Читать книгу Ведьмы горят на рассвете - Дарья Кандалинцева - Страница 1

* * *

Крошка, крошка,

Ты спишь?

Приходи к реке,

Приходи при луне;

Иди шагами тихими, —

Мы играем с мёртвыми.

Крошка, крошка,

Ты видишь то, что и я?

Река тиха, Река быстра,

Мёртвые надеются перейти ее зря.

Река – наша кровь,

Наш огонь и наш прах,

Испепелит твои тайны, оставит лишь страх.

Крошка, крошка,

Ты что же, умрёшь у меня на глазах?

(утерянная страница гримуара «Серебряный мак»,

автор неизвестен)

Пролог

Огонь исчез, и тьма меня поглотила.

Я всё ещё помню дым, просачивающийся в мои лёгкие, и огненное кольцо, чьи языки пламени угрожали слизать мою кожу. Мир вокруг горел, а боль сводила с ума. Молила ли я о пощаде? Конечно. Однако единственный, кто мог мне помочь, лишь наблюдал – без тени сомнения, без сожаления.

Огня больше нет. Тьма.

Смерть.

Однако вовсе не смерть пугает меня, а то, что прячется в её мраке: ложь, на которой была построена моя жизнь. «Люди никогда не понимают, – говорила мама. – Они замечают твои недостатки, потому что это позволяет им оправдать свои собственные. Если хочешь быть счастливой, веди себя тихо, мой ангелок. Не сражайся в чужой войне». – И я пыталась, правда пыталась. Улыбалась, притворялась и жила жизнью человека, которого хотели видеть во мне другие. Пока не потеряла себя, пока больше не могла вести себя тихо.

«Яра…»

Моё тело – прах, мой разум – тьма, мои страхи – проклятие. В конце концов от себя нельзя убежать даже в могилу.

«Яра…»

И вот всё, что у меня осталось: воспоминания. Тьма, шепчущая и рокочущая, как безлунная ночь в лесу. Преследующая меня, выслеживающая, словно голодный хищник, зовущий меня по имени… Помоги мне!

«Слишком поздно, Яра. Таков был твой выбор. Такова участь ведьм, – они горят».

Пожалуйста!

«Твой выбор, твоя ложь, твоя смерть…»

Часть I

«Яд», – говорят они.

«Магия», – называем мы.

«Поэмы света»

Ярослава

Когда ты мёртв, ничего не меняется. И всё же, что-то изменилось.

– Очнись.

Тьма отступает, когда свежий воздух ударяет мне в нос. Он пахнет недавним дождём и гнилыми листьями, но мне страшно открыть глаза, чтобы узнать, откуда он взялся. А что, если это ещё одно воспоминание? Или хуже, галлюцинация? Что, если я всё ещё в том огне, и если открою глаза, то пламя продолжил плавить мою кожу? Боль заставляет нас воображать безумные вещи, так и начинается безумие.

И всё же, даже после вечности в забвении, моя надежда сумела уцелеть. Я хочу жить. «Безумно хочу». Хочу снова увидеть звёзды своими глазами, почувствовать прикосновение на своём теле, ощутить вкус на кончике языка…

– Она ещё мертва?

– Ненадолго. – Другая тень мелькает перед моими закрытыми веками, когда он склоняется над моим лицом. – Ну же, девчонка, ты должна очнуться. Я тебе доверяю. – С прикосновением холодного металла что-то рвётся у меня на руках. «Он разрезал верёвки». Но почему я была связана?

В первую секунду, когда я открываю глаза, мне кажется, это очередной кошмар. Всё по-прежнему чёрное, чёрное, чёрное. Однако потом моё зрение фокусируется на молодом человеке, сидящем рядом со мной; у него уставшее, обеспокоенное лицо, освещённое выглядывающей из-за туч луной. «Я тебе доверяю», – сказал он.

Лжец.

Без предупреждения я выдергиваю у него из рук нож, садясь на сырой земле и отползая. Он даже не вздрагивает, когда острие ножа в моих руках указывает на него, совершенно не впечатлён моей проворностью, словно знает меня. Однако я не узнаю ни его взъерошенных тёмных волос, ни его губы поджатых в тонкую, уверенную линию.

– Твою ж…

– Живая!

Я вскидываю голову и вижу ещё одного парня и девушку, стоящих рядом с нами. Ночь скрывает их черты, однако оба таращатся на меня, будто на призрака. «Я призрак?»

Воспользовавшись моментом моего замешательства, мой спаситель дёргает меня за руку, нож падает на землю, и он подбирает его до того, как я успеваю отреагировать. Я снова беззащитна, и мне хочется кричать. Но не потому что мне страшно. Я сбежала из проклятой тьмы, снова чувствую своё тело до самых кончиков пальцев, чувствую сердцебиение, с дрожью силящееся приспособиться к моим спутанным мыслям. Мне хочется кричать, потому что я могу, потому жива.

«Но как?» – мой взгляд с любопытством пробегает по округе, натыкаясь на покосившиеся кресты и могильные плиты, окутанные фантомными, серебристыми оттенками ночи. «Кладбище». Однако последнее, что я помню: дом в огне, книги, обращающиеся в пепел, и едкий дым… Я сгорела! От меня ничего не должно было остаться. Как моё тело уцелело?

Что-то не так.

Голова кажется тяжёлой, а на языке странный привкус. Лекарства? Кровь? Желчь? Словно чужеродный механизм, мои руки отвечают на мои мысленные команды с короткой задержкой, когда я потираю замерзшими пальцами плечи, чтобы отогнать холод.

Мой спаситель интерпретирует мою дрожь неправильно.

– Вы её пугаете, – говорит он друзьям. – Дайте мне поговорить с ней наедине.

– А ты её не пугаешь? – возражает девушка.

– Я всё ей объясню.

– Но…

– Лаверна. – Его голос звучит тихо и непреклонно. Люди используют подобный тон, когда знают, что их приказов не ослушаются.

Лаверна не отвечает. Её взгляд мечется между ним и мной, и она молча морщит нос. Спустя недовольную секунду она уходит в сторону автомобиля, припаркованного за железными воротами, может, расстроившись или разозлившись, или разочаровавшись, – или всё сразу? Парень, однако, не двигается.

С немым вопросом мой спаситель поднимает на него глаза.

– Я не оставлю тебя одного, Мир, – говорит ему друг. – А если она снова попытается на тебя напасть?

– Умоляю, нож-то всё ещё у меня.

Его друг колеблется. Грязь под его ботинками, рядом с моим бедром, хлюпает, когда он переступает с ноги на ногу. На секунду мне кажется, что он собирается меня пнуть, – просто потому что может, потому что уверен, что я опасна, и мне стоит напомнить, кто здесь главный. Нет. С недовольным вздохом он разворачивается и уходит следом за Лаверной, оставляя за собой мятую траву между могил.

Вероятно, мне и правда следует бояться, или хотя бы тревожиться, ведь я не знаю этих людей, не знаю, что произойдёт дальше, но… «Я больше не мертва». – Это всё, что имеет значение.

Мир продолжает смотреть на меня с напряжённым любопытством. Мы оба сидим на земле, и подол его плаща промок в грязи, но ему, кажется, плевать. Мне следует что-нибудь спросить. «Ты правда меня спас?» – Но если бы он предпочитал видеть тебя мёртвой, как бы ты оказалась здесь, дурочка? – «Где мы тогда? Куда делся огонь? Трава зелёная, разве сейчас не зима?»

– Кто ты? – начинаю я и не узнаю собственный голос. Пытаюсь вскарабкаться на ноги, но обнаруживаю, что мои лодыжки тоже связаны.

– Зависит от того, – говорит Мир, – кто ты?

Я молчу.

– Ты можешь мне доверять, – повторяет он, демонстрируя мне верёвку, которая, очевидно, связывала мне руки, и отбрасывая её в сторону. – Видишь? Я тебе доверяю.

«Лжец». – Ни капли доверия в его взгляде.

– Если доверяешь, то развяжи меня.

Нож блестит в руках Мира, когда он качает им в знак отказа.

– Сначала скажи мне своё имя.

Очередной порыв ветра проносится между нами, напоминая мне, какой беззаботной может быть ночь. Я никогда не боялась умереть, но однажды боялась жить. Теперь, глядя на следы от веревок на своих запястьях, мне следует признать, что всё это ложь, – я боюсь и жизни и смерти. Моя кожа должна быть в шрамах и ожогах после пожара, однако она мягкая и гладкая, и даже не пепельно-бледная, какой должна быть у мертвеца. Мои глаза снова пробегают по кладбищу, теперь замечая яму рядом, гору земли и… кости. Леденящее душу понимание происходящего пробегает холодной змейкой у меня по позвоночнику. Вот что не так. «Это не моё тело».

– Да, – следя за моим взглядом, Мир кивает. – Кости твои. – Простой, печальный факт, никакого сожаления в его голосе. – Полагаю.

– Сколько прошло?

– Почти три года.

«А казалось, что тысяча». – Три года смерти, тьмы и проклятия. Изменилась ли я? А весь мир?

– Ну, – продолжает Мир, – ты помнишь, кто ты? Своё имя?

Я облизываю пересохшие губы, сглатываю. Странный привкус на языке исчез, мысли стали чётче, но горло теперь горит от жажды. Признак магии.

– Яра… Ярослава.

Выражение лица Мира расслабляется. Если бы он не контролировал свои эмоции передо мной, то уверена, выдохнул бы с облегчением. Имя, которое, он хотел; душа, которую искал. Не добавляя ни слова, он крутит ножик в руке и начинает резать верёвки у меня на лодыжках.

– Как ты меня вернул, Мир? – спрашиваю я, наблюдая за его точными движениями.

– Как? Или почему?

– Почему.

Он колеблется.

– Это правда, что о тебе говорят, Ярослава? Ты была преступницей, ведьмой и так называемой королевой мёртвых? – «Это сарказм в его голосе?» – Не кажется, что последний титул немного… помпезный?

«Нет, если знаешь, что я натворила».

– Почему? Преступница никому не нужна живой.

Верёвка рвётся, и я на свободе. Мир поднимается на ноги, быстро, резко, глядя мне прямо в глаза, и теперь он уже не выглядит уставшим.

– Потому что, огненная девчонка, я надеюсь, ты хочешь узнать правду. – Впервые его безэмоциональная маска трескается, и я вижу столько эмоций на его лице разом, что не могу их все уловить. Страх, сожаление, боль, гнев… Буря. – Надеюсь, ты хочешь отомстить.

Ярослава

По дороге с кладбища никто не говорит ни слова. Из окна машины я наблюдаю, как мимо проносятся пустынные улицы города. Город Санкт-Дактальон, мечта и ночной кошмар, место, в котором при первой встрече тебе не будут рады, а при последней просто так не отпустят.

Старинная история гласит, что город был построен на костях четырёх ведьмаков, которые владели магией крови, которым служили древние духи. Веками люди жили в страхе, а короли и королевы со всего мира приезжали сюда, что просить ведьмаков о помощи, надеясь, что те помогут им обмануть свой последний час.

Умереть, но остаться в живых.

А потом в одну ночь ведьмаки исчезли, и никто с тех пор не мог вспомнить их лица, никто не мог точно сказать, существовали ли те вообще. Жизнь шла дальше, а от магии остался лишь туман в лесах, окружающих провинцию.

Другая история утверждает, что ведьмаков вовсе и не было, а была лишь одна уродливая ведьма, которая умела превращаться в прекрасную нимфу, красть чужие таланты и продавать их другим. Именно поэтому в городе на протяжении всей его истории было столь много одарённых творцов, богатых и удачливых людей. Изысканные и царственные дома здесь словно произведения искусства, вырезанные из белого камня, каждая улица – идеальная линия, каждый парк, каждый мост через сапфирово-синие воды реки Нотт… мечта.

И наконец, если третья история.

Ведьмаки жили бок о бок с ведьмой, которая и правда была прекрасной, однако ведьмой она стала лишь после того, как украла сердце одного из ведьмаков (не знаю, было ли это фигурой речи или нет). А до этого она была просто девушкой, но настолько умной и милой, что один из ведьмаков влюбился в неё, и за свои чувства был лишён магического дара высшими тёмными силами. А спустя несколько лет у возлюбленных родился ребёнок.

Демон.

* * *

Шесть лет назад

– Ведьмак и ведьма же были бессмертными? – спросил Богдан, щурясь на летнем ветру, путающем его каштановые волосы. – Получается, их ребенок тоже? – В больничном дворе всегда было ветрено; кривой старый дуб и ржавый забор не могли остановить природу. И каким-то образом истории придавали плохому ветреному дню хороший смысл, цель. Мечту.

– Не знаю. – Я сидела на скамейке под дубом, а Богдан в инвалидном кресле рядом со мной. Его бабушка работала медсестрой, так что я обычно могла найти его здесь, он читал или наблюдал за ребятами, играющими в футбол на школьном стадионе через дорогу. – Но почти уверена, что их демонический ребенок обладал магическими силами. – «Хотелось бы и мне».

Однако тогда магия была всего лишь детской сказкой.

Все дети в нашем маленьком городке Блэкфейт обожали истории о большом городе Санкт-Дактальоне. Я никогда там не бывала, хотя дорога занимала не больше трёх часов, но видела редких гостей из Санкт-Дактальона, навещающих своих родственников, видела их дорогие машины на наших улицах. Очевидно, гостям не нравились эти визиты: они с презрением смотрели по сторонам и уезжали как можно скорее.

Когда я ничего не ответила, Богдан покосился на меня. Нахмурился.

– Откуда синяк? – У него была крошечная родинка под левым глазом, которая напоминала слезинку, если не присматриваться. Из-за этой родинки выражение его лица всегда казалось сочувствующим, даже когда он хмурился.

Я прикусила губу.

– М-м. – Синяк под челюстью не был моим сегодняшним трофеем. Я опустила глаза, взглянув на руки. «А вот сбитые костяшки сегодняшние». – Ты не видел остальных.

Всё началось в огне, но не обратилось пеплом. Помимо нас с сестрой, мамина кузина была нашей единственной родственницей, и когда она умерла, мама была в отчаянии. А потом мама погрустнела, стала беспокойной и тревожной. Однажды я проснулась от её криков и увидела, что наш дом горит; она выволокла нас с сестрой на улицу посреди ночи, пока пламя пожирало стену кухни.

Тогда я не боялась огня. Мне было восемь, и серебристо-синие языки пламени разве что завораживали, а лёгкость, с которой огонь поглощал деревянную раму окна, обращая её в дым и пепел, поражала. В ту ночь ничего сильно не пострадало помимо стены и окна, и никто не пострадал. Когда же соседи начали задавать вопросы, мама сказала, что увидела кровь на кухонном столе – кровь кузины, – она не смогла её стереть, поэтому пришлось сжечь. Когда она поняла, что никто ей не верит, то стала всё отрицать и никогда больше об этом не говорила.

И всё же, что-то там было. Что-то, что заставило её измениться с тех пор. Мама могла смотреть в пустоту слишком долго или произнести фразу, всего несколько слов, которые можно было бы счесть за высказанную вслух мысль или внезапное воспоминание. Однако всё это не имело значения. Люди никогда не забывают о твоих недостатках. Дети в школе не забыли о моих.

«Если твоя мама сумасшедшая, то и ты тоже!»

«Хочешь поджечь школу? Нет? Почему?»

«Ха, а может она не сумасшедшая, а настоящая ведьма! Давай, Ярослава, покажи нам магию!»

Их смех обращался в шутки, шутки становились жестокими, а за жестокими шутками следовали драки, в которых я всегда проигрывала. Может, я сама начала первую драку. Может, я первая ударила мальчишку, который назвал меня фриком, – и это оказалось ошибкой. С тех пор компания воодушевленных подростков, которая выбрала себе врага, верила, что имеет полное право кидаться в меня камнями. Моя жизнь в школе обратилась в кошмар. Хотелось бы мне обделать магией, хотелось бы мне быть ведьмой, ведь тогда бы я могла заставить их всех пожалеть о своих словах…. «Ох».

Богдан всё ещё ждал, когда я отвечу.

– Думаю, я сломала девчонке нос, – я изобразила непринуждённость, пытаясь и проваливая попытки стереть с куртки зелёные пятна от травы.

– А где была твоя сестра?

– Я не могу всюду ходить с Татьей, Богдан.

– Даже если это может уберечь тебя от синяков?

– Я не хочу… – «Быть ей обузой». – Мама пыталась ругаться с учителями и другими родителями поначалу, однако это приводило лишь к новым дракам для меня. К новым синякам. Поэтому я начала врать и прятать синяки от неё, да и кроме того я не хотела, чтобы мама грустила ещё сильнее из-за моих царапин. Не могла позволить ей винить себя.

Потому что правда заключалась в том, что я была в ужасе. Страх покрывал меня, словно приливная волна, вонзая свои солёные когти мне в руки и ноги, вынуждая меня задыхаться от слёз, пока лёгкие не начинали болеть, пока страх не приводит к злости, ведущему к жалкому стыду и гневу, от которого уже я никогда не могла до конца избавиться, который питался каждой минутой моего отчаяния.

Богдан не знал обо всём этом, знала лишь Татья. Она была старше меня меньше, чем на год, однако какие чудеса способен сотворить в школе год. Она была самой старшей в нашем классе, и никто её не трогал. Она могла просто встать рядом со мной и сказать что-то вроде: «Да, мы сумасшедшие. Однажды ночью мы проберёмся в ваши дома и сожжём их дотла. Может, сегодня?»

Татья никогда ничего не делала, однако её уверенного голоса оказывалось достаточно, чтобы обезопасить меня на неделю или две после её леденящего кровь обещания. В этом заключалась её магия.

Губы Богдана дрогнули, словно он собирался что-то сказать, однако он промолчал. Этим он мне и нравился: никогда не тратил время на слова сочувствия или нравоучения о том, что мне делать и кем быть. Он просто слушал, поэтому-то и был моим лучшим другом.

Моё лицо теперь исказила гримаса, когда на школьный стадион вышла Татья. Мы не выглядели, как сёстры. У нас были одинаковые медно-рыжие волосы, однако мои всегда собраны в пучок, и на мне старые штаны и куртка, а не милое жёлтое платьице, которое едва прикрывает бёдра. И я вовсе не чувствовала в себе Татьиной уверенности, особенно с набухающим синяком.

Татья откинула через плечо прядь волос, привлекая внимание одного из мальчишек. Позабыв о пролетевшем мимо него мяче, он усмехнулся и поспешил к ней. Обняв её, он прижался губами к её губам в поцелуе. И вся игра на миг замерла, таращась на них.

– Фу, – Богдан опустил глаза на книгу, раскрытую у него на коленях. – Ей обязательно всегда устраивать представление?

Я пожала плечами. Это была ещё одна из причин, по которым над моей сестрой никогда не смеялись. Её парень не был отвратительным, однако никто не назвал бы его кривые зубы и красивыми. Не самый умный, однако один из самых сильных и готовых на всё – даже побить собственных друзей, если те пытались побить меня, – ради Татьи. Она однажды сказала мне, что вовсе не любит его, но любит, что он заставляет её чувствовать себя могущественной. Для сестрёнки всё это было просто игра, в которой она нравилась каждому, дурацкая игра, в которую я не умела играть.

Увидев моё кислое лицо, Богдан снова нахмурился. Развернул свое инвалидное кресло лицом к трехэтажному зданию больницы, которое выглядело бесцветным на фоне яркого неба.

– Видела городского мальчишку сегодня? – спросил он.

Видела. Я заглянула в больничный коридор, когда проходила мимо крыльца. Мальчишка был явно не местным, нос у него покраснел от солнца, не выглядел загорелым, как Богдан, или хотя бы привыкшим к теплу, как я. Он где-то порвал джинсы, а свой худи измазал уличной пылью, и когда заметил мой любопытный взгляд, то уставился на меня в ответ так, будто хотел уничтожить весь мир.

– Кто он? – спросила я.

– Без понятия. Но приехал на такси и буквально вывалился из машины. Медбратьям пришлось тащить его внутрь.

Словно почувствовав, что о нём говорят, этот самый мальчишка вскоре появился на крыльце. Он уже не выглядел сердитым, разве что утомлённым. И теперь его нога была в гипсе. Он пробежал глазами по двору, однако его никто не ждал, поэтому он достал из кармана телефон, но потом передумал, и убрал обратно. Снова оглядевшись, он заметил нас.

Мы с ним смотрели друг на друга долгое, неуютное мгновение, и его тёмные глаза, – контрастирующие с золотистыми локонами – буравили мои собственные. Он был примерно того же возраста, что мы с Богданом, а может и на год младше. Четырнадцать? Тринадцать?.. Однако надменная аура, окружающая его, давала понять, что чувствует он себя гораздо старше. Подхватив костыли, он неуклюже направился к нам.

– Вы курите? – поинтересовался он, подойдя. Это звучало, как ужасное оправдание, чтобы начать беседу, однако его ослепительная улыбка ничем его не выдала.

Помрачнев, Богдан ничего не сказал.

– Мы не курим, – ответила я.

– Да, я тоже. – Мальчишка отставил костыли и плюхнулся на скамейку рядом со мной. Выгнув шею, он посмотрел на книжку Богдана. – Что читаете?

Богдан по-прежнему молчал.

– «Поэмы света», – сказала я.

Мальчишка просиял.

– Это та книжка, вроде альтернативной истории мира, только с магией? – уточнил он. – Ненавижу.

Я растерянно моргнула.

– Она иррациональная, – пояснил он. – Там все герои сверкают и истекают магическими талантами, словно кровью, но никогда не пользуются своими силами ради собственной же выгоды. Почему? – он протянул руку. – Кстати, я Влад.

Я сглотнула, сожалея, что не могу прикрыть синяк. Из-за синяка чувствовала себя незащищенной и незатейливой, как трижды прочитанная книга. Однако взгляд Влада уже замер на моём лице, так что мне не оставалось ничего, кроме как встретить его взгляд с уверенной улыбкой.

– Ярослава, – сказала я, пожав ему руку. Сидя почти что плечом к плечу, я видела глубокие царапины у него на подбородке. – Что с тобой случилось? – спросила я до того, как он успел спросить меня.

– Упал, – непринуждённо ответил Влад. – Не знаю насчёт гор, но сегодня выяснил, что карабкаться на крыши – моё. А вот с крыш… нет. – Он сделал паузу – А что случилось с тобой, Ярослава?

– Упала, – соврала я.

Прежде чем отпустить мою руку, Влад посмотрел на мои сбитые костяшки. Некая мысль промелькнула в его зрачках: он знал, что я вру, однако не стал давить.

Втроём мы сидели в тишине несколько минут, слушая, как ветер треплет листья дуба, наблюдая за футбольной игрой на стадионе, где моя сестра всё ещё обнималась со своим парнем. Они, кажется, развеселили Влада, и его губы изогнулись в усмешке. Это была безобидная усмешка, однако мне почему-то стало стыдно за Татью; я не могла припомнить, когда мне последний раз было за неё стыдно, и это злило. Влад злил меня. И я чувствовала недовольство Богдана. Но всё-таки никто из нас не попросил Влада уйти.

– Насчёт этих книжек, – продолжил Влад, пихнув меня на край скамейки, чтобы положить свою загипсованную ногу. Я нахмурилась. Он улыбнулся. – Если бы у вас были магические силы, чью бы сторону вы выбрали? Героев или злодеев?

– Никто не любит злодеев, – наконец заговорил Богдан раздражённо. Больше, чем незнакомцев, он не любил лишь то, когда эти незнакомцы пытались с ним спорить. – Они проигрывают.

– Разве? Злодеи проигрывают в старых сказках, но мы с вами не сказка и не старая, не так ли, Дан? – Взгляд Влада метнулся к моему синяку. – Думаете, не можете быть злодеем и выиграть?

– Герои лучше, – я скрестила на груди руки, соглашаясь с Даном. «Даном? Никто не называет его так». – У них самая сильная магия, их все любят, у них много друзей и последователей.

Богдан кивнул.

– Никто не захотел бы быть негодяем.

– Я бы захотел, – сказал Влад. Слишком быстро, слишком легко, и его улыбка не дрогнула.

Богдан уставился на него.

Я уставилась на него.

– Почему?

– Быть всеобщим любимчиком просто, – пожал плечами Влад. Разве? – Но мне порой интересно, каково это… когда тебя все ненавидят. – Наконец его безупречная улыбка дрогнула в уголках губ.

– Нет, – покачал головой Богдан. – Я не хочу быть любимчиком и не хочу, чтобы меня все ненавидели, не хочу никого спасать или уничтожать. Хочу… – он покосился на стадион, где все бегали и кричали. – Хочу быть серым кардиналом. В каждой истории есть такой, знаете? Который наблюдает из тени, всё видит, знает секреты каждого. Который на самом-то деле и управляет игрой.

– Манипулирует, – поправила я.

– Помогает.

– Помогает тем, кому хочет помогать.

– Тем, кто заслуживает помощи, Яра.

– Тогда что ему мешает помогать злодею?

Лицо Богдана посуровело.

– Благородство.

– Ну если это так называть, – хмыкнула я. – Но герои и злодеи не такие уж и разные.

– Как это?

Удивительно, но это был первый раз, когда мы с Богданом спорили, и всё из-за мальчишки, которого никогда прежде не встречали. Который теперь тихонько нас слушал, как прилежный ученик.

– И герои, и злодеи за что-то сражаются, – начала я, загибая пальцы. – За что-то, что называют высшим благом, Дан. И те и другие во что-то верят, и тех и других кто-то боится, а кто-то обожествляет. Разница лишь… не знаю, в точки зрения? Злодей для одного – герой для другого. Мы всегда следим за историей героя, за его мыслями и поступками. Поэтому и знает, что он победит.

– Герои тоже могут быть занозой в заднице, – встрял Влад. – Герой ни за что не станет тебя спасать, если придётся выбирать между тобой и королевством. Высшее благо, верно?

«Да!» – Нет. Нет, мне Влад тогда вовсе не понравился. И это я буду говорить себе каждый день с тех пор. Было что-то в его дружелюбном выражении лица и расслабленном голосе, в том, как он замирал каждый раз, когда беседа прерывалась, словно вспоминая – или видя – что-то, о чём другие не подозревали. Не знаю, было ли это хорошо или плохо, просто… иначе. Бывают такие люди: их слова как поэма, а голос как яд, и тебе остаётся лишь догадываться, чем же всё обернётся в конце.

– Насчёт твоего серого кардинала, – было последним, что сказал Влад Богдану в тот день. – Выбирать, кому помогать, править из тени… Именно так ведут себя герои в начале, а злодеи в конце.

* * *

В следующий раз я встретила Влада через месяц. Шла мимо больницы и увидела его, уже без гипса, сидящим на той самой скамейке и болтающим с Богданом. Эти двое выглядели как давнишние друзья. Странно, потому что либо они нашли что-то общее, – что казалось маловероятным, – либо Богдану нужно было что-то от Влада, что казалось ещё менее вероятным. И вечером того же дня, голос Влада остановил меня, когда я возвращалась домой с рынка.

– Ты и правда это сделала, Ярослава? – спросил он у меня за спиной.

Я глянула через плечо. Его лицо немного загорело за лето, и веснушки усеивали нос и щёки. Без гипса и костылей он теперь выглядел выше, а может, просто больше не сутулился.

– Слышал, ты пыталась сжечь собственный дом.

«Разумеется, это ты и слышал». – Одна из лучших сплетен городка, которую вывернули в десяток разных версий. Неудивительно, что люди делали всё, чтобы каждый гость их знал.

– Пыталась, – я продолжила идти, ожидая, что Влад засмеется. Нет смысла убеждать людей в обратном, когда они уже всё для себя решили, это я уяснила.

– Тогда… ты сожжешь мой дом, если я попрошу?

Крепче сжав пакет с продуктами, я едва удержалась, чтобы не оступиться. Это что-то новенькое. Влад не видел моего лица, но должно быть, заметил моё удивление, когда поравнялся со мной. Я посмотрела на него. Никакой насмешки на лице.

– Как ты меня нашёл? – спросила я.

– Поверишь, если скажу, мы встретились случайно?

– Нет.

– Хорошо.

Мы молча завернули за угол. Солнце висело уже низко, и длинные тени, отбрасываемые домами вдоль улицы, окутывали нас. Мне не хотелось, чтобы Влад шёл за мной, не хотелось, чтобы Татья его увидела, потому что она и так болтала о нём всё лето, потому что, очевидно, видела со стадиона через дорогу, а новое лицо никогда не оставляло её равнодушной.