Читать книгу Сказки города - Дарья Эпштейн - Страница 1

Джимми был пьян. Его группа только что вернулась из тяжелого двухлетнего тура, и ребята решили слегка отметить это дело. Ну, почти слегка. То есть, ого-го как. Он смутно помнил сверкающую стриптизершу и пару моментов, о которых не стал бы рассказывать жене. Когда такси подвезло его к дому, Джимми вывалился наружу, немного полежал на траве и пошел к двери. На четвереньках.

У самого порога он попытался принять вертикальное положение. После третьей неудачной попытки Джимми с тоской подумал о Лин и своей пятилетней дочери. Когда вечеринка началась, он, уже предчувствуя, что ничем хорошим это не закончится, позвонил жене и попросил его не ждать. Она, как умная женщина, воздержалась от комментариев. И теперь наверняка спала, как младенец. Меньше всего ему хотелось бы ее разбудить. Жаль, что Бобби еще не вернулся – ему уже двенадцать, и он, черт возьми, тоже мужчина.

Джимми вздохнул и попробовал еще раз. Теперь ему удалось продержаться ровно столько, чтобы открыть дверь и попасть внутрь. Он чуток посидел на полу. В его голове грохотала новая песня, и это было лучшее, что он когда-либо писал. Нужно было ухватить ее, пока она не исчезла.

Его домашняя студия была на втором этаже. Джимми собрал волю в кулак, встал и прошатался к лестнице. Лестница возвышалась.

Медленно, подтягиваясь за перила по обеим сторонам, Джимми поднялся наверх. На площадке перед дверью студии стояла его любимая гитара – Мейзи, по имени его первой любви. Он поднял ее, прижал к груди и пристроил пальцы на грифе. И качнулся назад. Ему удалось упасть с лестницы так, чтобы не повредить гитару. Правда, при этом он свернул себе шею. Когда из спальни на шум выскочила полураздетая Лин, Джимми был уже абсолютно мертв.

Думаете, на том дело и кончилось? Дудки, здесь все только начинается.

Дождь лил третьи сутки. Было десять вечера. Две длинноволосые фигуры стояли на лестнице под козырьком и курили. Козырек принадлежал репетиционной точке, находился в дорогущем районе и по сути представлял собой место скорби. Музыканты приходили сюда, когда дело не ладилось.

А дело ни черта не ладилось. Айзек Гриммерман, ударник, сплюнул под ноги и посмотрел на компаньона.

– Дохлый номер, – сказал он.

Фрэк Сандерс, басист, отправил окурок в урну и мрачно кивнул:

– Не Джимми.

– Не Джимми.

Эти двое были знакомы пятнадцать лет, и двенадцать из них время от времени играли вместе, с самыми разными музыкантами. Они были круты. Они были классикой и почти легендой. Но лучшим периодом в своей жизни оба считали те несколько лет, что провели в группе покойного ныне Джеймса Макмерфи. На их языке «не Джимми» означало что-то неудовлетворительное. Причем спектр этой фразы был чрезвычайно широк – от легкого личного недовольства коллегами до полного отстоя. В последнем случае к «не Джимми» прибавлялось «совсем».

– Знаешь, мне его не хватает, – признался Фрэк.

– Мне тоже. Десять лет прошло… Надо же было так глупо помереть!

Они помолчали.

– Он бы даже этот курятник расшевелил, – с тоской сказал Айзек.

– Ну… – Фрэк вспомнил нынешнего вокалиста с безумными глазами и белыми следами под носом, и в голосе прозвучала неуверенность.

– Ладно, мы оба знаем, Джимми бы его вышиб. Кой черт Лукас его держит, понять не могу.

Айзек тоже докурил, и теперь просто пялился на дождь. Мокрая и холодная тоска начала его накрывать, а это было плохо.

– Я тут кое-что продумывал, – начал Фрэк.

Айзек повернулся к нему и вопросительно приподнял бровь. То, что изобретал Фрэк, обычно было дельным.

– Надо бы помянуть братишку, – сказал тот. – Ты как насчет большого концерта?

Гриммерман вгляделся в лицо приятеля, тщательно его изучил и убедился, что тот не шутит. Тогда он спросил:

– Насколько большого?

– Помнишь тот стадион, на котором мы выступали перед последним туром? – Фрэк казался равнодушным, но в глубине его глаз горели адские искорки.

– Ну?

– Вот примерно настолько.

Айзек присвистнул. Десять лет назад это было легко. Они были моложе, глупее, и на волне. Сейчас многое изменилось.

– Думаешь, соберем? – спросил он осторожно.

– Нет, не думаю, – ответил Фрэк. – Уверен. Джимми всегда собирал.

– Джимми мертв.

Фрэк усмехнулся:

– Моррисон тоже мертв, как доска. Но ты же не перестаешь его слушать. Умирают тела, брат. А музыка живет вечно.

– Да! Нет-нет, Сергей! Мне нужен Сергей! По буквам: С-Е-Р… Да вашу мать, говорит там кто-нибудь по-английски?

Лукас Осипофф зажал телефон плечом и вытер вспотевшую лысину под ермолкой. Он был маленьким и щуплым, он был правоверным иудеем, он был менеджером и продюсером покойного Джимми и его группы. Сейчас он пытался проораться сквозь шум вечеринки, происходившей, кажется, в другой вселенной.

– Ирочка, прошу, если придет Фрэк, не пускай его ко мне, – сказал Лукас стоявшей рядом секретарше. – Я его убью.

Ирочка серьезно кивнула и отошла. А Лукас продолжил материться в трубку. В конце концов, его собеседника озарило, и он таки выдал вразумительный ответ. Лукас записал продиктованный номер прямо на ладони, сбросил вызов и разразился виртуознейшей бранью.

– Ирочка! Фрэк здесь? Давай его сюда срочно.

Секретарша невозмутимо удалилась и вернулась в сопровождении басиста. Он встал перед Лукасом и молча ждал, что будет. Лукас постукивал по столу короткими пальцами и сопел.

– Это самая придурошная из всех твоих гениальных идей, – изрек, наконец, менеджер. – И знаешь, почему?

– Потому что она тебе нравится больше остальных? – невинно спросил Фрэк.

Лукас метнул на него яростный взгляд.

– Нет! Потому что это невозможно! Я полдня искал Рыбешку, обзвонил почти всю проклятую Россию вместе с Белоруссией. В итоге кто-то из его долбанутых дружков вспомнил, что он сейчас, так сказать, в санатории.

– Так сказать? – повторил Фрэк.

– Слушай, я не бог. Я не могу достать тебе его из шляпы. Нам нужен другой клавишник. Точка.

– С другим ничего не выйдет, ты же понимаешь, – возразил Фрэк. – Так что за санаторий? Есть у тебя телефон?

– Угу, – Лукас мрачно кивнул и посмотрел на свою ладонь. – Есть. Только это не совсем санаторий. Это психушка.

Сергей Гарин, он же – Серж, он же – Рыбешка, сидел на кровати в своей палате. Палата была на двоих, но его соседа недавно отправили домой, и это было ништяк. Рыбешке не нравилось общество. Он не любил разговаривать.

Он вообще мало что любил. Но люди его особенно нервировали. Они постоянно что-то говорили, рассказывали о себе, высказывали свое мнение, как будто это кого-то интересовало. Шумели. В этом не было смысла.

Смысл был в музыке. Музыка была всюду, и Рыбешка мог доставать ее из чего угодно. Он играл на вилках, расческах, пилах, на пустых бутылках, на тюбиках зубной пасты. Но больше всего ему нравились клавиши. На них он играл как бог.

Еще пару-тройку лет назад за него дрались несколько проектов. Ему предлагали много денег, славу и черт знает что еще, лишь бы он играл. Рыбешка играл. А потом от него очень деликатно избавлялись. Не из-за музыки, нет. Очень сложно работать с человеком, которому время от времени нужно отдохнуть в психушке. Особенно потому, что иногда ты понимаешь, что уже пора, раньше самого человека.

Серега наигрывал на пластиковой ручке. Он вытащил из нее стержень, проплавил несколько дырочек, но звук ему не нравился. Нужно было что-то добавить. Он потянулся за блокнотом, чтобы вырвать из него лист бумаги, и услышал в коридоре голоса.

– … никого не хочет видеть. Он выразился достаточно ясно, – говорил врач.

Ему отвечал низкий, грудной женский голос:

– Я уверена, мне он будет рад.

Возникла пауза, и Рыбешка мог бы поклясться, что на грани слышимости уловил шуршание переходящих из рук в руки банкнот.

– Просто скажите ему то, что я просила. Сами увидите.

– Хорошо, – ответил врач уже не так норовисто, – но если он откажется…

Дверь в рыбешкину палату медленно открылась, и на пороге появился Семен Георгич, его врач. Он выглядел немного смущенным, а из кармана – о да! – торчал уголок купюры.

– К тебе посетитель, Сереж. Она просила передать, это про Джимми.

Имя подбросило Рыбешку на кровати, он встал и уставился в дверной проем. На вопросительный взгляд Георгича он ответил кивком, и тот свинтил, уступая место… Ух ты…

Сначала в палату вплыла грудь. Потом – ноги. И только потом – наконец, она, вся целиком. Серега никогда не понимал, как это у нее получалось так появляться.

– Ирочка, – сказал музыкант почти нежно и расплылся в улыбке.

– Здорово, Рыбешка, – сказала лукасова секретарша и села на койку напротив. Она перешла прямо к делу, так, как он любил – Сыграешь для Джимми?

Через четыре часа они уже были в самолете. По идее, из психушки так просто не выписывают, но ирочкина грудь и ирочкины деньги были необоримой силой. Бастилия пала.

Единственная сложность возникла уже в аэропорту – Рыбешка никак не хотел расставаться со своей свистящей ручкой, а служащие никак не хотели пускать его с ней в самолет. Но Ирочка умудрилась уладить и это, и теперь вполне довольный жизнью клавишник наблюдал в иллюминатор, как земля летит в никуда. Теплый ирочкин бок щекотал его руку сквозь фланелевую рубашку. От запаха ее духов шевелились волосы на затылке. Они не виделись почти восемь лет.

– Ты не изменилась, – сказал Рыбешка.

Ирочка пожала плечами:

– А зачем? Эта версия меня мне вполне нравится.

Она распечатала принесенный ланч, понюхала булочку и, поморщившись, отложила ее в сторону. Наблюдательный Серега заметил несколько морщинок возле ее глаз – все-таки время имело над ней власть. Впервые он подумал, что и сам, должно быть, постарел. Может, и волосы стали редеть? Он провел рукой по нечесанной шевелюре и удостоверился – нет, все нормально, по-прежнему как спутанный мох.

– Вот что мне интересно, – сказал Рыбешка вслух, – Мы все соберемся, как в старые добрые. Все на своих местах. Я на клавишах, Фрэк на басу, Айзек на ударных. А кто заменит Джимми?

Ирочка усмехнулась и протянула задумчиво:

– Джимми незаменим… – потом тряхнула головой и повернулась к Сереге всем телом: – Не знаю. Лукас кого-нибудь найдет. Если кто сможет, так это он.

Серега уставился на ее губы. Сегодня без помады. Он смотрел, а губы улыбнулись и произнесли:

– Я скучала, Рыбешка.

Весь оставшийся путь они целовались. Лукас увидел Рыбешку только следующим вечером, но он был к этому готов.

– Фрэк, ты что, с похмелья? Ну серьезно, – Айзек прекратил играть и посмотрел на басиста. Тот ответил ему мрачным взглядом исподлобья.

– Угу.

– Просто зашибись! Первая репетиция, и что? – глаза Айзека пылали. – Это все твоя идея, и ты…

– Я вчера прослушал 64 записи, – сказал Фрэк, откладывая гитару. – Где-то на середине напился, потому что это невозможно слушать трезвым. Это не то, что не Джимми, это даже не его левая нога!

Айзек почесал палочкой за ухом. Он предполагал, что будет трудно. Конечно, у них был Лукас, который мог откопать все, что угодно и кого угодно. Но даже он не умел оживлять мертвецов. Шестьдесят четыре записи…

– И что они пытались сыграть? – спросил Айзек.

– Большей частью «Ты меня бесишь, детка».

Айзек застонал.

– Некоторые замахивались на «Безумного нищего», – добил его Фрэк.

Ударник схватился за голову. Даже самые отчаянные рок-н-ролльщики, безжалостно перепевшие все, что Джимми создал за свою недолгую, не рисковали трогать эти две песни. Куда катится этот долбанный мир? Айзек ощутил, как депрессия и отчаяние, эти две преследующие его гадины, выросли по обе стороны установки и протянули к нему жадные лапы.

В этот момент дверь распахнулась.

– Привет, парни, – сказал Рыбешка. – Что играем?

Фрэк и Айзек кинулись обнимать вновьприбывшего. Они хлопали его по спине, комментировали его внешность, задавали дурацкие вопросы, которые он рассеянно игнорировал, и в конце концов смилостивились и допустили его к клавишам. Рыбешка нежно погладил инструмент. Потом растопырил пальцы и без предупреждения заиграл. Фрэк и Айзек переглянулись с кривыми ухмылками – все как десять лет назад, бро – и включились в музыкальный поток.

Часа через три жизнерадостной ругани, споров и музыки Рыбешка вдруг остановился на середине песни.

– Парни, я вот что подумал, – сказал он, глядя поверх фрэковского левого уха. – Десять лет, концерт, все дела… А Джимми-то об этом кто-нибудь сказал?

Музыканты настороженно переглянулись. Они вдруг вспомнили, ОТКУДА привезли Рыбешку.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил Фрэк.

– А, не, я не спятил, я в норме, – спокойно пояснил Серега. – Я к тому, кто-нибудь ходил на кладбище?

По студии пронесся вздох облегчения. Айзек ответил:

– Вообще-то, нет.

– Ну так поехали, – сказал клавишник.

Было два часа ночи, но разве это могло их остановить?

Пух нервно оглядывался по сторонам. Он не любил кладбища. Да, он красил волосы в черный цвет и таскал на шее Анкх, но только потому, что это нравилось его девчонке. Ему было двадцать. Он сходил с ума по року.

– Ты хоть в курсе, куда идти? – раздался из темноты нервный шепот Гекаты.

На самом деле ее звали Алиса, но Пуху было велено забыть об этом, если он хотел продолжать отношения. Он судорожно сглотнул.

– Ага.

Этот путь он проделывал сотни раз, с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, и он открыл для себя «Мертвого единорога». Геката сначала говорила, что со временем его отпустит, и он начнет слушать нормальную музыку, но потом сама подсела. Теперь она утверждала, что гитара Джимми заряжена темным волшебством, а сам Джимми продал душу дьяволу, чтобы так играть.

Сегодняшняя прогулка была полностью ее идеей. Ничего более отмороженного Пух еще не делал. Фонарик в его руке трясся, и в его свете казалось, что за надгробьями кто-то шевелится. Деревья же превращались в кровожадных, когтистых монстров.

Когда в трепещущем свете возник знакомый до боли склеп, он вздохнул с явным облегчением.

– Здесь.

– Ну, действуй давай тогда.

Геката тряслась. Планировать все это было намного веселее, чем выполнять. Но они уже были здесь. Пух стащил с плеча чехол с гитарой, а его подружка распаковала комбик и педаль. Фонарь он пристроил на ограде, и трясущимися пальцами подключил оборудование.

– Ну, готов?

– Вроде того.

Пух нервно облизнул губы. Нужно было что-то сказать.

– Э-э, Джимми, – начал он, и Геката подскочила от неожиданности. – Я хочу сыграть для тебя. У меня, конечно, так круто, как у тебя, не получится, но… Я долго тренировался и надеюсь, тебе понравится. Ну, или ты хотя бы не проблюешься.

Пух замолчал, прислушиваясь, как будто надеялся на ответ. Вокруг было тихо. Тогда он зажмурился и взял первый аккорд. Звук пронзительно разнесся в тишине кладбища, породив странное многоступенчатое эхо. Это было жутко громко. Но останавливаться было поздно и намного страшнее, чем начинать, и Пух играл. А потом он просто забыл, где находится, и что сейчас ночь. Он играл для Джимми, и выжимал из себя лучшее, на что был способен. Целых пять минут, или несколько вечностей, для него существовала только гитара. Когда песня закончилась, его оглушило тишиной. Он тяжело дышал и был весь в поту.

– Вау, – сказала Геката. – Круто.

Пух только улыбнулся. Он был в экстазе. И тут…

– Эй, парень!

Крик раздался из темноты в нескольких метрах от могилы. К ним приближался фонарь.

– Бежим!

Они понеслись по кладбищу. Геката впереди, а Пух отстал: на нем все еще висела гитара с подсоединенной педалью и комбиком, когда он побежал, они потащились следом. Вот он выдернул провода и помчался куда-то во тьму. Гитара ужасно мешала. Фонарь приближался, а Пух даже не видел, куда бежал. Внезапно перед ним вырос склеп, и парень, не успев сманеврировать, впечатался в него боком. От удара перехватило дыхание, он согнулся пополам, а когда выпрямился, его пригвоздило лучом фонаря.

– Я не сделал ничего плохого! – закричал Пух. – Это же просто музыка!

– Просто музыка? Парень, это было лучшее, что я слышал за последнюю неделю. – ответил Фрэк Сандерс и опустил фонарь.

Айзек добрался до дома только к восьми утра. Голова гудела страшно, его слегка штормило – все-таки он давненько не напивался. Если подумать, то на репетициях они не пили лет десять, с тех пор как не стало Джимми… Но сегодня это было правильно.

Вот это была репа так репа! Айзек ухмыльнулся во весь рот и занес ногу на ступеньку лестницы, ведущей к спальне. Парнишка сперва стремался. Да и неудивительно, тут бы кто угодно струхнул. Но потом Рыбешка, молодчина, сгонял за портвейном, и дело пошло. Сложно стесняться людей, с которыми пьешь дрянной портвейн из горла. Они лабали, пока Фрэк не запутался в проводах и не рухнул на установку… Хорошо, что успел его подхватить…

Айзек в голос захохотал, но тут же виновато оборвал себя и прислушался – не разбудил ли кого. Нет, все тихо…

Только после падения Фрэка парнишка – Пух, ну и имечко! – вспомнил про свою подружку. Надо было видеть, как он понесся к телефону! 62 пропущенных, ух и задала она ему жару.

«Со мной все в порядке, малыш, я тут вместе с Айком и Фрэком, и Сержем, из «Единорога», мы всю ночь играли, я совсем не слышал звонков… Нет, я не шучу… Нет, я не надрался… То есть, надрался, конечно… Это охрененно, я сейчас приеду и расскажу… Ладно, сначала просплюсь, как скажешь…»

Они вызвали ему такси и отправили с ним Ирочку. Она была не очень-то счастлива, что ее вынули из постели в шесть утра и приставили нянькой, но парень жил с родителями, и без нее его бы просто убили. Мертвый гитарист играть не может.

Айзек добрел до ванной и, не глядя на себя в зеркало, сбросил одежду и встал под душ. Лукас будет счастлив. Надо завтра же дать ему прослушать записи. В смысле, уже сегодня. Ох, ну и дрянь же этот портвейн, где Рыбешка его только нашел…

Айзек обмотался полотенцем, дошлепал до кровати, устроился рядом со спящей женой и безуспешно попытался перетянуть на себя хоть немного одеяла. Потом вздохнул, вытянулся и закрыл глаза.

– Айк!

Айзек открыл глаза и уставился в потолок.

– Эй, Айк!

Айзек повернул голову. И подпрыгнул метра на два.

– Твою мать! Чертов портвейн!

– Что такое? – сонно спросила жена. Она приподнялась и посмотрела туда же, куда и Айзек. И тоже подпрыгнула – Твою мать!

– Привет, Айк, привет, Лин, офигенно выглядишь.

В их спальне, бывшей когда-то его собственной, стоял и улыбался полупрозрачный Джимми Макмерфи.

Айзек открыл и закрыл глаза, подергал себя за мочку уха и потряс головой. Джимми не исчез. Лин во все глаза смотрела на своего мертвого мужа.

– Джимми, это ты? Настоящий, не проекция, не чья-то дурацкая шутка? – спросила она. Голос дрожал.

– Да я, я. Извини, что напугал, сам не ожидал, что тут окажусь, – сказал призрак и пожал плечами.

– Если это ты, скажи, что ты мне пообещал, когда у нас родилась Рони?

Джимми вздохнул, посмотрел на Айзека и вдруг подмигнул ему:

– Я обещал, что избавлюсь от этой овцы Мегги, которая пускает по мне слюнки.

– Джимми!

Лин слетела с кровати и кинулась обнимать его, но ее руки прошли сквозь его тело. Она упала на пол и вдруг зарыдала.

Призрак склонился над ней, хотел было погладить по растрепанной голове, но ничего не получилось. Тогда он посмотрел на Айзека и кивком указал на Лин. Айзек скатился с кровати и сделал то, чего не мог Джимми.

– Так вот почему ты ее тогда уволил, – сказал Айзек, пока Лин успокаивалась в его объятьях. – А я-то все думал…

– Да и бэк-вокалистка из нее была так себе, – сказал Джимми.

Лин фыркнула у Айзека на груди и как будто пришла в себя.

– Ох, Джимми, – всхлипнула она и вытерла нос подолом ночной рубашки.

– Все хорошо, девочка, – сказал Джимми нежно.

Она как будто взорвалась:

– Ничего не хорошо! Как ты мог так глупо умереть? Я спустилась и нашла тебя, и ты был… ты был…

– Прости… Я не специально. Я так больше не буду, честно.

Лин рассмеялась сквозь слезы.

– Как ты здесь оказался? – спросил Айзек.

Призрак пожал плечами:

– Понятия не имею. Я был совсем в другом месте, а потом услышал музыку. Кто-то играл соло из «Детки», и я подумал – ого, все, как надо! Потом бац, и я уже на кладбище, стою в склепе и пялюсь на дверь. Долго пялился, пока не понял, что могу пройти сквозь нее. Вышел, побродил, напугал сторожа… Потом стало светать, я подумал о Лин – и оказался тут. Айк, у тебя рот открыт, ты в курсе?

Ударник захлопнул челюсть и выдал:

– Вот это да. Тебя разбудил Пух. Это парнишка, который играл на кладбище.

Джимми заинтересованно поднял брови. Теперь он по-турецки сидел на полу напротив Лин и Айзека. Совсем как раньше, подумал последний, только вот Лин обнимал он сам, и мы все были одеты.

– Что за парнишка?

– Хороший. Безбашенный, но играет круто. Почти как ты. Мы его вчера на кладбище и поймали.

– Отвели к Лукасу? Вы ведь еще с Лукасом, правильно?

Айзек отвел глаза.

– Ну, сейчас – да. – Он выдержал паузу, потом вздохнул и признался: – Джимми, после твой смерти «Единорог» тоже умер. Мы не стали искать замену. Да и не нашли бы, брат. Мы расползлись по углам, каждый чем-то занимался… Как обычно и бывает в таких случаях.

– Да брось, в таких случаях обычно устраивают прослушивание, – Джимми криво усмехнулся. – Но я польщен, что вы не стали. Жаль проект, конечно. Мы были крутой командой.

Лин встрепенулась:

– Они и сейчас крутая команда! Скажи ему, Айк, ну что ты молчишь? Они снова собрались, чтобы сыграть концерт в твою честь, Джимми!

Айзек кивнул. Призрак озорно улыбнулся:

– Вот это я удачно зашел.

Они проболтали еще час, после чего Айзек сказал, что если не поспит, ни за что не поверит, что все это было по-настоящему. Лин и Джимми оставили его в спальне и спустились в кухню. Лин заварила кофе.

– Рони еще спит, она в выходные поздно просыпается, – тихо сказала Лин. – А Бобби у своей девушки.

– Какая Рони сейчас? – спросил призрак, устраиваясь на табуретке.

– Красивая. Умная. Озорная. У нее твои глаза.

Джимми вздохнул. Он последний раз видел дочь, когда ей было пять. После тура он едва успел поиграть с ней несколько часов, потом была вечеринка, а потом… Она, должно быть, давно забыла все то немногое, что успела узнать о нем как об отце.

– Рони часто сидит в твоей студии. Пыталась научиться играть на твоей Мейзи. Но гитара ее совсем не слушается.

– Да, Мейзи – девочка с характером… А студия – так и осталась? В смысле, Айк?..

– Нет, он ничего не переделал. Только свою установку перевез, когда мы поженились.

Лин нервно заерзала на стуле. Ей было неловко. Джимми это понял и поднял было руку, чтобы ободряюще коснуться ее плеча, но вспомнил, что ничего не получится. Чертовски неудобно быть призраком – даже обнимать приходится словами.

– Ты выбрала самого лучшего из нас, – сказал Джимми. – Наверно даже, самого лучшего из всех. Вы ведь счастливы?

Лин кивнула.

– Ну вот и отлично. Тогда хватит вести себя так, как будто в чем-то виновата. Сделай и мне кофе, не выпью, так хоть понюхаю.

Лин была рада занять руки. Она засыпала кофе в турку и поставила ее на огонь. Джимми с любопытством разглядывал кухню.

– Смотри-ка, моя катана осталась! И цветок этот до сих пор жив, я-то думал, он и месяца не протянет, и…

– Папа?

Джимми обернулся. В дверях, завернутая в зеленый халат, стояла красивая рыжая девушка. Его дочь.

– Ой-ой, – сказал Джимми. – Привет.

Секунд пять они молча смотрели друг на друга. Потом Рони сорвалась с места…

– Папа!

… и кинулась его обнимать. Она пролетела сквозь Джимми и на всем ходу впечаталась в шкаф.

– Твою мать!

– Рони, как ты выражаешься! – автоматически сказала Лин.

Джимми отошел в сторону и посмотрел на дочь. Веснушки, курносый нос, длинные растрепанные волосы… Она кривилась и держалась за лоб.

– Пап, ты привидение?

– Ну, типа того, – неловко ответил призрак.

– Ничего себе. А я решила, что ты инсценировал свою смерть и теперь вернулся. Но так тоже круто. Ой, больно…

Джимми переглянулся с Лин, и оба расхохотались. Рони наградила их тем самым взглядом, который подростки приберегают для родителей, когда те ведут себя, как придурки. Джимми потянулся к ней:

– Убери-ка руку. Вот так… – он провел по ее лбу призрачной ладонью, и боль прошла.

– О, здорово! Спасибо. Как будто лед приложил. Расскажи, где ты был? Как оно там, с той стороны?

Лин налила кофе в две маленькие чашки и поставила на стол. Она наблюдала, как ее дочь и призрак ее мужа весело болтают, хохоча, жестикулируя и перебивая друг друга, как будто это совершенно нормальное семейное утро. Как будто нет ничего странного в том, что ты сидишь на кухне с привидением. Это у нее от Джимми, подумала она. Он всегда принимал все таким, какое оно есть, и старался сделать общение максимально приятным для всех. Это Джимми привел в «Единорога» странного, диковатого на вид Рыбешку и заставил с ним считаться. Когда Рыбешка начинал импровизировать прямо на выступлении, сбивая с толку остальных музыкантов, Джимми просто давал ему играть, а потом встраивался. Со временем остальные тоже привыкли, и это стало их фишкой. Концерт «Мертвого единорога» считался неудавшимся, если они играли, как на записи.

– … и тут я увидел своего настоящего прадеда. Здоровущий, рыжущщий, с улыбкой размером с океан. Он был клоуном в цирке. Представляешь, я всю жизнь считал, что произошел от совсем другого человека, прабабка так никому и не призналась!

Рони фыркнула, и кофе пошел носом и забрызгал весь стол.

– Лин, салфетки!

– Ты бы поосторожнее с семейными историями, – сказала Лин, вытирая стол и дочь. – Кофе плохо отстирывается.

– Истории тоже…

– Ты к нам надолго, пап?

На кухне повисла тишина. Джимми взглянул на Лин и ответил:

– Не знаю, лисичка. Я даже не знаю, почему я здесь… Наверно, повидаю ребят, гляну на Бобби, и… вернусь обратно. Или поеду путешествовать. Не хочу задерживаться. Я все-таки прошлое. Прошлое не должно мешать настоящему.

Они помолчали. Потом Рони всплеснула руками:

– Ты никуда не уйдешь, пока я не покажу тебе своего парня!

– У тебя есть парень? – спросила Лин.

– Он еще не знает, что он мой, – отозвалась Рони. – Но это ничего не меняет. Даже не вздумай исчезнуть, не посмотрев!

Джимми притворно вздохнул:

– Уговорила.

Он поднял над столом призрачную ладонь, и Рони осторожно коснулась ее, как будто давала пять.

Машина стояла перед домом уже час. Из дома никто не появлялся. Напряжение росло. Джимми нетерпеливо поерзал на сидении.

– Ну что там такое?

Айзек пожал плечами:

– Сложности с родителями, я полагаю. Лукас с Ирочкой разрулят, не волнуйся.

Он посмотрел на Джимми в зеркало заднего вида. Сейчас его почти не было видно – пасмурный день и приглушенный свет автомобиля делали призрака еще более призрачным. Но даже сейчас Макмерфи выглядел до неприличия полным жизни. Казалось, он вот-вот вскочит с места и примется носиться взад-вперед, просто чтобы не бездействовать. Как там сказал Лукас, когда они с Джимми завалились к нему в офис? «Следовало догадаться, человек с таким ежом в заднице просто не может спокойно лежать в могиле». Правда, сначала его пришлось вывести из обморока, но это уже детали. Ирочка восприняла все гораздо спокойнее. Айзек сперва подумал, а есть ли на свете что-то, что способно вывести ее из себя? Потом вспомнил. Похороны Джимми. Она рыдала так, что он было решил, что они были любовниками… Ирочка обозвала его идиотом. Как будто есть только один возможный способ кого-то любить…

– Позвони им, – сказал Джимми. – Хотя бы будем знать, сколько еще тут торчать.

Но тут Ирочка появилась сама. Она быстро прошла от дома к машине, открыла дверцу и приземлилась на сидение рядом с Айзеком.

– Впервые сталкиваюсь с такими узколобыми, – сказала она. – Мать считает рок-музыку средоточием греха и разврата…

– Ну, она права, – вклинился Айзек.

Ирочка наградила его ВЗГЛЯДОМ и продолжила:

– И ни в какую не хочет, чтобы ее сын принимал в этом участие. Он станет наркоманом, алкоголиком, заболеет СПИДом и черт знает что еще… Лукас пытается ее переубедить. Я ушла, чтобы не мелькать… – она запахнула пиджак на груди, скрыв блузку с низким вырезом.

– Да что за ерунда! – взорвался Джимми. – У парня талант, он должен… Все, я пошел.

Джимми в ярости выскочил сквозь дверь и понесся к дому.

– Джимми! Стой!

Но было поздно. Макмерфи уже влетел в гостиную. Лукас, родители Пуха и сам Пух сидели в креслах. Лицо матери было красным, а дыхание участилось. Лукас выглядел немного пришибленным. При виде Джимми он округлил глаза.

– Так, что у нас тут? – начал призрак с порога. – Мы не знакомы, я Джеймс Макмерфи, я играю в «Единороге». Не знаю, что вы там себе придумали, но я слышал вашего парня – он гениален. Сколько ему? Двадцать? Да чтоб я так играл в двадцать лет! Кто его сейчас слышит? Парочка друзей и его девчонка? Так вот, его должен слышать весь мир. Держать такое дома – вот настоящий грех. Знаете, что бывает с талантами, которым не дают реализоваться? – Джимми прошел сквозь журнальный столик – Они спиваются. Скалываются. Ведут унылую скотскую жизнь, потому что им не дают гореть по-настоящему. Они теряют смысл, ясно? Они живут наполовину, как сонные овечки. А потом, лет в сорок, понимают, что все было зря. Они так и не стали собой. Не сделали ничего. – Джимми махнул рукой, рука прошла сквозь лампу. – Этот парень, – он указал на Пуха, и тот вздрогнул. – Играет не хуже, чем бог. Уж я-то знаю. А вот вы – вы вообще слышали? Давай, парень, подключай гитару, сыграй! Ну?

Пух, который все это время сидел с открытым ртом и обнимал свою гитару, подпрыгнул на месте и кинулся выполнять приказ. Его родители молча пялились на Джимми. Лица у них были белые, губы прыгали.

Пух повесил гитару на шею и боязливо посмотрел на призрака. Призрак кивнул:

– Давай, играй «Детку». Как на кладбище.

Пух заиграл. От страха и волнения пальцы у него дрожали, и он сфальшивил.

– Глаза закрой, – сказал Джимми. – И начни еще раз. Ты это умеешь, я слышал.

Пух закрыл глаза. В напряженной тишине гостиной раздались первые аккорды. Как и на кладбище, трудно было только начать. Дальше музыка пошла сама, и Пух забыл, где он и кто – удивительное чувство.

Приглушенные аккорды долетели до Ирочки и Айзека. Не сговариваясь, они открыли двери машины и прислушались. Потом переглянулись.

– Джимми, – сказала Ирочка.

– Не совсем, – отозвался Айзек. – Но потенциал есть.

Когда музыка стихла, Джимми с улыбкой оглядел лица собравшихся. Родители были все еще очень бледны. Лукас смотрел на Пуха с восторгом дельца и едва не облизывался. Он уже слышал записи с репетиции, но то, что услышал сейчас вживую, его определенно порадовало.

– Теперь вы понимаете? – спросил Джимми, усаживаясь на подлокотник кресла и немного проваливаясь в него. – Он нам нужен. А мы нужны ему, чтобы покорить весь мир. Ему нужно только подписать.

Он потянулся к бумагам и попытался сгрести их со стола, но руки прошли сквозь них. Тут Джимми кое-что вспомнил. Он запустил руку в призрачную шевелюру.

– А, да… Я же мертв. Лукас…

Менеджер поднял со стола контракт и протянул его Пуху. Мать не спускала глаз с Джимми.

– А… если мы ему разрешим… вы уйдете? – спросила она дрожащим голосом.

Джимми раздраженно пожал плечами:

– Если пожелаете. Вот стоит всего лишь умереть, и тебе уже нигде не рады.

– Контракт можно расторгнуть, там есть такое условие, – сказал Лукас, чтобы сгладить неловкость.

Мать посмотрела на сына и медленно, как сомнамбула, кивнула.

– Да! – Пух запрыгал от радости.

Он сгреб контракт и размашисто расписался.

Джимми хлопнул его по плечу (рука прошла насквозь) и кивнул на дверь:

– Давай в машину. У нас еще куча работы.

Пух вылетел на улицу, даже не захлопнув дверь. Джимми усмехнулся.

– Ладно, приятно было познакомиться.

Наконец, все собрались в машине. Джимми устроился между Пухом и Лукасом. Пух перевел дыхание и неуверенно покосился на призрак.

– Это было…

– Круто?

– Да.

– Я знаю.

Они выехали на шоссе, и Айзек включил радио. Музыка затопила салон. Айзек улыбался.

Рыбешка и Фрэк уже ждали их в студии. Фрэк сидел на стуле, приложив к голове холодную бутылку с минералкой. Вид у него был совсем зеленый.

– Привет, парни! Мы отбили нашего Пуха, – жизнерадостно объявил Лукас. – У нас есть контракт и есть гитарист. Не без помощи Джимми, конечно.

Призрак довольно ухмыльнулся. Он пронесся прямо к гитаре и погладил ее прозрачной рукой. Фрэк улыбнулся ему из-под бутылки и тут же поморщился.

– Когда мне позвонил Лукас, я думал, он так тупо шутит, – сказал басист слабым голосом. – А нет, вот он ты. И у меня вообще нет сил удивляться или вообще что-то делать. Парни, я сегодня труп.

– Жалкая отмазка, – фыркнул Джимми.

Он пролетел через студию и остановился перед страдающим басистом. А потом вдруг засунул руки ему в голову. Фрэк вздрогнул всем телом.

– Легче?

Сандерс кивнул. Джимми отступил на шаг.

– Ох ты ж е, я думал, ты сейчас из него мозг вынешь! – воскликнул Айзек.

– Какой мозг, я ж басист, – возразил Фрэк и посмотрел на Джимми. – Господи, я начинаю осознавать…

– Некогда, – прервал его Лукас. – Работаем, парни. А я выбью нам зал.

И парни работали. Они останавливались, переругивались, переделывали все «как надо», а потом обратно, импровизировали, возвращались к классике… как будто не было тех десяти лет, где каждый из них болтался в своей жизни по отдельности. Призрак наблюдал за ними, сидя на полу у стены. Сначала он вставлял какие-то фразочки в общий разговор, потом просто смотрел и слушал. Когда парни вошли в раж, он тихонько выплыл наружу.

Ирочка нашла его на «безнадежном» крыльце. Если бы призраки могли курить, он бы наверняка держал в руках сигарету, а так просто стоял, облокотившись о перила, и смотрел на улицу. День был удивительно ясный и теплый, но Ирочка почему-то почувствовала запах дождя.

– Эй.

Джимми обернулся и улыбнулся ей кривой мальчишеской улыбкой.

– Депрессуешь?

– Есть немного.

Призрак посмотрел на свои руки. Сквозь них просвечивали перила и асфальт, по которому бродили голуби. Он вздохнул.

– Тяжело быть привидением, знаешь. Ты приходишь в жизнь, где научились обходиться без тебя, где тебе больше нет места. Это почти так же жалко, как стоять на пороге бывшей.

Ирочка примостилась рядом и посмотрела на Джимми долгим нежным взглядом.

– Мы бы не справились без тебя сегодня, – сказала она. – Ну, может, и справились, но это заняло бы кучу времени и сил. Лукас… Он начал сдавать. Теряет хватку.

– Это Лукас-то? – Джимми недоверчиво приподнял бровь.

Ирочка пожала плечами.

– Все-таки, ему уже за шестьдесят… Иногда мне кажется, что он – последний порядочный человек во всем этом бизнесе. Когда он уйдет, все провалиться в дрязги, пьянки и перетягивания одеяла на себя.

– Сам Лукас точно не уйдет.

– Ну, почему же?.. Его потихоньку вытеснят. Он это понимает, и, насколько я его знаю, решит оставить последнее слово за собой. У него выбор – или так, или стать таким же, как все. А это вряд ли.

– Да уж… – Джимми хмыкнул – У Лукаса был миллион шансов стать говнюком, причем богатым, но он их все благополучно упустил. Теперь уже поздно.

Рука Ирочки полезла в карман пиджака и вернулась с пачкой сигарет. Она изящно закурила.

– Это последний проект Лукаса. Его лебединая песня, если хочешь. И ребята это понимают, вот и выкладываются, как сумасшедшие. Их сейчас даже симфонический оркестр из призраков не особенно впечатлит.

Джимми засмеялся и повернулся к Ирочке. Если бы речь не шла о привидении, Ирочка бы сказала, что в его глазах появился живой блеск.

– Знаешь, перед тем, как умереть, я придумал песню. Но так и не успел ее записать…

Во двор ворвалась маленькая черная машинка с тонированными стеклами и резко затормозила перед крыльцом. Из нее вылез растрепанный и разгневанный Лукас и с размаху хлопнул дверью. Машинка жалобно заскулила сигнализацией.

– Да чтоб тебя!

Лукас посмотрел на парочку на крыльце.

– Джимми, да ты бы хоть постыдился, среди бела-то дня! Тут все-таки люди ходят, еще инфаркт кому-нибудь обеспечишь, дурья башка! Тьфу!

Ирочка невозмутимо оглядела босса. Он зло пригладил волосы и ломанулся на крыльцо.

– Ты чего такой злой, папаша?

Лукас на мгновение замер и уставился на Джимми. Так его не называли уже десять лет, и он успел порядком отвыкнуть от этого сомнительного титула. Потом кивнул в сторону двери и ответил:

– Ну, пойдем, расскажу.

– Нам не дают стадион, – выпалил Лукас, едва войдя.

Фрэк сфальшивил. Рыбешка перевел свой потусторонний взгляд с клавиш на лицо менеджера, потом на вошедших за ним Ирочку и Джимми.

– Почему? – спросил Айзек.

– Черт, да потому что мы слишком стары, вышли из моды, нас никто не слушает и никто не пойдет на этот долбанный концерт. Но сказали они, конечно, совсем другое – мол, все расписано на год вперед. Уроды.

В студии стало тихо. Пух со вздохом отложил гитару.

– Давай искать другую площадку, не сошелся свет клином на стадионе, – сказал Айзек. Внутри он уже чувствовал холодную тоску. И оказался прав.

– Боюсь, это будет очень маленький зал, – буркнул Лукас. Он устало осел на табуретку.

Никто ничего не сказал, но тени слов повисли в воздухе. Маленький зал – это не прощание. Маленький зал – это не на десять лет спустя…

– Слушайте, ребята, а зачем нам вообще зал? – сказал Фрэк. – Давайте сделаем опен-эйр. Как Вудсток. Найдем достаточно большой участок земли…

Лукас покачал головой:

– На такое нужны несколько команд. Иначе не окупиться вся шарманка. И на несколько дней…

– Ну так и в чем вопрос? – вмешался Рыбешка. – Мы что, не соберем еще ребят?

Он оглядел всех собравшихся. Лица у них были мрачно-задумчивые. Пух неуверенно поднял руку.

– Эм, парни. И девушка. У меня дядя – фермер, у него есть большое поле. И он его уже давно не использует…

Комната явно воспряла духом. Фрэк хлопнул Пуха по плечу.

– Я его, правда, уже семь лет не видел. Мама говорит, он стал очень религиозен, – пробормотал Пух неуверенно.

Лукас застонал.

– Иисус всемогущий! – сказал сухой небритый старик и сдернул с носа темные очки. Он оглядел Ирочку с ног до головы и выплюнул под ноги зубочистку, которую жевал: – Вот это буфера, чистая дева Мария!

Лукас поперхнулся приветствием. Его секретарша ослепительно улыбнулась и протянула старику руку:

– Спасибо. Ирина Гофман, а это Лукас Осипофф.

– Да знаю я, понял уже. Заходите.

Двое городских вошли в фермерский дом вслед за хозяином. Здесь было чисто и уютно тем особым образом, который создают для себя закоренелые холостяки. Лукас, который смотрел вниз и старательно вытирал ноги о лысый коврик, вдруг получил тычек под ребра острым Ирочкиным локтем и недоуменно вскинул голову. Секретарша кивнула на стену впереди. У Лукаса открылся рот.

Стена была оклеена постерами. Здесь были улыбающиеся святые, явно вырванные из душеспасительных журналов, рядом с ними, встык, а иногда и внахлест, висели Дэвид Боуи, The Doors, Джимми Хэндрикс, Deep Purple, Queen и Монсеррат Кабалье. А под всем этим примостилась старенькая раздолбанная гитара.

– Ага, все мои приятели, – сказал старик, перехватив их взгляд. – Скрашивают мое унылое холостятское существование.

Тут он голосисто захохотал, словно выдал удачную шутку.

– Хотите виски? Хотя нет, куда там, вы ж за рулем.

– Я нет, – возразил Лукас и тут же получил рюмку.

Они расселись за большим деревянным столом, и старик тут же принялся сворачивать самокрутку.

– Так что, Билли вспоминает своего старого дядюшку только когда припекает, а?

– Честно говоря, не знаю, мы знакомы-то всего неделю, – ответил Лукас с самой располагающей из своих улыбок.

Старик неопределенно хмыкнул.

– Вам нужна моя земля?

– Да, мы собирались арендовать ваши поля на некоторое время. – сказала Ирочка. – Какую компенсацию вы хотите получить за такие неудобства, мистер Хофф?

– Ну, ночь с тобой мне ведь не светит, а? – он подмигнул – Ладно, шучу. Зови меня Уолли, все так делают.

Ирочка усмехнулась:

– Так все же, Уолли?

Старик покрутил самокрутку в пальцах.

– Вы собираетесь притащить на мою землю орды орущих безбожников? Которые понаставят палаток, будут нажираться, курить траву, орать, совокупляться в каждом углу, и все это под грохочущий на всю округу рок?

– Да, но мы готовы… – начал было Лукас.

Уолли махнул рукой, и он замолчал. Старик поднес к самокрутке зажигалку, глубоко затянулся и через некоторое время выдохнул.

– Мне нравится, – сказал он и передал косяк Ирочке.

А слухи расползались. Те же люди, что недавно шептались о том, что Лукас выдохся и вот-вот уйдет на покой, теперь доказывали друг другу, что он намерен возродить «Единорога» и отправиться в мировое турне. Музыкальные паблики намекали на нового участника – или, возможно, даже участницу группы, которая возьмет на себя вокал и гитарные партии Джимми. В твиттер и инстаграм Фрека рекой полились подписчики. Правда, они оказались несколько разочарованы – музыкант выкладывал фоточки гитар и котиков. Пару раз мелькнули маленькие пони, и поклонники сочли это тайным знаком. Лукас, ветеран шоу-бизнеса, вел компанию с изяществом римского стратега и коварством старого политика. Он бросал намеки. Случайно проговаривался. Допускал утечку материала и, когда это попадало в эфир, все отрицал. Он появлялся то там, то тут, то с теми, то с этими. Ему трижды звонили со стадиона и уверяли, что нашли свободный день, даже несколько, но он отказался.

Наконец, где-то через месяц, когда напряжение уже зашкаливало, Лукас появился в эфире «Радио-рокс».

Он сказал это с порога. Повелитель эфира бывший байкер Уэс Джеймсон хлопнул себя по колену и выдал в микрофон:

– Сукин ты сын!

Тысячи людей в разных точках страны синхронно произнесли то же самое. Лукас сказал:

– «Единорог» возвращается.

– Ну вот и кто тебя тянул за язык, а?

Айзек негодовал. Он мотался по студии туда-сюда, как бешеная грозовая туча.

– Что тебе стоило еще подождать? Ты видел, что вокруг точки твориться? Мало того, что со всех сторон лезут папарацци, так еще и припарковаться негде!

Лукас улыбался во весь свой акулий рот. Он прекрасно понимал Айка и даже ему сочувствовал, но шумиха была его кормом, его допингом и его океаном.

– Не ной, – сказал он, – Хотели же как десять лет назад, вот и получайте.

Айзек досадливо махнул рукой.

– Да я даже не за себя. Я-то привык, морду топором, очки на нос и пошел. А как наш малец через все это прорвется? Он уже на полчаса опаздывает.

– Я придумал для него проход, – успокоил Фрэк. – Для него и Рыбешки, его это тоже выводит. Придут – расскажу.

– Ну, вот видишь, – обрадовался Лукас. – Все в норме, не дрейфь! Это нам на руку. Отличный пиар.

Дверь распахнулась, и в студию ввалился курьер с пятью коробками пиццы. Под недоуменными взглядами он свалил коробки в угол, сорвал с головы кепку и крикнул:

– Привет, ребята!

– Пух, ну ты даешь!

Фрэк аж сел от удивления. Пух пожал плечами, но вид у него был довольный.

– Я как-то подрабатывал пицца-мальчиком. Форма осталась, вот я и подумал… Хотя, если честно, не я, а моя Геката. Ну, и пиццу захватил. Пригодится же.

Мужчины зааплодировали. Дверь распахнулась снова, и в студию вошел очень лохматый маляр.

– Здорово, парни, играем? – сказал он голосом Сержа.

Все посмотрели на Рыбешку. Рыбешка посмотрел на Пуха. На секунду повисла тишина, а потом стены дрогнули от хохота.

Джимми сидел в своей домашней студии. Вернее, парил над креслом. Его глаза были закрыты. Он напевал.

На ковре у его ног сидел его сын и напряженно вслушивался. Перед ним лежал открытый блокнот.

– Нет, не идет! – сказал призрак. – Не то.

Бобби надул щеки и выдохнул – привычка, которую он усвоил от отца, да так и остался при ней даже спустя десять лет.

– Может, сыграть, что получилось?

– Валяй.

Бобби взял гитару. Он был хорошим гитаристом, но не гением, как его отец или Пух, и прекрасно это понимал. Его это ничуть не огорчало – у Бобби была вся жизнь, чтобы стать гением в чем-то другом. Сейчас его интересовала режиссура. Но когда отец – призрак отца – попросил помочь с новой песней, он с готовностью откликнулся.

Музыка полилась из-под его пальцев. Она была хороша, но недостаточно.

– Не так, не так…

Джимми встал и заходил взад-вперед. Его руки потянулись к гитаре, потом дернулись к голове, пальцы закопались в призрачные волосы. Он улыбнулся сыну:

– Кажется, бесполезное это дело. Не выходит у меня без инструмента.

Бобби вернул улыбку, и в ней была непоколебимая уверенность в победе.

– Я бы сделал еще пару заходов. Мы ее почти поймали!

Призрак покачал головой.

– Не прямо сейчас. Если я тебя еще здесь подержу, твоя мама меня убьет.

Словно в подтверждение, снизу донесся голос Лин:

– Парни, обедать!

Бобби ухмыльнулся. Джимми бодро спрыгнул с кресла и устремился вниз, как делал когда-то при жизни. На последней ступеньке он забуксовал, споткнулся и потерял равновесие, так что ноги прошли сквозь лестницу и немного утонули в полу. Вот он выровнялся, постоял немного с опущенной головой (если бы я тогда…) и побрел в сторону кухни. Бобби, смотревший ему в спину, глубоко вздохнул.

– Я пригласила Майка завтра на обед, – объявила Рони, обкусывая морковку.

Бобби, Джимми и Лин одновременно уставились на нее.

– Что? – спросила девушка, оглядывая их лица. – Должна же я показать папе своего парня?

– Так он все-таки твой.. – начала Лин.

– Это тот качок, который пытался тебя потискать у школы? – перебил Бобби.

– Что?! – прозвучал родительский хор.

– Не, не он. Это Чарли, он идиот.

– То-то я думаю, что ты уж слишком ему врезала.

– Умница, – прокомментировали Лин и Джимми.

Рони ослепительно улыбнулась. Морковка кончилась, и она принялась за куриную ножку.

– А твой Майк, он… – осторожно начала Лин.

– Никогда не делал ничего подобного. Даже не пытался, – отозвалась Рони.

– Что тоже странно, – буркнул Бобби, и тут же получил под столом пинок от сестры. – Ау!

– Просто он очень скромный. Он вам понравится. МНЕ он нравится, – заявила Рони и воинственно тряхнула своей огненной головой.

– Это главное, – сказал Джимми.

Они услышали, как к дому подъехала машина, и Лин выскочила в коридор, встретить Айка. Джимми поднялся из-за стола. Когда возвращался Гриммерман, он обычно исчезал, чтобы не смущать дорогих ему людей.

– Джимми! Эй, Джимми! – прокричал Айзек от самого порога. – Ты здесь, и даже не думай исчезать!

Призрак улыбнулся и выглянул в прихожую. Лин как раз обнимала мужа.

– Здорово, Айк!

– Привет, Джимми. Я уже который день пытаюсь тебя поймать, но ты сматываешься, стоит мне вернуться домой. Честное слово, ты даже в колледже так себя не вел, когда мы лазили в комнату к одной и той же девчонке.

– Серьезно, пап? – крикнула из кухни Рони. – Расскажи!

– Другим разом! – крикнул в ответ Джимми и повернулся к Айзеку. – Ладно, я просто не хотел мелькать. Это теперь твой дом.

– Давай сойдемся на том, что наш? Мы любим одних и тех же людей, и, не пойми меня неправильно, но я очень люблю и тебя тоже. Так что давай без вот этого вот всего, лады? К тому же мне нужен совет.

– Если это цензурно и законно, обсудите это за столом, – сказала Лин. – Ненавижу, когда еда остывает.

Айзек кивнул. Через пять минут он уже сидел на кухне и обгладывал куриную ногу.

– Дело в парнишке. Он крутой гитарист, но вот с вокалом у него проблема. Голос есть, потенциал тоже, но опыта не хватает. Жизненного опыта. Он может сыграть все, что угодно. Но не может это убедительно спеть. Понимаешь, он рос, как в инкубаторе – никогда не мерз ночью на улице, не убегал из дома, не лазил в окно к девочкам. По сути, что-то настоящее с Пухом стало происходить, только когда он встретил свою подружку.

– Как и с большинством, – сказал Джимми. – И что ты хочешь от меня?

– Чуда, – ответил Айк. – Научи его понимать, что он поет.

Ночь. Комната. Кровать. На кровати спит длинноволосый мальчишка по имени…

– Пух! Эй, Пух, проснись!

Он открывает глаза. Над ним парит призрак.

– Джимми. Уф, я даже испугался. Привет.

– Ага. Вставай, одевайся. Прогуляемся.

Пух приподнялся на кровати и уставился на привидение.

– Шутишь? Сейчас же ночь!

– Тем интереснее! И гитару возьми. Акустику.

– Ладно.

Парень вылез из-под одеяла и принялся нашаривать тапочки на холодном полу. Потом отчаялся и прошлепал босиком к стулу, куда скинул свою одежду. Через пятнадцать минут, большую часть которых он пытался засунуть ноги в свитер, Пух был готов. Сонный и взъерошенный, он стоял посреди комнаты с гитарой на шее. Джимми кивнул на окно.

– Почему не через дверь?

– Твои наверняка проснуться. Знаю, у моей матери был очень острый слух на такие штуки.

Пух молча кивнул, вздохнул и поднял раму. Он довольно грузно перегнулся через подоконник и вцепился в декоративную лесенку для дикого винограда. Быстрее, чем ему бы хотелось, Пух оказался внизу.

– Куда мы идем?

– Увидишь. Просто иди за мной.

Они брели сквозь ночь, из уютного и благопристойного квартала, в котором жил Пух, и где на улице в этот час были только бездомные кошки, в те места, которые ему велено было обходить стороной. Пух зябко кутался в куртку и жалел, что не натянул теплые носки.

– Я никому не рассказывал эту историю, – сказал вдруг Джимми. – Однажды мы с Лин жутко поцапались, и она вышвырнула меня из дома. Пьяного. В тапочках.

Пух засмеялся, а Джимми продолжал:

– И я принялся бродить по улицам, чтобы не замерзнуть. Меня принимали за нищего, потому что я постоянно падал и был весь в грязи, а тапки потерял, и шел босиком. Люди сторонились меня. Никто меня не узнавал. Им даже в голову не могло прийти, что Макмерфи может быть таким. Мне хотелось есть и спать, я думал, что просто упаду. И непонятно как я забрел туда, где жили бездомные.

Джимми замолчал. Пух смотрел на него и ждал продолжения.

– Я увидел старика. Он лежал на земле, кутался в какие-то тряпки и что-то бормотал. Я хотел пройти мимо, но тут понял, что старик читает наизусть «Одиссею». Отрывками. И я остановился. А старик все бормотал, на этот раз Шекспира. Я подошел и окликнул его. Он замолчал. Потом спросил «Кто здесь?», и я ответил просто – «Прохожий». Старик закашлялся и спросил «Сын?». Тогда я сел рядом и сказал – «Да, это я, пап». Не знаю, почему я это сделал. Старик обрадовался, он сказал «Наконец-то!» и зашарил рукой под своими лохмотьями. Он достал книгу. Протянул мне и попросил почитать ему последнюю главу. И я сел рядом и стал ему читать. Фонари едва светили, и я скорее догадывался о словах, чем действительно видел их. Я читал, а он слушал. Так мы сидели, пока я не закончил книгу. Старик лежал очень тихо, и я посмотрел на него и увидел, что он умер. Я испугался – впервые рядом со мной был мертвец, я не знал, что делать. Вызвать полицию, скорую, что? Я посмотрел по сторонам и увидел дальше по улице горящую бочку и людей возле нее. Я пошел к ним, и книга все еще была у меня в руках. Они расступились, давая мне место у огня, и я сказал им, что там мертвый старик. Они не удивились, кто-то побежал к ближайшей миссии, чтобы сообщить о покойнике, а меня стали расспрашивать. Я рассказал им все, как было. А они рассказали мне, что старик раньше был то ли профессором, то ли университетским преподавателем, а потом потерял сына и сошел с ума. Все ждал, что он придет и дочитает книгу, которую они не закончили…

– Ничего себе!

– Да… Я остался там до утра. Меня накормили похлебкой, дали одеяло. Когда узнали, что я музыкант, нашли где-то раздолбанную гитару и просили сыграть для них. Я играл. Утром я вернулся домой. Лин была в ужасе, когда увидела меня таким, а я прошел прямо в студию и написал там «Безумного нищего». Мы выпустили его синглом. Свою долю прибыли я перевел Сестрам милосердия из той самой ближайшей миссии…

Джимми замолчал. Пух тоже молчал. Он уже понял, куда они идут.

– А что была за книга? – спросил он.

– «Большие надежды», – ответил Джимми.

Они остановились перед входом в узкий переулок. В его тени угадывались подобия палаток и нагромождения досок и картона.

– Ты можешь не идти, если не хочешь, – сказал призрак.

– Но как же я тогда пойму?.. – спросил Пух.

Призрак не ответил, и Пух шагнул в переулок. В другом ее конце оранжевым маяком пылала бочка.

Тук-тук. Тук-тук-тук!

Геката открыла глаза. В окне ее комнаты повисло лицо Пуха с прижатым к стеклу носом.

– Пух! Ничего ж себе!

Она вскочила и подняла раму. Парень ввалился к ней и осел на полу.

– Что случилось?

– Ничего. Все.

Он протянул ей что-то, и девушка приняла из его рук тщедушный букетик цветов, явно собранный с городских клумб.

– Что это? Ох, Пух, от тебя жутко воняет! Что за хренотень?

Пух подтянулся и переместился на ее кровать. Здесь он развалился, уставившись в потолок.

– Я гулял с Джимми. Играл для бездомных. Они пели со мной. Потом мы пошли в город, чтобы немного заработать, и я играл на улицах, а одна девушка, Мишель, танцевала, и нам бросали монеты. И вот этот букетик, который у тебя. Когда она устала, я стал играть все, что помнил, и свои песни тоже. Потом нас пытались побить. Оказалось, что мы сидим не на своем месте, нам нельзя было там попрошайничать. Мы убежали. Я отдал Мишель все деньги. А букетик оставил себе. Это первые цветы, которые мне бросили на сцену.

Геката посмотрела на букет, потом на Пуха.

– Вы долбанутые. И ты, и Джимми. Но с ним-то все ясно, он князь тьмы и вообще привидение, а ты…

– Я теперь знаю, как петь «Безумного нищего».

Геката молча постояла у окна, потом вышла и вернулась со стаканом воды, куда пристроила букет. Она вздохнула.

– В следующий раз возьми меня с собой, понял?

Пух улыбнулся во всю душу.

Лин везла Рони в школу. Дочь подкрашивала губы, глядя в зеркало заднего вида, когда Лин резко втопила тормоз. Помада прочертила по щеке.

– Твою мать! – сказали мать и дочь. Они посмотрели друг на друга.

– Авария? – спросила Рони.

– Светофор, – ответила Лин.

Светофор не работал. Отовсюду неслись гудки и ругань. Впереди из такси выскочил толстый мужчина в костюме и принялся лавировать между автомобилей, пока не добрался до тротуара, где побежал во всю прыть. Следом за ним из машины вышел таксист. Он меланхолично оглядел столпотворение, поглядел на светофор, сплюнул под ноги и включил в машине радио. Потом сделал погромче.

– Это же папа! Где это? – Рони принялась лихорадочно крутить настройки, пока не поймала сигнал. Она выкрутила громкость на максимум. Таксист обернулся и улыбнулся ей желтоватыми зубами. Он начал пританцовывать. Рони выскочила из машины.

– Рони!

Лин метнулась за ней, а таксист и девочка уже неловко отплясывали, глядя друг на друга. Рони протянула матери руку, но та только улыбнулась и тряхнула головой. Окно соседней машины плавно опустилось. За ней оказалось утыканное пирсингом юношеское лицо.

– Эй, мэм, какая частота?

– Это «Рокс», 102, – ответила Лин.

– Что, еще раз? – переспросил пожилой крепыш из ярко-оранжевого жука. Его жена рядом всплеснула руками.

– 102! – повторила Лин громче.

И музыка загремела. Как круги по воде, ее ритмы расходились от машины Лин и дальше, накатываясь на тротуары, как на берега.

– Мам, смотри!

Лин повернула голову. Люди выходили из машин. Люди танцевали, кто как умел. Еще неделю назад этого не могло быть – одна песня, даже очень крутая, не подняла бы такую волну. Но сейчас, взбудораженные возвращением легенды и таинственностью, которую создал вокруг концерта Лукас, люди не могли не воспламениться от музыки Джимми. Это была инъекция восхитительного безумия и одурманивающей свободы.

Лин поднесла руки к щекам и вдруг почувствовала, что плачет.

А потом все закончилось. Песня перешла в бормотание диджея, и музыкальные огоньки постепенно погасли. Зато включился светофор. Рони, запыхавшаяся и счастливая, прыгнула в машину. Лин пыталась вытереть глаза.

– Мам, ты чего?

– Я… ничего. Все хорошо.

Рони улыбнулась, совсем по-взрослому, и протянула матери влажные салфетки из бардачка.

– Круто было, да? – понимающе спросила она.

Лин кивнула:

– Дьявольски круто.

Джимми нажил себе непримиримого врага. При жизни ему это не удавалось, но после смерти – вот, пожалуйста. И встретил он его не где-нибудь, а в своем собственном доме, в своей собственной студии. Каждый день с момента возвращения он проходил сквозь дверь, зависал над диваном и бился, как тигр. Он хватал его за горло, укладывал на лопатки, полностью обездвиживал – но враг ускользал. День за днем Джимми ловил свою песню.

Чаще всего ему помогал сын, иногда – Пух. Последний даже сумел оторвать лакомый кусочек от заветной плоти, но… Этого было мало, ничтожно мало.

Джимми вздохнул. Он закрыл глаза, и его руки задвигались. Он представил партию ударных, клавиши (нет, клавиши представить невозможно, это ведь Рыбешкин хлеб), и, наконец, гитару. Его накрыло музыкальным цунами. Он явственно слышал, как это нужно сыграть, он чувствовал созвучия на кончике пальцев, он был так близок… и его швыряло на берег. Он оставался там, сбитый с толку, дезориентированный, и пытался понять, что же с ним только что стряслось.

– Паааап! – Рони постучалась.

Джимми просунул голову сквозь дверь и уставился на дочь. Физиономия у него была кислая.

– Опять сбежала?

– Угу.

– Не переживай. Ты ее поймаешь. Ты просто фантастически крут!

Джимми усмехнулся, и Рони улыбнулась в ответ.

– Мы скоро будем обедать, и я хотела напомнить, что сегодня к нам придет мой Майк…

– Я понял. Высовываться не буду, посмотрю издалека.

– Как бы я хотела вас познакомить по-нормальному… – протянула Рони.

Джимми пожал плечами

– Не переживай. Зато я не буду вести себя как придурок, как все отцы, когда дочери приводят на обед своих парней.

– Тоже верно.

Джимми ухмыльнулся и спрятался обратно в студию. Здесь улыбка его покинула. Он поглядел на дверь, за которой Рони бодро сбегала по лестнице, и вздохнул.

– Какой он? Бобби, ты же его видел, расскажи, к чему мне готовиться?

Лин наводила последний лоск на обеденный стол. Она уже четыре раза переставила салфетницу.

– Никого я не видел, мам. Ты так переживаешь, как будто они завтра поженятся. Это же просто девчачьи вздохи, она его через месяц забудет.

– Ну, не знаю…

– В общем-то, Бобби прав, – сказал призрак Джимми. – Не волнуйся так.

– Ну, и это же Рони, она знает, что делает! – поддержал Айзек.

В дверь позвонили. Четверо переглянулись. Джимми поспешил исчезнуть, Лин метнулась открывать.

Первым в прихожей появился Букет. Он был огромен и выглядел так, будто ураган прошелся по всем цветочным магазинам города, а потом перевязал результат ленточкой. У Букета были ноги. На ногах были красные кеды. Следом за ним появилась Рони.

– Мам, Айк, Бобби, знакомьтесь – это Майк.

Из цветов выплыло худое голубоглазое лицо в очках. Лицо нервничало.

– Привет! Рони сказала, что вы любите цветы, но не сказала, какие именно. И я… вот.

Букет качнулся в сторону Лин, и та автоматически его подхватила. Ее накрыло волной самых разных цветочных запахов, она едва не закашлялась. Майк смотрел на нее и беспокойно поправлял очки.

– Это самый невероятный букет за всю мою жизнь, – искренне сказала Лин. – Спасибо!

Парень немного расслабился, улыбнулся, и вдруг показался очень симпатичным. Айзек и Бобби одновременно потянулись пожать ему руку, столкнулись, засмеялись, и первая неловкость была полностью снята.