Читать книгу Последняя принцесса - Дарина Ладорская - Страница 1

Часть I. Пляска Теней

Глава 1. Не женское дело

С самого утра поместье Армаш, в котором проживала семья покойного графа Гердейса, сотрясали пронзительные звуки бьющейся посуды и ломающейся мебели. Напуганные слуги сновали туда-сюда, выполняя приказы графини, но едва подходили к столовой, становились тихими, бесшумными, как мыши, боясь попасть под горячую руку дочери госпожи, которой сегодня сообщили волнительную новость. Сказать, что юная Ровенна де Гердейс обрадовалась – не сказать ничего. Никогда еще посуда не видела столько смертей своих товарищей в один день. Да, бывало, кто-то разбивал тарелку или стакан, но в этот особенный день кара настигла многих.

– Я не какая-то курица-несушка, которую можно продать! – кричала Ровенна, отправляя очередную тарелку летать. Кусочек омлета описал в воздухе дугу, приземлился на зеленую штору и медленно сполз на пол.

– Не смей со мной спорить! Это прекрасная партия и точка! – надрывалась графиня Кассимина де Гердейс, сопровождая каждое свое слово ударом ладони по столу, чем создавала еще больший шум.

Забившаяся в угол Лиссарина Эйнар, воспитанница графини, прикрыла голову подносом, на котором принесла горячие пирожки. Эти самые пирожки пошли в ход в первую очередь и оказались разбросаны по всем углам, а какие-то части тарелки валялись в общей куче осколков вазы, чашек для чая, блюдец, ложек, вилок и ножей, раритетного хрустального графина, который граф с трудом раздобыл у одного коллекционера. Все это украшала прелестная лужа из молока, воды и кофе.

За завтраком, который обещал быть ничем не примечательным, графиня сообщила дочери, что через две недели она выйдет замуж за старшего сына главного человека в государстве. Это выгодный брак, блестящая партия, хорошие связи, сказала она. Но Ровенна начала кричать уже на слове выгодный, так что, скорее всего, не услышала всех плюсов будущего мужа. Кассимина, не терпящая отказов и неповиновения, начала кричать в ответ. В конце концов, их перепалка затянулась на двадцать минут, в результате которых погибло столько дорогой посуды, поцарапался стол из красного дерева, испачкались шторы, и, кажется, на обоях алел след от вина. И хотя они так и не пришли к согласию, Лиссарина видела, что постепенно силы обеих истекают, и, наконец, графиня не выдержала и бессильно опустилась на стул. Схватилась за сердце и поморщилась.

– Нечего притворяться, что вам дурно, маменька, – Ровенна сложила руки на груди, и, надувшись, опустилась на стул, не замечая мокрого следа от кофе.

– Я и не притворяюсь! – рявкнула графиня и повернулась к Лиссарине. – Нюхательную соль.

Лиссарина вылезла из своего укрытия и бесшумно скрылась за дверью, а когда вернулась через пять минут с мутно-зеленой склянкой, Ровенна сидела на коленях перед матерью, плакала, уткнувшись в ее колени. Кассимина легонько поглаживала ее по голове. Кажется, соль больше не требовалась.

Через час даже самому большому бездельнику в поместье нашлось свое дело. Подготовка к отъезду началась неожиданно, а графиня настаивала, чтобы все было готово к утру. Медлить было нельзя, сказала она, жених уже ждет, а такую влиятельную семью заставлять ждать нельзя.

– Монтфреи, – фыркнула Ровенна, когда вечером перед сном Лиссарина расчесывала ей золотые волосы перед зеркалом. – Отвратительная фамилия.

– А по-моему, красивая, – улыбнулась Лиссарина, снимая с гребня выпавшие длинные волоски. – Ты придираешься, потому что не хочешь выходить замуж.

– Нечего во всем обвинять меня, ясно? Я не обязана выходить замуж. Кто вообще сказал, что девушке обязательно нужно выйти замуж?

– Общество так сказало. Это обычные нормы. Лучше, если девушка выходит замуж еще молодой, чтобы не засидеться в девках. Давай признаем, что могло быть и хуже.

– Куда уж хуже? – Ровенна сверкнула своими очаровательными зелеными глазами.

– По крайней мере, дождались, когда тебе исполнится семнадцать. Могли бы и в пятнадцать выдать, когда ты еще в куклы играла. Я слышала про такие случаи, – Лиссарина положила гребень на туалетный столик, взяла флакончик с маслом для рук, специально выписанным из-за границы, и принялась натирать руки Ровенны.

– Рин, но он же старый, – девушка сморщила носик. – Мама сказала, что ему двадцать один.

Лиссарина на секунду замерла, чтобы посмотреть в лицо Ро и понять, серьезно ли она говорит. Оказалось, серьезно. Не выдержав, издала смешок.

– У вас разница в четыре года. Не в сорок четыре, а в четыре. Ты что, хочешь, чтобы твоему мужу было семнадцать, и в вашем доме был настоящий детский сад? – она втерла остатки масла в свои собственные руки и убрала флакончик в ящик стола. – Мужчина должен быть старше своей жены, он ведь будет в доме хозяином, ему нужно быть ответственным. Если честно, я считаю, лорд Монтфрей слишком молод для тебя.

– Какая ты зануда, Рин, умереть можно, – Ровенна отпихнула руки подруги и встала со стула, тряхнув копной волнистых золотисто-пшеничных волос. – Говоришь, как моя мать. Ты должна меня поддерживать. Даже могла бы придумать, как от него избавиться. Я хочу быть сама себе хозяйкой, а не зачахнуть в тени мужчины, воспитывая неблагодарных детей.

– Что плохого – иметь мужа и собственную семью? Разве твой отец не был идеальным образцом мужчины? Разве твоя мама была в его тени? – Лиссарина начинала злиться. Ей было жаль, что Ро не выйдет замуж по любви, как всегда мечтала, но считала все решения графини мудрыми. Все это пойдет только на пользу.

– Нет, не была, но и не была свободной в полной мере! Она расправила крылья только тогда, когда отца не стало. Сейчас она, наконец, хозяйка сама себе! А ты предлагаешь мне смириться… знаешь, что? Ты говоришь так, только потому, что это не тебе надо будет делить постель с незнакомым мужчиной, которого ни разу в жизни не видела. Тебя вообще никто и никогда не позовет замуж, потому что ты безродная!

К горлу Лиссарины подступил комок, как случалось всякий раз, как ей напоминали об ее происхождении. И хотя в глазах Ровенны стояли слезы, девушка видела, что она ничуть не сожалеет о сказанных словах. Потому что это правда, никуда от нее не денешься. Сироте без гроша за душой всегда указывают на место, и Лиссарине давно пора бы привыкнуть, но всякий раз слезы наворачиваются, а горло сжимается от рвущегося наружу рыдания.

Она молча повернулась, расправила подушки на кровати Ровенны, сделала небольшой учтивый поклон, сказав на прощание:

– Доброй ночи, миледи.

Молча развернулась и выбежала за дверь прежде, чем первые слезы скатились по щекам.

На рассвете следующего дня женщина и две юных особы выехали в закрытой карете, колеса которой успокаивающе трещали, соприкасаясь с землей. Позади ехала еще одна повозка, доверху забитая сундуками «самого необходимого», которые графиня лично отобрала в поездку. Дорога от Геттенберга до Эденваля, столицы страны Лидэи, была ухабистой, петляющей, но совершенно скучной – лес сменялся лесом, снова лесом, и еще раз лесом. Лишь раз им встретилось крохотное озеро, прежде чем снова выросли ели, а когда Лиссарина под конец дня разглядела поле, засеянное кукурузой, радости ее не было предела. Это означало, что скоро они сделают остановку на постоялом дворе на целую ночь, и ноющую спину, наконец, можно будет уложить в постель.

Положение усугублялось тем, что всю дорогу никто не проронил ни слова. Графиня, выпив пару рюмок коньяка с капелькой снотворного средства, прописанного доктором, уснула, подложив под голову крошечную подушечку. Она выглядела очень мило, когда съежилась на сиденье в позе младенца (только ноги остались на полу), но Ровенна все равно смотрела на нее как на главного врага своей жизни.

Она читала книгу, настолько интересную, что то и дело взгляд ее перемещался к окну, и, не находя там ничего занимательнее, возвращалась к потускневшим страницам. Лиссарина разглядела там слова «экономический подъем», и это напрочь отбило у нее всякое желание заглядывать туда снова. Она-то в свою очередь пыталась что-нибудь нарисовать, но неожиданно поняла, что не может сосредоточиться, а уголек бесцельно бродит по бумаге, оставляя хаотичные линии.

На постоялом дворе, наконец, графиня впервые заговорила с дочерью, когда спросила, что она хочет на ужин. Это немного сняло напряжение, завязалась небольшая унылая беседа о плохо приготовленной телятине и горьковатом вине, которое испробовала Кассимина. Между Лиссариной и Ровенной по-прежнему зияла пропасть, образованная вчерашней ссорой. Несмотря на все, Лиссарина с блеском выполнила свои обязанности воспитанницы и по совместительству гувернантки леди: подготовила Ровенну ко сну, оказав помощь в принятии ванны и расчесывании волос, но даже во время этого они молчали, причем Ровенна то и дело рассерженно поджимала губы, а Лиссарина отводила глаза.

На рассвете, позавтракав вкуснейшей горячей яичницей и отвратительным кофе, они отправились в путь и к обеду должны были оказаться на месте. Чем ближе они приближались к Эденвалю, тем интереснее становились места: проехали мимо деревень, рядом с которыми паслись стада коров. Видели большую разноцветную повозку циркачей, около которой скоморох с колокольчиками на шапке сделал сальто, увидев в окошке кареты хорошенькое личико Ровенны. А когда они въехали в город, Кассимине приходилось дергать девиц за подолы, чтобы они прекратили высовываться из окон и глазеть по сторонам, как невоспитанные дикарки.

Ничего общего с Геттенбергом Лиссарина найти не могла. Эденваль был прекрасен во всех отношениях. В три раза больше Геттенберга, он словно весь состоял из дворцов и богатых домов даже у самых ворот, хотя здесь, по мнению Рин, должны были быть дома для нищих. Она не знала, что дорога, по которой они ехали, проходила по главной, Королевской улице, и заканчивалась она Алмазным дворцом, где еще десять лет назад жила королевская семья Дейдарит, а теперь заседала Элитария.

Люди здесь словно бы куда-то спешили. Хорошо одетые, опрятные, кто-то проезжал в открытых повозках мимо них, не удостаивая даже мимолетным взглядом, кто-то шел по каменным тротуарам. Дамы держали под руку своих кавалеров, некоторых сопровождали гувернантки, чтобы мужчины не позволяли себе лишнего. Знатные джентльмены носили шляпы-цилиндры и опирались на трости, барышни блистали роскошными платьями, броскими украшениями, шелковыми перчатками, сверкающими заколками в волосах. Чепцы, бывшие в моде около пяти лет назад и которые в Геттенберге еще продолжали носить, здесь исчезли вовсе, уступив место высоким прическам с воздушными локонами. Лиссарина разглядывала их с большим интересом, ведь ей предстояло делать что-то подобное каждое утро для Ровенны.

Здесь не было мелких лавок и торговцев, отметила про себя Лиссарина, никто не кричал, призывая купить фрукты, овощи или рыбу. Наоборот, тут царила потрясающая чистота и порядок, даже мальчишек, продающих газеты, и то не было видно. Когда Рин спросила об этом у Кассимины, та коротко объяснила, что они заехали с Главных ворот, куда пропускают только особ, чьи фамилии есть в книге «Знатные дома Лидэи». Им не пришлось предъявлять документы, подтверждающие личность, так как на карете изображен герб их семьи, а у кучера – особое разрешение от Эрцгерцога. Бедняки, странники и нищие могут войти через Дальние ворота, там же располагается район бедняков. А купцы обычно проезжают через Боковые ворота, потому что так им ближе всего добраться до Рыночной площади и дорога шире и лучше, проходит больше повозок.

Неожиданно кучер свернул вправо. Поначалу богатые дома еще радовали глаз своей архитектурой, но неожиданно они выехали на площадь, на которой не было ничего красивого. Карета вдруг остановилась, и Лиссарина, с трудом подавив рвотный позыв, прошептала:

– Смотрите.

Ровенна с энтузиазмом перелезла через ее колени и высунулась в окно, но тут же вскрикнула. Прямо в центре площади, под стенами очень неприглядной и пугающей черной крепости, от которой так и разило смертью, установили эшафот, а на нем виселицу. В петле болталось тело молодого юноши, не больше двадцати лет от роду, с открытыми глазами, в которых навечно застыл страх, впалыми щеками и фиолетовым лицом. Его рубашка была в крови, и ветер слегка трепал широкие рукава, словно белье на веревке. Некоторые люди еще смотрели на него, но большинство уже расходилось по домам, ведь представление закончилось. И только одна женщина, стоя на коленях перед эшафотом, рыдала во весь голос и то и дело дергала себя за волосы. Какой-то человек невысокого роста в черном пальто и шляпе-цилиндре опустился рядом с ней на колени и обнял.

Лиссарина закрыла рот рукой. Она никогда не видела казнь через повешение, тем более такого молодого человека. Один раз в Геттенберге пришлось наблюдать, как вору отрубили руки. И, кажется, еще один раз, в далеком прошлом, она тоже видела смерть, даже находилась на волосок от нее, но не могла вспомнить, где и когда.

– Кидмарская площадь, – графиня смотрела на происходящее печальными глазами, – зря мы здесь поехали. Очень зря. Эй, вы, подойдите!

Она подозвала старика, неспешно проходящего мимо их кареты. Тот услышал ее и, хромая, подошел. У него не хватало зубов, но, поклонившись и сняв шапку, он широко улыбнулся.

– Не могли бы вы сказать, что здесь произошло? – спросила графиня и показала старику золотой грифон. Тот заулыбался еще шире.

– А чего ж не рассказать-то такой богатой леди? Расскажу. Повесили мальчонку. Сказали, будто выдавал он себя за принца мертвого. За Симиэля Дейдарита. Меткой королевской хвастал. Людей на бунт подстрекал против господ во дворце. Ну, так его люди добрые и выдали, когда он чего-то выкрасть из быбливатеки хотел. Н-да, народец-то у нас с гнильцой, что десять лет назад молча смотрел, как детишек королевских перебили, так и сейчас помалкивает… – Старик на мгновение замолчал, пососал оставшиеся зубы. – А это вона мать его заливается. Сразу ж было понятно, что никакой он не принц. Обычный вояка. Откуда ж Дейдаритам взяться на нашей земле-то, эти ироды ведь всех поубивали. Н-да, нет у нас уж теперь царской крови, нет… только богачам брюхо набиваем да брата родного готовы предать за монету. Ой, прощеньица просим, сударыня, – опомнился старик, еще раз поклонился, прижав шапку к груди. – Старый, мелю уж не знай чего. Пойду я.

Графиня опустила в протянутую мозолистую руку золотую монетку и повернулась к девочкам, когда старик похромал прочь:

– Поступим так. Вы обе сейчас же забудете увиденное. Нас все это не касается. У нас другая цель. Через десять минут будем в Рашбарде, дворце Монтфреев, и ты, Ровенна, должна блистать, чтобы понравиться жениху, а не ходить, как бледная поганка с кислым видом. Этот мальчик сам виноват, он в лучшем мире, а нам нужно продолжать жить. В любом случае, это не наше дело. Политика – не женское дело.

Она глубоко вдохнула, словно убеждая себя в верности своих же слов, и постучала в стену кучеру, приказывая ехать дальше.

Глава 2. Добро пожаловать в Рашбард

Лиссарина и Ровенна действительно забыли обо всем на свете, как только оказались перед Рашбардом. Раньше Рин считала, что Армаш – это очень богатое поместье, почти королевский дворец, таким он был большим и красивым. Но по сравнению с Рашбардом Армаш был маленьким пряничным домиком из сказки, с которого осыпалась глазурь и покосились стенки. Настолько огромен и блистателен был дворец Монтфреев.

Дворец словно бы стоял на небольшом отдалении от основной улицы, названия которой Лиссарина, конечно же, не знала, а большая площадь перед входом была окружена кованной оградой с воротами, на которых, вся в вензелях, красовалась буква «М». Широкая тропа, ведущая ко входу, была каменной, а ее границы, словно выверенные линейкой, сначала украшали маленькие прямоугольные клумбы с мелкими голубыми цветочками, переходящие в кустарнички повыше, и, наконец, в кусты с редким сортом синих роз. Их практически невозможно достать. У парадного входа дорога расширялась, образовывая небольшую площадь для того, чтобы кареты могли развернуться и выехать с территории, а еще две дорожки тянулись под окнами первого этажа и прятались за углами, уходя во внутренний двор. Сам дворец, высотой в три этажа, был выполнен в бело-синих тонах, окна сверкали в лучах полуденного солнца, а с крыши безучастно смотрели в небеса белые статуи горгулий. Остроконечные башенки по бокам отбрасывали причудливые тени. Однако, несмотря на все внешнее великолепие, что-то подсказывало Лиссарине, что с внутренней стороны, скрытой от посторонних глаз, будет в сто раз красивее.

Их подвезли к парадному входу, и едва кучер помог им выбраться из кареты, дубовые двери распахнулись, и им навстречу поспешило сразу несколько человек. Первым – дворецкий в черно-белой форме с иголочки; на солнце блеснула цепочка его карманных часов. Он сразу же поклонился и заявил, что герцогиня ждет их к обеду, но любезно соглашается отложить его еще на полчаса, дабы дать гостям возможность переодеться и освежиться после дороги.

Слуги, вышедшие вместе с ним, немедленно принялись вынимать вещи из повозок, и уносить в дом. Не зная, куда себя деть, Лиссарина и Ровенна прятались за спиной графини, которая выясняла подробности их проживания. Оказывается, им выделили три разных комнаты. Две на втором этаже, где располагаются комнаты для гостей, одну – на цокольном, для воспитанницы графини. Однако если графиня настаивает, ей могут выделить комнату на том же этаже. Благодарности Лиссарины не было предела, когда графиня действительно начала настаивать. Ей не хотелось жить одной, среди слуг, хотя фактически она и была служанкой. Но жалкие остатки гордыни, не дававшие ей покоя время от времени, заставляли ее думать, что она не какая-то жалкая прачка или кухарка, она все-таки нечто вроде гувернантки Ровенны и ее подруга, а это совсем другое дело. И хотя рассудок пытался заикаться о том, что ничем она не отличается от обычных слуг, Лиссарина отказывалась к нему прислушиваться.

Их, наконец, пропустили внутрь, и сердце в груди девушки словно остановилось. Кругом царила роскошь, холл был выдержан в золотисто-янтарном цвете, поэтому казалось, что и стены, и потолки, и колонны – все здесь из янтаря. Маленькие диванчики с крохотными подушечками для тех, кто ожидает в холле кого-то из хозяев, аккуратные резные столики, на которых стоят статуэтки, часы, свежие цветы в богатых вазах.

Прямо напротив входа расположилась лестница с винного цвета ковром на деревянных, покрытых лаком, ступенях. Стены – в картинах известных художников, а на потолке невероятная фреска с изображением религиозного сюжета. Лиссарина поймала себя на том, что стоит, с открытым ртом, и захлопнула его так быстро, что клацнули зубы. Ровенна сохраняла больше достоинства, но по глазам было видно, что она поверить не может в происходящее. Одна графиня безразлично взирала на все это убранство.

– Позвольте вас проводить.

Дворецкий поспешил вперед, а троица – следом за ним. Пока они осматривались, торжественно поднимаясь по ступеням, слуги быстро перетаскали самые важные сундуки с одеждой и украшениями через грузовые лифты, расположенные в стенах. Лиссарина не знала об этом, поэтому очень удивилась, когда в комнате Ровенны уже стояли два сундука.

Перед тем, как скрыться за дверью собственной спальни, где ее уже ждала служанка Монтфреев, графиня сказала:

– Поторопитесь. И надень зеленое.

Комната Ровенны была в меру богатой, но не броской и вычурной, как, скажем, холл. Стены темно-фиолетовые, зато мебель – белая. Высокая кровать стояла справа от входа, ее высокие столбики украшал воздушный прозрачный нежно-розовый балдахин. На стене, противоположной входной двери, были открыты два окна с закругленным верхом, а легкий ветерок играл на белых занавесках. Рядом с окном стояла мягкая софа с подушками, там, словно кем-то забытая, лежала книга. Ро, конечно же, сразу бросилась полистать ее. Лиссарина же продолжала осматриваться.

В стене, что слева от входа, было еще две двери, а между ними письменный стол с красивой резной табуреткой. На столе – несколько листов бумаги, чернильница и перо. Рин по очереди заглянула в каждую дверь: первая – просторная ванная комната с железной ванной посередине, вторая – гардеробная, где на вешалке висело изысканное зеленое платье. Вышла, прислонилась к стене, и ее взгляд упал на туалетный столик рядом с входной дверью.

– Они подготовились. Посмотри, сколько баночек и косметики.

– Да плевать, не буду наряжаться, – Ровенна хлопнула книжкой. – Это любовный роман. Как будто я их читаю. Кстати, мы разговариваем?

Лиссарина посмотрела на нее, сощурив глаза, Ро сощурилась в ответ, и Рин протянула вперед мизинчик. Девушка засмеялась, сцепила свой мизинец с ее, заключая перемирие. Они повалились на кровать в обнимку, все еще глупо хихикая.

– Как думаешь, почему здесь оставили эту книгу? – спросила Ровенна, поднимая подбородок вверх, чтобы заглянуть в глаза Лиссарине.

– Не знаю, – честно ответила та. – Может быть, твоя мама писала им, что ты любишь читать, вот они тебя и решили порадовать.

Ровенна вздохнула и прижалась щекой к плечу Лиссарины. Они все еще были в скромных дорожных платьях и казались нищенками, случайно попавшими во дворец короля. Когда Рин сказала об этом подруге, Ро вдруг проговорила:

– Может и правда не наряжаться? Он посмотрит, что я деревенская уродина и передумает. Наверное.

– Сомневаюсь. Боюсь, если он тоже повинуется воле родителей, то женится и на одноглазой деревенской уродине. А ты, к сожалению, будешь красавицей даже в костюме бродяги с бородавкой на носу. Волосатой бородавкой.

– Фу!

Девушки снова рассмеялись. Лиссарина заставила себя встать на ноги и пойти в гардеробную за приготовленным заранее платьем. Наверное, графиня и это рассчитала и заказала его с доставкой сюда. Ровенна, словно дитя малое, крутилась на кровати, наслаждаясь мягкостью покрывала. Рин сдернула с нее туфли и еле-еле заставила подняться. И хотя Ровенна стояла, будто тряпичная кукла, Лиссарина принялась колдовать с ее одеждой, волосами, кожей, дабы превратить деревенскую нищенку в столичную светскую львицу.

Через двадцать минут усердного труда Лиссарина осмотрела свое творение и хитро улыбнулась.

– Думаю, у тебя все-таки будет брак по любви. По крайней мере, этот Монтфрей сразу же влюбится в тебя, как только увидит такую красоту.

Ровенна была довольно высокой, статной, худой, но с отличной фигурой, за которой ее мать трепетно следила, запрещая есть сладости. На такой фигурке, к тому же затянутой в корсет, малахитовое платье с рукавами до локтя и лифом, украшенными черными кружевами, смотрелось невообразимо эффектно. К тому же, цвет подчеркивал яркость раскосых зеленых глаз. Достаточно глубокий вырез платья оголял то, что должен был оголить, но не вульгарно, а скорее игриво. На шею она надела золотой медальон, который никогда не снимала, а на палец кольцо с крупным черным агатом. Золотистые волосы убрали от лица назад, оставив только две волнистые прядки, соорудили воздушный пучок, украшенный гребнем с такими же черными агатами, в тон кольцу, а нижнюю часть волос длиной чуть ниже талии оставили распущенными. Все было хорошо, кроме ее бледности.

– Иди сюда, – Лиссарина пощипала ее за щечки, вызывая румянец. – Перед входом покусай губы. Пусть лорд Монтфрей упадет в обморок от твоей красоты.

– Ты перечитала любовных романов, – грустно улыбнулась Ровенна. – А сама пойдешь так?

– Нет, если ты позволишь, я надену одно из твоих платьев. Они не должны были помяться, я старалась хорошо их сложить. Ты не против?

Теперь настал черед Ровенны колдовать. Она могла сделать конфетку даже из чудища болотного, а Лиссарина была не настолько плохим материалом для работы. Через десять минут Рин не могла поверить, что девушка, отраженная в зеркале, это она сама. Обычно в Геттенберге она никогда не наряжалась, тем более в платья Ровенны, но здесь ей хотелось соответствовать красоте и богатству дома. В противном случае она бы просто потерялась на фоне всеобщего великолепия.

Она была чуть ниже Ровенны, но это не помешало ей уместиться в платье (Ровенне оно все равно было слегка коротковатым). Только утянуть его пришлось потуже, потому что там, где у Ро была грудь, у Лиссарины была практически доска. Что-то в ее теле дало сбой, и когда все девушки становились мягкими и округлыми, походя на женщин, она осталась в теле ребенка. Ее единственная радость заключалась в том, что отвратительно тонкие ноги-спички не видно за подолами платьев.

Это платье было совсем новым, Ро его даже не надевала. Темно-синее платье, вырез которого покрывали такого же цвета кружева, закрывая отсутствие важной части ее тела и оставляя в качестве изюминки небольшой вытянутый овал белой кожи. Длинные пышные рукава заканчивались кружевами на запястье. По всему подолу и корсету тянулась тонкая, очень нежная и ненавязчивая вышивка, выполненная серебряной нитью. Это серебро потрясающе гармонировало с волосами, которые, несмотря на недавно исполнившиеся семнадцать лет, были полностью седыми. Кассимина говорила, что в детстве, когда родители Рин погибли, она очень сильно испугалась, и ее волосы поседели. Как, что, где и когда совершенно стерлись из ее памяти, и только серебро волос напоминало, что когда-то давно она пережила серьезное потрясение.

– Никогда не замечала, что у тебя такие глаза, словно расплавленное серебро, – Ровенна поцеловала ее в щеку, обняв со спины. – И прическу я тебе сделала потрясающую.

Забрала их назад в низкий воздушный узел с пробором на левую сторону и оставила две крупные прядки по обе стороны от лица. Конечно, на лучшее рассчитывать не приходилось, ее волосы достигали всего лишь лопаток, так что многого с ними не сотворишь. В плане красоты Ровенна была куда одареннее. По всем пунктам.

– Если уведешь у меня жениха, – улыбнулась она, щипая бледные щеки Лиссарины, – буду очень признательна.

Столовая походила на произведение искусства черно-белого цвета. Белые стены, украшенные пейзажами, мраморный пол с серебристыми разводами, напоминающими рябь на воде, высокий потолок с очередной фреской, на этот раз изображающей сюжет из народной сказки. На двух смежных стенах расположились большие окна, из которых сочился мягкий солнечный свет. Две другие стены заменили мраморные колонны; в самом верху они превращались в хитросплетение рук, которые словно бы помогали потолку не обрушиться. Вся комната, казалось, была слегка ниже уровня всего остального этажа, потому что под колоннами находились три ступеньки, и ты словно бы спускался к столу с высоты. Мебель была черной: и длинный прямоугольный стол, и буфет, и тумбочки с журнальными столиками, но несмотря ни на что ощущение мрачности не чувствовалось.

Графиня с дочерью шли впереди, Лиссарина за их спинами. Стук маленьких каблучков отскочил от стен, едва они ступили на мраморный пол и спустились по ступеням. На столе уже поставили закуски и семь приборов, три с одной стороны и четыре с другой. Тому, кто должен был восседать во главе стола, прибор не поставили.

В столовой их уже ожидали. Едва они вошли, как высокая женщина с идеально ровной осанкой и строгим лицом, до этого смотрящая в окно, повернулась к ним и пошла навстречу, протягивая руки вперед. На лице Ваэри Монтфрей промелькнуло радушие гостеприимной хозяйки, она сжала ладони Кассимины и поцеловала ее три раза в обе щеки. Создалось ощущение, что они уже давно знакомы друг с другом.

– Добро пожаловать в Рашбард, милая моя, – она перевела взгляд проницательных черных глаз на Ровенну. – Боги, как вы чудесно выглядите, леди Ровенна. Правда, Ромаэль?

Тот, кого она назвала Ромаэлем, стоял рядом со своим стулом, держась руками за спинку, и мысли его витали далеко. Если бы мать не окликнула его, он бы, наверное, так и не выбрался из своих фантазий, но, услышав свое имя, вздрогнул и поспешил поприветствовать гостей.

– Леди Ровенна, – он взял девушку за руку и легко коснулся губами тыльной стороны ладони. – Вы очаровательны. Я очень рад вашему приезду.

Ровенна, краснея от смущения, смотрела на него настороженно, но все же пересилила себя, едва заметно улыбнулась и сделала реверанс. Как только обмен любезностями состоялся, Рин вдохнула воздух: до этого боялась дышать, словно ее дыхание могло испортить встречу. А когда напряжение немного спало, она с удовольствием отметила, что Ромаэль очень красив. Не тот лопоухий уродец, которого они с подругой рисовали в своем воображении.

На две головы выше Ровенны, он был строен и крепок, как скала. Широкие плечи, узкий таз – идеальная форма фигуры, отметил маленький художник внутри Лиссарины, которая сейчас как раз-таки пыталась изучать пропорции человека в рисовании. Гладкие черные волосы, унаследованные, судя по всему, от матери, были пострижены коротко на висках и оставлены достаточно длинными на макушке, чтобы зачесываться назад. Когда он отвернулся, чтобы отодвинуть для Ровенны стул, Лиссарина, питающая неподдельный интерес к всякого вида прическам, как к женским, так и к мужским, отметила, что длина достигает шеи. Интересная стрижка, в Геттенберге она не видела ничего подобного. Должно быть, сказывалась столичная мода. Одет в военный мундир темно-синего цвета с серебряными эполетами и шнурами, белые узкие брюки и высокие сапоги с серебряными пряжками. Очевидно, у Ромаэля Монтфрея имелся какой-то воинский чин, но Лиссарина практически не разбиралась в этом.

Еще один человек, маленький мальчик лет двенадцати до ужаса похожий на мать и волосами и глазами, приветливо улыбнулся Лиссарине, сверкнув белизной зубов и завоевав ее сердце двумя очаровательными ямочками на щеках. Он был единственным, в чьих глазах читалась неподдельная радость и дружелюбие. Он отодвинул стул, помогая ей занять свое место, и Лиссарина благодарно улыбнулась ему в ответ.

– Мама, разрешите мне занять место отца? Не хочу сидеть в одиночестве, – попросил он у Ваэри, глядя на свое неудачное место.

– Конечно, любовь моя, – она щелкнула пальцами, и слуга, взявшийся невесть откуда, переставил его прибор во главу стола. Мальчик радостно засмеялся и опустился на большой стул между Ваэри и Кассиминой, очевидно, принадлежащий его отцу. – Кстати, простите мне мою забывчивость, я не представила вас. Это мой младший сын Цирен.

Таким образом, когда все расселись, Лиссарина заметила, что не только главы семейства не хватает. Кассимина сидела напротив Ваэри, они обменивались пустыми любезными фразами о погоде и красоте дворца, Ровенна напротив Ромаэля, и оба избегали смотреть друг другу в глаза, а Лиссарина сидела перед пустым местом, для которого поставили тарелку. Ее распирало от любопытства, но спросить сама не решалась – рассудок напоминал ей, что в ее положении раскрывать рот без спроса крайне неучтиво.

– Мы кого-то ждем? – ненавязчиво поинтересовалась Кассимина как бы между дел, но лицо Ваэри, бросившей взгляд на пустой стул, исказила гримаса недовольства.

– Мой муж, Фабирон, к сожалению, не может присутствовать, он будет к ужину. Его задерживают какие-то срочные дела в Элитарии. Он очень извинялся, что не смог лично поприветствовать гостей.

– А Лулу всегда опаздывает, – пожал плечами Цирен, но под убийственным взглядом матери стушевался, взял вилку и стал усердно очищать салфеткой пятнышко, которого там не было.

– Лулу? – переспросила Ровенна, и теперь пришел черед Кассимины кидать угрожающие взгляды, но разве возможно остановить Ро? Лиссарине ужасно хотелось пообедать в другом месте, может на постоялом дворе, где она смотрелась уместнее, чем среди богатого убранства этого дома и недомолвок членов этой семьи.

– Речь о моем брате, миледи, – Ромаэль говорил спокойно и вежливо, напоминая размеренное журчание воды в ручье. Вот уж кто не терял самообладания ни на секунду. – Вообще-то, его имя Люциен, но домашние зовут его Лулу. И он действительно опаздывает, мы приносим свои извинения…

– Какой ты сладкий, Ромаэль. Слаще пирожного со сливками, – раздался чей-то насмешливый голос со стороны коридора.

Секунда и у колонны показался невысокий юноша восемнадцати лет, на ходу завязывающий белый шейный платок. Он был без фрака, в одной белой сорочке с широкими рукавами-фонариками и манжетами на запястьях, и песочного цвета брюках с завышенной талией. На ногах сверкали начищенные черные туфли, и хотя все на нем было как с иголочки, но в целом выглядел он неряшливо. То ли из-за того, что одевался на ходу, то ли потому что не доставало жилета и фрака для полного образа. Лиссарина не была уверена до конца (ведь она еще не видела Эрцгерцога), но, похоже, он единственный в семье был русоволосым.

Он прошел к своему месту напротив нее, небрежно отодвинул стул и буквально упал на него, положив ногу на ногу. Льдисто-голубые глаза сверкнули на заостренном и осунувшемся лице, когда он безучастно рассматривал гостей. Взгляд задержался на Ровенне, точнее на декольте, перешел на Лиссарину, и девушка разглядела огромные синяки под глазами, словно он не спал несколько дней.

– Что? – вызывающе спросил он, глядя на нее, и она с ужасом поняла, что слишком долго на него смотрела и засмотрелась.

Он был красивым, красивее своего старшего брата, но это не могло скрыть ненависть ко всем окружающим его людям. А людей, которые ненавидели все вокруг, Лиссарина недолюбливала.

Она не ответила, перевела взгляд на тарелку. Он перевел взгляд на дворецкого, остановившегося на второй ступени и ожидающего приказаний.

– Долго мне ждать обед? – он подпер голову рукой. – Я что, зря так спешил?

– Мог бы вести себя… – начала герцогиня, сжимая и разжимая кулаки, – не как обычно. Все-таки у нас важные гости. Леди Ровенна – невеста твоего брата, и ты…

– Не моя же невеста, – хмыкнул Люциен.

– Да из-за твоего характера леди Оделия откажется выходить за тебя замуж, – вскипела Ваэри, не в силах держать себя в руках.

– К сожалению, она круглая дура, поэтому не откажется, – пока Ваэри подбирала ответ на эту реплику, он вдруг спросил: – Где отец?

– Не придет.

– Ясно. – Люциен закинул обе ноги на подлокотник стула, задействовал еще и соседний стул, чтобы устроиться поудобнее. Больше за весь вечер они не услышали от него ни единого слова.

Лиссарина осталась под впечатлением от происходящего. Конечно, а Армаше они принимали знатных гостей, но все они вели себя невероятно воспитанно, культурно. То, как пренебрежительно вел себя сын Эрцгерцога, главного человека в стране, перевернуло всю ее картину мира и заставило задуматься, а так уж ли правильно судить о воспитанности и интеллигентности человека по его происхождению. Она и представить не могла, что люди высшего круга могли так относиться к своим гостям. Но Люциену, похоже, было плевать, что про него подумают. Остаток вечера он молчал, пока другие обсуждали музыку, общих знакомых, новые литературные веяния, столичные сплетни, только смотрел отрешенно из-под полуопущенных век и так и не притронулся к еде, которую настойчиво требовал. И хотя Лиссарина тоже не произнесла ни слова, ведь ее мнения никто не спрашивал, она чувствовала, что они стоят по разные стороны одной стеклянной стены. Его и ее семьи – здесь и сейчас, а он где-то далеко, в прошлом, в себе. И чтобы не поддаться желанию узнать тайну человеческой души, Лиссарина заставила себя представить, что его вообще не было в этой комнате. Получилось весьма успешно.

Глава 3. Разговор с пустотой

– Ну и что ты о нем думаешь? – Ровенна положила голову на бортик ванной. – О Ромаэле?

Лиссарина добавила пару капель экстракта розы, чтобы вода приняла специфичный запах, который закрепится в коже Ровенны. Ей тяжело было сказать что-то определенное: лорд Монтфрей, хоть и старался принимать участие в беседе, все же не сказал ничего определенного, а голубые глаза трепетно охраняли мысли, роящиеся в его голове.

– Думаю, что он недоволен.

– Я ему не понравилась?

– Нет, не в этом смысле. Такое ощущение, что ему в принципе не нравится идея брака с кем-то. Может, он еще не нагулялся?

– Не нагулялся? – Ровенна вопросительно изогнула бровь, на что Лиссарина только улыбнулась: конечно же, она не знает такого простонародного выражения.

– Это значит, что он не готов остепениться. К серьезным отношениям, то есть. Может, ему хочется ходить по балам да играть в карты с друзьями. Мы ведь не знаем, что у него на уме.

– А его брат? – Ровенна ухмыльнулась и подалась вперед, обхватив колени. – Он тебе понравился?

– Цирен-то? Да, очень милый мальчик. И всесторонне развитый, кажется. Такой интересный собеседник. Он потом подсел ко мне и начал рассказывать, как в его комнате недавно нашли…

– Ой, не прикидывайся, что не понимаешь, о ком я говорю.

Лиссарина поморщилась. Вообще-то, едва только все разошлись после обеда, как она приказала себе выбросить все жалкие мысли, закравшиеся ей в голову. Иногда лучше не знать, что на душе у другого человека, решила она, и даже если ей показалось, что ему нужна помощь, это вовсе не значит, что нужно вызваться помощницей. К тому же, прозвучало имя «Оделия», следовательно, у него есть невеста, которая может помогать ему, сколько ей заблагорассудится. Лиссарина умывает руки, выключает свою сердобольность и любопытство и сосредотачивается только на одном: сделать так, чтобы Ровенна все же нашла в Ромаэле что-то хорошее и не ссорилась с матерью из-за свадьбы.

– Думаю, у него сегодня плохое настроение, – наконец ответила она.

– Я спрашивала не это, – Ровенна хитро прищурилась, но все же откинулась на стенку ванной и погрузилась в воду так, чтобы она закрывала грудь. Коленки вылезли наружу.

Лиссарина посмотрела на нее долгим взглядом, настаивая на смене темы, но, похоже, Ровенна уже перестала об этом думать. Закрыла глаза и мурлыкала какую-то песенку.

– Все мужчины отвратительны, – вдруг сказала она, не открывая глаз. – Однако, наверное, Ромаэль все же не худший из них. Красив, богат, не глуп. И если тоже недоволен этим браком – хорошо. Значит, мы практически ничем не будем друг другу обязаны и можно надеяться на дружбу. Я где-то читала о такой вещи, как свободные отношения. В нашем обществе они неприемлемы, но я считаю, что нечего бояться неизвестного. Нужно пробовать. Ты так не считаешь?

– Плевать, что я считаю, Ро. Главное, чтобы ты все же нашла в нем достоинства и не перечила матери. Может она и притворялась, что у нее прихватило сердце, когда вы ругались, но доктор сказал мне по секрету, что она действительно больна, и лучшее лекарство – это спокойствие.

– Не делай из меня чудовище, – она строго посмотрела на Лиссарину. – Я все это знаю. Доктор сказал по секрету всему свету. И я не сбежала из Армаша только по этой причине. Мне жаль маму. Не хочу свести ее в могилу. Поэтому сюда меня привезли без трудностей, а не связанную по рукам и ногам. Я хочу фруктов, принеси, пожалуйста.

Понимая, что беседа закончена, Лиссарина вздохнула и поднялась на ноги. Покинула ванную комнату, плотно затворив за собой дверь, чтобы не выветривалось тепло, расправила домашнее темно-серое платье с узкими рукавами до локтя и вышла из комнаты Ровенны.

Она еще плохо ориентировалась в таком большом доме. Когда идешь за дворецким или еще кем-то, всегда хуже запоминаешь дорогу, чем если бы разбиралась самостоятельно. Вроде бы, если идти направо и в нужном месте свернуть, можно выйти к главной лестнице, спуститься на первый этаж и поискать кухню. И хотя все заняты приготовлением ужина, можно взять пару яблок или бананов, которые Ро очень любит. Но эта дорога длинная, и девушка не знала, куда свернуть, поэтому решила пойти влево: вдруг там есть кто-то, у кого можно спросить, или боковая лестница, ведущая в правое крыло дворца.

Она шла мимо портретов, следивших за ней умными глазами, с грустью думая, что никогда не достигнет таких успехов в рисовании. Махать шпагой и скакать на лошади получалось у нее гораздо лучше, чем размахивать кистью. Но больше ей не с кем было этим заниматься, поэтому графиня запретила такое времяпрепровождение, предложив, как альтернативу, рисование.

Лиссарина свернула за угол, попав в очередной коридор, шире и просторнее. За одной дверью доносилась игра на скрипке, весьма приятная, но не виртуозная. За второй – ничего, тишина. Третья была приотворена, но девушка, разумеется, не стала туда заглядывать, хотя очень хотелось. Закрытые двери привлекают, но гораздо сильнее манят чуть приоткрытые.

Коридор быстро закончился, незаметно перетек в открытое пространство, и она оказалась на небольшом балконе второго этажа. Впереди показалась деревянная лестница, и девушка стремительно направилась к ней, как вдруг чей-то знакомый голос заставил ее замереть на месте. Внизу кто-то был.

Сама не зная, почему прячется, она укрылась за небольшой колонной из красного дерева и взглянула вниз. В центре зала, засунув руки в карманы брюк, стоял Люциен в прежнем обеденном наряде. Он был совершенно один, но все же с кем-то разговаривал.

– Я умолял его, унижался, он даже не взглянул на меня. Так надо и все тут, вот что он сказал. Разве отцы так поступают?

Молчание. Он смотрел в определенную точку, словно видел кого-то. Того, кого там не было и быть не могло. Ему никто не ответил, но он все же продолжил:

– Я не смогу его простить. Никогда. Я его ненавижу. Если бы он сдох там, вместо него, я бы только обрадовался. О, не перебивай, дай я выскажусь! Мало того, что я ему как кость в горле стою, он всю жизнь на меня косится, так еще и решил лишить меня единственной радости в жизни? Как будто это не было в его силах. Он мог помочь. Он просто не захотел. Преследует только свои интересы, потому что он эгоистичный ублюдок, которому не только до сына нет дела, но и до своей страны…

Он вдруг замолчал. Лиссарина так испугалась, что ее заметили, что опасалась высовываться еще раз. Кажется, она явно не должна была стать свидетелем этого разговора с самим собой. Она прикрыла рот рукой, чтобы участившееся дыхание не выдало ее присутствия.

Послышались медленные шаги. Люциен поднимался по лестнице. Девушка глубоко вдохнула, вышла из укрытия на свет и пошла уверенной походкой вперед, словно бы и не останавливалась на минуту. Моля богов, чтобы сию же минуту наделили ее актерским даром, она старалась делать невозмутимый вид, и когда на последней ступени лестницы она столкнулась с Люциеном лицом к лицу, приготовилась смело взглянуть ему в глаза и невинно улыбнуться. Мол, здравствуйте, первый раз вас вижу, ничего не слышала…

Но он молча прошел мимо, даже не удостоив ее взглядом. Оставил после себя запах сигарет и мяты и скрылся за поворотом. Не останавливаясь, с каменным лицом Лиссарина преодолела все ступени и оказалась в небольшом зале. Ее не покидало ощущение, что кто-то наблюдает за ней, но в зале никого не было, что только подтвердило один странный и пугающий факт: Люциен Монтфрей разговаривал с пустотой.

Глава 4. Бедная Эрейн

Ужин, на который графиня с дочерью и воспитанницей были приглашены, оказался не вполне семейным. По крайней мере присутствующие здесь пятьдесят человек уж точно не были близкими родственниками Монфтреев. Лиссарина чуть не ослепла от блеска бриллиантов на платьях дам, решивших нарядиться как на бал. Может, такое было в порядке вещей в столице, но в Армаше к ужину одевались неброско. Именно поэтому элегантные, но скромные платья Кассимины, Ровенны и Лиссарины тускнели в общей яркости и роскоши.

Несмотря на все, Лиссарина была твердо убеждена: Ровенна оставалась здесь самой красивой. Молодость, здоровье и естественность редко могут быть некрасивы, особенно если вокруг чересчур напудренные лица и вычурный, старящий макияж. Очень модный в столице, опять же.

Прежде чем отправить ужинать, герцогиня Ваэри Монтфрей собирала гостей в небольшой, но уютной гостиной, чтобы все приглашенные успели подойти. Лиссарина не знала никого из присутствующих, но судя по внешнему виду, это были не последние люди Лидэи. Возможно, даже представители Элитарии – высшего органа управления, куда входили самые знатные и достойные люди дворянства. Их предводителем считался Эрцгерцог, должность которого занимал сейчас герцог Фабирон Монтфрей, опоздавший к обеду.

Ваэри увела графиню с Ровенной знакомиться с гостями, оставив Лиссарину в полном одиночестве. В этом не было ничего удивительного: повезло, что ей вообще разрешили присутствовать в таком изысканном обществе. И хотя Лиссарина презирала такие общественные установки, ей было очень любопытно посмотреть на самых влиятельных людей в стране, даже если ей ни разу не представится возможность с кем-то заговорить. Она выбрала очень выгодную позицию для наблюдения: небольшое одиночное кресло, стоящее в углу, за камином, где на нее вообще никто не обратит внимания, зато сама она могла беззастенчиво рассматривать каждого.

Незнакомые люди ее интересовали мало, она обращала внимание на их наряды, но на этом изучение заканчивалось. В конце концов, как ей пригодится информация о том, что у кого-то дергается глаз, а кто-то смеется слишком громко? Она даже имен не знала. Поэтому предметом ее наблюдения стали более-менее знакомые люди.

Ромаэль в парадном мундире выглядел невероятно привлекательным. Если за обедом его что-то беспокоило, то сейчас от волнений и тяжких дум не осталось и следа. Он разговаривал с молодым юношей лет двадцати и его спутницей. Лиссарина видела ее благородный профиль с едва вздернутым носиком и пухлыми губами. Она смотрела на Ромаэля широко раскрытыми глазами и смеялась его шуткам, откидывая голову назад так, что рыжие локоны подпрыгивали. Присмотревшись, Лиссарина увидела морщины вокруг глаз и рта, что выдавало ее возраст – ей было около сорока. Возможно, молодой мужчина был ее сыном, но разве ж разберешь с такого расстояния?

Пара человек, загораживающих обзор противоположной стены, подвинулась, неожиданно открыв взору Лиссарины милую сцену. На диванчике, закинув ногу на ногу, сидел Люциен в потрясающем черном фраке с золотой вышивкой на рукавах, белой сорочке с жабо и шейным платком. Он покачивал ногой в такт музыкантам, играющим ненавязчивую, расслабляющую мелодию, и смотрел куда-то поверх головы своей спутницы. Он был совершенно расслаблен, не чета утренней резкости и надменности, совершал жалкие попытки улыбаться, когда девушка шутила, и даже что-то говорил ей в ответ.

Его спутница была по-своему красива. Это не тот тип внешности, который нравился лично Лиссарине (она почему-то ценила природную бледность лица и легкий румянец на щеках), но то, что девушка была явной красавицей, неоспоримо. Ее кожа была смуглой, загорелой, без единого изъяна. Губы пухлые и очень изящные, яркие блестящие глаза очень приятного, орехового оттенка, тонкая шея и миловидные ручки, сложенные на коленях. Иногда она брала Люциена за руку, но через некоторое время отпускала, сомневаясь, можно ли допускать такую вольность. Лиссарина не была столь глупа, чтобы не догадаться, что видела перед собой ту самую упомянутую за обедом Оделию.

Девушка вдруг повернула голову, заставив высокий волнистый хвост насыщенного каштанового цвета колыхнуться, и в упор посмотрела на Лиссарину. Улыбнулась и отвела глаза, что-то шепнула Люциену, и тот тоже посмотрел на Рин. Скользнул взглядом, как по пустому месту. Волна гнева прокатилась по всему телу девушки: если уж сплетничаете, делайте незаметно, черт возьми. Но, разумеется, сказать что-то вслух она не могла, поэтому сделала вид, что ничего не заметила. Уж что-что, а умение держать лицо она тренировала с детства.

Ее взгляд все блуждал по комнате бесцельно, иногда цепляясь за новоприбывших гостей, как вдруг совсем рядом на еще один диванчик опустилась пожилая дама в строгом, темно-бордовом платье, с аккуратным узлом на голове без вычурных локонов, популярных у молодых девиц. Она пригвоздила Лиссарину к креслу своим проницательным и изучающим взглядом, словно хотела рассмотреть каждый миллиметр ее лица, а затем поманила рукой, приглашая присесть рядом.

С мгновение Лиссарина колебалась. В конце концов, она была здесь уже полчаса, и никто так и не обратил на нее внимания, с чего бы этой важной даме подзывать ее? Однако любопытство победило. Она присела рядом с ней, упершись спиной на мягкую подушечку.

– Вы, наверное, думаете, что мне одиноко, и я позвала поболтать такую же одинокую девицу.

Ничего подобного Лиссарина и не думала, но вежливо улыбнулась одними уголками губ, чтобы не обижать старушку с осанкой королевы.

– Я давно за вами наблюдаю. Вы бросаетесь в глаза, вы знаете?

Такого Лиссарина уж точно не знала, поэтому честно покачала головой.

– У вас волосы необычные. И прическа необычная. У вас, и у той прелестной девчушки, болтающей с моим племянником.

Лиссарина бросила взгляд на Ровенну и действительно убедилась, что она, сияющая и обворожительная, разговаривает с молодым человеком, стоящим к ней спиной.

– Должно быть, вы приехали издалека, где не принято носить на голове воронье гнездо, которое потом невозможно расчесать. Вы можете представить себе, сколько волос теряет женщина, когда вынимает из головы все эти шпильки, заколки, украшения? Лично я в свое время мечтала поскорее выйти замуж, чтобы не потерять все свои волосы до свадьбы. Какой бы идиот женился на лысой?

Дама начинала нравиться ей все больше и больше, поэтому Лиссарина осмелилась спросить ее имя.

– О, проклятая память. Простите, возраст сказывается на мозгах, и я стала забывать такие простые вещи. Я баронесса Вивиль Андролейн, мумия, живущая в богатом поместье назло своим неблагодарным внукам. А вас как зовут?

– Лиссарина Эйнар, воспитанница графини де Гердейс, если вам известно, кто это.

– Первый раз слышу. Вы из Геттенберга?

– Да, как вы догадались? – удивилась девушка, вызвав снисходительную улыбку старушки.

– Милая, я всю свою жизнь посвятила изучению языка. Знаю каждый диалект нашего королевства… то есть, конечно же, давным-давно не королевства. Я узнаю эту четкую, хорошо проговариваемую речь. Только в Геттенберге, где само название города служит скороговоркой, можно услышать такую.

Некоторое время они сидели молча. Баронесса рассматривала огоньки свеч, а Лиссарина – баронессу. Затем вдруг женщина вновь посмотрела на нее тем же изучающим взглядом:

– Я подозвала вас не случайно. Вы напомнили мне одну женщину из моего прошлого. Поразительное сходство. Может, вы приходитесь родственницей Кастейнам?

Лиссарина попыталась вспомнить, слышала ли она эту фамилию раньше, но ничего не приходило на ум.

– Нет, миледи. Боюсь, вы меня с кем-то путаете. Мои родители были бедными. Отец работал учителем музыки, а мать – гувернанткой.

Плечи баронессы слегка поникли. Лиссарину так расстроила мысль, что она разочаровала такую милую женщину, проявившую к ней внимание, но что поделать? Не могла же она присвоить чужую родословную только для того, чтобы порадовать госпожу Андролейн.

– Очень жаль, милая. Приходиться родственницей той женщине – это большая честь. Ведь я говорю про Эрейн, королеву Эрейн, мою милую подругу.

– Вы дружили с королевой? – Глаза Лиссарины чуть не вылезли из орбит от удивления. Ни разу в жизни она не встречала человека, настолько близкого к легендарной королевской семье Дейдарит, которую стерли с лица земли десять лет назад.

– О, не просто дружила, – Вивиль улыбнулась и слегка откинула голову назад, погружаясь в воспоминания. – Я была ее подругой до замужества, пока ее еще звали леди Эрейн Кастейн, а затем, когда принц Тристэль взял ее в жены, я стала ее фрейлиной. Фрейлина принцессы Эрейн, вы можете представить себе подобную честь? Конечно же, нет. В наше время стать фрейлиной королевы или принцессы было главной целью любой уважающей себя знатной леди. Теперь же вам, молодым, не к чему стремиться, королев нет, и девушкам нечем заняться при дворе, кроме как чистить пол да стирать шторы.

Лиссарина с грустью подумала, что даже если бы короли до сих пор правили в Лидэе, разве смогла бы такая девушка, как она, без рода, без связей, стать фрейлиной? Как же грустно все-таки осознавать, что многие двери в жизни закрыты для тебя только потому, что ты родилась в неподходящей семье. Она ничего не могла сказать плохого про своих родителей, так как ничего не помнила из детства, но иногда она, лежа без сна, мечтала о том, как она живет во дворце, как получает все самое вкусное, как ее обожает народ, как она сама обожает свой маленький мир. Когда засыпала, ей снились дворцовые покои и пышные платья, но, открывая глаза, видела лишь скромную комнату гувернантки и строгое серое платье без рюшей, оборок и украшений.

– Затем она стала королевой, – продолжила Вивиль, словно не замечая, как ее собеседница ушла в свои мысли. – Изменился титул, но суть осталась прежней. Какой же доброй она была. Сама воспитала своих детей, и даже внуков. Ее сын стал королем. «Последний король», так его сейчас называют. Вы знаете, почему его невзлюбили?

– Из-за внешней политики, кажется. Народу не понравилось, что он заключил мир с Зентрисом, хотя должен был отвоевать важный торговый пункт. И все взбунтовались.

– Вздор! – Баронесса взмахнула рукой и хлопнула себя по коленке. – Это то, что сейчас пишут в учебниках по приказу Элитарии. И, по правде говоря, никто вам не расскажет, что случилось на самом деле, потому что даже упоминать королевскую семью в разговоре запрещено. Не до смертной казни, конечно, но пара деньков в Кидмаре обеспечены, если кто-то шепнет об этом разговоре Псарю. Но мне нечего терять, я уже стара, а своих детей – нет. Я могу себе позволить говорить свободно на старости лет, в конце-то концов!

Если это было так опасно, Лиссарина не была уверена, что хочет слушать, но Вивиль, кажется, это не заботило. Она вылила на нее историю залпом, не дав перебить или возразить.

– Все от того, что король заботился больше о народе, а не о дворянах. Вот цепные псы и сорвались с цепей, когда им стали урезать мясную порцию. Они обдирали людей налогами, купались в богатстве, воровали на своих местах, использовали любую возможность возвыситься, а когда король прикрыл их лавочку, решили объединиться и убрать его. Придумали Элитарию, совет дворян, засели в Алмазном дворце, как змеи в гнезде, и на костях маленьких принцев и принцесс Дейдаритов построили свой дивный мир, где все дозволено. Как будто дети были виноваты в ошибках своего отца…

Она ненадолго замолчала, подозвала слугу, который разносил поднос с напитками, и взяла себе стакан с шампанским.

– Бедная Эрейн пережила своего сына, его жену, трех внуков и двух внучек. Ни с чем несравнимое горе пережить своих детей и тем более внуков. Она смотрела, как то, что строилось годами, разрушилось за мгновение одним теплым осенним днем десять лет назад. Считается, что она скончалась в тот же день от сердечного приступа, вместе со своим сыном, но я-то знаю правду. Это была сильнейшая женщина на свете. Она выжила в той резне. Пришла ко мне, моля предоставить ей приют, и я не смогла отказать. Она прожила у меня неделю, не выходила из своей комнаты ни минуту, ни с кем не разговаривала. Я боялась за ее здоровье, но вы же понимаете, если бы я пошла к доктору, все сразу же стало известно, и Эрейн заточили бы в тюрьму, чтобы не путалась под ногами. И вот спустя неделю я нашла ее тело в саду.

Темные глаза Вивиль заблестели и смотрели в прошлое, словно заново переживая его сейчас, наяву.

– Она лежала бездыханной у фонтана, полного кровавой воды. Две вертикальные линии от запястья к локтю забрали у меня любимую подругу, которая решила уйти вслед за своей семьей и не влачить жалкое существование узницы.

Лиссарина почувствовала, как к горлу подступил ком. Темную сторону этой истории она не встречала нигде, ни в книгах, ни в рассказах графа де Гердейса. И сейчас ей казалось, будто бы ее сердце разорвется от жалости и от чего-то еще… чувства потери? Пустоты в сердце? Ногу девушки неожиданно пронзила боль, и старый шрам на пятке, который, по словам графини, ей оставили в приюте, снова дал о себе знать. Против воли по щекам покатились слезы.

– Что вы, дитя мое, не плачьте, – баронесса взяла ее руку в свою и легонько сжала. – Я не хотела вас расстроить своим рассказом. Просто хочу, чтобы хоть кто-то знал, насколько несправедлив мир к женщинам и детям, как они страдают за грехи своих мужей и отцов. И как важно уметь защитить себя. Ну-ну, не надо плакать. В конце концов, Эрейн прожила счастливую жизнь. И хотя сейчас тело ее лежит в могиле, я уверена, на небесах она и ее любимая Элетайн играют в салочки в прекрасном саду.

– Элетайн? – спросила Лиссарина, вытирая слезы платком. – Красивое имя.

– Как и его носительница. Очень милая и озорная девчушка. Характером вся пошла в дедушку Тристэля, а лицом в бабушку Эрейн, представляете эту гремучую смесь? Самая младшая в семье. Ей было всего лишь семь лет, когда произошла эта трагедия.

– Это очень печально, – глубоко вдохнув, сказала Лиссарина, пытаясь привести себя в чувство. – Простите, вы сказали в могиле? То есть у королевской семьи есть могилы?

– О, да, разумеется, – баронесса посмотрела на нее удивленно. – Бунтовщики были, конечно, монстрами, но у них не хватило духу закопать их как простых собак. Всех убитых похоронили на Дворянском кладбище, рядом друг с другом. Их могилы безымянные, они не стали себя утруждать заказом приличных надгробий, но их легко узнать. Они стоят недалеко от могилы Тристэля, который настаивал, чтобы его похоронили именно там. На надгробном камне проказница Элетайн выцарапала маленького грифона, поэтому ее легко узнать. Там не было места для Эрейн, поэтому я дерзнула потревожить покой Тристэля и положила ее тело рядом с мужем. Учитывая до каких преклонных лет я дожила, он не рассердился на меня за это. Так что они лежат в одной могиле. А чье тело лежит в ее настоящей могиле, я не имею ни малейшего понятия.

– Тетушка, про какие это могилы вы здесь говорите?

На лицо Лиссарины легла тень. Она подняла покрасневшие от слез глаза вверх и увидела молодого высокого юношу с копной медовых волос и обаятельной улыбкой, которая слегка погасла, когда он увидел мокрые щеки девушки.

– Боги, тетушка, что вы сделали с бедной девушкой? – Он протянул свой платок, но Лиссарина отказалась: она больше не плакала, да и к тому же у нее был свой.

– Ничего не сделала, просто у мисс Эйнар оказалось очень доброе сердце. Я рассказала ей про своего почившего кота Джулси, и она разрыдалась, – без запинки солгала Вивиль, пожимая плечами. – Лучше бы следил за собой и для начала представился.

– Прошу меня простить, – юноша смущенно опустил серые глаза. – Разрешите представиться. Дэниар Андролейн, адъютант лорда Люциена Монтфрея, к вашим услугам.

Девушка поднялась с кресла, и юноша сделал поклон, поцеловав ее руку.

– Лиссарина Эйнар, воспитанница графини де Гердейс. – Девушка сделала реверанс.

– Это мой внучатый племянник. Как только я умру, он станет бароном Андролейном, поэтому вьется вокруг меня как стервятник и не дает спокойно пообщаться с молодежью. – Баронесса сделала хороший глоток шампанского.

Дэниар улыбнулся, и его лицо стало еще очаровательнее. Лиссарина отметила про себя, что столица собирает всех красавцев страны под своим крылом, не оставляя провинциям ни единого шанса. В Геттенберге самым красивым юношей в округе считался барон Лютройс, пятнадцатилетний мальчик с веснушками на носу.

– Я вьюсь вокруг вас, тетушка, потому что переживаю за ваше здоровье и за то количество шампанского, которое вы потребляете, – вежливо оправдался Дэниар, но старушка все равно возмутилась.

– Не учи бабушку пить, дорогуша. Я уже выпила свой бочонок шампанского, когда твоих родителей еще и в планах не было. Хвала богам, нас наконец-то накормят! – воскликнула она, глядя как герцогиня начала приглашать гостей к столу. – Я-то решила, что умереть мне с голоду прямо здесь, на этом диване отвратительного цвета. Даже не вздумай садиться рядом со мной, Дэни, я собираюсь съесть слона и не хочу давиться под твоим хмурым взглядом. Лучше составь компанию девице, она лучший собеседник, который у меня был за последние десять лет. Ни разу не перебила старуху, вот это терпение!

И с этими словами баронесса поднялась и прошуршала своим пышным платьем в сторону двери, ткнула пальцем герцогине в нос с каким-то замечанием и прошла в столовую.

Дэниар посмотрел на Лиссарину извиняющимся взглядом.

– Простите, пожалуйста, моя тетушка крайне прямолинейна. Ее уже давно не заботят манеры. И она может ненароком обидеть. И если это стало предметом ваших слез, то прошу…

– Пожалуйста, не извиняйтесь, – прервала его Лиссарина и улыбнулась как можно мягче. Она улыбалась редко, но иногда позволяла себе такую роскошь, особенно когда хотела произвести хорошее впечатление на обаятельных красавцев. – Ваша тетушка была очень мила со мной. Я действительно слишком серьезно восприняла новость о ее коте. Совсем недавно я пережила подобное горе, и оно вспомнилось.

Не то, чтобы Лиссарина любила лгать, но считала, что иногда можно прибегать к этому инструменту. Ради тренировки, чтобы не терять навык.

– И если у вас есть другие планы, прошу вас, не стоит сопровождать меня только по приказу вашей любезной тетушки.

– О, нет-нет, что вы, я почту за честь провести с вами время, – Дэниар просиял лучезарной улыбкой. – Девушка, которая не сбежала после пяти минут с моей тетей, наверняка самая удивительная на свете, и я…

– Дэниар! – Чья-то рука хлопнула юношу по плечу. – Долго мне тебя ждать? Не собираюсь сидеть там один, сядешь рядом.

С этими словами Люциен Монтфрей взял под руку свою спутницу и прошел в столовую вслед за другими гостями.

Дэниар снова посмотрел в пол и поднял виноватые глаза.

– Кажется, компания сама нашла вас, милорд, – Лиссарина спрятала свой платок в рукав, с грустью подумав о том, как быстро заканчивается ее веселье.

– Рин! Рин! – к ним подбежала Ровенна, слегка раскрасневшаяся от шампанского, и схватила ее за руки. – Сядешь рядом со мной? Я к тебе весь вечер пытаюсь прорваться, но кто-нибудь постоянно мешает.

– Кажется, ваша компания тоже нашла вас, мисс Эйнар, – Дэниар улыбнулся, и все вместе они вошли в столовую, откуда доносился потрясающий аромат жаренного мяса.

Глава 5. Прощай, мамочка

Она бежит по траве, покрытой росой, словно слезами, и каждая капля обжигает босые ноги, как раскаленное железо. Ей очень больно, но она продолжает бежать, зная, что если остановится, туман сгустится вокруг нее и принесет смерть или еще хуже, невыносимые мучения.

За ней кто-то гонится. Иногда она оборачивается, чтобы проверить, смогла ли оторваться, но каждый раз видит два ярко-голубых глаза, сверкающих словно аквамарин. Кричит, старается бежать быстрее, но от этого бежит все медленнее и медленнее. Ужасно холодно, капельки пота текут по лбу, щекам, подбородку. Ее тело – нагое, лишь едва прикрыто седыми волосами. Очень длинными. Не ее волосами.

И когда кажется, что ей не сбежать, а зверь приближается, она вдруг вырывается вперед и туман исчезает. Она оказывается на кладбище, но на улице день, светит солнце, снег сверкает, отражая его лучи. Она делает шаг, и он хрустит под ногой, но теперь она не чувствует холода.

Она не просто на кладбище. Она стоит напротив небольшой, аккуратной могилы под тенью дуба. У его основания – белое надгробие с небольшой каменной короной сверху, в центре имя – «Тристэль Дейдарит», и чуть ниже эпитафия «Навечно любимый». Она касается рукой холодного камня и сметает снег. Щекотно, но не холодно.

Вдруг внизу, на земле, появляется густой серый дым, и на секунду ей кажется, что чудовище из тумана пробралось сюда, в ее убежище. Но нет. Появляется маленькая девочка в белой шубке. По обе стороны миленького личика два темно-русых хвостика. В зубах одна из синих варежек, носик сосредоточенно сморщен, огромные светло-серые глаза горят азартом. Она сидит на коленях, царапает что-то на камне острым предметом, похожим на скальпель. Сидит давно, на ее плечах и спине полно снежинок.

Седая девушка наклоняется, внимательно следит за рукой девочки и наблюдает рождение маленького грифона с крылышками и когтистыми лапками. Рисунок неказистый, непропорциональный, но девочка старается так, будто это работа всей ее жизни. На глазах девушки появляются слезы, и грифон начинает расти перед ее взором, оперяясь и превращаясь в настоящее прекрасное существо с туловищем льва и головой орла. Он распахивает крылья, и они сверкают на солнце. Но вот цвет покидает его, он белеет полностью и становится лишь изображением на синем фоне. Герб семьи Дейдарит.

Из горла девушки вырывается крик…

… и Лиссарина закричала наяву, вцепившись пальцами в одеяло. Грудь тяжело вздымалась, по щекам катились слезы, а на лбу проступили капельки пота. Она кричала и кричала, осматриваясь по сторонам, пытаясь понять, где находится, а когда поняла, закрыла рот рукой, чтобы успокоиться.

Оставленная на ночь свеча догорела до основания и потухла. Она никогда не засыпала в полной темноте. Из окна лил лунный свет, позволяя теням резвиться на стенах, и глядя на одну из них, Лиссарина с ужасом обнаружила, что на нее смотрят два больших светящихся глаза, как во сне. Испугавшись, она сделала самое разумное: взвизгнула и спряталась под одеяло. Когда же стало трудно дышать, из укрытия показалась сначала серебристая макушка, затем лоб, левый глаз, который осмотрел комнату на предмет угрозы, и, наконец, все остальное. Страшные глаза исчезли. Ей померещилось.

Кошмары снились ей часто, были ее друзьями с детства, и она знала, как с ними играть. Если приснился дурной сон, вставай с постели и пройдись кружок вокруг дома, прочисть мозги, проветри голову. Но если дом незнакомый, как сейчас, например, можно просто прогуляться до кухни и попить воды. Дорогу, к счастью, она выучила совсем недавно.

Поднялась с постели, надела мягкие домашние туфли и накинула поверх ночной сорочки белый халат. Вылитое привидение. Скользнула за дверь и сразу же поспешила к той лестнице, на которой вчера встретила разговаривающего с пустотой лорда Монтфрея.

Ночью дворец оказался невероятно пугающим. Лиссарина не знала, принято ли в обществе делать так, как они в Армаше, но в своем поместье графиня приказывала тушить все свечи на ночь в целях экономии. Но шторы на окнах не задвигались, поэтому если ночью нужно было куда-то выйти из комнаты, заблудиться было трудно и не страшно. В Рашбарде же наоборот все окна спрятали за толстой тканью, но оставили по паре свечей в каждом коридоре непонятно для чего. По-настоящему хорошо комнаты они не освещали, зато тени, которые отбрасывали предметы, пугали так, что у девушки по спине побежали мурашки. Она вжала голову в плечи и обняла себя руками, настолько неуютно она чувствовала себя среди парада теней.

Но никакие монстры, которых она себе напридумывала, не напали на нее, и путь до кухни не занял много времени, хотя ступала она осторожно. Тихо, как мышь, скользнула за дверь кухни, стараясь не делать много шума. На этом этаже спала прислуга, а ей не хотелось поднимать тех, кому приходится вставать с рассветом, и кто очень ценит сон из-за его нехватки.

На кухне горел один подсвечник с тремя свечами, стоящий на столе, и на этом все. Если бы она не приходила вчера сюда, то не смогла бы разобраться, где может стоять графин с водой. Или забытое кем-то пирожное или пирожок. Должно же ей хоть раз повезти? Она обожала есть сладости ночью, но графиня, трижды поймав ее за этим занятием, заставила съесть три корзинки сладких пирожков. Кассимина помиловала ее только тогда, когда она наелась до тошноты и плакала от отчаяния. С тех пор любовь к пирогам у нее пропала, но это было давно, уже почти пять лет минуло, и сейчас она была не прочь отведать чего-нибудь вкусненького.

И ей действительно повезло. На столе остался один пирог. Сливовый, как оказалось. Сладкий, но с освежающей кислинкой. Лиссарина откусила не раздумывая, словно сто лет не ела. Осмотрела стол в поисках графина, но удивилась еще больше, когда нашла забытый стакан с молоком. Понюхала, не прокисло ли. Нет, свежее. Запила пирог с наслаждением. Нет ничего лучше, чем победить кошмар вкуснейшими сластями.

– Эй, воришка, это мое.

Лиссарина поперхнулась и закашлялась так, что молоко потекло по подбородку. На какой-то момент страх смерти от удушья пронзил ее сердце, но рука добрейшего и самого милосердного на свете человека похлопала ее по спине, и ком, наконец, прошел. Она смогла дышать, хотя в горле по-прежнему першило, и она снова выпила молоко. Эта же рука поднесла подсвечник к ее лицу, и девушка, сощурившись от неожиданного жара, отшатнулась.

Прищурившись, она разглядела светлые волосы и поняла, что это Люциен Монтфрей, с которым ей, похоже, суждено сталкиваться в неловких ситуациях. Как будто это что-то могло исправить, Лиссарина быстренько положила надкусанный пирог обратно на тарелку и убрала руки за спину. Только позже, прокручивая эту сцену снова и снова, она поняла, каким глупым ребенком выглядела тогда.

– Простите, милорд, я не знала, что вы здесь.

Он стоял к ней боком и не удосужился повернуть всю голову. Только светло-голубой глаз повернулся к ней под полуприкрытыми веками. Кажется, он вообще никогда не раскрывал глаза широко.

– Ты голодная?

Лиссарина нахмурилась. С каких это пор они перешли на такой вульгарный тон? Она, может, и не леди по титулу, но все-таки какое-никакое уважение мог бы и проявить. Пропустив фамильярность мимо ушей, девушка отрицательно покачала головой.

– Отлично. Я голоден как волк. – И откусил от надкусанного пирога. Лиссарина удивленно уставилась на него, и он это заметил. – Что? Ты вроде не прокаженная, чтобы заразиться от твоей слюны. Или болеешь?

Люциен пошатнулся и схватился за спинку стула. Только сейчас Лиссарина обратила внимание на запах, примешавшийся к запаху сигарет и мяты, который она уже чувствовала. Коньяк. Или виски. Она не очень хорошо разбиралась в алкоголе.

– Я не болею, – обиженно заявила она и еще плотнее запахнула халат. – А вы, похоже, пьяны.

– Не настолько, как хотелось бы, – ответил он, аккуратно пригубив молоко. Может, его поведение и оставляло желать лучшего, но изящности движениям было не занимать.

Повисло неловкое молчание, но Люциен, кажется, не замечал этой неловкости. Спокойно дожевывал пирог, запивая молоком, и смотрел куда-то в сторону. Не зная, куда себя деть, девушка переминалась с ноги на ногу, и, в конце концов, решила уйти.

– Еще раз прошу прощения за то, что потревожила вас, милорд. Я пойду в свою комнату. Доброй ночи.

– Ага. – Ни единого взгляда на прощание. Взял из вазочки одну салфетку и вытер руки, уделяя внимание каждому пальцу.

Лиссарина повернулась, чтобы уйти, и даже сделала два шага, как вдруг ткнулась носом в чью-то крепкую грудную клетку. От боли вскрикнула и прижала к лицу ладонь. Подняла глаза вверх и увидела Фабирона Монфтрея, взявшегося из ниоткуда.

Еще за ужином она заметила, что Люциен – точная копия своего отца. Точнее, когда он разменяет пятый десяток, то станет полной копией. Фабирон был такой же светло-русый, только волосы длинные, забранные в низкий хвост. Льдисто-голубые глаза смотрели строго и требовательно. Он привык отдавать приказы и всем управлять, и это четко просматривалось в движениях рук, манере говорить, скупой улыбке и взгляде, от которого бросало в дрожь.

– Прошу меня простить, – он кинул быстрый взгляд на Люциена, – я, кажется, помешал тайной встрече.

– Что? Нет-нет, что вы, это не то, что вы поду…

– Вот именно, – заявил Люциен, сложив руки на груди. – Мог бы выбрать момент поудачнее.

Отец и сын обменялись мрачными взглядами. Лиссарина чувствовала, что ее здесь быть не должно, что она случайно стала предметом противостояния, в котором не хотела участвовать. Только слухов, клеветы и пересудов не хватало ей для полного счастья.

– Раньше тебе хватало совести не приводить шлюх в дом. А теперь что, кухарка будет находить их следы на кухне и докладывать мне?

– О, боюсь, что в этот раз ты сам привел ее в дом, папа, – улыбнулся Люциен невинной улыбкой. – Это же воспитанница графини.

– Что? – он быстро повернул голову и склонился вниз, приблизив глаза к лицу Лиссарины. – Боги, как неловко. Что же я за гостеприимный хозяин, если даже не могу без очков разглядеть свою маленькую гостью. Простите меня, мисс…?

– Эйнар, – сквозь стиснутые зубы пробурчала Лиссарина.

Гнев редко овладевал ею, но сейчас она негодовала и злилась так сильно, что заболели десны. Никто и никогда не называл ее шлюхой. И уж тем более она бы не подумала, что услышит это от Фабирона Монтфрея, идеального Эрцгерцога, на которого молится страна.

– Так вот, мисс Эйнар, надеюсь вы будете столь великодушны, чтобы простить старика. Слепота и темнота – не лучшие товарищи, когда дело касается поспешных суждений, вы так не считаете? Не держите на меня обид, иначе моя совесть не даст мне уснуть, а я так устал, что валюсь с ног.

Люциен фыркнул, но воздержался от комментариев.

Лиссарина посмотрела в глаза Фабирона как можно серьезно, давая понять, что не позволит подобного обращения к своей персоне, сколь бы ничтожна она ни была в сравнении с его положением. Что любая девушка заслуживает простого человеческого уважения, независимо от того, бедна она или богата. Что она ни капли не верит, будто он ее не узнал. Скорее уж, он и не обратил на нее внимание во время ужина, не удосужился запомнить кого-то настолько крошечного.

Но Фабирон смотрел на нее дружелюбно и даже слегка улыбался, словно правда извиняясь, и если он и разглядел что-то в ее глазах, то виду не подал. Лиссарине оставалось только смириться.

– Думаю, забыть об этом неловком случае в моих силах. Я не держу на вас зла, Ваша Светлость. Если вы позволите, я бы хотела вернуться в свою комнату.

– О, разумеется, – Фабирон посторонился, освобождая дорогу, но, когда Лиссарина уже держалась за ручку двери, окликнул ее. – Мисс Эйнар, у вас интересный цвет волос. Редкий.

– Седина – это ничуть не интересно, Ваша Светлость. И далеко не редкость.

И закрыла за собой дверь, прежде чем поступит ответ. И, должно быть, это можно расценить как грубость, но ей было все равно: ее только что за глаза обозвали таким оскорбительным для истинной леди словом. Могла же она позволить себе крошечное возмездие?

***

Утром ее разбудил настойчивый стук дверь, после которого в комнату ворвалась Ровенна и, запрыгнув на постель, принялась трясти ее за плечи.

– Вставай! Вставай! Мама уезжает! Вставай!

Лиссарина с трудом открыла один глаз и посмотрела на разрумянившееся лицо подруги. Недосыпание отозвалось ломотой в костях. До боли знакомое чувство.

– Встаю.

Через двадцать минут они уже стояли перед каретой. Слуги закрепляли два чемодана графини с внешней стороны, кучер проверял упряжь. Сама Кассимина ходила из стороны в сторону, дожидаясь окончания приготовлений.

Утром она получила письмо из поместья, в котором экономка писала о пожаре в восточном крыле – там как раз была библиотека. Кто-то забыл свечу рядом с книгой, поэтому и произошло возгорание. По крайней мере, так написала миссис Уринси. Что было на самом деле и каков причиненный ущерб – это еще предстояло выяснить, а потому графиня так торопилась вернуться.

Когда девушки пришли, наспех надев утренние домашние наряды, графиня рассказала им, что произошло.

– Мама, это ужасно, – ахнула Ровенна, хмурясь. – Может, мне стоит поехать с тобой и помочь?

– Ни в коем случае, – отрезала Кассимина. – Мы договорились, что свадьба состоится позднее чем через две недели. Останься с женихом, познакомься с ним поближе. Не ты ли мне говорила, что не хочешь выходить замуж за незнакомца? Действуй. Я быстро со всем разберусь и приеду на свадьбу. Надеюсь, увижу тебя счастливой и прекрасной.

Ровенна опустила голову вниз так, что лицо заслонили волосы. Это помогало ей сдерживать слезы. Как ни крути, но она очень любила маму и боялась оставаться почти одной в этом жутком дворце.

Кучер заявил, что приготовления завершены. Кассимина глубоко вздохнула. Ровенна бросилась к ней в объятия, а Лиссарина только смотрела на них, и сердце обливалось кровью от осознания, что они будут ужасно одиноки здесь без графини. И беззащитны.

Перед тем, как обнять на прощание Лиссарину, она отвела девушку в сторону и тихо сказала:

– Рин, ты должна понимать, что я оставляю свою дочь на тебя. Я давно наблюдаю за вами и понимаю, что ты гораздо серьезнее и осмотрительнее Ро, поэтому я прошу тебя приглядывать за ней. Не давать делать глупости. И уж тем более огородить от дурного влияния, ты меня понимаешь? Две недели – это долго, и я умоляю вас пожалеть мое бедное сердце и не совершать ошибок. Этот брак – очень важен, это не просто моя прихоть. Но! Если вдруг до моего приезда случится нечто такое, что… какие-то обстоятельства, мешающие этому союзу… в общем, что-то, что вам обеим не понравится или может вас оскорбить, немедленно собирайте вещи, нанимайте карету в городе и приезжайте обратно в Армаш. Поняла?

Лиссарина кивнула, хотя сомневалась, что до конца понимает, о каких-таких обстоятельствах говорит графиня. Прижалась к ее груди, когда Кассимина по-матерински нежно обняла ее и погладила по голове. Даже слезы навернулись на глаза.

– Прощай, мамочка.

Держась за руки, девушки смотрели, как карета скрывается вдали и закрываются ворота Рашбарда. Словно дверцы птичьей клетки, подумалось Лиссарине. Ровенна шмыгала носом, пытаясь справиться с эмоциями, но не выдержала, дала волю слезам и уткнулась в плечо подруги.

Зашуршало платье, и рядом с ними появились Ваэри, Фабирон и Ромаэль. Глава семьи улыбался уголками губ, выражая полнейшее сочувствие, а Ромаэль подошел к Ровенне и взял ее за руку. Она подняла на него заплаканное лицо.

– Не волнуйтесь, милая Ровенна, – сказал он. – Здесь вы в полной безопасности. Рашбард защищает всех своих домочадцев. А я всегда на вашей стороне.

Ровенна постояла секунду в нерешительности, смотрела ему в глаза, подбирая слова, но в итоге просто обняла его и спрятала лицо в складках пальто. Он легонько погладил ее по голове, и его взгляд на мгновение пересекся с взглядом Лиссарины. Сердце девушки сжалось от грусти и жалости к Ро.

Лицо Ромаэля Монтфрея было совершенно безразличным.

Глава 6. Бал Черной Розы

– Леди Ровенна, – служанка низко поклонилась, протягивая вперед поднос. – Вам просили передать письмо.

– Кто просил? – Ровенна вырвалась из-под руки Лиссарины, которая расчесывала ей волосы, и схватила белый конверт с красной точкой печати.

– Какая-то богатая леди. Сказала, что познакомилась с вами на ужине. Я больше ничего не знаю.

Отпустив служанку, она неаккуратно разломила печать, достала из конверта письмо и на минуту погрузилась в него. Когда Ро читала, она всегда покусывала большой палец, и эту привычку ничто не смогло искоренить: ни материнские нотации, ни похлопывание по рукам. Закончив, подняла на Лиссарину ухмыляющееся лицо.

– Нас приглашают на Бал Черной Розы.

– Что это еще такое?

– Судя по всему, это тайный бал-маскарад, куда приглашаются только самые блестящие люди света. Так написано в письме. А еще там указано время и место, и что на входе нужно предъявить вот эти приглашения.

Ровенна вытащила из конверта два маленьких бумажных квадрата, на которых изобразили бутон черной розы.

Лиссарину охватили сомнения. Все это уж как-то слишком странно. Они два дня в Эденвале, а их уже приглашают туда, где собираются сливки столичной молодежи. С чего бы?

– А тебе не кажется странным, что меня тоже приглашают? Я не то что «блестящие люди света», я вообще к людям света не отношусь, если быть честной.

– Какая разница? – Ровенна принялась ходить вокруг подруги, словно лисица возле добычи. – Наверное, на ужине я кому-то проболталась, что у меня есть лучшая подруга, от которой я ни на шаг. По тебе ведь даже не скажешь, что ты не благородных кровей. Давай сходим?

– Нет, нет, ты что? Одни, без сопровождения? – Лиссарина раскрыла глаза от ужаса, хотя любопытство понемногу боролось со здравым смыслом. – Это же неприемлемо для леди.

– Ну какая ты зануда, Рин, – Ровенна обвила руками плечи Лиссарины. – Это же бал-маскарад! Была ты хоть раз на маскараде? В нашей деревне и маленький бальчик – большая редкость. А здесь самые лучшие люди Эденваля, музыка, наряды… и в конце концов, раз это маскарад, нас никто не узнает! Может, найдем тебе богатого кавалера, который влюбится в таинственную незнакомку без памяти и наплюет на твое происхождение? Сбежите вместе, пойдете против его семьи…

– Кажется, кто-то перечитал любовных романов, – хмыкнула Лиссарина, хотя ее оборона начала сдавать позиции.

– К тому же, впервые в жизни мама не стоит над нами с палкой. Мы можем делать, что захотим. Давай хоть раз в жизни повеселимся по-своему.

Лиссарина, хмурясь, размышляла, но под умоляющим взглядом Ро сдалась.

– Когда там твой бал? Мы успеем заказать платья?

– Нет, он сегодня. Но, вообще-то, маскарадные платья и маски у нас есть. Я уже и забыла, что заказывала их у мадам Рондоввы, но она прислала две коробки прямо перед нашим отъездом из Армаша. Я тайком их привезла. Может, пойти на этот бал – наша судьба, раз столько совпадений сразу?

– Ты аферистка, Ро.

– Предпочитаю зваться авантюристкой.

***

– Плохая идея, – протянула Лиссарина, глядя на дом, где должно было пройти мероприятие. – Очень плохая идея.

Ровенна отпустила нанятый экипаж, заплатив кучеру два золотых грифона за службу и за молчание. Кучер, как будто бы знающий больше, чем говорил, улыбнулся им на прощание и сделал определенный жест – рот на замке.

– Идея отличная, – заявила Ровенна тоном, не терпящим пререканий. – А побег из дворца прошел как по маслу. Я гений.

– Да уж, гений.

На самом деле ничего гениального в ее идее не было. Ровенна решила рискнуть и привлечь на свою сторону горничную, которой заплатила денег, и та провела их обходными путями к черному ходу, а оттуда через потайную калитку за домом. Они пошли поздно, не к самому началу бала, потому что к девяти часам вечера в Рашбарде еще никто не ложился спать. Но после одиннадцати он будто вымирал. И к полуночи они были на месте.

Это был невзрачный переулок. Ничего похожего на те роскошные улочки, что видела Рин по приезде в Эденваль. Либо это был квартал бедняков, либо просто в ночи все казалось убогим и мрачным. Почти в каждом доме на этой улочке играла громкая музыка и слышались веселые крики людей, что не могло не настораживать. Но Ровенна пребывала в твердом убеждении, что их поступок верен, а Лиссарина просто трусиха и боится сделать хоть что-то без спроса взрослых.

Нужный дом был крайним на этой улице, дальше начиналась набережная, откуда веяло прохладой и сыростью. Он был невысоким, в два этажа, но казался приплюснутым. Окна задвинуты шторами, не было видно ни света свечей, ни силуэтов людей, однако чувствовалось, что в доме кто-то есть.

В записке было сказано, что зайти нужно не с парадного входа. Подобрав платья, чтобы не испачкать подолы, они со скрипом отодвинули маленькую садовую калитку и прошли под окнами первого этажа во внутренний двор. Где-то мяукнула кошка, и девушки в испуге замерли, но, лениво пройдя через кусты, кошка глянула на них зелеными глазами и шмыгнула между железных прутьев забора.

Сердце Лиссарины гулко стучало в груди от испуга и любопытства, когда они оказались перед маленькой дверью с дверным молотком в виде розы. Ровенна схватила рукой в белой перчатке кольцо и дважды стукнула им о дверь. Сначала ничего не произошло, а потом она чуть-чуть отворилась, и в узкой лучащейся светом щели появился чей-то глаз.

Стараясь не показывать страха, Ровенна протянула туда две маленькие бумажные розочки и отошла на шаг. Дверь захлопнулась перед ее носом, но через мгновение широко открылась, и на пороге показался мужчина в строгом темном костюме на манер дворецкого. Он был совершенно лысым и безбородым, лучезарно улыбался так, что глаза превратились в щелочки. Он был не лидиец, его выдавала кофейная кожа, но акцента в речи они не услышали.

– Добро пожаловать в клуб Черной Розы, дамы. Меня зовут Эрдойо, и я провожу вас к гостям.

Они ступили внутрь, и дверь за ними захлопнулась, преграждая путь к отступлению. Внутри Лиссарины все сжималось от какого-то беспокойства. Может, предчувствие? Или это и правда трусость? Но Ровенна, кажется, совсем не волновалась, а если ее что-то и смущало, то виду она не подавала. Взяла подругу за руку, и вместе они стали спускаться по ступеням в подвал.

– Вы у нас первый раз? – спросил Эрдойо, слегка повернув голову.

– Э-э… да, – ответила Ровенна, – мы прибыли в столицу совсем недавно.

– И уже получили приглашение? Должно быть, ваши покровители очень вас ценят.

– Покровители? – уточнила Лиссарина, но ей не успели ответить, потому что открылась новая дверь, и их ослепил свет множества свечей.

Вот теперь было похоже, что они пришли на бал-маскарад. Весь цокольный этаж представлял собой большую бальную залу с огромными панорамными окнами, но присмотревшись, Рин поняла: они нарисованы, искусно нарисованы, и везде изображена лунная ночь и сад, будто смотришь на него с балкона. Стены украшали богатые ткани. Вдоль них, там, где обычно стоят диванчики и стулья, лежали горы подушек на манер кроватей, и многие действительно полусидели-полулежали на них, раскуривая странного вида трубки, торчащие в стеклянных вазах. У противоположной стены расположились маленькие столики с закусками. А у стены, противоположной двери, раскинулась небольшая оркестровая яма, где музыканты играли вальс.

Все гости были в масках. Мужчины в более традиционных, белых или черных, без каких-то особенных примет. Хотя, присмотревшись, Рин заметила, что в уголке на них изображены схематичные картинки цветов: подснежник, лилия, тюльпан, и это только те, что она успела разглядеть. Женщины тоже были в масках. Но некоторые лиц не скрывали.

– Рин, они так странно одеты.

И это действительно было так. Наряды Лиссарины с Ровенной и этих дам так сильно отличались, что это бросилось бы в глаза даже слепому. У них всех было такое глубокое декольте, что груди, подтянутые вверх корсетами, того гляди и выпрыгнули бы наружу. Кто-то оголил плечи, у кого-то были слишком короткие рукава, платья не были слишком пышными, словно на них была надета только одна нижняя юбка, а не три, как у Рин и Ро. По сравнению с ними девушки выглядели пожилыми леди, закрытыми тканью платьев с ног до головы. На тех, на ком не было масок, был вызывающе яркий макияж с подведенными черным глазами и подчеркнутыми яркими помадами губами. Рин и Ро, по привычке, не стали накладывать сильный макияж, лишь едва подчеркнули глаза и припудрили носы.

Однако несмотря на их странные платья, выглядели они потрясающе – яркие, веселые, полные жизни. А вот Лиссарина и Ровенна откровенно терялись на их фоне, превращаясь в серых мышек, и дело было не только в костюмах. То, как свободно они вели себя, даже несколько распущенно, затмевало скромных, потерявших всякую решительность девушек.

– Кто ваш покровитель? – любезно поинтересовался Эрдойо на пороге в бальную залу. – Я проведу вас к нему, чтобы вы не потерялись в толпе.

– Э-э-э… нас пригласила женщина, но мы не знаем ее имени, – неуверенно ответила Ро, все еще глядя на людей в зале.

Эрдойо, кажется, слегка удивился или растерялся.

– Не мужчина? Ах, то есть, да… конечно, женщина. И еще вы у нас первый раз…. Да. Кажется, я понял. В таком случае вам необходимо снять маски. Это правило нашего клуба. Дебютантки проходят без масок.

Девушки переглянулись, пожали плечами и стянули с себя красивые маски, так удачно подобранные к голубому наряду Лиссарины и бордовому Ровенны.

– О, вы так молоды, – Эрдойо улыбнулся еще шире и глаза вообще исчезли на темном лице. – Это потрясающе. Прошу вас, милые дамы, веселитесь.

И с этими словами закрыл за ними дверь.

Не зная, куда себя деть, они решили подойти к столикам с закусками и взять мороженое, чтобы освежиться. В самом центре залы танцевали пары. Кто-то беседовал друг с другом, преимущественно мужчина и женщина, парами. Лиссарина озиралась вокруг в надежде увидеть хоть одно знакомое лицо, возможно женщину, которую она уже видела на ужине и которая могла их сюда пригласить, но девушек и женщин без масок было куда меньше, чем в масках, а среди них она не видела никого знакомого.

– Ро, попытайся найти знакомое лицо, – шепнула она подруге, и та кивнула.

Они с трудом протиснулись к столику с закусками. Бальная зала была слишком маленькой для такого скопления народа, а приходилось еще и освобождать место для танцующих. Танец закончился, и все зааплодировали, заиграли обычную мелодию, не танцевальную, чтобы перевести дух и успеть пригласить новых партнеров.

Лиссарина взяла вазочку с мороженым, политым шоколадом, но аппетит как рукой сняло. В желудке поселилось это мерзкое предчувствие, мешавшее съесть хотя бы одну ложку, зато Ровенна уплетала свое за обе щеки. Рин даже стала ей завидовать: как все-таки легко и беспечно люди могут относиться к непривычной обстановке, незнакомым людям и странным порядкам, запрещающим на бале-маскараде носить маску.

– Какие прелестные создания озарили своим присутствием столь скромное общество, – перед ними, словно из ниоткуда, вырос мужчина в сиреневом фраке, белой маске с изображением ириса и двумя бокалами с шампанским в руках. – Не желаете ли попробовать? Сто пятидесятилетней выдержки. Оно того стоит.

Ровенна, скромно улыбнувшись, взяла один из бокалов, и бросила на Лиссарину повелительный взгляд: мол, давай тоже. Поджав губы, Рин взяла свой, по возможности избежав касания с рукой мужчины. Без перчатки. Очень странное место. Разве может мужчина не надеть перчатки на бал?

Мимо них проходил слуга с подносом, и мужчина взял бокал для себя. Втроем они стояли и смотрели друг на друга оценивающими взглядами. Ровенна пыталась разгадать, каково его положение в обществе, Лиссарина – с какой стати он подошел к ним, а что было в голове у мужчины знают только боги.

– У нас не принято представляться, поэтому прошу вас, можете называть меня Ирис. А как мне обращаться к вам?

– Ри, – тут же выпалила Лиссарина, не дав Ровенне представиться полным именем. Ро намек поняла.

– Меня можете называть Ро.

– Ри и Ро, – Ирис задумался, словно перекатывал их имена на языке. – Мне нравится. В этом что-то есть. Предлагаю выпить за то, чтобы вечер доставил нам всем одни лишь наслаждения.

Было в этом тосте что-то двусмысленное, что сразу же отозвалось звоночком в подозрительной Лиссарине, но не могла же она просто выплеснуть шампанское на пол? Так не поступают воспитанные леди, когда произнесен тост. И она сделала глоток, о котором будет сожалеть.

Лиссарина не знала, но зрачки в этот момент у нее расширились. По телу прокатилась приятная волна тепла и радости, и ей пришло в голову странное сравнение: такое чувство приходит тогда, когда, наконец, идешь в туалет после долгого ожидания. Облегчение и эйфория. Ей захотелось улыбнуться, хоть улыбалась она редко, но сейчас словно бы был повод. Она улыбнулась и сразу же рассмеялась, как маленький ребенок над скорченной рожицей. Глядя на нее Ровенна рассмеялась тоже, и они хохотали, прижавшись друг к другу лбами и глядя в глаза.

– Ты похожа на циклопа, – вдруг сказала Ро и засмеялась еще громче.

– И ты тоже, одноглазая.

Ирис смотрел на них, не отрываясь, как кошка смотрит на мышь, угодившую в ловушку, но девушки ничего не замечали. Мир стал изгибаться и тянуться, словно тесто, которое мнут руками, заискрился новыми цветами. Цветочки с платьев дам взлетели в воздух, то увеличивались, то уменьшались, и это было так прекрасно, что Лиссарина, заметив их, открыла рот удивления и замерла. Попыталась схватить один рукой, но не поймала.

– Дамы, может быть вы желаете посмотреть сад? – Ирис встал за их спинами и приобнял за плечи.

– О нет, я хочу танцевать! – защебетала Ровенна. – Пошли, Рин!

Она схватила подругу за руку, и, стремительно растолкав от себя людей, они проложили путь к центру, где выстраивались пары. Ирис, кажется, окликнул их, но его голос потонул среди гомона других. А девушки, заняв позицию и даже не понимая, какой танец сейчас будет, встали в пару, дожидаясь музыки. На них оглядывались удивленные гости, которым не приходилось видеть, чтобы женщина танцевала с женщиной, но Ро и Рин, обучавшимся танцам вместе и иногда практиковавшимся друг на друге, это было не впервой. Тем более чувство радости и окрыленности затмевало все остальное, и, в первую очередь, разум.

Заиграла леттийская мазурка, очень быстрый и подвижный танец, требующий максимальной концентрации, чтобы не отдавить ноги партнеру и не сбить с ног танцующую по соседству пару. Девушки радостно захлопали в ладоши: они обожали эту мазурку, и в более трезвом состоянии танцевали ее очень и очень недурно. А то, что у них получалось сейчас, просто походило на танцы дикарей возле костра: они скакали, держась за руки, то влево, то вправо, притопывая и прихлопывая, не замечая, что наступают друг другу на ноги, что у Лиссарины слегка оторвался подол, а с ноги Ровенны слетела туфля. Чем быстрее играла музыка, тем выше они прыгали, сбиваясь с ритма и нарушая этим рисунок танца. Соседние пары, уже дважды столкнувшиеся с ними, предусмотрительно отошли в сторону, дабы не получить локтем в лицо. Шпильки, не в силах удержаться при такой тряске, вылезали из прически, и в конце концов все замудрённые рисунки, что Лиссарина попыталась слепить из кос Ровенны развалились и теперь прыгали по ее спине, словно стайка безумных кузнечиков. От скромной прически Рин не осталось и следа и теперь по лопаткам хлестали волнистые седые локоны.

Хохоча до слез, они продолжали двигаться куда-то в сторону оркестровой ямы, сшибая танцующих своим напором, и когда они почти уже оказались у края и едва не упали на голову виолончелиста, кто-то схватил их за руки и притянул к себе.

– Вы что тут вообще делаете? – сказал раздраженный голос. Но он так и оставался просто голосом, потому что в глазах Лиссарины голова, откуда выходил звук, то увеличивалась, то уменьшалась, как в кривом зеркале. И это так рассмешило ее, что она засмеялась прямо в лицо Голосу.

Но Голос, кажется, хотел получить более осознанный разговор, и девушку вдруг с силой встряхнули так, что клацнули зубы. То же проделали и с Ро, но она была более удачливой, чем подруга, вырвала руку и, разозлившись, начала кричать:

– Да ты хоть знаешь, кто я такая? Я могу делать что хочу, проклятье, я Ровенна де…

Голос заткнул ей рот прежде, чем она сделала бы непоправимую ошибку. Люди уже столпились вокруг них и с интересом наблюдали за двумя ненормальными барышнями и их спасителем. Каждый из них знал, что неприспособленному организму лучше не пить шампанское, предлагаемое завсегдатаем клуба, поэтому иногда новички выкидывали подобные штучки. Но представление Ро и Рин было слишком уж ярким и запоминающимся по сравнению с другими.

Лиссарина все еще смеялась, когда Ро зажали рот ладонью, и Ровенна присоединилась к ней. Обе заливались так, словно никогда в жизни не видели ничего смешнее. Рин уткнулась носом в плечо Голоса, и тот крепко прижал ее к себе одной рукой. Другой он зажимал рот Ровенне, но убрал ладонь тогда, когда девушка вроде бы оставила попытки оглашать свое имя на всю общественность.

– Сейчас же уходим, ясно? – прошептал Голос по-прежнему раздраженно.

– Подожди, Нарцисс, – через плечо Голоса Лиссарина разглядела приближающийся сиреневый фрак и вспомнила о милом мужчине, который угостил их шампанским. – Эти девушки со мной.

Голос развернулся, а Лиссарина снова спрятала нос в складках фрака, испугавшись непонятно чего. То ли тона, которым говорил Ирис, то ли отсутствия силы взять разум под контроль. И вдруг почувствовала приятный, очень знакомый запах. Сигареты. Мята. Свежесть новенькой сорочки под белым фраком. Не могла вспомнить, кому он принадлежал, этот запах. Имя вертелось на языке, но она никак не могла его поймать. Разум отказывался подчиняться. Он летал, и ему было приятно парить.

– Если бы они были с тобой, ты бы их не упустил.

– Ой, он угостил нас шампанским! – воскликнула Ровенна и потянулась к Ирису, чтобы благодарно обнять, но Голос тут же оттащил ее назад, прижав к себе.

– Ты же не хочешь ссоры? – спросил Ирис, и тон из просто раздраженного перерос в угрожающий. – Нужно уметь делиться. Дай мне хотя бы одну. Светленькую, например, она более покладистая.

– Сходи на рынок и купи себе козу. Светленькую. Тебе все равно без разницы, с кем забавляться.

– Что ты сказал? – прорычал Ирис и пошел на Голос с кулаками, но стоящие рядом мужчины тут же подхватили его под руки, не давая сдвинуться с места.

– Что с тобой? Ты что, и дам хочешь покалечить? – говорили они, пытаясь образумить друга.

Голос в маске с маленьким изображением нарцисса стремительно двинулся к выходу, увлекая девушек за собой. У них заплетались ноги, но крепкие руки не позволяли им упасть. Постепенно стены зала прекращали кружиться, а головы людей возвращались в обычные размеры. Откуда-то издалека надвигалась головная боль, но еще не полностью выветрившееся шампанское не давало ей захватить территорию.

Лиссарина не заметила, как они оказались в темном коридоре, ведущем к выходу. Раза три она спотыкалась о ступеньки и один раз едва ли не поцеловала пол. Ее болтало на руке, словно она стояла на палубе корабля в шторм. И едва она все это вообразила, как ее стало подташнивать. Морская болезнь преследовала ее с самого детства.

Голос властно приказал Эрдойо открыть дверь, и слуга немедленно повиновался. Свежий воздух ударил им в лицо, и Рин вдруг отчетливо поняла, как все это время ей его не хватало. Она жадно вдохнула ртом воздух, но не успела сделать и двух шагов, как согнулась пополам, свалившись на колени. Ее тошнило и мотало из стороны в сторону, и чтобы не упасть, она опиралась на две руки.

Чьи-то заботливые руки убрали волосы с лица назад и придержали их, чтобы не мешались, пока из нее выходил ужин. Головная боль, наконец, вырвалась из тисков шампанского. Так плохо Лиссарина себя еще никогда не чувствовала.

Когда желудок оказался пуст, она с облегчением вздохнула. К ее лицу рука поднесла платок и вытерла им слезы и остатки слюны, пока ее собственные грязные руки безвольно лежали на коленях. Она перевела глаза выше, чтобы посмотреть, на хозяина сей чудесной и доброй руки, но увидела то, что предпочла бы забыть и никогда не вспоминать.

– Только не ты… – вырвалось у нее, и чувство стыда охватило все ее естество.

Если бы сейчас ей предложили выбор между тем, чтобы провалиться под землю или жить долго и счастливо, она выбрала бы первое.

Ровенна чувствовала себя куда как лучше. Рин этого не знала, но от тошноты Ровенну спасло мороженое – нельзя было пить это прелестное веселящее шампанское на голодный желудок. Пока девушку полоскало, Ровенна танцевала под луной, кружилась, махая подолом платья в разные стороны, как маленькая девочка, но силы стали покидать ее, и, в конце концов, она опустилась на колени позади Лиссарины, обняла подругу за талию и положила голову на ее плечо.

– Рин, это разве не лорд Мон… Мон… – ее язык стал заплетаться, и через секунду они услышали сопение. Ровенна де Гердейс, которой на постель приносили десять подушек, ведь только в гнезде она чувствовала себя уютно, уснула на голой земле, упираясь щекой в тощее плечо подруги.

– Лорд Монтфрей, – обреченно подтвердила Лиссарина, хотя Ро ее уже не слышала.

– Если это благодарность, я немедленно вас тут брошу, – хмыкнул Люциен и поднялся на ноги. Когда он смотрел на них сверху вниз, стало еще хуже.

– Что вы тут делаете? – спросила Рин, все еще сжимая в руках его платок.

– О, это я тебя хочу спросить. Как вам вообще в голову пришло заявиться на бал куртизанок?

– Что?! – Лиссарина поперхнулась собственной слюной и закашлялась. Ро слегка заворчала сквозь сон и повернула голову в другую сторону.

– Ясно. Потом поговорим. Идти можешь?

Хороший вопрос. Лиссарина машинально сунула платок в рукав. Люциен аккуратно оторвал руки Ровенны от талии Рин и поднял на руки, далеко не как пушинку, конечно. Он не был настолько сильным, чтобы тащить на себе пятьдесят килограммов, одетых в тяжелое платье с тремя юбками, однако не жаловался и не вздыхал.

Лиссарина, опираясь руками о землю, смогла встать, пошатнулась, но успела вовремя обрести баланс. Все-таки не зря братья Ровенны учили ее фехтованию, не прошли уроки даром. Еще бы они научили ее не поддаваться на уговоры своей сестры, и все было просто замечательно.

Они медленно побрели мимо фасада здания к садовой калитке, а оттуда вышли на улицу. В такое время суток она пустовала, не было ни единого человека, и хотя кое-где музыка еще звучала, многие дома уже утихомирились.

Корсет давил на грудную клетку, а живот болел из-за недавних рвотных позывов, однако стало гораздо лучше. Хотя бы в голове прояснилось. Даже несмотря на стыд, который охватывал ее, едва она смотрела на лорда Монтфрея, ей было хорошо. Спокойно, по крайней мере. Вернулось чувство безопасности.

– Вы расскажете лорду Ромаэлю? – тихо спросила она, глядя под ноги.

Она, конечно же, не видела, но в этот момент он закатил глаза.

– Нет, не скажу, но мои услуги не бесплатны.

– У нас нет денег.

– Издеваешься? Еще бы кольцами да сережками предложила долг вернуть. – Он подкинул Ро вверх, когда она начала сползать. – Я имею в виду, что если мне потребуется твоя услуга или услуга Ровенны, вы мне не откажете и выполните все, что я скажу.

Лиссарина подумала, что лучше бы он, конечно, взял плату сережками. Мало ли какие услуги он имеет в виду. Однако все равно кивнула.

– А теперь скажи мне, какого черта вы туда пошли, да еще без масок?

– Мы пришли в масках, но их отобрали на входе, – объяснила Рин, и лицо ее стало пунцовым. Хорошо хоть в темноте не видно. – Мы получили приглашение на Бал Черной Розы, для самых видных представителей столичной молодежи. Его прислала какая-то женщина, которая якобы познакомилась с Ровенной на ужине. Но теперь я уже не так уверена…

– Надеюсь, идиотизм не заразен, и обедая за одним столом с вами, он мне не передастся, – в голосе Люциена, в первые с первой их встречи, слышалось веселье. – Хоть бы спросили у кого-нибудь, что это. А то получили записку от невесть кого и скорее побежали навстречу приключениям. Ты хоть понимаешь, куда вас занесло?

– Если честно, то не совсем… – честно призналась Лиссарина. Картинка начала складываться, но нескольких кусочков пазла не доставало.

– Клуб Черной Розы – место для богатых мужчин, которые вешают лапшу на уши своим женам и ходят на сторону. Место, где можно найти женщину. Но не надо сравнивать с борделем, ладно? Здесь дорогие шлюхи. Куртизанки. С ними можно не только… э-э, ну ты понимаешь. Но и поговорить, потанцевать. Одним словом, отдохнуть от рутины в хорошей компании. И они приходят либо с покровителем, либо в поисках покровителя. Ищущих называют дебютантками, и их лицо выставляется на всеобщее обозрение, чтобы мужчины или женщины могли выбирать.

– И женщины тоже выбирают?

– Чего не встретишь под луной. Всякое бывает.

– Значит все эти люди и Эрдойо приняли нас за женщин, ищущих себе покровителей? Легкая добыча?

– В точку, – Люциен усмехнулся. Ровенна во сне взмахнула рукой и хлопнула его по подбородку, так что пришлось отворачивать голову. Справившись со своей неспокойной ношей, продолжил: – Только не называй этого мужчину Эрдойо. На следующей встрече он поменяет имя. Никто не знает, как зовут его не самом деле, так что можешь не утруждать себя запоминанием. Проклятье, я даже протрезвел из-за вас.

Закоулками они выбрались на улицу более оживленную. Здесь стояли экипажи. Люциен подошел к одному из них и о чем-то тихо договорился с кучером. Тот немедленно вскочил с козел и открыл дверцу кареты.

– Залезай первой, примешь там свою подругу, – Люциен нетерпеливо мотнул головой.

– Ее зовут Ровенна, если вы забыли. – Лиссарина быстро забралась внутрь и протянула руки, чтобы поддержать Ро.

– Да знаю я. Надо же быть такой дурой, чтобы закричать свое имя в таком месте.

Обоюдными усилиями они положили спящую Ровенну на сидение, уложив голову на колени Рин. Лорд Монтфрей уселся напротив и снял белую маску с крохотным рисунком.

– Почему тот человек назвал вас Нарциссом?

– Это мое имя в клубе. Я сам его выбрал.

– Почему?

Люциен пожал плечами, но через мгновение, словно обдумав, стоит ли говорить девице с сомнительными принципами о таких почти интимных мелочах, сказал:

– Вообще-то я люблю эти цветы. Они белые, но яркие. Чистые, но далеко не невинные. В этом что-то есть. А у тебя есть любимые цветы?

Лиссарина задумалась, разглядывая скрытые тенью дома за окном.

– Нет. Я не люблю цветы.

– Так не бывает, все девушки любят цветы.

Повисло молчание, во время которого Лиссарина дергала за ниточку, вылезшую из шва на перчатке.

– Ладно, – не сдавался Люциен, неожиданно оживившись. Может, алкоголь еще не полностью выветрился из его головы, но Рин еще ни разу не видела его таким бодрым. – Ладно. Если не цветы, то что?

– Не скажу.

– Ой, да брось. Я вас, между прочим, только что от позора спас. А может, и от бесчестья, судя по тому, как вас хотел заполучить Ирис. Скажи.

– Нет.

– Скажи.

– Отстаньте, не скажу.

– Что за нелепое упрямство? Скажи.

– Сладости, – выпалила Лиссарина, которую Люциен уже начал выводить из себя своей приставучестью.

– Я мог бы и догадаться. Ты же ночная воришка пирогов, как я мог забыть.

– Ну хватит! – Лиссарина отвернулась в сторону, насколько возможно.

До дома они добрались в целости и сохранности, и остаток пути Люциен вслух сочинял стишок про сладости под названием «Как хотела Лиссарина съесть полтонны мандаринов».

Глава 7. Дейдарит-самозванец

– Я в няньки не нанимался, – возмутился Люциен за завтраком, когда Ваэри в приказном тоне сообщила ему, что необходимо сопроводить гостей на экскурсию по Эденвалю.

– Ромаэль занят в Элитарии делами отца, – объяснила герцогиня, отрезая ножом крохотный кусочек омлета. – Цирен еще слишком юн. Остаешься только ты. Или что, мне урезать сумму на карманные расходы?

Люциен откинулся на спинку стула, вяло ковыряя вилкой в тарелке.

– Почему бы не перенести экскурсию на завтра, когда Ромаэль будет свободен? Это, в конце концов, его невеста, ему с ней и возиться.

– Это нам с ней возиться, – поправила Ваэри, строго посмотрев на сына. – Как хозяевам дома, где они гостят. Мне что, заново учить тебя манерам?

Сегодня она сидела во главе стола, а Цирен и Люциен по обеим сторонам от нее. Девушки предпочли завтракать у себя, и это дало им возможность поговорить без церемоний, по-семейному.

– Мама, а можно мне пойти с ними? – Цирен сложил руки перед грудью в умоляющем жесте. – Так скучно дома…

– Твою скуку сегодня развеет мадам де Люблон.

– Танцы? Опять? Фу-у-у…

– Без возражений, я уже договорилась. Лулу, куда ты? Ты же ничего не съел.

Но Люциен уже встал из-за стола и поднялся по ступенькам к колоннам. Он все еще был растрепанным после сна и, как обычно, в неполном костюме. Темные круги под глазами становились все чернее. Это ужасно пугало Ваэри, хоть она и не подавала виду. Что творилось у него на душе, чем он живет, что любит или кого – всем этим он перестал делиться с ней в десять лет, когда она совершила непоправимую ошибку, лишившись его доверия навсегда.

– Отвратительный омлет.

И с этими словами скрылся в длинном коридоре.

Он чувствовал себя ужасно уставшим. Не выспался, не поел нормально, потому что мать всегда забывает о том, как он ненавидит яйца и все блюда, где они есть. Так теперь ему еще навязали экскурсию. Именно в тот день, когда он планировал закрыться в своей комнате, поспать, а потом поработать над книгой.

Придумывая пути возможного отступления или куда бы пристроить девиц так, чтобы можно было улизнуть, он не заметил, как прошел мимо своего адъютанта. Дэниар остановился и окликнул его, и при одном взгляде на энергичного и улыбающегося друга Люциену стало тошно. И гениальная идея пришла как бы сама собой.

– Дэниар, у тебя сегодня важная миссия.

– Что-то, что тебе лень делать? – Дэниар вздохнул. – Лулу, когда ты уже перестанешь перекладывать на меня скучные дела?

– А зачем ты мне тогда вообще нужен? – парировал Люциен, усмехаясь. – Но сегодняшнее дело тебе понравится. В кои-то веке это не бумажная волокита. И не простое поручение.

– Заинтриговал.

– Нужно провести экскурсию невесте моего брата.

– Что, правда? – Дэниар сразу же изменился в лице: эта идея явно пришлась ему по душе. Он любил общение, особенно с девушками. – Для нее одной или мисс Эйнар тоже будет присутствовать?

– Какая разница? – поморщился Люциен, оборачиваясь в ту сторону, в которую шел изначально. – Наверное, да. Они же два сапога пара.

– А ты с нами пойдешь?

– Вечно у тебя куча вопросов, – Люциен сделал шаг к двери, ведущей в малый зал. – Пойду, конечно же. Мать прогрызет мою тушку от макушки до пупка, если застанет меня дома. Но не рассчитывай на мою помощь. Командовать парадом будешь ты.

И ушел, оставив Дэниара наедине с размышлениями.

***

День выдался очень приятным. Сентябрьское солнце грело не так сильно, как летом, но и не давало промерзнуть до костей. «Бабье лето», так называют эту погоду крестьяне, и Лиссарина это знала. В воздухе по-прежнему пахло летом, его последними отголосками, и она с грустью подумала, что до свадьбы Ровенны такая погода не продержится: начнутся дожди, ветер, сырость, грязь. Не самое удачное время для праздника, но ее мнения, конечно же, никто не спрашивал.

Когда они вышли из дома, открытая коляска с гербом Монтфреев уже дожидалась их у крыльца. Около нее стоял Дэниар и переговаривался с кучером, но стоило ему увидеть девушек, он тут же выпрямился и сделал изящный поклон, приветствуя их. Подруги, уже знакомые с Дэниаром, радостно заулыбались и принялись оживленно щебетать на самые разные темы. У Лиссарины даже поднялось настроение от того, что лорд Люциен не будет присутствовать на экскурсии, а значит не придется краснеть за вчерашнее. У нее до сих пор болела голова и ужасно пересыхало во рту.

Они забрались в повозку с сидениями по обеим сторонами и сели друг напротив друга. Девушки вдвоем, Дэниар – напротив них. Лиссарина все ждала, когда же он даст знак кучеру, но ничего не происходило. Они продолжали стоять на месте почти двадцать минут, обсуждая погоду, и в ее душу закралось нехорошее предчувствие.

И оно обрело форму, едва только Люциен Монтфрей лениво спустился по ступеням крыльца, натягивая на левую руку черную перчатку. Сам он был в темно-синем пальто с иголочки, слегка вытягивающем его невысокую фигуру. Этот цвет определенно шел ему лучше всех прочих. Дворецкий вышел вслед за ним и протянул забытую трость с сапфировой отделкой.

– Вы опоздали, милорд, – заметил Дэниар, хотя в голосе его не слышалось недовольства. Скорее, обреченность.

– Можешь не церемониться. Не перед кем ломать комедию.

Люциен ловко забрался в карету и рухнул на сидение рядом с Дэниаром. Бегло осмотрел Ровенну и Лиссарину и не сумел спрятать лукавую улыбку. Девушки мгновенно покраснели, вспоминая о вчерашнем, и опустили глаза вниз. Неожиданно собственные руки показались им очень любопытными.

– Что это с вами? – Дэниар, отличавшийся особой наблюдательностью, не мог не обратить внимания на изменения в лицах.

– Много вопросов, как же много вопросов, Дэни. Поехали уже.

Когда ворота Рашбарда за ними закрылись, Дэниар начал свой рассказ.

Теперь сознание Лиссарины разрывалось на части. Вроде бы ей было интересно послушать, что говорит Дэниар о городе, а вроде бы взгляд ее то и дело возвращался к лицу Люциена, который закрыл глаза и уснул, подперев ладонью щеку. Умиротворение делало его еще более красивым, безразличие и скука, обычно царившие на лице, исчезли, уступив место спокойствию, и это казалось невероятно привлекательным. Может, все люди во сне такие, подумала Рин, но не могла не согласиться, что как бы она не отводила взгляд, он всегда возвращался к его лицу.

Ровенна же с энтузиазмом смотрела по сторонам и внимала каждому слову Дэниара. Он говорил уверенно, практически не сбиваясь, словно до этого прочитал книгу-путеводитель. Обладающий выраженными ораторским способностями, он делал скучный рассказ о зданиях и улочках захватывающим благодаря шуткам и интересным историям, которых не найдешь на страницах книг об Эденвале.

Вот, что он успел рассказать до того, как Ровенна попросила остановиться.

Изначально Эденваль не был столицей Лидэи. Первые лидэйские короли предпочитали город, поближе к центру страны, а не тот, что у моря. Но триста лет назад, когда к власти пришла династия Дейдаритов, король Симиэль Первый решил построить новую столицу, роскошную и богатую. Знать последовала за ним, построив свои дворцы, и так город стал архитектурным достоянием Лидэи.

У него достаточно простая застройка. Главные ворота и Алмазный дворец вместе с Дворцовой площадью, то есть центр города, соединяются Королевской улицей. На ней стоят дворцы богачей и административные здания государственных деятелей, хотя большинство из них все же сидят в Алмазном дворце. Чем дальше от центра города, тем хуже становятся районы. Бродяги ходят, где им вздумается, однако в центр не суются: там много гвардейцев, патрулирующих улицы и наводящих порядок.

Если нужно что-то купить, то вариантов два. Пойти на Рыночную площадь, работающую каждый день, кроме седьмого дня недели, или на Торговую площадь и Торговую улицу – там стоят магазинчики, более элитные и привлекательные. Богатые люди закупаются там, простолюдины же предпочитают рынок.

За дворцом – набережная реки Вейстры, парки для отдыха, Дворянское кладбище, как бы случайно затесавшееся туда по неведомой причине, и, как достопримечательность, здание Королевского театра. Рашбард, дворец Монтфреев, находился на улице Черного камня, ведущей к Кидмарской площади, и такое расположение крайне неудачно. Раньше, когда дворец только строился, Кидмарская площадь была рыночной, но, когда архитектор Кидмар возвел там крепость, она стала местом казней преступников. Поэтому из-за близости к такому весьма неприятному местечку про Рашбард ходит много поверий и поговорок. Одна из них: «Все призраки бегут в Рашбард», что, конечно же, чушь, ведь в роду Монфтреев никогда не было духовидцев, чтобы это подтвердить.

Девушки практически не задавали вопросов, так как Дэниар рассказывал очень полно и доходчиво, но однажды Ровенна перебила его и указала на строящийся дворец, находящийся параллельно Королевской улице.

– Это дворец Кастейнов. На самом деле грустная история, и я не хотел вам ее рассказывать, но раз вы спросили, миледи, то, конечно, скажу. Когда-то род Кастейнов был столь же влиятельным, как и род Монтфреев. – Он бросил быстрый взгляд на Люциена, сопящего рядом. – Но их постигло несчастье. Говорят, что их прокляла какая-то ведьма за то, что ее не пустили на порог. Потомки Кастейнов либо умирали, не доживая до двадцати лет, либо просто исчезали. Последняя наследница Кастейнов, насколько можно судить по рассказам моей тети Вивиль, сбежала с каким-то солдатом, и родители вычеркнули ее имя из семейного древа. Когда последние лорд Кастейн скончался, леди Кастейн потеряла голову от горя и подожгла дом. Дворец сгорел дотла, и только по счастливой случайности не затронул соседние дома. Кто-то выкупил это место около семи лет назад и до сих пор отстраивает его. Не знаю, увидим ли мы когда-нибудь здание столь же величественное, каким был прежний Армели-холл.

– Это название дворца?

– Да, на древнем языке «армели» означает «сияние».

Ровенна с грустью проводила взглядом Армели-холл и какое-то время сидела притихшая, но, когда свернули на Торговую площадь, оживилась.

– Я бы хотела попасть в книжную лавку. Это возможно?

Дэниар улыбнулся, кивнул и остановил повозку. От небольшого толчка Люциен слетел со своей ладони и проснулся. Прищурился, потер руками глаза, окончательно возвращаясь в реальность.

– Рин, ты пойдешь со мной? – спросила Ровенна.

– Нет, ты там проведешь сто лет, я умру со скуки. Можно я схожу в лавку для художников и куплю новые краски?

– Конечно, можно. Вот, возьми деньги. Только не ходи одна.

– И вы тоже не пойдете одна, миледи, – возразил Дэниар. – Вы же не думаете, что мы дадим вам заблудиться среди этих закоулков, где ходят падкие до чужих денег разбойники?

– А что, неплохая идея, – промычал Люциен себе под нос. Дэниар толкнул его локтем. – Ладно. В лавке для художников мне делать точно нечего, пойду с вами, миледи, в книжную. Встретимся через час на Дворцовой площади.

– Тогда я, если вы не против, мисс Эйнар, провожу вас в рай для художников.

– Как я могу быть против? – Лиссарина едва заметно улыбнулась. Она редко улыбалась, но Дэниар вызывал у нее самые лучшие чувства и вынуждал вести себя более женственно, чем обычно. Люциен лишь фыркнул, спрыгнул с коляски на землю и протянул руку, чтобы помочь Ровенне спуститься.

Когда они удалились, Дэниар предложил Лиссарине взять его под руку. В какой-то момент девушка подумала, что со стороны они наверняка выглядят как пара влюбленных, жених и невеста, мило беседующие о разных пустяках, смеющиеся над общими историями и глядящих друг на друга полными восхищением глазами. Но потом она вернула себя на землю: Дэниар станет бароном Андролейном, а она так и останется мисс Эйнар, дочерью двух безродных учителей без гроша за душой. Максимум, на чью руку и сердце она может претендовать, это какой-то военный не самого высокого звания или тот же учитель пения или рисования. Надо признать, что чем быстрее Ро и Ромаэль сыграют свадьбу, тем меньше воздушных замков она настроит в своей голове. И хотя ей будет ужасно больно оставить подругу в столице, а самой вернуться в унылый Геттенберг, это все равно будет лучше, чем вечные удары от падения с небес на землю.

Ее взгляд упал на богатого вида господина, расположившегося на небольшой скамеечке и читавшего газету, пока маленький мальчишка чистил ему туфли. Точнее, внимание привлек не сам мужчина, а его газета, где крупным текстом было написано: «Дейдарит-самозванец был казнен! Страна снова может спать спокойно». Перед ее глазами всплыла сцена с повешением молодого юноши, чья мать уливалась слезами на площади, и ей вдруг захотелось узнать эту историю по-настоящему.

– Можно спросить вас кое о чем, лорд Андролейн?

– Все, что угодно, только могу я рассчитывать на ответную просьбу? Мне бы хотелось, чтобы вы обращались ко мне по имени, без всяких титулов. И, если позволите, я тоже буду назвать вас по имени. Не будет ли это слишком большой дерзостью с моей стороны?

– Конечно, нет. Я буду только рада. – Отчего-то Лиссарина вспомнила, что лорд Монтфрей даже не спросил ее разрешения, прежде чем начать фамильярничать.

– Тогда спрашивайте все, что угодно, Лиссарина.

Девушка кивком указала на газету.

– Совсем недавно я стала свидетельницей свершившейся казни. И один мужчина сказал нам, что это был Дейдарит-самозванец. Судя по всему, в газетах пишут именно об этом. Не могли бы вы рассказать о том, кем был этот человек и что значит быть Дейдаритом-самозванцем?

На лице Дэниара мелькнуло беспокойство, но он быстро взял себя в руки. Оглянулся по сторонам и улыбнулся так ослепительно, словно они говорили о танцах.

– Я расскажу вам, только обещайте, что будете улыбаться и делать вид, будто я рассказываю вам самые смешные анекдоты.

Лиссарина кивнула и натянуто улыбнулась.

– Эта история не из тех, которую рассказывают на прогулке, но вряд ли нам доведется хотя бы раз оказаться наедине друг с другом, поэтому ничего не поделаешь. К сожалению, этот человек был непростым незнакомцем, которому практически не сочувствуешь, и я глубоко удивлен, что с ним произошла такая история. Видите ли, я знал его лично и довольно близко. Этого юношу звали Робейн Альдорски, и он был лучшим другом Лулу с детства.

Удивлению Лиссарины не было границ, но она постаралась ничем его не выдать. Продолжила улыбаться, как ее и просили. Насколько все-таки тесен мир. Раньше она думала, что лишь в маленьких городах и деревеньках все друг друга знают, и что бы ни произошло с одним человеком, тут же сказывается на другом. Все связаны. Но оказывается, столица – не исключение, сколько бы людей здесь не проживало.

– Они проводили много времени вместе, а когда я стал адъютантом Лулу два года назад, он меня познакомил с Робейном. И, должен признаться, это был лучший человек, которого я когда-либо встречал. Он был сыном королевского гвардейца из обедневшего дворянского рода, то есть происхождение не совсем идеально, однако манеры и воспитание вкупе с личными качествами делали его настоящим аристократом. Лулу стоило бы многому у него поучиться.

Дэниар прокашлялся, сознавая, что взболтнул лишнее и так не отзываются о друзьях, но продолжил:

– Не знаю, как много Лулу знал о его тайнах, но две недели назад стало известно, что схватили молодого человека, объявившего себя наследником рода Дейдарит, единственным выжившим принцем Симиэлем. Мы сначала не знали, кого заточили в крепость, но потом в газетах стали писать его имя.

Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь разговорами проходящих мимо людей. Солнце то и дело пряталось за тучи, словно вот-вот должен был пойти дождь. Лиссарина слегка дрожала, но не от холода. Мурашки устраивали стремительные гонки по коже.

– Я не поверил. Лулу тем более отказывался смириться. Он ходил к отцу, требовал, чтобы Роба отпустили или хотя бы объяснили, на самом ли деле он собирался организовать заговор против Элитарии, но Эрцгерцог непреклонен в своих решениях, и, конечно же, он не освободил Робейна по просьбе Лулу. Однако рассказал, почему его задержали.

Чтобы посеять смуту, самозванец рассказывал народу легенду. Говорил, что отец Робейна Альдорски был среди убитых королевских гвардейцев, когда совершилось нападение на королевскую семью в Ульмарском дворце. И сам Робейн жил вместе с ним в этом же дворце, работал в оружейной. Так вот, во время нападения настоящий Робейн защитил собой принца Симиэля, а Симиэль, схожий с Робейном по цвету волос, назвался Робейном Альдорски. К тому времени капитана Альдорски убили, и он не мог никого опознать. Так принц Симиэль стал наследником обедневшего рода Альдорски и поселился в столице под именем своего защитника.

Около года он занимался подготовкой восстания, подстрекая людей на бунт против Элитарии, и хотел даже выкрасть какой-то важный документ из библиотеки, но его поймали и посадили в Кидмарскую крепость.

Но Робейн лгал. Не был он никаким принцем Симиэлем. Главным опровержением его лжи стало отсутствие специальной метки, говорящей о принадлежности к семье Дейдаритов, но я не знаю, что это за метка. Это секретная информация. Даже тетушка Вивиль, которая знает все и обо всех, не смогла ничего выяснить про нее.

– Это просто ужасно, – улыбка слетела с лица Лиссарины. Больше она не могла ее держать, скулы свело от напряжения. – Значит потомков на самом деле не осталось и любой, кто называет себя Дейдаритом, сразу же становится самозванцем?

– Да, и это карается. Элитария позаботилась, чтобы Дейдаритов на земле не осталось. Говорят, что они обладали разрушительной силой, и были побеждены немалым трудом, но никто не знает, что случилось на самом деле. А если появляется некий потомок, это зарождает в людях желание взбунтоваться. Народ недоволен своим положением, но им нужен символ, или лидер, если угодно. Элитария старается не дать этим символам расцветать и рубит сорняки на корню. Иначе они могут подорвать их авторитет.

Их окликнул какой-то молодой офицер с густыми бакенбардами, обнялся с Дэниаром и перекинулся с ним парой слов. Это прервало беседу. Осмотрел Лиссарину с головы до ног, чем ужасно ей не понравился, и откланялся. Распираемой нездоровым любопытством Рин ужасно хотелось продолжить расспросы, но что-то в лице лорда подсказывало ей, что эта тема ему неприятна.

Дэниар остановил ее у небольшого магазинчика, украшенного живописью, чтобы сразу стало понятно, что можно приобрести внутри. Лиссарина зашла туда на несколько минут и вернулась с целой корзинкой кистей и красок всевозможных размеров и цветов.

– Вы рисуете большую картину? – поинтересовался Дэниар, забирая у нее из рук тяжелую ношу.

– Да, в Армаше. Но там я не куплю таких качественных красок, поэтому решила закупить их сейчас. Но подождите, я хотела спросить еще кое-что.

– Что? – он снова предложил ей свою руку.

– Мне кажется, Люциен не очень переживает о смерти друга. Или мне только кажется?

– Боюсь, вам не понять. – Дэниар нахмурился. – Вы только не обижайтесь. Я не имею в виду, что вы бесчувственная или что-то подобное, просто… Вы не видели Лулу таким, каким он был раньше, и вам не с чем сравнить его состояние. Вы, наверное, думаете, что он всегда такой грубый, отрешенный. Грубый, да, возможно, всегда. Но раньше он часто смеялся и шутил, а сейчас все его силы уходят на то, чтобы не погрузиться в отчаяние и не подавать виду, что ему больно. Это как нарыв, который необходимо вскрыть, чтобы боль ушла, но Лулу никому не позволяет до него дотронуться.

– Разве нет человека, которому он мог бы открыться? – Лиссарине стало от души жаль Люциена, хоть эта жалость ему и не была нужна.

– Есть. Но он третий день как лежит в могиле и вряд ли услышит его откровения.

– Это как-то… жестоко, – нахмурилась Рин и в упор посмотрела на Дэниара. В его глазах промелькнуло что-то… зависть? Раздражение? Сложно определить, если знаешь человека только два дня. – А вы с ним не настолько близки?

– К сожалению, нет, – вздохнул Дэниар. – Я бы хотел стать ему другом, но к Лулу нужен особый подход, которого я пока что не нашел.

Некоторое время они шли молча. Каждый наедине со своими мыслями. Проходя через парк к Дворцовой площади, на которой условились встретиться, Лиссарине вдруг бросился в глаза один мужчина. Он показался ей ужасно знакомым. Она присмотрелась и едва ли не упала от удивления, потому что перед ней лорд Ромаэль Монтфрей держал за руки какую-то немолодую женщину, что-то шептал ей на ухо. Легонько коснулся губами щеки. И эту женщину она тоже уже где-то видела… уж не та ли это особа, которая любезничала с ним на ужине? С ней тогда еще был сын? Тогда Рин не придала значения их беседе, ведь на правах хозяина дома Ромаэлю положено общаться с гостями, однако такое близкое, если не сказать, интимное, общение с этой дамой возмутило ее до глубины души и расстроило. Ровенна ведь только-только начала к нему привыкать, а у него что, интрижка на стороне прямо накануне свадьбы?

– Кто эта женщина рядом с лордом Ромаэлем, Дэниар? – ее голос стал холоднее воды в проруби зимой.

Лицо Дэниара побелело, как снег, а глаза забегали. Он собирался солгать, и Рин незамедлительно предупредила, чтобы не тратил на это время. Он посмотрел на нее сверху вниз и нахмурился.

– Леди Намара Лестройн, вдова лорда Лестройна, если это о чем-то вам говорит.

– Нет, не говорит.

– Видный деятель Элитарии, погиб на охоте около года назад. Лиссарина, могу я надеяться, что вы не станете рассказывать об этом случае леди Ровенне?

– Почему? Я бы очень хотела сказать.

– И все же прошу вас этого не делать. Лорд Ромаэль – блестящий молодой человек, идеальная партия и очень высоконравственная натура.

– С каких это пор измена стала высоконравственным поступком?

– То, что вы видели, не более чем дружеская беседа. Вы же не хотите, чтобы леди Ровенна расстроилась прямо накануне свадьбы из-за того, чего вы не знаете наверняка и только строите догадки? Мы не знаем предыстории того, что видели. Возможно, на наших глазах лорд Монтфрей навсегда прощается со своими маленькими увлечениями и начинает новую главу свой жизни?

Лиссарина задумалась. А действительно, значило ли то, что она видела, именно то, о чем она подумала? Или только внутреннее сопротивление браку Ро с нелюбимым человеком заставило ее тут же усомниться в достоинстве Ромаэля? Может быть, он и правда был влюблен в женщину, ведь чисто формально он еще не женат и называть это настоящей изменой как-то неправильно. Однако есть и другая сторона медали: вдруг эта Намара Лестройн так и будет стоять тенью в и без того сложном браке Ровенны? Рин решила, что не будет сбрасывать эту мысль со счетов и присмотрится к Ромаэлю пристальнее. Если лорд Монтфрей еще хоть раз подставит свою честь под сомнение, она немедленно пойдет и расскажет Ровенне. А пока что…

– Не думайте, что вам удалось меня уговорить. Я желаю своей подруге счастья, и только поэтому сделаю вид, что ничего не заметила.

Лицо Дэниара осветила лучезарная улыбка, и они продолжили идти к площади, хотя Рин еще пару раз оборачивалась назад. Лорд Андролейн поступил очень мудро, прибавив шаг, ведь задержись они на несколько минут дольше, стали бы свидетелями еще более интимной сцены. И тогда бы все сомнения Лиссарины Эйнар развеялись пеплом по ветру.

Глава 8. Магус

Едва впереди показался сверкающий стеклянный купол Алмазного дворца, Лиссарина поняла, что что-то не так. Очередное предчувствие. Очень плохое и очень волнующее.

Людей не было. Улицы, по которым они проходили, были совершенно пустынны. Люди как будто побросали все свои дела и ушли в неизвестном направлении. На каменных тротуарах валялись обрывки лент, бумага, корзинки с цветами, бутылки, рассыпавшиеся по обочине яблоки и груши. Даже молочник, кажется, забыл свои бутылки около лавчонки с лимонадом. Создавалось ощущение, что здесь прошелся ураган и унес всех жителей Эденваля прочь, в загадочную страну или на другую сторону мира, где обитают души.

– Только не это. Этого не может быть, – прошептал Дэниар.

Глаза его устремились куда-то к крышам, к куполу дворца, а может и в небеса. Он схватил девушку за руку и потащил за собой так быстро, насколько было возможно передвигаться даме в длинном платье и туфлях на маленьком, но неустойчивом каблуке. Рука Лиссарины онемела в мгновение ока, но беспокойство сковало горло, мешая просьбе «остановиться» выйти наружу.

Чем ближе они подходили к Дворцовой площади перед Алмазным дворцом, тем сильнее становился шум людских голосов, а едва они выбежали из переулка, толпа сомкнулась за их спинами и заключила в свои объятия. Не было места, чтобы нормально встать: кто-то толкал в спину, подпирал локтями, наступал на ноги. Лиссарина старалась не отставать от Дэниара, ведущего ее невесть куда, и держаться за руку, но в какой-то момент на сплетении их рук повис человек, которого резко толкнули вперед, и шелковая перчатка соскользнула с руки. Толпа, словно водоворот в буйной реке, засосала ее и унесла от Дэниара так, что она не видела ни его белого мундира, ни блестящие медовые волосы. Перед глазами мелькали только незнакомые спины и затылки.

Отчаяние подступило незаметно и захватило все тело. Когда-то давно, она не помнила, где и когда, но ей уже приходилось испытывать чувство невероятной паники, и сейчас оно снова вернулось. Вместе с удушьем, которое всегда ходило с паникой в паре. Девушка схватилась за горло, не в силах вдохнуть воздух. Ей стало так страшно, что теперь она не сможет выбраться, ведь она даже не знает, в какую сторону идти. Она посмотрела на небо, затянутое грозовыми тучами с тонкими стрелами солнечных лучей, пробирающимися из-за них, и в сотый раз пожалела, что не родилась птицей. Сейчас бы улетела отсюда и не видела никаких ужасов, не испытывала страха, не опасалась за свою жизнь.

А люди кричали, ругались всеми нехорошими словами, от которых графиня так старательно оберегала своих девочек. Вооружились, кто чем мог: лопаты, вилы, грабли, дубинки, бутылки, кухонные ножи, топоры – всем этим они потрясали в воздухе, норовя зацепить стоящих рядом. На глазах у Лиссарины какая-то женщина споткнулась и упала: по ней тут же прошли несколько пар ног. Не в силах больше сдерживаться, Рин закричала, зовя на помощь.

Какой-то мужчина обернулся и отвесил ей сильную пощечину. Она пошатнулась, но стоящий сбоку юноша поддержал ее и поставил на место, как неваляшку. Мужчина снова вернулся к своей миссии: кричать «Прочь Элитарию!». Напрочь забыл про маленькую седую девочку, стоящую позади него с широко раскрытыми от удивления и растерянности глазами.

Пощечина прочистила Лиссарине мозги. Значит, все эти люди пришли выразить свое недовольство. Но что случилось? Почему именно сегодня? Чем они недовольны? И где же стража? Или она там, защищает дворец? Поэтому иногда люди пятятся назад, наступая ей на ноги? И где же ей найти Ро? Они ведь договорились встретиться здесь. А Дэниар? Неужели она совсем всех потеряла? Как отсюда выбраться?

«Много вопросов. Как же много вопросов»

По щекам покатились слезы от осознания, что никого она здесь не найдет. Будет хорошо, если ее не толкнут и не затопчут, или зарежут вилами, или выколют глаз. Совершенно случайно. Из этих соображений она втянула голову в шею, чтобы хотя бы немного защититься от обезумевшей толпы. Но просто стоять на месте – не выход. Слишком уж близко находились дубинки и ножи, не говоря уже про кулаки, которые то и дело взлетали в вверх.

Она решила повернуть назад, идти против толпы до тех пор, пока не кончатся силы. Выйти назад, в ту пустынную улочку, где она увидела яблоки и груши, а затем в парк. Если повезет, Ромаэль будет все еще там, и она попросит о помощи. Если нет, то неподалеку она найдет экипаж, убедит довести ее до Рашбарда, расскажет все герцогине, та пошлет своих людей на поиски Ровенны, Люциена и Дэниара. Да, это хороший план при условии, что получится выйти из толкучки живой. А если нет…

Девушка услышала звук бьющего о землю хлыста, и первые ряды вскрикнули. Значит, стража все-таки что-то предпринимает. Отлично. Развернулась и решительно направилась против течения толпы, лавируя среди людей и избегая удара с острым предметом. Сначала получалось неплохо, потом послышался треск юбки. Целый кусок ткани остался погребенным под грязными сапогами. Потом плечо пронзила острая боль, и горячая кровь потекла вниз, к локтю. Невысокий мальчишка, высоко держащий нож, случайно задел ее и даже не заметил.

Лиссарина рыдала, то и дело вытирая глаза ладонью, чтобы хоть немного видеть перед собой, голова кружилась от мелькания огромного количества лиц и рук. Она ненавидела толпу. И очень боялась ее. Боялась до безумия. Если людей много, они слишком сильны, слишком энергичны, слишком увлечены…

– Рин! Рин! – услышала она, и сердце ее подпрыгнуло от радости. Где-то здесь была Ровенна, звала ее, если уши не обманывали.

Она стала оглядываться по сторонам в попытках определить, откуда доносится голос, и вдруг кто-то схватил ее за руку и резко дернул влево. Раненое плечо едва не взорвалось от боли, и из груди вырвалось очередное рыдание вперемешку с криком боли.

– Не кричи, это мы! – Ровенна повисла у нее на шее, еще больше мешая дыханию, но длилось это недолго. Люциен, державший обеих за руки, стремительно тащил их вперед несмотря на ругательства задетых людей.

Оказалось, Лиссарина и сама практически вышла из толкучки, хоть и не без урона. Оказалось, ее рукав на правой руке оторвался вместе с куском юбки, а заколок в волосах не осталось вовсе, кто-то снял их, или они выпали, а она даже не заметила. Выглядела она так, словно упала с лошади, и та прокатила ее еще пару сотен километров. А затем, чтобы уж наверняка, прошлась по ней пыльными копытами.

– Ты ранена? – крикнул Люциен, не оборачиваясь, когда толпа стала редеть.

– Нет.

– У тебя же кровь.

– А? – девушка посмотрела на левую руку, которая ужасно горела. До этого она этой крови не видела, только чувствовала тепло жидкости, но теперь рукав пропитался насквозь. – Тогда да.

– Дерьмо.

Не было времени удивляться тому, что воспитанный человек произнес запрещенное слово. Они свернули в переулок, незнакомый Лиссарине. Должно быть, вышли с другой стороны площади, ближе к Рашбарду и Кидмарской крепости. Прошли еще несколько поворотов, где, шатаясь, прогуливались пьяницы, опоздавшие на протест. Люциен либо очень хорошо ориентировался, либо шел наугад, что, в принципе, было без разницы, лишь бы уйти подальше от этого безумия.

– Где Дэниар?

– Я его потеряла, простите, – слезы текли сами собой. Она даже толком не понимала, почему плачет, просто не могла остановиться.

– Это он тебя потерял, дурочка, – Люциен слегка сбавил шаг. – Можем передохнуть, мы довольно далеко оттуда.

Хотя крики все еще были слышны, сердце подсказывало Рин, что все закончилось. По крайней мере, на время. Она прислонилась к холодной каменной стене и медленно сползла вниз. Обняла голову руками, словно это могло спрятать ее от случившегося. Ровенна приложилась к стене лбом и тяжело дышала.

– Это что, вторжение в Алмазный дворец? – спросила она.

– Скорее всего это обычный бунт, – Люциен сплюнул на землю и упер руки в бока, пытаясь отдышаться. – Сегодня в силу вступил указ о повышении налога. И похоже народу это пришлось не по душе.

– Ты прав, парень, – в проеме между домами неожиданно возник огромный бородатый мужчина с кинжалом в руке. – Нам надоело терпеть унижения от таких выскочек, как ты.

Еще трое появились с разных сторон и зажали их в кольцо, отрезая путь к отступлению. Они оказались в тупике. Лиссарина медленно поднялась на ноги, Ровенна прижалась к ее здоровому голому плечу, и обе они застыли от страха, словно статуи. Люциен сделал шаг вперед, заслонив их собой, хотя защитник из него, по правде говоря, был никакой – тяжело дышал, оружия нет, и даже трость потерял в толпе, а голыми руками против трех кинжалов и дубинки…

– Я могу заплатить, – сказал Люциен совершенно спокойно.

– Хм, заплатить, говоришь? – бородатый потер подбородок двумя пальцами. – Интересная мысль. Тогда в качестве платы за свою жизнь отдай кошель золотых и одну из девок.

Люциен скосил глаза в сторону девушек, прижавшихся друг к другу, как воробушки.

– От этих дам сплошные проблемы. Для чего они вам?

– Потребуем выкуп. У них явно ж богатенькие родители.

Бородатый приближался все ближе и ближе, поигрывая кинжалом как явный профессионал своего дела. Каждый раз, как лезвие сверкало на солнце, сердце Лиссарины падало в пятки и поднималось обратно.

– У кого? У этих? Посмотрите на них получше. Да я их сам в борделе взял. Вот веду домой, к брату, чтобы наконец стал мужчиной.

– Что, сразу двоих? Не многовато для первого раза? – вступил в разговор длинноносый парень справа.

– Конечно, много, – улыбнулся Люциен, убирая руки спину, под фрак. – Поэтому одна моя. Правда пока не определился которая.

– Бери с золотыми волосами! – крикнул еще один, и Ро тихо пискнула. – Седая больно худая, кожа да кости.

– А ну заткнули пасти! – прорычал бородатый. – Нашли кого слушать, он время тянет.

– И то верно. – И с этими словами Люциен рванул вперед и всадил бородатому кинжал, спрятанный за спиной, под фраком, прямо в глаз. Тот взвыл, выронил свое оружие и попятился, прижимая к лицу руку.

Каким бы храбрым ни был этот поступок, безрассудства в нем было больше, ведь кинжал так и остался в глазу бородача, а остальная троица ринулась в бой. Люциен попробовал уворачиваться от ударов, и делал это весьма искусно, но дубинка оказалась проворнее: верзила в шапке, хоть и не со всего размаху, а неловко, приложился ею по его голове, и лорд Монтфрей пал без чувств на землю. Тонкая струйка крови потекла по виску.

Девушки завопили во весь голос. Бородач с окровавленным лицом и торчащей в глазу рукояткой неровной походкой направился прямо к ним, двое следовали за ним, словно тени, выстроились в ряд за его спиной. Еще один, тот, что был с дубинкой, осматривал карманы Люциена. Лиссарина молилась богам, чтобы сейчас кто-нибудь прошел этим переулком, желательно стража, и спас их, но шум на площади еще не стих, значит большинство людей и гвардейцев все еще там. Никто не мог им помочь.

– Что, принцессы? Страшно? – бородатый приблизил к ним уродливое лицо, и Лиссарину чуть не стошнило. – Не нужно бояться. Если вы богатенькие, и скажете, кто ваши родители, то мы, так уж и быть, не станем вас насиловать. Но если будете брыкаться…

Кровь заливалась ему в рот, на оскаленные зубы, струилась по подбородку и капала вниз, словно слезы, и Лиссарина вжалась затылком в стену, чтобы хоть как-то отодвинуться от этого безобразия.

– Прости меня, пожалуйста, Рин, – прошептала Ровенна, шмыгнув носом. – Это я во всем виновата.

– Чего ты там бормочешь, куколка?

– Если бы я не попросила остановиться, мы бы уже были дома и пили чай, а сейчас…

Она вышла вперед, заслонив собой Лиссарину. Рин потеряла голову от страха: что она творит? Ей не справиться с головорезами голыми руками. Она только навредит себе и все зазря. Они ведь все равно просто так их не отпустят, обязательно схватят и хорошо если сдержат обещание не насиловать, а могут и не сдержать. Кто там разберет разбойничьи правила и кодекс чести, если таковой вообще есть? Но то, какой решительной стала Ровенна в один миг, заставило ее воздержаться от возражений. Ровенна словно бы знала, что делает. Или не знала, что чувствовала. Интуитивно.

– Эй, ты, а ну пошла…

И тут вспыхнул свет. Лиссарина зажмурилась от его жара. Это был не огонь, а настоящий солнечный свет, какой бывает в лучшие летние деньки, только многократно усиленный. Даже жар печи не сравнится с тем, что ощущала кожа девушки в тот момент. Волоски на теле встали дыбом, и даже через зажмуренные глаза она понимала, настолько ярко сияет тело Ровенны, и этому не было ни единого оправдания. Она просто лучилась светом, как солнце.

Разбойники закричали в агонии. Сначала Лиссарина не понимала, почему. Да, свет мог их ослепить ненадолго, но это не могло причинить им ту боль, которую она слышала в их голосе. Тогда что? Ответ пришел с запахом горящего мяса, почти как свинина на вертеле, только чуть слаще, с примесью пота и грязи немытого тела. От такого запаха завтрак зашевелился в ее желудке, норовя вырваться наружу, но усилием воли она сдержала позыв. Зажала нос рукой, не в силах этого больше выносить.

Она поняла, что все закончилось, когда Ровенна устало прислонилась к ней и начала медленно сползать на землю. Рин немедленно схватила ее под руки, чтобы она не ударилась: подруга была без сознания, жива и здорова, может только температура тела чуть-чуть теплее, чем обычно. А вот разбойникам повезло меньше: их тела валялись грудой друг на друге. От лиц не осталось ничего, кроме обожженных ошметков кожи. Если бы не раскаленная рукоятка кинжала, она была даже не поняла, кто из них бородач. Никто не шевелился. Только тот, что с дубинкой, тихо похрипывал. Должно быть, ему досталось меньше, потому что стоял чуть позади.

Лиссарина аккуратно усадила Ро на землю и, шатаясь, добрела до Люциена. Приложила два пальца к шее, чтобы проверить пульс: ее научила знахарка, когда однажды она нашла бездыханного пьяницу под забором Армаша. К ее облегчению, с ним все было хорошо: на виске запеклась кровь, но дышал он ровно, сердце билось. Он был жив. И ни капли не пострадал от странного свечения.

Еще раз оглядев Ровенну, Рин задумалась. Однажды старик-сказочник, странствующий по миру и рассказывающий захватывающие истории, поделился с ними тайной: оказывается, в мире есть люди, обладающие необычайной силой по сравнению с другими. Сила природы оказывает на них больше влияния, и из-за этой энергии рождается то, что в сказках называется магией. Но таких особенных людей, магусов, очень и очень мало, и все они трепетно охраняют свои секреты. Последними магусами, открыто заявляющими о себе, были Дейдариты, но, как известно, десять лет назад их династия прервалась. Могла ли Ровенна быть магусом, связана ли она с королевской семьей или это лишь обычные старческие сказки для детей? Но она видела то, что видела, и сожженные тела перед ней – не выдумка и не сказка. Неужели такое и правда возможно?

Люциен застонал, прервав ее размышления. Она тут же наклонилась к нему и помогла приподняться.

– Чем это так воняет? – тут же сморщил нос он. Слегка повернул голову и увидел трупы. – Фу, это еще что?

– Лулу! – прокричал Дэниар, бегущий к ним со всех ног со стороны площади. – Как хорошо, что я нашел вас. Лиссарина! Ровенна! Слава богам, с вами все в порядке. Я увидел яркий свет и решил проверить, что случилось.

Его тоже изрядно потрепало в толпе, но не так сильно, как Рин, Ро, или Лулу, у которого мир перед глазами слегка кружился. Он аккуратно положил голову на руку Лиссарины, устраиваясь поудобнее.

Одного взгляда на Дэниара Лиссарине хватило, чтобы почувствовать себя в безопасности. Он излучал чувство уверенности, как свеча излучает тепло, и Рин, наконец, поверила, что их бедам действительно может прийти конец.

– Лулу, твой отец вышел к людям и толкнул речь. Все, вроде как, угомонились и стали расходиться. Зачинщиков задержали. Я еле нашел вас, все бродил в толпе, но никого не увидел. А что это у вас здесь лежит? И что с леди Ровенной?

– Много вопросов. Как же много вопросов, Дэни. Лучше найти экипаж. – Люциен бросил короткий взгляд на лицо Рин, встретился с ее обеспокоенным взглядом и закрыл глаза. Воображение показало ему окровавленное лицо бородача с рубиновой рукояткой в глазу, и Лулу вдруг рассмеялся. От души, громко, едва ли не до слез.

«Еще один призрак в мою копилку» – подумал он перед тем, как потерять сознание.

***

Вся семья, в том числе Ровенна и Лиссарина, собралась в маленькой гостиной, предшествующей кабинету Эрцгерцога, где он обычно работал, если оставался дома. То есть два раза в год по особым праздникам. Герцогиня, заложив руки за спину, ходила из стороны в сторону, сутулая и обеспокоенная. Должно быть, от волнения забыла о необходимости следить за осанкой.

Люциен полусидел-полулежал на диване, закинув ноги на спинку и подложив подушку под голову, перевязанную на лбу бинтами. Цирен сидел рядом с ним и нервно сжимал и разжимал ладони, лежащие на коленках. Его глаза неотрывно следили за матерью. Должно быть боялся, что его будут отчитывать.

Ровенна с Лиссариной расположились на двух креслах, разделяемых журнальным столиком. На нем стояла ваза с благоухающими розами, которыми в другое время она бы восхитилась, но сейчас все, о чем Рин могла думать, это для чего их всех собрали и где Ромаэль и Фабирон. Она перебирала пальцами складки нового платья, в которое успела переодеться после экскурсии, и не могла унять дрожь в руках. Ровенна выглядела уставшей и измотанной, но, по крайней мере, ее ничего не волновало: сидела с совершенно бесстрастным лицом.

– Да где же они… – бормотала под нос Ваэри, измеряя шагами комнату. – Должны уже прийти…

Дверь кабинета распахнулась, и Фабирон Монтфрей в дорожном пальто решительно вышел вперед, прокладывая дорогу тростью. Ваэри ахнула от удивления и бросилась к мужу на шею, проверяя, жив ли он, здоров, а когда увидела за его спиной Ромаэля, тут же набросилась на него с объятиями. Она не плакала, нет, просто очень беспокоилась.

Все, кто был в гостиной, поднялись со своих мест, дабы поприветствовать главу семьи. Все, кроме Лулу, который, даже не удостоив отца взглядом, остался на месте. Фабирон, казалось, этого не заметил, и разрешил всем вернуться на свои места.

– Ваэри, ты тоже сядь и отпусти его уже наконец.

Герцогиня посмотрела на лицо сына еще раз и заняла свое место на маленьком диванчике рядом с мужем. Ромаэль сел на подлокотник кресла Ровенны – места для него не хватило. Один взгляд на Ромаэля заставил Лиссарину вспомнить об увиденном в парке, и сердце ее сжалось от неприязни к самой себе. Как будто она предавала подругу, храня этот секрет.

– Буду краток, – начал Фабирон, прислоняя трость к подлокотнику дивана. В комнату вошел дворецкий и принес господину бокал вина, словно получил невербальный приказ. – Случившееся сегодня выходит из ряда вон. Элитария занимается устранением проблемы, это обсуждать не будем. Я и на работе наслушался.

Он осушил стакан залпом и приказал повторить. Дворецкий с важным видом удалился.

– Я надеюсь, никто из вас не пострадал. Это так? – Он бросил быстрый взгляд на Люциена, но тот молчал. – Это так, Лулу?

– Мисс Эйнар поранила руку, – нехотя отозвался Люциен. – В остальном все в порядке.

Лиссарина несколько раз моргнула, пытаясь осознать сказанное. А бинты на его голове не считаются? Его же даже тошнило несколько раз, пока они ехали в карете. Ваэри пришлось незамедлительно вызвать доктора, который осмотрел его раны и прописал лекарства. Серьезные лекарства. Ее же царапине достались одна крошечная лента бинта и раствор, которым нужно было ее протереть. Все. Но раз он решил не упоминать о своих трудностях, то она уж тем более будет молчать.

– Что с вами произошло? – обратился Фабирон к Ровенне.

Но Люциен не дал ей вставить ни слова, тут же отчеканил беззаботным, совершенно бесцветным тоном:

– Случайно угодили в толкучку. Не ожидали этого. Сумели сбежать. На нас напали разбойники. Бродяги какие-то. Пришлось вспомнить старые приемчики, но особо стараться не потребовалось. Пришел Дэниар и всех перебил. Вызвали экипаж и добрались до дома целые и невредимые. Почти.

– Хорошо. Все-таки лорд Андролейн оказался хорошим выбором. Раз все закончилось благополучно и проблем нет, тогда сразу же перейдем к делу. – Фабирон хлопнул в ладоши, и Рин заметила, как Лулу сморщился от громкого звука. Должно быть, голова у него все-таки болела. – В целях безопасности ближайшую неделю до Пляски Теней вы проведете дома под присмотром герцогини и гвардейцев из моего личного отряда. Это не обсуждается. Возражения не принимаются. Я не могу позволить, чтобы члены моей семьи оказались под угрозой на улицах города, где все еще разгуливают недовольные.

– Но нам нужно посетить модистку, чтобы успеть приготовить костюмы на бал, – возразила Ваэри. – И еще заказать свадебное платье для Ровенны. Столько дел, мне просто необходимо выходить…

– Нет. Только в случае острой нужды. Если нужно, вызывай ее сюда. Плати любые деньги, мне все равно. Лишь бы никто и носа не высовывал из Рашбарда. Но если тебе все же потребуется выйти, я оставлю здесь своего лучшего гвардейца. В ближайшее время он мне не понадобится.

– Как? – воскликнула Ваэри, хмурясь. – Ты разве не останешься с нами?

– У меня нет времени, срочные дела, – Фабирон тяжело поднялся с дивана, устало вздохнул. Подоспел дворецкий со вторым бокалом. – Я поживу эту неделю в Алмазном дворце. Если нужно передать мне послание, ты знаешь, как это сделать, дорогая.

Он склонился к жене и коснулся губами щеки. Ваэри сжала и разжала кулаки. Она явно злилась, но с мужем спорить было бесполезно, особенно когда дело касалось его работы. Едва за ним закрылась дверь кабинета, она глубоко вдохнула, словно собираясь с мыслями, взяла за руку Цирена и повела его вон из комнаты. По расписанию они музицировали.

Ромаэль вышел вслед за матерью, даже не поинтересовавшись, хорошо ли Ро себя чувствует. Просто сослался на какие-то дела и ушел. В гостиной остались трое.

– Почему ты им не сказал, что произошло на самом деле? – спросила Ровенна, и Рин необычайно удивилась. С каких это пор они перешли на «ты»?

Люциен перевел на нее льдисто-голубые глаза. Посмотрел в упор и отвернулся.

– Потому что это наш секрет. Не вздумай никому проболтаться. Ты не знаешь, как это объяснить, а они знают, как это истолковать в свою пользу и использовать для своей выгоды.

– А ты знаешь, как это объяснить? – спросила Ро, опуская взгляд на свои руки. Она смотрела на них так, словно видела их впервые.

– Есть только одно разумное объяснение. – Лулу открыл глаза и посмотрел в потолок. – Ты магус. И у тебя проблемы.

Глава 9. Он был обречен

Заточение в Рашбарде не было таким уж ужасным, как поначалу подумала Лиссарина. С самого приезда у них осталось много незавершенных дел: Ровенна писала матери о последних событиях, составляла список гостей из Геттенберга, которых хотела бы пригласить на свою свадьбу, выбирала дорогие ткани, подходящие для свадебного платья – в общем, хлопотала вместе с герцогиней.

Лиссарине же было поручено важное задание: найти как можно больше информации о магусах в библиотеке Рашбарда. Эрцгерцог обожал книги и занимался коллекционированием, поэтому книжные полки от пола до потолка были забиты фолиантами, свитками, обычными книгами, рукописями известных писателей. Вся библиотека была разбита на тематические секции, а чтобы достать книгу с верхних полок, требовалась лестница, и Лиссарина испытывала невероятный восторг вперемешку с блаженством, находясь среди этого умиротворяющего великолепия. Даже запах здесь был особенный, манящий.

Три дождливых дня она провела в библиотеке, обложившись книгами. Ее никто не замечал, никому не было дела до того, чем она занимается. У Ваэри своих забот хватало, а Фабирон отсутствовал. Братьев Монфтреев она встречала только на завтраке, обеде и ужине, а потом они все расходились по своим делам. Лишь однажды Люциен заскочил в библиотеку, набрал стопку книг из секции «История литературы», но не заметил ее, стоящую под самым потолком на лестнице, и ушел.

Исследование вряд ли можно было назвать удачным. Она нашла лишь пару книг из секции «Разное», где малоизвестные авторы и сомнительные источники описывали такое явление как магус. Гораздо больше Лиссарине повезло с религиозными книгами, в которых теория возникновения мира объяснялась божественным вмешательством. Вот, что Лиссарина записала в своем дневнике о происхождении магусов:

«Наш мир был создан Родусом, богом жизни, который к тому же создал людей, вырастив их на Божественном древе. Их было четырнадцать, семь пар мужчин и женщин. Каждая пара – представители одной расы. Когда Родос научил их всему, что поможет жить в земном мире, он открыл врата Обители и выпустил своих детей на волю, поселив в разные уголки земного шара.

Все люди обладали долголетием. Жили больше трехсот лет, а затем, засыпая, возвращались в Обитель, где их духи продолжали жить во дворце Родуса. Их дети практически все были магусами, необычные способности которых помогали человечеству строить жилища и покорять силу природы. Все жили в гармонии, пока не явился брат-близнец Родуса, Морус.

Морус не умел создавать жизнь, а потому ему было очень завидно смотреть на то, как дети Родуса возносят своему создателю молитвы и благодарят за свою жизнь. И тогда он наслал на земной мир болезни, голод и смерть. Земной срок людей сократился в лучшем случае до ста лет, но мало кто доживал и до этого. Нарушенная гармония людей и природы породила новую силу – пороки, и чистый дух человека загрязнился ими. Теперь, умирая, только люди, боровшиеся и победившие пороки, попадали в Обитель. Остальные же оказывались за Чертой, пространством между двумя мирами, где существовали до тех пор, пока о них помнили на земле.

Магусы черпали силу из природы, но теперь в природе появилась новая сила, темная, и имя ей Смерть. Поэтому на свет явился новый вид магусов, которых прозвали «рожденными смертью». Сейчас их называют духовидцами, но в старину звали «дормурами». Дормуры не просто видели духов и разговаривали с ними, они могли черпать силу из душ, и, перемещаясь за Черту, поглощать самые слабые из них. Это делало их сильнее в земном мире, укрепляло тело и дух, а главное, защищало от сил магусов. Если особенно сильный дормур поглощал духа покойного магуса, то на земле практически не оставалось равных ему по силе, но такое случалось редко. Настолько редко, что в истории остался лишь один такой дормур – Арвион.

Неизвестно, какую силу приобрел он, поглотив дух магуса. Упоминается лишь, что Арвион хотел власти и покорения всего мира, считал, что Смерть – это сила высшая, а магусы, питающиеся от жизни, – существа низшие, и должны быть порабощены. Тогда развязалась война между магусами и дормурами, в которой проиграли обе стороны.

Столкновение двух сил привело к тому, что источники жизни и смерти истощились. Многие магусы и дормуры погибли, а те, кто остались, были так слабы, что не дотягивали до былого величия своих предков. Их сила передавалась из поколения в поколение, но количество стремительно сокращалось, пока не осталось лишь несколько десятков человек, в чьих жилах еще текла кровь первых магусов и дормуров.

Прошло несколько тысяч лет с Первой войны, и человечество превратилось в то, что мы наблюдаем сейчас. Магусы и дормуры практически исчезли с лица земли, а записей об их способностях не сохранилось. Новых магусов больше не рождалось, сила могла проявиться только в потомках. Последними магусами была королевская династия Дейдарит, но даже в их семье способности проявлялись не в каждом поколении и не в каждом потомке. Изначально их силой была аннигиляция, то есть превращение предметов в пыль, но во что выродилась их способность позже можно было узнать только из королевских записей, хранившихся в условиях строжайшей секретности и уничтоженных Дейдаритами во время Смуты десятилетней давности. Насколько известно истории, в последних трех поколениях магусов не было вовсе»

Лиссарина уставилась на мелко написанные буквы, покусывая кончик пера, и задумалась. Сначала она предполагала, что Ровенна могла оказаться далеким потомком Дейдаритов, но новые факты опровергли эту теорию. Если верить автору книги, то Дейдариты превращали предметы в пыль, а не лучились солнечным светом, как это сделала Ро. Значит ли это, что Ровенна может быть потомком каких-то других магусов? Вполне. Ее мать, Кассимина, никогда не говорила о своей семье, даже ни разу не упоминала девичью фамилию. Может ли быть так, что по материнской линии Ровенна унаследовала силы магуса? Хотя нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что сила могла прийти и со стороны отца. Если граф де Гердейс не упоминал о своих способностях, это не значит, что у него их не было. А сейчас спрашивать уже поздно – он три года как мертв. Зато можно допросить Кассимину, когда она вернется на свадьбу.

– Рин, ты здесь?

Лиссарина подпрыгнула от неожиданности, ударившись коленкой о столешницу. Быстро захлопнула дневник и спрятала его среди других книг, разбросанных на столе.

– Да, я здесь.

Ровенна пришла на голос. Одетая в дорожное платье темно-зеленого цвета, со шляпкой в руках.

– Куда это ты собралась? – спросила Лиссарина. – Нам же нельзя выходить из дворца.

Ровенна оперлась на краешек стола, надев шляпку на лысую голову мраморного философа древности, стоящую на постаменте рядом. Ее глаза улыбались.

– Оказывается, бабушка Ромаэля, леди Франда Монтфрей, еще жива. У нее болят ноги, она не покидает своего поместья, расположенного недалеко от Эденваля, поэтому не сможет быть на свадьбе. Но! Она ужасно хочет познакомиться со мной, и вчера вечером прислала приглашение на обед. Эрцгерцог, кажется, ужасно боится свою маму, потому что тут же примчался его посланец и передал разрешение на визит. Через десять минут выезжаем. Я, Ваэри и десяток гвардейцев, которые будут нас охранять.

Лиссарина прыснула со смеху, пытаясь представить грозную леди Франду, из-за которой даже у Эрцгерцога трясутся поджилки. Интересно, она тоже светловолосая или совсем не похожа на Фабирона и Люциена?

– Нашла что-нибудь? – Ровенна кивком указала на краешек дневника, высунувшийся из-под книги.

– Да, кое-что есть. Покажу, когда вернешься. Думаю, надо поговорить с графиней и спросить напрямую, есть ли в ее роду магусы. Вдруг эта сила опасна и тебе потребуется помощь?

– А если она не знает, что со мной? Вдруг она мне не поверит и отправит в дом для душевнобольных?

– Ровенна, дорогая, где ты? – послышался голос Ваэри. – Пора ехать!

– Потом поговорим, – Ровенна чмокнула Лиссарину в щеку, схватила шляпку и направилась к выходу. – Не скучай!

Раз уж сегодня она полностью предоставлена самой себе, то почему бы этим не воспользоваться? Лиссарина решила насладиться днем в полной мере. Благо, на улице было солнечно. Проливной дождь, наконец, закончился и уступил место сентябрьскому солнцу. Кое-где еще виднелись лужи, но в целом дорожки успели высохнуть, а в воздухе чувствовалась приятная свежесть. После того, как Лиссарина три дня дышала пылью библиотечного воздуха, выйти на улицу было настоящим удовольствием.

Забежав перед прогулкой в спальню, девушка переоделась в свою привычную одежду, которую часто надевала в Армаше, если оставалась одна. Полумужскую одежду, как называла ее Ро. Надела белую сорочку мужского покроя с широкими рукавами, наверх мягкий черный жилет, черные узкие брюки, заправленные в высокие сапоги. К этому костюму полагалась еще верхняя куртка с длинным шлейфом, придающим мужской одежде женственности и элегантности. Такие костюмы в Геттенберге часто использовали для конных прогулок дамы, если хотели ездить верхом по-мужски. Но Лиссарина использовала его для других целей. Она тренировалась в фехтовании.

Когда ей было около восьми лет, семья де Гердейс взяла ее из приюта и сделала своей воспитанницей. Графиня сказала, что хорошо знала ее родную мать, которая обучала графских детей музыке, поэтому не могла позволить бедному ребенку жить, как беспризорнику. У нее уже были свои дети, два одиннадцатилетних сына и Ровенна, почему бы не позаботиться еще об одном?

Два старших брата Ровенны стали военными, и их с детства обучали искусству боя. Помимо стрельбы из пистолетов, они сражались на шпагах, и часто тренировались без учителя, чтобы не потерять сноровку. Однажды маленькая Лиссарина умирала от скуки, когда Ро с матерью куда-то уехали, и попросилась пойти на урок с братьями. Они разрешили ей, и с этого дня для нее открылся новый мир. Мир, где ты можешь защищать себя сама. Как мужчина.

После уроков они обучали ее всему, что усвоили сами, и постепенно девочка стала фехтовать наравне с ними. Она была довольна своими результатами, но три года назад граф де Гердейс с сыновьями погибли в битве, и Кассимина отобрала у нее шпаги, запретив к ним прикасаться.

Однако оставила ей костюм, из которого девочка постепенно вырастала и каждый раз умоляла сшить ей новый. В этом наряде она чувствовала себя сильной, способной на все, поэтому иногда, если ей хотелось просто побегать по саду, помахать палкой или кочергой, воображая себя великим бойцом, Лиссарина надевала его.

Как и сегодня.

Настроение сразу же поднялось, забылись тревоги прошедших дней. Ей даже хотелось улыбаться! Просто так, без причины.

Вышла во внутренний двор, покрытый аккуратно подстриженным газоном, все еще по-летнему насыщенно-зеленым. Она даже представить себе не могла, насколько большую территорию занимает Рашбард. Тропинка уводила ее дальше и дальше от заднего входа, туда, где аккуратно подстриженные кустики складывались в несложный лабиринт. Она быстро добежала до него, стараясь обогнать ветер, задохнулась и дальше пошла пешком, играя в детскую игру: выбираешь на тропинке камушек определенного размера, наступаешь на него и передвигаешься дальше, только прыгая по похожим. Немного поплутав в лабиринте, она почувствовала запах воды и спустя несколько минут вышла к маленькому пруду, вокруг которого росли ивы.

Очевидно, здесь заканчивалась территория Рашбарда, потому что среди густой растительности, состоящей из деревьев, кустарничков и цветов, виднелись кованные вензеля забора. Людей за оградой не было, и Лиссарине пришла в голову мысль: может, Рашбард находится на окраине города? Стоило бы посмотреть карту.

Красоту парка Лиссарина заметила только позже, а первым делом ей бросился в глаза лорд Люциен Монтфрей, чьи светло-русые волосы стали золотыми в свете полуденного солнца. Он фехтовал с воображаемым соперником, делая изящные выпады и пируэты. Его противник, очевидно, был очень хорош, раз Люциену приходилось даже уворачиваться от невидимых ударов. Вторая шпага стояла, прислоненная к стволу ивы. Дожидалась хозяина.

Лиссарина остановилась у выхода из лабиринта и слегка облокотилась на стоящую здесь статую горгульи. Она не знала, как поступить. Развернуться и уйти, оставив его наедине со своим воображением, или в конце концов понять, с какими невидимыми друзьями он общается. Если он знает тайну Ровенны, почему бы ей в ответ не узнать его секрет? Глаз за глаз, так сказать.

Но мешать – это некрасиво. Ее сюда не звали. Может, ее приход вызовет, как обычно, грубость? Он прогонит ее взашей, а она потом будет краснеть от смущения и обиды всякий раз, как увидит его. Как будто она и без этого не превращается в томат, едва оказывается с ним рядом! Нет, определенно, лучше уйти. Может, стоит порисовать? Лиссарина обернулась, чтобы вернуться во дворец.

– Даже не поздороваешься?

Лиссарина вздрогнула и замерла на месте. Зажмурилась, коря себя за то, что не ушла раньше. Как можно быть такой дурой? Она развернулась. Люциен вышел из стойки и теперь осматривал кончик шпаги, словно на нем была грязь. Его лицо слегка разрумянилось от быстрых движений, а волосы походили на воронье гнездо, но он все равно выглядел как самый красивый человек на свете.

«Несправедливо, что кому-то достается вся красота мира, а кому-то – ничего» – подумала Лиссарина и медленно двинулась к нему, обдумывая стратегию поведения.

– Простите, милорд. Не хотела вам мешать. – Лиссарина была горда собой: фраза прозвучала холодно и несколько безучастно. Пусть не думает, что в его присутствии она теряет над собой контроль, как невинная овечка. – Ваш соперник весьма ловок. Было бы обидно проиграть ему из-за того, что вы отвлеклись на меня.

Люциен усмехнулся. Быстрая, стремительная усмешка, ускользнувшая так же резко, как и появилась.

– Я идеально фехтую. Твое появление ничего бы не изменило. Он был обречен. С самого начала.

– Любой воображаемый соперник обречен, милорд, вы так не считаете? – Лиссарина сама не знала, откуда у нее силы и желание умничать в его присутствии. Лучше бы заткнулась и ушла, прежде чем ляпнула что-то такое, о чем потом бы сожалела. Но маленькая девочка внутри хотела остаться, хотела повеселиться. Хотела почувствовать себя живым человеком, а не тенью Ровенны де Гердейс.

– Это ты так деликатно выразила сомнение в моих способностях? – Люциен вздернул подбородок, словно ничего оскорбительнее в жизни не слышал. Но его глаза улыбались, и Лиссарина почувствовала, как внутри нее что-то сжалось. Не от страха. Ей было любопытно. Очень любопытно. И на мгновение она почувствовала себя другим человеком – человеком озорным, веселым, любознательным. Бесстрашным.

– Разве я так сказала? Хм, но если вы услышали в моих словах это, может вы сами сомневаетесь в себе, милорд?

Девушка стояла к нему вполоборота, старалась смотреть на покрытую рябью поверхность пруда, где плавали кувшинки, но не могла скрыть того лукавства, что светилось в глазах. Она флиртовала? Да. Это было для нее привычным делом? Нет. Совсем нет. У нее и опыта-то в таких делах не было. Но когда долго подавляешь в себе некоторые чувства, то рано или поздно они вырываются наружу против твоей воли, и все, что остается, это дать им возможность проявить себя. Она прятала насмешливую улыбку как могла, но ее тень все равно оставалась на губах.

Люциен, очевидно не ожидавший такого игривого настроя в беседе и привыкший видеть скромную, тихую, молчаливую Лиссарину, на секунду растерялся. Но игра есть игра, а азартные люди играют до конца. До победы или поражения. А потом снова до победы.

– Если бы вы были мужчиной, мисс Эйнар, – впервые с их первой встречи Люциен обратился к ней на «вы». В шутку. – Я бы вызвал вас на дуэль.

– Не нужно быть мужчиной, чтобы победить вас в фехтовании, милорд, – парировала она, а тихий голос разума умолял ее не переступать границы, вернуться к образу скромной и милой Лиссарины. Иными словами, раскланяться и уйти пока не поздно. Но этот голос тонул среди тысячи других голосов. Куда более привлекательных.

– Это вызов?

– Можете считать, что да. Я уверена: вам не победить, если соперник будет реален.

– Что ж, миледи, – Люциен зубами стянул со своей руки перчатку. – К барьеру.

И бросил ее в Лиссарину. Он подхватила перчатку рукой, вновь почувствовав знакомый запах мяты и дорогих сигарет, спрятала ее в карман, и с удивлением обнаружила, что по-прежнему вместо своего собственного платка, всюду носит с собой платок Люциена, который он дал ей после Бала Черной Розы. Машинально берет его вместо своего. Но отдать его сейчас значило бы испортить игру, поэтому девушка напустила на себя серьезный вид и решительно схватила вторую шпагу, прислоненную к иве.

– Придется сделать скидку на то, что вы женщина, и не обезоруживать вас одним ударом.

– Я польщена вашей заботой, милорд.

Люциен ухмылялся и явно не воспринимал ее всерьез. Конечно же, откуда ему знать, что маленькая тощая девочка, все время одетая в платья и таскающаяся по балам куртизанок, может интересоваться чем-то кроме косметики, украшений и нарядов? А тем временем рука Лиссарины почувствовала холод стали. Рукоятка легла в ее руку, как влитая, и на мгновение перед глазами возник образ одного из братьев Ровенны, который всегда повторял: «Ты будешь идеальна, когда шпага станет продолжением твоей руки». Сейчас она не была продолжением, но взаимопонимание между клинком и Лиссариной возникло сразу.

Люциен встал в стойку. Лиссарина сделала вид, что повторяет за ним, делая ситуацию еще комичнее. Он сделал выпад, весьма удачный, но совершенно несерьезный. Таким можно было бы только испугать противника или сбить с толку, но Лиссарина неловко дернула рукой, показывая свою полнейшую некомпетентность, и хотя чудом отбила удар, во время второй атаки ее шпага выпала из руки.

Люциен выпрямился и опустил шпагу. Он прямо-таки светился от веселья. Конечно же, гордиться тут нечем. Это было просто, словно конфету у ребенка отобрать, но вся ситуация казалась ему забавной, и Лиссарина видела это в его глазах.

– О, не возгордитесь раньше времени, милорд, – скромно улыбнулась она. – Я ведь только привыкаю к этой шпаге. Может быть попробуем до трех касаний?

– Напрашиваетесь на сокрушительное поражение, мисс Эйнар, – и снова встал в стойку, а Лиссарина снова повторила за ним.

Но на этот раз сделала выпад первой, не дав ему даже собраться с мыслями. Улыбка слетела с его лица, когда за первым выпадом последовал следующий, а за ним еще один. Тогда на смену веселью пришло удивление, и ошарашенный, он пропустил четвертый выпад, в котором потерял свое оружие, а острие шпаги Лиссарины оказалось в пугающей близости с его шеей. Кончиком клинка она приподняла его голову за подбородок и посмотрела ему в глаза с плохо скрываемым чувством превосходства.

– Ты жульничала! – воскликнул он, отодвигая лезвие от своего лица двумя пальцами руки в перчатке. – Надо было сказать, что кое-что смыслишь в фехтовании!

– Вы не спрашивали, – Лиссарина изо всех сил старалась не рассмеяться, хотя соблазн был велик. Люциен выглядел приятно удивленным и нисколько не обиженным. Скорее, заинтригованным.

– Ладно. Сейчас у нас ничья. Но в решающем поединке я не буду сдерживаться, так что береги себя.

– Сегодня вы чересчур заботливы, милорд, надеюсь вы не истратили на меня годовой запас? Было бы неловко лишить вашей заботы кого-то более нуждающегося.

И они сошлись в третий раз. Лиссарина постепенно вспоминала все забытые приемы, которым ее научили, и с каждой секундой двигалась все лучше и лучше. Но Люциен был очень хорош, настолько, что в какой-то момент ей показалось, что проигрыш близко, но хитрый финт в сторону помог ей отбить атаку. Это коронное движение братьев Ро, и она очень долго оттачивала его, чтобы, наконец, начать побеждать их. Люциен двигался плавно и изящно, как кошка, сохраняя баланс, и Лиссарина по привычке обращала внимание на его походку, запоминая некоторые трюки. Они дрались от силы около пяти минут, но эти пять минут были так насыщены движениями, что оба они выматывались со скоростью света. В конце концов, их шпаги скрестились. Сейчас все решала сила, которой у Лулу было больше, но Рин, предпринимая отчаянную попытку вывернуться, сделала обманное движение рукой, и шпага Люциена взмыла в воздух. К сожалению, ее собственная шпага выскользнула тоже и исчезла среди деревьев, где-то неподалеку от изгороди.

– Проклятье, – выругалась она, совершенно забыв о манерах. Она ненавидела разыгрывать партию в ничью.

Люциен прижал ладонь ко лбу, пытаясь высмотреть, насколько далеко улетела его шпага.

– Ты сражалась не на жизнь, а на смерть. Хорошая работа.

Самооценка Лиссарины, обычно очень страдающая от нападок собственной неуверенности в себе и резких замечаний со стороны других людей, взлетела в небеса от одной этой фразы, как будто его одобрение было ей необходимо. Девушка поймала себя на мысли, что испытывает чересчур много эмоций, находясь с ним рядом, и решила, что больше не даст этому повториться. Не хватало еще загнать себя в ловушку, влюбиться в того, кто тебе не ровня, да еще и помолвленного. Запретная да еще и безответная любовь – самое глупое чувство, какое может овладеть девушкой. К счастью, Лиссарина была не так безнадежна, и эмоции редко возобладали над разумом.

– У меня были хорошие учителя, – она постаралась сделать голос холодным и безучастным, как раньше. До того, как начала играть. – Мне нужно найти шпагу.

И не дав ему и слова сказать, она повернулась спиной и умчалась к деревьям, где в последний раз сверкнула сталь клинка. Не то, чтобы в парке лес был очень густой, но из-за невысоких кустарников обзор очень сужался. Между деревьев были протоптаны маленькие дорожки, словно кто-то иногда здесь гулял, а еще она заметила пару скамеек. Видимо, здесь можно было уединиться с книгой. Или с кем-то.

Она приблизилась к прутьям забора, подняла шпагу, угодившую между корней тополя, как вдруг услышала чьи-то голоса. Один из которых был женским, что очень странно, ведь кроме Лиссарины из женщин в доме никого не осталось. Если только служанки… Любопытство победило. Рин одной рукой подобрала шлейф, чтобы не путался в ветках, и тихо прошла дальше, а когда добралась до очередной белой скамейки, около которой была пара, спряталась за дерево.

Они не могли ее увидеть. Она смотрела на них сбоку, да и они были так увлечены друг другом, что не заметили бы и ураган, проносившийся рядом. Женщина прислонилась спиной к дереву, а ногами обвила талию мужчины. Ее платье задралось так сильно, что стали видны подвязки чулок. Черноволосый мужчина держал ее за бедра и так страстно целовал губы, что Рин даже стала опасаться, как бы он их не откусил.

На секунду они оторвались друг от друга, и женщина, задыхаясь, спросила:

– А невеста…вдруг нас… увидит?

– Она уехала.

И все вернулось на круги своя, кроме крови, отхлынувшей от лица Лиссарины. Она замерла, даже не стараясь прятаться за деревом, просто стояла и смотрела пустыми глазами на то, как Ромаэль целует, совсем не по-дружески, другую женщину. Как там назвал ее Дэниар? Намара Лестройн? Вдова кого-то там? Две крохотные слезинки скатились по щекам девушки, когда она поняла, что придется рассказать Ровенне правду. Она хотела закрыть глаза. Вдруг ей померещилось, и открыв их, Ромаэль с любовницей исчезнут? Но глаза не закрывались, упорно продолжали изучать их лица, их движения. И вдруг мир потемнел, а к запаху прелых листьев примешался запах сигарет и мяты.

– Не подглядывай, – Люциен закрыл ей глаза руками и потянул назад, подальше от брата.

Лиссарина, сомнения которой развеялись, боролась с комком в горле. Как же она скажет Ро, что ее жених, который вроде бы еще и не муж, но уже изменяет с другой? А тем временем она покорно волочилась за Люциеном, который выводил ее из парка к дому, все так же прижимая ладони к глазам. К мокрым глазам.

Около заднего входа в дом Люциен отпустил Лиссарину и забрал из крепко сжатой руки шпагу. Еле достал, настолько сильно гнев завладевал ею. Теперь она и правда злилась. На саму себя, на Ромаэля, на Люциена, который помешал ей устроить истерику прямо там, а может даже бросить в Ромаэля каким-нибудь камнем. Или шпагой. На Ваэри, которая уехала и допустила такое в собственном доме, на Фабирона и Кассимину, которые упорно держались за этот брак. На весь проклятый мир, где никому нельзя доверять, а слово «честь» – пустой звук.

– Давай поговорим, – предложил Люциен, безошибочно угадывая ее настроение. – Я прямо-таки вижу, как ты хочешь сделать глупость.

– Глупость? Нет. Я хочу сделать, наверное, самый мудрый поступок за всю свою жизнь. Я хочу помочь своей подруге не выйти замуж за лжеца и негодяя, в котором благородством и не пахнет. Он как конфета, красивая с виду, но внутри – гадость! Ро ведь доверяет ему, всерьез считает, что он тоже хочет этого брака. Может даже чувства какие-то к нему испытывает, а он в это время развлекается с какой-то старухой, у которой уже и сын-то взрослый, сам скоро невесту в дом приведет. И ладно бы я сама себе это надумала! Но можешь мне не врать, не говорить, что это первый и последний раз. Знаю я все эти разговоры. Дэниар то же самое сказал… зачем я вообще вас всех слушаю? Все мужчины заодно, лишь бы навешать лапшу. Как ты тогда сказал? Навешать лапшу и пойти на сторону? Не надо мне говорить, что я что-то неправильно поняла. Как вообще можно это неправильно понять? Я честно старалась. Я дала ему шанс. Я уже видела подобное во время прогулки, и вот опять. Знаешь, что? Как только вернется Ро, я тут же ей все расскажу, и мы уедем. И плевать, какие запреты наложил твой отец. Надо будет, уйдем пешком. Но терпеть такое мы больше не собираемся, ясно?!

И заплакала. Разрыдалась, как ребенок, закрыв лицо руками. Все силы, что появились перед прогулкой, лопнули, как воздушный шарик.

Люциен выслушал ее молча. Спокойно, даже хладнокровно. С каждым словом лицо его напрягалось, становясь каменной маской. В глазах отчетливо просматривалась грусть, и если бы Лиссарина удосужилась увидеть ее во время своей тирады, то не стала бы продолжать. Но сказанное назад не возьмешь, и Люциену пришлось ответить.

– Почему вы, женщины, считаете, что только у вас есть право на чувства? Только вы можете влюбляться, изменять кому-то, испытывать привязанность? Чем мы, мужчины, так уж разительно от вас отличаемся? Ромаэль влюбился в Намару в четырнадцать лет. К тому моменту она уже несколько лет прожила в браке со стариком Лестройном и до последнего была ему верной женой. Разумеется, к юному воздыхателю относилась, мягко говоря, несерьезно. Год назад удача улыбнулась им, и старик на охоте умер. Она стала богатой вдовой, а Ромаэль – видным мужчиной. И она посмотрела на него другими глазами. Ромаэль попросил у отца разрешения на брак. Но тот отказал, ничего не объяснив, и я думаю разница в возрасте – не единственная причина. За этот год он ожил. Превратился из тени в человека из плоти и крови. Они счастливы, хоть и вынуждены встречаться тайно. А теперь появилась Ровенна. И меньше чем через две недели Ромаэль женится на ней, вынужденный навсегда оставить Намару в прошлом. И сейчас, когда он, можно сказать, доживает свои последние счастливые дни с единственной женщиной, которую любил и которой ни разу не изменил, появляешься ты и хочешь помешать. Лично я буду только за. Мне плевать, кто выйдет за него замуж: Ровенна или любая другая девица, которую подберет ему отец. Но если ты говоришь, что у твоей подруги к нему чувства, то я надеюсь, ты хорошенько подумаешь, прежде чем вмешаться в их отношения. Иначе ты можешь лишить ее верного мужа, с которым она будет жить, как за каменной стеной. Который никогда не оскорбит ее изменой, потому что так уж устроен мой старший братец. А если все же соберетесь бежать, сделай так, чтобы мой отец не узнал о причине вашего побега. Если из-за вас мой отец узнает, что интрижка Ромаэля помешала этому браку, я, пожалуй, расскажу паре болтливых языков о том, как дочь и воспитанница графини де Гердейс заявились на бал куртизанок в поисках покровителя и вели себя, мягко говоря, непристойно. Посмотрим, много ли желающих в этом случае выстроятся в очередь на руку Ровенны. И на вашу тоже. Надеюсь, мы поняли друг друга, мисс Эйнар.

Поставив точку в сегодняшней беседе, Люциен развернулся и скрылся за дверью. Лиссарина, слезы которой иссякли, тяжело опустилась на холодные каменные ступени, обняла колени руками, положила на них голову и закрыла глаза. Чувство безысходности и отвращения к себе самой окатило ее с головы до ног. Она приняла решение. И молилась богам, чтобы оно оказалось верным.

Глава 10. Мы теперь подельники

– Как ты думаешь, может вот эти сережки надеть? Или вот эти? Нет, это какой-то позор. Лучше останусь в этих и надену другое кольцо. И перчатки другие. Фу, какой-то кошмар!

– Решай уже. Это невыносимо. – Лиссарина упала на кровать лицом в подушку.

Ровенна уже полчаса металась по комнате, открывая и закрывая шкатулки с драгоценностями. Подбегала к зеркалу и прикладывала разные варианты к ушам, подбирая идеальные серьги, но все никак не определялась. На маленьком столике перед зеркалом уже собралась высокая горка из переливающихся изумрудов, гранатов, сапфиров, аквамаринов. Неудачные варианты. На полу валялись платья, не прошедшие ее проверку. Что уж говорить про ленты, которые оказывались в самых неожиданных местах. Даже на подсвечнике!

– Невыносимо? – вскрикнула Ровенна, с размаху запуская очередную сережку в общую кучу. Несколько экспонатов соскользнули вниз. – А идти как чудище на свидание – как это вынести прикажешь? Ромаэль хочет видеть красавицу-невесту, а не деревенскую простушку в рубиновых серьгах. Встань немедленно и помоги!

Лиссарина закатила глаза, хотя под подушкой Ро этого заметить не могла. От одного упоминания о Ромаэле на душе стало тошно: она так ничего и не сказала Ровенне об увиденном. А сегодня, как по мановению волшебной палочки, лорд Ромаэль пригласил Ровенну на пикник у пруда, раз уж им запрещено покидать Рашбард. Хотя Рин подозревала, что волшебная палочка принадлежала Люциену, любезно намекнувшему брату, что надо подмаслить невесту. Разумеется, своими догадками Лиссарина тоже не поделилась и теперь с тоской наблюдала, как щебечущая, будто птичка, Ровенна наряжается на свидание.

– Да вставай же! – Ровенна ухватила Лиссарину за ногу и с силой потянула на себя. – Иначе я вылью на тебя воду из вазы!

Нехотя отрываясь от подушки, которая прятала полные неодобрения глаза, Лиссарина поднялась. И через несколько минут Ро осталась собой довольна.

Лиссарина проводила ее до задней двери, где Ровенну уже поджидал Ромаэль, одетый в прелестное черное пальто. На улице, несмотря на солнце, было весьма прохладно, и Ро взяла с собой шаль. На всякий случай. Рядом с лордом стоял дворецкий, держащий в руках корзинку для пикника.

Он поцеловал невесте руку, коротко кивнул Лиссарине (на что та никак не отреагировала) и увел Ровенну в парк, в котором совсем недавно изменил ей, если можно считать это изменой, с другой женщиной. Рин передернуло, и дворецкий, заметив это, вопросительно поднял бровь, но ничего не спросил. Задавать вопросы не входило в его обязанности. Поджал губы и удалился по своим делам.

Еще вчера Лиссарина решила, что больше не станет бродить по дворцу или его окрестностям в поисках приключений. Если в первые дни ее волновало то, что скрывается за закрытыми дверями, сейчас ей вообще ничего не хотелось знать. Мало ли какие тайны еще скрывают эти люди? Лучше не знать, лучше не думать об этом. Лучше пойти в свою комнату и порисовать, как хотела вчера. Но Рин вспомнила про свое незаконченное исследование в библиотеке и решила все-таки провести время с пользой. Нарисоваться вдоволь она успеет в Армаше, где ей больше нечего делать.

Она стремительно прошла мимо портретов неизвестных ей представителей семьи Монтфрей, стараясь не смотреть никому в глаза, потому что они пугали ее, и свернула за угол, как вдруг что-то со всей силы ударило ее в живот и оттолкнуло назад. Спина врезалась в журнальный столик. Боль мгновенно поразила поясницу, и девушка тихонько вскрикнула. Скорее от удивления, нежели действительно от сильной боли. Рядом раздался звук бьющегося стекла, и ваза позапрошлого века рассыпалась на десятки маленьких осколков, не выдержав прикосновения с полом.

– Ой-ёй-ёй, – испуганно пискнул чей-то голос, и Лиссарина, погрузившаяся в страшные думы о том, какое наказание ее ждет за эту вазу, перевела взгляд на причину своего падения.

Цирен Монтфрей сидел на полу в окружении пирожков. Они лежали вокруг него, как спелые яблоки лежат на земле около яблони. В руках он крепко держал корзинку и прижимал ее к груди, словно от этого зависела его жизнь. Его большущие черные глаза смотрели на Рин ошарашенно, испуганно, словно он не понимал, как тут оказался.

– Господин, а ну вернитесь немедленно! – прокричал некто, бегущий со всех ног со стороны кухни.

– Проклятье! – Цирен вскочил, как ошпаренный, и быстро побросал пирожки обратно в корзинку. Рин и глазом не успела моргнуть, как он юркнул за тяжелую бархатную штору и замер.

В коридор вылетела полная женщина, размахивающая тряпкой в разные стороны. Судя по закатанным рукавам, красному от печки лицу и испачканных в муке руках, это была кухарка. Она резко затормозила, и на темной ковровой дорожке показались небольшие бугорки. Посмотрела в разные стороны, непонимающе заморгала, глядя на Рин, и осмотрелась еще раз.

– Миледи, прощеньица просим, не видали ль молодого господина? Цирена? С корзинкой пирожков?

– Нет, здесь не видела. – Лиссарина сделала шаг вперед по направлению к кухарке и прикрыла подолом забытый пирожок-улику.

– Вот ведь! – Она хлопнула тряпкой по бедру. – Украл, проныра! Я только отвернулась служке указания дать, а он хвать и побежал. Ну я за ним! Не пробегал, говорите?

– Нет-нет. Здесь его не было. – Лиссарина состроила невиннейшее лицо. Если нужно было защищать воришек пирогов, она была готова стоять за них горой до конца. – Но я слышала, как кто пробежал вон туда и свернул за угол в сторону гостиной, где стоит большой камин.

– Золотая гостиная? – Кухарка побежала туда, куда указывала Рин, и уже на повороте обернулась и крикнула: – Благодарствую, миледи!

Лиссарина поблагодарила богов за то, что кухарка не увидела разбитую вазу. Значит, можно попробовать улизнуть с места преступления раньше, чем кто-то заметит ее здесь.

– Миледи, – кто-то три раза похлопал пальцем ей по локтю.

Она обернулась и увидела лицо Цирена, расплывшееся в благодарной улыбке. Он был в коротких брюках, держащихся на подтяжках, черных гольфах и лакированных туфлях, испачканных в муке. Выглядел так, словно сбежал прямо во время одевания, потому что, как и у старшего брата, ему не доставало некоторых элементов домашнего костюма.

– Миледи, даже не знаю, как выразить свою благодарность, – он почтительно поклонился, открыв Лиссарине удивительный обзор пирожков.

– Возьму оплату своих услуг сдобой, – ответила она и, вытащив один пирожок, откусила большой кусок. Старые воспоминания о пирожковой пытке накатили на нее, но он был таким вкусным, что все дурные мысли тут же улетучились. – И можете обращаться ко мне Лиссарина, милорд.

– Что, правда? – мальчик просиял. – Тогда ты называй меня Цирен. Мы же теперь подельники. Должны держаться вместе.

– Никакие мы не подельники. – Лиссарина тщательно пережевывала кусочек, чтобы не подавиться. – Я, кажется, воровством не промышляю.

– О, зато ты промышляешь разбиванием чужих дорогущих ваз, – Цирен подловато ухмыльнулся и кивком указал на осколки.

– И то верно. Заключим сделку?

– Я здесь никого не видел, если ты не видела меня.

– Какой сообразительный.

– И это не единственный мой талант. Я, например, еще и находчивый. Подержи.

Он всучил корзинку с пирогами Лиссарине, а сам, предельно осторожно, обернув руку носовым платком, спрятал осколки в напольную вазу. Теперь на полу остались лишь едва заметные крошки.

– Разве я не восхитителен? – мальчик подбоченился и ослепительно улыбнулся.

– Я бы пала ниц, если бы не боль в спине, – рассмеялась Лиссарина. Цирен понравился ей с первой встречи, и с каждой секундой становился все лучше и лучше. Напоминал ей… кого-то очень знакомого из детства.

– О, да, прости, пожалуйста. Крайне неудачное столкновение. Не ожидал тебя здесь увидеть. Вроде бы все на пикник ушли.

– Ромаэль и Ровенна ушли. А где остальные я не знаю.

– Лулу не было на завтраке, но это обычная история. Наверное, ночевал у Дэниара. Маме с утра нехорошо. Ей всегда не хорошо после общения с бабушкой.

– Почему? Ровенне очень понравилась леди Монтфрей.

– О, бабуля Франда может нравиться, если захочет. Скорее всего, Ровенна ей тоже понравилась, и поэтому она не стала ее мучить. Но мама… у них вечные ссоры. Бабуля считает, что папе не следовало на ней жениться. По крайней мере, она мне так однажды сказала. Мол, какая-то была другая невеста получше и бла-бла-бла… я не слушал, если честно. У нее изо рта пахнет полынью, и когда она говорит, все мои мысли только об этом.

Лиссарина снова рассмеялась.

– Знаешь что? – вдруг сказал он, кусая пирожок. – Ты показалась мне знакомой еще с первой встречи. Давно хотел сказать, но у меня то танцы, то музыка, то уроки… а ты всегда пропадаешь с Ровенной. И я вот сейчас все понял, когда ты рассмеялась. Хочешь покажу кое-что очень секретное? Судя по всему, ты человек надежный.

Лиссарина вообще-то не надеялась увидеть что-то интересное. Все-таки детям любая мелочь кажется невероятно забавной, и они очень увлекаются, рассказывая о скучных для взрослых вещах. Но то, что она увидела, поразило ее до глубины души.

Сначала она не поняла, что происходит. Цирен привел ее в свою комнату, в которой словно бы взорвался шкаф и ящик с игрушками. Бардак, как плесень, покрывал все вокруг, и мальчик пояснил, что в воспитательных целях мама заставляет его убираться самому, но пока это не принесло положительных результатов. Потом он запер дверь на замок, оставив ключ в замочной скважине, подошел к небольшому креслу, стоящему у стены, и начал двигать его в сторону, кряхтя от натуги.

Через минуту она заметила, что на обоях виднеются четыре тонкие полосочки, образующие прямоугольник размером с само кресло. Цирен просунул указательный палец в небольшую дыру, спрятанную под обоями, и потянул дверцу на себя. Она бесшумно отворилась, и на Рин пахнуло пылью старого чердака вперемешку с запахами кладовки.

– Что это? – спросила она.

– Моя потайная комната, – Цирен загадочно улыбнулся. – Проходи первой. Мне нужно еще закрыть за нами дверь.

На секунду идея показалась Лиссарине сомнительной, но потом разум задал закономерный вопрос: чем может быть опасен ребенок? Да ничем! Наверняка у него там склад с игрушками, или книги, или рисунки, которые он сам нарисовал. В любом случае, плохого она там не увидит. Подобрав подол платья и согнувшись в три погибели, Лиссарина ступила в прохладу темной комнаты.

Здесь действительно не было источников света, таких как окна, например. Или свечи. Кромешная тьма, хоть глаз выколи. Она потеряла ориентацию, пошатнулась, стараясь хоть что-то почувствовать руками. В такой темноте не мудрено и голову разбить, и ноги переломать. Спасал единственный луч света, проникающий из-за дверцы, но и его не стало, когда Цирен захлопнул дверь изнутри.

– Стой на месте, чтобы ничего не задеть. Сейчас будет свет.

Цирен двигался в темноте так, словно здесь светило солнце. Прошел куда-то вперед, чем-то зашуршал, быстренько прошел назад, что-то звякнуло. Чиркнула спичка, и, наконец, загорелась свеча в стеклянной лампе, еле-еле освещая небольшую комнатку. Чиркнула вторая спичка, и свет полился из второй лампы, которую Цирен отдал Лиссарине в руки.

– Только не думай, что я одержимый, ладно?

Многообещающее начало. Особенно когда лицо мальчика искорежено тенями, рожденными лампой. Теперь черные глаза, которые раньше заставляли Рин умиляться, стали пугать.

– У меня есть хобби. Я коллекционер. Мне очень нравятся старые вещи. И мама всегда спрашивает, куда уходят мои карманные деньги, а они все здесь, в моей тайной комнате. Да, очень люблю старые вещи. Но больше всего люблю вещи, которые хоть как-то связаны с Дейдаритами. Ты знаешь, кто это?

– Конечно, знаю. – Лиссарина оглянулась, пытаясь осмотреть его сокровища, но при таком освещении ей удавалось выхватить только отдельные кусочки непонятно чего.

– Тогда ты знаешь, что все имущество Дейдаритов после падения этой семьи было разграблено. Картины, книги, которые они не успели сжечь, портреты, украшения, письма, дневники, бытовая утварь – все, можно сказать, кануло в лету. Но это только на первый взгляд. На самом деле, если знать где, можно кое-что раздобыть. И именно этим я и занимаюсь. И та-да-а-а-м! Моя коллекция реликвий, связанных с Дейдаритами!

Он обвел рукой комнату, словно здесь было на что посмотреть. Но на самом деле она едва ли что-то видела, и Рин честно об этом сказала.

– Да, это, конечно, минус. Если хочешь что-то рассмотреть, надо подходить близко и обязательно с лампой, а не с обычной свечой, иначе можно подпалить. Здесь много всего бумажного. Но это меры предосторожности. Я не могу хранить такие ценные и запрещенные вещи прямо в комоде. Мама в любой момент может туда заглянуть.

– Почему они запрещенные?

– Не уверен, что это формально запрещено законом. Но негласно да. Никто не говорит о Дейдаритах. Никто не упоминает трагедию десятилетней давности. И уж точно никто не хвастается портретами, на которых изображены представители этой семьи.

– У тебя есть портреты? – изумилась Лиссарина и тут же начала вертеть головой в попытке их высмотреть.

– Нет. Таких, про которые ты думаешь, нет. Полноценные портреты спрятаны в Алмазном дворце за семью печатями. Я однажды пытался отыскать их, когда отец брал меня с собой на работу, но не вышло. Либо их уничтожили, либо очень хорошо скрывают. Зато у меня есть целая коллекция маленьких портретов, которые они отправляли родственникам или друзьями. Или если нужно было найти жениха или невесту, тоже отправляли маленький портретик.

– Покажешь?

– Да, конечно!

Он уверенно подошел к одной из стен, на которой были прибиты гвозди. На каждом гвозде на ниточке висел портрет размером не больше женской ладони, а оттуда на нее смотрели глаза мертвых людей, и от этой мысли по спине побежали мурашки.

– Величайшие люди нашей страны, что бы про них не говорили, – тоскливо протянул Цирен, осматривая портреты поочередно влюбленными глазами.

– И ты знаешь каждого из них?

– Да, имена, имена родителей, даты рождения и смерти… это очень интересно. Я даже составил из портретов генеалогическое древо, ты не заметила?

Лиссарина открыла рот удивления. И правда, как она не заметила, что портреты висят в определенном порядке и определенных местах? Из-за темноты она с трудом различала темные линии, ведущие от одного человека к другому, переплетающиеся между собой, вьющиеся и образующие, в конечном счете, образ дерева.

Она присела на корточки, чтобы посмотреть на прародителей, основоположников семьи. Оказалось, это были три брата с трудно различимыми во мраке именами, но Цирен незамедлительно отчеканил:

– Считается, что их род появился где-то триста пятьдесят лет назад, причем они не сразу стали королями. Изначально, эти три брата, которые как бы являются родоначальниками, были доблестными воинами. Вернайр, Симиэль и Дранвир, так их звали. Никто не знал, откуда они пришли, просто неожиданно явились на турнир прежнего короля и победили всех рыцарей, а когда им приказали сражаться друг против друга, отказались от победы, уступив ее принцу правящей в то время династии Феншир. Он тоже участвовал, но его выбил из седла Вернайр. Тогда король даровал им титулы лордов в знак уважения их чести и достоинства, а позднее принцесса и Симиэль поженились против воли короля.

– Разве это законно? Лорд – недостаточный титул для мужа дочери короля.

– В том-то и дело. Король Корзас Феншир был очень вспыльчивым. Мягко говоря, не самый лучший король, какой у нас был. Он решил изгнать братьев Дейдаритов и свою собственную дочь, лишив их земель. Но кое-чего не учел.

– Что ты имеешь в виду?

– Во-первых, Дейдаритов обожали люди, которые им служили. Воины, крестьяне, даже слуги в замке – и те готовы были умереть за своих хозяев. А во-вторых, если верить преданию, они обладали магией.

Последнее слово Цирен произнес шепотом.

– Какой магией? – спросила Лиссарина, хотя сама прекрасно знала ответ. Именно об этом была ее последняя запись в дневнике.

– Они могли обращать в пыль что угодно. Камень, гору, человека. Все, что угодно. Поэтому они восстали против короля Корзаса, и простой люд, который давно уже недолюбливал своего правителя, поддержал их. Это случилось триста лет назад. Пролилось много крови, прежде чем Дейдариты обрели настоящее могущество. В том числе погиб и Вернайр. Именно он убил принца Корзаса Второго на поле брани. Сам-то король не выдержал и сбросился с высокой башни в своем родовом замке. Так что Симиэль стал править Лидэей вместе со своей королевой из рода Фенширов. Звезды сошлись, если можно так сказать.

– А Фенширы не обладали магией?

Цирен прищурился и посмотрел ей в глаза.

– Как-то ты не очень удивилась, когда я рассказал про магию. Обычно людям полагается говорить: «Хватит сказки-то рассказывать». Ты что-то про это знаешь?

– Давным-давно старик-сказочник рассказывал, что Дейдариты и правда обладали магией. Я не то чтобы верю, но и не верить нет причин. Поэтому не удивилась.

– Допустим, ты выкрутилась. Ладно. Что ты спрашивала? Да. Фенширы обладали магией тоже. Только магия у них была другого рода. Они как-то положительно влияли на природу. Урожаи всегда были хорошие на их земле. Росло все, что могло расти. И хотя так было не везде, из-за слабоватых способностей, на прилегающей к столице территории всегда была плодородная земля. А затем, когда Фенширов не стало, на том месте все засохло, и Симиэлю пришлось переносить столицу сюда. Так родился Эденваль.

Лиссарина переваривала информацию с такой жадностью, словно могла умереть в любую секунду, если не запомнит хоть слово. Все это так живо откликалось в ней, будто она всегда знала то, о чем Цирен говорит, но этого быть не могло: она практически ничего не слышала о прошлом королевской семьи, да и ей было плевать. Правящая династия и она сама были настолько далеки друг от друга, что было бы странно испытывать такой нездоровый интерес.

Колени затекли, и она выпрямилась. Прямо перед ее лицом оказался портрет красивой женщины с белыми волосами. В руках она держала розу, кажущуюся черной из-за плохого освещения.

– Это очень интересная женщина. Она жила где-то сто лет назад. Это Элетайн Дейдарит, в честь нее назвали младшенькую принцессу, погибшую десять лет назад. Элетайн была очень своенравной. Отец заставлял ее выйти замуж семнадцать раз и каждый раз она придумывала жениху задание, которое невозможно выполнить. Однажды она сказала, что выйдет замуж за того, кто привезет ей русалку. Но это еще безобидное задание. В семнадцатый раз, когда отец приказал ей в последний раз выбирать, она заявила, что выйдет за того, кто искупается в кипящем молоке и выйдет невредимым.

– Я так понимаю, желающих не нашлось.

– Вовсе нет! – воскликнул Цирен, смеясь. – В том-то и дело, дураков было видимо-невидимо! Кто-то выходил с ожогами, кто послабее – заживо варился там. Страшное дело.

– Значит, замуж она так и не вышла?

– Как бы не так! Явился юноша. Циркач. Искупался. Вышел, а на нем ни ожога, ни царапинки. Жив-живехонек. Понятное дело, все ужасно удивились, но он так и не сказал, как у него это получилось. Ему хотели дать титул лорда, но Элетайн снова сделала по-своему: сбежала с циркачом скитаться по свету, оставив отцу только записку.

– Какую записку?

– «Отец, нам с мужем жизнь во дворце не нужна, но тому, кто принесет мой гребень, даруй землю, богатства и титул, ибо в нем будет моя кровь и кровь моего возлюбленного»

– Как-то неправдоподобно!

– Я тебе клянусь. Помимо портретов, я разыскиваю дневники. И дневник ее отца я нашел. Правда, там многих страниц нет, но эта история рассказана от начала и до конца.

– Значит, кто-то все-таки принес ему гребень?

– Да. Если мое расследование верно, и я не ошибся в подсчетах, это был сын циркача и принцессы. Его звали Кастейн.

– Подожди, – Лиссарина зажмурилась, пытаясь вспомнить, откуда ей известно это имя.

– Да-да, ты, наверное, видела Армели-холл? Так вот, сын принцессы Элетайн и циркача – это первый лорд Кастейн, которому подарили землю в Эденвале, где он отстроил потрясающий дворец, чья красота соперничала только с Алмазным.

– Это просто невозможно, – выдохнула потрясенная этим открытием Лиссарина. – Как все-таки тесен мир.

– Особенно тесна столица. Тут все повязаны. Даже страшно. Будто паутина.

Лиссарина посмотрела вверх, туда, куда стремились ветки дерева, но свет не проникал. Цирен проследил за ее взглядом и тяжело вздохнул.

– Да. Портреты маленьких детей, погибших десять лет назад, я не смог раздобыть. Может, их даже не написали еще. И теперь уж не напишут. Зато помнишь я говорил, что ты мне кого-то напомнила? Вот, взгляни.

Лиссарина встала на цыпочки и поднесла лампу поближе к портрету. На нее смотрели большие добрые глаза женщины с темно-русыми волосами, одна рука которой покоилась на голове белоснежной кошки. Что-то в ее лице действительно напоминало Лиссарине ее саму. Взгляд? Улыбка? Может, вздернутый нос? Невозможно узнать наверняка.

– Это Эрейн Дейдарит? – осмелилась предположить Лиссарина, неотрывно смотрящая на портрет. Грудь сдавило от странного чувства. Снова. Такое уже случалось с ней за ужином, и она не хотела повторения.

– Да, а ты откуда знаешь? – глаза Цирена горели любопытством.

– Ты не первый, кто говорит, что я на нее похожа. Баронесса Вивиль Андролейн сказала мне то же самое.

– Бабуле Вивиль можно верить. Я часто с ней болтаю, и она говорит полезные вещи. А у тебя в роду родственников-Дейдаритов не было? Ну, может, троюродная племянница двоюродного свекра по прадедушкиной линии… нет?

– Нет. Я из бедной семьи.

– Жаль.

Они еще несколько минут смотрели на портреты, как вдруг Цирен хлопнул себя по лбу, достал карманные часы и посмотрел на время.

– Проклятье, через пятнадцать минут танцы. Надо срочно идти. Давай руку.

Он быстро загасил обе лампы, и, схватив Лиссарину за руку, вытолкал ее наружу, как нежеланного гостя. Тут же заметался по комнате в поисках нужной одежды.

– Ты уж прости, – сказал он, прыгая на одной ноге в попытке стянуть гольф, – но я должен переодеться.

– Да-да, уже ухожу, только… – Лиссарина повернула ключ в замочной скважине и напоследок обернулась. – Я хочу спросить. А у вас в роду Дейдариты были?

– Ой, нет-нет-нет, они вообще не жаловали нашу семью. Из-за чего у нас с ними размолвка произошла, я еще не выяснил, но работаю над этим. Увидимся на ужине. Проклятые гольфы…

И Лиссарина, улыбаясь себе под нос, вышла за дверь, хотя мыслями так и осталась в тайной комнате, куда каждая клеточка ее тела хотела вернуться, ведь там она ощутила еще одно чувство. Новое. Чувство, будто находится дома.

Глава 11. С днем рождения, Робейн

В полночь, когда яркий диск луны осветил крыши домов Эденваля, на окраине района бедняков, на маленькой улочке, ведущей к самому мрачному месту в столице, остановился экипаж. Дверца отворилась, и на разбитый, весь в трещинах, тротуар ступил одинокий юноша с бутылкой виски в руках. Ступил и тут же пошатнулся. Кучер спрыгнул с насиженного места и ухватил юношу за локоть, но Люциен Монтфрей хлопнул его тростью по руке. Не сильно, но убедительно. Достаточно убедительно, чтобы через секунду экипажа и след простыл.

Он остался один на улочке, где пахло нечистотами, грязью, бродягами. Здесь жили люди, которым ни где не было места, у которых не было собственного пристанища. В этот особенный день Люциен ощущал себя именно таким: человеком без места, ужасно одиноким и брошенным на произвол судьбы. Ему некуда было пойти, кроме одного особого местечка неподалеку от этой Брошенной улицы. Да, она действительно так называлась. Брошенная улица – богами забытая дорога, ведущая к колыбели мертвецов.

Тяжело опираясь на трость, Люциен прошел к крайнему дому, дальше которого раскинулось большое, кажущееся на первый взгляд пустым, поле. Его никто не остановил, не окликнул, хотя изредка он замечал, что кое-кто, притворяющийся спящим, косится в его сторону. Один такой мужчина, спящий на голой земле, укрытый драной шинелью, протянул вперед руку. Лулу, по доброте душевной, бросил в раскрытую ладонь золотую монетку и прошел дальше, ни разу не обернувшись.

Дорога привела к невысокой, с его рост, каменной ограде. Поцарапанная, местами осыпавшаяся, покрытая мхом, она выглядела древнее, чем русалки, которые исчезли больше тысячи лет назад. Здесь Люциен ощущал небывалую силу, словно все боги вселенной устроили тут свою штаб-квартиру. И хотя за оградой всегда было холодно, а по земле струился серебристый туман, он любил это место больше, чем собственный дом. Точнее, полюбил его совсем недавно. Неделю назад, когда похоронил здесь лучшего друга.

Он ткнул тростью в железную створку ворот, и она со скрипом отворилась. Ворота здесь никогда не запирались, никем не охранялись, но желающих прийти и нарушить покой мертвых все равно не было. Не от кого было охранять это кладбище для простолюдинов.

Тенью Люциен проскользнул внутрь и вернул створку на место, словно никто здесь не проходил. Он был на этом кладбище всего один раз, в тот день, когда копал могилу, но очень хорошо ориентировался, будто невидимые стрелочки указывали ему путь. Он аккуратно, стараясь не потревожить чужие могилы, зачастую безымянные и неухоженные, прокладывал себе путь и наконец добрался до нужного места.

С помощью Дэниара он позаботился, чтобы могила была красивой, утонченной и благородной, каким был его друг. Здесь установили мраморное надгробие (возможно, первое и единственное на этом кладбище), рядом небольшую белую скамеечку для посетителей, и все это ограничили кованной черной оградой, чтобы проходящий мимо путник ненароком не наступил на могилу.

Шатаясь, Лулу нащупал маленькую дверцу и ступил в Усыпальницу, так он в шутку прозвал это место. После долгих переговоров с отцом он все-таки добился, чтобы от тела не избавлялись, как от дохлой крысы. Его друг, в чем бы его ни обвиняли, был достоин человеческих похорон, со жрецом и церемонией. В конечном счете Фабирон разрешил похоронить его на кладбище для простолюдинов, и Люциен не стал сопротивляться, хоть это не было достойным местом для покойного дворянина. Но, по крайней мере, это не канава, куда его могли бросить. И не свиньи, которым могли его скормить.

– С днем рождения, Робейн! – Люциен поднял вверх бутылку. Темная жидкость ударилась о стенки сосуда. – Я приготовил тебе подарок, но не дотерпел и начал его пить еще по дороге.

Сделал смачный глоток. Виски, долгое время хранившийся в неприкосновенных запасах отца, обжег горло, разлив по телу приятное, успокаивающее тепло. Ночь была настолько прохладной, что изо рта Люциена вырывались струйки пара, но он не чувствовал холода: на кладбище ему было уютнее, чем в собственной комнате у камина.

– Спасибо, Лулу! – прошептал чей-то глухой, словно в отдалении, голос.

Бутылка с глухим звуком упала на землю, но не разбилась: лишь расплескала содержимое, пропитывая могилу Робейна алкоголем. Хозяин напитка растворился в воздухе, оставив от себя увядающее облачко пара, вырвавшееся изо рта вместе с криком, когда призрак утянул его за собой. На свою сторону.

За Черту.

Люциен побелел от неожиданности, но не удивился, когда мир вокруг слегка изменился. Он по-прежнему сидел на скамейке, и видел то, что видел секунду назад, только теперь очертания предметов стали подвижными, как языки пламени, на которое дует сильный ветер и никак не может потушить. За Чертой не было никаких звуков вроде пения птиц, журчания воды, шума ветерка, играющего в листьях деревьев. Только Голоса. Голоса призраков.

– Я надеялся, что ты придешь, – коротко бросил Люциен, стараясь успокоить собственное сердце, и повернул голову направо, туда, где на скамеечке, положив ногу на ногу, расположился Робейн Альдорски.

Как и все призраки, его кожа была совершенно белой, светящейся в несколько обесцвеченном мире мертвых. За Чертой все теряло свой настоящий окрас. Все, кроме глаз мертвецов. Словно в насмешку над Люциеном, они оставались такими же яркими и живыми, как при жизни. Нет, даже живее, чем при жизни. Вот и когда-то золотые волосы Робейна превратились в длинные белоснежные лохмы, находящиеся в непрестанном движении. Так выглядят волосы уходящего на дно человека. Но глаза, обращенные на Лулу, оставались такими-же пронзительно синими, как при жизни. Даже живее.

– Такой великий день, – засмеялся Робейн, и волосы заколыхались еще сильнее. – Ты всегда праздновал его лучше, чем свой собственный день рождения. Кстати, ужасно выглядишь.

– Плохо сплю в последнее время, – нахмурился Люциен и пожалел, что не удалось пронести за черту бутылку. Сейчас бы не помешало сделать глоток, потому что внутри все съежилось от осознания, что эта встреча может быть последней. А затем в том месте, где он хранил самые лучшие чувства в отношении Робейна, останется только рана, с которой ему уже удалось сжиться за неделю. И которая будет саднить с новой силой, как только он вернется в обычный мир.

– Снится моя казнь? Я же говорил: не стоило тебе ее видеть. Ты впечатлительный.

– Но я должен быть ее увидеть. И поддержать твою маму.

– Она в порядке? – Лица Робейна коснулась тень беспокойства. – Я не могу покидать пределы этого кладбища. Она не приходила сюда. Я волновался, вдруг с ней что-то случилось.

– Она заболела. – Люциен сжал кулаки и снова разжал их, ощущая собственное бессилие и вину. – Перестала есть, ушла в себя. Сестра увезла ее в Триорн, сказала, что позаботится о ней, но сейчас я думаю, что мне стоило самому…

– Ты все сделал правильно, – Робейн снова улыбнулся. Как всегда по-доброму, заботливо. Лулу пришлось прикусить щеку, чтобы проклятые слезы не навернулись на глаза.

Какое-то время они сидели молча. Тело Люциена покалывало, сказывалось долгое пребывание за Чертой. Скоро из носа потечет кровь, а если даже после этого он не выйдет в реальный мир, то упадет в обморок и рано или поздно умрет за Чертой. Хуже участи не придумаешь. Тело сгниет за несколько секунд и вылетит в реальность, как ядро из пушки, а во время перехода остатки истлеют и превратятся в прах. Ветер его развеет. Не останется ничего.

Хотя время и поджимало, он никак не мог заставить себя спросить то, что очень хотел узнать. Поэтому спросил о другом:

– Почему ты не можешь выходить за пределы кладбища?

Робейн удивленно посмотрел на него.

– Разве сестра не объяснила тебе, как это работает? Или ты никогда не спрашивал? А впрочем, чему я удивляюсь. Душа становится призраком, когда после смерти преступает Черту. Поэтому первое место, где мы можем бродить, это место, где умерло наше тело. Мы, если можно так выразиться, по-прежнему привязаны к телу тонкой ниточкой. Но затем тело переносят куда-то, и призрак следует за ниточкой до этого нового места. Таким образом, за Чертой у нас есть только два обиталища: место, где мы умерли, и место, где лежит наше тело.

– То есть тебя можно найти не только здесь, но и на Кидмарской площади? – уточнил Люциен, пытаясь осознать и запомнить все, что ему говорили. И хотя минуту назад пьяный мозг ничего бы не запомнил, переход за Черту отрезвил его быстрее, чем купание в ванне со льдом.

– Да. Теоретически. Но у меня нет никакого желания там появляться. Неприятные воспоминания, знаешь ли. Поэтому я брожу по кладбищу, общаюсь с новыми друзьями.

– Поэтому моя сестра иногда появляется в Рашбарде? Потому что умерла там?

– Конечно. – Робейн хлопнул его по плечу, и леденящий холод пронзил все его тело от шеи до пупка. – Я удивлен, как ты раньше до этого не додумался.

– Никогда не задумывался. Я всегда настолько рад ее видеть, что остальные мысли просто вылетают из головы.

И снова молчание. Дрожь в теле Люциена становилась все сильнее, у него затряслись руки. Так Черта тонко намекала ему, что пора бы выйти. Но он не мог уйти, ничего не узнав о причине смерти Робейна.

– Лулу, спроси уже. Я же вижу, как вопрос вертится на твоем языке.

Люциен набрал в грудь побольше воздуха. Или не воздуха. Скорее всего, за Чертой не было кислорода, не было самого понятия воздуха, но легкие что-то перерабатывали, и, по правде сказать, ему было плевать, что именно.

– Ты правда выдавал себя за принца Симиэля?

– А сам как думаешь?

– Хватит юлить! Сам же заставил спросить, а теперь на попятную?

– Ладно-ладно, – Робейн снова рассмеялся. Он явно пребывал в хорошем расположении духа. – Я ни за кого себя не выдавал. И не подстрекал людей на бунт. По крайней мере, в открытую. Но я действительно попытался украсть из королевской библиотеки один очень интересный документ.

– То есть как это в открытую? То есть, подстрекал тайно? Неужели есть люди, которые собираются пойти против Элитарии? Против моего отца? И что это за бумажка такая, ради которой ты пожертвовал своей жизнью?

– Тш-ш-ш, – Робейн приложил палец к губам. Выглядел он таким лукавым, что Люциену стало не по себе. О каких еще секретах лучший друг забыл ему сообщить? – Послушай меня внимательно, хорошо? Я знаю одну тайну, которую могу доверить только тебе. Эта тайна может изменить ход истории. Но ты должен пообещать, что твой отец об этом не узнает ни при каких обстоятельствах. По крайней мере, не от тебя.

Брови Люциена сошлись на переносице. Его отец не был идеальным, и в данный момент, глядя в глаза своему единственному другу, которого он убил из-за какой-то нелепой кражи и ложно обвинил в измене, Лулу чувствовал настолько сильную ненависть к Фабирону Монтфрею, что сам удивился, как ему тяжело сейчас сказать Робейну «да». Если он ненавидит отца, не должен ли он согласиться незамедлительно? Может даже самому возглавить проклятый бунт? Но крохотная часть души противилась секретам, противилась выбирать другую сторону, ведь он был Монтфреем, и отец всегда говорил, что нет ничего ценнее семьи. В конце концов Лулу выдавил из себя:

– Клянусь.

Лицо Робейна расслабилось, словно ничего другого он и не ожидал услышать.

– Я знаю, что принцесса Элетайн Дейдарит жива. И те, кто посвящен в эту тайну, собирают сторонников, чтобы найти принцессу, посадить ее на трон и свергнуть Элитарию.

Люциен едва удержался от смеха. Какая нелепая история! Всех Дейдаритов перебили. Даже кровожадным воякам хватило бы мозгов заметить, что одного маленького трупа не хватает. Но на смех уже не хватало сил. Он чувствовал, как струйка крови пробежала по губам вниз, к подбородку. Времени оставалось мало.

– Почему ты так уверен, что она жива?

– Я сам видел это. В те времена мой отец служил королевской семье. Был гвардейцем, и мы жили с ними в том дворце, где их перебили. Когда началось побоище, отец отправился защищать короля, а я спрятался. И все увидел. Принцесса Элетайн в тот день отправилась кататься на пони и задержалась дольше обычного. Это первое, что спасло ей жизнь: она вернулась в разгар битвы, а не в начале. Застыла, как вкопанная, когда под копытами ее лошадки захлюпала кровь. Она стояла там и смотрела, как убивают ее отца, маму, старших братьев, сестренку. Ее бы убили тоже, если бы одна женщина, кажется, гувернантка какой-то из принцесс, не бросила ее в полузасыпанный песком колодец.

– Это просто невероятно. Я не могу поверить. Нам столько раз говорили…

– Элитария красноречива, но не всегда правдива. Пора, наконец, открыть глаза и понять это, Лулу. Я не знаю о дальнейшей судьбе принцессы, но помню, что когда я на следующий день вернулся к этому колодцу, ее там уже не было. А вместо нее посланники Элитарии подложили труп дочери кухарки.

– Но…

– Ты должен ее найти, Лулу.

– Что?! Я? Как, во имя богов, я ее найду? Как мне вообще понять, что это она? Я ее в глаза не видел.

– У нее на ноге, на пятке, должна быть метка. Но я не знаю, какая. Это ты тоже должен выяснить, если дорожишь нашей дружбой. Я пытался найти в библиотеке документ, где зарисована эта метка, но его нет. Исчез. Или никогда не существовал.

– Робейн…

– Я знаю. Это звучит безумно. Но для меня это очень важно. Через всю свою жизнь я пронес чувство вины за то, что не смог спасти их. Это была прекрасная семья, Лулу. Прекрасные люди. Лучше прочих. Они не заслужили такого отношения. Такой смерти. Пообещай, что найдешь ее. Пообещай, что хотя бы постараешься найти ее.

– А если найду, что мне с ней делать?

– Привези ее в Ульмарский дворец. Дальше пусть решает сама. После этого я буду знать, что ты сдержал слово. Обещаешь?

Люциен посмотрел на него в упор. Робейн пронзил его взглядом синих, как сапфиры, глаз. Его очертания стали размываться, а кожа – просвечивать. Вторая струйка крови потекла по подбородку, в ушах засвистел ветер, и Робейн вдруг исчез. Он словно бы вынырнул из воды и оказался на кладбище. Уставший, измотанный, но счастливый от того, что наконец узнал правду.

– Обещаю, дружище. Мы еще встретимся?

Ответом ему была лишь звенящая тишина.

***

Как оказалось, алкоголь, который вроде бы выветрился за Чертой, поглотил его изнуренное, лишенное энергии тело без остатка. И хотя голова оставалась ясной, ноги решительно отказывались идти прямо по линеечке, норовили путаться и спотыкаться о невидимые препятствия, так что Люциену приходилось ловить самого себя, силой воли удерживая равновесие.

Страшно представить, что подумал молодой извозчик, который доставил его домой, но Люциен был так благодарен ему за то, что не бросил на произвол судьбы его бестолковое тело, что отдал все деньги, которые при нем были. И хотя честный юноша долго сопротивлялся, в конечном счете мешочек оказался в его кармане.

Люциен Монтфрей часто возвращался по ночам. И первое время он проходил через главный вход, стучал до посинения, чтобы разбудить дворецкого, который мог бы ему открыть. Но дворецкий, как и все нормальные люди, любил по ночам спать в теплой постели, а потому ночные возвращения Лулу действовали ему на нервы. В конце концов он, едва ли не стоя на коленях, попросил своего молодого господина приходить через черный вход и вручил ему дубликат ключей. Отныне Лулу не беспокоил бедолагу, а проходил прямиком через кухню в свою комнату.

Сегодня, как и всегда, он стоял у черного входа, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Маленький ключик то и дело тыкался в дерево, в дверную ручку, падал на пол, терялся в траве – иными словами, делал все, чтобы Люциен провел на пороге всю ночь. Не иначе как с божьей помощью Люциен все-таки отворил дверь и погрузился в темноту кухни.

Ясная голова никак не могла взять в толк, почему он не может контролировать тело. Почему руки упорно не слушаются, а ноги – отказываются следовать нормальному маршруту. По дороге до коридора он сшиб стул, больно ударившись ступней, наступил на хвост ничего не подозревающей спящей кошки, уронил графин с водой, когда собирался попить, и, в итоге, намочил этой самой водой свое пальто.

В коридоре мелких препятствий поубавилось, но появилась настоящая пытка – лестница. Проклятые ступеньки! Люциену уже самому становилось тошно от своей беспомощности. Он частенько выпивал во время культурного отдыха с другими молодыми дворянами, но никогда еще не пребывал в таком состоянии. Тело просто отказывалось признавать, что Лулу его хозяин. Существовало отдельно от него.

С горем пополам, бросив трость на пол и обняв руками перила, Люциен доковылял до второго этажа, где должна была быть его комната. Проклятое освещение! Почему нельзя оставлять свечи так, как делают в обычных домах? Как будто все в этом дворце умеют видеть в темноте. Кое-кто не может вообще-то. Хоть бы раз учли его мнение.

Лулу посчитал количество дверей на этаже. Три. Значит, пришел по адресу. Первая – комната Ромаэля. Вторая – Цирена. Последняя его. Странно только, что под ней виднеется желтая полоска света. Кажется, он не оставлял свечей, но мог ведь и забыть погасить их. Он собирался в спешке. Как всегда.

Люциен с размаху налетел на дверь, думал, получится за нее держаться во время борьбы с очередным ключом, но прогадал: дверь вдруг отворилась, и Лулу упал бы на пол, если бы вовремя не зацепился за ручку.

«Еще и дверь забыл закрыть. Когда-нибудь забуду собственное имя» – промелькнуло у него в голове, когда он поднимался.

Его взгляд привлекла одинокая свеча, оставленная на прикроватном столике, но усталая голова не стала делать никаких выводов. Ему ужасно хотелось спать, а кровать была рядом, разобранная, приготовленная ко сну, слишком притягательная, чтобы тратить время на раздумья. Он повалился на мягкую подушку и почувствовал, будто лежит в облаке, сжал пальцами одеяло и подтянул его к себе, подложив под щеку. Ему всегда нравилось спать, обнимая одеяло руками и ногами, как ребенок обнимает детскую игрушку. Закрыл глаза, чувствуя каждую расслабившуюся клеточку тела. Как вдруг кто-то взвизгнул от страха и удивления.

Лиссарина, спускавшаяся вниз, к слугам, чтобы попросить еще одну свечу, вернулась в комнату и схватилась за сердце, когда увидела на своей кровати чужие ноги в туфлях. В темноте она не сразу узнала владельца сей прекрасной, заляпанной грязью обуви, но когда светловолосая голова слегка приподнялась на крик, все встало на свои места.

Честное слово, она была готова схватить какую-нибудь статуэтку и ударить непрошенного гостя по голове. И она бы сделала это, если бы вовремя не рассмотрела в наглеце Люциена Монтфрея.

– Что ты здесь делаешь? – сказали они одновременно, и терпение Лиссарины едва ли не лопнуло.

– Это не твоя комната! – выпалила она, уперев руки в боки.

– А ты полуголая, – непонятно к чему заметил Люциен, и Лиссарина ахнула.

Она ведь действительно стояла в одной ночной рубашке. Быстро запахнула накинутый на плечи халат, завязала его лентой на талии и сложила руки на груди, все еще выражая недовольство. Хотя, откровенно говоря, спеси в ней поубавилось. Это замечание и совершенно невинный вид Люциена, обнимающего одеяло, застало ее врасплох.

– Вставай и убирайся из моей комнаты, – она подошла к нему и потянула за руку. – Найди другую ночлежку.

– Какая ты злая, – промычал Лулу, не открывая глаз. Она доставляла ему не больше неудобств, чем бабочка слону. – Вредина.

– Это я вредина? Тогда для тебя вообще слова не придумали, – она продолжала тянуть его за ладонь в надежде, что он свалится на пол, но либо сил у нее не хватало, либо Лулу за что-то крепко держался, только с места он не сдвинулся.

– Очаровательный. Вот мое слово.

– Мистер Очаровательный, будьте так любезны подобрать свое очаровательное тело и удалиться в собственные очаровательные покои, – процедила она сквозь стиснутые зубы.

– Не могу. Я уже сплю. – И рука, которую Лиссарина отпустила и которая безвольно болталась в воздухе, спряталась под подушку. Он перевернул голову на другой бок, завершая беседу.

– Проклятье! – прошипела Лиссарина злобно и села на краешек кровати, сложив руки на груди. Выглядела она словно обиженный жизнью ребенок. – А мне где ночевать прикажете, милорд?

– Здесь, – Лулу, не открывая глаз, хлопнул рукой по второй половине кровати.

– Как бы не так! Завтра с утра придет служанка и увидит нас вместе. Поползут слухи, а ваш отец и так уже однажды подумал… нехорошее про меня. Я здесь не останусь. Если вас найдут, пусть найдут одного.