Читать книгу Детакто. Хотеть прикасаться - Дамир Майкенов - Страница 1

Солнце трусливо пряталось за тучами. Порывистый ветер гнул лысеющие кроны редких в этой местности деревьев. Сорванная листва вихрем носилась по воздуху в танце с песком. Печально выли провода, напоминая о голодных волках, которых в лунные ночи иногда было слышно издалека. Скрипела колючая проволока, плотной и острой спиралью украшавшая высокие заборы по периметру. Раздавались грозные матерные выкрики, гудки, грохоты, свисты, совершенно не пугавшие местное воронье.

Казалось, именно здесь, в этом богом забытом месте, – у самой большой в области исправительной колонии строгого режима, – родилась эта промозглая, ветреная, жутко холодная осень, чтобы затем начать свое торжественное шествие по миру.

Грунтовая дорога, уходящая от одностворчатых железных ворот, криво взбиралась на холм вдалеке и исчезала за ним. По этой дороге в сторону исправительной колонии медленно шел одинокий человек в серой тюремной одежде. Он буквально волочил ноги, шатаясь от изнеможения, и часто спотыкался о дорожные ухабы. При неровной ходьбе руки его неконтролируемо болтались вдоль тела, словно у безвольной мягкой игрушки.

На сторожевой вышке прямо над тюремными воротами скучал уставший от однообразия снайпер-надсмотрщик. Он хмуро наблюдал за небольшой группой заключенных, возившихся с мусором на территории тюрьмы. Его цепкий взгляд внимательно высматривал потенциальную жертву, а руки, державшие винтовку наготове, будто только и ждали повода для рокового выстрела. Каждый раз, когда он представлял убегающую от его пули спину, его покрасневшие от недосыпа глаза вдруг загорались недобрым огоньком, а бескровные губы сжимались в тонкую дугу.

Надсмотрщику наскучили вялые и прилежные мусорщики. Он решил оглядеть местность и только сейчас неожиданно для себя заметил устало приближающегося путника.

– Это еще кто? – буркнул снайпер-надсмотрщик.

Он молниеносно вскинул винтовку, нацелил ее на дорогу и вгляделся в оптический прицел.

В перекрестии тонких черных линий он разглядел следующее. Изможденный человек вяло шаркал заплетающимися ногами. На нем отсутствовала обувь; с одной лодыжки сползал дырявый носок, вторая ступня вовсе была боса. Грязные изношенные штанины заканчивались у колен рваными лоскутами. От ширинки расползалось темное пятно. Нижние пуговицы рубашки были оторваны; один рукав держался на клочке ткани, готовый сползти на запястье. Волосы были взъерошены ветром, а иссохшее и морщинистое лицо с впалыми щеками казалось выпачканным в саже. Рот приоткрыт, потрескавшиеся губы дрожали от холода, а пустой взгляд не выражал ничего, кроме вины и глубокого отчаяния.

Надсмотрщик узнал приближающегося путника и не поверил своим глазам.

– Охренеть, – выдохнул он. – Бродяга, это ты?

Человек, которого действительно когда-то прозвали Бродягой, из последних сил подошел ближе к тюремным воротам.

– Стоять! Стреляю на поражение! – послышался сверху крик надсмотрщика.

Бродяга остановился, сделав последний неуверенный шаг чисто по инерции. Руки его продолжали безвольно висеть вдоль туловища. Выпачканные в грязи кисти с застывшими пальцами и отросшими ногтями болтались у бедер.

– Бродяга, ты ли это? – крикнул надсмотрщик.

Человек без сил рухнул на колени и, дрожа от холода, поднял умоляющий взгляд на сторожевую вышку.

– Это я-а-а, – в отчаянии завыл он.

– Изменился немного, я смотрю. Прямо не узнать тебя. Брови выщипал, что ли? – Надсмотрщик громко рассмеялся, довольный своей шуткой, но затем грозно добавил: – Ты чего обратно вернулся, бестолочь?

Бродяга в голос зарыдал:

– Пожалуйста, впустите меня! Примите меня назад, умоляю вас. Простите меня за все. Я хочу назад. Впустите обратно.

У надсмотрщика это вызвало лишь ухмылку.

Конечно, он понимал, что Бродяга обращался не к нему лично, а ко всем сотрудникам тюрьмы, кто мог его в этот момент слышать, но снайпер-надсмотрщик решил принимать его мольбу лишь на свой счет.

– Я ведь умру так, – продолжил рыдать Бродяга.

– Все мы когда-нибудь умрем, – ответил ему надсмотрщик.

– Я хочу есть.

– А в тюрьме сейчас обед, макароны! – с известным акцентом крикнул надсмотрщик.

– Я замерз.

– Не май месяц на дворе.

– Пожалуйста-а-а! – во всю глотку завопил Бродяга.

– Хватит тут орать, шизик. Иди отсюда.

– Помогите мне!

– Ты уже сделал свой выбор, идиотина. – Надсмотрщик будто бы потерял терпение. – Надо было раньше мозгами своими шевелить. Смотри, какой простор вокруг, свобода, красота. Ты же этого всегда хотел, да? Так что кру-угом и шагом марш отсюда!

Бродяга, захлебываясь в рыданиях, склонился, словно в намазе, и уперся лбом в холодную землю. Крупные слезы капали из его глаз и мгновенно впитывались в почву. Из носа текла простудная жидкость, но он не мог ее утереть. Руки его безвольно распластались по земле, словно у покойника.

– Пожалуйста, – проскулил Бродяга. – Помогите мне.

* * *

В это время в одной из аудиторий административного здания четверо мужчин нетерпеливо ждали одного заключенного. Трое из них сидели в ряд за длинным столом; двое первых были приглашенными членами специальной комиссии.

Слева буквально утопал за столом полненький краснощекий мужичок с добродушным лицом. Он с интересом перебирал и изучал бумаги, лежащие перед ним.

Второй мужчина был его полной противоположностью. Своей худобой и сутулостью он больше напоминал фонарный столб. Его длинная шея, казалось, вот-вот могла переломиться, не выдержав веса головы со всей рыжей шевелюрой. Большие очки с толстыми, словно лупы, линзами еще больше делали его похожим на уличный фонарь.

– Долго еще? – простонал он.

– Уже ведут, – ответил третий сидящий за столом человек. Это был главный врач исправительной колонии в своем неизменном белом халате и стетоскопом на шее. Его тут знали практически все. Помимо того, что заключенные при поступлении в тюрьму проходили у него поверхностное обследование, почти каждый из них через некоторое время попадал в лазарет из-за несварения желудка, разорванного ануса или сломанных ребер.

Четвертым присутствующим в аудитории человеком был сам начальник тюрьмы. Этот крепкий мужчина с суровым лицом вызывал уважение с первого взгляда. Выглядел он богато и элегантно, будто перед собственной свадьбой, не хватало только цветка на лацкане. Он стоял у широкого окна и наблюдал за Бродягой, который в это время молил надсмотрщика о милосердии у тюремных ворот.

– Что же вы все суки такие? – донесся до аудитории очередной крик Бродяги. – Помогите мне, пожалуйста! Я ведь умру так.

– Бродилин, мать твою, – процедил сквозь зубы начальник, – какого хрена тебя обратно принесло?

В этот момент дверь открылась, и в сопровождении надзирателя в аудиторию вошел заключенный. Им оказался грустный мужчина под сорок в серых тюремных штанах и рубашке; такого же цвета вязаная шапка была скручена на макушке. Он был криво острижен, но небрит; короткая соломенная челка торчала над широким лбом; взгляд его был усталый, но большие карие глаза выражали решимость и упрямство.

– Наконец-то, явился, – буркнул начальник. Он отошел от окна и сел у края стола рядом с тюремным врачом.

Заключенного подвели к одинокому стулу.

Он стянул шапку и решительно взял первое слово:

– Лавров Андрей Сергеевич. Личный номер: пятьдесят один десять, восьмой отряд. Статья сто пятая часть первая Уголовного кодекса, предумышленное убийство, невиновен, двенадцать лет.

На слове «невиновен» заключенный сделал особый акцент.

– Садитесь, Андрей Сергеевич, – сказал толстячок.

– Уже сижу, – недовольно буркнул Андрей, но послушно сел на заранее предоставленный ему стул.

– Как-то вы не по уставу представляетесь, Лавров, – упрекнул заключенного фонарный столб.

– Это верно, – согласился начальник. – Всегда вставляет заветное для него слово «невиновен». Мы пытаемся его отучить, но он, собака, настырный.

– Вы же знаете, я не согласен… – начал Андрей.

– Помолчи, не об этом сейчас речь, – перебил его начальник.

Толстячок рассматривал заключенного, будто пытался прочесть мысли и понять его внутреннее состояние.

– Двенадцать лет, значит? – спросил он. – Сколько из них вы уже отбыли здесь, Андрей Сергеевич?

Заключенный кивком указал на документы, лежащие на столе.

– Там в досье все написано.

– Мы читать умеем, не переживай. – Фонарный столб даже не пытался скрыть свою неприязнь к заключенному. – А вы здесь, чтобы отвечать на наши вопросы, а не подковырками бросаться. Учтите, именно от нас сейчас зависит, выйдете ли вы на свободу и когда выйдете.

Андрей сжал в руках шапку, будто хотел выжать из нее влагу. Сильные пальцы его чуть слышно хрустнули.

– Один год, три месяца, двенадцать дней, – покорно ответил он на вопрос.

– Значит, вам осталось еще… сколько? – поинтересовался добродушный толстячок.

– Десять лет, восемь месяцев и девятнадцать дней.

С улицы снова донесся вопль Бродяги:

– Пожалуйста-а-а, помогите мне! Черти поганые, будьте же вы людьми.

– Да что ж такое! – Начальник резко встал, чуть не опрокинув стул, и снова подошел к окну.

Толстячок взял в руку один из документов, прочел несколько строк, затем бросил на заключенного странный взгляд.

– Так вы, как я понял, считаете себя невиновным?

– Я не просто считаю, – ответил Андрей. – Я действительно невиновен. Поверьте мне, я не преступник. Не такой уголовник, как остальные здесь. Я обычный человек, нормальный, добропорядочный и законопослушный гражданин. Бизнесмен. Был им, по крайней мере. Налоги всегда платил исправно. Никого никогда не обижал. – Андрей тяжело вздохнул. – Мне здесь не место. Я был задержан и осужден по ошибке. Следствие было проведено не очень добросовестно. Просто нашли козла отпущения, сунули в клетку и дело закрыли.

– Но вас задержали прямо на месте преступления, насколько мне известно, – уточнил толстячок. – Что вы на это скажете?

Андрей сильнее сжал шапку.

– Я просто оказался не в том месте и не в то время. Растерялся и повел себя немного по-дурацки. Если бы знал заранее, что все так обернется, взял бы ноги в руки, и хрен бы меня кто видел.

Каждый раз, вспоминая тот вечер, Андрей действительно жалел, что не убежал. Смертельно раненный мужчина лежал на полу прихожей в луже собственной крови, хрипел и стонал от боли. Он пытался дотянуться до рукоятки кухонного ножа, торчавшей между лопатками. На стене над ним висел старомодный телефонный аппарат, а снятая трубка болталась на проводе у пола. Все это Андрей помнил так ясно, будто это произошло вчера, а не два года назад.

– Устал уже всем повторять, – продолжил Андрей, – я не убивал того мужика. Зачем мне это надо было? Он мне ничего плохого не делал. Он жил в доме напротив, и я до того вечера его даже знать не знал.

Андрей снова невольно погрузился в воспоминания. Смазанные следы крови из прихожей тянулись на кухню. На грязном столе среди множества хлебных крошек лежала пустая бутылка из-под водки; была разбросана жирная и неаппетитная закуска в виде засохших котлет, соленых огурцов и кусочков сушеной воблы. На полу были рассыпаны осколки большой тарелки, измазанные в крови.

– Я тогда случайно нашел его с ножом в спине, – продолжил Андрей. – Что мне оставалось делать? Мимо пройти? Я помочь хотел. Но сразу же менты привалили. Даже трех минут не прошло. Словно караулили меня. Такое ощущение, будто меня кто-то подставил…

– Достаточно, Лавров. – Фонарный столб нетерпеливо замахал рукой, останавливая Андрея. – Эти подробности нам неинтересны. Мы не судьи, не присяжные и тем более не ваша мама. Перед нами не нужно оправдываться или жаловаться нам.

– Кто вам жалуется? – возмутился Андрей. – Меня спросили, и я ответил.

– Не умничай тут, – вставил начальник у окна, обернувшись на Андрея.

С улицы донесся очередной крик Бродяги:

– Давай, стреляй, убей! Я больше не хочу так жить. Только быстро, целься в голову. – Затем Бродяга душераздирающе завыл.

Члены комиссии с тревогой взглянули на начальника у окна. Тот сделал жест, что все нормально.

– Не волнуйтесь, никто ни в кого не выстрелит, – успокоил он присутствующих.

– Давайте ближе к делу, – простонал фонарный столб.

Толстячок снова сосредоточился на Андрее:

– Я хочу понять причину вашего, как мне кажется, нелогичного решения. Вы добровольно подали заявление на детактоскомию? Без давления со стороны или чьих-то уговоров…

– Добровольно, – ответил Андрей. – А что вас смущает? У меня ведь есть законное право на это.

Начальник словно нехотя вернулся на свое место за столом.

– Да, право у тебя есть, – сказал он, – но заявления на детакто большая редкость. Все в курсе о возможных последствиях. Одно из них ты сейчас слышишь за окном.

– Вы хоть знаете, для чего в СИН, то есть в систему исполнения наказания, была введена процедура детакто? – спросил толстячок.

Андрей кивнул и сформулировал общеизвестный факт:

– Чтобы освобожденный преступник больше не смог совершить преступление.

– Совершенно верно. И на детакто раньше шли уголовники, которым грозило пожизненное заключение. А у вас, как вы сказали, всего лишь двенадцать лет срока.

– Уже десять и восемь, – поправил Андрей.

– Тем более! Через десять лет и восемь месяцев вы могли бы вернуться домой и продолжить нормальную, добропорядочную жизнь.

– Если вы, как утверждаете, законопослушный гражданин, – с сарказмом вставил фонарный столб.

– Но вы решили пойти на детакто, – продолжил толстячок, выпучив от удивления глаза. – Неужели ради скорейшей свободы вы готовы навсегда лишиться своих рук?

Андрей опустил взгляд на свои кисти.

Пальцы, сжимающие шапку, вновь хрустнули от напряжения.

– Да, – ответил Андрей и поднял взгляд. – Ради свободы и нормальной жизни рядом с супругой… да, готов.

– Нормальной жизни? – удивился тюремный врач. – После детакто? Это будет уже не нормальная жизнь, уверяю тебя.

– Думаю, мы с ней справимся. Не пальцем деланные. К тому же ведь как-то живут другие люди с ампутациями. Инвалиды, ветераны…

Тюремный врач жестом остановил Андрея.

– Подожди-ка. Кажется, ты не совсем понимаешь. Поверь мне, с ампутированными конечностями гораздо проще. Их можно заменить подвижными бионическими протезами. Уровень медицины сейчас это позволяет, если, конечно, не повреждена кора головного мозга. Но в твоем случае это будет уже невозможно. Физически руки останутся с тобой, но будут уничтожены все нервные окончания и нейронные связи. В той области коры головного мозга, которая отвечает за чувствительность и подвижность рук, будет блокирована генерация и передача электрических импульсов. Нарушится моторика, вернее, она вовсе исчезнет. И еще… может, ты не знал этого, но я тебе прямо скажу: эта процедура необратима.

– Вот именно, – согласился толстячок.

Тюремный врач продолжил:

– После нее ты больше никогда – слышишь меня, никогда! – не вернешь рукам способность двигаться и ощущать ими предметы. Ты это понимаешь?

– Если о вас некому будет заботиться, то ваше решение – это практически самоубийство. Медленное мучительное самоубийство. – И толстячок указал пальцем на окно.

– Да, – согласился тюремный врач. – После детакто жизнь превратится не просто в существование. Она станет не больше чем ожиданием смерти. Подумай, каково сейчас Бродилину. Он осознал свою ошибку и теперь кричит у ворот, моля нас о помощи. А мы не обязаны ему помогать, поскольку это был его личный выбор. Он заключил договор, поставил свою подпись, отказавшись от претензий. Если за тобой тоже некому будет ухаживать…

– Меня ждет жена, – решительно заявил Андрей. – Она каждую неделю пишет, скучает сильно. Она меня любит, готова всегда помогать и поддерживать, несмотря ни на что. Мы с ней давно уже вместе, я ее знаю как облупленную. Она будет обо мне заботиться. А жизнь в любом случае не больше чем ожидание смерти. Мое решение окончательное. Мы с вами только зря время теряем. Давайте закончим быстрее, мне еще мусор на складах собирать. Ваши уговоры все равно бесполезны.

– Я согласен, – вставил фонарный столб. – Это его право. Так что пусть, черт с ним.

– Спасибо хоть за это, – сказал ему Андрей.

Зависла пауза.

Толстячок досадливо покачал головой.

Тюремный врач разочарованно цыкнул.

– Ты должен понимать, мы не будем нести ответственность за твое решение, – добавил он.

– Я это понимаю, – сказал Андрей.

– Что ж, – выдохнул толстячок. Он задумчиво посмотрел на бумаги перед ним, затем обратился к начальнику: – Документы его уже готовы ведь?

– Да, но они еще не подписаны.

– Медкомиссию полную прошел?

– Кроме МРТ, – ответил тюремный врач, – но отсканировать мозг можно при самой детактоскомии. Мы делали так в прошлый раз, с Бродилиным, на той неделе.

– К черту этого Бродилина, – буркнул начальник.

Толстячок вновь посмотрел на Андрея с сомнением и тревогой.

– Что ж, Андрей Сергеевич. Воля, конечно, ваша. Мы не будем вас отговаривать, да это и не входит в наши обязанности. Если уж сами так решили, то подпишите сегодня все необходимые документы, пока еще способны на это. К вечеру мы пришлем сюда передвижной центр для детакто, потому что он все еще в нашей области. Надеюсь, вы не пожалеете о своем решении.

– Спасибо вам. Могу идти?

– Иди, – разрешил начальник.

Андрей резко встал со стула, натянул шапку и в сопровождении надзирателя направился к двери.

Толстячок взял в руки печать, повертел ее в руках и, бросив последний взгляд сомнения на выходящего заключенного, поставил отметку в одном из документов.

Надпись на штампе гласила:

«Детактоскомия. Согласовано. Добровольно».

* * *

– Ты рехнулся? – воскликнул Наган, когда Андрей признался, что подписал все бумаги на процедуру детакто. – Ты что наделал, придурок? Ты больной на всю башку? Чем ты думал?

– А что мне оставалось, Наган? – спросил Андрей.

– Терпеть. Жить. Ждать. Червонец быстро пролетит.

Разговор этот происходил в камере Андрея и Нагана вечером того же дня. Андрей сидел на шконке, держа в руках фотографии жены. Рядом на одеяле была рассыпана внушительная стопка писем от нее. Андрей задумчиво рассматривал каждое фото, а перед ним по камере взволнованно ходил взад-вперед Наган, хмурый темноволосый мужчина лет сорока пяти с военной выправкой и мягкой поступью.

– Первые два-три года тяжело, я понимаю, – продолжил он, – но потом свыкаешься. Мне-то уж поверь. Через сто два дня у меня пятнашка. Прикинь, целых пятнадцать лет я тут чалюсь! Лучшие годы коту под хвост. Но теперь дембель почти. Дотерпел, дождался, дожил. Посмотри – живой и здоровый. Ничего со мной не случилось.

– У тебя особая репутация, – ответил Андрей, не поднимая головы. – Если большого косяка нет, тебя даже охрана лишний раз не трогает.

Наган остановился перед Андреем.

– Думаешь, я откинусь и тебе кранты? Ты вроде тоже мужик не фуфло. С характером.

Андрей решил направить беседу в другое русло.

– Наган, ты ведь за дело сидишь? – спросил он.

– За дело, не спорю. И заметь, я ни о чем не сожалею. Даже больше скажу: если бы можно было вернуть время назад, наверное, я бы так же поступил. – Наган погрузился в воспоминания. – Тот выродок реально заслуживал пулю в морду, когда невинных людей на смерть отправил. Хотя хрен с ним, даже думать об этом ублюдке не хочу.

– А я не собираюсь мотать весь срок ни за что, – решительно заявил Андрей. – Я домой хочу, жить в нормальных человеческих условиях. Горячая еда, кофе, выпивка, теплая ванна с пеной, трахаться хотя бы по четвергам. – Андрей, листая фотографии, задержался на одной из них, стал нежно рассматривать и гладить пальцем. – Меня Ленка ждет. Она ведь молодая еще. Ей в этом году всего тридцать стукнуло. А через десять лет… ну, ты сам понимаешь. На, посмотри и скажи, неужели она не стоит того?

Андрей протянул фото Нагану, но тот отмахнулся.

– Сколько раз говорил, я на чужих баб не смотрю. – Он сел на шконку и, казалось, немного успокоился. – Ты должен был сначала все хорошенько обмозговать, хотя бы на денек извилины напрячь, а не с плеча рубить.

– Я десять дней это обмозговывал.

– Десять? – удивился Наган.

Андрей размышлял о детакто с того момента, когда узнал, что все документы на эту процедуру подписал Бродяга. Два дня спустя тот навсегда лишился чувствительности и подвижности рук, затем еще через трое суток был выпущен на свободу. Бродяга радовался как ребенок. Он обматерил всех надзирателей и со свойственным ему оптимизмом умчался в большой мир, где мотался пять дней, пока холод, голод, жажда, грязь, экскременты в штанах, вонь, отчаянье, а также осознание своей ненужности и никчемности не заставили его вернуться к тюремным воротам, чтобы просить о помощи…

– Десять дней! – громко воскликнул Наган, вырвав Андрея из мыслей. – И мне даже ни слова не сказал?

– Ты бы отговаривать стал.

– Конечно, стал бы. Я и сейчас тебя отговариваю. Сам посуди. За все время, сколько существует эта процедура… сколько?… семь лет уже вроде… только три человека пошли на нее. Три дурня за семь лет, прикинь! Ты четвертый.

– Четвертый дурень? – улыбнулся Андрей.

– Кто же еще! Первый, ходят слухи, до сих пор с мамкой живет. Он взрослый бугай, а она кормит его с ложки, как ребенка, одевает, жопу подтирает. Походу, еще и болт ему держит, чтобы он мимо толчка не промазал. Ты такой судьбы хочешь для себя и Лены?

У решетчатой двери камеры появился надзиратель. Он громко стукнул дубинкой о железные прутья и гаркнул:

– Лавров!

– Не прошло и полгода, – огрызнулся Андрей.

– Надо отвечать «я».

– Головка ты от стабилизатора, – буркнул Наган. – Якает он тут еще.

Надзиратель усмехнулся и вновь обратился к Андрею:

– Ну что, Лавров, готов на процедуру или заднюю дашь?

Андрей всегда причислял себя к тем людям, кто никогда не дает задний ход. На «слабо» его не взять, считал он.

– Готов, – ответил он надзирателю.

– По пояс раздевайся, и пошли.

– Прохладно ведь. Там раздеться нельзя?

– Кому там твое шмотье нужно?

Андрей взволнованно вздохнул, собрал с одеяла конверты и фотографии, аккуратно сложил их на тумбе, затем начал расстегивать пуговицы рубашки.

Надзиратель терпеливо ожидал, наблюдая за Андреем сквозь прутья решетчатой двери.

Наган решил продолжить:

– А второй дурень, кто на детакто пошел, через три дня кони двинул. Знаешь почему?

– Замерз насмерть, я слышал, – ответил Андрей.

– Верно. Ему при освобождении накинули на плечи какое-то старое пальто, он так и не смог потом его нормально надеть. Чувака нашли на тридцатом километре. Он на дороге валялся, окоченевший весь. А Бродягу ты сам знаешь. Он с утра за забором орет, слышал? Его выпустили… когда?.. даже недели не прошло вроде.

– Пять дней назад, – поправил Андрей.

Он снял рубашку, оголив хорошо сложенный торс. При каждом движении развитых рук шевелились рельефные мышцы. Но на спине, боках и ребрах разноцветно переливались ссадины, синяки и шрамы.

– Но он вернулся, прикинь, – продолжил Наган, оглядывая спину сокамерника. – Это как же нужно отчаяться, чтобы проситься сюда обратно?

– Он сам виноват. Знал ведь, что у него ни дома, ни семьи, ни родных. Поперся на детакто, когда пришли холода. Свободу хотел ощутить, видите ли, простор увидеть, общество посетить, оптимист хренов. Теперь назад приполз, умолять начал. А я не вернусь, отвечаю. Не собираюсь позориться и унижаться.

Андрей бросил рубашку на шконку.

– Может, не надо, Андрюха? – с надеждой спросил Наган. – Может, подумаешь хорошенько?

Надзиратель потерял терпение:

– Давай быстрее, Лавров. Потом добазарите.

Он позвенел ключами и открыл дверь камеры.

Андрей намеревался выйти, но Наган задержал его за руку.

– Откажись, пока не поздно. Богом заклинаю. У тебя еще есть право…

– Спасибо за все, Наган. Но это моя жизнь, мой выбор. Я сам решаю. И в Бога я не верю.

– Да поможет Он тебе, братишка.

Андрей медленно вышел из камеры, поднял руки над головой и повернулся лицом к стене.

Надзиратель с грохотом закрыл решетчатую дверь и запер ее.

Наган приник к прутьям.

– Учти, ты больше никогда не почувствуешь в ладони Ленкину сиську.

Андрей ухмыльнулся:

– Грудь моей жены тебя не касается, Наган.

– Да, и то верно. Тогда учти, ты никогда больше не сможешь ковырять в носу, чесать за ухом, мух смахивать, комаров хлопать.

Надзиратель ощупал штанины Андрея, затем ткнул его дубинкой под ребра.

– Пошли, Лавров. Без лишних движений и рот на замке, понял?

Он повел Андрея по широкому коридору тюремного блока.

Наган крикнул вслед:

– Ты больше никогда не сможешь расстегнуть себе ширинку!

Надзиратель неторопливо вел Андрея мимо ряда камер. Между прутьями решетчатых дверей показались лица других заключенных. Они провожали Андрея сочувствующими взглядами.

Тюремный блок заполнил очередной крик Нагана:

– Ты больше никогда не сможешь поднести ко рту кусок хлеба!

Из одной камеры впереди высунулась кисть заключенного для последнего рукопожатия. Андрей не успел к ней подойти. Надзиратель подскочил и ударил дубинкой по высунутой руке, и та с громким стоном боли исчезла.

– Ах, сука, тварь… – послышалось из камеры, но очередной громкий удар дубинкой по решетке заставил голос умолкнуть.

– Ты больше никогда не сможешь почесать себе яйца! – снова крикнул Наган.

Его голос эхом отразился от стен.

Из некоторых камер послышались громкие смешки.

– Заткнулись все! – рявкнул Наган.

Смешки быстро прекратились.

Надзиратель остановил Андрея у массивной металлической двери, ведущей из тюремного блока. Он постучал по ней дубинкой, затем помахал камере видеонаблюдения.

Послышался громкий гудок и щелчок разблокировки замка.

– Ты больше никогда не сможешь… – вновь крикнул Наган, но не закончил мысль.

Надзиратель открыл тяжелую дверь, пропустил Андрея вперед, затем вышел сам.

Тюремный блок вновь заполнился криком Нагана:

– Стой, Андрюха, откажись!

Но Андрей его уже не слышал.

Надзиратель закрыл металлическую дверь.

Снова прозвучал громкий гудок и щелкнул блокиратор замка.

Коридор тюремного блока опустел.

* * *

У здания тюремного лазарета был аккуратно припаркован большой, оборудованный по последнему слову техники фургон без опознавательных надписей. Это и был передвижной медицинский центр для проведения детактоскомии. Со стороны – большой бело-грязный параллелепипед на колесах, но внутри его было стерильно чисто и светло.

Андрей лежал на специальном операционном столе лицом вниз. Его руки были аккуратно расставлены на мягких подставках, а лицо помещено в отверстие круглой, похожей на бублик подушки.

Взволнованный взгляд его бегал по полу.

Тюремный врач стоял у пустой стены, увлеченно листая какую-то документацию. Хирург – пожилой мужик в медицинской маске, белом халате и латексных перчатках – сначала старательно ощупал мышцы и суставы рук Андрея, затем специальным маркером начал аккуратно ставить на определенных местах кожи жирные точки.

– По закону. – Занятый своим делом, он говорил медленно, будто обдумывая каждую последующую фразу. – Осужденным за тяжкие преступления. Такие, как убийство, изнасилование, педофилия и другие. Детактоскомия проводится от кончиков пальцев до плечевых дельт. Вы в курсе?

– Да, – ответил Андрей.

– Если бы вас осудили. Скажем, за кражу. Процедуру провели бы только на кистях рук.

– К сожалению, я не вор.

Над спиной «распятого» Андрея нависал специальный аппарат с металлическими «щупальцами» и хирургическими инструментами на их концах.

– Но вы осуждены за убийство. А это тяжкое преступление, – продолжил хирург. – Поэтому мы обязаны провести детактоскомию в соответствии с уголовной статьей…

– А не с тем, считаю я себя виновным или нет.

– Хорошо, что вы это понимаете.

– Но я невиновен. И всегда буду утверждать это. Были бы у меня хоть какие-нибудь доказательства…

– Хватит уже, – прервал его тюремный врач, – заладил одно и то же. На суде надо было все это говорить.

– Так я на суде и говорил…

– Хватит. Не отвлекай людей от работы. Им неинтересно, как и почему ты сюда попал.

Андрей сжал и разжал кулаки, представив, как дает тюремному врачу в морду.

Пока еще он был способен на это.

Но желание его за пределы фантазий не вышло.

Ассистентка хирурга, худенькая женщина, мурлыча под нос что-то из Бетховена, надела на голову Андрея массивный пластмассовый шлем с датчиками и проводами, а затем зафиксировала его.

– А это больно? – спросил Андрей.

– Для вас нет, – ответил хирург. – Уснете здесь и проснетесь в камере. А вот нам работать около десяти часов.

Анестезиолог – парень, который по внешнему виду был еще слишком молод для подобной профессии, – готовил раствор наркоза, ловко орудуя ампулами и шприцами.

Ассистентка набирала на клавиатуре какие-то данные, сверялась с графической и цифровой информацией, выведенной на экраны мониторов с датчиков на странном футуристическом шлеме.

Частое дыхание Андрея выдавало его волнение.

– К чему эти сложности? – спросил он. – Нервные окончания, нейроны, импульсы. Ампутация была бы с той же пользой.

Тюремный врач отвлекся от бумаг.

– У нас нет права калечить здоровых людей. Инвалидом тебя сделает несчастный случай или война. А мы сохраняем эстетичный вид… так сказать, естественный облик человека.

– Чтобы другие люди от меня не шарахались?

– Совершенно верно, – согласился хирург. – Мы ведь живем в гуманном обществе, верно?

– Ну, вы-то – может быть.

Ассистентка включила устройство со «щупальцами» на потолке, начала проводить диагностику. «Щупальца», жужжа, зашевелились, готовые вонзиться в плоть. На конце одного из них показался пучок тонких наэлектризованных нитей. Они начали извиваться, словно длинные металлические черви, следуя каким-то определенным и давно установленным программным алгоритмам.

Ассистентка поправила руки Андрея на подставках, затем с помощью крепких кожаных ремней намертво зафиксировала их. Хирург, дорисовав множество точек на руках Андрея, отложил маркер.

– Думаю, можно начинать, – сказал он коллегам и решил в последний раз обратиться к заключенному: – Лавров, вы еще можете отказаться. Вас поймут. В этом нет ничего такого…

– Погнали, – ответил Андрей, часто и взволнованно дыша. – Как говорится, была не была.

Анестезиолог зарядил шприц-пистолет ампулой с готовым раствором наркоза.

Ассистентка склонилась над Андреем и прошептала ему на ухо:

– Надеюсь, вы не были виртуозным музыкантом.

– Может, хватит болтать? – Анестезиолог прижал шприц-пистолет к шее Андрея и «выстрелил» раствором.

– Ай! Нет, яннннн… – успел произнести Андрей, прежде чем вырубиться. Его тело мгновенно расслабилось, будто выключенное.

Аппарат над ним загудел чуть громче.

На экранах мониторов заплясали графические и цифровые данные.

Раздались ритмичные звуки.

Ассистентка нажала на кнопку старта.

Аппарат с пришедшими в движение «щупальцами» начал с жужжанием опускаться с потолка. На конце одного из этих «щупалец» включился лазерный луч…

* * *

Когда Андрея после процедуры детакто доставили в камеру, над этой частью мира уже взошло холодное ноябрьское солнце.

Передвижной центр детактоскомии спустя полчаса покинул пределы тюрьмы. Он унесся за холм, поднимая в воздух клубы пыли. Снайпер-надсмотрщик проводил его равнодушным взглядом, затем снова прилип к оптическому прицелу винтовки, направив оружие чуть в сторону от дороги.

На сторожевую вышку в этот момент поднялся его напарник-сменщик. При нем тоже была винтовка с оптическим прицелом, из которой, правда, он пока ни разу ни в кого не выстрелил. Еще не подвернулся такой случай. За короткое время его работы здесь попыток побега или проникновения никто не предпринимал.

– Охренеть, – буркнул надсмотрщик, не отлипая от прицела винтовки.

– Что такое? – спросил его сменщик.

– О, привет, салага!

Они пожали друг другу руки, и надсмотрщик снова прилип к прицелу.

– Я слышал, здесь был целый спектакль, – сказал Салага.

– Ага, сейчас второй акт. Сам глянь. На десять часов, двести двадцать метров.

Салага снял винтовку с плеча, направил ее в указанную сторону и тоже вгляделся в оптический прицел. В перекрестии его он увидел: Бродяга сидел на коленях спиной к тюрьме и, склонившись почти до земли, что-то жадно ел. Вокруг него медленно растекались ручейки крови.

– Что он делает? – спросил Салага.

– Завтракает. – Надсмотрщик злорадно хихикнул. – Угадай, что у него сегодня в меню?

Салага опустил винтовку.

– Не знаю. Кого он поймал?

– Кого он мог поймать парализованными руками?

Салага задумался, затем его лицо вытянулось от шока.

– Ты мне гонишь сейчас?

– Не-а. Сам смотри.

Надсмотрщик ловко повесил винтовку на плечо, сложил ладони рупором и во всю глотку заорал:

– Приятного аппетита, шизоид!

Салага вскинул винтовку и внимательно вгляделся в прицел. В перекрестии его Бродяга обернулся и начал испуганно озираться. Его кисти и предплечья были разодраны чуть ли не до костей, подбородок выпачкан в крови. Заметив на сторожевой вышке двоих наблюдающих за ним снайперов, Бродяга начал душераздирающе выть от унижения и отчаяния.

– Бедняга, – посочувствовал Салага. – Даже врагу такого не пожелаешь. Может, ему помочь как-то?

– У нас приказ игнорировать его, – ответил надсмотрщик и начал торопливо спускаться с вышки. – Я его выполнил. Тебе желаю удачи сдержаться. Ладно, пост сдал.

– Давай, счастливо, – ответил Салага, все еще не отрываясь от прицела. Затем вздохнул: – Господи боже.

* * *

Андрей без сознания лежал на своей шконке. У него были туго забинтованы шея, плечи и руки до самых кончиков пальцев. Наган сидел напротив и бросал частые взгляды на сокамерника, ожидая его пробуждения.

– Знаешь, кто ты после этого? – тихо сказал он. – Дурень, прошедший процедуру, называется процедурень! Вот так вот. Новое слово в честь тебя, сам только что придумал. Так и буду теперь тебя называть. Процедурень.

Андрей не реагировал.

Наган взял с тумбы стопку писем сокамерника и начал от скуки рассматривать лицевые стороны конвертов.

– Улица Барсова, дом тридцать, – прочел он вслух.

* * *

Именно на улице Барсова два года назад все и произошло. На дворе была такая же холодная и влажная осень. В тот злосчастный вечер, когда уже стемнело, Андрей подъехал к своему дому и немного криво припарковался. У него был спортивный «джип гранд чероки», который позже пришлось продать вместе с сетью магазинов, чтобы оплатить услуги самого лучшего в области адвоката, дать кое-кому на лапу и возместить стоимость судебного делопроизводства.

Как показало время, адвокат с пометкой «лучший» со своей работой не справился. Вернее, не хотел справляться. Невиновность клиента его не волновала, так как параллельно он занимался более прибыльным уголовным делом, связанным с какой-то коррупционной схемой.

Пользы от взяток было еще меньше. Владельцы пригретых лап отнеслись к Андрею как к дойной корове, которую после судебного вердикта они планировали больше никогда не увидеть.

Андрей быстро вышел из «джипа», активировал сигнализацию и направился к двери подъезда. Он жил в новом высотном доме, в просторной двухкомнатной квартире на седьмом этаже, которую купил еще до свадьбы с Леной. Последние пять лет они вдвоем жили в ней и, в первую очередь благодаря предприимчивости Андрея, не знали нужды. В ближайшем будущем он планировал приобрести за городом участок и начать строительство двухэтажного дома.

Детей они заводить не торопились.

И это оказалось к лучшему, как позже понял Андрей.

Не доходя до двери подъезда, он поднял взгляд на окна седьмого этажа. На фоне фасада из темного кирпича окна его квартиры зияли чернотой.

Лены, видимо, не было дома, поскольку спать в это время она обычно не ложилась.

Андрей достал из кармана смартфон и набрал ее номер.

Лена долго не брала трубку, пока наконец…

– Да, Андрей, ты уже дома? – Ее голос звучал на фоне громкой музыки.

– Ты где шляешься? – грубо спросил ее Андрей.

– Я у Ирины.

– Опять? Ты задолбала, Лена! Может, ты к ней переедешь…

– Подожди, здесь шумно, – перебила его жена.

Андрей обернулся на старую пятиэтажку напротив. В одной из квартир на третьем этаже проходила шумная вечеринка: играла цветомузыка, в окнах мелькали людские силуэты.

На балкон вышла Лена. Это была чуть пышная, но миловидная женщина с упругими формами и длинными, доходящими почти до ягодиц каштановыми волосами. Она говорила по сотовому телефону и махала Андрею рукой.

– Видишь меня? – спросила Лена.

– Вижу. Шуруй домой, я жрать хочу.

– Приходи сюда, здесь покушаешь. У нее юбилей.

– Да плевать я хотел на ее юбилей, – вспылил Андрей. Он терпеть не мог Ирину, грубую, прямолинейную и бестактную подругу Лены. Он всегда считал ее пожизненной неудачницей, которая никак не могла соответствовать его уровню.

– Не ругайся, Андрюша, – заканючила Лена. – Она ведь моя лучшая подруга. Не позорь меня, пожалуйста, зайди на минуту, хотя бы символически пригуби, поздравь ее.

– Ладно, сейчас, – вздохнул Андрей и медленно направился к пятиэтажке. – Заходить не буду, поздравлю, и все. Пить тоже не буду, завтра утром у меня дела. А ты извинись перед ней и собирайся домой.

Лена разочарованно цыкнула.

– Ладно-ладно, злюка ты, – без тени обиды бросила она и исчезла с балкона. Она уже давно привыкла, что Андрей старался контролировать почти каждый ее шаг. И не только шаг, но порой действия и мнения. Лену это устраивало, так как взамен он давал ей все, о чем она только могла попросить.

– Дверь подъезда мне открой, – велел Андрей в смартфон и завершил вызов.

Он пересек парковку, затем пустующую детскую площадку и подошел к двери третьего подъезда. Андрей набрал по домофону номер квартиры. Дверь пиликнула, и он уверенно вошел в подъезд.

В это время из-за угла пятиэтажки показался типичный «УАЗ» патрульно-постовой службы. Почти весь двор озарили красно-синие вспышки проблесковых маячков. Полицейская машина посигналила какой-то замешкавшейся на проезжей части девушке в капюшоне и медленно подъехала к третьему подъезду.

* * *

С верхних этажей доносилась громкая музыка. Словно вязким туманом она заполняла весь неухоженный подъезд. Дверь квартиры Ирины, по всей видимости, была открыта, и на лестничной площадке курили несколько нетрезвых людей, бурно обсуждая какую-то тему и громко хохоча.

От басов танцевального хита, казалось, тряслись перила.

Андрей начал неторопливо подниматься по лестнице. Он очень не хотел встречаться ни с Ириной, ни с ее подвыпившими гостями.

Старая деревянная дверь с номером 23, располагавшаяся справа на втором этаже, была немного приоткрыта. Андрей не обратил на нее внимания, пока до его слуха на фоне музыки не донесся сдавленный стон:

– Помоги…те!

Андрей остановился, прислушался, затем осторожно заглянул в квартиру. Увидев нечто поразившее его, он распахнул дверь настежь и вошел со словами:

– Ни хрена себе! Мужик, ты чего?

Нетрезвые гости, курившие этажом выше, продолжая смеяться, вошли в квартиру Ирины и закрыли за собой дверь. Музыка немного приглушилась.

Андрей не догадался позвать кого-нибудь на помощь.

Вернее, не успел.

* * *

Он медленно открыл глаза, изумленно поморгал, будто не до конца понимая, где находится, и со слабым стоном попытался размять шею.

Наган вернул конверты на тумбу и подсел ближе к сокамернику.

– Наконец-то пришел в себя, – сказал он.

– Наган, это ты? – Андрей хмурился от света, врезавшегося в глаза. – Я в камере уже?

– Ага. Ну, ты как?

– Башка трещит, как от похмелья. Все уже закончилось?

– Тебя утром привезли.

– Как прошло?

– Нашел, кого спросить. Я ж не хирург.

– Что сказали, когда привезли?

– Чтобы не мешал тебе отдыхать.

Андрей попытался пошевелить руками, но у него ничего не вышло, лишь подергались плечи и ключицы.

– Рук не чувствую, – простонал он.

Наган осторожно прикоснулся к одной из забинтованных рук Андрея, стал ощупывать ее от кисти до локтя.

– А так? Чувствуешь?

Андрей немного приподнял тяжелую голову, но тут же уронил ее на подушку.

– Как? Что ты делаешь? Ничего не чувствую. Будто их вообще нет. Пошевелить не могу.

Андрей снова застонал и закрыл глаза.

– Черт, рубит-то как. Вертолеты в глазах.

– Покемарь еще чуток.

– Да. Надо бы. Башка моя как чугун.

Наган обреченно покачал головой.

– Андрюха, зря ты на это подписался! Совсем у тебя чердак поехал, процедурень. Зря ты…

Но Андрей уже безмятежно спал.

* * *

Начальник исправительной колонии в своем кабинете с тревогой смотрел в окно, немного раздвинув рейки жалюзи.

Перед тюремными воротами в луже крови, успевшей впитаться в землю, неподвижно лежал Бродяга.

Начальник пробурчал под нос:

– Не смей дохнуть у меня под забором, Бродилин.

Громко вошел заспанный и взволнованный тюремный врач. В руках он держал папку с небрежно сложенными в нее бумагами.

Начальник отошел от окна и сел за стол в массивное кожаное кресло.

– Как прошло? – спросил он вместо приветствия.

– Есть одно небольшое опасение, – ответил врач, подходя к столу.

– Какое опасение?

Тюремный врач положил перед начальником папку с бумагами, открыл ее и торопливо пролистал несколько страниц. Он остановился на той, где были изображены какие-то диаграммы и таблицы с мелкими цифрами. Врач пальцем указал на один из столбцов с десятичными дробями.

– Обратите внимание на активность его мозга.

Начальник недоуменно поднес очки к глазам и попытался прочесть непонятные ему данные:

– Пятьдесят три ноль восемь… – Затем он бросил очки на стол. – Думаешь, я в этом что-то понимаю? Объясни своими словами.

– Вполне может случиться, что через некоторое время нужно будет повторить процедуру.

– Да ну? Почему это?

– Может, это всего лишь ошибка в программе. Сбой какой-нибудь. Я сам так и не понял до конца. Детакто-медики тоже немного удивлены.

– Да что случилось-то, скажешь или нет?

– Очень крепкий оказался этот Лавров.

– В каком смысле?

Врач тяжело приземлил себя на ближайший стул.

– Очень сильный мозг, здоровый крепкий организм, отменный иммунитет. Повышенная регенерация нейронов. Будто генетический мутант какой-то. Может, бывший спортсмен, не знаю. Но я впервые за всю практику с таким сталкиваюсь. К тому же он ведь еще ни разу у меня на приеме не был…

– Ты же обследование проводишь, когда мы их оформляем…

– Ну, там не совсем обследование, – махнул рукой тюремный врач. – Зубы, волосы, кожа, ногти. На предмет вшей или грибков…

– Так, стоп, – перебил начальник. – Черт с ними, со вшами. С Лавровым что?

Тюремный врач почесал подбородок.

– Короче, я бы оставил его у нас еще хотя бы на пару месяцев. Понаблюдать.

Начальник пригрозил ему пальцем.

– Нет-нет-нет. Не можем. Не имеем права. Максимум три дня, ты знаешь. Процедуру детакто он прошел, поэтому официально он теперь свободен. Как только он приходит в себя, даем ему пинок под зад, и пусть катится на все четыре стороны. Дальнейшее удержание его в колонии будет расценено как ущемление его прав и нарушение договора. Он может потом подать на нас в суд, и мы не отвертимся. Журналисты пронюхают, камни полетят. А если еще и министерство узнает, нас вообще раком нагнут.

– Я понял, понял, – закивал врач, – но нельзя его так просто отпускать.

Начальник устало откинулся на спинку кресла.

– И что ты предлагаешь?

– Есть, конечно, один вариант. Неофициальный. Но только если вы немного подсобите, договоритесь по своим каналам.

– Излагай.

* * *

Андрей сидел на шконке, а Наган осторожно разматывал с его рук бинты и медленно отдирал круглые пластыри.

– Да срывай ты их, – не вытерпел Андрей. – Чего боишься? Один хрен ничего не чувствую.

Наган стал интенсивнее снимать повязки и срывать пластыри. Вместо нарисованных хирургом точек на руках Андрея теперь было множество небольших круглых шрамов, каждый не больше горошины, аккуратно зашитых лазером.

Наган заинтересованно рассматривал их.

– Как самочувствие? – спросил он.

– Странное. Будто туловище заканчивается в районе ключиц, дальше пустота. Даже фантомных ощущений нет.

К двери камеры подошел надзиратель. Не тот, который накануне повел Андрея на детакто. Утром его сменил лояльный и отзывчивый сотрудник, к которому заключенные относились более терпимо.

– Лавров, отчаянный ты наш, – усмехнулся надзиратель. – Свободу уже ощущаешь?

– Когда меня выпустят? – спросил его Андрей.

– Завтра, я слышал. Там это, начальству с телевидения звонили, журналисты хотят с тобой поговорить. Они у всех детактированных интервью берут, когда тех на волю отпускают. Даже у Бродяги брали, помню. Поэтому спрашивают, во сколько им завтра приехать, чтобы…

– Пошли они все на хрен, – перебил Андрей. – Никакого им интервью. Обойдутся.

– А что так?

– Перед моим судом тоже брали интервью. Говорил на камеру: «Невиновен! Следствие не проведено!» А по телевизору знаешь что показали? Я в клетке с несчастной мордой, и оглашение приговора. А еще на всю область растрезвонили, что у меня сеть магазинов, даже название сказали. Сформировали против меня общественное мнение. Покупатели стали их стороной обходить, выручки упали, пришлось весь бизнес продавать к чертовой матери.

– Ладно, как хочешь. Это твое право. Ты теперь человек почти свободный. – Надзиратель продолжил путь по тюремному блоку.

– Ты с Леной когда связывался? – спросил Наган.

– Две недели назад право на звонок было.

– Говорил ей про… – Наган кивнул на руки.

– Не-а.

– Ты ей не сказал?! Ты совсем сдурел, что ли?

– Тогда я еще не думал о детакто.

– Перезвонил бы потом, когда задумал.

– Перезванивал, но ее дома не оказалось. Наверное, опять со своей сраной подругой тусила где-нибудь. Она вечно ее по своим бутикам и салонам таскает. Ну, короче, я ей перезвонил и тем самым свой лимит исчерпал. Сам знаешь, два звонка в месяц положено.

– Дома не оказалось, на мобильник позвонил бы.

Андрей ухмыльнулся:

– Если бы я ее номер еще помнил.

Раньше одиннадцать цифр Лены были сохранены в списке контактов его смартфона под строгим названием «Жена», и Андрей предпочитал пользоваться быстрым набором, поэтому наизусть номер «Жены» выучить так и не удосужился.

– А письмом? – спросил Наган.

– Слишком долго ведь. Месяц туда, потом столько же времени ответа ждешь. Товары из Европы и то быстрее приходят.

Также Андрей мог бы поговорить с Леной во время посещений, которые были положены в тюрьме раз в квартал, но он с самого начала срока запретил жене навещать его. Не хотел, чтобы здесь она видела его слабым, подневольным, ни на что не влияющим и ничего не контролирующим псом на привязи. Чувство мужского достоинства не могло позволить ему этого.

– А как же ты теперь с ней поговоришь? – спросил Наган.

– Никак. Дома скажу, перед фактом поставлю.

– Поймет?

– Куда денется.

Андрей, давно привыкший, что Лена никогда ему не перечила, самоуверенно полагал, что и в этот раз она примет его решение как свершившийся факт и не будет устраивать сцен. Главное, думал он, что она теперь будет всегда рядом. Вкусно готовить ему, как раньше, поддерживать вокруг него чистоту и уют… и, что тоже немаловажно, удовлетворять его сексуальные потребности.

И похрен, что он уже больше не почувствует руками ее нежные груди четвертого размера. Другие части его тела функционировали, так что думать нужно было прежде всего о них.

В первую очередь об одном из них.

Размотав бинты, Наган бросил их на пол у решетчатой двери и начал ощупывать руки Андрея, будто массировать их.

– Совсем ничего?

– Абсолютно. Будто ты просто воздух рядом трогаешь.

Наган поднял безвольную кисть Андрея и начал вертеть ею, словно игрушкой.

– Теперь для тебя это бесполезные куски мяса и костей, – со знанием дела сказал он. – Атрофия, наверное, начнется через несколько месяцев, а через год мышцы вообще засохнут. Станут руки как кожаные веревки вдоль тела.

– Наган, дружище, помоги с одной вещью, – вдруг попросил Андрей.

– Без базара. Что нужно? – Наган бережно опустил кисть сокамерника, всем видом показывая полную готовность ему помочь.

Андрей чуть склонился к его уху и прошептал:

– У меня яйца чешутся.

– Да пошел ты! – вспылил Наган.

Андрей рассмеялся.

Наган, притворяясь обиженным, отошел к решетчатой двери и начал ногой выметать бинты из камеры.

– Втащить бы тебе, да жалко инвалида, – пробурчал он.

– Я пошутил, Наган, не бесись.

– Ага. Ржи пока. Посмотрим, как будешь зубы скалить, когда у тебя реально что-то зачешется. Или шишка встанет. Или на парашу захочешь.

Улыбка Андрея сползла с лица.

– Ладно, виноват.

– Учти, Андрюха, – тихо произнес Наган, – мы с тобой давно кореша и так далее, но я тебе сразу скажу. Если надо, помогу одеться, похавать, с ложки покормлю, как младшего братишку. Но к штанам твоим не притронусь. Хер твой держать не собираюсь, на толчок сажать не буду и между булок, чтобы подтереть, не полезу. Это западло. Усек?

– Я понял тебя, Наган. Но тебе не придется даже.

– Почему?

– Если захочу в сортир, нужно просто позвать кого-нибудь из лазарета. Медики обязаны помочь мне, ведь я все еще здесь числюсь. Но я планирую пока держать кишки пустыми.

Андрей прилег на шконку, но одна из безвольных рук оказалась под ним. Он стал елозить, пытаясь туловищем подвинуть ее, но у него не получалось. Наган подошел и помог ему, поправив конечность.

– Спасибо, дружище, – тихо произнес Андрей.

– Проехали.

* * *

В эту холодную ночь – последнюю ночь Андрея в стенах ненавистной ему тюрьмы – на дороге перед железными воротами стояли машины скорой помощи и полиции. Их проблесковые маячки озаряли высокие заборы с колючей проволокой и сторожевую вышку.

Санитары упаковали мертвое тело Бродяги в черный мешок, затем погрузили его в машину.

Снайпер-надсмотрщик – тот самый Салага, потому что все еще продолжалось его дежурство, – с интересом наблюдал за действиями сотрудников полиции. Те что-то бурно обсуждали с санитарами у машины скорой помощи.

Затем один из полицейских с черной папкой в руках подошел к сторожевой вышке и крикнул надсмотрщику:

– Слышь, друг! У бедолаги руки обглоданы до костей. Это он сам себя погрыз, что ли?

– Так точно, – ответил Салага. – От потери крови потом умер.

– Жесть какая. А чего не помогли ему?

– Не имею права оставлять пост.

– Других бы позвал. Врача вашего, например.

– Все, что за территорией, никого не колышет.

– Это понятно. – Полицейский почесал затылок, затем махнул рукой. – Ладно, черт с ним. Напишем в протоколе, что на него волки напали.

– Да, их тут полно по ночам! – крикнул Салага. – Только следы от его укусов другие ведь.

– Придумаем что-нибудь, не впервой.

Полицейский отошел к коллегам.

Машина скорой помощи с выключенными проблесковыми маячками быстро умчалась за холм, разрезая ночь светом фар.

Следом уехали сотрудники полиции.

Так закончилась история Бродяги.

* * *

Наган накинул серую тюремную рубашку на плечи Андрея, а затем начал бережно всовывать его безвольные конечности в рукава. Помимо рубашки Андрей был в серых тюремных штанах с вдетым ремнем и зашнурованных ботинках.

– Хавать небось хочешь? – спросил Наган.

– Не-а.

Наган начал аккуратно застегивать пуговицы рубашки Андрея.

– А стоило бы хотеть. С процедуры не ел ведь.

– На воле объемся до отвала.

Наган достал из тумбочки яблоко и поднес его к лицу Андрея.

– Кусай.

– Да не хочу я.

– Кусай, говорю! Пока еще время есть. Когда в следующий раз пожрешь, еще неизвестно.

Андрей успел сделать один большой укус, прежде чем у двери камеры показался очередной надзиратель, которому повезло дежурить в тот день.

– Черт, время вышло, – разочарованно буркнул Наган. – Надо было раньше угостить.

Наган бросил надкушенное яблоко на свою тумбу и принялся торопливо застегивать оставшиеся пуговицы на рубашке Андрея.

– Лавров, – гаркнул надзиратель, – на выход готов?

– Стихами заговорил, Есенин, ёпта, – буркнул Наган.

Надзиратель не услышал его. Он отпер замок и открыл дверь камеры. Андрей, дожевывая кусок яблока, встал со шконки. Наган начал складывать письма и другие личные вещи Андрея в его рюкзак.

– Запомни мой адрес, – попросил Андрей.

– Наизусть уже знаю, – ответил Наган, закрывая рюкзак на молнию.

– Когда выйдешь, заезжай. Посидим. С женой познакомлю.

Наган сначала протянул рюкзак Андрею, но затем спохватился:

– Черт, забыл. Извини.

Он без предупреждения бросил рюкзак в надзирателя. Тот не ожидал этого, но успел увернуться.

Рюкзак отлетел к противоположной стене тюремного блока.

– Скотина, – процедил сквозь зубы надзиратель.

– Давай-давай, у тебя в обязанностях прописано это, – сказал ему Наган.

Сдерживая злость, надзиратель снова закрыл дверь камеры и направился за рюкзаком.

Наган по-дружески обнял Андрея, затем сунул ему в карман брюк немного денежных купюр.

– На проезд и первое время. Немного, конечно…

– Где ты достал?

– Тс-с! Ты на чем поедешь? Хотя неважно. Главное, не пешкодралом. На кассе попросишь кого-нибудь вынуть, отсчитать и оплатить. Надеюсь, остались в мире еще добрые люди.

– Спасибо, друг. Не скучай тут один.

– На твое место, я слышал, хотят перевести какого-то урода со второго блока. Будет храпеть, я ему кочан сверну.

– Не надо. Не продлевай себе срок. Через три месяца хочу тебя увидеть у себя в гостях. Понял меня?

– Постараюсь сдержаться.

К камере с рюкзаком в руках вновь подошел надзиратель. Он снова открыл дверь и рявкнул Андрею:

– Я тебя долго ждать буду? Время не резиновое.

– Это для кого как, – огрызнулся Наган.

Андрей вышел из камеры.

Надзиратель снова хлопнул дверью и запер замок.

– Увидимся, Наган, – сказал Андрей.

Надзиратель грубо толкнул его, и Андрей побрел к выходу. Наган подошел к прутьям решетки, посмотрел ему вслед и крикнул:

– И сюда больше не возвращайся, понял меня?

– Не вернусь, – донеслось в ответ.

* * *

Андрей понуро стоял перед столом начальника. На стуле рядом лежал его наполовину наполненный личными вещами рюкзак. Чуть в стороне задумчиво мялся тюремный врач, кивая своим мыслям. Начальник собрал со стола несколько документов и паспорт Андрея, затем протянул их надзирателю.

– Это твои документы о проведении детактоскомии, договор, характеристика и все остальное, – сказал начальник Андрею. – В паспорте стоит пометка, что ты частично отбыл наказание и подвергся процедуре. Полиция не должна к тебе придраться, все по закону, твои права соблюдены, все наши требования ты выполнил. Но на учет у полиции встанешь, когда доберешься домой, понял?

– Зачем это? – удивился Андрей.

– Так надо.

Надзиратель очень неаккуратно запихнул документы Андрея в его рюкзак.

– Еще хотел спросить, – сказал Андрей.

Начальник заинтересованно взглянул на него.

– Слушаю.

– Я в одной рубашке домой поеду?

– Почему в одной рубашке? – усмехнулся надзиратель. – Еще в штанах и ботинках.

Но никто не удостоил его шутку вниманием.

– Ты поступил к нам в августе прошлого года, помнишь? – сказал начальник. – И вся одежда твоя сразу была сожжена. Таковы правила. В чем, по-твоему, мы должны тебя сейчас выпустить?

– Мне даже куртку не выдадут? – спросил Андрей.

– Может, тебе еще мое пальто от «Бриони» отдать? – съязвил начальник.

– Я ведь замерзну, пока до дома доберусь. На улице колотун.

– А ты перебежками, чтобы согреться, – вставил надзиратель, но строгий взгляд начальника заставил его умолкнуть.

Затем начальник немного подумал, кивнул и сказал:

– Ладно, распоряжусь сейчас. На выходе дадут тебе что-нибудь. Не обещаю, что будет новое, но тебе, думаю, сойдет.

Тюремный врач, выплыв из своих мыслей, подошел ближе к Андрею и сунул в карман его рубашки небольшой клочок бумаги.

– Вот тебе на будущее, – сказал он.

– Что это? – спросил Андрей.

– Номер социальной службы в твоем городе. В интернете нашел. В обязанности всех этих служб входит помощь таким, как ты. Правда, никто не любит уголовников, сам понимаешь. Но вдруг тебе повезет.

Надзиратель закрыл рюкзак Андрея на молнию.

– Все, иди. – Начальник махнул рукой на дверь. – Твой срок окончен. Мои поздравления.

– На выход, Лавров, – стал подгонять надзиратель.

Андрей быстро направился к двери, но остановился перед ней, обернулся на начальника и тюремного врача.

– Надеюсь, мы с вами больше никогда не увидимся, – сказал Андрей.

– Кто знает, – задумчиво ответил тюремный врач, снова погрузившись в свои мысли. – Кто знает.

Андрей усмехнулся и вышел из кабинета.

* * *

Сотрудник тюремного склада молча положил перед Андреем его личные вещи: пустой бумажник, часы, связку ключей от квартиры и золотое обручальное кольцо. Затем, порывшись в закромах, достал пыльную и местами дырявую фуфайку.

Надзиратель схватил ее и небрежно накинул на плечи Андрею.

– Так сойдет?

– Сойдет. – Андрей не стал упрашивать, чтобы его одели, как маленького ребенка.

Надзиратель бросил на дно рюкзака часы и бумажник. Следом он хотел отправить и связку ключей, но Андрей попросил его сунуть их в центральный наружный карман. Надзиратель нехотя выполнил просьбу, и когда взял в руки обручальное кольцо, чтобы бросить его на дно рюкзака, Андрей снова попросил:

– Надень мне на безымянный палец. – И увидев изумленный взгляд надзирателя, добавил: – Это важно.

Надзиратель бросил рюкзак на пол. Он взял в руку правую кисть Андрея и поднес обручальное кольцо к его безвольным пальцам, когда вдруг услышал приглушенный смех сотрудника склада. Надзиратель догадался, что со стороны выглядел так, будто брал Андрея в мужья.

Надзиратель гневно зыркнул на сотрудника склада, и тот умолк.

Затем он сказал Андрею:

– Жену попросишь, это ее обязанность. – Он бросил кольцо в утробу рюкзака и закрыл его.

* * *

Андрей в сопровождении надзирателя подошел к тюремным воротам с внутренней стороны, когда с внешней стороны к ним подъехал черный минивэн с тонированными окнами и без номеров. Это был грозный тойотовский «альфард» последнего года выпуска. Стекло со стороны водителя было опущено.

Механизм ворот громко застучал, загудел, заскрипел, и большая железная створка вдруг пришла в дрожащее движение. В открывшемся проеме показались Андрей и надзиратель, небрежно несущий рюкзак.

«Альфард» остановился в нескольких метрах от ворот, чтобы пропустить выходящих людей. За рулем находился неприятный тип со шрамом вполовину лица. Он нервно жевал жвачку. Его хмурый холодный взгляд, казалось, мог пронизывать даже пространство. Из-за поврежденной в прошлом физиономии большинство коллег прозвало его Шрамом.

Рядом с ним сидел его лысый напарник.

– Это он, походу, – сказал Шрам, увидев Андрея.

– Скорее всего, – поддакнул Лысый.

Андрей вышел за ворота, сделал пару-тройку уверенных шагов и вдохнул полной грудью. Надзиратель же демонстративно остановился перед линией «порога», не желая покидать пределы тюрьмы.

Андрей удивленно обернулся на него.

– Чего там встал?

– В мои обязанности не входит помогать тебе за территорией учреждения. – И он бесцеремонно бросил рюкзак на землю к ногам освобожденного заключенного.

– Да ты издеваешься, – возмутился Андрей.

– Вали отсюда.

– Помоги рюкзак за спину закинуть.

– Попроси кого-нибудь другого.

Андрей обернулся на черный «альфард».

– Они за мной?

– Мечтай больше, – ответил надзиратель.

Он показал водителю минивэна жест, разрешающий въезд на территорию тюрьмы.

«Альфард» тронулся.

Андрей пнул рюкзак в сторону и отошел с пути автомобиля. Минивэн начал медленно проезжать мимо него. Водитель со шрамом на лице с вызовом посмотрел на уже бывшего заключенного, будто запоминал его.

Андрей выдержал взгляд, не предвещающий ничего хорошего.

– На мне цветы не растут, чувак, – сказал он.

– Будешь дерзить – вырастут над тобой, – ответил Шрам и ускорил автомобиль.

«Альфард» въехал на территорию тюрьмы.

Створка ворот начала со скрипом сдвигаться обратно.

Вскоре Андрей остался один на дороге. Он поднял ненавистный взгляд на сторожевую вышку и заметил на ней снайпера, который недавно сменил Салагу.

– Чего уставился? – крикнул тот.

– «Фак» тебе хочу показать, но рука не поднимается.

– Вали отсюда, шутник хренов. И не возвращайся, один фиг не впустим. Сдохнешь тут, как Бродяга.

Андрей ногой подкинул рюкзак в воздух и попытался головой поймать его за лямку, но рюкзак лишь задел плечо и упал на большое пятно от впитавшейся в землю крови.

– Черт, – выругался Андрей, – вот и первая засада.

Он с силой пнул рюкзак в направлении холма, по дуге отбросив его метров на десять. Затем направился к нему и снова отфутболил. Таким способом он постепенно отдалялся от тюрьмы.

Руки его при ходьбе безвольно покачивались вдоль туловища.

* * *

Снайпер нацелил винтовку на дорогу и стал наблюдать за удаляющимся Андреем через прицел. В перекрестии линий и шкал он видел, как тот, встав на колени, медленно склонился к земле, вдел голову в лямку рюкзака, затем резко встал.

Рюкзак остался висеть на его шее.

Андрей, ни разу не оглянувшись на тюрьму, стремительно ушел вдаль, постепенно скрывшись за вершиной холма.