Читать книгу Эфиверсум - D M - Страница 1

Эфиверсум

Что видим мы, когда глядим на звезды

и на туманы уходящих дней?

Чем манят сны, к нам обращенные при Жизни,

«написанной» людьми,

с надеждою на Бесконечность сих временных песков земли?…

Повинуясь потоку истинного желания, мы неуклонно постигаем «азы» Смысла Жизни, подобно, прежде, обучению ее Школе – Базе, а затем – Ее Высшим благам и открытию Тайн Мироздания. Диплом – в качестве совершенной свободы от всех пут видимого и материального.

Тем далеким и жарким июньским днем, в полдень, г-жа Марвуар Фильна Анжелина изволила умирать для того, чтобы проснуться, так и не постигнув за 82 года жизни – «сути Бытия».

– Эльбруг, друг мой, подойди,– подала первое хриплое подобие слов, г-жа Марвуар.– Помнишь,– солнце уютно обнимало ее ноги отблеском серпа на одеяле,– мы детьми с тобой запрыгивали в отбывающий поезд,– прищуривая глаза как от наслаждения солнечными лучами детства,– и неизвестно куда, лишь бы за внутренним зовом таинств. И она опечаленно выпустила руку Эльбруга, на миг взглянув на него потухшими, впавшими глазами, теперь способными выражать либо сожаление, либо устремляться вглубь себя.

Энергетика траура здесь, в этой занавешенной шторами спальне, проглядывалась во всех, тщательно подготовленных самой г-жой Марвуар украшательствах: журнальный столик, у кровати, хранил на себе лист с распоряжениями и наставлениям для всех присутствующих; послания с раскаяниями от лица рабы Божьей, невесть кому писанные. Изголовье кровати, было наплотно приставлено к окну с плотными задернутыми шторами «в пол» темно-лилового перламутрового отблеска, обшитыми золотой бахромой, а вверху на них была повешена голубая подвеска «Музыки ветра», видимо, чтобы умирающая была подхвачена уже «на том свете» в правильном направлении, а может и затем, чтобы вновь, в последний раз, сквозь годы услышать в этой песне звонкий смех соседских ребятишек, теперь бесследно канувших, для которых был неведом счет времени; услышать беззаботную, искреннюю радость.

«Почему мы теряем это? – думала г-жа Марвуар – в душе все та же любимая родителями – Фильна, – с курносым носиком, нежно-алыми, мягкого изгиба, пухлыми губками, пылкими румяными щечками и хрустально–лазурными озорными глазками.– Вот же я! Как же время накладывает отпечаток.. Марвуар продолжала размышлять, молчаливо вглядываясь в посетителей, в лица старых мужчин, исколотых трещинами времени.– Но даже время не вправе забрать у меня самое бесценное богатство – детство! Тут, вдруг, Марвуар попыталась подняться по порыву прозрения, словно отстаивая свое на это – право, но слабость и немощность бренного тела, отбросили ее обратно еще разительней, точно незримый присутствующий желал благополучного завершения издыхания, на который был приглашен. Но откуда и с какой целью?

Марвуар как следует откашлялась, да так, что присутствующие приметно засуетились, обеспокоившись началом безвременной агонии. Кто-то кому-то даже отчаянно взвизгнул, чтобы принесли воды, а кто-то поодаль – врача. Но старушка, откашлявшись, захохотала как хриплая ворона, и аккуратненько, да так резво-театрально сложила вытянутые ручки поверх одеяла, что кто-то рухнул, в беспамятстве, на пол. Все загомонило и зажужжало, послышались удивленные перешептывания.

– Поди, куда ветер дует,– сказала она нарочно тихо, чтобы другие подступились поближе к ней, и, выдержав запинку, продолжила, – там и дождь идет! – закончила она, глубокомысленно устремляя насмешливые глаза сквозь присутствующих.

Затем Марвуар затеисто взглянула проясненным взором вверх, на подвеску и зажмурила глаза, оставив сиять едва заметную насмешку на плотно сморщенных губах.

В комнате царила нощь, под охраной дня улицы.

– Но, видимо, не бывать сегодня ветру,– сказала Марвуар уже опечаленно, больше себе. – Я что-то упустила, но что?! Говорила она, разгорячено выкрикнув последние слова – себе в упрек и протянутые вдоль тела – руки, сжались в кулаки.– Как, вы не представляете, Эверлаз,– в обращении к старинному другу детства, стоявшему в стороне, у двери,– как знание сего, мучило меня всю мою жизнь!– охрипло вскрикнула она, казалось, в последний раз и уныло отвернула голову от присутствующих.

– Да, я помню,– так же стоя, не двинувшись, притянул общее внимание посетителей голос Эверлаза. – Даже ребенком я замечал за тобой какую-то растерянность, так не вязавшуюся с твоим озорством и оптимизмом,– заверил он каким-то холо́дно-драматичным, притом, закалено-юным голосом, так удивительно совмещающимся с его внешней замкнутостью; руки и ноги его были скрещены, а сам только плечом прилегал – как опорой – к стенке; жидкие серебристые волосы, были приглажены назад; злобный спущенный крючок носа, отлично сочетался с прищуренными желчными глазами.

– Не могу припомнить, Эверлаз, «по старой памяти, что по грамоте»,– пробурчала Марвуар в потугах припомнить; после чего, отрывисто–тихо, чуть ли не молитвенно, она пропела, если можно так выразиться, ведь между каждого слова умещалась слезливая точка:

Последняя звезда-а-а,

Моей промозглой памяти-и

И нимфа состояния души,

Души меня-я-я!

– Чай, время подойдет – и час пробьет,– беспечно прокряхтела старушка, поворачиваясь на боковую.

– Фильна, г-жа Марвуар, а как же мы?– взбунтовали некоторые дальние родственники, стоявшие поодаль. – У всех нас время на счету!..– крикнул из ряда какой-то смельчак.

– Торопиться жить, скоро умереть,– в полусне отразила Марвуар.

Ненавязчивое блекотание поспешающих, проводило Марвуар в безотложные грезы.

– Ты ли не торопишься,– послышалась дивная реминисценция голоса, не то во сне, не то наяву,– Желина.

Одно известно, с этим эховым накатом слов к самим ушам Марвуар, у нее проступил пот, несмотря на то, что комната хранила прохладу.

– Это ль, гляди, Вечный сон явился?– беззаботно отвечала Марвуар, ощущая себя в какой-то невесомости – как неваляшкой, что вот-вот перевернется в бездонное.

– Многознающему, но малопомнящему, совесть спать не даст,– говорил голос.

От сказанного, Марвуар ощутила, как будто ее внешнее тело откупорилось как матрешка, преобразовавшись в прилегающую к ней форму. Как не испугалась от такого старушка, но ощутила забытую легкость – верно двадцать годков к рождению воротилось обратно.

– Чего ж не помнить мне? Что кому надобно, то тому и памятно,– ехидно выкрикнула Марвуар в пустоту непроглядного и плотного тумана.

– Немому с глухой не столковаться,– отвечал голос, рассыпаясь эхом отдаления.

И тогда Марвуар вновь ощутила, как облегчилось ее внешнее тело, вновь откупорившись матрешкой; однако себя Марвуар тщилась увидеть из-за белой дымящейся пелены, залатанной сверху – донизу.

– Фильна Анжелина!– послышался галантный мужской голос, подкатывающий откуда-то издали.

Так Марвуар давно никто не звал; голос до боли знакомый..

– Не хотите ли пройтись, задумчивая леди,– предлагал он что-то, видимо, ей, совершенно несуразное с ее теперешним положением.

– Конечно,– отвечал женский голос. Я именно об этом,– сделав задумчивую паузу,– и думала.

Но, как потом Марвуар с ужасом почувствовала, отвечал этот женский, звонко–певучий голос именно ее губами! Глаза Марвуар замерли от жуткого страха, подкатывающего к горлу, который только возрастал с потоком слов, произносимых ею. Этим моментом, прямо из-за густого дыма или тумана, над ней вдруг нависло помутненное тело мужчины во фраке: с зажмуренными глазами, отчетливой улыбкой, голубоватым отливом лица и алой розой, вставленной в петлицу – рукой, прижатой к груди в позе исполнения этого действия,– с достаточно естественно скрюченными пальцами. От ужаса предоставленной возможности лицезреть фигуру вплотную, Марвуар едва ли не скончалась. И, как не пыталась она отстраниться и отвернуться от трупа, тело неустанно следовало вслед. Неожиданно, приобретши живую четкость очертаний, Марвуар, наконец, разглядела в нем своего мужа – Дэндольфа – увиденного спустя сорок лет по его кончине: он утонул в годовщину их серебряной свадьбы, в ту самую прогулку, начало которой он хотел освежить в ее «промозглой памяти».