Читать книгу Чародеи и чародейки на Руси (сборник) - Даниил Мордовцев, Даниил Лукич Мордовцев - Страница 1

Хотя история русского народа и не представляет такого обилия тех возмутительных общественных явлений, коими ознаменовался переход Западной Европы от старых языческих верований и общественных порядков к новым мировоззрениям и новым порядкам, однако аналогичность явлений, которыми всегда сопровождается борьба старого и отжившего с новыми требованиями жизни, как в Западной Европе, так и в Pocсии, поразительна.

Костры, на которых вместе с такими людьми, как Гус, жгли ведьм и всяких «лихих баб» (Нехеп), настолько же освещали старой Европе путь к новой жизни, насколько виселицы, на коих вешали деятелей русской понизовой вольницы, и плети, коими секли «лихих баб» чародеек за колдовство и ведовство, стоят как бы печальными вехами при дороге, по которой русский народ не в меру медленно шел к новой жизни, к искомому, но все еще не найденному благосостоянию.

Влияние «лихих баб»-чародеек прошло через всю историю русского народа, и он до настоящего времени не может от них отрешиться, хотя, подобно тому как это было и на Западе, по временам и обращал на них всю свою ярость. Об этих случаях народной расправы с чародейками неоднократно упоминают русские летописцы. Так, избиение «лихих баб» было, в 1024 году, по случаю голода в Суздальской области. Явились кудесники и начали «избивать старую чадь бабы», объясняя народу, будто бабы держат у себя «гобино и жито»[2] и сводят на землю голод. Тогда народ пошел на поголовное избиение баб, так что эту бойню едва мог остановить Ярослав. Более значительное избиение баб-чародеек записано под 1071 годом. В Ростовской области был голод. Явились волхвы и говорят: «Мы знаем кто урожай держит». И пошли по Волге, указывая на «лучших» женщин, говоря: «Вот эта держит жито, а эта мёд, а эта рыбу, а эта кожи». Народ сам приводил к волхвам жен, сестер, матерей. Волхвы ловко прорезывали у несчастных женщин за плечами и вынимали оттуда либо жито, либо рыбу, либо белку. И опять началось избиение баб. Даже образованные люди старого времени верили, что «паче женами бесовская волшвления бывают» и что «в родех мнозех все жены волхвуют чародейством, и отравою, и иными бесовскими кознями, мужчины же редко прельщаются дьяволом. В 1548 году царь Иван Васильевич утопил ночью в Москве-реке нескольких «лихих баб».

Вот несколько русских процессов о «лихих бабах» конца XVIII века.

I.

В 1786 году, на крестьянском сходе экономической деревни Глотовой, Вольской округи, Саратовского наместничества, одна крестьянка, женка Прасковья Васильева Козырева, всему мирскому сходу объявила, что «она чародейка и через чародейство разные люди ею заражены припадочною болезнью, которые и теперь оною одержимы».

По мирскому приговору всей деревни, чародейка прислана была под караулом в город Вольск[3]. Это была женщина лет сорока пяти.

Власти города Вольска приняли Козыреву действительно за чародейку и обратили на это дело особенное внимание. Так как «на ту женку преступление показано немаловажное, а в приводном доношении (при котором Козырева была прислана в Вольск) не означено, какие люди по чародейству находятся в болезни и какое та болезнь имеет действие, тако ж по какой причине женка Васильева учинила признание», то решено было «взять ясное на письме показание» со старосты деревни Глотовой, привезшего чародейку в город.

Староста дал такое письменное объяснение: «На святую Пасху нынешнего года вдова оной деревни Елена Степанова, пришед неведомо почему в беспамятство, кричала, что вышеупомянутая женка Васильева сделала ей по сердцам на принесенном доёмном[4] масле вред». Староста тотчас же призвал обвиняемую на сход и при всем обществе спрашивал ее, действительно ли она испортила Елену Степанову. Но Козырева «никакого признания не сделала».

После этого прошло несколько дней. 10-го мая оказалась в деревне еще одна испорченная. Это была крестьянка Акулина Дементьева, которая «таким же образом яко безумная крича, выкликала на ту ж Козыреву». «Почему (показывал староста) всё-де общество, пришед в сумнительство, послали с известием о том в село Барановку к волостному голове Ивану Дмириеву, сыну Гущину, а после посылки еще третей человек, показанной Акулины деверь, Евдоким Васильев начал чинить неблагопристойные поступки и в безумстве выговаривал всенародно, что та ж Козырева неизвестно почему причинила сердцу его нестерпимый вред и при том посадила ему во внутренность нечистого духа».

События эти казались до того важными, что местное начальство, действительно, явилось в Глотовку. Это был голова Гущин. Он тотчас же приказал собрать сход. Приведена была и Козырева. Сход приговорил: «Просить господина экономии директора Агарева, чтоб таковую злодейку повелел из жительства куда вывесть».

Но тут случилось неожиданное обстоятельство. «В то ж самое время вышеоглавленная женка Акулина Дементьева, прибежав на сход и в беспамятстве якобы от посаженного в нее тою Козыревою нечистого духа дерзко говорила, чтоб ту Козыреву ударить плетью три раза, и тогда-де она во всем признается». Сход сначала усомнился было, приводить ли в исполнение проект Акулины Дементьевой; однако порешили попробовать. «Почему, хотя-де та женка и видима была яко безумная, но для любопытства и удостоверения общество смелость возымело к тому приступить, и ударили ее три раза плетью».

После такого испытания чародейка повинилась, «что подлинно в вышеупомянутых людей ею посажены дьяволы, и в то же время, как она призналась, того же жительства крестьяне Алексей Симеонов с женою Афимьею Трофимовою и с сыном Степаном, снохою Настасьею Григорьевою, Иван Савельев с женою Матреною Ивановою, Степан Васильев с племянницею Марьею Федоровою, Филипп Васильев с женою Анною Леонтьевою и малолетним сыном Тимофеевым, Афанасия Иванова жена Анна Григорьева, Михайлы Степанова две снохи Акулина Павлова и Наталья Григорьева, вдовы Дарьи Федоровой сноха Авдотья Иванова, Михайлы Никифорова жена Палагея Андреева, сноха Марья Михайлова, Артемья Михайлова жена Агафья Иванова, Федор Алексеев с женою Варварою Петровою, Степана Петрова дочь Ульяна, Степана Матвеева жена Василиса Иванова да священника Николая Петрова жена Федосья Федорова, таким же образом, как и прежде упомянутые, в беспамятстве кричали, будто бы от посаженных в них женкою Козыревою нечистых духов, бегали и делали всякие приличные одним только безумным непристойности, и всех оных женка Козырева просила собрать к себе для излечения, кои с великим трудом, понеже каждого не можно было удержать и пяти человекам, и собраны, и из них женка Акулина Дементьева, подойдя к Козыревой и называя ее матерью, опросила о излечении всех беснующихся, а та Козырева, подходя к каждому беснующемуся, била слегка правою рукою наотмашь в темя, отчего они и сделались кроткими и смирными. Потом велела всем им кланяться ей в ноги, и кланялись в правую ногу по два раза, а в левую по одному, и при том говорили: «Прости нас, наша мати». А она, положа их вниз лицом и сама также лежав несколько времени, шептала неведомо что, а встав, велела в последний раз себя повеселить. И по приказанию её, из числа безумных, вышедши две женки, Акулина Дементьева и Анна Григорьева, плясали и прыгали и свистали, а после женка Козырева крестьянам говорила, чтоб как на дорогах, так и на улицах не довольно людей, но даже и скота не было, дабы от выходящих из людей дьяволов не могло произойти какого вреда».

Но чародейка не остановилась на этом. «Вышедши за присмотром некоторых обывателей в поле, Козырева стала махать руками и кричала: «Выходите из рабов все нечистые духи и идите в тартарары под кумову кровать». От коих её слов, опричь Акулины Дементьевой, Афимьи Трофимовой и попадьи Федосьи Федоровой, все прочие и пришли в чувствие, а в тот же самый час, по неведению происходящего, ехал навстречу женке Козыревой с поля верхом на лошади оного жительства крестьянский сын Дмитрий Иванов, и под ним лошадь неведомо отчего упала, а он, придя в чрезвычайный страх, оставя ту лошадь, едва мог прибежать в жительство, что-де и примечательно, что произошло по речам женки Козыревой от вышедших из людей нечистых духов. Потом женка Козырева всех исцелившихся послала по домам, веля помолиться Богу и положить по сту поклонов, чтоб нечистые духи не могли снова в них вселиться. А женка Дементьева говорила «что из неё нечистый дух еще не вышел, и в дом идти опасалась. Женка же Козырева прошлась опять в поле до первого перекрестка. Но как они усомнились, чтоб она не могла бежать, то и сковали ее в железа, а в железах она уже не пошла, и как наступил уже тогда вечер, то и посадили её скованную за караулом ночевать. Поутру ж она, Козырева, призналась, что у крестьянина Михайлы Степанова и у вдовы Аграфены Васильевой испортила двух дворных собак, да у вдовы ж Елены Степановой свинью, и велела оных убить, а если-де кого они укусят, тот непременно умрет, и как свинья гналась за оной Степановою, чтоб ее укусить, то обыватели, опасаясь, чтоб и в самом деле от того не было какого вреда, как оную, так и собак убили. И та женка Козырева просила, чтоб послать за окружными священниками для чтения над беснующимися и исцелившимися евангелия, чтобы не могли войти в них нечистые духи. Почему через нарочно посланных и вызваны были священники из сел Комаровки Петр и Андрей Ивановы, из Березников Егор Иванов, и как пришли к часовне, куда и женка Козырева, будучи приведена, просила, чтоб который-нибудь из тех священников принял ее на исповедь; однако, никто на то не согласился. А женка Козырева при всех священниках всенародно каялась и говорила, что она блудница, еретица, отреклась от Сына Божия, от Пресвятыя Богородицы, от сырой земли, от солнца, от луны, от неба, от леса, от травы, от воды и от своих родителей и, скидая с себя крест, клала под пяту. Посему священники, освятя воду, кропили всех бесновавшихся. Но как остальные вышеупомянутые тут же не исцелились, а женка Козырева неотступно просила об отпуске ее в поле для исцеления остальных, то и была она отпущена, а по ней скоро неведомо каким образом неприметно исцелились женка Акулина Дементьева и Афимья Трофимова. Но как женка Козырева долго не возвращалась, то за нею и послана была погоня и найдена она в селе Комаровке, а по привозе в Глотовку привезена была в дом священника Николая Петрова, коего жена еще не исцелилась и, ставши к дверям лицом, неведомо что шептала, а потом вслух говорила: «Выдь, нечистый дух, из рабы Федосьи», – и махала рукою из избы, и вышедши в сени, то ж делала, опять вошедши в избу, велела попадье, сойдя с постели, на коей она лежала, сесть к печному окну, и как её туда посадили, то сделалась ей потягота и зеванье, а после спала беспросыпно целые сутки и, по-видимому, уже тою болезнью не страждет». – Затем чародейка и была представлена в Вольск.

Вот что написал староста деревни Глотовки. Власти города Вольска должны были тоже начать с допроса чародейки. Призван был священник для увещевания Козыревой.

«По довольном священника увещевании, чародейка показала (приводим целиком это оригинальное показание, характеризующее и эпоху, которая еще так недалеко от нас отошла, и людей, дети и внуки которых еще живы): «Прасковьею меня зовут, Васильева дочь, по муже Козырева, от роду мне сорок пять лет, грамоте читать и писать не умею, на исповеди и у причастии святых тайн была назад тому года с четыре, во время болезни моей, села Комаровки у священника, а как его зовут и по отечеству не знаю, вольской округи, новопоселенной деревни Глотовки из вышедших из села Березников экономических крестьян[5] Трофима Родионова сына Козырева жена, за коим в замужестве лет с двадцать семь, и прижила с ним в оной уже деревне Глотовке шестерых детей, пять сыновей и одну девку, кои ныне все вживе.

«После отца своего, села Березников экономического крестьянина Василья Михайлова, и матери своей, Ксеньи Семеновой, кои померли почти в одно время, осталась я, как после изестилась, пяти лет, и принята по смерти их бабкою моею, отцовою матерью, вдовою Степанидою Васильевою, а брат мой, оставшийся после родителей, Степан, жил по разным людям. И у той бабки своей жила я более десяти лет, и по взросте работала как на нее, так и на разных людей разную работу, как-то: толкла, молола хлеб, платье мыла и воду носила, а до смерти ее не знала, что она колдунья, и до смерти ж её с год зачала она, бабка моя, хворать, а с полгода хворавши, призвала, будучи наедине, меня и говорила мне, что она владела дьяволами, коих-де нет десятка и с три, и их-де посылала она на работу – вить песок и рассеивать оный, в разных людей для мучения, а от кого их получила и каким образом – не сказывала. А как-де я умираю и владеть ими некому, то-де возьми их себе и владей ими. На что я по глупости, бывши тогда пятнадцати лет, согласясь, сказала ей, что я их возьму. А она мне тогда говорила и учила меня отрекаться сперва от земли, от лесу, от отца и матери и от Бога. И вышедши из избы в сени со мною, та бабка моя велела мне стать от сенных дверей налево, почему я и стала. А бабка, взявши с полу старую, неведомо какую, будто круглую щепку, кинула мне под ноги, на кою я и стала. А в то время был на мне и крест Христов. И ставши говорила: «Отрекается раба Прасковья от сырой земли, отрекается раба Прасковья от лесу, отрекается раба Прасковья от отца и матери, отрекается раба Прасковья от Бога». По сих словах, вынувши бабка из-под ног ту щепку, бросила в растворенные сенные двери на двор, в небольшую, бывшую неведомо отчего яму, и после сего той щепки я не искала и никогда не видала.

«И в то ж время увидела я стоявших на полу двадцать пять дьяволов, из коих были двое, имеющие головы, тело и лица наподобие человеческих, только от самой головы до поясов одеты черными и весьма скверными волосами, головы без рогов, а вместо рук были небольшие крылья, наподобие белых будто, но скверны ж, такие как у летучей мышки, а с поясов зады голые, так как совсем коровьи, только собачьи лапы, а сзади с собачьими же хвостами; а из других двадцати трех, двадцать один были мужчины, со всем человеческим образом, лицо у коего белое, у иного смуглое, без бород, только дьяволов у десяти на головах волосы были не стриженые, а у последних острижены по-крестьянски, трое были в черных крестьянских худых, изорванных и заплатанных кафтанах и в изорванных же черных портках, не обутые, без рукавиц; a прочие были в одних, видно белых, загрязненных рубахах и портках, без рукавиц же и без обуви, и ни на одном из них ни шляпы, ни шапки не было, и в руках ничего у них не было, последние были – первая баба совсем в человеческом образе, на голове волосы раскосмачены и ни чем не покрыты, лицом смугла, рубаха на ней бела и замарана, холстова, сшита по мордовскому манеру, застегнут ворот лыком или мочалом – не не упомню, не подпоясана, руки и ноги голые; вторая девка, волосы также раскосмачены, лицо и рубаха такие ж и ногами и руками такая ж.

Как же скоро я их увидела, то первые два дьявола, ничего мне не говоря, пропали, и после я их не видела никогда. На всех же оных крестов не приметила есть ли или нет. И при том бабка моя сказала мне: «Вот тебе черти. Владей ими, а когда придут, посылай их на работу, куда вздумается». А о женщинах сказала, что старая девке мать, а последняя её дочь, а больше ничего не говорила.

«А показанные дьяволы, ничего не делая, сказали мне: «Мы – твои дьяволы. Посылай нас, раба, на работу». Почему я, по научению бабки, сказала им, чтоб они шли туда, откуда взяты – считать песок и вить из оного веревки, и чтоб по окончании оной работы явились ко мне. По сем они все в двери и вышли. А по их выходе я испужалась, и приключилась мне болезнь, какая бывает от ушибу, и держала меня три дня. А после того и доныне тем не хворала. А бабка моя с тех пор захворавши пуще, спустя недель пять, умерла. Ходила ж бабка моя в животе всегда в кресте и молилась Богу, а при смерти по своему желанию исповедана и святых тайн приобщена и похоронена при церкви в том селе Березниках, оного села священником Петром, который и ныне вживе.

«После ж посылки дьяволов на работу, они близко двух лет ни один ко мне не прихаживали и я не видела. По смерти ж бабки своей жила я в селе Березниках без мала с полтора года обще с показанным братом моим, иногда прибегая в свой дом. Ходила ж работать по разным людям. Потом жившими в том селе около меня соседями отдана в замужество за показанного мужа моего, и венчаны в том селе Березниках в церкви показанным священником Петром, и перешли в ту деревню Глотовку. Пожив ж с полгода, в бытность мою в доме, когда была одна, пришли опять показанные двадцать три дьявола, в таком же образе, и говорили, что куда я их посылала, они песок пересчитали, а веревки свить не могли, потому что всегда развивается, а сколько по счету оказалось песку, того не сказывали, и просили опять работы. Почему я их и послала на гору, стоящую неподалеку от той деревни, называемую Непутную, считать и рассеивать песок и вить веревки, которой приказ получив, они и ушли. После, чрез полгода пришедши, просили работы, и я послала их опять в ту ж гору, и спустя с месяц опять все пришли и просили работы, и я послала их туда ж. После, года с полтора спустя, опять пришли, и я их опять туда ж послала на два года, после коих как пришли просить работу, пока послала их на год в ту же гору. После году опять туда же послала их на год и один месяц, потом на два месяца, после на четыре месяца, после же на три месяца, а потом более как на год, и после опять на столько же. И посылала их таким образом почти доныне. И назад тому лет с тринадцать, как те дьяволы пришли просить работы, что было осенью, послала я их опять на работу на три месяца в ту ж гору, а из них девку прежде помянутую, о коей бабка сказывала мне, что зовут ее Естифевной, оставя, велела ей взойти в крестьянку той деревни Акулину Дементьеву, которая в нее и взошла, и после того никогда ее уже и не видывали, а та Акулина была доныне здорова. На нее ж злобы я никакой не имела.

«И тем же вечером, пришедши ко мне один дьявол, сказал: как другие пошли на работу, то он от них отшатился и пошел без моего ведома вместе с Естифевной на свадьбу и Естифевна в Акулину взошла, как она была без молитвы, а ему взойти ни в кого не удалось. Почему я и послала его к товарищам работать, и как три месяца прошли, то те двадцать два дьявола, опять ко мне пришедши наедине, просили опять работы, и я их послала туда ж работать на четыре месяца. После также всех их двадцати двух посылала ж на работу, и работали они по срокам в той же горе, не задолго до Пасхи прошедшего года. А в Великий пост на шестой неделе пришедши ко мне с работы все двадцать два дьявола, просили работы, и я послала их в ту ж гору работать на четыре месяца, и они ушли.

А по уходе их, понесла я к крестьянке той же деревни Елене Киселевой постное масло в склянке отдать ей за таковое ж, занимаемое у неё, кое отнеся и возвращаясь домой, на половине дороги попался мне один дьявол из означенных, коего я спросила, зачем он воротился, а он мне сказал, что на работу идти поленился, и просил работы, почему я ему и велела идти в какова-нибудь человека, кого найдет без молитвы; он мне сказал, что-де показанная Елена масло то поставила без молитвы, а я ему и велела в нее взойти, и он от меня и ушел, и после того я никогда уже его не видала. А остальные двадцать один дьявол работали по срокам в том же месте, где и прежде, нынешнего года до шестой неделе. А на оной, в бытность мою дома в избе одной, как муж и дети были на работе, пришли они все на двор к избному окну, и, кликнув меня, говорили мне, что не дам ли я им работу другую, а та-де тяжела. И как они мне уже надокучили и я не знала, как от них отвязаться, то и велела им идти в людей ково без молитвы найдут, а велела всем сидеть смирно. Почему они все от меня и ушли, и до сих пор, кроме одново, никого я и не видала. А на третий день пришедши ко мне наедине на двор, один дьявол говорил, что окромя его все двадцать взошли по одному в разных людей в той деревне Глотовке, кто прямо взлетел мухой, а другие в разных взошли в пойле, кое пили без молитвы, а иные к людям пристали только, где сказал мне поимённо тех людей, в коих дьяволы взошли: Евдокима Васильева, Ефимью – чья дочь, не знает, Ульяну – чья дочь, не помнить, Степана Алексеева, попадью Федосью – чья дочь, не знает же, а прочих поимённо не сказал. А он-де ни в кого не мог взойти, потому что были все с молитвой, и просил меня, чтоб я и его в кого-нибудь послала. А как в то время мимо двора шла крестьянка той деревни Анна Долбина без молитвы, то я ему и велела в нее взойти, а он, отошедши от меня, стал той Долбиной под плечо, и после того ни одного уж их не видела.

«А на святую Пасху нынешнего года из вышесказанных вдова Елена Степанова стала кликать и выкликала на меня. Почему и призвал меня староста той деревни Глотовки Борис Васильев в дом к той женке, где священник Николай Петров над нею читал какую-то книгу и она, Степанова, вырвав у него оную книгу, ударила ею меня, потом таскавши меня за волосы, кричала, чтоб меня выгнали вон. И как староста и священник стали меня про испорченье той Степановой расспрашивать, то я чинила в том запирательство, и попу говорила, что если я в том виновата, то б поставил меня на трое сутки в часовню, после чего меня и отпустили. Спустя немного, призвав меня на сход, все крестьяне стали допрашивать про испорченье Акулины Дементьевой и прочих, и как я на себя ничего не показывала, то, привязав меня к жерди, били немилосердно пинками, палками и кнутьями. Потом, сделав колодку на шею и на руки, повесили меня на воротной столб, но тот упал, после чего посадили меня в железа, в коих и сидела я дни с три. После сего, что со мною делали и каким образом в сей суд представлена – не помню, ибо была в беспамятстве. Более сего показать ничего не знаю. На воровствах и разбоях не бывала, поджогов и смертных убийств не чинила, воровских людей не принимала и не держала и с ними не зналась, людей ничем не окармливала и с подобными себе не зналась, и в сем допросе показала самую сущую правду».

Выслушав это признание чародейки, власти города Вольска рассуждали так: «А хотя признание преступницы и сходствует некоторыми местами с показанием старосты деревни Глотовки; но ни мало вероятия недостойно то, чтоб дьяволу быть непосредственно во власти человека, и он мог бы им повелевать, да хотя б и можно было быть ему в послушании у человека, но привесть его в таковое будто б таким пустым обрядом можно было; но как сей суд (т.-е. суд города Вольска) старался испытать, что болезнь вышеозначенным людям причинена тою Козыревою не ядом ли каким или другими какими вещами, но она с постоянством утверждала, что ничем их не окармливала, а страдали точно от дьяволов, посланных в них от нее – что б, кажется, напрасно на себя нанести никто не захотел, то сей суд за сим более от нее выведывать ничего не может, ибо она уже довольно увещевана, и тем решиться, мнения на то положить не может».

Вследствие такого рассуждения, видя свою некомпетентность в этом непонятном для судей деле, судьи ищут помощи в законе и в учреждении об управлении губерний и находят (гл. 36, стр. 399), что «дела колдунов подлежит отсылать в совестный суд». Но и тут судьи не решаются сделать то, что, по-видимому, велит им закон. «А хотя (рассуждают судьи) по должности нижнего земского суда и следовало преступницу отослать по исследовании уже о всем ее преступлении, но угодно ли cиe будет совестному суду, или и преступница не сделает ли основательного признания, чтоб могло быть почтено справедливости, неизвестно; а можно будет оное учинить по повелению уже совестного суда, и чрез то сей суд избегнет напрасного затруднения».

Наконец, судьи решаются, и чародейка под стражей отправляется в Саратов.

В Саратове, как видно, судьи были несколько умнее, чем в Вольске, да и сама чародейка, по-видимому, одумалась и поняла, что как в своей Глотовке, так и в Вольске наговорила много лишнего, чего в Саратове говорить не следовало. На допросе в совестном суде она показала только, что крестьянка их Елена Степанова нынешнею Пасхою, «неведомо отчего, будучи в беспамятстве, начала выкликать, что будто она, Козырева, ее попортила; что вследствие этого старостою своим и была вызвана в дом этой кликуши, где над нею священник Николай Петров читал какую-то книгу, а кликуша, вырвав у него ту книгу, ударила оною её, Козыреву, в лоб так сильно, что она с ног упала; потом, таская её за волосы, кричала, чтоб её вон выгнали; что затем поп и староста спрашивали ее, за что она испортила Степанову; что она, как за собою не ведавшая, ни в чем им не призналась; что в оправдание свое говорила: если она им кажется подозрительною, то б поставили ее вместо наказания на трое суток в часовню; что через несколько времени затем призвали ее на сход и истязали самым бесчеловечным образом, так что она уже ничего не помнит – ни того, что она говорила на сходе, ни того, как возили ее в Вольск, ни того, что она там говорила на суде».

Совестный суд обратил внимание в первой мере, конечно, не на «колдовство и чародейство», а на истязание самой чародейки, на причины, побудившие ее добровольно назвать себя колдуньей, и на ту бессмысленную роль, какую играли в этом деле власти города Вольска. Совестный суд поставил им на вид важные упущения по этому делу, именно то, что чародейка «при мирском сходе была бесчеловечно избита», а потому следовало освидетельствовать эти побои, между темь вольские власти не говорят об этом даже ни слова в бумаге, при которой прислана в Саратов чародейка, «каковыми неосновательными бумагами делается совестному суду единое затруднение и лишняя переписка», заключает совестный суд, и тут же советует вольским властям быть осмотрительнее. Затем совестный суд нашел, «что хотя мнимая чародейка и показала в совестном суде, что она в тех злодеяниях, коими изобличается, совсем безвинно, а что-де она показывала по представлении её в нижний земский суд (т.-е. в Вольске), того она от смертельных побоев, кои ей учинены были при сходе, совсем не помнит; но как и оное не может быть, чтоб вся деревня согласилась ее оклепать напрасно, почему совестный суд и доходить, что она, Козырева, для какой-нибудь своей корысти от глупости похвалялась выдуманными какими-либо чародействами прежде, с чего и в Вольском нижнем земском суде показала, что она под властью своею имеет нескольких дьяволов, а наконец одумавшись, в совестном суде совсем от прежде ею показанного отперлась, как выше сего значить, ссылаясь на причиненные ей побои, от коих будто б была без памяти; но как прежний допрос её почти на трех листах да и с показанием старосты сходствует, чего в беспамятстве человеку показывать нельзя, чем самым более подало сомнения совестному суду, что она прежде таковым чем-либо похвалялась, что по вкоренившемуся в народе низкого состояния суеверию и казаться может для их за истину; и тем самым подала повод всем, кои из прихоти ль иль может быть по тогдашнему праздничному времени иные в пьянстве – последнее кажется вероятнее – оклеветать себя, – чево для, в страх другим, отослать ее, Козыреву, в рабочий дом сроком на два месяца».

Относительно тех крестьян и крестьянок, которые на сходе объявили, что «они чувствуют во внутренности у себя дьяволов, – что никак не естественно (прибавляет совестный суд), а часто находимы были тому, разные причины, например, по злости и сему подобное – совестный суд заключил, что и этих не следует оставлять без наказания «за таковую нелепую выдумку», и потому всех их, кроме попадьи, присудил к содержанию в рабочем доме на две недели и велел местным властям «забрать» их и прислать в Саратов. «А как в числе зараженных нелепою выдумкою замешалась и священника Николая жена, Федосья Федорова, то совестный суд об ней приговору никакого сделать не может; но дабы таковая грубая закоснелость не осталась без должного взыскания, то, в пресечение могущих впредь последовать подобных сему злодеяний, сообщить о том духовному правлению, в чем совестный суд и надеется, что она (т.-е. попадья), по мере своего преступления, без должного наказания не останется».

Но власти города Вольска, которые так искренно верили в чародейственную силу Козыревой, по-видимому боясь её чар, не спешили исполнять предписания совестного суда и ничего не делали. Совестный суд жаловался на них на местническому правлению, говоря, что чародейку, как обманщицу[6], он засадил в рабочий дом, и прося понудить вольские власти к присылке в Саратов мнимых бесноватых деревни Глотовки.

Между тем через несколько времени к правителю саратовского наместничества, генерал-поручику Поливанову, явилось пять глотовских беснующихся (присланные неведомо от кого, без всякого виду с одними подводчиками). Поливанов отправил их в совестный суд.

Их допросили. После особого увещевания беснующиеся «чистосердечно признались, что их женщины притворялись беснующимися, лаяли и выкали, будто испорчены женкою Козыревой, напрасно осердясь на нее по разным причинам, желая ей через то сделать мщение и нанести вред, и мужик молодой, Евдоким Васильев, отбывая рекрутства, больше же всего будучи отягощаем к тому оной деревни Глотовки при часовне определенным попом Николаем Петровым, коего и жена, также как и прочие, бесновалась».