Читать книгу Черная Принцесса: История Розы. Часть 2 - Дана Ви - Страница 1

****

Вернувшись к себе домой сам не свой. И зайдя в квартиру. Казалось, даже не на пределе собственных сил, а уже даже и жизни. Александр громко хлопнул за собой черной стальной входной дверью. Не столько для придания звучности самому ее косяку. Как и созвучия стенам и потолку с полом. А для того, чтобы более-менее прийти в себя и вернуться в строй, в прежнее русло. Но только еще больше ухудшил свое же положение, прибавив к общему жужжащему эхо-вакууму мыслей, громогласный колокольный звон. Влетевший в его уши, поначалу – трелью небольших колокольчиков. А уже после – набатом большого колокола. Одного! Небесного же, не иначе. И если же к чему-то и взывающего, то точно не к пробежке по травянистому полю, с цветами и росой. А к тому, чтобы со здравия перейти в упокой.

И если не как максимум – провалиться сквозь землю. То уж как минимум – привалиться на ту самую дверь и попытаться слиться с ней. Обратясь, между делом, серым мутным взглядом к потолку. Растормошив обеими руками короткие русые пряди. И так почти утерявшие укладку «носа корабля». А теперь и совсем – погибнув меж черным небом, черным полом. И как назло же – черным шкафом! Уж и белые стены не спасали, не скромно и не намекая, на главенство определенного цвета здесь. Да и не только здесь – везде и по всем. На момент. По крайней мере – ему так казалось. Как и то, что кто-то явно специально забрал все белые полосы из его, и его же семьи, жизни. Как и из семей, так или иначе, связанных с ним и «подчиняющихся» ему. Собственно, от одной из которых он именно таким и вернулся. Дошел, а будет точнее сказать – дополз и вполз. Так и не отойдя от двери. Трясясь, и не как ранее – только подрясывая, всей душой. Изнутри. И всем телом же. Снаружи.

Но кто же знал, что его желание узнать правду и поговорить с Розой лично – обернется таким хаосом. Такой катастрофой! Для его же прекрасного мира из грез. Что-то из разряда – розовых очков Ника. Пусть не впервые он не верил своему сыну. И отдавал предпочтение изначально – проверке. И уж точно – перед самим доверием. Но точно впервые же – настолько сильно, чтобы пойти и самому убедиться. Либо в его правоте, либо во вранье. Даже в той же гиперболизации, как говорил тот же Никита. И сокрушался же на этот счет, как и любой родитель. Должный, вроде как, не только верить, но и доверять. Пусть авансом. Пусть неоправданно и зря. Что станет известно, конечно же, после. Либо не зря и вполне оправданно. Но! Априори. Верить и доверять. Как и надеяться на лучшее, собственно.

Но сокрушился же еще больше, когда увидел все своими глазами. Все, чему не верил и не только это. Когда не верить, не только разумом, но и сердцем, было уже просто невозможно. Ведь тогда – изменять своим же глазам. Которым, в свою очередь, не верить – было бы уже нереально. Если в первом случае – еще можно было как-то придумать и соврать. Пропустив через свою призму и под нужным себе же углом преломления. То во втором – факт. И он же – на лицо. И он был – не радостен. Как и мужчина же сам – не рад. Но вот только – чему больше? Тому, что зря сомневался? Узнал и оправдал его, в своих же не верящих отцовских глазах? Или тому, что увидел по итогу? И вот она ирония – опять же отцовским взглядом!

Врагу ведь не пожелаешь, да и что там, другу – самому же, и свою же дочь, нести. Со сбитым и буквально выбитым дыханием. Без сознания. В крови. В разодранной и грязной одежде. Как и в разорванной и грязной обуви. На своих же руках. Неся-волоча, параллельно, и себя же – своими же ногами. По серому бетону ступенек. До пятого бело-зеленого этажа. Но как будто бы – и вдруг ставшего в цвет лестницы. Как и весь же подъезд. Как и весь его же мир – вокруг и внутри него. Потерявшие и утратившие враз все краски и цвета – полностью. Вместе с какой-либо мотивацией хоть к чему-то. К чему-то – помимо. И к кому-то – кроме нее же. Забыв о себе. О своем же «летном» опыте. Пусть незаконном – открыто. Но при отсутствии «зевак» вокруг и присутствии их же самих – доставившим бы их с ветерком и к нужной же двери. Будто наступил полный игнор его, как способности. И полный бан себя, как существа. Как сущности! Ему просто хотелось пройти. Просто хотелось понять, если не принять. Да и просто вбить себе, и в себя, это, как оскомину. Не «не надеяться на лучшее». А готовиться к худшему! Может быть, даже и чуть чаще, чем «надеяться». Всегда и везде. При всем и при всех. А в случае с Розой – вдвойне. А то – и тройне. Как и то, что: люди не меняются. А уж тем более – существа. И тем более – Роза. Пусть он и не особо надеялся на что-то другое и иное, чтобы обнадеживаться. Но! Думал, а где-то и представлял, как и все, наверное, что истинно белого, как и черного, не бывает. А если и да – то не долго. На что же тогда равновесие и баланс? Но, как и в любом правиле, в этом – тоже было свое исключение. И это – она. Во всей же ее не красе.

Слабо уже помня. Да и, как и в том же моменте, стараясь особо не запоминать. Как и по возможности – не акцентировать внимание и не дотошничать. Как преодолел эту высоту – будто и не заканчивающийся подъем вверх. Вместе с неизмеримой длиной пути. Как искал ключи в рюкзаке Софии. Почти спавшего с ее правого плеча и повисшего над полом. Но от чего-то и рябящем, как назло и в этот же самый момент, желтым, белым и розовым цветами, похлеще новогодней елки. С никак не оттеняющим и не успокаивающим совсем – черным цветом в ткани и коже. Как все-таки нашел их в одном из маленьких карманов спереди. Как открыл бордовую железную дверь. Как внес Софию на второй этаж. И занес в ее же комнату. Как уложил ее на кровать. Но и не стал укрывать зеленым ворсистым пледом. Как и раздевать, чтобы промыть и продезинфицировать раны. Не потому, что брезговал. Не желая пачкать себя и все вокруг ею же. А потому, что не решился. Одно дело – ребенок, которым она была. Другое дело – девушка. Пусть и все еще ребенок, которым для него осталась. Но уже не была им – для себя. Ему хватило и того, что он увидел – синяки и кровоточащие раны! Те, что уже проглянули через прорывы-порезы в одежде и обуви. И те, что только намеревались. И если это еще можно было как-то быстро пролистать, как и опустить, забывая и не помня. То, вот то, что он помнил хорошо – нет. Запах! Как он ощутил его, и ее же саму, в Софии. Розу! Как и говорил Влад.

Прокрутив события случившегося, как кинопленку, на повторе и несколько раз в голове и перед своими же глазами. Александр все же нашел в себе силы оторвать их, пусть пока только и их, от потолка, коль и не себя же от двери, и метнул хмурый взгляд в сторону гостиной. В надежде хоть так – отвлечься, увидев, если не услышав, хотя бы одно движение. Хоть кого-нибудь из «вечной» троицы. А дома были все. Он знал это еще до того и вне квартиры. Будучи осведомленным заранее по их общему положительному отклику, на его вопрос о местонахождении и желание поговорить всем вместе, из переписки. Без какого-либо подтекста, как и принципиального требования – устроить сбор и разбор полетов. Чтобы разговор вдруг, и раньше же времени, не вышел из берегов «с глаза на глаз» на плоскость «мессенджер». Предупредил их и сам, что скоро будет. И теперь уже чувствовал, находясь внутри квартиры, это смешение и невроз энергетик. Сконцентрировавшихся в одном месте и в одно время, в одной точке – в гостиной. Вместе с полной тишиной и гробовым молчанием. Накаливающимися и утяжеляющимися в напряжении – с каждым ответно отсутствующим действием мужчины. Будто отзеркаливая. Но на деле – ожидая ход от него, чтобы ответить тем же.

И он сделал его! Как и шаг от двери к шкафу. Расстегивая по пути свое светло-бежевое длинное пальто. Периодически стопорясь и долго вынимая пуговицы из их «гнезд». Пусть они были и достаточно большими. Но руки его все еще тряслись, и продолжали трястись, так, что количество и качество пластика – явно уступали тем же параметрам вибрации снаружи и сердечного ритма внутри. Готового, как и само же сердце, от одной колибри – перейти к двум, а там и к их семейке. Желающей выбраться наружу – здесь и сейчас.

Но все-таки справившись, пусть и спустя некоторое время, он все же снял с себя верхнюю одежду. И не повесив ее в шкаф, на ее же место – одну из деревянных вешалок, запихнул ее в черный мешок для выброса старых и изношенных донельзя вещей. Лежащий рядом с двумя белыми пластиковыми прозрачными ящиками для химчистки одежды и обуви. И пока увидел и вспомнил – вытащил их к входной двери. Чтобы уже завтра выкинуть то, что уже нельзя спасти и отдать службе чистки то, что еще можно, соответственно. Оставив ящики – либо с той стороны двери, либо передать лично в руки. И уже окончательно закрыв шкаф, отошел к обувнице. Где уже чуть быстрее избавился от темно-бежевых укороченных кожаных сапог. Благо – они были на небольших молниях. И тут же убрал их с прохода на верхнюю полку этой же самой тумбы из темного дерева. И только собирался от нее отстраниться, как вновь замер и подвис на месте, зависнув у нее.

Упершись руками в деревянную мебель, до ее хруста и скрипа пальцев, Александр вымученно прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Затем также глубоко выдохнул. И сомкнул веки между собой еще сильнее – до цветных и пульсирующих кругов перед ними. Вновь повторил дыхательное упражнение. И ко всему прочему – сдавил переносицу пальцами правой рукой. Кончиками их – накрывая еще и веки. Вдавливая их, таким образом, вдвойне сильнее. После чего – ударил ей по тумбе со всей дури. И развернулся к ней спиной. Как и к зеркалу. Что не пострадало – только волею случая. Хотя направление и угол удара, как и попадания, были явно скошены и не дали того результата, успокоения, которого бы хотелось. Но и сильно же вредить обустройству, как и самому помещению, желания не было. Вот и пришлось ему обойтись малой кровью. Ему!

Сцепив зубы до хруста, мужчина мотнул несколько раз головой, отбиваясь от невольного сравнения себя с Розой. Где он – умеет и может выбирать, расставляя верно, как ему, во всяком случае, кажется, приоритеты. И где она – совершенно не парится по этому поводу. Но от чего-то же, и оба, приходят к одному и тому же итогу – мебель и аксессуары жалко. Хоть и с одним немаловажным уточнением – он из-за этого на других, живых, в этом же самом помещении и вопросе не переключается. Не ищет альтернативы и компромисса. А она же – да. И как видно – с удовольствием.

Опустив руки, как и голову, вниз. Вместе со взглядом – пройтись по телу и внешнему виду. Александр поджал губы и как-то горестно, почти обреченно, простонал-прорычал. Его белая длинная футболка, поверх синих свободных джинс, и с ними же вместе – была вся в мелких каплях уже высохшей и въевшейся крови. Когда же пальто, что своевременно отправилось в утиль, в ее, что ни на есть, пятнах. Полноценных и больших, а где-то и размазанных. Как в ужастиках – с отпечатками кровавых ладоней на стекле или стенах, потолке или полу.

Проведя по тканям руками, снизу вверх и сверху вниз, несколько раз. Он будто снова почувствовал это липкое, одновременно и склизкое, ощущение на ладонях и пальцах. И это при условии, что руки-то он помыл. И еще же Розы! А будто бы и нет. Будто бы снова вернулся в тот ало-кровавый ад. С металлическим привкусом на языке и с прохладно-теплым ощущением жизни Софии на себе.

И ведь он не бежал, не летел и не скрывался, идя домой. Идя! Как и в случае со ступеньками – он шел. Он вбивал себя и выбивал же из себя. Не только – все это, но и самого же себя. Старого себя. Со своими, теми, ошибками.

Шел, как по граблям. Свист за свистом. Удар за ударом. Он наказывал себя – раз от разу. Снова и снова. Понимал – принимал – признавал, признавал – принимал, понимал. И снова ударял. И снова же ударялся. Пока не дойдет. Пока не выбьется внутри черепной коробки – черным по белому. И по красному же!

Из двух типов людей, кто ноет и топит себя в этом и кто бьет себя, но и топит же в этом за себя. Он всегда был вторым. И одновременно же – первым. Да, самоуничтожался. Да, самобичевался. Но потом – вставал и шел. Сломленный, но не сломанный. Поверженный, но не убитый. Сильный! И в этом – весь он.

Как и в том, что вот сейчас пусть он и один. Но он перебродит в себе. Дойдет до дна. Утонет. Соберет все, что его тянуло и утянуло. Выкинет или утопит. А лучше – сожжет и развеет. Вместе и с этим же днем. С собой же, заодно. Очистившись, переродится. Оттолкнется. Всплывет. И только после всего – выйдет ко всем и даст жару уже им и с ними же.

Приложив обе ладони к лицу. На что неприятно, и впервые же, отозвались скрипом и звоном его разномастные фенечки. Сцепившись в неравном бою. И будто переругавшись и разругавшись окончательно – по вере и азарту, религии и вселенной, творчеству и балансу с равновесием, с бусами и крыльями. Сплелись в моток и какое-то даже подобие змеиного гнезда. Он еще раз вздохнул. И выдохнул с усмешкой о своевременности иронии. Змея змее – рознь. Но кто же знал, что настолько?

Продлив еще немного, таким образом, момент единения и уединения с собой, в молчании и тишине, он все-таки прошел в гостиную. А скорее даже – и вновь вполз. И прошествовав к камину, таким незатейливым, спокойным и почти тихим, шагом, по черно-белому ковру. В общей тишине помещения. Под двумя изумленными взглядами, будто и под солнечными лучами в отражении морской глади. Он просто упал на черный кожаный диван, откидываясь спиной и головой на его спинку. Подле спокойного, и можно было бы сказать – ничего, как и никого, не замечающего, Влада. Но скорее – ничему, и никому, более не удивляющемуся.

Слегка подпрыгнув на пружинах из-за новой тяжести, как и нового веса, рядом. Он также – лишь повел правой бровью и мельком бросил взгляд, осмотрев отца на предмет повреждений. В ту же секунду дернулся, отметив кровавые пятна и разводы на его одежде. Но поняв по запаху, что они не его, как и поняв – кого, остался на месте. Выжидая, как змея в кустах, что ни попиши – когда же будет та самая часть, где он был прав. А из разинутых ртов позади. Что так же, как и он, не просидели мимо такого эпика, как красное на белом. А скорее даже – и белое на красном. Наконец польется хоть что-то, помимо тяжелого дыхания и какого-то утробного предупреждающе-опасающегося рычания.

Все хотели объяснений и пояснений, но никто не хотел спрашивать раньше времени – чтобы не травить и не бередить лишний раз. Не хуже Влада – они тоже ждали и выжидали, но уже со спины. И дождались! Все. Поток букв последовал незамедлительно, разрушив тишину, и что-то кроме, в каждом из них:

– Роза спустила Софию с лестницы.

– Какого…?! – Встрепенулся Никита и почти задохнулся от возмущения. С кисло-сладким привкусом и почти что молочно-пенным вкусом. С розовыми лепестками роз – на поверхности. Будто бы неожиданно погрузился в ванну с пеной. С головой. И забыв же задержать дыхание. Но зато – с трубкой и очками для ныряния. «Юный дайвер». Решил же поэкспериментировать и проверить снаряжение. Да только вода попала в очки – глаза и нос. Лепестки – в «дыхало». И все полетело по одному лишь сценарию. Но не полетел зато – сам парень. Вовремя придержав руки за столом из темного дерева. Не отрываясь все это время от набора текста на клавиатуре своего ноутбука. И тут же хлопнул крышкой его, закрывая и отодвигая от греха подальше. Руками же продолжая держаться за стол.

Следом за ним от дел, но уже куда более спокойно, хоть и с напрягом, оторвался и сидящий по правую сторону от него Егор. Закрывая свою толстую серую тетрадь. С мелкими синими записями от руки, меж таких же мелких голубых клеток на белых листах. Оставляя внутри нее синюю шариковую ручку. И водружая поверх нее свой же серый телефон в красном чехле, заблокировав его на заметках.

Оба парня уже приготовились к спокойному вечеру, если не ко сну. Но спокойствие, увы, им только снилось, как и сам сон.

Никита, сам того не ведая, и не сговариваясь, уважил Софию по части всего белого – длинных спортивных свободных штанов и широкой футболки. Егор же, если что и признавал в этом всем, в своем укладе