Читать книгу Жить - Catrine Crane - Страница 1

2023 год. Прошло три года с того момента, как беспощадная болезнь унесла жизни половины человечества. Буквально за пару недель неведомая сила совершила самый страшный геноцид в истории. Убийца без имени, преступление без наказания. Словно небеса обрушились на землю. Люди падали замертво повсюду. События тех двух недель и последствий хочется вымыть, стереть из памяти. Рассказать словами, насколько это жутко, невозможно. Таких слов ещё не придумали. Как описать чувства, когда каждую секунду ждёшь конца, когда всюду смерть, а воздух настолько пропитан ужасом, что больно дышать? Неизвестный недуг схватил за нерв всех без исключения и дергал за ниточки. Жить в ожидании смерти, ждать, когда и до тебя дойдет очередь, невыносимо. Многие не справились с таким кошмаром. Сколько случилось самоубийств в то время, сосчитать так и не удалось. Но живые знали, что много. Видели своими глазами. Помимо того, что людей косила болезнь, на каждом шагу случались прыжки из окон, передозировки, вскрытые вены и другие изощренные способы сведения счетов с жизнью.

Если когда-нибудь потомки попросят описать, как переживали 2020 год, я вряд ли смогу передать атмосферу мира того времени. Со временем ощущения меркнут. Боль утрат не проходит, но уже не так остро чувствуешь и помнишь пережитый ужас. Особенно, если жизнь возвращается в более-менее привычную колею. Только сейчас я понимаю, что любой исторический факт не отражает самого главного – эмоции людей, которые стали участниками событий. Теперь я четко понимаю, почему рассказы очевидцев порой отличаются друг от друга и от исторических справок довольно сильно. Каждый проживает и видит их по-своему. Я испытывал ни сколько страх, сколько безысходность. Страх, конечно, тоже присутствовал, но как-то скоро переместился на второй план. Жажда жизни покинула меня довольно быстро, но болезнь не приходила за мной, а сдаваться я был не готов. Бороться, правда, тоже. Мой разум и тело погрузились в состояние самосохранения, со стороны скорее похожее на зомби. В первые дни пандемии я остался один. Стыдно признаться, но с уходом последнего близкого человека, стало легче. Оставалось бояться только за себя, страдать одному. Не думать, как за меня, съедаемые ужасом перед лицом неизвестного монстра, переживают близкие. Кто любит, точно поймет, что я имею в виду. За родных переживаешь сильнее. Страшно от неизвестности, страшно за близких, страшно заболеть. Все мои страхи ушли с последним вздохом последнего родного человека, и я погрузился в это странное состояние. Жизнь разделилась на «до» и «после», где после не было ничего.

Болезнь не поддавалась лечению, точнее лечить не успевали. Зараза как огонь выжигала жизнь. Если заболел – шансов нет. Человек сгорал за считанные часы, полное поражение и отказ дыхательной системы. Даже те, кому выпадала удача попасть в больницу под аппараты и надзор медицинского персонала, все равно умирали. Это поняли довольно быстро, и уже никто не спешил в больницу, только под натиском паники. Правда, и в больницах делать было нечего, там тоже буйствовал вирус. Нигде не было безопасно, нигде не было спасения. В итоге в живых остались только те, у кого имелся иммунитет, как в последствие выяснили ученые.

Так как же выглядел мир? Пытаюсь подобрать одно слово, и язык не поворачивается назвать случившееся как-то односложно. Вся картина предстала передо мной, когда я вышел из дома. Многое вспоминается, будто в тумане. После смерти жены, я просидел в соседней комнате два дня. Никто не приходил, службы не отвечали, а я не знал, что делать. Поэтому не придумал ничего лучше, как вынести ее остывшее тело на балкон. На третий день все же пришли. Я молча открыл дверь и впустил людей в костюмах химической защиты. Жена заболела в середине второй недели. До сих пор не пойму, как. Она не покидала пределы квартиры. За два дня до ее смерти, я выходил, чтобы достать каких-нибудь продуктов. Необходимая мера, запасов дома никогда не было. Мы привыкли покупать день в день. Кто же знал, что когда-то это будет стоить жизни. Я не отчаивался и боролся до последнего, хотя на тот момент было уже очевидно, ни одного заболевшего спасти не удалось. Она сгорела за восемь часов. Я то ли не мог поверить, то ли прибывал в шоке, но закрылся и сидел молча, отрешенно глядя в стену, пока не пришли за телом. Кто знает, сколько бы я провел там, если бы никто не пришел. Я ничего не помню, ни времени, ни звуков. Только глухая тишина в ушах. Ничего не чувствовал, ни боли, ни холода, ни жажды. Для меня смерть жены значила только одно – конец, потерю смысла. Я остался один.

Спустя три дня, я заметил, что понемногу прихожу в себя. Помимо пустоты появились редкие мысли, которые сподвигли меня заняться хоть чем-то, желательно немаловажным. Я вышел из дома и побрел на работу пешком. Только там я теперь мог оказаться полезным и то вряд ли. Просто больше не мог находиться в квартире в гнетущей тишине, в сером одиночестве. Общественный транспорт не ходил в целях безопасности. ТВ и радио не работали, интернет с перебоями. Новости появлялись редко. Было не до новостей. Обстановку в основном освещали в социальных сетях, когда удавалось выйти в сеть. На дорогах встречались редкие машины, светофоры мигали желтым. Я шел и не узнавал город. Пустынные мёртвые улицы, наспех заколоченные окна, трупы. Море трупов. На автобусных остановках, возле подъездов и магазинов, прямо на тротуарах. Везде. В голове невольно промелькнула мысль: «Хорошо, что зима и достаточно холодно». Город тяжко переживал время, когда добрая половина населения перестала его обеспечивать, а другая находилась в панике. Не пришлось ждать перебои с водой и электричеством. Все силы бросили на то, чтобы не допустить прекращение работы жизненно важных предприятий. Это давалось с большим трудом. Людей не хватало, и организовать их в таких условиях было крайне проблематично. Наверное, если бы все же пришлось выбрать одно слово, я выбрал бы хаос.

Паника утихла не сразу, ещё долгое время выжившие ждали конца, пока не поняли, что конца не будет, что люди больше не умирают и пора продолжать жить, выбираться на свет. Ресурсов и возможностей стало больше, но рабочей силы меньше. Это породило еще больший хаос и неразбериху. Как обычно, нашлись те, кто извлекал личную выгоду из страшных событий. На улицах господствовало мародерство, грабежи, убийства. Теперь возникла иная опасность. Дома тоже нельзя было быть уверенным, что к тебе не придут. Людская масса все ещё была напугана и становилась неуправляемой. Многие, гонимые страхом, покинули большие города. Кто-то напротив тянулся к сосредоточию скопления людей, поближе к стабильности, медицине, рабочим местам, инфраструктуре. Четкого понимая, где лучше, не было. Чтобы выживать, сбивались в группы, так казалось надежнее. В некогда перенаселенном городе М. осталось по официальным данным не больше четырех миллионов жителей. Я предпочитал пребывать в одиночестве.

В первые дни, после того как не зафиксировали больше ни одного случая смерти от вируса, началось восстановление города. Действовали быстро, решения принимались здесь и сейчас. В первую очередь нужно было что-то делать с умершими. Убирать трупы начали сразу, но людей и организованности катастрофически не хватало. Тут человечность отошла на второй план. Вряд ли кто-то из ныне живущих точно знает, где захоронен прах погибших от болезни родственников. Тела сжигали массово, без разбора.

Во-первых, пока они не стали разлагаться, во-вторых, боялись, что мертвые все еще могут переносить заразу. Умерших было в разы больше, чем живых. Спустя год в городах стали устанавливать мемориалы с длинными списками имен людей, чьи жизни унес страшный вирус. Дань уважения к умершим, которых не удалось проводить в последний путь должным образом, и к безутешным родственникам, которые не смогли проститься с родными. Страшное время, когда просто необходимо было забыть о личной трагедии и сплотиться во имя будущего. Звучит немого пафосно, но когда на деле столкнулся с тем, что людей стало чуть ли не в два раза меньше, понимаешь как никогда, какое значение они имели. Теперь не было личных желаний, точнее о них думали в последнюю очередь. Приоритет – потребность и благо общества. Правительство пропагандировало идею восстановления для будущих поколений, недопущение упадка цивилизации. Люди по большей части верили и следовали идеям, даже те, кому не было ради кого строить будущее. Кто-то из страха перед новыми законами, кто-то по личным убеждениям. Кто-то не верил, не боялся и не следовал. Всегда найдутся те, кто против системы. Никакая трагедия не заставит их мыслить и поступать иначе, даже трагедия мирового масштаба. Даже если весь мир рушится, непременно найдутся те, кто извлечет из событий выгоду.

Со временем жизнь более или менее устаканилась, страх постепенно уступил потребности жить, а не выживать. Но это было не так-то просто. Многие привычные составляющие повседневности исчезли. Сфера развлечений вовсе стала подпольной. Главы государств, под страхом суровых наказаний, запретили тратить ресурсы на то, что не способствовало восстановлению мира. Люди не возражали, понимали, что нельзя снимать кино пока не хватает врачей, спасателей, инженеров, строителей. Да и не до развлечений после такой трагедии. Правда, спустя время, всё же осознали, что без эмоциональной разрядки никуда. Так появились тайные увеселительные заведения – бары, кинопоказы, кафе, клубы и другие места, где предлагались развлечения на любой вкус и кошелек. Правительство оставалось непреклонным в этом отношении. В случае поимки наказывали и посетителей и владельцев. Но все проявляли осторожность и случалось это крайне редко.

Профессию теперь назначали в специальном профессиональном центре и вели строгий учёт специалистов. Детей и подростков готовили к будущей работе сразу. В двенадцать лет проходили первичный тест, определяющий наиболее выраженные способности. С этого возраста дети уже помогали взрослым после школьных занятий. По два часа в день, согласно результатам теста и потребностям общества, выполняли легкую работу. В шестнадцать тестировали вновь, уже окончательно и направляли на обучение. После этого профессию не меняли. Свобода в этом отношении отсутствовала. Во время учебы подростки работали уже по пять часов, и выполняли более значимые поручения. Для взрослых дела обстояли иначе. Назначение получали исходя из навыков и образования. Если в прошлом работал врачом или спасателем, то твоя судьба очевидна. А если, например, актером, юристом, дизайнером, менеджером, тебе грозила переквалификация. Появился внушительный список ненужных теперь специалистов и список важнейших. Представителей отмирающих профессий оставили в небольшом количестве, ведь кто-то должен снимать новости, обращения к гражданам, делать одежду, писать законы.

Законы к слову сильно изменились и не давали возможности отстаивать свои права. Их соблюдали из страха, потому как наказания за нарушения назначали серьезные. В основном ссылали на тяжелые работы. Например, добыча угля, меди, хлопка, шерсти и другого сырья, лесозаготовки, рубка тростника и многое другое. Законы были направленны на восстановление прежнего уклада и в основном обязывали граждан. Прав, считай не осталось. Правительство убеждало, что это временные меры, на период реабилитации. А люди, благодарные за то, что выжили, готовы беспрекословно выполнять любые требования. Шок от последствий смертельного стихийного вируса прошел не сразу. Жизнь стала гораздо сложнее, появилась масса ограничений и запретов, но никто не спешил кричать о свободе. Свобода выражалось в том, что люди получили право жить, второй шанс.

Ввели комендантский час. После десяти вечера и до пяти утра находиться на улице разрешалось только при наличии удостоверения, доказывающего работу в указанное время. В ином случае – наказание. Владельцы увеселительных заведений как раз подделывали такие документы для своих посетителей. День был расписан по минутам, в основном все время занимала работа. Выходной только один. За нами разве что не следили по камерам. Такая инициатива была предложена, но ее отклонили временно, из-за больших финансовых и человеческих затрат. Сейчас на такую систему не хватало ни времени, ни финансов. Но в каких-то государствах эту затею осуществили, и она считалась успешной. Значит вопрос времени, когда ее введут у нас. Я не жаловался на любые ограничения. Честно говоря, мне было совершенно все равно. Я стал безразличен ко всему, кроме работы.

Мне повезло. До страшных событий я работал врачом, им и остался в новом мире. Даже больше, мне доверили возглавлять одну из больниц на севере города. Возможность остаться при любимом деле и получение новых полномочий, помогали держаться на плаву. Во мне нуждались, это не давало сломаться после всего пережитого. Жизнь полностью превратилась в работу. О большем я не просил. Теперь только работа имела значение, больше у меня ничего не осталось. Я переехал ближе к больнице, но дома практически не появлялся. Обустроил кабинет таким образом, чтобы не возникало необходимости покидать пределы больницы. Так я мог больше времени посвящать пациентам.

Все шло хорошо. Я нашел для себя формулу приемлемого существования, весьма успешно подстроился под новые реалии. В моем жизненном укладе присутствовал смысл, и я умело использовал данную возможность, чтобы не думать о потерях. Работу омрачал лишь поставщик лекарств и медицинского оборудования. Бывший заключённый, выпущен по амнистии. Новое правительство амнистировало всех, кроме особо опасных преступников. Людей не хватало, поэтому важно было использовать любой человеческий ресурс во имя восстановления мира. Для каждой категории преступников предусматривалось назначение. Одних отправляли на заводы, других на водные и электростанции, третьих на работы в транспортной сфере и другие. Точно не знаю, по какому принципу проводили распределение, но важные назначения не давали. Бывшие заключенные находились под постоянным строгим контролем. Мой поставщик стал одним из редких исключений. Получил должность через старые связи. Он не был хорошим человеком раньше, не стал им и сейчас. Осужден по статье причинение вреда здоровью средней тяжести группой лиц по предварительному сговору. Из всех участников преступления получил наименьший срок, опять же помогли влиятельные знакомые. Отмазать его полностью не удалось, слишком уж очевидно засветился на месте преступления. Я наводил справки об этом человеке, чтобы понимать, с кем имею дело, потому знаю достаточно. Преступлений, организованных по его указаниям, числилось много. Только сам он никогда в них не участвовал, не считая последнего раза. Тут у него были личные мотивы. Потерпевшая – девушка, его бывшая, которая судя по материалам дела, ушла от него к другому. Мужчина разобрался с ней так, как умел. А умел он подкараулить в темном переулке с двумя охранниками. Возлюбленного бедной девушки, к слову, так и не нашли, но и улик тоже. Остается только догадываться, какая судьба его настигла. Мерзавец не успел толком отбыть наказание. Разбирательство то и дело откладывали, а он разгуливал на свободе под подпиской о невыезде. После вынесения окончательного приговора прошел месяц, а после пришел вирус.

Когда поставщик приехал на первую встречу для подписания договора, я сразу понял, что мы не сработаемся. Его образ представлял собой стереотипную классику девяностых. За тем лишь исключением, что он выглядел моложе типичного авторитета. В кабинет вперед него вошли два амбала охранника. Всё тщательно осмотрели и смерили меня презрительным взглядом. Только потом вошел он, наглой уверенной походкой в сопровождении еще одного не менее неприятного мужчины. Как потом выяснилось его помощник – правая рука. Сам поставщик всегда молчал, на этой встрече и всех последующих, от него редко можно было услышать хоть пару слов. Если его что-то не устраивало, он лениво толкал локтем своего помощника и многозначительно смотрел на него. Помощник и вел все дела. Поведение всегда вызывающее. Каждая реплика отдавала неприкрытой агрессией и презрением. Общались со мной крайне высокомерно. О деловом подходе речи не шло. Я сдержанно терпел выходки, тон и подколы. Перед каждой предстоящей встречей с этими людьми настроение портилось. В их обществе я чувствовал себя невнятным школьником. Выбора не было, только этот поставщик снабжал мою больницу всем необходимым. Приходилось как-то уживаться с тем, что есть. Всякий раз я напоминал себе, что делаю это ради пациентов, поэтому не позволял себе поддаваться эмоциям. Убеждал себя, что встреча не займет больше часа. Встречались раз в месяц. Потерпеть редко и недолго неприятное общество не так уж сложно. Они поспорят, покажут превосходство, напомнят, что я завишу от поставок. Неприятели хорошо прощупали мое нутро и понимали, что ради пациентов я готов, если не на все, то на многое. В итоге мы кое-как согласуем условия и подпишем очередной документ. После, когда я с облегчением поставлю подпись в контракте рядом подписью поставщика, они уйдут, напоследок кинув очередную колкость. Я закроюсь в кабинете, попрошу не беспокоить меня минут пятнадцать и выкурю сигарету другую. Одной обычно не хватает после подобных встреч.

Наши стычки стали привычным делом, но последняя выходка угрожала жизни нескольких замечательных людей. Мы всегда спорили о суммах и сроках, но приходили к соглашению, пусть даже совсем на невыгодных условиях, которые заставляли меня нервничать и искать лазейки, то в бюджете, то в способах растянуть остатки препаратов из-за задержек с поставками. Нужно отдать должное, условия контракта поставщик никогда не нарушал. Но сегодня вместо необходимых пятидесяти баллонов кислорода, он прислал в больницу тридцать. Телефонный разговор ни к чему не привел. Мы договорились о встрече. Второй раз за месяц придется неизвестно сколько терпеть неприятное общество. Но я был готов к любым неприятностям и неудобствам, лишь бы получить необходимое количество кислорода в срок. От мысли, что его не хватит и настанет день, когда я потеряю пациента, меня бросало в дрожь. Холодный пот струился по спине. В это трудно поверить, но в больнице за время моего руководства не умер ни один пациент. Именно поэтому смерть так страшила меня. Как врач я должен быть готов к смертям, но после того как я видел улицы и дома, заполненные трупами, что-то сломалось. Каждая жизнь приобрела еще большую ценность. Мне хотелось спасти всех, кто выжил. Отсутствие летальных исходов в практике легко объяснить. После вируса в живых остались в основном люди с сильным иммунитетом и без хронических заболеваний. Тяжелых пациентов в больницу поступало крайне мало и мы как-то справлялись. Особую группу составляли разве что пожилые. С ними дела обстояли сложнее в силу возраста.

Отсутствие достаточного количества кислорода ставило меня в ситуацию, в которой я должен выбрать, кому жить, а кому умирать. Я не мог обратиться в полицию или в суд. Во-первых, это заняло бы приличное время. Прождать начала процесса можно было от трех до шести месяцев, иногда и дольше. Во-вторых, по новым правилам при обращении в правоохранительные органы, судья в первую очередь решал, справедливо ли вообще обращение. Не зря ли ты тратишь время и ресурсы государства. И то и другое подвергало меня риску. Времени ждать процесса в такой ситуации, конечно, не было.

Все оборудование и препараты теперь заказывали исключительно на месяц, по разрешению от министерства здравоохранения. Дела обстояли так, сначала я утверждал списки со всем необходимым в министерстве, а затем делал заказ у закрепленного за мной поставщика. Соответственно кислородные баллоны были рассчитаны на месяц, больше бы не дали. Мы в больнице уже привыкли к этой бюрократии и научились оставлять небольшой запас на крайние случаи. Но сейчас, даже с учетом запаса, я мог выиграть всего дня три от силы. Месяцев на судебные тяжбы не было. Действовать нужно было здесь и сейчас. Поэтому единственным способом было выбивать обещанную поставку из поставщика.

Обращение за защитой в государственные органы также затрудняли связи поставщика. Я бы попробовал, если бы не отсутствие времени, но знал, что все равно проиграю. Если суд решает, что ты зря тратишь время со своими жалобами, ты получал наказание, называемое административным. Я изучил вопрос. Меня могли оштрафовать на крупную сумму. Это бы ударило по больнице в первую очередь. А могли снять с должности, чего я тоже, конечно, не желал. Итог – на поиск справедливости и поддержки у государства рассчитывать не приходилось. Именно поэтому я искал способы справиться своими силами. Сначала взывал к совести поставщика, затем тыкал в договор. Ожидаемо попытки успехом не увенчались. Тогда я с трудом уговорил его на встречу. Я не придумал четкий план, но надеялся, что так получу еще одну возможность. Голову посещали даже безумные идеи запереть его в кабинете и не выпускать до тех пор, пока не привезут остаток заказанной партии.

Который день я ходил сам не свой. Рассеянный, погруженный в собственные мысли. Я не мог думать ни о чем, кроме как о злополучных кислородных баллонах, которых катастрофически не хватало. Вечером накануне дня встречи с поставщиком я зашёл в палату к пациенткам, пожилые женщины, одна очень напоминала мою мать. Я сел на край кровати, опустил голову и теребил краешек накрахмаленного пододеяльника. Мне трудно было посмотреть ей в глаза и произнести в слух то, о чем она подозревала. Другие обитатели палаты уже спали. Милая старушка накрыла мою руку шершавой ладонью. Она все поняла по моему лицу, прочитала во взгляде. Я все еще не нашел сил взглянуть женщине в глаза, зная, что ничего не могу для неё сделать. Миниатюрная аристократичная дама добродушно с материнским теплом и заботой глядела на меня почти прозрачными глазками. Наверное, когда-то давно они сияли, словно голубое бездонное озеро на солнечном свете. Седые длинные волосы, забраны в тугой пучок у основания шеи. Впалые щеки и чуть дрожащая нижняя губа. Мама, наверняка, выглядела бы также в ее возрасте. Голубые глаза тоже поблекли бы, но не потеряли бы задорного блеска, жизнелюбия и тихого спокойствия. Раньше стоило заглянуть в родные глаза и становилось так хорошо. Все проблемы тут же становились игрушечными. Мама жизненные трудности воспринимала с пониманием и стойкостью. Я всегда по-доброму завидовал этому свойству. Вот бы хоть на минуточку заглянуть в ее глаза и ощутить покой и тепло. Как же мне тебя не хватает, мамочка! Как бы ты мне сейчас помогла! Совсем не важно, сколько тебе лет. Для родителей мы навсегда дети. Я перестал быть ребенком, когда ушла мама. Отца с нами не было на момент страшных событий уже пять лет. Никогда не был маменькиным сынком. Довольно рано стал самостоятельным и съехал от родителей. Начал строить свою взрослую жизнь. Но при трудностях всегда приходил домой. Место силы. Стоило просто прийти, побыть немного с мамой в молчаливом диалоге взглядами, покурить с отцом в кухне, тоже молча и услышать его коронное: «Ну чего раскис то, сынок? А?!». И всё сразу становилось не таким уж и сложным. Сразу находилось решение проблемы. Каждый раз выходя из подъезда старой пятиэтажки, где жили мои старики, где я провел детство, я дышал иначе, полной грудью. Воздух казался бодрящим, походка уверенной, трудности всего на всего легкими препятствиями.

Ну вот, ударился в воспоминания, расчувствовался. Старушка, очевидно, заметила и более настойчиво сжала мою руку. Потом тихонько заговорила, так чтобы не разбудить соседок по палате:

– Не терзайся, все равно нам недолго осталось, – я тяжело вздохнул, а она продолжила совсем тихо, шепотом. – Мне внучка номер записала, сказала, тут могут помочь. Мне он ни к чему, а тебе пригодится. Не сейчас, так потом. Попробуй, вдруг сработает.

С этими словами женщина протянула мне аккуратно сложенный вдвое клочок бумаги с телефонным номером. Я позвонил тут же, как вернулся в кабинет. Я не верил в чудо, но решил попробовать, терять то нечего. Когда человека загоняют в угол, он пробует даже самые нелепые методы борьбы со своими проблема. Я настроился любой ценой вырвать законные двадцать баллонов, которые задолжал поставщик. Я просто не имел права опускать руки, пускать дело на самотек и ждать, пока бедные старушки умрут на больничных койках моей больнице. На их долю итак пришлось достаточно ужасов. Я знал историю каждой, привязался к ним и не мог так просто отпустить в лапы смерти.

После нескольких длинных гудков, на том конце провода ответил уставший женский голос. Я кратко обрисовал ситуацию. Разговор не сулил ничего определенного и прошел скомкано. Говорил в основном я, девушка не задавала встречных вопросов. Она молча выслушала, продиктовала адрес электронной почты, попросила выслать документы и сказала, что возьмётся. Я ненавязчиво и несколько виновато сообщил, что встреча с поставщиком завтра днём. Она только попросила адрес. Странный разговор, не понятно во что я ввязался. Мне пришлось положиться на одно лишь краткое слово: «Возьмусь». Оставалось только наедятся, что девушка не подведет.

Помимо страха, что она ничем не сможет помочь, присутствовал также страх, что меня подставили. При новом жизненном укладе, не составляло труда нажить себе проблем на каждом шагу. Когда я набирал неизвестный номер, я, конечно, все это понимал. Девушка вполне может оказаться агентом, который отслеживает бунтарей и нарушителей. И завтра на встречу ко мне прибудет не подмога, а наряд полиции. Потом суд, потом меня сошлют на тяжелые работы в какую-нибудь шахту или нефтяную вышку на север. Больше я никому не смогу помочь, спасать моих пациентов станет некому.

В назначенное время поставщик прибыл в сопровождении напарника и двух охранников. Я и двое моих коллег, уже ждали в переговорной. Больше никого не было. Я нервничал, я даже не знал, кого или чего жду. С девушкой мы ни о чем толком не договорились. Какой помощи ждать? И ждать ли вообще? Встреча началась. Я отчаялся. Стоило помощнику поставщика осыпать меня унизительными фразами, как дверь отворилась и в кабинет впорхнула она. Миниатюрная, невысокая, хрупкая, эфемерная. Тонкие ножки обтянуты узкими чёрными брюками, на высоких каблуках и в свободном длинном сером пиджаке. Остальная одежда черная. Волосы собраны на затылке. Неяркий макияж. В первую минуту я опешил и тут же подумал, чем эта девочка может помочь, может она дверью ошиблась и сейчас уйдёт? Но стоило ей посмотреть на меня, я тут же поменял мнение. Она уже не казалась слабой девчушкой. Взгляд строгий, деловой. Она уверенно подошла ко мне и протянула руку. Я так и продолжил сидеть на месте, пока не понимая, чего ожидать, лишь машинально привстал и протянул руку в ответ, не отрывая вопросительный взгляд от девушки. Она слегка склонилась ко мне, очевидно, заметив мое недоумение или немой вопрос и прошептала: