Читать книгу Тираннозавр - Данил Олегович Ечевский - Страница 1

Никому не было никакого дела до того, откуда двадцать третьего августа на рассвете в пять часов семь минут утра на улице Октябрьской Революции тридцать восемь в поселке городского типа Свобода пришел и встал возле четырехэтажного панельного дома пятнадцатиметровый Тираннозавр Рекс весом восемь тонн.

На блюдца сомкнутых век маленького мальчика пролилась толстобрюхая тень – густая и тяжелая, как нефть. Саша не спал. Только притворялся. Нет, мальчик не был обманщиком. Саша всегда говорил правду. Но чаще всего молчал. Ему просто не хотелось спугнуть своего нового друга. Вдруг тот бы сразу убежал или стал обзываться и сердиться. Сквозь слегка приподнятую шторку век Саша видел, как персиковое око рептилии драконьим колодцем заглядывает к мальчику в окно. Он наблюдает, как я сплю. Копоть зрачка рассматривает потертые игрушки, разукрашенные дырками. Интересно, нравятся ли они ему? Да, их не так уж много, но у Саши есть плюшевый трицератопс, деревянный спинозавр и даже большой пластмассовый стегозавр с безумно-красивыми разноцветными шипами на спине. Он как новогодняя елка, свернутая в полукруг! Саша сейчас же встал бы и показал ему все свои игрушки, но. Тиранозавра среди них не было. А вдруг он расстроится?

Однажды Саша видел в магазине игрушек огромного, зеленого, как малахит, тираннозавра из кубиков LEGO. Каждый день по дороге домой после школы мальчик заходил поглядеть на игрушку. Затем часами окружал ее глазами. Так прошла прошлая осень. Мама сказала, это дорого. Саша писал Деду Морозу, просил об этом подарке. И когда тот пропал с полки, мальчик затаил дыхание. Тираннозавр так и не появился под елкой, как и сама елка, зато теперь у Саши есть настоящий.

Ветви деревьев за окном хрустят и лопаются, будто пережевываемые во рту Бога. А око зверя дальше исследует комнату. Радужные пазлы на побледневшем от стыда полу, наклейки на белой, как протухшее молоко, стене. И глобус. Эта удивительная шарообразная карта досталась Саше от дедушки. Единственное, что осталось от дедушки. Ни единого воспоминания, но это. Как в тумане. Все туман. Саша любил дедушку. Но не может вспомнить его лицо. Мальчик испытывал перед глобусом такой же трепет, как суеверный перед кристальным шаром волшебного лгуна. Все на свете возможно, когда в твоих руках глобус. С какой стороны ни посмотри, как ни крути – всюду мир, всюду жизнь.

Затем черная лужа рептилии бросила пятно взгляда на стол, на энциклопедию, лежавшую на нем. Толстую, как богатый кошелек. Саша выпросил ее на день рождения. Там было все. О динозаврах, обо всем. Среди тысяч страниц не хватало лишь пары, но важных.

В тот день папа разозлился на маму и Сашу. Он схватил энциклопедию. Стал трепать ее. Когда папа закончил кричать, мальчик попросил свою книжку назад. Прежде чем вернуть сыну мамин подарок, тот вскрыл жирному тому грудную клетку и вырвал оттуда пару страниц. Еле живой труп знаний рухнул на пол. То были рисунки древних птиц и птеродактилей. Папа пошел есть рыбу и семечки. Скользкие шкурки и косточки снегом опадали на ящериц и выпивали слюной их краску. Саша хотел аккуратно похитить листочки, когда папа ушел в туалет. На тех уже скопилась высокая горка из трупиков семечек. Стоило дернуть, и косточки ринулись в пропасть под стол. Мальчик не успел до прихода. Отец увидел, как тот ползает, впиваясь нагими коленками в пол, раздвигая ножки стула, собирает улики. Саша тут же схватил один листок и второй. Прижал их к груди. Отдай. Как ни старайся, а папины руки длиннее всех расстояний. Скомкав, он бросил листки в мусорку.

Сначала Саша расстроился, но потом придумал себе кое-что. Когда смотришь на небо и видишь там птиц, можно подумать, как будто это птеродактили. И тогда это будет правда. Особенно если они низко летают. Саша очень любит птиц. Он прочел в энциклопедии, что птицы – это настоящие потомки динозавров. Папа сказал, что это дерьмо.

Саша часто смотрит, как летают ласточки. Правда, они похожи на маленькие самолеты. Не те бумажные самолетики, которые делал Саша, – Они никуда не летают. Немного пронесутся по воздуху и падают. Они даже сами никуда улететь не могут. – А настоящие, большие. Люди летают куда захотят, когда становятся взрослыми. Даже в Африку или в джунгли, на Амазонку, где большие питоны и анаконды. Анаконды даже людей могут съесть. Потому что они большие, как три мамины гладильные доски. И пираньи тоже могут съесть, но они совсем маленькие, как папины шпроты. Мама говорит, окажись Саша там, то сразу бы умер. Но он все равно хочет туда. Мама говорит, чтобы летать, надо быть взрослым. Но почему-то она никуда не летает.

Внезапный звук прохрустел за стеклом. Пошатнулись занавески. Видел ли он энциклопедию? Глаза мальчика все еще замурованы. Лишь полутона и тени. Саше хотелось рвануть с кровати, схватиться за руку окна и убрать все прозрачные стены. Обнять своего друга и целовать, целовать, целовать. А вдруг они не друзья? Прижаться, прилипнуть к холодным чешуйкам, обжечь свои руки в котлах его глубоких широких ноздрей, пощекотать внутри, потрогать, ощупать тяжеленные бритвы, жирные колья зубов. Ну а что если они не друзья? Конечно. Дружить. Его никто никогда не учил этим самым простым и важным вещам. Никто никогда не сказал ему это. Однако, казалось, что он где-то наверняка это слышал. Много раз. Каждый день. Каждый час. Самое важное правило в жизни. Саша знал сам. Если всегда быть хорошим с другими, то и с тобой будут всегда хорошо. И это работало. И у него получалось это со всеми, кроме людей. Совесть.

Это игра такая. Око знало, что Саша не спит. Знало, мальчик видит все до мельчайших песчинок подробностей сквозь закрытость своих маленьких глаз: абрикосовый чан рептилии с ночью посередине, косточкой-тьмой в жёлтом варенье – зрачком. А вокруг глазного костра – зелёная стенка из титановых листьев и глины, жидкий панцирь из изумрудно-древесных камней, как магма, как травянистая лава, что разлилась по окну вокруг глаза – чешуя динозавра. Саша все еще не открыл глаза. Но ему придется. Всем всегда приходится.

Рекс молча усмехнулся и двинулся вниз. Его хвост нежно лизнул оконное стекло, кистью наконечника. И по стеклу забегала волна вибраций, разлилась по воздуху. Звук, как будто ледяной снежок, запущенный грозой, влип в окно, застыл. Веки Саши были тут же взвинчены наверх. Глаза открыты. Потолок. Затем шлепок землетрясения у подножья дома. Тираннозавр рухнул наземь; так, что всколыхнулось одеяло, и судорога заерзала в ноге. Спокойно. Закричала чья-то тачка. Так сильно, надрывая горло. Нет, не одна сигнализация. Даже человек не может так кричать. Их море. Сирены, как в той книжке у Гомера. Не кричат ли все на свете звуки, чтобы свести с ума?

Спокойно. Саша дышит животом. Его учил школьный психолог, после того как он как-то начал задыхаться на уроке музыки. Вдох и выдох. Все нормально. Все хорошо. Он то ли счастлив, то ли до немоты напуган. Счастье не отличить от ужаса. Салатно-карие глаза мальчишки бегут к окну. Еще пару шажков по полу босяком – и все. Шмяк. Шмяк. А что, если? А вдруг его там…? Шаг. Нет. Он тут. Он там! Пятнадцать метров мышц, зубов и силы. Как корабль, что застрял в ужасно-узкой бухте. Среди рифов клумб и лавочек. Его силе тесно, ему душно. Каждый его выдох дует против ветра, принуждая того повернуться вспять. Полопался асфальт, на нем виднеются распластанные раны – ямы. Даже почву на газоне испещрили язвы. Узкие каньоны расползаются, как змеи по площадке с облезшими качелями. Вся дорога перед домом, каждый вход и выход, все под гнетом восьми тон древнего убийцы. Оконное стекло прилипло к коже Саши. Он никому на свете не отдал бы этот взгляд в его глаза. Майка запульсировала вместе с сердцем. Он смотрит на меня.

Как рухнувший в объятья пледа пес, тираннозавр гладит Сашу взглядом. Его кожа, ломтями мясного камня вгрызшаяся в мышцы, – это несбывшиеся перья. Сила – это несбывшиеся крылья. Поэтому все птицы так слабы. Между слабым мальчиком и мясом мощи от силы десять метров, худое стеклышко-анорексичка и крохотулька-пятнышко красного оттенка снаружи на окне. Вокруг бордовой кляксы – паутинка, сплетенная ударом. Трещинки разбегаются нитками по стеклу. Мама. Мама? Мама! Посмотри, там за окном тираннозавр. Я же говорил тебе, что они бывают! Мама? Но комнатная пасть молчит в ответ. Немые стены и звук блендера за дверью. Саша выбегает прочь. Туда, где будто бы под пыткой испускает свой последний выдох чья-то тоненькая глотка. Туда, где писк микроволновки.

Прямоугольная картина. Лучики затвердели в воздухе тонкими полосками. Пылинки ползают, как червячки по свету солнца. Ее халат. Участки кожи, обрамленные нитками, что тянутся друг к другу ручками. Порванные ткани. Пришитые лоскутки. Небрежные волосы.

– Мама!

– Цыц! Тихо!

– Мама, мама, ты представляешь? Там тираннозавр! За окном, настоящий!

– Да, садись есть.

Мамина рука тычет в стол, глаза глядят в никуда, в экран. Ее скулы напряжены. По новостям бурчат что-то о чрезвычайно сильном ветре. Передают через экран экстренное сообщение. Всем что-то угрожает. Невиданное нечто. Ураган или циклон. Что-то страшное. Тьма людей. Красно-сине-зеленые человечки бегут. Спасайтесь. Спасите детей. Красно-сине-зеленые рты говорят в студии. Очевидцы ужаса. Кто-то заснял это. Настоятельно рекомендуют оставаться дома. Это во всем мире.

– Мама!

– Садись, говорю, не хочу ничего слушать.

– Но там тираннозавр!

– Где?

– Там, у нас во дворе.

– Ну хорошо, хватит.

Саша рассматривает пол виноватыми глазками. Рисует полукруг больши́м пальцем.

– Мам…

– Что?

– Он хороший. Он, правда, хороший.

– И?

– Он, наверное, задел наше оконце. Случайно. И нечаянно разбил. Совсем немножко! Там теперь что-то красное и…

– В смысле?

Она с быстрой строгостью шагает в Сашину комнату. Белый халат проносится перед глазами. Оставляет мальчика виновато стоять в одиночестве. Мама хочет увидеть оконце. Сашины ножки бегут за прощением.

– Мама, он хороший. Он очень хороший. Он не хотел, правда!

Она входит, он следом.

– Где?

У Саши в комнате только одно окно. Горячий шаг. Яростная рука пихает и без того отодвинутую в сторону занавеску. Кровавый плевок, будто из пасти прокаженного, растекается по треснувшему стеклу. Мамин палец ковыряет неровность.

– Что ты сделал?

– Ничего.

Хрупкие блюдца мальчика глядят на молоток маминых глаз. Снизу вверх. Готовый разбить. Виноватые лужи.

– Это динозаврик, мам. Он не хотел.

Мамино лицо меняется. Скулы перенапряжены.

– Это плохо.

– Почему?

– Потому что птица влетела в наше окно! Ты что, не знаешь, что бывает, когда птица ударяется в окно?

– Нет, мам, это не так. Если бы это была птичка, то я бы увидел, как она улетела.

– Ты бы не увидел, как она улетела, потому что она умерла.

Палец продолжает ковырять.

– Это плохая примета… Очень плохая. Вот же дурацкая птица!

– Не говори так! Птичка не умерла. Это была не птичка!

– А кровь тогда откуда, а, умник? Это твой динозавр?

– Я не знаю. Он, наверное, ранен. Ему, наверное, больно.

Мне больно. Последний брошенный взгляд на будущие финансовые потери.

– Идиот.

В дверь звонят. Она уходит. Саша едва не ломает ручку окна. Чуть не падая, вываливается наружу.

– Прости, динозаврик! Не обижайся на нее.

Испещренная надрывами и защищенная плитами морда. Зубастым конусом она устремлена навстречу словам. Рекс рычит навстречу извинениям. Низкочастотное бормотание. Так они общаются. Звук, напоминающий треск бензопилы, размером с дом. Глохнущий двигатель весом восемь тонн.

– Она не нарочно. Это она не на тебя сказала. Она это просто так иногда…

Рекс выставляет на свет ряды толстых ножей. Так, чтобы солнце видело. В черном полубокале с зубами – красный ломоть мяса – язык. Тревога чешет под ложечкой. Дрожь режет иголками Сашины ноги. Рекс делает вдох. Хватает воздух, будто попёрхивается, и резко выталкивает наружу рев. Застывший было воздух сдвинут с места. Взрывной волной. В нос сочится безумный запах падали. Саша почти что оглох. Наверное, он не хочет меня видеть.

Саша отталкивается от стекла. Закрывает окно. Мама никогда не любила птичек. Ей они почему-то не нравятся. Может потому что птички летают? Когда во дворе как-то раз собрались вороны. Облепили каждую ветку. И сидели. Вместе. Мама сказала, что это плохо. Не подходи к окну. Зачем он показал ей ворон? Мог бы и дальше сидеть вместе с ними. Мама сказала, они служат дьяволу. Что они злые и хотя нам зла. Каркают, как смерть. Но это неправда. Они не плохие. Вороны хорошие. Они просто дружат. И когда кто-то умирает, они грустят. Зло это только люди. Саша прочел, что вороны так провожают умершего. Они были печальны. У них тоже есть похороны. Они прямо как люди. Только лучше и добрее. Вороны – это самые умные птицы на свете. Умнее многих людей. А еще они любят играть. Или дурачить других животных. Могут скатываться с крыш домов, как будто на санках. На самом деле вороны очень веселые. Но почему-то они кажутся одинокими.

Коридор. Саша обмокает. Припадает то к одной стене, то к другой. Липнет к обоям. Обволакивает. Ему как-то нехорошо. Сил нет. Голова кружится или еще что-то. Летучих мышей мама тоже не любит, хоть они и не птицы. Мама говорит, они злые и страшные, потому что сосут кровь. Ну и что? Люди тоже пьют кровь. Нет, летучие мыши не плохие. Им же нужно, как и людям, что-то пить. Просто вместо воды у них кровь. Без них было бы так грустно ночью. И без мудрой совы. У! У! Саша видит входную дверь. Приоткрыта. В проеме соседка трясет головой, как индюк. Женщина выглядит так, словно спала она исключительно нигде и никогда.

– Ну как ты?

– Да как я! —

Мама бросает в сторону озадаченную ладонь.

– Черт иво знает, что творится. – Соседка дирижирует пальцем. – То дерево упало и уот то, все машины побиты. Колька пришел, лица на нем нет, говорит, всех кошек во дворе перебили.

– Как? В смысле перебили?

– О так от, с поотрубленными головами валяются, куда ни глянь. Брюхи вспороты. Воняет гнилью на весь двор.

– Кошмар.

– Ужас, говорю тебе, ужас!

– Но как это? Кто?

– Изверги, кто! Вон, по телевизору говорят, по всей стране такое. Сатанисты или ищё какая нечисть.

– Не понимаю.

– А кто ж понимает? Черт иво знает, что творится… А твой, что, дома?

– Работает.

– О-о-о, а где он у тебя?

Мама прячет лицо в ладони.

Подслушивать – нехорошо. Саша возвращается в комнату. Небо заволокло бледной плесенью облаков. Уже и не вспомнить, как недавно лучами плакало солнце. Снова окно. Две увесистые капли стекают. Стекло намокло его слезами. Динозаврик, ты что, плакал? Прости, что я тебя оставил. Я больше так не буду. И Саша вновь взглянул на него.

Ты такой красивый. Ты напоминаешь мне голубого попугая. Большой гиацинтовый ара. Саша видел его в зоопарке, когда ходил туда с классом. Эта птица прекрасна. Его перья цвета лагуны и медово-желтые круги вокруг глаз. Экскурсовод сказал, протягивать ручки к нему в клетку – опасно. Сказал, что попугай кусается. Саша просунул ручку. Ара вопросительно посмотрел на нее. Недоверчиво повертел вокруг ладони головой. А затем подполз и дал себя погладить. Одноклассники рассказали руководительнице, что Саша сделал. И она при всем классе ударила его по рукам. Несильно. Но мальчику было обидно, что все это видели. Саша врунишка. На самом деле он никогда не видел гиацинтового ару. Это он так только представил. То был совсем маленький попугайчик.

Еще обиднее было, когда Саша пришел в школу с синяками. То был урок математики. Мальчик сел на заднюю парту, пытаясь прятать ссадины. Учительница спрашивала всех, для чего нужна математика. А ты что думаешь? А ты? А ты? Важно мнение каждого.

– Ребятки, что самое главное в жизни?

Кто-то выкрикивает.

– Самое главное это уметь зарабатывать.

Учительница испражняется счастьем.

– Хорошо, но так и для этого нужна математика! Верно?

– Ну не знаю!

– Ну вот как ты собираешься зарабатывать?

– У меня будет бизнес, как у папы.

– Но для того чтобы вести бизнес, нужна математика!

– А мой папа не знает математику, и у него все прекрасно. Я и так буду зарабатывать.

– Заработать ты, может, заработаешь. Но без математики ты не сможешь даже посчитать, сколько у тебя денег. Поняли, детки? Даже дворнику нужна математика!

Но наглый рот не успокаивается.

– А зачем мне их считать? Я буду их только тратить.

Раз за разом. Все продолжается. Раз за разом. Математика нужна, чтобы зарабатывать деньги, а палеонтология вообще ни для чего не нужна. Очередь доходит до Саши. Его голос дрожит. Он не может отвечать.

– Вот посмотрите все на этого мальчика. Этот мальчик не знает математику, и поэтому постоянно опаздывает. А потом он вырастит и будет глупым. Ничего не учит. Ты что, хочешь быть лупнем? Да тебя даже в дворники не возьмут! Чего ты там спрятался? А ну-ка, иди к доске. Сейчас посмотрим, как ты подготовился к уроку.

Саша пытается отнекиваться, но ничего не получается. Ему приходится встать.

– Кто твой папа? Тоже, небось, бизнесмен?

К ссадинам притрагиваются одни глаза за другими. Толпой взглядов. Саша плетется. Согнутым призраком. Он у доски.

– Это что еще такое!

Рука преподавателя хватает Сашу за рукав. Дергает. Резко. К себе. Мальчик спотыкается, едва не падает.

– Это что еще такое?!

Палец тычет в те места на коже, что цвета голубого ары и карибской бухты. Кажется, будто учительница забыла все остальные слова и фразы. Но нет:

– Вот ты еще какой! Драчун?!

Она обращается к классу.

– С кем он дрался? Кого он побил? Признавайтесь!

Все, кроме учительницы, знают, что Саша не умеет драться.

– Марина Петровна…

– Нет, мальчик, ты допрыгался, ты доигрался. Я вызову твоих родителей. Я так просто это не оставлю. Тебя поставят на учет за хулиганство. Вот помяните мое слово, такие мальчики потом умирают под забором. Такие хулиганы становятся наркоманами. Потом припомните мои слова!

Она не унималась и все спрашивала. Но Саша молчал. Потому что, если Саша не молчит, значит, говорит правду. Дедушка как-то сказал: "Если тебя ненавидят, значит, ты все делаешь правильно. Правого человека всегда хотят убить." Потом Марина Петровна вызвала маму в школу и сказала, что Саша дерется. Но мама не поругала его, так как знала, что Саша не дрался. Время от времени эта сцена у доски повторялась.

Для некоторых вещей не существует слов. Только чувства, известные лишь тому, кто их прочувствует. Про некоторые вещи нельзя говорить. Не потому, что не хочется, а потому что это невозможно. Сказать невозможно. Саша заглядывает Рексу в глаза и легонько показывает ему самое страшное. Воспоминание.

Одноклассники улыбаются и шушукаются. Их тела намокают мурашками и грязно-липнущим потом, когда они рассказывают друг дружке о том, что мальчики делают с девочками. Они сидят на задней парте. Тычут своим разговором прямо в спину Саше. У него потеют ладошки. Быстрее дышит сердечко. Эй, Санек! Он не хочет поворачиваться. Но оборачивается. Ты че такой? Напуганный, как голубь. Они смеются. По сосудам их смеха течет холодный яд. Саше как-то обидно за девочек. Не ясно, что это за чувство. Но оно никогда не уходит. Как и все непонятные чувства. Иногда Саше кажется, что он и сам как будто девочка. Папа сделал Сашу девочкой. Ему больно сидеть на стуле и слушать все это.

Он выходит из-за поворота. Папа. Зачем ты пришёл? Рекс срывается с места. Глаза не успевают удивиться, только обделаться. Челюсти самого сильного из всех наземных животных Земли, как вымерших, так и ныне живущих, смыкаются, пощупав кончики пальцев. Тридцать тонн на квадратный сантиметр. Острая расплата. Жалкая жвачка между зубов. Ничто не важно. Позвонок за позвонком. Как тебе равный бой? Теперь ты уже не такой крутой? Месть не упускает ни единого миллиметра, и того мерзкого инструмента удовлетворения за счет уничтожения: волшебной палочки, делающей ребенка трупом на всю жизнь. Сладкий хруст издает каждая кость. Каждая жила перерублена. Лопается брюхо. Комок истерзанных кишок падает на асфальт. Саша орет. От счастья или от боли. От того и другого. Кровь льётся. Бог мертв.