От меня до тебя – два шага и целая жизнь. Сборник рассказов

Оглавление

Дарья Гребенщикова. От меня до тебя – два шага и целая жизнь. Сборник рассказов

Архитектура любви

Баня по-черному

Сретенка

Пожалел…

Ниночка Шевардина и Алексей

Часы с кукушкой

Рождество

Старый Новый год

Пуговка

Зиночка

Крыса

Три соседки

Петров

Актриса

Илья, Димка и Милочка

Ошибка

Кот

Киноварь

Кушва

Девушка его мечты

Корова

«Мышка»

Токсово

Массовка

Сладкая жизнь

Сон

Васька Кукушка

Визиты к старой даме

Анька и Гальперин

Муха и Гераська

Нелюбовь

Старая дача

Платон и кот Плиний

Александра Сергеевна

Пашенька

Актерская судьба

Полярник

Рождественский гусь

Любушка

Лика

Как ягд-терьеры спасли женскую честь

Свое счастье

Юрочка

Болгария, как заграница

Баба Настя

Собака Гупа

Вечер в Европе

Соловки

Детство Никиты

Космические глаза

Штраф за кормление котов

Майский снег

Король и Майка

Зита и Гита

Встречи на Трубной

Треугольник

Цепочка

Искушение Янсона

Реклама

Секс в СССР

Липочка

Тарханкут

Друзья детства

Испытание деревней

Женская дружба

Шабашник

От тебя до меня – три двора, да целая жизнь

Он любил только тебя…

Ноябрь 14 года

Верушка и Матвейка

Интервью

Конец Вселенной

Эклеры

Лилечка Фрикс

Ангелы Таи

Женечка Тузова

Лидочкины именины

Встреча

Следы на снегу

Дом Ершовых

Жизнь в розовом цвете

Дочка

Стоп-кран

Анна Карловна

Забавные случаи из жизни Анны Карловны, Петра Серафимовича и Лизаньки

Отрывок из книги

На лекциях он кидал в нее комочки бумаги из тетрадки в клеточку. Она оборачивалась, щурясь близоруко – будто бы не знала, от кого. Андрей удивленно брови поднимал, оглядывался вокруг – кто? Не я! Маша разворачивала комок – на мятой бумаге всегда было одно и тоже – сердце, пробитое стрелкой, три капельки крови и имя МАША. С восклицательным знаком. Машка стеснялась ужасно, потому что Андрей был не мальчик, а мечта. Заграничные фильмы на закрытых показах. Ресторан Дома Актера. Диски «The Beatles». Сигареты «Marlboro». Кафе «Синяя птица». Таганка. Он в институт приходил в костюме, а в галстуке была золотая булавка. Денди. Девушкам своим дарил только розы с Центрального рынка. Он был красив, как молодой Михалков. Даже круче. Он входил в аудиторию – разговоры смолкали. Облачко запахов – кожа, сигареты, бензин, дорогой одеколон. Было еще что-то непонятное – но кто тогда знал запах виски? Все в институт таскались на метро – кто со спортивной сумкой, кто с портфелем, да еще планшеты – архитектурный, как никак. Уже, подъезжая к Кузнецкому мосту, в вагонах метро студента МАРХИ было видно – толпа, матерясь, обтекала несчастного, а тот, пытаясь уберечь начерченное ночью, прижимал к себе несуразно огромную папку с чертежами. Андрей на машине ездил. Машина тогда была только у ректора и у англичанки с кафедры. Всё. Андрей дубленку скидывал в машине, ключиком закрывал, даже зеркала не снимал – пижон, и шел – с папочкой кожаной. Ему архитектурный не был нужен, просто дед был заслуженный -именитый-признанный. Архитектор. Вот, внука и определили. Машка – нет. Машка трудяга была. Поступила с четвертого захода, сидела в «ка-бэ», пыхтела, мечтала города будущего строить. Чтобы, значит, красиво и жить удобно и люди добрым словом вспоминали. Казаков там, Кваренги, Гауди, Корбюзье. А предстояло – девятиэтажки в Бирюлево. Она знала и томилась. Но – корпела, дома всем мешала со своими макетами, в двушке, с родителями, бабушкой и сестрой с ребенком. А тут – любовь. Она, как Андрея видела, слепла. Ну вот – буквально. Не видела ничего. Такой феномен со зрением. У них все и случилось после вечеринки – всем потоком завалили «гражданское строительство», и пить пошли водку не в общагу, а в ресторан, и Андрей Машку к другу увез. И ехали они на Жигулях цвета «липа», петляя, выделывая восьмерки, и Машка визжала, и ловила воздух ладонью, выставив руку в окно, и орала какую-то песню Stevie Wonder, а Андрей свою руку ей на плечо положил, и целовал, не глядя на дорогу…

Они встречались только по его звонку. Машка понимала, что ей, туда – где он, дороги нет. Там другой «класс». Смешно ведь, еще социализм был, а – «класс». Андрей звонил ей неожиданно, когда она уже уставала ждать, и она ходила по дому с телефонным аппаратом, чтобы не разбудить никого, и разговаривала в ванной, шепотом. Весь апрель они бродили по Москве, заходя в гулкие парадные особняков московского модерна, где еще плакали увядающие лилии на кованых решетках, и прекрасные греческие лица кариатид безучастно смотрели на бассейн «Москва». Андрей дышал ей на пальцы – у нее в ту весну так мерзли руки, и она опять стеснялась, потому что потеряла перчатки, а он целовал ее и от него шло тепло, и глаза его смеялись а потом становились страшно серьезными. Я люблю тебя, Машка моя, моя девочка, моя глупая Машка, – говорил он, и Машка, почти не видя его лица, только глупо плакала и хлюпала носом. Не могла же она сознаться, что не просто любит его – она им живет.

.....

Через два часа, когда про Жору забыли вспомнить, он материализовался. Вид его был страшен. Багровое лицо пересекали черные, дымные следы.

– Ни хера тяги нет, – сказал Жора, – какой м …к эту печку делал? Уроды…

.....