиньонов, взял пару перцев – красный и желтый, пару луковиц и полкилограмма яблок.

– Молодой–холостой, жениться-то надумал?

– Нет еще. Хозяйством не обзавелся.

– Э, и не обзаведешься, пока хозяйки не будет. Это я тебе говорю! А Патимат знает, что говорит, Патимат шесть детей родила, и на ноги поставила. Смотри, упустишь время, потом будешь куковать в старости один.

– Доживу ли я до старости, Патима?

– Ты доживешь! – почему-то очень серьезно сказала она.

– Ты не смейся, я вижу людей. Жить будешь долго. Но мучиться будешь. Много думаешь. Живи легче – она улыбнулась и осветила павильон блеском золотых зубов.

Потом я зашел в «Гастроном», помещающийся в углу нашего дома, купил кефир, сметану, сок и минералку. Как и вчера, воздух был промороженный и жесткий. А впереди простиралась большая часть бесполезного воскресенья. Я как-то быстро управился с делами. Наверное, потому, что Мишкин звонок поднял меня в девять часов.

«Вот интересно, – думал я – чем обычно занимаются такие, как я, одинокие люди в возрасте за сорок, когда им совершенно нечего делать? Встречаются с друзьями и пьют пиво или водку? Может, я зря не пошел к Мишке?». Мне представилась невидимая мной никогда подруга Мишкиной жены, и даже на мгновение проснулся вялый интерес. В несколько стоп-кадров я уложил семейные посиделки: чинное знакомство, потом неизбежное «Руслан, проводи Олю, (Таню, Свету, Ир… нет, Ир с меня хватит)». И дальше скованное провожание, или, наоборот, стремительное развитие событий, и пробуждение утром рядом с чужим телом.

– Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater hutt die Schaf… – услышал я вчерашнюю колыбельную Алены. Услышал сразу же, как представил пробуждение рядом с телом.

«Может, начать ходить в спортзал?». Нет. Я не любил помещения, пахнущие потом, и заполненные полуголыми мужиками. По той же причине я никогда не понимал удовольствия коллективных походов в баню. Было в этом для меня что-то отталкивающее.

– Ты прям, как баба. – говорил мне на прииске механик Адамыч, – не пьешь, в «штуку» не играешь. Даже в баню ходишь один. Странно все это…

«Странно, если бы я рвался в парную, набитую мужскими телами, и потел бы там часами в плотном окружении волосатых ног и животов», – хотел ответить тогда я. Но Адамыч бы этого не понял. Нравы на прииске были простые и бесхитростные. Для меня главной задачей было поддерживать со всеми ровные отношения. А для этого требовалось немногое – побольше молчать, делать свое дело, и выполнять обещанное.

«Можно ходить в лес», – пришла еще одна идея, и тут я рассмеялся почти вслух. Я совсем недавно вырвался из таких глухих уголков Забайкалья, по сравнению с которыми любой пригородный лес казался мне площадкой для детских игр.

– Так можно и до вечеров знакомств для тех «кому за…» докатиться. И это тоже было смешно. В общем, на душе повеселело.

Дома я занялся грибами. Я потушил их в сметане, с луком и овощами, добавив специй. Но есть особо не хотелось – я осилил лишь половину порции.

«Все же вчера я перебрал с коньяком», – думал я. На прииске был сухой закон, но пили все, пили все, что угодно – от самогона до технического спирта и одеколона. За пьянство рабочих выбрасывали с участков без оплаты отработанного времени. Брали новых. Но процесс остановить было нельзя. Вся страна последние годы судорожно хлебала алкоголь, словно справляла затянувшиеся поминки, или хотела уйти от жестокой реальности. Напротив нашего дома стоял пивной ларек. Там с утра до вечера шумел народ. Бывало, дрались, или наоборот, братались, ржали, и пели песни. Изредка приезжала полиция, народ стихал. Но затем все повторялось. Там был свой круг бытия. Многие доходили до точки гораздо раньше, чем был запрограммировано природой. Я вспомнил Иру, подумал, что и Мишка тоже стал явным любителем выпить по поводу и без. Хотя уж ему-то было грех жаловаться на жизнь. Значит, и Мишку изнутри глодал страх перед настоящим и будущим. Или же он старался заполнить пустоту, которую не могли заполнить работа, мелкий бизнес, жена, дети, и любовница.

Сидя над тарелкой с остывшими грибами, я выстраивал разные схемы заполнения своего бытия.

«Может, купить машину? Зарплата позволяет взять кредит, да и сбережения есть». Нет, машины я тоже не любил. Я замечал, как менялись мои знакомые, заполучив личное средство передвижения. Не говоря уже о массе проблем с ремонтом, техосмотром, гаражом и другими составляющими, они постепенно начинали жить ради куска железа на четырех колесах, будь то свежий дорогой внедорожник или сменившая нескольких хозяев японская малолитражка. Автомобилисты привыкали следить за рынком, реагировать на выпуск новых моделей, они собирались и обсуждали преимущества и недостатки той, или иной марки, сравнивали возможности двигателя, и особенности дизайна. Все это было невероятно скучно. Ведь речь шла об аппаратах, имеющих одну лишь функцию – доставлять тело владельца по назначению. Да и куда мне ездить? Работа была в четырех шагах. Поездки на рыбалку и охоту тоже лежали вне моих интересов. Охоту я ненавидел особо. Мне казалось, что люди с ружьями, выплевывающими несущий смерть огонь, компенсировали свою сексуальную неудовлетворенность. Стволы были фаллическими образами, а выстрелы символизировали оргазм.

«Может, обзавестись дачей?» – продолжал я искать приемлемые варианты спасения себя от пустоты вне рабочего времени. Но жизнью на природе я пресытился. Дача в моем понимании должна была быть местом отдыха и уединения. А этого мне хватало и так. Возится же в земле, потеть на грядках и истово бороться за каждый помидор и огурец мне казалось такой же тратой времени, как возня с автомобилем. Я не понимал восторгов дачников по поводу удавшихся в этом году перцев, и сетований по пропавшей от вредителей малине. Да и запасы были мне ни к чему. В общем, я опять возвращался в исходную точку – мне ничего не хотелось, кроме хорошей музыки и книг. Для этого у меня был ноутбук и интернет.

Наконец, я признался себе честно – все эти внутренние монологи о машинах, дачах, охотах и спортзалах – всего лишь попытка заглушить действительно точащую меня мыль об Алене. Я понял – единственное, что меня интересует, это – где она сейчас? Нет, то не была ревность. Я даже не хотел думать о любви к ней. Тут было нечто другое. То, что произошло вчера, уже точно убедило меня в неотвратимости грядущих событий. Только я не мог представить, каков будет конечный итог.

Я еще раз набрал номер Алены. Нет, она была недоступна. Во всех смыслах. И, запустив на ноутбуке негромко музыку, я уснул под «Эпитафию» King Crimson. Сны мне не явились.

***

Утром снова потеплело. Кажется, небо еще раз решило побаловать город снегопадом. Ветер дул с Юго-востока. В нем были отголоски тепла пустыни. Однажды, в глубоком детстве, такой ветер принес в Читу сперва пыльную бурю, а потом – фантастический снегопад оранжевого цвета. Пустынная пыль смешалась со снегом, и вскоре город стал декорацией к фильму про Марс. Правда, снег тогда стаял быстро – уже через пару часов вниз по улицам к реке текли ручьи оранжевого цвета. Даже местная газета уделила этому явлению несколько строк.

Когда я подходил к «Альпам», тучи уже столпились над центром Читы. Полетели первые снежинки.

Алены на работе не было. Я принялся заполнять сайт новостями и анонсами мероприятий развлекательной империи Гарика. Потом хотел заняться написанием статей об особенностях средиземноморской кухни – у нас готовились тематические дни. И уже надо было планировать новогодние мероприятия. Мелькнул в кабинете менеджер по рекламе, скинул очередные контракты, и исчез. Я сам выторговал для него свободный график работы – сидеть с девяти до шести в кабинете ему не было никакого смысла.

Сразу после него вошел Федорович. Судя по всему, он закончил праздновать только вчера. Федорович был одутловат, красен, и мрачен. Руки он мне не подал.

– Алены не будет несколько дней. Взяла больничный. У тебя как дела?

– Все по плану, без проблем.

– Ну, я не сомневался. Знаешь, – немного подобрел Федорович, – я уже поймал себя на том, что теперь сперва наш сайт читаю. А потом все прочее. Интересно получается.

Федорович помолчал, сглатывая слюну.

– А как тебе наш корпоратив? Ты же первый раз был?

– Отлично. Было весело. Отдохнул от души. Спасибо.

–Тебе спасибо. Лихо вы с Мишкой сбацали. Я, правда, другую музыку люблю. Круг, Розенбаум, Дюмин. Ну, такая чисто мужицкая тема. Но вы нормально так сделали вещь. Может, на Новый Год что-нибудь затеете? Для узкого круга?

– Почему нет? Подумаем.

– Давайте! Если надо гитару – бери. Музыканты предупреждены. Да, и зайди после обеда в бухгалтерию. Там вам проценты начислили от рекламы.

– Спасибо.

Федорович опять помолчал.

– Да, а ты как добрался тогда до дому? Я что-то смотрел, ты пешком пошел вроде?

Я смотрел в монитор, но макушкой ощущал твердый взгляд небольших глазок Федоровича. Казалось, он хочет просверлить мне черепную коробку, что бы узнать правду о позавчерашнем вечере.

– Пешком. Я же человек малопьющий. А тут что-то с Михой поддали. Ну, решил проветриться.

– А, вот так вот? А я вроде потом видел – какая-то машина тебя подобрала?

– Нет. Я ушел сразу через парк на Ленина.

– Ну, ладно. Кстати, ты о нашем разговоре не забыл?

Я понял, какой разговор он имеет в виду.

– Нет.

– А то смотрю, Алена там с вами сидела. Ну, это с одной стороны, правильно. Гарик с женой был. И я тоже.

«А ты-то тут причем?» – подумал я.

– Да, главное-то я и забыл. Нас с Гариком не будет неделю. Мы через пару часов в Китай по делам сваливаем. Мишка за старшего остается. И ты давай, привыкай следить за порядком. Зайди, типа как бы случайно, к АСУшникам, к программистам, посмотри – что б никто не бухал.

– Я попробую. Но из меня начальник-то не очень

– А куда ты денешься? Все. Ты в обойме. Надеюсь.

Последнее слово Федорович выделил особо.

– Привезти чего-нибудь из Китая?

– Нет. Спасибо.

– Ну, давай. Работай. Удачи. Не забудь про премию.

– Счастливой поездки.

Я был уверен, что отсутствие Алены связано с этой поездкой. Наверняка Гарик решил ее взять с собой. Я тут же вспомнил рассказ Федоровича, как он вывез ее оттуда. Неужели, после всего, что было, она спокойно сможет опять пересечь границу? Впрочем, это было не мое дело.

«Нет – оборвал сам себя я – это уже мое дело».

После обеда, получив в бухгалтерии деньги, я специально свернул в коридор, где были кабинеты Гарика и Федоровича. Повод был придуман заранее – я хотел уточнить продолжительность дней средиземноморской кухни.

Но в предбаннике была только Маша. Сейчас она болтала, приложив к уху розовенький телефон. При моем появлении она быстро сказала – «ну все, пока», и уставилась на меня, сдув с глаз челку.

– У себя? – показал я на кабинет Гарика.

– Нет. Все, они теперь только через неделю будут. Только вот уехали.

– Вдвоем?

– Нет, – ответила честная Маша. С водителем.

– Эх. Не успел. Ладно, я ему позвоню.

Мне и правда пришлось набрать номер Гарика, на случай, если Маша доложит ему о моем визите.

– Руслан, я уже в дороге. Давай быстро. Что хотел?

Я уточнил сроки акции.

– Вы там с Аленой сами решите это. Мишку подключи. Посмотрим, как пойдет.

Все. Алена была не с ним. Теперь можно было действовать. Я пошел к Мишке. Тот маялся с похмелья. Когда я открыл дверь, он что-то быстро спрятал под стол.

– А, это ты. Чё пугаешь-то так? Закрой дверь!

Мишка вынул из-под стола бутылку пива.

– Лечусь вот. Ты вчера зря не пришел. Такой пирог был! Я под него «Смирновки» пол-литра скушал. И подружка у Светки оказалась такая…ммм…сам бы не отказался. Да, зря.

– Миха. Нужна помощь.

– Говори. Только быстрее. Я скоро свалю домой.

– Ты за старшего сейчас?

– И чё?

– Можешь адрес Алены пробить? На работу она не пришла, труба отключена. Как бы не вышло чего с ней. Федорович сказал, что она больничном.

– Руся, вот послушай меня, а? Отвали ты от нее. Любая баба, только не она. Ну, наживешь неприятностей. И ей тоже.

– Да дурак ты. Я не за этим совсем. Я тебе сейчас кое-что расскажу. Но ты же не сдашь меня?

– Ты что, за падлу меня, что ли, держишь?

– Короче, после корпоратива мы поехали ко мне.

– Нихера себе!! Ну, я так и знал. Вот почему ты не пришел вчера!

– Да заткнись ты. Ничего не было, вообще ничего. Там другая фигня. Ей надо было мою квартиру глянуть. Кажется, она там жила. Или ее вещи там некоторые как-то оказались. Потом я отрубился – говорил же, что не надо мне было пить. А она по-тихому уехала. Вот и все.

– И чё, не трахались? Отвечаешь?

– Да отвечаю, отвечаю. Ничего не было. Даже не целовались.

– Слушай. Тебе Федорович говорил, что у нее проблемы были с головой? Так что иногда ее всерьез не воспринимай. Она девка умная, даже очень. И в бизнесе фишку рубит. Но бывает, что накатывает на нее. Гарик очень беспокоится.

– Так, тем более, надо съездить и проверить, что там с ней.

– Блин. Ну ладно. Но я тебе ничего не давал и не говорил! Якши?

– Якши!

Иногда мы использовали с Мишкой набор словечек, привезенных мной с армейской службы.

Мишка, допив пиво, и буркнув животом, стал водить мышью по столу.

– Записывай. Шилова, 43, квартира 131.

– Запомнил! Рахмат!

– С тебя коктейль.

– Или!

Не буду говорить, что я с трудом дождался окончания рабочего дня. Нет. Я, как и просил Федорович, посетил два отдела (при этом явно спугнув похмеляющихся программистов и инженеров), дописал статью, выложил на сайт, поработал с почтой. Обновил информацию от клиентов проекта «Еда в Чите». И дождался, пока в углу монитора появятся цифры 18.00.

Я вызвал такси. И выйдя на улицу, заметил, что вовсю валит снег, какого я еще и не видел зимой в Чите. Мы ехали долго, в колонне осторожных машин. Снег вился в свете фар и уличных фонарей. Наконец, мы завернули во двор высотки из красного кирпича.

У дверей подъезда я некоторое время просто стоял – даже хотелось закурить. Но сигареты я с собой не носил. Я не люблю курить на улице. Я набрал номер квартиры на домофоне. Дверь щелкнула замком. Но в динамике была тишина.

Квартира Алены оказалась на тринадцатом этаже.

«И этаж тринадцатый, и в номере квартиры есть такое же число» – машинально отметил я.

Ее дверь – обычная типовая дверь, которые ставят сейчас во всех свежих домах, была приоткрыта. Когда я подошел, она открылась еще шире.

– Пораньше не мог приехать? – не здороваясь, сказала Алена. И опять возникло такое ощущение, что мы живем с ней давно, и сейчас она встречает меня с работы, недовольная тем, что я задержался с мужиками в пивбаре.

– Ты что, ждала, что я приеду? А, Мишка, позвонил?

– Я не ждала. Я знала, что ты приедешь. А телефон у меня с утра отключен. Только Гарику позвонила, сказала насчет проблемных дней. Хотя никаких проблем нет – внезапно она ясно и хорошо улыбнулась. – Проходи!

Зайдя в комнату, я остолбенел. Квартира Алены очень сильно напоминала мою. Казалось, она была уставлена недостающими у меня деталями гарнитура. Тут были два кресла, выполненные в том же стиле, что и мой диван, прикроватная тумбочка, нелепо смотревшаяся сейчас у современного пухлого дивана, этажерка с фигурными стойками, и явно очень старый торшер с изогнутым абажуром. Квартира была спланирована в виде студии – тут же были и кухня, и на столе я увидел точно такую же чашку из саксонского сервиза с фиалкой.

Алена забралась на диван и завернулась в бледно-зеленый пушистый плед.

– Садись.

Кресло было таким же жестковатым, как и диван.

– Знаешь, – сказал я, – что-то не очень похоже на съемную квартиру.

– Потому, что такой мебели там быть не может, – продолжила Алена – Ладно. Я наврала тебе. Это не съемная квартира. Мне ее купили. Гарик купил. Когда я вернулась в Россию. А я думала, ты с порога спросишь меня о здоровье.

– Я уже усвоил, что тебя лучше ни о чем не спрашивать.

– Умный мальчик, – улыбнулась Алена. – Все у меня нормально. Просто…короче, я не захотела ехать в Китай. Я не могу туда ехать. Не могу видеть эти… – она зябко передернулась, и еще сильнее укуталась в плед.

Я пропустил через себя информацию о покупке квартиры. Я был к ней готов.

– А еще у меня в буфете…

– Стоит точно такой же сервиз – опять продолжила Алена, – саксонский, с клеймом в виде двух скрещенных шпаг. Я уже все это видела. Ты забыл? Но ты не ответил мне – почему не пришел раньше?

– Я не был уверен, что ты захочешь меня видеть.

– И все из-за того, что ты позавчера уснул? Тебе было жутко неловко за такой конфуз. Как же – я у тебя в гостях. А ты просто взял, и уснул. Не переживай. Ты и должен был уснуть. Это я сама тебя усыпила.

– Schlaf, Kindlein, schlaf!

Der Vater h;tt die Schaf…

–снова тихонько запела Алена колыбельную, раскачиваясь в такт песни. Одеяло понемногу сползало с нее. Она была похожа сейчас на зеленоглазую тонкую змейку, готовящуюся к броску.

– Вот этой колыбельной я тебя и усыпила. Вечер же должен был как-то завершиться.

– А зачем ты выключила телефон?

–А иначе бы просто позвонил мне. И на этом все закончилось. Ты бы спросил, как я, я бы ответила – нормально. И все. И тебе не надо было бы ехать. Ты заметил, что люди по телефону всегда говорят глупые и ненужные вещи?

Мысленно я с ней согласился.

– Ты спрашивай, спрашивай, сегодня можно.

Алена выглядела совсем иной. В домашней белой кофте и серых трикотажных брючках, с прической – хвостиком, она была уютной и свободной. И даже улыбалась чаще.

– Я не знаю, о чем спрашивать. Главное я уже услышал.

– И это «главное» то, что я не захотела ехать в Китай с Гариком, сказалась больной и ждала тебя? Ну, ведь именно это ты услышал?

– Да!

– По крайней мере, честно. Впрочем, мне врать бесполезно. Я заранее уже знаю, что мне хотят сказать.

– Ты читаешь мысли?

– Я их чувствую. С некоторых пор.

Я понял, о каких «некоторых пор» она говорит.

– Да и ты тоже. Разве нет? Вот сейчас ты все правильно понял – с каких именно пор я умею чувствовать слова. Потому сейчас ты здесь. Тебе не надо ничего объяснять. А то, что надо, расскажу. Но не тут. И не сейчас. Ты голодный? – совершенно неожиданно закончила она фразу. Меня удивили не слова, а интонация.

– Не особо.

– Ну да, ты же мало ешь, и не пьешь. И не любишь пьяных женщин. Зато любишь лежать в ванне. И думаешь – чем бы занять себя, кроме работы, на всю оставшуюся жизнь. И при этом опять же думаешь обо мне.

– С тобой иногда страшно.

– Не бойся. Привыкнешь.

– У меня будет время привыкнуть?

– Ну вот, уже привыкаешь. Так покормить тебя?

Я давно не слышал ни от кого такого вопроса. И молча кивнул. В горле что-то перехватило.

– Эй, мужчина, не надо эмоций. Это всего лишь ужин.

Алена освободилась от пледа, пошла к холодильнику, и по дороге легко провела пальцем по моей щеке. Я не успел отреагировать. Впрочем, а как я мог отреагировать?

– Омлет будешь?

Я вспомнил, что давно не ел яиц.

– Буду.

Алена легко, как балерина, двигалась по кухонному уголку. Ассоциация с балериной появилась не случайно – я видел, как она держит спину и голову. В ее движениях была законченная четкость.

– Да, да. Занималась классическими танцами. На этом воспоминания о заре туманной юности сегодня закончены.

И опять мне оставалось только молчать.

Потом мы сидели за узкой барной стойкой и ели омлет. Алена сварила кофе.

– Спасибо – положил я вилку на тарелку с фиалкой. – Замечательный омлет.

Алена собрала посуду в мойку.

– Я хочу покурить. Ты со мной?

Мы, набросив куртки, вышли в просторную лоджию. Ее стекла были покрыты толстым слоем шершавого льда. Алена распахнула одну створку. Над городскими огнями стояло серое стадо туч. И опять они светилась снизу бледно-розовым. Алена закурила свою душистую сигарету. Я отказался, хотя еще недавно хотел курить. Снег пролетал на расстоянии вытянутой руки. Алена поймала несколько снежинок.

– Как хорошо, – тихо сказала она и слегка прислонилась ко мне. Я обнял ее за плечи, подчинившись бессознательному инстинкту.

– Еще больше привыкаешь, – шепнула Алена. Она не отстранилась от меня, пока не докурила.

– Ну, а теперь пора, – сказала Алена, когда мы вернулись в тепло ее маленькой квартирки.

Я молча пошел в прихожую. И стал собираться.

– Не торопись. Я переоденусь.

– А ты куда?

– Я с тобой. Разве нет?

– Конечно, со мной.

– Слава Богу. Если бы сейчас сказал что-то вроде «Ты уверена?», на этом все бы и закончилось. Но ты не должен был так говорить. Подожди меня в подъезде.

В крашенном зеленой краской подъезде было гулко и пусто. Щелкали и гудели лифты. Народ возвращался домой – к звукам и запахам своих жилищ. Я подумал, что мое жилище сегодня тоже наполниться звуками. Вспомнил – сегодня Алена обошлась без немецкого языка, не считая напетой ей колыбельной. И тут же она вышла. Сегодня вместо шубы на ней был коротенький светлый пуховик, белая шапочка и белые сапожки. Она казалась школьницей – старшеклассницей. Алена несла довольно большую сумку.

– Возьмешь? – протянула она ее мне. У нее остался маленький рюкзачок.

Лифт спустил нас на грешную землю. В лифте мы стояли так же, как в лоджии.

– Вызвать такси? – спросил я.

– Ты что! Пойдем пешком! Ты знаешь, какое это счастье – просто идти по улицам, и не оглядываться.

Я понял – это было напрямую связано с Гариком.

Мы спустились по ступеням подъезда. Рядом стояла низкая черная машина. У нее вспыхнули фары и высветили падающий снег. Мы свернули на улицу.

– Как же я давно просто так не гуляла. Ощущение, будто меня только что выписали из больницы.

И опять я понял, про какую больницу она говорит.

Алена внезапно взяла меня под руку.

– Когда такая погода, хочется просто идти и идти. В никуда.

Снег сделал город умиротворенным. Снег скрипел уютно и нежно. Утром он скрипит совсем по-другому – в его скрипе есть тяжесть длинного дня, и плач ребенка, которого тащат за руку в садик, а он не хочет туда идти.

Впереди нас вспыхнуло пятно фар. Машина, которая стояла у подъезда, оказывается, кралась за нами. Сейчас она остановилась.

– Алена Карловна! – я услышал резкий мужской голос. И вспомнил недавние слова хозяина квартиры: «А за деньгами в эти же числа будет приходить к вам мадам Лизонька. Елизавета Карловна. Дама весьма строгих правил, но умница, и большой души человек».

Алена дернулась и застыла.

– Gott, nicht das! Wie konnte ich nicht denken? – почти крикнула она.

– Алена Карловна! – требовательно сигналил голос сзади. К нам шли двое мужчин в черных куртках. В голосе того, кто позвал Алену, были нотки бывшего судебного пристава.

Мужчины подошли к нам. Алена выпустила мою руку.

– Алена Карловна! – еще раз жестко повторил тот, что был пониже ростом. Он был коротко стрижен. На узком лице были вырезаны два глубоко посаженых темных глаза.

– Я вам настоятельно рекомендую прекратить прогулку, и вернуться домой. Поверьте. Это ради вашего здоровья. Давайте не будет доводить дело до конфликта. Вы сами все прекрасно понимаете.

– Алена Карловна пойдет туда, куда сама посчитает нужным. Это только ее право, и ее поступок. Всего доброго.

– Слышь, ты, – включился второй, и его интонации были мне хорошо знакомы мне еще по девяностым годам. – Тебя тут вообще нет. Уже нет. Ты понял? У тебя вообще ничего больше нет. В первую очередь – работы.

– Kommt zum Teufel, Ihr freaks! – закричала Алена. Я не думал, что она может так кричать.

– Тише, тише, Алена Карловна. Вы же знаете, что сейчас будет? У вас, судя по всему, очередное обострение. Вы опять путаете языки. Мы просто обязаны доставить вас в … сами знаете, куда. А вы, – обратился он ко мне, – лучше уйдите сами. Вы видите – девушка не в себе. Ей нужна медицинская помощь. У нас на руках есть все документы.

– Эта девушка, – я уже понял, что и как надо делать, – моя будущая жена. На этой неделе мы оформим наши отношения. И любая попытка применить силу, или лишить ее свободы, будет расценивать как преступление.

– Ты кого барагозишь, э, пассажир, – опять заработал второй. – Пойдем, я тебе разжую все чисто словами.

– Алена Карловна! Холодно. Давайте уже решfть – или вы идете домой, или мы едем туда, где вы уже были. Я не буду даже считать до трех.

Пока он все это говорил, я набрал телефон службы спасения, и четко, на громкой связи, произнес в трубку: – Нападение и попытка похищения человека. Нападающих две. Есть угроза жизни и здоровью.

– Урод. Сука! Ты еще сам не понял, что сделал – потерял выдержку первый.

– Все нормально ребята! Вы можете работать на кого угодно. Но, кроме вашего хозяина, в городе есть и другие люди.

Я шел на откровенный блеф. У меня, кроме Мишки, не было больше никаких знакомых. Но это был единственный выход. И возникшая на отчаянии бессилия уверенность сделала свое дело.

– Валим! – распорядился первый. Пусть сам с ней разбирается, – он не сказал при мне, кто именно.

Машина провизжала по снегу задними колесами и вылетела на проезжую часть, подрезав маршрутную Газель.

Алена внезапно крепко-крепко обняла меня.

– Я же говорила вчера, что это ты! Теперь ты знаешь все. От и до.

– Я и раньше это знал. Но как теперь ты…

– Все. Не говори ничего.

– Подожди. Надо срочно вызов полиции отменить. Сейчас нам только протоколов не хватало.

Я опять набрал службу спасения. Пришлось долго объяснять, что нападавшие скрылись после первого звонка.

– Вы номер машины запомнили? Марку? – расспрашивала дежурная.

– Нет. Все очень быстро было.

– Заявление не будете писать?

– Нет.

– Хорошо. Назовите вашу фамилию, имя, отчество и адрес проживания.

Я назвал.

Дальше мы какое-то время шли молча.

– Ты понял, что произошло? – спросила Алена. Она опять крепко держала меня под руку.

– Давно все понял.

– Нет. Ты не понял. Ты назвал меня своей женой. Это стресс? Или тактика?

– Это правда.

– Ты понял, куда ты ввязался? Ведь только сейчас все и начнется.

Подтверждая ее слова, в кармане моей куртки глухо зазвучал телефон.

– Не бери! – вцепилась в меня Алена уже обеими руками.

– Почему? Глупо прятаться. Мы ничего не украли.

– Украли! Ты украл.

– Признаю свою вину. Меру. Степень. Глубину.

Я был бешено-веселым. Внутри рос азарт обреченного.

Это был Федорович. Он звучал, как туркменский волкодав.

– В общем, Руслан, ты ничего не понял, и не усвоил. Больше того, ты обманул. Ладно – меня. Но ты сам знаешь, кого еще. У тебя есть один шанс все исправить. Верни Алену домой. А сам сваливай из города. Завтра же. Ночь на сборы. Зато у нее не будет проблем.

– Федорович! Помнишь, я говорил тебе, что Алена не вещь. Когда ты просил не трогать ее руками. Помнишь, или нет?

– Да помню, помню! Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал. Она не вещь. Ее нельзя забрать или вернуть.

– Ну, все. Мне больше нечего тебе сказать. Ты сам все решил. А жаль. Да, на работу с завтрашнего дня оба можете не выходить. Впрочем, у Алены завтра начнется другая жизнь. Игорь Васильевич в бешенстве. Он очень беспокоится о ее здоровье.

– Ну, так пусть побеспокоится о здоровье жены, например.

– Урод! Ты понимаешь, с кем говоришь?

Я сбросил звонок. Федорович звонил еще три раза. И, наконец, отстал. Его сменил, видимо поднятый по тревоге, Мишка. Ему я не мог не ответить.

– Руся, ты как сука поступаешь, – говорил явно пьяный Мишка, – ну на хера же так делать? Я же тебя привел, как человека, а ты… На хера?

– Мишка. Я сделаю все, что бы всем было понятно – ты не при делах. В любом случае ты за меня не отвечаешь.

– Да какого хрена! Федорович щас орал, что если я не разрулю этот рамс, то тоже с работой шиздец. А у меня трое детей. И кредиты.

– Миха. А ты бы продал любимого человека за кредиты, или за работу?

– Хрена ли ты сравниваешь? Тебе побаловаться, а мне разгребать. Эта Алена, она же убитая на всю башку.

– Рот закрой. Не истери. И слушай. Я все разрулю сам. Но про Алену лучше молчи.

Видимо, что-то услышал в моем голосе Миха такое, что замолчал. И только спросил: – Так у вас что, все так серьезно?

– Брат. Ты даже не представляешь, насколько. Прости.

– Ладно. Это ты прости.

Все-таки он по-прежнему был тем же самым Мишкой. И сейчас, будь он с нами, полез бы в драку с теми, из машины. Я его очень хорошо знал.

– Дурдом, – выдохнул я.

Алена замотала головой.

– Сумасшедшая площадь.

– Да. Сумасшедшая площадь.

Мы шли домой – теперь уже к нам домой. Снег заметал за нами следы, что бы на нем отпечатывались следы уже других людей. Мы уходили от нашего прошлого. От самих себя – прошлых. От границ круга обреченности. Я вел Алену по белому городу, как по нарядному дворцу. Мы и представить не могли, какой путь нас ждет. Но мы шли, шли, шли…

Глава IX

***

Время. Единственный бог, официально признанный наукой. Время не имеет материального воплощения. Но оно имеет власть над любой материей. Никакое вымышленное и персонифицированное людьми верховное существо не имеет такой власти, как время. И бог этот самый безжалостный. И бесстрастный.

Сейчас я сидел на темной кухне, курил, и размышлял о том, как время трех прошедших месяцев спрессовалось для меня в плотное пространство событий и лиц. Так уплотняется материя после взрыва и смерти гигантской звезды. И на этом месте образуется черная дыра. Говорят, что через нее можно попасть в иные миры, с другими законами природы и бытия. Близость черной дыры чувствовалась за окном. Она ощущалась в громком тиканье старого будильника. Любое приспособление для измерения времени, вернее, для отсчета твоего личного пребывания в нем, будь то деревянные ходики с кукушкой, или цифры на экране смартфона – это и иконы безжалостного бога, и его слуги, управляющие всеми процессами в этом мире. Старый будильник сейчас отсчитывал отведенное нам время тишины. И с каждым звуком его оставалось все меньше и меньше. За это время мне надо было решить простую и практическую задачу – выжить.

Алена в это время спала нездоровым сном. Вчера, после наступившей развязки, мы в полном молчании дошли до дома. И дальше обошлись без слов. Она только сказала:

– Я займу твою спальню? Одна. Ты понимаешь меня?

Я ее понимал.

Потом она немного пробыла в ванной, отказалась от чая и кофе, выпила стакан воды, проглотив маленькую таблетку, и в спальне погас свет. Перед этим Алена попросила зажечь свечу в подсвечнике – статуэтке.

У меня было слишком мало данных для решения этой задачи. Мерзковатой змейкой в сознание вползла мысль о том, что Мишка и Федорович были правы насчет Алены. А вдруг она действительно не совсем адекватна, и находится под патронажем людей, которые за нее отвечают? И, как бы не было мне противно от самого себя, но я думал, что некоторые эпизоды наших отношений служат тому доказательством. Но все эти, похожие на выбросы токсичных газов, сомнения, испарялись от сквозняка. Он возникал в моем сознании, когда я думал про зеленый взгляд Алены, и ее непохожесть на большинство особей окружающего мира.

Общество с удовольствием вешает ярлыки на людей, живущих по собственным правилам. Все, что не вмещается в маленькую коробочку сознания обывателя, составляющего основу общества, трактуется им, как отклонение от нормы. Так полагают они, уверенные в том, что именно их путь – единственно правильный. И всю жизнь ими управляют два чувства: страх и зависть. Страх оказаться не таким, как все, и зависть к тем, кто по их меркам, имеет куда больше, чем заслуживает.

Не то я так глубоко задумался, не то впал в вязкую дремоту, но когда опять посмотрел на будильник, он показывал половину шестого утра. Это был знак тревоги. Вторым знаком, вернее – уже сигналом, стал необычный звук телефона. Это Мишка звонил мне через WhatsApp.

– Ты дома? Алена с тобой?

– А что?

– Придурок! Быстро говори. У тебя времени осталось с гулькин хрен. Сейчас только я смогу тебе помочь. Говори, куда ехать? Я же у тебя так и не побывал ни разу. Через полчаса вы должны быть готовы. Потом я ни за что не отвечаю. И не вздумай звонить мне через оператора!

Я назвал Мишке адрес. И пошел будить Алену.

– Подожди. Я одеваюсь, – послышался ее голос из-за двери спальной. Она вышла бледная, решительная, собранная. Внутри нее ощущалась скрученная стальная пружина. Это было то, что нужно.

– Алена, быстро собираемся. Завтракать не придется. Сейчас за нами приедут.

– Стрельников?

– Да.

– Ты ему доверяешь?

– Как себе. Он больше, чем друг.

– Хорошо.

Алена ушла в ванную.

Выстроенный за три месяца уютный мир рушился. Пенаты встревожено метались по дому, не зная, как нам помочь. Собирая вещи, я прихватил подсвечник. Я знал, что Алена имеет на него право. Как и на пару чашек из сервиза. Между этим домом, его хозяином, Аленой, и пока незнакомой мне некой Елизаветой Карловной существовала связь. Вчера при разборках с людьми Федоровича я лишь машинально отметил совпадение отчеств Алены и той самой «Лизоньки». Теперь же мне стало ясно, что это не совпадение. Дом не успел раскрыть мне всех тайн.

Порозовевшая от холодной воды Алена собирала вещи.

– А где подсвечник? – спросила она

– Уже уложил.

Она опять внезапно, быстро и коротко обняла меня.

– Как хорошо, что ты все понимаешь.

–За деньгами должна прийти некая Елизавета Карловна. Это родственница?

– Да. И лучше ей пока ничего не знать. Когда она должна прийти?

– Еще почти три недели.

– Хорошо. Мне надо выпить таблетку, и я готова.

Алена ушла в кухню.

Завертелся звонок–вертушка. Мишка ввалился в коридор, такой же серьезный и собранный, как Алена.

– С тобой вечно все не слава Богу.

– Миха, прости.

– Разбор полетов потом. А сейчас делай то, что я говорю. Привет, Алена.

Алена кивнула ему.

– Сейчас я вас увезу на дачу. Это не моя дача. О ней никто не знает, кроме меня, и хозяев. Хозяева будут только следующей осенью – у них контракт с монголами. Меня попросили приглядывать. Я туда с … ну, не важно. Руся, деньги есть?

– Пока есть.

– Кончатся, скажешь. Сейчас тебе в город лучше не соваться. Теперь главное – вынимайте сим-карты, лучше сожгите их. Вот вам две новые. Оформлены на левого человека. Все данные в телефонах тоже удаляйте. Особенно – в соцсетях. Что бы нигде никого не было.

– Миха, скажи – что тебе светит за этот мой косяк?

– Все нормально. Я уже отболтался Федоровичу, что не знал ничего. Он узнавал, где ты живешь. Я дал адрес дома, который недалеко тут. Тоже старый. В случае чего, скажу – перепутал. Там явно уже вас пасут. Так, мне звонить вот на этот номер – он дал мне листок из блокнота. На клетчатой бумажке ежедневника четким Мишкиным почерком были записаны цифры.

– Ну, присели на дорожку.

Мы послушно опустились, кто куда.

– Все. С Богом. Я выхожу первым. Машина не моя, сразу предупреждаю, красная «Нива» у соседнего подъезда. Выходите через минуту.

Захлопывая дверь, я увидел будильник на кухонном столе. Жестяные фигурные стрелки показывали без десяти шесть.

***

– На выезде из города круглосуточный супермаркет. Там купите все, что надо на первое время.

– Миха, там свет, дрова, вода есть?

– Все есть. Я покажу.

Перед этим, пока мы садились в старенькую «Ниву», Миха успел шепотом сказать: «Если честно, я тебе завидую».

– Сплюнь!

Теперь в шумном и пахнущем бензине салоне мы двигались на выезд из города. Мишка еще сделал пару кругов по окрестным кварталам. Было ясно, что он проверяет – нет ли хвоста. У Мишки был хороший боевой опыт, наработанный в бандитской бригаде. Я не удивился бы, если у него сейчас при себе был ствол. А он, и, правда – был. Как выяснилось позже.

– Ален, Русь. Не больше двадцати минут. Мне надо машину сменить успеть, и на работе быть вовремя.

В пустом огромном пространстве супермаркета никого не было. На входе отчаянно зевал, встрепенувшись при нашем появлении, охранник. За кассой дремала молоденькая девушка с неестественно черными волосами. Мы пробежались вдоль полок. В тележку полетели продукты – Алена выбирала их сама, я лишь добавлял еду из своего привычного рациона. Сверху легли некоторые хозяйственные мелочи. Все купленное заполнило четыре больших пакета. Мишка поместил их в багажник.

Потом мы ехали по темной трассе. На незаметном отвороте «Нива» юркнула в проулок, пропетляла по закоулкам, выхватывая фарами куски заборов и сараев, и оказалась на льду реки.

– По зимнику проскочим. На трассе пост ДПС, а у Федоровича везде свои люди.

Я впервые отметил, что имя Гарика не прозвучало ни разу. Зато каждый раз при упоминании Федоровича, Алена невольно сжимала до белизны губы. Сейчас, в темном салоне я этого не видел, но почувствовал тот самый жест. Вернее – вспомнил о нем.

На реке была накатанная дорога.

– В основном лесовозы с левым лесом гоняют тут, ну и воровайки, которые по дачам шерстят.

– Миха, а сторожа в поселке есть? Или соседи?

– Сторожа есть. Я их предупрежу. Скажу – переселенцы, не местные. Меня там все знают, не бзди. Это фигня, по сравнению с теми проблемами, которые могли бы быть. Да они еще и будут. Надо думать… думать… думать… – как в гипнозе, повторял Мишка, выруливая между внезапно появившихся торосов.

– Блин, не туда заехали. Сейчас.

«Нива» развернулась, и мы поехали обратно.

– А, все, нашел!

На берегу высветилось какое-то светлое сооружение. Это был небольшой кораблик-катамаран.

– Паром пригнали из Сретенска. Да так и не запустили. Как обычно – бабло попилили, а дело не доделали. Теперь правый берег летом вообще отрезан от большой земли. Но нам в другую сторону.

На противоположном берегу «Нива» заползла со льда на берег, похрустела замерзшей галькой, и покатилась по узкой длинной улочке. Потом было несколько поворотов. И, наконец, мы встали возле зеленого металлического забора.

– Гейм овер. Быстро разгружаемся. Мне еще вас инструктировать.

Мишка отцепил от связки ключей один из них, отпер калитку, и ключ отдал мне.

– Не просохать. Он в единственном экземпляре.

Потом мы, светя телефонами, пробирались между сосен, проваливаясь в снег. Мне это место уже начинало нравиться. Сосны и снег – это был добрый знак. Не знаю почему, но мне всегда так казалось. А кгда я увидел дом…

***

Вам знакомо чувство, когда только что услышанная фраза, сложившаяся ситуация, или увиденное место кажется уже слышанным, виденным, пережитым? Некоторые это называют памятью прошлых рождений. Я не верю в это. Если и существует путешествие душ в постоянном перевоплощении, то вряд ли они воплощаются в одних и тех же пространствах и временах. Кто-то назвал такое явление феноменом ложной памяти. Сейчас я, конечно, не вспомнил ни про реинкарнацию, ни про ложную память. Я просто рассматривал дом. Когда Мишка зашел туда первым, попросив нас обождать, а затем загорелся уличный фонарь, притаившийся неподалеку, я понял, что видел этот дом. Казалось, еще немного – и я вспомню, какой он там, внутри.

– Давайте сюда – высунулась Мишкина голова в дверной проем.

Мы вошли.

Это была старая дача – такие строили лет шестьдесят назад, когда государство только-только разрешило простым смертным обзаводиться приусадебными участками. Постепенно режим смягчался, и дозволенные законом садовые домики обрастали верандами и мезонинами. В такие дачи свозили старую мебель, оставшуюся от прошлых поколений.

Дом был просторный. Середину его занимала объемная печь. Перед ней было что-то вроде кухни – на одном столике приютилась электроплитка, второй, покрытый старой, порезанной в некоторых местах клеенкой с подсолнухами, был пуст. Рядом стоял шкаф.

Позади печки было жилое пространство – две сетчатые кровати, темный кубический комод, несколько стульев, еще один стол – круглый, покрытый слоем пыли. В стеклянной полосатой вазе торчал пучок сухих трав. У тыльной стороны печи приткнулось кресло – качалка. Над комодом были прибиты явно самодельные полки. Света лампочки под потолком – голой, без абажура, для такого дома не хватало. Но в углу был торшер, а над одной из кроватей висел сделанный под хрусталь светильник.

– Ну, вот. Чем богаты, – сказал Мишка. – Главное – тут вас никто не найдет. Надеюсь.

Я молчал. Дом мне нравился все больше и больше. Здесь тоже была тишина. Но это была не мертвая тишина, а тишина уединения после долгого и опасного пути. Я не хотел думать про затишье перед боем.

Мишка уже вовсю шуровал возле печи. Он загрузил ее дровами, вытащил заслонку, с которой на пол слетела тонкая струйка сажи, плеснул на дрова из бутылочки с прозрачной жидкостью (в комнате запахло керосином), кинул спичку, и печь ожила.

– Аленка, ты пока располагайся, Русь, пойдем, покажу тебе хозяйство.

Мишка сейчас был многоопытным мудрым мужиком, покровителем и защитником.

– Значит так. Вот баня – показал он мне на невысокий домик под крышей из металлочерепицы. – За ним дровяник. На месяц дров точно хватит, потом – вон туда, через речку – там сушняка море. Короче, не замерзнете. Для бани вода – с реки. В сарае лом, колун, топор, в бани – баки. Наколешь, притащишь. В сарае еще и санки есть. Питьевая вода тоже на том берегу, прямо напротив вас. Пойдем, покажу.

Оказывается, территория дачи имела еще один выход. Он вел прямо на берег. На другом берегу, в черноте леса угадывался белый прогал.

– Там ручей. Вода питьевая. Есть еще один источник – с этой стороны. – Ну, вроде, все. Свет тут не отключают, но перебои бывают, так что телефоны, и что там у вас еще – ноутбуки, планшеты держите всегда на зарядке, на всякий случай. Вот ключ от летней кухни – там посуда всякая, фуе-мое, сами разберетесь. Ты скажи, – внезапно повернулся и приблизился ко мне Мишка – у вас уже что, было что-то?

– Нет, Миха. И быть не могло. Этот не тот случай.

Я ждал услышать от Мишки какую-нибудь ядреную шуточку. Но вместо этого он очень серьезно сказал: – Теперь я точно верю, что у вас все серьезно. Да. Повезло тебе.

– В чем, Миха? В том, что остался без жилья, работы, да еще и Аленку втянул во все это?

– Да дурак ты. Мне бы такую, как она – я бы тоже все бросил.

– А вчера что говорил?

– Забудь. Так надо было. Пойдем, проводишь меня.

Мы вышли за калитку.

– Вон в той стороне – еще один ключ. Идешь по дороге, потом там проход под рельсами, он большой. Мимо не пройдешь. Поднимешься на бугор, и не промахнешься. А если в ту сторону идти – он махнул рукой туда, откуда мы приехали, – то будет станция. Там магазинчик. И продукты, и хозтовары. Километра два, не больше. Ну, а за ним, по дороге поселок, и автобусная остановка до города. Это на самый крайний случай.

– Миха. Я даже не знаю, какое спасибо тебе сказать?

– Ну, ты еще руки начни целовать. На колени упади. Брат, ты что? А когда ты со мной спина к спине против семерых – помнишь? А потом на себе меня ночью тащил до больнички? Я же все помню.

Да, был в нашей жизни такой момент. Как-то мы намертво сцепились с семерыми гопниками из пригородного поселка, где играли на дискотеке. Обиженные вниманием к нам местных девушек, гопники решили раскатать нас по асфальту. И раскатали, если бы не истеричные крики с балконов домов, и проблеск маячка машины военной автоинспекции, которую жлобы приняли за ментов. Михе тогда пробили голову, и сломали четыре ребра. Я отделался выбитыми зубами, и легким сотрясением мозга. Сегодняшний путь на дачу показался мне знакомой ситуацией, только теперь Мишка тащил на себе нас двоих.

– Ты скажи честно – с тобой что будет?

–Ничего. Мне никто не давал задания вас пасти. Я вообще не при делах. Отматерю тебя при Федоровиче, пообещаю лично хлебальник разбить, если поймаю. Вот и все.

– Слушай. А почему все время Федорович? Почему не Гарик? Ему что, не по понятиям?

– Да Гарик тут вообще… – сказал Мишка и заткнулся. – В общем, что мог, я сделал. Если Алена захочет, она тебе все сама расскажет. Судя по всему, еще не все рассказала. Ладно, брат. Храни тебя Бог. И вот еще что, – Мишка нырнул в «Ниву», и достал продолговатый брезентовый сверток.

– Это на самый крайний случай.

Я ощутил, что это какое-то оружие.

– Ствол?

– Помповое. Пятизарядка. Вот еще патроны – сунул он мне картонную коробку. Ствол левый, нигде не числится. В случае чего – нашел в лесу.

– Думаешь, пригодится?

– Буду молиться, чтобы не пригодился. Звони, если что. Но только после рабочего времени. Я этот телефон на работу не беру

Мы обнялись. Мишка уехал. Я еще какое-то время смотрел вслед красным огонькам «Нивы», пока они не утонули за ближайшим спуском.

***

В дома стало заметно теплее. Я прикрыл поддувало. Алена сидела в кресле-качалке. Сейчас в дома горел только настенный светильник. Дом выглядел немного печальным. Но чужим он уже не был. Я научился быстро привыкать к местам временного обитания.

Я думал, что Алена спит. Но она, не открывая глаз, сказала: – Не ожидала я такого от Стрельникова. Мне он всегда казался одним из них.

– Из кого? Ты ведь и мне говорила про них.

– Из тех, кого всегда больше. Кто всегда во всем прав. И вообще он мне не нравился. Грубый, хамский.

– Не обращай внимания. У него была такая жизнь.

– А у тебя? Какая жизнь была у тебя? Ведь я тоже про тебя ничего не знаю.

– Ничего необычного. Самый стандартный набор событий. Школа, армия, учеба, работа, женитьба. Развод. Бегство от себя в тайгу, на прииски, потом желание все изменить. Вот оно–то и сбылось.

– Жалеешь?

– Я? Да я счастлив! Особенно сейчас, здесь.

– Это что? Признание в любви?

– Это описание моего состояния.

– И ты не думаешь о том, что скоро может произойти?

– Нет. Мне все равно.

Я в это время сидел за круглым столом, разделявшим кровати. Алена легко поднялась с кресла. Оно качнулось и затихло. Алена подошла и встала у меня за спиной. Ледяные пальцы закрыли мне глаза. Я ощутил затылком теплое дыхание.

– Я даже не успела сказать тебе спасибо. Так вот – спасибо!

И в который раз я почувствовал, что не стоит спрашивать – за что именно.

– Ты ведь тоже все потеряла, разве нет?

– Я? – внезапно громко сказала Алена, и мне показалось, что она опять заговорит на немецком языке. Но она помолчала. А потом уже нормальным голосом сказала:

– Я потеряла только одно – зависимость от страшного человека. Впрочем, он явно сейчас так не считает. И так просто меня не отпустит.

– Гарик?

– Руслан, не сейчас, хорошо? Я все-все тебе расскажу. Давай займемся простым делом – надо как-то обустроить этот дом.

– Кстати, он мне нравится.

– А мне-то как! – и мы рассмеялись.

И это, уже сереющее утро, и весь день мы заняли работой. Я колол и такал лед. Принес дрова – и в тепле они внесли в запах дома привкус смолы и мороза. Из сарая я выгреб все необходимое. Когда вода нагрелась, Алена промела и вымыла пол, протерла пыль, и застелила кровати привезенным нами бельем. На ту, что стояла ближе к печке, лег светло-зеленый плед, который был на Алене вчера вечером. Сейчас я про себя удивился слову «вчера». Мне казалось, что прошло уже несколько недель.

Сдвигая по ее командам мебель, я опять отмечал легкость движений, и явную привычку к любой работе. Все эта домашняя возня избавляла нас от мучительной необходимости что-то говорить. Все кошмары вчерашнего вечера на время отлетали вглубь сознания, когда мы сталкивались во время работы, отпускали в адрес друг друга колкие замечания, хохотали, и вновь принимались за дело. Третий раз за все время общения с Аленой мне явственно казалось, что мы давно живем вместе, и сейчас благопристойной семейной четой прибыли на дачу, что бы, например, приготовить ее к встрече Нового года. «А ведь скоро и правда, Новый год», – успел подумать я, перед тем, как Алена спихнула меня с еще непромытого куска пола. Потом я занялся баней, натаскал льда, затопил печку, и еще два бака поставил рядом с ней – топить лед впрок. Из-за хребта вышло солнце. Участок показался мне очень красивым. Везде – на скамейки, на столбики забора, даже на узкие шесты малинника были надеты круглые шапочки снега. В них жила вся тишина зимнего поселка. Но он не был безлюден – в разных местах вверх ползли серые струйки дыма.

В летней кухне я выбрал необходимую посуду. А когда вернулся в дом, то увидел, что Алена застелила стол в жилой части скатертью.

– В комоде была. Смотри, какая интересная.

Скатерть была старая, но чистая, явно самодельная, из грубого холста. Ваза теперь стояла пустая – сухой травы не было.

– Я ее в печку бросила. Не люблю мертвые растения в доме.

На комоде выстроились разные баночки и тюбики из сумки Алены. Еще она нашла за печкой зеркало, и поставила его на комод. Зеркало тоже было старое. А перед ним, словно и был тут всегда, стоял тот самый подсвечник.

– Прости, я тут в твой чемодан залезла. Честно – я только белье достала. И вот, еще его.

– А там нет никаких тайн.

– Есть. Твой альбом.

Да, у меня был альбом с фотографиями из прошлого. Я сам очень не любил открывать его. Мелькнула мысль, что самое время бросить его в печь.

– Ты мне потом сам покажешь, хорошо?

И Алена занялась посудой, которую я принес из летней кухни.

Рядом с вешалкой в доме помещался старый холодильник. Он был округлый и заслуженный, как автомобиль «Победа». Я нашел штепсель и воткнул его в розетку. Холодильник завелся, как двигатель древней машины, и затем перешел на низкие урчащие обороты.

– Ой, только не это! – крикнула Алена, выжимая тряпку.

Мне тоже не понравился этот звук. Я решил использовать холодильник для другой цели. Я вынул из него полки и поставил туда ружье.

– Оружие? – сказал моментально став серьезной Алена.

– На всякий случай.

– Ну, Мишка! – не удивилась она. – Запасливый мужчина. Вы давно дружите?

– Да уж скоро четверть века.

Продукты я поместил в кухонный шкаф. Тут не было ничего, что могло скоро испортиться.

– Ты голодный, наверное? – спросила Алена.

– Да. И ты тоже. Только сейчас моя очередь тебя кормить.

– С ума сойти. Такого в моей жизни еще не было, – засмеялась она.

– Чего именно?

–Никогда не слышала от мужчины таких слов. Рестораны не считаются. Мне еще ни один мужчина не готовил еды.

– Не обольщайся. Повар я еще тот.

– Ладно, аптечка у меня есть, если что – откачаем друг друга. – Только давай пока обойдемся бутербродами. А ужин с тебя. Мы же заслужили ужин, правда?

Я поставил чайник на плиту, и стал штамповать бутерброды.

Алена закончила уборку, надела обнаруженные под кроватью валенки, набросила на голову платок, и стала похожа на расторопную сельскую молодуху.

– Не смейся. Тебе тоже валенки нашлись.

Алена вынесла грязную воду, поставила ведро под умывальник, куда я уже залил воды, и устроила на полочке мыло, пасту, и стакан с зубной щеткой. Я отвлекся от готовки, и тоже поставил в стакан свою щетку. Это был очередной символ нашей новой жизни – две перекрещенные щетки – ее ярко-голубая и моя – темно-зеленая. А печка трещала, и чайник начал шуметь.

– Маленький домик, русская печка,

Пол деревянный, лавка и свечка,

Котик мурлыка… – запел я потихоньку,

– … муж работящий – подхватила Алена, и мы продолжили дуэтом:

– Вот оно счастье,

Нет его слаще!

Наступил миг этого счастья. Простого, без двусмысленных фраз, загадок и неопределенности. Все было предельно ясно. На грани грядущей войны мы были полны светлой и тихой радостью. Я вспомнил весь свой путь – от плацкартного вагона, до вот этого, залитого солнцем, и запахом оттаявшего дерева, дома.

***

Попив кофе, я пошел проверить в баню. Там было уже жарко. В баках лед растаял наполовину. Там плавали прошлогодние листья. В емкостях, приваренных к каменке, был почти кипяток. Окно освободилось от измороси. В предбаннике я нашел керосиновую лампу – оказывается, в бане не было электричества. Бутылку с керосином я видел в доме.

Участок уже принял обжитой вид. Тропинки обозначились от дома к воротам, к бане и к крашеному серой краской туалету. Я всегда сужу о владельцах жилья по состоянию отхожего места. Хозяева дачи заочно мне понравились. Туалет был выкрашен еще и изнутри, выгребная яма оказалась почти пуста – наверное, летом они использовали раствор с бактериями.

– Кто первый в баню? – спросил я, заливая керосин в лампу.

– Ого, а что, там света нет?

– Нет. Но этого хватит.

– Тогда – ты. Тебе еще ужин готовить.

Я взял полотенце, белье, лампу и ушел.

Париться не хотелось. Мне было достаточно смыть мыльной пеной и пахнущей рекой водой с себя все остатки последних нереальных суток.

Потом в баню ушла Алена.

– Чур, не подглядывать! – засмеялась она на пороге.

– Там все равно окно запотело

– Ага! То есть, ты уже прикинул – можно ли меня разглядеть? Еще успеешь!

От ее слов меня даже немного бросило в жар. Или это печка раскочегарилась слишком сильно? Я заглянул в топку. Дрова прогорели. По углям гуляли рубиновые сполохи. Я подкинул еще пару поленьев, и принялся за готовку.

Я решил приготовить простое, но эффектное блюдо. Оно требовало совсем немного времени. Я обжарил в кипящем масле крабовое мясо, добавил лук, чеснок, полил все это смесью лимонного сока и соевого соуса, и добавил белого перца. В финале я подсыпал рубленую петрушку и тертый сыр. Сдвинув сковороду на край печки, я накрыл ее кухонным полотенцем. Потом помыл и порезал овощи. Еще никогда я не готовил еду с таким воодушевлением и отдохновением. Ощущение простого бесхитростного счастья не проходило. Я сервировал стол, и сходил закрыть ставни. Дом опять оказался изолирован от остальной Вселенной. И в этот изолированный островок вернувшаяся из бани Алена принесла целое облако запахов. Тут были: фиалка, какие-то травы, и еще, как мне показалось – что-то цитрусовое.

– С легким паром!

– И вас также! Умммм…какой запах! Что там у тебя?

– Садись. Все готово.

Теперь на Алене был теплый серый махровый халат. «Странно, почему не зеленый?» – подумал я. Алена в это время прихорашивалась у зеркала. Потом она зажгла свечу, и установила ее в центр стола.

– Это еще не все, – Она достала из своей сумки какую-то бутылку, и картонную коробку. Там оказались два бокала – хрустальных и тяжелых.

– Я знаю, что ты не пьешь почти. Но…

– Не надо ничего объяснять. Давай, я открою.

Это было сухое белое вино. «Как она угадала, что будет рыбное блюдо?» – подумал я, и опять некстати вспомнил Иру с красным вином и салатом из крабовых палочек. Алена в это время погасила лампу. Свет свечи отражался от хрустальных граней. Когда он попадал в глаза Алены, то превращался в оттенок бирюзового вечернего неба. Вы замечали, что вечером, в определенный момент, небо на западе становится зеленоватым? Эта зелень быстро пропадает, но видеть ее можно всякий ясный вечер после заката. Особенно весной.

Кроме свечи, дом освещался бликами пламени – они просачивались из-за печной дверцы. Я потому так старательно описываю тот первый наш вечер, чтобы потом не возвращаться к описанию прочих вечеров. Все они будут похожи друг на друга. Правда – только внешне. На самом деле над нами уже нависали яростные и стремительные события.

– Ничего не говори. Мы выпьем молча. И каждый за свое. Все равно ведь будем пить за одно, и тоже, в конце концов. Я так не люблю все эти: – Ну, давайте за…

Мы соприкоснулись бокалами. Мне понравилось это вино. Я хотел рассмотреть этикетку, но тут Алена воздала хвалу блюду.

– Ничего себе! Это крабовое мясо? Вкусно. Только налей мне, пожалуйста, воды.

Когда с едой было покончено, Алена опять выпила маленькую таблетку.

– То, что ты пьешь, это обязательно?

– Да.

И опережая мой следующий возможный вопрос, сказала:

– Иначе я сойду с ума. Так понятно?

Я молча кивнул.

– Интересно – курить совсем неохота. А тебе?

– Тоже. Так всегда бывает на свежем воздухе.

– Ага. И когда на душе легко. Может, тут мы и бросим? Оба?

– Может быть…

Вина Алена больше не предлагала. Да мне и не хотелось. Тишина густела с каждой минутой.

– Ну что? Я должна тебе кое-что рассказать, наверное? – как-то неуверенно сказала Алена.

– Это только твое право. Твое желание.

– Ты готов ждать еще? И не знать, кто я такая на самом деле?

– Я очень хочу это знать. Но не хочу, что бы ты чувствовала себя обязанной.

– Спасибо тебе. Тогда ты дашь мне еще немного времени? Просто прийти в себя.

– Конечно. Скажи только одно… я не просто так, мне надо готовиться к будущему. Гарик…он для тебя кто? Насколько ты нужна ему, если он идет на такие вещи? И что он может еще затеять?

Алена передернулась, словно через нее пропустили разряд.

– Да если хочешь знать, Гарик тут вообще не причем! Это все этот…Федорович… Teuflischer вastard!

Алена выпрямилась. Сейчас она смотрела на меня расширенными зрачками. Губы были сжаты. В ней опять была стальная пружина, которую я уже ощутил сегодняшним утром.

– Ладно. Слушай…

Глава X

***

Что ощущает человек, внезапно вырванный из ежедневного устоявшегося образа жизни? Что испытывает он, лишившись необходимости соблюдать ритм, заданный его бытием? Как воспринимает он время, избавленный от всех повседневных обязанностей? Вы скажете, что время будет тянуться для него, превращая каждую минут в час, а час в сутки? И вы ошибетесь.

Время начинает течь все быстрее и быстрее, слегка отмечаясь по внешним признакам – рассвет – полдень – закат – ночь. Наконец, оно спрессовывается в один – единственный отрезок времени. Он убивает жизнь постоянством обреченности. И меняющиеся, как показания электросчетчика, цифры календаря свидетельствуют об этой обреченности.

Прошло уже три дня после нашего бегства из города в замерший на зиму поселок. И сутки полетели легко и незаметно, как мелкие снежинки, которые порой сдувает случайный ветер с деревьев. Внешне с нами ничего не происходило. Но вместо успокоения росла неосознанная тревога. Она таилась в шуме каждого проезжающего автомобиля, в скрипе снега под ногами редких жителей поселка, в тишине, поселившейся в наших телефонах. Где-то совсем рядом уже рыскали, разыскивая нас, неотвратимые и непредсказуемые перемены.

Третий день подряд я приходил в себя от рассказа Алены. Тогда, уже глубокой ночью, когда растворилась эйфория от чувства мнимой победы над обстоятельствами, когда хлопотливый веселый день сменился густотой декабрьской ночи, Алена смогла передать мне все, что лежало у нее на душе и в сознании.

Сейчас я шел из маленького магазина, приткнувшегося к ближайшему полустанку – нам понадобился керосин для лампы, спички, и бельевая веревка. Я возвращался по своим же следам, по узкой тропинке среди соснового молодняка, по белизне снега, тронутого только мной полчаса назад. Мне не понравилась чересчур болтливая и любопытная продавщица. Увидев новое лицо, она долго не отпускала меня от прилавка, кидая вопросы, как мелочь сдачи на прилавок: «А вы один?», «А надолго?», «А не страшно одному?», «А далеко дача-то находится?». Я отвечал, что да, один, и ругал начальника, подписавшего отпуск в декабре, и что дача недалеко – сразу вон за тем отворотом. И что не страшно, потому, что рядом правление кооператива, где живут сторожа и их собаки.

Вполне возможно, что нестарая, и явно одинокая продавщица просто развлекала себя, устав от одних и тех же посетителей. Передо мной с ней нудно и длинно ругался запущенный мужик в армейском бушлате, требуя в долг бутылку. Он ушел, не получив желаемое.

– Ну, вы видели такую наглость? За ним уже полторы тысячи записано, мать с пенсии гасит, а у этого ни стыда, ни совести – не работает, только пьет. Вот такие у нас тут мужики, – завязывала она со мной разговор.

Ее удивило, и, как мне показалось, обрадовало то, что лично мне бутылка не понадобилась. И потому продавщица, возможно, решила каким-то образом познакомиться поближе.

– Это вы и готовите сами себе покушать? (она, вроде как нарочно, употребила это домашнее слово, вместо безликого глагола «есть»).

– А что там особенного? Лапша, консервы, – этого мне хватает.

– Ой, ну так-то тоже долго нельзя. Супчики надо кушать домашние, картошечку.

Если бы я поддался на продолжение разговора, она явно бы стала зазывать меня к себе. Но я предельно вежливо, в выражениях, каких она, наверное, еще и не слышала в свой адрес никогда, сослался на топящуюся баню. И обещал зайти через пару дней.

Во всем этом тоже была опасность. У меня обострилось чувство опасности, как у зверя, почуявшего облавную охоту.

Самым неприятным было молчание телефона Мишки. Я звонил ему каждый вечер, но трубка с тем самым, никому не известным на работе номером, была отключена. Мы с Аленой оставались полностью одни.

Иногда я осторожно выходил в интернет через телефон и анонимный       браузер – что бы отследить события в городе, и стране. Заходил и на наш корпоративный сайт. Он был в том же состоянии, в котором я его оставил – ни новых публикаций, ни новой рекламы выложено не было. Даже анонсы мероприятий на новогодние праздники – а до них уже оставалось десять дней, так никто и не удосужился разместить. И моя корпоративная почта была пуста. Хотя я ждал появления в ней писем от Гарика или Федоровича. Во всем этом я видел некую угрозу – мне казалось, что все силы Федорович бросил на наш поиск и забросил дела корпоративные. Но куда пропал Мишка? И тут мне представлялись самые дурацкие и нелепые картины. Но в реалиях нашего времени все они могли каждый миг воплотиться в реальность. И ночная исповедь Алены была тому достойным подтверждением.

***

– Во время войны моих предков выселили в Забайкалье из Поволжья.

– Ты немка?

– Да. По обеим линиям. Ты разве еще не понял? И не сбивай меня, пожалуйста. Я очень долго решалась на этот разговор.

Алена помолчала, потом перебралась на свою кровать, села, оперившись спиной о прислоненную к стене подушку, набросила на колени плед, и еще какое-то время помолчала, восстанавливая выстроенный порядок повествования.

– Там целая сага вышла. Всю войну дед и бабушка работали в колхозе. Возле Читы. А дед был механик – самоучка – в его роду по мужской линии все были механики. В общем, он в колхозе развернулся в полный рост. Строил из ничего какие-то машины, механизмы. Его стали приглашать в другие колхозы – вроде как в аренду брали. В итоге деда двинули на повышение. Его перевели в Читу. И дали место в какой-то государственной конторе. А после войны он вообще резко пошел вверх. Но перед этим… в общем, ему предложили поменять имя, фамилию, и отчество. И он уже стал не Вильгельм Ральфович Бауер, а Владимирович Родионович Барков. Бабушка на это не пошла. Она не хотела менять баварскую фамилию предков деда. Тогда они придумали вот что. Дед официально развелся с ней. В 1953 году родился мой отец Карл. И бабушка дала ему свою фамилию. Власти поступок деда одобрили, он уже к тому времени получил орден «Трудового красного знамени». И руководил трестом. Он отвечал за механизацию всего сельского хозяйства. Кажется, так трест назывался. Деда приняли в партию, и дали ту самую квартиру, в которой ты и жил. А до этого им с бабушкой приходилось встречаться тайком – бабушка жила на Черновских копях, и работала в библиотеке при клубе шахтеров. Дед всю зарплату, все пайки привозил ей. Они очень любили друг друга. Ну, а потом он перевез ее на новую квартиру. Сперва жили тайно. Боялись соседей, дворника, стукачей. Потом, после двадцатого съезда, дед женился на бабушке заново – уже как Владимир Родионович. И родной сын для него стал по документам – приемный. Слава Богу, их никто не трогал. Отец закончил школу с медалью. Он был хорошим математиком. Несмотря на немецкое происхождение, его направили учиться в Новосибирск, в университет. К окончанию он уже подготовил кандидатскую диссертацию. Ему предсказывали большое будущее в науке.

Алена помолчала. Было видно, что она очень устала.

– Может, перенесем на завтра? – спросил я. Тебе надо поспать.

–Нет! Ты же знаешь, что завтра для нас может и не быть. Может, это вообще наша последняя ночь.

Ледяной сквозняк неопределенности опять поселился в хорошо прогревшемся доме. Алену даже немого знобило. Она выпила еще одну таблетку.

– Дед умер в семидесятом. У него оказался рак мозга. После похорон папа вернулся в Новосибирск – там у него была работа. И не только работа. Но об этом я узнала уже потом.

Судьба отца Алены сделала поворот, когда он, по просьбе бабушки, поехал в маленький городок Саратовской области Маркс – бывший Екатеринштадт, что бы разыскать давно не подававшую никаких признаков существования свою единственную сестру Берту Бауер. Оказывается, та умерла в казахстанской ссылке. Но отец Алены, разыскивая следы тетки, познакомился с работницей местного музея Эльзой Ланге. Она и стала материю Алены. Карл забрал Эльзу в Новосибирск – за его уже имеющиеся весомые заслуги перед советской наукой ему разрешили поселить в своей аспирантской общаге немку из Поволжья. В 1983 году у них родилась дочь. Изначально ее решили назвали Элен. Но мать настояла на русифицированном варианте. И в том же году, внезапно и скоропалительно отец Алены был арестован. Оказывается, он уже несколько лет, кроме науки, занимался тем, что тогда называлось «антисоветская деятельность». Ученые Москвы, Ленинграда, Новосибирска тайно выпускали на множительной технике работы Солженицына, Сахарова и дореволюционных философов. Отец Алены занимался программой реабилитации пострадавших от репрессий народов. С приходом к власти Андропова, КГБ получило отмашку, и под замес попало больше сотни членов этого движения. Эльзе Бауэр с грудным ребенком на руках было приказано покинуть элитный Академгородок. Ей выдали предписание вернуться в город Маркс. Приехавшая на суд мать Карла увезла в Читу не только копию приговора, но и маленькую Алену. После вынесения приговора – 12 лет строгого режима, Эльза Бауэр внезапно умерла от обширного инфаркта. А еще через год бабушка Алены получила извещение о гибели сына в одной из колоний Мордовской АССР «от несчастного случая».

Окаменевшая от горя, но сделавшаяся еще тверже и собраннее бабушка Алены Хельга Францевна Бауэр теперь имела в финале свой жизни одну цель – вырастить внучку. Сама в детстве получившая хорошее воспитание и домашнее образование от родителей, она учила Алену родному языку, игре на фортепиано, и отдала ее в хореографическую студию. А вечерами рассказывала ей о великих художниках, перелистывая уцелевшие с дореволюционных времен альбомы с репродукциями мировых шедевров.

– А потом началась вся эта суета. Мне было десять лет, когда по телевизору показали войну в Москве. Я там не была никогда, но всегда думала, что это город, похожий на сон. Да что с меня было взять – я до окончания института вообще нигде не была. Ты же старше меня – ты помнишь, что творилось? Я в 16 лет ходила мыть полы по конторам, по вечерам. Бабушка пыталась репетитором быть по немецкому. Но учеников было мало. Мы уже хотели продавать квартиру – тогда сталинки в цене поднялись. Вернее – обменять с доплатой на жилье поменьше. И тут…

***

После школы Алена поступила, разумеется, на факультет иностранных языков. Немецкий к тому времени она знала в совершенстве. И хотя говор поволжских немцев несколько отличался от классического германского языка, она усвоила и его – через самоучители и пластинки. Алена так же продолжала подрабатывать то уборщицей, то рекламным агентом – бабушка была уже совсем слаба. Растущие цены, и плата за коммуналку пожирали всю ее жалкую пенсию.

Как-то, вернувшись поздно вечером домой, Алена обнаружила там кроме бабушки гостью – высокую, полноватую яркую блондинку. Они сидели в гостиной за круглым столом. Бабушка, листая какие-то документы и письма, вытирала слезы и сморкалась в старый кружевной платочек.

– Алена! Познакомься! Это твоя старшая сестра. По отцу.

Оказывается, Карл Бауэр, мотаясь по университетским центрам страны, по своим диссидентским делам, познакомился в Ленинграде с активисткой движения за автономию немцев некой Фридой. И случилось то, что случается, когда встречаются молодые и объединенные одной, великой, как им тогда казалось, целью, мужчина и женщина. Фрида родила дочку Элизабет за два года до рождения Алены. Карл стал разрываться на две семьи. Жена его что-то подозревала. Но воспитанная в немецкой сдержанности, она не позволяла себе опускаться до разборок и шпионажа. Она очень любила мужа.

А Фрида, угодив в спецпсихбольницу МВД после разгона движения, обеспечила дочери скитания по интернатам в российском захолустье. И в последнюю встречу, перед самой смертью, когда Лиза уже жила своей, взрослой жизнью, а мать – в доме престарелых под Санкт-Петербургом, она рассказал дочери про отца и родственниках в Чите. Потом, когда в страну пришли времена дикого рынка, Лиза кинулась в это болото, пыталась построить свой бизнес. Но прогорела, и осталась без всего. Тогда она и решила ехать в Читу.

– Привет сестренка, – сказала в тот вечер Лиза, и тепло, по-родственному, обняла ошеломленную, растерянную Алену.

С появлением Лизы жизнь Алены и бабушки изменилась. Лиза моментально нашла работу в какой-то оптовой фирме. В доме стали появляться хорошие продукты, и дорогие вещи. Лиза накупила сестренке много одежды, сделала ей загранпаспорт, и несколько раз брала ее с собой в Китай. Казалось, что в доме поселился добрый немецкий ангел, взмахами крыльев разметавший все беды и проблемы. А когда Алена получила красный диплом, то Лиза сделала больше, чем подарок. Она через старые связи нашла ей место в процветающей переводческой фирме в Санкт-Петербурге, купила билет на самолет и дала с собой приличную сумму денег – для обустройства в чужом большом городе. Жизнь Алены превратилась в калейдоскоп, ежесекундно меняющий восхитительные картины жизни – и каждая новая картина была все красивее и заманчивей.

Ее, и вправду, взяли на работу, а полученных от сестры денег хватило на аренду квартиры у станции метро «Гражданский проспект». Алена постоянно звонила бабушке, та с удовольствием выслушивала рассказы внучки о петербургской жизни, и сама бодро отчитывалась в том, как хорошо и спокойно ей жить под патронажем Лизы. Если бы Алена не была так сильно увлечена новыми реалиями своей судьбы, она бы услышала в бабушкиных интонациях совсем не бодрые ноты…

– Слушай, давай выйдем на воздух? Хочу подышать, – прервала рассказа Алена. Я не сразу отреагировал – семейная сага фамилии Бауэр уже поглотила меня. Я видел весь их быт и судьбу до мелочей, вплоть до начищенных кастрюль, и тяжелых потертых переплетов старинных альбомов.

Мы набросили куртки, и вышли во двор. Совсем незнакомое небо висело над нами, разделенное бледной полосой Млечного пути. Огромные зимние звезды, кажется, цеплялись за вершины сосен. Сквозь ставни пробивался свет свечи. Дом от этого казался избушкой из сказок Андерсена.

Алена молча смотрела на звезды. Казалось, она продолжает свой монолог, но теперь произносит его не для меня, а для кого-то, кто внимательно и бесстрастно слушает ее там, среди звезд.

– Замерзла, – наконец – выдохнула облачко пара Алена.

После улицы тепло в доме превратилось в жару. Дрова окончательно прогорели, и превратились в серые барханы золы. Пора было закрывать заслонку. Тыльная сторона печи дышала густым теплом.

В своем рассказе Алена подошла к тому, что я давно ждал. Одинокая, красивая и образованная девушка стала жить с коллегой по фирме – таким же образованным и по-питерски утонченным Артуром. Он руководил отделом переводов технической документации, а заодно был сыном владельца фирмы. Еще не знавшая физической стороны любви, робкая и неопытная Алена покорила пресыщенного городскими амазонками Артура. Он всерьез стал думать о свадьбе. Но его родители – петербуржцы в четвертом поколении, снобы и аристократы новой волны, разумеется, не собирались принимать в свою семью почти сироту из далекого Забайкалья. Артур был единственным сыном, и потому, вместо безапелляционного запрета на брак с Аленой, отец Артура поступил куда изощреннее. Он организовал ей годовую стажировку за счет фирмы в Германии.

– Я даже сама не помню, как согласилась. Не потому, что заграница, и все такое. А потому, что родина предков. Бабушка тоже никогда не была в Германии, наши предки пришли оттуда еще при Екатерине. Но я всегда чувствовала, что это моя страна.

Стажировка была преподнесена уже живущим вместе Алене и Артуру, как производственная необходимость, и как намек на скорое повышение Алены в должности, как будущей жены наследника бизнеса. Потому Артур не бунтовал, а обещал приехать к невесте через несколько месяцев.

– Тебе это интересно? – опять прервала ровное бесстрастное повествование Алёна, – или ты терпишь из-за свой врожденной тактичности?

– Говори. Очень прошу тебя, говори.

Алена попила воды, потянулась, встряхнулась и продолжила.

– Цветы. Много цветов. Это первое, что я увидела там. Я приехала в Гамбург в начале лета – а там уже вовсю цвели розы. Не такие, какие подаются у нас в магазинах. Знаешь, на этих дурацких длинных стеблях. Терпеть не могу их – опять передернулась Алена. – Там везде, на каждом углу растут большие розовые кусты. Утром их поливают. И когда идешь по городу, то везде этот запах – роз, кофе, и еще немного дымом. Я жила недалеко от порта. Там бегали такие старые буксирные пароходики – вот они и дымили.

Алена жила в старом пансионате, в небольшой комнатке мезонина. Окно выходило во двор, и она могла видеть только часть маленького двора с газоном, где тоже росли розовые кусты.

– Зато каждый день, в пять часов, когда заканчивались занятия, я до самой темноты ходила по городу. Хотя, какая там темнота? Летом вечером там так же светло, как и в Питере. И еще свет от рекламы – она там везде. Я представляла, как приедет Артур, и как я покажу ему все: – и «Чилихаус», и «Шпринкенхоф», и Ратушу, и Свечную гильдию. И мы будем каждое утро спускаться вниз, в кофейню. А по выходным кататься на прогулочных пароходиках, или ходить в оперу. Короче, я уже скучала по Артуру. Хотя в Питере часто думала, что между нами не любовь. А просто такая, знаешь, привязанность близких по духу людей.

Но Артур не приехал. Не приехал совсем. Более того, он перестал отвечать на телефонные звонки. А когда Алена позвонила ему домой, то незнакомый женский голос попросил не звонить больше никогда. Потому, что через две недели у Артура свадьба.

– Ты знаешь, я так спокойно это перенесла. Как будто заранее была к этому готова. Наверное, все из-за того, что я была в Германии. И мне предстало жить тут еще очень долго. Артур просто был уже какой-то второстепенной частью в моей жизни. Я даже догадывалась, что когда вернусь в Россию, то меня, скорее всего, уволят из этой фирмы. Но у меня будет международный сертификат, и стаж работы. Так что, я не очень боялась за свое будущее.

Алена продолжала учебу, на ее счет регулярно приходили деньги, которыми она оплачивала обучение и пансионат. И на которые жила. А еще в ее жизни появился второй мужчина.

– Он был русский. Из Москвы. Я поняла, что его отец какой-то босс в Министерстве иностранных дел. У него там была своя машина. Но это не главное. Никита – так его звали, – мне понравился тем, что видел во мне друга, а уж потом женщину. Мы часто ходили на разные рок-концерты, просто гуляли, катались за город. И ни разу он не сделал ничего против моей воли. Мне казалось, он угадывает мое состояние, и мои желания. Единственно – я стала замечать в нем резкие перемены настроения. Иногда мы могли носиться по парку, беситься от души, и вдруг он делался какой-то мрачный, дерганый. Провожал меня домой, и исчезал на несколько дней. Потом объяснял это проблемами в семье. У него там что-то происходило.