Читать книгу Заряд воображения - Дарина Александровна Стрельченко - Страница 1
ОглавлениеГлава 1. Первый допрос
Что же. Положим, что я отвечу.
Чем вам поможет моя правда?
В этой системе мой страх вечен:
Слева попытка и крах справа.
Худощавый светловолосый мужчина пропустил её внутрь и протянул ладонь для рукопожатия.
– Арсений Щуман. Отдел психологии нематериалов. Станем коллегами – будете сидеть за соседним столом.
Яна, прислушиваясь к нарастающей в правом виске боли, мрачно кивнула. Щуман обвёл рукой отделанную серыми панелями комнату:
– Располагайтесь. А я должен выйти – таковы правила.
Он был уже у самой двери, когда Яна негромко, почти спокойно спросила:
– Где моя сестра?
– Это не в моей компетенции, – обернувшись, мягко ответил Арсений. – Но я уверен, вам сообщат, как только мы закончим беседу.
– Я не видела её трое суток.
Щуман вышел, аккуратно притворив дверь. Секунду Яна различала его расплывчатый силуэт, а затем стекло затянуло дымчатой плёнкой.
Чувствуя, как внутри разливается нервная, чугунная слабость, она попыталась переключиться и принялась оглядывать комнату. Отполированные до глянца стены, высокий потолок, никакой мебели. Из светильников – только встроенные в зеркальный пол лампы. Одного взгляда на них хватило, чтобы во рту возник горький, солоноватый привкус тошноты: ровно в тот момент, как Яна посмотрела под ноги, пол словно отключили – она стояла на стекле, под которым извивалась густая, смолисто-чёрная, с багровыми прожилками тьма.
– К стене, пожалуйста.
Голос Щумана был прежним, но теперь он звучал гораздо громче и почти утратил человеческую интонацию. Яна задрала голову, ища динамик, но голос шёл отовсюду, словно комната была пронизана акустическими порами.
Яна медленно подошла к стене. В голове нарастал звон; ладони вспотели. Она хотела встряхнуться, но плечи свело, и она только нелепо дёрнула головой.
– Ближе.
Нервничая всё больше, она подошла к стене вплотную. На тёмно-сером глянце зажглись два красных овала.
– Приложите ладони. Это детектор. Он поможет понять, честны ли вы с нами.
Чувствуя себя глупо и совершенно беззащитно, Яна повиновалась. Она ждала, что стена окажется твёрдой и ледяной, но ладони словно погрузились в тёплую воду.
Ей показалось, молчание длится вечность. В тишине отчётливо, неестественно громко разносился звук прерывистого дыхания.
Яна попыталась дышать ровнее.
– Какую сумму вы накопили, продавая материалы на чёрном рынке?
Она вздрогнула, зажмурилась и услышала, как в висках яростно стучит кровь.
– Я редко повторяю дважды. Пожалуйста, имейте в виду: каждый пропуск играет не в вашу пользу.
Она снова подумала об Ирине, которую не видела с самого ареста.
– Что с моей сестрой?
– Как долго вы скрываете материалы от рейдов?
– Что. С моей. Сестрой?
– При вас нашли план с указанием места, где можно пересечь границу. Откуда он у вас?
Яна открыла глаза. Взгляд упал на пол; резко закружилась голова. Она сглотнула и раздельно, громко повторила:
– Что с моей сестрой? Я не буду отвечать, пока вы не скажете.
– Вы предпринимали попытки изучить свойства нематериалов и их влияние на психику?
Ей почудилось, этот вопрос прозвучал не так бесстрастно, как другие. Яна глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь подавить тошноту. Влажные ладони скользили по стене. И почему, собственно, она должна держать руки на этом детекторе, если всё равно не отвечает на вопросы?
Она выпрямилась и с облегчением покрутила затёкшими кистями.
Динамики молчали.
Через несколько минут дверь открылась; в проёме, сложив на груди руки, стоял Щуман. Яне показалось, что его губы подрагивают.
– Яна Андреевна, вы увидитесь с сестрой, как только ответите на мои вопросы. Пожалуйста, верните ладони на детектор.
Она глухо спросила:
– Какие гарантии?
– Только моё слово. В противном случае вы не увидите сестру никогда.
Арсений улыбнулся и с извиняющейся ноткой добавил:
– Яна Андреевна, мы максимально идём вам навстречу. Вы сами вынуждаете ужесточать условия. Итак, – он прислонился плечом к косяку, прищурился и склонил голову: – Какую сумму вы накопили, продавая материалы на чёрном рынке?
– Не помню точно, – процедила Яна, впечатывая ладони в стену. – Около пятнадцати тысяч. Я не успела посчитать последнюю продажу – мне пришлось вносить выкуп за сестру.
– Хорошо. Как долго вы скрывали материалы от рейдов?
– Несколько месяцев.
– Точнее.
– Три… четыре… Не помню точно.
– Вспоминайте, Яна Андреевна.
– С сентября. Да, с этого сентября.
Щуман, не сводя с неё глаз, один за другим согнул несколько пальцев. Кивнул. О чём-то задумался.
– Как вам пришла эта мысль – прятать материалы?
Несколько секунд Яна молча рассматривала стену, удивляясь, что он не слышит, как у неё стучат зубы.
– Если вам будет комфортнее, мы разделим нашу беседу на две части. Ответьте на этот вопрос, и встретитесь с сестрой. Побудете с ней, пообедаете – у нас очень хорошая столовая. А потом мы продолжим.
Яна молчала, закусив губу.
– Вы встретитесь сестрой через десять минут. Я обещаю.
Она вскинула голову и выпалила:
– Ника Антоновна. Я подумала об этом после её кольца.
– Кто это – Ника Антоновна?
– Моя… моя учительница. Физики.
– Что именно произошло?
– Она принесла на лабораторную образец. Белое золото. Кольцо из белого золота. Кто-то спросил, откуда оно у неё. Она сказала, что это обручальное.
– Обручальные кольца запрещены. Это материалы с зашкаливающим эмоциональным фоном.
– Да. В том-то и дело! После этого её внепланово обнулили. Совсем недавно, – прерывисто произнесла Яна. – Я думаю, кто-то донёс…
– Как кольцо натолкнуло вас на мысль скрывать материалы?
– Это же очевидно, – сдавленно ответила она. – Его должны были изъять при первом же рейде. А кольцо выглядело… неновым. Поцарапанным, блёклым. Значит, она его прятала, хранила… Значит, и я могла сделать то же.
– Как вы думаете, почему ваша преподавательница совершила такую оплошность, – принесла кольцо в школу? Это вряд ли было так необходимо для лабораторной работы.
Позабыв о детекторе, Яна оторвала ладони от стены и, прижав к лицу, пробормотала:
– Мне кажется… У неё обнулили мужа. Летом, накануне учебного года. Мне кажется, она не хотела так жить. Она нарочно сохранила кольцо, а потом выдала себя. Чтобы… чтобы тоже обнулиться. А сейчас пожалуйста… пожалуйста, дайте мне увидеть Иру…
Глава 2. Ваше прошлое
Ваше прошлое вас больше не касается;
Ваше прошлое – как почва для анализов.
Я раскрою вас, упрямая красавица,
Ознакомившись внимательно с анамнезом.
– Что будем делать с девочкой? С той, младшей.
Полный, ухоженный мужчина в отглаженной рубашке и сером костюме-тройке размеренно барабанил пальцами по столу. Когда Щуман вошёл в кабинет, мужчина насмешливо-мрачно посмотрел на него поверх фарфоровой чашки.
– А ведь это была ваша инициатива, господин Щуман.
Арсений бросил быстрый взгляд на монитор. В электронной глубине хмурая, прямая, как стрела, Яна расхаживала из угла в угол, то и дело оборачиваясь на дверь. Чёрные прямые волосы каждый раз веером взлетали над плечами.
– Кто следил за детектором? Она лгала во время разговора?
– Ни грамма. Честный, храбрый, непреклонный и совершенно бестолковый рыцарь.
– Какие у вас… метафоры, – раздражённо произнёс Щуман и, опёршись о стол, навис над собеседником. – Ваше мнение, Арнольд?
– Нет. Нет, нет и нет, – скептически покачал головой мужчина, вынимая из ящика небольшой бумажный пакет. – Никакой она не шпион. Простоя девчонка. Но в определённом смысле она однозначно представляет для Империи интерес.
– Что вы имеете в виду? – сдержанно поинтересовался Щуман, сжимая полированный край столешницы.
– Характер. Любопытный. Сложный. Ей семнадцать, обнулялась восемь раз. А некоторые черты переходят из модуля в модуль с завидным постоянством.
– Ген?.. – Арсений отступил от стола и задумчиво потёр плохо выбритый подбородок. – Я ещё не изучал её биографию, но…
– Кому вы врёте? – Арнольд улыбнулся и развёл руками, как бы говоря, что сказанное – не в обиду. – Вы не тот, кто допрашивает, не ознакомившись с фактами.
Щуман раздражённо дёрнул головой.
– Ладно, читал. Просто через строчку. Так или иначе, я тоже это заметил – имею в виду, её странный характер. Я общался с её текущей матерью вчера, под видом соцслужащего. Ничего подобного: обыкновенная женщина, набор характеристик стандартный. Непохоже, чтобы за год она могла воспитать бунтарку.
– А вы уже и с матерью её встретиться успели?
Арсений поморщился, словно раскусил гнилую сливу.
– У меня были дела в Оссии, а она явилась в отделение милиции писать заявление о пропаже. Поскольку дело Каминовой на особом контроле, мне об этом сообщили. По счастью, я был недалеко от Лазова. Так что, можно сказать, удачно сложились обстоятельства.
– Вот как. Не поздновато она спохватилось? Прошла, кажется, неделя?
Говоря это, Арнольд раскрыл бумажный пакет и высыпал на стол несколько крупных черешен. Ножом, предназначенным для вскрытия писем, он аккуратно вынул из ягод косточки и разрезал каждую пополам.
– Она сказала, что Яна и прежде уходила из дома – иногда не появлялась день или два.
– Точно. В анамнезе указано то же самое. Думаю, в эти отлучки она и посещала чёрный рынок.
– Так или иначе, с этой стороны беспокоиться не о чём. Признаю, это была излишняя предосторожность – решить, что эта девочка шпион.
– Это была паранойя, Арсений. Будьте поспокойней. Думаю, на вашем веку Империя ещё постоит. Однако… Конечно, о том, что эта Яна – шпион из числа оппозиционеров, я бы говорить не стал. Но присмотреться к ней внимательней стоит. И даже не только из-за гена. Кто знает, сколько ещё таких девочек растёт в Оссии…
– Она уже не девочка. Семнадцать.
– Семнадцать! Мы с вами в наши семнадцать думали о том, как сдать экзамен в Е́рлинский институт права, а не о том, как продавать материалы на чёрном рынке, – ссыпая дольки черешни в чашку, покачал головой Арнольд.
– Но эта история с похищением её сестры… Мне кажется, в её обстоятельствах, на её месте…
Воспоминание о том, на что он сам решился в подобных обстоятельствах, укололо Щумана притупившейся о время иглой.
Арнольд – или граф фон Зин, как его звали в стенах административного комплекса – молча отхлебнул кофе; из чашки шёл слабый, сладкий аромат переспелой черешни.
Арсений быстро посмотрел на своего заместителя. Тот по-прежнему барабанил по столу, разглядывая стеклянную пепельницу.
– Кстати, – нехотя произнёс он. – Её сестра. Надо что-то решать.
– С ней госпожа Юнгерс. Не думаю, что стоит волноваться.
– О да, – язвительно кивнул Щуман. – Надо полагать, о госпоже Юнгерс похлопотали вы?
– Разумеется.
– Иногда мне кажется, что вы были бы куда убедительней в роли канцлера, нежели… впрочем… Что дальше? Что делать дальше?
– Господин Щуман, вы спрашиваете так, будто здесь я решаю подобные вопросы, – с сарказмом ответил фон Зин.
– А что бы вы сделали, будь вы канцлером? – в упор спросил Арсений. Граф откровенно рассмеялся:
– Мне им не быть. Слишком велика для меня сопутствующая жертва. Но, если пофантазировать… Положим… Я разрешил бы им встретиться. Но не сейчас. Не сразу.
– Почему?
– Вы согласны, что её поведение и характер следует проанализировать? Инженерам-генетикам давно пора взяться за граничный ген. Я уверен, крупные перегибы позади, пришло время работать над нюансами.
– Разумеется, – сухо кивнул Щуман. – На ловца и зверь бежит.
– Да и вообще, – воодушевившись, продолжил фон Зин. – Разобраться в этой ситуации с чёрным рынком в Лазове, с тем, что она прятала и продавала материалы… Это ведь против закона. Она, конечно, не шпион, но закон однозначно нарушала, и не раз. Если захотите, можно привлечь прессу и осветить это дело как показательное разбирательство над… да хоть над тем же диссидентом!
– Арнольд! – воскликнул Щуман. – Вы не перегибаете палку? Она девочка! Ей семнадцать. Какое разбирательство?!
– У закона нет возраста, – мрачно ответил фон Зин. – Но я не настаиваю. Это, опять же, ваше желание – приструнить инакомыслящих. Я лишь предложил идею.
– Вы хотели предложить, что делать с Яниной сестрой, а не как расправляться с диссидентами!
Граф пожал плечами. Плотная серая ткань собралась гармошкой – пиджак был ему явно великоват.
– Не хотите – не надо.
– Отложим этот вопрос до собрания совета, – раздражённо кивнул Щуман.
– А что касается сестёр… Хотите поизучать эту Яну – доведите до предела. Внутреннее напряжение обостряет все без исключения характеристики, и физические, и психологические. Поиграйте с ней. Пригрозите, побалуйте, кнут и пряник – прекрасные, проверенные средства. Когда соберёте достаточно статистики – пожалуйста, отдавайте ей её сестру, потакайте прихотям, делайте что хотите…
– А потом?
– Господин Щуман, эта девочка вас заколдовала, что ли? Вы ведь, кажется, не впервые сталкиваетесь с подобным. Не мне вам рассказывать, как поступают с отработанным материалом!
Щуман несколько раз быстро кивнул. Поддёрнул рукав, посмотрел на часы на правом запястье и щёлкнул по квадратному стеклу экрана.
– Кофе с имбирём и биографию Яны Каминовой. Четыре эпизода. Самое раннее, последнее перед арестом и что-нибудь, эмоционально окрашенное ярче прочих.
Стараясь не думать о том, как Яна недоумевает, нервничает, злится, расхаживая по допросной, он поднялся в свой кабинет, устроился на узком диване и положил на колени планшет.
– Покажите мне ваше прошлое, госпожа Каминова, – пробормотал он, кладя под язык капсулу энергетика и откидываясь на мягкую спинку. – Покажите…
***
Ночная нянечка подхватила вопящую черноволосую девчонку – та визжала, вертелась и вырывалась из рук, а напоследок смахнула со стола директрисы очки. Под вопли «Чертовка! На опекунство завтра же!» нянечка выбежала из кабинета с пятилетней безымянкой на руках.
Дежурная, которой сдали девочку, промучилась с крикуньей до рассвета и в конце концов отвела её в пустующую карантинную спальню. Пнула, включая, старый обогреватель и, отцепив девчонку от своего подола, вышла вон.
Это было ошибкой. Безымянка не желала затихать и перебудила весь дортуар за стеной отчаянным криком: «Отдайте!». Дежурная, ворвавшись в спальню, схватила её за плечо и затрясла, приговаривая:
– Сейчас же пойдёшь на улицу, если не прекратишь! Чего ты орёшь? Ну чего ты орёшь?!
– Отдайте! Отдайте!
Дежурная со злостью щёлкнула щеколдой и, спотыкаясь, выгнала девочку на балкон. Та поскользнулась на ледяной луже, в которую вмёрз старый сломанный веник, растянулась на кафеле и заревела ещё громче.
– Ну заткнись ты наконец!
– Отдайте!
Дежурная хлопнула дверью и снова задвинула щеколду. Крик, приглушённый двойной рамой, стих, но безымянка не собиралась сдаваться. Поднявшись, она принялась колотить по рамам и стеклу. Стекло пошло трещинами.
– Ах ты дрянь!
…После укола успокоительного девочка уснула. Глядя на съёжившуюся в кровати безымянку, директриса детприёмника бросила раздражённой, измотанной дежурной:
– Поставьте её первой в очередь. Мы тут все с ней свихнёмся. Пусть заберут в семью побыстрее.
– А что делать с её материалами?
Директриса осторожно, двумя пальцами подняла с тумбочки потрёпанную погремушку. Та сухо затрещала пластмассовыми шариками, искусанными десятками крошечных зубов.
– И как это она умудрилась не забыть это после обнуления?.. – склочно пробормотала дежурная.
– У некоторых детей случается. Обнуления действуют плохо. Генетика, – хмыкнула директриса. – Вы посмотрите, какой у неё взгляд осмысленный. И характер вполне сформирован. У нормальных нулёвок такого не бывает, тем более у тех, кому ещё даже имени не дали. Ладно, Ираида Семёновна, идите, поспите. И напишите в отдел попечения, пусть подбирают семью срочно! Если повезёт, к обеду от неё избавимся.
Дежурная кивнула. Директриса поджала губы:
– Хуже, если это в ней сохранится. Всю жизнь будет мучиться. Остатки прежних личностей наслаиваются, копятся, противоречат друг другу… Ничего хорошего.
***
В дверь настырно, пронзительно позвонили. Вздрогнув, Яна подхватила рюкзак и, уже не выбирая, смахнула со стола всё, что там было: синюю ручку в прозрачном корпусе, обгрызенный колпачок, черновики по алгебре, жвачку, гигиеническую помаду…
Когда она подбежала к узкому голому окну, мать уже здоровалась с рейдовиками – из прихожей доносились голоса, топот и шорох брезента. В громадных баулах рейдовиков пропадало всё: блокноты, фотографии, исписанные салфетки. Как-то Яна решила сохранить упаковку от таблеток – тёмно-зелёная прозрачная пачка переливалась на свету и приятно пахла мятой, – но во время очередного рейда изъяли и её.
– Почему? По какому праву? – резко, горячо, зло отчеканивала она, словно раздавала пощёчины. Мать, загоняя Яну в соседнюю комнату, мелко кивала и стелилась перед рейдовиками, Ира ревела, цепляясь за её рукав, а мужчины в форме бесстрастно застёгивали брезентовые сумки и уходили из квартиры, чтобы вернуться через месяц и забрать новые накопившиеся материалы.
…Сидя на полу в комнате матери, Яна долго не могла унять бессильную злобу – сначала плакала, потом молча, невидящими, опухшими глазами пялилась на осколки разбитой рейдовиками стеклянной кружки. Очнулась, когда мать вошла, чтобы собратья на работу: под её тяжёлым ботинком хрустнул самый большой осколок. «Это я, – подумала Яна. – Это все мы. Как осколки под их ботинками».
Через неделю после того случая она впервые побывала на чёрном рынке, где торговали материалами.
…Услышав шаги, направлявшиеся к её двери, Яна подбежала к подоконнику. Самое ценное уже лежало в рюкзаке; на столе, для отвода глаз, остался облупленный горшочек с алоэ и шелуха от семечек – если рейдовики увидят, что за месяц она не обзавелась никакими материалами, это может вызвать подозрения.
Яна в последний раз оглядела свой закуток: стол, кровать, крючок со свисавшей с плечиков школьной формой; на тумбочке – съехавшая стопка книг с торчащими из некоторых закладками и карандашами. Книги почему-то не изымали – почти никакие, кроме, разве что, стихов. Но Яна и не знала, что такое стихи.
Схватившись за щеколду, она вспомнила, что под матрасом остался вчерашний рисунок Ирины.
За дверью уже звучал голос матери:
– Две комнаты. Две. Там детская… Яне семнадцать, Ирине семь… Да, их почти одновременно ко мне приписали…
Яна выбила щеколду из паза – на пальцах остались сухие чешуйки краски, – распахнула окно и влезла на подоконник. Прыгать было невысоко, коричневые цветы под окном пружинили не хуже мата. Она прыгала в них каждый месяц уже полгода, а цветы не мялись. Что за сорт? У – упорство…
– У – упоротость, – пробормотала она и спрыгнула вниз. Набитый рюкзак крепко стукнул по спине. Покачнувшись, Яна ухватилась за угол стены, подтянула лямки и помчалась к заброшенному заречному парку, за которым начинался чёрный рынок.
***
– Ну? Едешь?..
Яна обернулась. Позади, в красном зареве, стоял город; в окнах горели утлые искорки ламп. Впереди леденела чёрная река – ветер разносил по ней запахи ила, гнили и влажных камней. Где-то на горизонте мутная блестящая вода сливалась с небом.
Катер уже покачивался у причала. На нём не было огней, и понять, что он здесь, можно было только по слабому рокоту и плеску.
– Что ты сказал им обо мне?
– Что ты умеешь прятать. Выжидать. Торговаться. Им нужен человек, чтобы работать на складе вывезенных из Оссии материалов – ты подходишь отлично.
– У меня нет денег на дорогу.
– Я сказал, что ты отработаешь билет на том берегу.
Яна сжала кулак и до крови укусила костяшки.
– Я смогу вывезти сестру? Потом?.. Когда-нибудь?..
– Может быть. Решай быстрее!
– Ты сам едешь?
– Не кричи! – Он схватил её за руку и заозирался. – Ты хоть думаешь, что будет, если нас обнаружат?!
– Ты едешь? – срывающимся голосом повторила она, чувствуя, как вибрирует всё внутри.
– Неделю назад уплыла другая лодка. Они не добрались до Е́рлина – может быть, потерпели крушение, может, их заметили на границе…
– Ты боишься?
Рокот катера стал громче. Плеск усилился, и на корме загорелся крошечный, как светлячок сигареты, сигнальный огонь. Сходни заскрипели.
– Ты едешь, Каминова? Едешь или нет? – отчаянным шёпотом спросил он.
Яна снова растерянно оглянулась.
Вдалеке дремал молчаливый, холодный Лазов. А по ту сторону чёрной воды, невидимые за туманом и расстоянием, стояли другие города, где не изымали воспоминаний и материалов, не обнуляли людей. Самым близким из них был Ерлин – столица соседней с Оссией Ерлинской Империи.
…В дремлющем, мрачном Лазове спала Ирина.
Сходни, чавкая, поползли прочь от берега.
– Ну! – как сквозь вату услышала Яна. – Решай!
Она закусила губу и надавали кровившими костяшками на глаза – до боли, до фиолетовых пятен под веками.
Огонёк на корме погас.
– Отплываем, – донеслось с палубы. – Вы садитесь?
***
Яна с криком вскочила и принялась ощупывать постель.
Снова снилось то же. Это воспоминание приходило каждую ночь после изъятия нематериалов.
– Чего кричишь? – На пороге, отодвинув ширму, которая какое-то время заменяла дверь, стояла мать. На ней была водолазка с высоким воротом и старые джинсы – видимо, ещё не раздевалась после смены; мама работала дежурной в детприёмнике. – Что такое опять? Иру разбудишь.
Яна сглотнула и тяжело дыша, как после долгого бега, выговорила:
– Опять этот сон.
– А.
Мать подошла и неловко похлопала её по спине.
– Сходи к врачу. Пусть выпишут успокоительное.
– Нет. Некогда, мам, – пробормотала Яна, сцепляя руки, чтобы унять дрожь. Ей всегда становилось не по себе, когда в матери проглядывала человечность.
В своей кровати закопошилась Ира. Мама вздохнула, оттянув горловину водолазки, будто ей не хватало воздуха.
– Я её успокою. Ты иди, ложись, – глухо пробормотала Яна.
– Тебя бы кто успокоил. И образумил, – поправляя смятую простынь, ответила мать. – Утром рейд, помнишь? Не смей ничего прятать.
Яна кивнула. В голове тут же защёлкало, что можно оставить рейдовикам, а что надо спрятать сейчас же.
Больше всего на рынке, конечно, дадут за дневник, за очередные три странички.
Дождавшись, пока мать выйдет, Яна подбежала к столу и под хныканье сестры вытащила из-под учебников исписанные клочки кальки. Скатала их в шарики и уже засовывала под стельки ботинок, когда ширма снова отодвинулась.
Яна вздрогнула, резким движением отправив ботинки под кровать. Мать, просунув голову в комнату, щурясь, попросила:
– Сходи завтра перед школой со мной на участок. Там ночью опять собирались. Окурков полно, осколков… Надо убраться. А ты чего это сидишь там?
– Уронила… карандаш… Сейчас подниму. Я схожу завтра с тобой, конечно…
Мать, кивнув, исчезла. Яна запихнула ботинки поглубже и на цыпочках приблизилась к кровати Иры. Прошептала:
– Чего плачешь, Ириска?
Сестра всхлипнула во сне. Яна положила ладонь ей на лоб, пощупала запястья.
– Шш…Шш…
Сон накатывал тяжёлыми, отупляющими волнами. Продолжая мурлыкать что-то успокаивающее, она подоткнула сестре одеяло и забралась в собственную постель.
Глава 3. Приглашения и откровения
Не надоело со мной возиться?
Я запрещаю входить и верить!
Перед глазами проходят лица;
Все вы под маской людей как звери.
– Яна Андреевна.
Яна вздрогнула и подняла голову. По глазам резанул пронзительный белый луч. Она сощурилась и, сморгнув слёзы, разглядела в проёме раскрывшейся двери высокий силуэт. Скривившись, выплюнула:
– Не надоело со мной возиться? Небось и самому хочется поспать.
– Яна Андреевна, я хотел пригласить вас на ужин. Но если вы устали…
Она нервно расхохоталась, обхватив себя руками. Устала!.. Да она уже перестала ощущать себя человеком в этой промозглой камере-боксе без воды, практически без нормальной пищи.
Щуман уязвлённо пожал плечами:
– Если вам не хочется…
– Да вы издеваетесь, – вытирая глаза, пробормотала она. Поднялась с койки, пошатнулась и схватилась за стену. – Чтобы я пропустила ужин… С чего же такая щедрость, господин Щуман?
– Мы с вами так много времени провели вместе – и всё в официальной обстановке. Я хочу узнать вас получше, Яна.
Он не добавил привычного «Андреевна» – Яна уже выучила, что это значит: Щуман пытается вызвать её на откровенность, спровоцировать на близость. Отчего-то в этот раз ей захотелось сыграть по его правилам.
«Всё дело в камере, – сказала она себе. – Кто угодно, просидев тут без света неделю, согласится на что угодно, лишь бы выйти».
– Идёмте? – спросил, слегка улыбнувшись, Арсений.
– Идёмте. – Она усмехнулась и тряхнула спутанными, грязными волосами. – Но имейте в иду: в ресторане с такой дамой вас засмеют.
– В моём кабинете отличный душ. Я попросил приготовить для вас одежду. Надеюсь, вам понравится.
…Размышляя, какую пакость Арсений задумал на этот раз, Яна всё-таки не могла отказать себе в удовольствии как следует намылиться, вытравить из-под ногтей черноту и избавиться от въедливой вони жавеля, насквозь пропитавшей камеру.
Она с наслаждением вымыла волосы шампунем – впервые на её памяти это было не разведённое в воде мыло, а настоящий густой ароматный гель. Яна вспомнила, как рассматривала витрины парфюмерных и галантерейных магазинов – изящные вещи, которые в них продавали, не были запрещёнными, но подлежали изъятию в первый же рейд. «Зачем покупать, если всё равно заберут», – говорила мать и быстро шагала мимо стекла, за которым переливались бледно-розовые пластмассовые флаконы духов, холодно блестели баночки с кремом, сияли глянцевые упаковки мыла, пенились солёные бомбочки для ванн… Да и сложно было представить всё это в их ванной – с чёрной плесенью по углам, с разбитыми белыми плитками над эмалированным корытом, с зеркалом в точках и трещинках, с деревянной, набухшей от влаги полкой, где мать хранила бритву, хозяйственное мыло, бинты и ножницы…
Но здесь, в ванной комнате рядом с кабинетом Арсения (какая роскошь, господин следователь!), все эти бутылочки, коробочки и флаконы смотрелись как влитые: они отражались в блестящей чёрной плитке, на них искрился мягкий свет от встроенных в потолок ламп, а тёплый душистый пар крошечными каплями оседал на их стеклянных боках и точёных крышечках.
Выбравшись из-под тугих горячих струй, Яна почувствовала себя гораздо лучше. Она словно смыла с себя скорлупу многодневного затворничества и впервые с тех пор, как Щуман вошёл в камеру, опомнилась. С чего такая щедрость? Что он намеревается устроить для неё?
Нервничая, она едва не поскользнулась на влажном кафеле. Кое-как обтёрлась бумажными полотенцами и застыла, глядя на свою водолазку. Даже здесь, в этом царстве пара, сквозь ароматы мыла и горячей воды пробивались запахи пота, грязи и дезинфицирующих средств. Надеть эту пропотевшую, пропахшую одежду на чистое тело?.. Яна замерла, не зная, что предпринять. Может быть, хотя бы сполоснуть, как следует выжать и пойти в мокром?..
Так она и сделала. Сунула водолазку под кран, набрала в ладони жидкого мыла и наскоро выстирала, выжала и натянула на влажное тело. И увидела себя в зеркале.
Нет. Так выходить отсюда ни в коем случае нельзя. Мокрая ткань облепила тело, слишком откровенно подчёркивая силуэт. Особенно грудь. Яна растерялась и покраснела. Теперь у неё точно нечего надеть; а сидеть здесь до тех пор, пока не обсохнет…
Закусив губу, она огляделась: может, есть какая-нибудь батарея?..
Батарея была – блестящая, хромированная, источавшая сухое тепло, но совершенно холодная сама по себе. Зато на полке под ней Яна обнаружила водонепроницаемый пакет с маленькой белой этикеткой.
«Выходной комплект», загадочно значилось на ней. Хотя что тут загадочного – всё ясно как день. Надеясь только, что вкус у Щумана окажется адекватным, а не каким-нибудь извращённо-утончённым, Яна разорвала упаковку и вытряхнула оттуда…
Батюшки. Нет, она, конечно, видела такие вещи. В витринах и даже на ком-то в школе; у матери один раз изъяли какие-то драгоценные лоскутки из похожей материи… Но что именно это за ткань, Яна понять не могла.
Медленно, наслаждаясь каждым мгновением ласкового прикосновения к коже, она натянула колготки из лёгкого, тёмного, плотного, но такого тонкого и приятного на ощупь материала. Аккуратно застегнула все маленькие пуговички блузки – та была коричневой, но с каким-то необычным переливом, игравшим на свету. Глядя в зеркало, Яна повела плечами, и по ткани пробежала золотистая волна.
Она надела простую длинную юбку, совсем не пышную, лишь слегка расширявшуюся ниже колен. Оглядела себя и решительно заправила блузку внутрь. Посмотрела в зеркало. Из серебряной глубины на неё глядела какая-то другая Яна – взрослее лет на пять, похудевшая и осунувшаяся, с тёмными злыми глазами.
– Яна? – нерешительно спросила она, словно обращаясь к незнакомке.
– Яна Андреевна, всё в порядке? – крикнул из-за двери Арсений, и она вздрогнула и съёжилась, как будто была по-прежнему не одета. Не отвечая, быстро зашнуровала кеды (это было ужасно; об обуви Щуман не позаботился, а потрёпанные кеды ужасно, ужасно, ужасно контрастировали с этой новой, строгой и чужой Яной), наскоро стянула волосы в хвост и, чувствуя внутри щекочущий, неожиданно приятный холод, толкнула дверь.
Арсений смотрел на неё и молчал так долго, что ей стало не по себе.
– Что-то не так? – стараясь, чтобы фраза прозвучала насмешливо, произнесла она. Но вместо натянутой насмешливости вышла натуральная неуверенность; ей очень хотелось закрыть лицо руками, чтобы хоть как-то заслониться от его взгляда.
– Всё в порядке, – наконец резко ответил он, словно очнувшись. – Машина ждёт. Едем?
– Как будто я могу выбирать, – выровняв дыхание, чуть спокойнее ответила она.
– Это не допрос, Яна Андреевна. Я приглашаю вас. Вы вправе отказаться.
Она независимо дёрнула головой и поджала губы.
– Знаете, – открывая перед ней дверь, с улыбкой произнёс Щуман, – мне очень импонирует то, как вы держитесь. Не теряете этот свой дерзкий шарм.
Она смутилась и разозлилась одновременно.
– Ну, ну, не обижайтесь, Яна Андреевна. Хотя это, конечно, очаровательно – как в вас смешиваются обиженная девочка и женщина со стальным стержнем.
Ого. Так о ней ещё никто не говорил – про стальной стержень…
– Какую кухню предпочитаете? – сменил тему Арсений. – У меня есть место на примете, но мы можем поехать куда вы захотите. Слышали когда-нибудь о «Вольпене»? Или о «Латехо»?
– Нет, – ответила она и, не удержавшись, хмыкнула: – Знаете, в последнее время я вообще редко выхожу в город.
Он усмехнулся, показывая, что оценил шутку.
– Ну, тогда на мой выбор. Едем в… Хотя пусть это будет для вас сюрпризом.
***
Она впервые ехала по городу в машине.
За окном проплывали улицы, но они даже отдалённо не напоминали те, по которым Яна ходила в школу, на рынок или к матери на работу. Это были улицы невысоких, мраморно-белых домов, не похожих один на другой, улицы шикарных вывесок и широких окон, улицы блестящих машин и нарядных весёлых толп.
Тонировка стёкол погружала всё вокруг в ранние сумерки. Когда дверца наконец распахнулась, Яна удивилась, что снаружи по-прежнему ясный зимний день, едва склонившийся к вечеру.
– Вы сказали, что приглашаете меня на ужин. Кажется, ещё рано. Обычные люди в это время только садятся обедать, – сделав упор на «обычные», язвительно заметила она.
– Ужином можно назвать любой визит в это место, – ровно ответил Арсений, указывая на здание перед ними.
Яна подняла глаза.
Это не было дворцом, но было чем-то, определённо к этому близким. Посреди розового мрамора, из которого были сложены все три этажа, посреди колонн, увитых гирляндами золотых электрических цветов, посреди огромных чёрных стёкол и вычурных лепнин сияли алые буквы «Jaina».
– Джайна?.. – прочла Яна.
– Именно. Догадались, почему мы здесь?
Она растерянно посмотрела на Щумана, только теперь заметив, что он сменил белую рубашку на тёмную и приталенную, а джинсы – на узкие отглаженные брюки.
– Вы так мило теряетесь, Яна, – вздохнул он как будто даже с сожалением. – Неужели не поняли?
Она презрительно промолчала.
– Джайна. Польский вариант вашего имени. Я думал, вам будет приятно.
Яна снова посмотрела на алую с серебром вывеску и вдруг, ни с того ни с сего, вспомнила о доме. О своей каморке за ширмой, об Ирининых рисунках, которые она хранила под матрасом – не для продажи, а для души. О шелушащихся красных руках матери с прожилками вен, с выпирающей косточкой в основании большого пальца. О школе. О Нике Антоновне с её лучистыми серыми глазами. О камере, в которую ей предстояло вернуться после «ужина».
А вы говорите – будет приятно. Будет, господин Арсений, будет.
Она взглянула на Щумана исподлобья – взглянула так, что он отшатнулся.
– Что случилось, Яна Андреевна? В чём де…
– Всё в порядке, – копируя его интонацию, процедила она. – Всё в полном порядке. Идёмте ужинать. Я очень, очень хочу есть. Надеюсь, тут готовят что-нибудь кроме той кроличьей еды, которой кормят у вас.
За время, проведённое в Ерлине, она научилась казаться равнодушной, но справиться со вдруг накатившим жутким ощущением пустоты не могла. Перед глазами начало расплываться. Погружённая в мысли, Яна даже не противилась, когда Щуман взял её под руку. Он подвёл её к столику в глубине зала, отгороженному от основной части полупрозрачной золотистой шторой.
К столу подошёл и поклонился официант.
– Я бы рекомендовал седло барашка, – предложил Арсений, открывая меню. – Очень вкусно. Его подают с каким-то травами, очень кудрявыми. И с пряностями. И бокал лимонада, конечно.
– Лимонада? – растерялась Яна. Почему-то она была уверена, что в подобных ресторанах к блюдам подают только вино.
– Это сорт шампанского, – быстро ответила Щуман. – Очень лёгкий. После него не шумит в голове, ничего такого…
Яна усмехнулась.
– Хорошо. Пусть будет седло барашка. Я вам почти верю.
– Почти? А вот я честен с вами полностью.
– Не ждёте же вы от меня искренности в ответ? Тем более тут нет никаких детекторов. Или есть?
Игнорируя колкость, Щуман протянул:
– Искренности… Почему бы и нет?
Он смотрел на неё с неподдельным интересом. Яна почувствовала, как внутри вскипает холодная, вязкая злость.
– Может быть, – медленно, звонко произнесла она, – потому что вы арестовали меня? Забрали сестру, держите взаперти? А может, потому что я из Оссии, и меня уже восемь раз обнуляли? Вам не кажется, что одного этого любому достаточно, чтоб оскалиться на весь мир? Не кажется, что это само по себе бесчеловечно?
– Почему же? – спросил он, слегка ошарашенный напором.
– Вы знаете, что творится в моей стране. Вы сами много раз допрашивали меня об этом. – Яна выплюнула «допрашивал» с колючим, злым смешком. – Как можно считать, что это в порядке вещей?
– Яна, – Арсений отодвинул стул, встал и подошёл к ней. – Яна, Яна, Яна… Вы знаете, почему так происходит?
– Конечно, нет, – вздохнула она, чувствуя вдруг навалившуюся усталость – как будто не несколько фраз произнесла, а отволокла на рынок баул материалов. – Откуда мне знать?..
Щуман открыл рот, словно хотел что-то сказать, но тут же передумал. Помолчал, выстукивая на спинке её стула какой-то замысловатый ритм. Пододвинул к Яне блюдо; она даже не заметила, когда его принесли.
– Попробуйте. И выслушайте меня, пожалуйста, – негромко попросил он. – Оссия – это проба пера. Дальше будет больше. И если вам кажется, что где-то есть перегибы…
– Что значит – проба пера? Там всё – сплошные перегибы, – отчеканила Яна, беря в руки вилку, которая вдруг показалась тяжёлой, как метла. Но мясо было вкусным – сочным, очень нежным, в каком-то пряном соку. Она прожевала кусочек, наколола на вилку ещё один, за ним – следующий. Проглотив, обнаружила, что Щуман по-прежнему не сводит с неё глаз.
– Ну что вы ещё хотите услышать? Вы же всё, просто всё уже вызнали на допросах…
– Я хочу услышать ваше мнение о ситуации, – мягко ответил он. – Вы говорили языком фактов. Событий. Ваших поступков. И, уж простите, языком подростковых эмоций. А я хочу, чтобы вы спокойно и без экспрессии рассказали, что думаете обо всём этом. Перегибы – какие? Почему? Что сделать, чтобы их исправить?
Яна пожала плечами и сделала большой глоток из высокого узкого бокала. Лимонад оказался кисло-сладким и слегка щипал язык.
– Кто это вообще придумал – отбирать материалы? Глупо полагать, что после этого кто-то будет послушней или преданней. Это же постоянные нервы… Господин Щуман, знаете, до того, как вы забрали меня в свои цепкие лапы, я жила от рейда до рейда. Мне кажется, в эту неделю в застенках я впервые не переживала о том, что что-то найдут, заберут, оштрафуют, отправят на внеплановое обнуление. Зачем всё это? Зачем вообще эти внеплановые обнуления? Это так выбивает из колеи…
Яна прерывисто вздохнула и глотнула ещё. Щуман, не сводя с неё глаз, ломал на мелкие кусочки ресторанную зубочистку.
– Ника Антоновна – помните, я говорила о ней? Помните, конечно… У вас всё, наверное, записывается, все допросы записываются на десять плёнок. А потом вы пересматриваете, оцениваете взгляды, анализируете жесты…
Щуман промолчал. Яна с силой вонзила вилку в мягкое золотистое мясо.
– Так вот. Ника Антоновна. Я любила её… Не знаю, почему. Может быть, ни за что, случайно. Может быть, за доброту. Она вела у нас физику, и это были сорок пять минут дважды в неделю, когда мне было спокойно. У неё даже кабинет был уютнее, чем все остальные, хотя там не было никаких незаконных нематериалов… Но там кресло стояло. И какие-то мелкие цветочки сухие на подоконнике. Даже без ваз, в обычных стаканах, в каких-то коробочках с землёй… И… У неё был какой-то парфюм. Наверняка незаконный – а как добудешь законный?.. Очень приятных запах. Тёплый, немножко сладкий. Им пропитался весь кабинет. И ты заходил туда, как в уют, как в какой-то спокойный оазис. А выходил – снова в рейды, в грязь, в страх… Единственное, что этом в мире было хорошего – это Ира. И ещё – адреналин. Но Иру вы забрали, а адреналин… Вы понимаете, что я имею в виду? Я была счастлива, так дико счастлива и как-то жутко, страшно рада, когда бежала на чёрный рынок, когда выручала деньги. Сердце колотилось вот тут, – Яна обхватила ладонью горло. – И во рту становилось горько от восторга, от ужаса. А когда я всё продавала, когда прятала деньги, когда возвращалась домой – такое облегчение накатывало, что ноги подкашивались, я уже ничего не соображала… Маме вечно казалось, что я заболела. Ага, раз в два месяца, как по часам заболевала… Как мне повезло, что ни разу в это время мне не встретились на улице рейдовики. Мне кажется, у них пхоноскоп сработал бы прямо сквозь чехол – от меня же фонило адреналином, кайфом, эмоциями! Столько сливок бы сняли…
Яна нервно, коротко усмехнулась, делая очередной глоток. Лимонад, сначала показавшийся кисловатым, теперь отдавал нотами каких-то цитрусов – по крайней мере, ей так казалось. Может быть, грейпфрукта – она слышала о таком красном, сочном, горьковатом плоде, похожем на апельсин.
– Вот так, на трёх китах, мой мир и держался. На Ире, на кабинете у Ники Антоновны и на чёрном рынке. А однажды я пришла в школу – подхожу к кабинету физики, и сердце так сжимается, и я уже ловлю этот знакомый, сладкий тёплый запах… Захожу – а Ника Антоновна сидит за столом. Даже головы не подняла. Я с ней поздоровалась… Она на меня посмотрела – а глаза стеклянные-стеклянные. Я не сразу сообразила. Я раньше не видела таких внеплановых обнулений. По-моему, это ещё более жестоко, чем когда это обязательная процедура, по расписанию… К этому ты хотя бы можешь подготовиться, попрощаться с кем-то. А так… Как будто живое растение вырвали с корнем, резко, больно. А потом ещё корешки срезали огромным острыми ножницами. Зачем так делать, господин Щуман?
Яна снова прерывисто вздохнула и прижала ладони к лицу. Боль, притупившаяся было, накатила вновь. Ресторанные стены съёжились, потолок опустился – на минуту она вновь оказалась в опустевшем, как будто умершем кабинете физики, где за столом сидела спокойная и безразличная Ника Антоновна.
– А внешне она осталась совсем как прежде, как в прежние времена, – прошептала Яна. – Где я её любила. И даже ни разу не сказала ей об этом…
Она протянула руку за салфеткой и вытерла глаза. Отодвинула блюдо.
– Спасибо. Это очень вкусно, господин Щуман. Но я не хочу больше… Простите…
– За что?
Он облокотился на стол и упёрся подбородком в кулак. Глядел на неё рассеянно, растерянно, неожиданно тепло и грустно.
– Что вы смотрите на меня так? – пробормотала Яна.
– Любуюсь вами, – тихо ответил он. – Мне очень жаль, что так получилось с вашей учительницей. Но у каждого в жизни бывают привязанности, которые либо исчезают, либо не отвечают взаимностью. А иногда, – он выпрямился и хлопнул в ладони, словно стряхивая хандру, – иногда они просто уходят. Как тени прошлого.
– Или нет, – прошептала она, но Щуман уже не услышал.
– Спасибо, Яна, – вздохнув, произнёс он. – Спасибо за ужин, за разговор, за откровенность. Едем назад?
– О, как не хотелось бы…
– Мне, знаете ли, тоже. А почему, собственно, и нет? Хотите прогуляться? В Ерлине в последнее время появилось очень много прекрасных парков. Только вы же без верхней одежды… Хотя…
Он скинул пиджак и набросил его на плечи Яне.
– Проблема решена. Идёмте. Нам найдётся, о чём поговорить.
Внутри всколыхнулось столько всего разом, что Яна не нашлась, что ответить. Чувствуя, как кружится голова, она опёрлась на руку Щумана и послушно встала. Мир вокруг вращался в какой-то лёгкой, светло-серой дымке, а на душе вдруг стало удивительно легко – как будто вынули занозу, которая долго-долго сидела внутри.
Глава 4. Парк «Виктория»
Узнавая ваши слабости и странности,
Уходя за вами вдаль по тропам разума,
Постигаю суть красноречивой крайности:
Промолчать, легко обмениваясь фразами.
На улице было морозно: слякоть подстыла, и они осторожно шагали по подмёрзшей, скользкой земле, не торопясь и изредка, искоса поглядывая друг на друга.
– Знаете, – нарушила вдруг молчание Яна. – Я читала книгу, когда-то давно. Там было про человека, который попал в тюрьму. Заслуженно или просто так, не помню уже. К нему на свидание жена приехала – на три дня. Приготовила для него много-много еды, так, что стол ломился. А он посмотрел на это и грустно сказал: зачем же ты как много наготовила? Сегодня-то я, может быть, ещё и поем что-то, а завтра уже нет, потому что послезавтра – обратно туда.
– Намекаете, что прогулка не приносит вам удовольствия?
– Ни на что не намекаю. Просто вспомнила, – буркнула Яна.
Они миновали аллею, над которой берёзы свесили ветви в сухих заиндевевших серёжках, свернули и вышли к неработающему фонтану. За высокой каменной чашей открывался великолепный вид: череда голубых, словно стеклянных деревьев, полоса тёмно-синих елей, а позади – красные, бордовые и зелёные, припорошенные снегом, круто уходящие вверх городские крыши.
Напряжённо глядя перед собой, Арсений спросил:
– Слушайте, Яна Андреевна. Вы же понимаете, зачем я вас пригласил на ужин, потом на прогулку? Скажите, что понимаете. Не разочаровывайте меня.
– Не разочаровывать? Это, интересно, в чём?
– В том, что вы очень сообразительная, рассудительная и сметливая девушка.
– Вот как…
– Так понимаете?
– Мне кажется, вы продолжаете игру в доброго и злого следователя, господин Щуман.
– Да перестаньте уже называть меня так, – морщась, отмахнулся он. – Достаточно, что на работе весь день то и дело – господин Щуман да господин Щуман.
– Как тогда прикажете обращаться? – спросила Яна, сардонически улыбаясь. Выпалила – уж очень чесался язык: – Может быть, господин дознаватель? Господин инспектор? Господин инквизитор?
– Было бы глупо спрашивать, почему вы воспринимаете меня в штыки, – пробормотал он.
– Так же глупо, как и спрашивать, понимаю ли я, зачем все эти игры, – кивнула Яна.
– Ладно. Будем считать, вы поняли: я хотел сменить обстановку. Хотел поговорить с вами нормально – без детекторов, вне комплекса. Я надеялся, что так вы почувствуете себя свободней и спокойней.
– И как успехи? – поинтересовалась Яна и собралась было уже добавить «господин дознаватель», как поскользнулась и ухватилась за Щумана, чтобы не упасть.
– Ох… простите…
– Всё в порядке? Целы? Не ушиблись?
– Вы меня сегодня весь день только и спрашиваете: всё в порядке? Всё в порядке? Нет, господин Щуман, не в порядке. Мне плохо. Я боюсь.
– Меня?..
– Будущего. Вас я больше не боюсь. Чем вы можете сделать мне ещё хуже?
Он резко остановился и схватил её за локоть. Выдохнул, налегая на «ч»:
– Достаточно.
– Сейчас огнём полыхнёте, – холодно произнесла Яна, дёргая рукой и пытаясь вырваться. – Живи вы в Средневековье – поджигали бы ведьм без всяких факелов.
– Яна! Хватит!
– А что, никто вам такого не говорил? Все лебезят перед вами, господин Щщ-ю-у-ман? – издевательски протянула она. – Ну, что вы скажете? Что вы мне сделаете? Если не выслали, не усыпили, до сих пор не обнулили – значит, зачем-то я вам нужна. Значит, ничего вы мне не сделаете, мистер инквизи…
– Вы переходите границы!
– Границы? В этой ситуации нет границ. Граница есть между Оссией и Ерлинской Империей. И я думала, что уж за ней, за этой чертой, обнулений не существует. Но, видимо, тут кое-что похлеще: тут это не только…
Он крепче схватил её за локоть, встряхнул и твёрдым, ровным голосом велел:
– Яна Андреевна, довольно. Критикуя, предлагай. Представьте себя на моём месте – что бы вы сделали?
Она замолчала, тяжело дыша, испуганная тем, как быстро он взял себя в руки – мгновенно подавив ярость, потеряв всякие признаки злобы. Перед ней снова стоял Щуман – тот спокойный, бесстрастный мужчина, которого она неделю назад впервые увидела на пороге допросной. Вот-вот выйдет за дверь и заговорит с ней механическим голосом.
– А что вы можете сделать в Оссии? Какое вам вообще дело до другой страны? – тихо произнесла она, и сама растеряв весь запал.
– А если предположить, что дело есть? Если предположить, что я имею реальные полномочия что-то изменить?
– Да неужели? – горько спросила Яна, ёжась от резкого сырого ветра. – И в чём же ваш интерес?
– Обещаете больше не кричать, не злиться и не вести себя как истеричный подросток?
Щуман выжидающе умолк, глядя на неё пронзительно и оценивающе.
– Ладно. Обещаю, – кивнула Яна.
Он указал на каменную скамейку перед фонтаном, уселся и похлопал по сидению рядом. Яна, помедлив, села. Обхватила себя руками и задрала голову, глядя в быстро пролетающие тучи и солнце, хаотично проглядывавшее сквозь снежный туман.
– Оссия – это масштабный эксперимент учёных Ерлинской Империи. Материалы и нематериалы у вас на родине забирают вовсе не для того, чтобы делать людей бесстрастными и послушными. Вся эта пропаганда про «больше труда, меньше криминала»… Это, конечно, так. Но по-настоящему дело в ином. В том, что эмоциональный заряд, который несут в себе материалы, можно снимать и переносить на другие вещи. Понимаете?
– Понимаю, – после паузы откликнулась Яна, переваривая его слова. – Но не вижу, как это применимо на практике.
– Верный вопрос. Объясню. Положим… Ну, что у вас забирали в последний раз?
– Закладку из учебника. Просто картонка, но я её изрисовала. Рейдовики решили, что это нужно изъять.
– Почему они так решили?
Яна пожала плечами: ответ казался слишком очевидным.
– Сработал пхоноскоп. Запищал, вот они и забрали.
– На что реагирует пхоноскоп?
– Господин Щуман, это становится похоже на допрос.
– Пожалуйста, не называйте меня так, – повторил он. – Я вас очень прощу. Хоть вы-то…
Яна с удивлением уловила в его голосе ноты усталой, раздражённой горечи. Неужели и вправду может надоесть, когда к тебе обращаются «господин»?..
– А как мне вас называть? – снова спросила она, но на этот раз желания уколоть его не было. Яна просто ждала ответа – и не без доли любопытства. В Оссии она всегда обращалась ко всем взрослым кроме матери по имени-отчеству, но на бейдже Щумана отчества не было – за время допросов она выучила написанное там назубок. Здесь, в Ерлинской Империи, властным мира сего говорили нейтральное «господин» или вычурное «сэр». Другого варианта ни вспомнить, ни придумать Яна не могла.
– Просто Арсений, – ответил он, прерывая её размышления. – Просто Арсений, Яна… Андреевна.
Щуман пожал плечами – видимо, каким-то своим мыслям, – смахнул со скамейки еловые иголки и продолжил:
– Так на что, по-вашему, реагирует пхоноскоп?
– Не знаю. Никогда не задумывалась. Мне всегда казалось, что у рейдовиков есть списки, которые закладываются в базу пхоноскопа, и он как-то распознаёт запрещённые предметы…
– Думаете, изрисованная закладка есть в такой базе?
– Не знаю. Иногда их выбор меня смущает. То есть я понимаю, когда они забирают фотографии или дневники – это действительно мощные материалы, с ними бывает столько всего связано. Но когда хапают ручки, крема, закладки – это же бред!
– Вы хорошо сказали – «мощные материалы», «столько всего связано». Ключ в этом. А ваша идея с базой и списком не верна. Сложи́те мозаику, Яна Андреевна. Догадаетесь?
Ей не хотелось думать; голову словно набили ватой, а по телу разлилась слабость – свежий воздух после долгого пребывания в помещении действовал, как едкая отрава. Но и выглядеть в глазах Арсения дурой Яне тоже не хотелось. Подцепив носком кеда снежный камушек, она предположила:
– Может, в их перечне не конкретные предметы, а ситуации, в которых эти предметы были обнаружены?
– Ближе. Но не то.
Яна пожала плечами. К чему весь этот разговор? Такое чувство, что Щуман выбалтывает ей какие-то государственные тайны. На лавочке, под елью, арестованной девчонке, резидентке другой страны.
– Ладно. Скажу. Хотя уверен, что вы догадались бы сами, если бы как следует подумали. Пхоноскопы считывают не заранее определённые образы, а эмоциональный фон объектов. Его силу, интенсивность, мощь. Там, где он превышает порог, пхоноскопы сигналят. Так рейдовики определяют, какие материалы нужно изъять.
– Как просто. И что они делают с этими материалами потом?..
– А это, милая моя Яна Андреевна, самое интересное. Помните, я сказал, что эмоциональный заряд можно переносить на другие вещи? Так вот. Не только на вещи, – он сделал паузу, щурясь, посмотрел вдаль. Сглотнул. – Дело в том, что эмоциональный заряд можно переносить на людей.
– Что?.. – переспросила Яна, толком не соображая, что он имеет в виду. Ей вспомнился опыт с уроков физики: эбонитовая палочка и шерстяная тряпка. Если потереть одно об другое, возникнет электричество. Глазами ничего не видно, зато на картинке были нарисованы крошечные минусы и плюсы, которые перескакивали с эбонита на шерсть. – Минусы и плюсики?
– Что? – в свою очередь растерялся Щуман. Посмотрел на неё, как на чокнутую. – Какие плюсики?.. Я говорю о переносе эмоционального заряда. У него нет знака. Он универсален. Разница только в объёме… Если его много – можно снять и перенести много. Если мало – можно даже не пытаться: всё равно при переносе бо́льшая часть соскользнёт, останутся, как говорят в Оссии, одни слёзки…
«Одни слёзки», – как в тумане, повторила про себя Яна. Да, после рейдов оставались одни слёзки…
– А теперь представьте, – Щуман нагнулся к ней и заговорил тише. – Представьте, что этим зарядом можно воздействовать на человека.
Яне в голову снова пришла аналогия с электричеством, на этот раз – очень жуткая: представился электрический стул.
– Можно предложить ему испытать ту или иную эмоцию. Или не предложить, а заставить.
– Всё насильно радостные? – пробормотала она, пытаясь осмыслить эти странные щумановские пассажи. Как можно насадить, предложить, заставить испытать чувство? Это же не материальное вещество, не шапка, которую можно надеть на голову.
– Радостные. Или безразличные. Или мотивирующие на работу, – произнёс Арсений. И Янины мысли наконец очнулись: побежали, перегоняя друг друга, складываясь в какофонию, толкаясь и взахлёб вырываясь наружу.
– Хотите сказать, вы заставляете кого-то работать? Как рабство, только ошейники не железные, а эмоциональные?
– Не так грубо, но суть вы уловили, – кивнул Щуман. – Только это не рабство. На экспериментальных фабриках, где этот метод применяют, созданы отличные, максимально продуктивные условия труда. Питание, отдых, медицинское обслуживание. Ежедневный скрининг. В цехах постоянно мониторят качество воздуха, температуру… Все довольны.
– Да ну? И рабочие довольны?
– Конечно. На них ежемесячно переносят эмоциональный заряд-удовлетворение.
– А какие ещё есть… заряды?
Щуман посмотрел на неё как-то странно; на миг во взгляде мелькнуло подозрение.
– А сами как думаете?
– Я, – сдержанно ответила Яна, – такими извращёнными размышлениями не занимаюсь.
– Наши инженеры и психоаналитики работают над этим очень плотно, – медленно, подбирая слова, произнёс Арсений. – На то, чтобы синтезировать из эмоционального фона новую эмоцию, уходит в среднем несколько месяцев. Сейчас есть удовлетворение, мотивация, бодрость, сила и симпатия.
– Как интересно, – протянула Яна, лихорадочно соображая: это прорыв в науке или портал в ад?
– Ещё бы, – воодушевлённо кивнул Арсений. – Очень любопытная область. И, если честно, я хотел бы, чтобы вы сотрудничали с нами в работе над этим.
Яна открыла рот. Замерев, уставилась на Щумана.
– Что это значит?
– Я хочу, чтобы вы сотрудничали с нами. Вы почти четыре месяца имели дело с материалами на куда более глубоком уровне, нежели оссийские обыватели. Вы интуитивно употребили по отношению к ним слова «мощь» и «связь». Велика вероятность, что на таком же интуитивном уровне вы сможете эффективно работать над более тонкими промышленными задачами.
– Вы вербуете меня? – спохватилась Яна.
– Вербовать – значит склонять на свою сторону. А я просто говорю о том, что был бы рад, если бы мы стали коллегами. Помните, в нашу первую встречу я обещал, что будем сидеть за соседними столами? Мои предположения подтвердились, вы подходите. Вы думаете, я и другие специалисты комплекса просто так общались с вами так долго? Снимали данные, записывали ответы, анализировали ваши реакции и эмоциональные показатели?.. Мы изучали вас, Яна. Вы почти идеальны – я имею в виду, почти идеально подходите на роль участника программы по зарядам.
– Почти? – только и нашлась что ответить она.
– Процент трений есть всегда. Так что? Как смотрите на это?
– А что вы предлагаете взамен? – шёпотом, натягивая на руки рукава его пиджака, спросила она.
– Полную реабилитацию. Работу в самых современных психофизиологических лабораториях. Достойную оплату. Более чем достойную. И, конечно, возможность не обнуляться каждые два года.
– Ничего, что мне семнадцать? Вас не смущает такой юный возраст сотрудников?
– Ни грамма. Мы ориентируемся не на возраст, а на компетенции.
– Но у меня нет никакой компетенции.
– У вас есть интуиция.
– Мало верится, что вам этого достаточно.
Щуман выпрямился и резко, гневно выдохнул:
– С вами непросто, Яна. Честно сказать, я был уверен, что, как только упомяну про отмену обнулений, вы согласитесь тотчас.
– С чего мне вам верить?
– Я не хотел бы прибегать к этому. Но вы знаете, что в наших руках есть кое-что, благодаря чему мы можем рассчитывать, что ваши решения будут… обдуманными. Кое-что или кое-что, вернее. Ира, иди сюда.
Яна застыла.
Из-за купы елей появилась невысокая, полноватая женщина в светлом пальто и широкополой, скрывавшей лицо шляпе. За руку она вела Ирину – серьёзную и совершенно спокойную.
– Ира?..
Сестра была в аккуратной голубой курточке и тёмно-синих джинсах. Из-под низко надвинутой шапки выбивалась чёлка; Ирина глядела себе под ноги, выбирая сухие и нескользкие места, чтобы ступить. Когда она наконец подняла голову, Яне на миг показалось, что Ирка её не узнала.
– Яночка? – вдруг завизжала она и кинулась к сестре. Взобралась на колени, обвила руками и крепко сжала. У Яны перехватило дыхание; несколько секунд она только сглатывала и беззвучно открывала и закрывала рот, словно рыба. Она попыталась высвободить руку, чтобы вытереть слёзы, но Ира вцепилась в неё, будто боялась, что если отпустить – Яна пропадёт.
– Ирочка… Ирка…
Яна стянула с неё шапку и, прижимая к себе, гладила сестру по волосам, вдыхая слабый, знакомый запах. У неё никак не получалось взять себя в руки; она говорила себе, что рядом Щуман, что надо что-то сделать, что-то ответить или предпринять, может быть, схватить сестру в охапку и броситься прочь… Но ощущение, что Ира рядом – тут, в её объятиях, тёплая, живая, – было таким одуряющим и мощным, что ей хотелось так и застыть – навсегда-навсегда, и чтобы больше никаких, никаких мыслей… Ничего…
– Яна Андреевна, – тихо позвал Щуман, но она проигнорировала, предпочла не услышать, всем существом впитывая близость Иры, что-то бормочущей, уткнувшейся ей в грудь.
– Яна, – ещё тише повторил он и осторожно коснулся её плеча. – У нас не так много времени, но я так рад, что вы встретились с сестрой…
– Спасибо, – хрипло выговорила она, собрав все силы, но так и не смогла оторваться от Ирины.
– К сожалению, не в моей власти оставить её здесь, с вами прямо сейчас. Но если вы согласитесь…
– Я согласна, – прошептала она, ещё теснее прижимая сестру к себе. – Согласна…
– Готовы заключить с нами договор?
– Да…
– Хорошо. – Говорил Щуман сипло и необычно мягко; Яна зажмурилась, чтобы не видеть в его лице сочувствия и участия. – Хорошо… Но прежде чем мы официально заключим договор – между вами и правительством Ерлинской Империи, – нужно уладить последнюю формальность.
– Какую? – пробормотала Яна. Ира переплела свои розовые пальчики с крохотными ноготками с её пальцами; Яна сжала руку сестры и наконец подняла глаза: – Какую?..
– Я должен проверить некоторые вещи, связанные с вашим прошлым. Сделать это можно будет только послезавтра. К сожалению, иначе никак. Но сразу же, как только мы это сделаем, вы смо…
– Я уже слышала это, – стальным голосом произнесла Яна. – Я уже слышала это тысячу раз. И каждый раз вы меня обманывали.
Ей не хотелось пугать Иру – если бы не сестра, она бы уже кричала, рвала и метала от бессилия и своей подвластности этой бесчувственной ерлинской машине с улыбающимся лицом Арсения Щумана. Но ради того, чтобы Ира не догадалась обо всей шаткости их положения, она сохраняла ровный голос и почти спокойный тон.
– Но ведь вот она – ваша сестра, – касаясь капюшона голубой ириной куртки, ответил он. Яне показалось очень неправильным, даже жутким, что он способен дотронуться до Иры. Она выставила руку, словно пытаясь загородить сестру.
– Она может побыть со мной до тех пор, пока вы не выясните и не уладите все формальности?
– Нет.
– Почему?
– Я не могу похвастаться тем, что вижу вас насквозь, Яна. Но я потратил много времени и сил, чтобы изучить вас. Я уверен: окажись в вашем распоряжении хотя бы день, вы придумаете, как… как устроить нам весёлую жизнь.
– Это верно, – прошептала Яна и, не в силах сдержаться, всхлипнула. – Хотя бы один день…
– Отпустите Иру. Вы увидитесь с ней очень скоро. Нам будет, чем заняться до послезавтра, я вас уверяю. Вы не успеете заскучать.
Она прерывисто вздохнула и рывком отстранилась от Ирины. Поймала её взгляд. Кое-как улыбнулась:
– Ничего не рассказываешь, Ирка… Как ты? Не обижают?..
– Мы попросила её не говорить ничего о том, где она находилась всё это время, – не давая Ире ответить, произнёс Арсений. – Это из соображений её и вашей безопасности. Поэтому, прошу, не надо выпытывать подробности. Я доверяю вам, Яна… У вас десять минут.
Он кашлянул, поднялся со скамейки и отошёл к ближайшему фонарю – не слишком далеко, но достаточно, чтобы не слышать, о чём они шепчутся.
– Ирка… Они не обижают тебя?
– Нет.
Глаза у сестры как будто потемнели с последней встречи – стали изжелта-зелёные, почти карие, как перезрелый крыжовник. У самой Яны глаза всегда были зелёно-серыми, словно у кошки.
Ирка снова прижалась к ней и спросила куда-то в плечо:
– Ты видела маму?
– Нет…
– А мне пришло от неё письмо.
– Письмо? И что в нём?
– Она прислала мне мои рисунки. Представляешь?
– Твои рисунки?..
Сердце у Яны сжалось. Она представила, как рейдовики (или кто-то ещё; может быть, даже сам Арсений) рылись в её комнате, потрошили шкаф, выворачивали ящики, стаскивали с кровати линялый матрас. Как Ирины рисунки, которые она так трепетно прятала и хранила, красно-белыми птицами разлетались по полу, как на них опускались влажные чёрные подошвы… Эти испачканные бумажки даже не изъяли – к чему теперь; а потом мать, сидя на корточках, всхлипывая, собирала листы и рассматривала их, отводя от лица выбившиеся пряди…
– Они у тебя?
– Нет. Забрали. Но я успела посмотреть. Я и не знала, что ты хранишь их…
– Ир… – растерянно, с удивлением понимая, что не знает, что говорить, прошептала Яна. – Там, где ты сейчас… Нормально кормят? Не мёрзнешь?.. Всё хорошо?
– Да, да. – Сестра отвечала как-то рассеянно, тоже растерянно, теребя рукава щумановского пиджака. – Всё хорошо… Но без тебя очень скучно. Что они сказали тебе? Что будет дальше?
– Я не знаю, – покачала головой Яна, усаживая Ирку себе на колени и утыкаясь в её волосы. – Не знаю, Иринка…
– Ты хочешь домой? – спросила сестра.
– Нет. Нет, не хочу. Зря мы сбежали, что ли?
– Тебе здесь больше нравится? Чем дома?..
– Н-не знаю. Я им помогаю… Они хотят, чтобы я работала с ними… Тогда они разрешат, чтобы мы с тобой жили вместе…
– А ты будешь с ними работать? Да? Пожалуйста?..
– Да… да… Буду… Ты веди себя хорошо, не зли их… Я так скучаю по тебе, Ирка…
Щуман громко откашлялся. Краем глаза Яна заметила, что он повернулся и медленно пошёл к ним.
– Пожалуйста, не зли их! Ничего не спрашивай про маму или про меня… Я боюсь, они могут из-за этого не разрешить нам…
Ира заплакала. Яна на автомате сунула руку в карман пиджака и обнаружила там пачку бумажных салфеток. Дрожащими руками вынула платочек и протянула сестре.
– Высморкайся… Всё будет хорошо, Ириска… Не плачь…
Арсений был уже на половине пути. Яна стиснула Иру в объятиях, не соображая, что ещё сказать, что сделать.
– Ну-ка, Ирка, не плачь… – гладя её по спине и глотая слёзы, бормотала она. – Послезавтра… Мы увидимся, и всё будет хорошо… Не плачь, пожалуйста, Ирка…
– Яна Андреевна, пора.
Из-за елей снова появилась женщина в светлом пальто. Скованно улыбнулась Щуману и опустила голову.
Яна, яростно гадая, как можно улыбаться такому человеку, попробовала отцепить от себя Ирину, но та словно приклеилась. Пиджак Арсения весь был в тёмных влажных пятнах.
– Ирочка, иди с ней, пожалуйста, – срывающимся шёпотом упрашивала Яна. – Пожалуйста… Не плачь, Ирочка…
– Я не хочу, не хочу, не хочу! – монотонно, громче и громче всхлипывала сестра. Женщина в пальто подошла и попыталась взять Иру за руку.
– Пойдём, Ириш.
Ира вырвалась и заголосила ещё громче. Яна утёрла слёзы и хрипло, твёрдо попросила:
– Ирочка, давай… Скоро-скоро увидимся. Иди, хорошая моя.
– Пойдём, – подхватила женщина. – Бисквиты с кремом. Ты же помнишь, я обещала бисквиты с кремом.
К чести Иры, она не купилась на бисквиты. Но её хватка ослабла, как будто она обессилела от рыданий. Яна осторожно расцепила ирины кулачки и оторвала её от себя. Беспомощно повторила, глядя, как женщина, взяв сестру под мышки, словно мешочек, стаскивает её с её колен:
– Скоро-скоро увидимся…
Глаза у Иры блестели, а по щекам катились крупные, как горошины, слёзы. Чёлка слиплась, капюшон сбился, и взгляд был совсем как у маленькой ламы.
Яна истерично всхлипнула от этого неуместного сравнения. Иру наконец отцепили. Женщина, то и дело оглядываясь, на руках унесла её за ту же купу елей, из-за которой они появились. Словно белая ведьма утащила сестрёнку в лес.
Когда обе фигуры скрылись между стволов, Яна, дрожа от холода, обернулась. Щуман снова смотрел на неё странным, недоверчивым взглядом: как будто ждал, когда же она рассмеётся, или оступится, или вовсе растворится в воздухе.
***
Арсений не произнёс ни слова до самого конца поездки.
Яна наконец рассмотрела то, что он называл комплексом, снаружи: огромное серое здание в форме буквы «П», во внутреннем дворе которого прятался целый город – какие-то ангары, похожие на теплицы стеклянные строения, бункеры, усыпанные антеннами и увешанные проводами…
Автомобиль остановился у главного входа – широких массивных дверей, к которым вели крутые, облицованные кафелем ступени. Щуман подал Яне руку и придержал дверь.
– Ничего не хотите сказать мне?
Она покачала головой: боялась, что если заговорит – расплачется.
– Хорошо. Отложим. Успокойтесь. Я ничего не требую от вас сейчас.
Арсений завёл её в свой кабинет, а сам ушёл, не объяснив, не сказав, надолго ли и что будет дальше. Через десять минут внутрь без стука вошла девушка в сером форменном платье. Не поднимая головы, она водрузила на стол пластиковый поднос с чашкой чая и прозрачным контейнером. В контейнере оказался какой-то мясной салат, но Яна не могла есть.
Она глотнула чая; он оказался сладким и еле тёплым. Яна выпила всю кружку залпом и поняла, что больше не может сидеть.
Встала. Подошла к окну. Ни решёток, ни замков на окне не было; при желании его можно было бы запросто открыть.
Какое-то время Яна смотрела во двор: к широким раздвижным дверям ангара напротив окна подъехал фургон. Люди в серо-зелёной форме суетились, разводя створки, включая какие-то сигнальные огни. Что там в кузове, под тёмно-зелёным брезентом? Очередная порция материалов из Оссии? Лабораторные мыши? Подопытные кролики – такие же как она?..
Отойдя от окна, Яна принялась бродить по кабинету. Провела ладонью по гладкой, блестящей полировке рабочего стола. Бездумно повертела в руках какие-то шарики – видимо, безделушка. Нажала на бордовую подушечку – испачкала пальцы: оказалось, это подушечка для печати. Она вытерла измазанные пальцы о полосатую мягкую спинку стула. Злорадно подумала: если чернила едкие, у него на спине останется след – если, конечно, он откидывается на спинку, когда работает.
– Яна?
Она вздрогнула, как воришка, застигнутый на месте преступления.
В дверях стоял Арсений – склонив голову, засунув руки в карманы, сгорбившись.
– Ну? По-прежнему ничего?
– А чего вы хотите? – полуагрессивно-полурастерянно спросила она.
– Вы не оставляете мне выбора, – негромко произнёс он, и Яна со страхом различила в его голосе горечь, нежелание, но одновременно – какое-то алчное, животное любопытство.
– Господин Щуман, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, произнесла она. – Что?.. В чём дело?
– Жаль, – коротко откликнулся он. И, не успела Яна хоть как-то отреагировать, как Щуман шагнул к ней, крепко взял за запястье и потянул к выходу.
– Яна Каминова, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Оссии.
У неё сердце пропустило удар.
– Вы признаёте обвинение?
Яна оторопела. Хотела выдернуть руку, но Арсений удержал.
– Вы признаёте обвинение?!
Голос у него дрожал, был странно-высоким. У Яны зазвенело в ушах.
– Вы признаёте обвинение? – в третий раз спросил Щуман, и ей вспомнился первый допрос – только теперь всё было как будто в зеркальном отражении. Она повторяла одно и то же – «где моя сестра?» – а он спрашивал новое, и новое, и новое…
Арсений встряхнул её за руку. Яна посмотрела на него непонимающе, испуганно, слепо. Наконец выдавила:
– Нет.
Он набрал воздуха, выпрямился, как будто ему в позвоночник вогнали кол, и кивнул.
– Так я и думал.
Стукнул по столу – видимо, по какой-то вмонтированной в поверхность кнопке. Секунду спустя в кабинет вошли двое мужчин в серо-зелёных комбинезонах.
– Увести, – велел он, не глядя на Яну.
Глава 5. Шестой заряд
Я – ваше поле для доказательств;
Вы вынуждаете быть пешкой.
Вы издеваетесь, не касаясь,
Мистер язвительная усмешка!
Ей казалось, она находится здесь уже несколько суток.
Света не было. Никто не входил внутрь. Кожу облепляла густая, плотная, глухая, как слежавшаяся вата, тишина.
Комната была совсем крохотной; прежняя камера – об этом Яна с усмешкой думала в те периоды, когда приходила в себя и могла думать, – по сравнению с ней казалась почти дворцом. Здесь не было ни стула, ни скамейки, ни матраса. В двери не было даже вентиляционного отверстия. Ни под потолком, ни в стенах не мелькали въедливые огоньки камер.
– Как вы вообще следите за мной? Как вообще понимаете, живая я тут или уже нет?
Она не была уверена, обратилась ли к Щуману вслух или только подумала. Тишина, окутывавшая её с той секунды, когда, жужжа, задвинулась дверь, давила до физической боли. Яна щёлкала около ушей пальцами, но не понимала, слышит щелчки или только воображает.
Ей казалось, что её несёт течением чёрной вязкой реки. В какие-то моменты время обретало плотность, а мысли вдруг становились материальны и вонзались в неё, теснясь в комнатке, толкая, пихая, выдавливая из тела.
Временами к ней возвращалась трезвая память. Привыкшими к тьме глазами она ясно различала углы и стены, видела даже собственные пальцы, если поднести их близко к лицу. В одну из таких минут она вспомнила, что не ела ничего с тех пор, как они ужинали в «Джайне». После этого очень захотелось есть. Она вдруг ощутила, что от голода тянет в желудке и кружится голова. Яна съёжилась на полу, обхватив колени: так она казалась себе мельче, а значит, меньше нуждалась в еде. Но уловка помогала недолго, и скоро её уже тошнило от голода. Борясь с собой, она представляла сначала самое вкусное, что пробовала за то время, что помнила себя: шоколадные плитки, сладкие булочки, ягодное желе. Потом пришёл черёд обыкновенных блюд – супа и плова, макарон с подливой, картофельных котлет и бутербродов с маргарином. Наконец в голове вспыхнула яркая картинка школьной столовой – огромной ленты, на которую ставили грязные тарелки с остатками еды. Промасленные куски рыбы, оставшееся на костях мясо, налипшие рисовые зёрна, хлебные корки и целые несъеденные горбушки…
Затем перед глазами поплыли совсем фантастические блюда – она краем глаза заметила их на столах посетителей «Джайны», но даже не представляла, что сумела запомнить. Однако теперь видела так же отчётливо, как плавные контуры железной двери перед ней: высокие слоистые торты, запечённое мясо, пёстрые салаты, свежий багет с какими-то соусами, паштетами и джемом…
От слабости она съехала по стене и упёрлась подошвами в дверь, пришедшуюся как раз напротив. В длину комнатка была меньше её роста; судя по ощущениям, пол был бетонным. Поясница заныла.
Яна защипнула рукав блузки – даже в темноте он слегка, едва различимо искрился. Какая прекрасная, но какая тонкая материя… Лучше бы на ней была её всегдашняя чёрная болоньевая куртка до колен.
Прошло ещё какое-то время, и ей слегка полегчало. Дурнота прошла, и даже голод как будто отпустил. Она подняла голову, затем, опираясь о стену, осторожно встала. Комната позволяла сделать три скромных шага вперёд; Яна прошла половину этого расстояния, и ноги подкосились. На неё хлынула чёрная, горячая масса, похожая на поток густого кипятка, который ошпаривал кожу, забивался в уши, лез в глаза и в нос…
Она тихонько вздохнула и потеряла сознание.
***
– Яна Андреевна?
Яна ненавидела этот голос даже сквозь невнятный голодный полусон-полуобморок.
– Просыпайтесь. Господин Щуман просит вас прийти.
– Отстаньте, – едва шевеля языком, пробормотала она. Спать было так легко; тело во сне было звонким, не так остро нуждавшимся в тепле и пище. А здесь, наяву, к голоду прибавилась жажда: Яне показалось, язык распух и перестал помещаться во рту.
– Яна Андреевна, вставайте, – повторили громче. – Если вы не пойдёте сами…
Ей было всё равно. Она была обессилена так, что позабыла даже об Ирине. Кажется, её попробовали поднять, но она снова потеряла сознание.
…Пришла в себя Яна от запаха, который щекотал ноздри. Это было что-то непривычное, острое, со сладковатой ноткой, но совершенно точно это был запах еды. Она открыла глаза, и от яркого света брызнули слёзы.
Когда она немного проморгалась, то обнаружила, что по-прежнему лежит в той самый каморке. Но дверь открыта настежь, а в дверном проёме, сунув руки в карманы, стоит Щуман. Яна приподнялась на локте, стараясь избегать резких движений; она казалась себе куколкой из хрупких хрустальных палок: только дёрни – сломаешь.
– Ешьте, – велел Щуман, глядя в пол.
«А вы обещали, что послезавтра мы будем вместе с Ирой!»
«Лгун!»
«Ненавижу!»
«Валите вон!».
Ничего подобного она не сказала. Запах щекотал ноздри. Желание жрать затмевало всё.
Стараясь сохранить остатки достоинства, она потянулась к чашке и чуть не упала. В круглой и глубокой железной миске оказался густой бульон. В нём плавала белая лапша, какая-то зелень и полоски мяса. Яна зачерпнула ложкой побольше и проглотила. Закашлялась, поперхнувшись. На глаза снова выступили слёзы – бульон был горячим и острым. Но она зачерпнула и проглотила ещё, потом ещё… Глотая, Яна думала только о том, как бы не расплескать этот удивительно жирный, душистый суп.
– Там ещё хлеб, – угрюмо сказал Арсений, не поднимая глаз.
Яна нащупала мягкую, большую булку. Та была тёплой и такой свежей, что тесто прилипло к картонной тарелке. Яна отскребла его жадно, методично, мгновенно. С каждым куском есть хотелось всё сильнее, но ложка уже звонко гремела о металлическое дно. Яна подобрала остатки, проглотила последнюю макаронину и глубоко вдохнула. Голод притупился, но не отступил.
– Сколько я тут?
– Чуть больше суток.
Слова о том, что он снова обманул её – насчёт Иры – замерли на губах. Сутки? Не может, не может такого быть…
– Хотите ещё?
Она не сразу сообразила, чего ещё: есть или сидеть в этой комнате.
Щуман протянул ей контейнер. В нём оказалась ещё одна булка, только поменьше и совсем холодная.
Яна вцепилась зубами в сочное сладкое тесто. Арсений вздохнул. Наконец посмотрел на неё.
– Появились новые мысли?
– По поводу? – с набитым ртом поинтересовалась она
– По поводу моего вопроса.
– Какого?
Ей было так хорошо от разливавшегося по телу тепла, от жирной бульонной плёнки на губах, от острого мясного привкуса на языке, что она снова почти забыла обо всём.
– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу разведывательных структур Оссии. Вы признаёте это?
Яна помотала головой. Всё это походило на сон – с той самой секунды, как Ника Антоновна подняла на неё пустые, незнакомые глаза. Сейчас проснётся – а на тумбочке в комнате матери трезвонит допотопный будильник, помнящий куда больше, чем она, и защёлкает газовая плита, и у неё будут минуты восхитительной дрёмы до тех пор, пока не засвистит чайник, и ей не придётся вскочить и бежать в кухню, чтобы шлёпнуть по кнопке и вовремя отключить – пока он не начнёт плеваться кипятком… Она встанет, натянет на майку рубашку, застегнёт джинсы, проглотит бутерброд с чаем, схватит куртку, рюкзак и побежит в школу – по привычным улицам, обычная одиннадцатиклассница, и никаких, никаких обвинений…
– Нет, – выдохнула она. – Конечно, нет. Это абсурд!
– Это факты, которые говорят не в вашу пользу. Во время допросов вы сознались, что тайком хранили запрещённые материалы, продавали их на чёрном рынке, затем незаконно выехали за пределы Оссии и пересекли границу Ерлинской Империи. Более того, вы насильно вывезли вашу сестру – тоже гражданку Оссии.
– Вы же знаете! Как я могла её оставить?
– На допросах вы долгое время отпирались, молчали, пытались перевести разговор. При вас был найден план пересечения границы, зашифрованные заметки, дневниковые записи. Среди ваших нематериалов обнаружено воспоминание о том, как вы договариваетесь пересечь границу на катере.
– Но… Я никуда не поехала тогда! Я не шпионка!
– Как же вы объясните всё перечисленное?
С ней говорил какой-то другой Щуман – не тот участливый и спокойный, который повёл её в «Джайну». Не тот холодный и расчётливый, который допрашивал и просил положить руки на детектор. Не тот обманчиво-мягкий, что разговаривал с ней в своём кабинете.
Это был какой-то другой, новый, бесстрастный. Пустой, как машина, у которой открывался и закрывался рот, которая только и делала, что произносила записанные на плёнку слова. Он стоял столбом, казалось, он даже не дышит. На лицо была аккуратно натянута какая-то глупая, невыразительная маска. Только в глазах клокотала жизнь: там как будто шёл чёрный, ледяной дождь…
– Как вы объясните всё перечисленное?
– Я хотела уехать из страны, – сквозь зубы, в сотый раз произнесла она. – И забрать с собой сестру. Я копила деньги. Продавать материалы – это был единственный способ. Я не могла заработать иначе, не привлекая внимания матери.
– Почему Ерлинская Империя?
– Это было самое близкое государство. Мне было неважно, куда. Куда угодно…
– Нет. Вы лжёте, госпожа Каминова. Вы были направлены в Ерлин, чтобы проникнуть в этот комплекс. – Он поднял руку и механическим дёрганым жестом обвёл помещение. – Чтобы проникнуть в тактические планы управления. План А. План Б. Правительству Оссии необходима эта информация. Чтобы свернуть экономику с обозначенного в плане Б пути. Чтобы вернуть независимость экономическим и политическим структурам.
– Какие структуры? Что за ерунда? Я не в курсе! – воскликнула она.
– Вы шпион, – процедил Арсений, и его лицо вдруг оказалось так близко, что она разглядела тени от ресниц и мелкие рыжие точки на светло-зелёной радужке.
– Нет, – вдруг совершенно спокойно, чувствуя в себе что-то новое, твёрдое, почти материально ощутимое, произнесла Яна. Ей показалось, что внутри у неё внезапно оказался куб льда: такой, что немного мешал дышать, холодил, но придавал огромную уверенность. Как будто это была внутренняя броня; как будто ей не могли причинить вреда, пока в ней был этот куб; как будто она не могла сказать ничего неверного, пока этот стеклянно-ледяной монолит был у неё внутри.
– Пошло́, – прошептал Щуман и отдёрнулся от неё, как будто обжёгся. – Яна… Расскажите, что вы об этом знаете?
– О чём?
– О плане Б. О кодировании. Об эмоциональных зарядах.
Теперь он снова говорил расчётливо, холодно и зло. А ещё – из-под маски выплёскивалось любопытство, необузданное и густое.
– Чего же вы ещё не знаете обо мне, что так алчно-любопытны? – пробормотала она, отодвигаясь от него, отстраняясь, стремясь хоть как-то закрыться от этих жадных волн. – Я не в курсе никаких планов Б! Какая экономика? Какие разведывательные структуры? Какие заговоры? Я не шпионка! Я просто школьница из Оссии, я просто хочу нормально жить рядом с людьми, которых люблю! Нормально, долго, не забывая ни о них, ни о себе!
– Яна, успокойтесь. Я верю вам.
Она ослышалась?..
Яне показалось, что на неё вылили ведро почти нестерпимо горячей воды; куб внутри стал быстро таять. Ей снова становилось страшно; ледяной запал исчезал, а Щуман вновь становился человеком: встревоженным, тяжело дышащим и… довольным?
Он улыбался, как пилигрим, добравшийся до цели; как уставший путник, которому дали стакан воды.
– Яна Андреевна, я вам верю. Вместе с булочкой вы проглотили шестой заряд – честность. Поэтому я вам верю. Давайте наконец познакомимся по-настоящему. Арсений Щуман, канцлер Ерлинской Империи. Я понимаю, вы ошарашены, смущены, испуганы. Но от лица всей Ерлинской Империи я приношу вам извинения и предлага…
У Яны перед глазами завертелась чёрно-белая карусель, а потом всё вспыхнуло и померкло.
Глава 6. Ночь перед казнью
Я общаюсь с вами дольше, чем положено.
И с кого потом потраченное стребуешь?
Вы играете в такие игры сложные,
А ведь вы ещё едва ли даже девушка.
Она проснулась от того, что было очень жарко. Откинула одеяло и несколько секунд наслаждалась сквозняком. Открыла глаза – и не вскрикнула только потому, что слишком много нового случилось за последние дни; так много, что Яна уже почти разучилась бурно удивляться.
– Ирочка…
Рядом, уткнувшись ей в бок, спала сестра; она обхватила Яну за талию, пальцы даже во сне цеплялись за её рубашку. Рубашку… Яна не помнила у себя такой. Хлопковая, ниже колен, очень мягкая, с какой-то вышивкой на груди.
Она коснулась Ирины. Сестра была настоящая; живая; тёплая. Яна осторожно согнулась, чтобы её лицо оказалось вровень с Ириным. Прислушалась. Ощутила на щеке сонное дыхание. Ей же не кажется, правда?..
Ветер шевелил лёгкую Иркину чёлку. Она была в такой же сорочке, только поменьше. Румяные, ещё по-детски пухлые щёки, маленькие пальчики, спокойный глубокий сон.
Яна погладила её по руке. Потом поднесла свои руки к лицу и внимательно осмотрела чистые, гладкие ладони с коротко подстриженными ногтями. Ощупала лицо, колени, локти. Ущипнула предплечье. Кожа мгновенно отозвалась мелкой, неприятной болью.
