Читать книгу Кости Леса - Дарья Лим - Страница 1

«Лес

отпевает принцесс,

мы встретимся во снах…»

♪ Theodor Bastard

I

Незапертая калитка призывно хлопает на ветру. Рёбра частокола окружают сердце-дом. Он пахнет сыростью и тишиной. А ещё – переспелой вишней. Ягоды осыпаются под ноги, поят землю алым соком.

– Я с тобой! – Завид тянет его за рукав, и Дан отмахивается.

– Кому сказано: жди здесь.

– Но косточку-то я нашёл, я! – Младший упорно стоит на своём. Разве что ногой не топает. Девять зим от роду, а всё туда же – смелый больно. На вещунью хочет поглядеть.

Будь Данова воля – за ограду бы не сунулся. В Синече разные байки ходят про отшельницу, чьего имени селяне не знают или запамятовали давно. Так и кличут за глаза – Ворожкой. Кто-то говорит, что проклята она. Должница. А другие и вовсе не считают человеком. Мол, нечисть лесная: морок напустит, лицо скроет, а сама только и ждёт, чтобы в колодец плюнуть или грудничка, оставленного без присмотра, утащить. Ясно зачем.

Есть и те, кто за помощью ходит. Побаиваются, а всё ж несут подарки, чтоб задобрить: куль зерна или туесок с мёдом. Охотничьих даров не принимает, отказывает сразу. Говорит, не мясо – кости нужны. Человечьи. Из леса. Их берёт как плату за снадобья и взвары лечебные.

Народ сначала дивился, а потом стал приглядываться, идя за грибами и дикими ягодами: не лежат ли меж корней чьи-то белые косточки.

Оказалось, лежат. Не то с умыслом разбросали, не то зверьё растащило. Оттого и множатся пересуды: одна история другой страшнее, мол, покойника бы по совести похоронить, а ведьма над прахом глумится, в делах своих чёрных пользует.

– Не страшишься за себя – о матери подумай, – хмуро отвечает Дан.

Завидко опускает голову. В русых вихрах блестит нить паутины.

– А сам ты?

– Меня не тронет, я старший. Туда и обратно, моргнуть не успеешь.

Дан хлопает брата по плечу и шагает на крылечко.

Дом просыпается: под ногой скрипит доска, звенят колокольчики. Нанизанные на толстые нити, сплетение которых похоже на паучье кружево, они качаются в дверном проёме. Поют, стоит их задеть макушкой и отвести от лица, чтобы войти внутрь.

Внутри темно.

Дневной свет тает на пороге одинокого дома, и Дан, минуя сени, замирает. Даёт глазам время привыкнуть.

– Кто?

В голосе ни злобы, ни страха. Короткий вопрос заставляет его смутиться.

– Будь здрава, госпожа. Я пришёл о лекарстве просить. Для матери. Слышал, ты плату берёшь непростую… У меня есть чем отплатить.

– Я не молвила «зачем», я спросила, кто ты.

Она выходит из тени и отдёргивает занавеску. Свет течёт сквозь мутное окошко, ложится пятнами на стены, и Дан наконец может разглядеть хозяйку.

Высокая. Простоволосая. В платье из тонкой шерсти, линялой от времени. Нестарая ещё, моложе матери, только пряди на висках серебрятся и тени лежат под веками. А черты лица тонкие, в юности красавицей была, без спору. А сейчас…

– Язык проглотил?

– Виноват, госпожа. Я Дан от ветви Беяра.

– Отец он тебе?

– Дядька.

Вещунья кивает. Понимает, что отца нет в живых, но любопытство не тешит. К столу гостя не зовёт, переходит сразу к сути:

– Показывай.

Дан достаёт из поясного мешочка грудину – плоскую, желтоватую, с зазубринами по краям. Кладёт на стол и отступает.

Хозяйка дотрагивается до кости легко, кончиками пальцев, как до величайшего сокровища, гладит выемки. Крылья носа трепещут, морщинка на лбу разглаживается. Теперь она кажется ещё красивее.

– Что с матерью?

– Огневица. Кровью кашляет, не встаёт третий день.

– Лавку подвинь.

Дан не сразу понимает, для чего: хозяйка, придерживая подол, забирается на край лавки, достаёт с воронца склянку, перевязанную бечевой у горлышка.

– Мазь, – поясняет она. – Пахучая, руки мой и глаза береги. Втирай в грудь и спину на ночь. Завтра придёшь за отваром, на него время нужно.

– Благо в дом, госпожа, – Дан склоняется, принимая мазь, – и блага тебе.

– Да, вот ещё что…

Она заворачивает в тряпицу печёные яблоки, сладко пахнущие мёдом.

– Брату передай. За смелость. Завтра пусть на крыльце не топчется, я не ем детей… просто так.

***

– Как думаешь, чьи это кости? – Меньшой шагает по левую руку и разве что не подпрыгивает.

Яблоки ему по вкусу пришлись и ночью выспался, не вскакивая от материного кашля. Это Дан всё время ворочался, прислушиваясь в страхе, что дыхание замрёт. Но оно было размеренным, хоть и хриплым. Глядишь, помогут средства вещуньи.

– Возьми да спроси.

– Вчера по-другому говорил! – передразнивает Завид. – Не хотел пускать. А она видишь – хорошая.

– Нельзя быть хорошим для всех. Есть что-то ещё… Сказки на пустом месте не сочиняют.

– Ну и пусть их!..

Меньшой первым врывается в калитку. Дан качает головой, но внутренне согласен: пусть делает со своими костями что хочет, лишь бы матери помогла.