Читать книгу Как-то лошадь входит в бар - David Grossman - Страница 1

В феврале 2018 года, в год празднования 70-летия со дня провозглашения независимости Государства Израиль, Давид Гроссман был удостоен Премии Израиля в области литературы и поэзии – высшей награды страны. Как свидетельствует комиссия по присуждению премий, «голос Давида Гроссмана – один из самых глубоких, трогательных голосов израильской литературы, оказывающий существенное влияние на нашу жизнь».

Но, вспоминая свои первые годы в Иерусалиме, могу сказать, что на меня лично, на мое становление как израильтянина, относительно недавно прибывшего из СССР, оказал влияние реальный голос Давида Гроссмана: я старался не пропускать утренние передачи главного канала израильского радиовещания, в которых принимал участие неизвестный мне тогда человек, и его особый голос с великолепной дикцией и незабываемым тембром запомнился на всю жизнь. Гроссман работал на радио и корреспондентом, и актером, и автором сценариев радиопостановок. Он был одним из ведущих популярной передачи «Кот в мешке», около четырех лет редактировал и вел передачу «Добрый вечер, Иерусалим», которая замечательно рассказывала о Городе…

Свою карьеру на радио, которая длилась четверть века, Гроссман начал в возрасте… девяти лет, в 1963 году, посылая свои корреспонденции в студию молодежного вещания. После завершения воинской службы (1972–1975) в подразделении 8200 (в Израиле это прославленное подразделение, относящееся к отделу разведки Армии обороны Израиля, известно под названием «Восемь двести») Давид работает диктором, выступает актером в радиопьесах, становится автором серии радиопередач, из которых и родилась его первая книга «Дуэль» (1982). И хотя перспективный радиожурналист и диктор Давид Гроссман за свои творческие достижения удостаивается нескольких премий, в 1988 году его уволили из Государственного управления теле- и радиовещания за публичный протест против тех ограничений свободы слова, которые власти наложили на сотрудников и корреспондентов израильского радио. Правда, суд отменил решение об увольнении Гроссмана за резкую критику политики правительства в отношении арабского населения Иудеи и Самарии, но Давид на радио не вернулся.

Он стал писателем. Нет-нет, он не заперся в башне из слоновой кости, продолжал публиковаться в периодической печати, принял участие в общественной деятельности радикального крыла израильских левых, связанной с защитой прав арабов в Государстве Израиль (Гроссман описал ее в том числе в книге «Присутствующие отсутствующие», 1992). Со времени выхода его первой книги (1982 год, хотя первый рассказ «Ослы» увидел свет еще в 1979 году) и до сегодняшнего дня (осень 2018 года) Д. Гроссман интенсивно работает. Он опубликовал семь крупных романов, два сборника рассказов, две повести, три книги публицистики и эссеистики, две его пьесы шли в лучших театрах Израиля, по его книгам поставлены четыре фильма. Он создал серию детских книг о мальчике Итамаре (6 книг), а также книги об Ури, Рути и Рахели (всего 12 книг).

Писатель понимает душу подростка, его фантазии, его восприятие реальности. Повести Гроссмана для юношества пользуются огромным успехом, потому что он умеет говорить с подростками не с высоты своего возраста, а находит простые, из сердца идущие слова о насущных проблемах, которые так волнуют юношей и девушек в период взросления, физического и духовного развития: любовь, сострадание, человечность, личностная самооценка, трагичность бытия, мысли о смерти. Его юные герои задумываются о Холокосте (в Израиле принято говорить «Шоа» – «несчастье», «бедствие», а также «Хурбан» – «разрушение»; в израильской русскоязычной печати употребляется также слово «Катастрофа»).

Тема Шоа возникла в книгах Гроссмана далеко не случайно. Давид родился в Иерусалиме в 1954 году. Его отец, уроженец польского местечка Динов, сумел в 1936 году добраться до Эрец-Исраэль[1], где встретил мать писателя. Почти все родные и близкие отца погибли в годы Катастрофы – отсюда тема Холокоста в книгах Давида: историю девятилетнего Момика (Шломо), который пытается узнать, что пережил его дед, Аншел Вассерман, в те страшные годы, рассказывает роман «См. статью «любовь» (1986). Четыре части этого полифонического произведения представляют, по сути, четыре повести, связанные друг с другом. «Я написал этот роман, – говорит сам Д. Гроссман, – чтобы понять себя как еврея. Надо ответить на два вопроса: что бы я мог сделать в том месте и в то время и каким образом нормальный человек становится частью этой машины убийства»…

О романе «Книга внутренней грамматики» (1991) и о его герое, десятилетнем Ахароне Кляйнфельде, мальчике, задумывающемся над сложным, не всегда понятным, с его точки зрения, лживым миром взрослых, Гроссман пишет: «Грамматика – это в смысле быть предельно точным с самим собой. Ахарон не делает самому себе никаких уступок. Он абсолютно точен и честен с самим собой, не давая себе спуску. Я написал целую книгу, чтобы понять, что есть эта внутренняя грамматика одного мальчика по имени Ахарон».

Грамматика у Гроссмана связана с точностью, честностью – в четком соответствии с богатым семантическим полем слова «грамматика» («дикду́к» на иврите), что означает «тщательность», «точность», «тонкость», «выполнение своей задачи достойно, во всех деталях». А если обратиться к употребляемому Гроссманом глаголу, образованному от слова «дикду́к» – «медакде́к», то его значение не только «заниматься грамматикой», «занимающийся грамматикой», но и «уточнять», «строго соблюдать». Кстати, великий еврейский поэт, лексикограф, гуманист XVI века Элия Левита носил прозвище «Медакдек» – «Грамматик».

Для писателя «грамматика» – это прежде всего язык. Язык Гроссмана емок, глубок, необычен, иногда трудно переводим, богат разными языковыми пластами. Скажем, в книге «См. статью «любовь» писатель использовал лексику языка идиш, и даже те внимательные, чуткие читатели, не выросшие в доме, где бабушка говорила с родителями на идише, как это было в доме Д. Гроссмана, уловят и мелодию, и мягкость, и иронию, и юмор, и самоиронию языка Шолом-Алейхема, которого Гроссман читал на иврите и герои которого – Тевье-молочник, мальчик Мотл, Менахем-Мендл, Эстер-Либа, мальчик Шимек – стали его товарищами на всю жизнь.

Однако есть еще один аспект авторского письма Д. Гроссмана, который особо проявился в его последней книге «Как-то лошадь входит в бар» (2014).

Роман повествует об одном представлении комика Дова Гринштейна, главного героя книги, выступающего в жанре стендап под сценическим именем Довале Джи. Увы, герой не принадлежит к когорте самых преуспевающих стендаперов; он является своего рода взрослым воплощением прежних гроссмановских персонажей-подростков – Аарона из «Книги внутренней грамматики» или Момика из «См. статью «любовь». Они вдруг выросли и превратились в худощавого мужчину пятидесяти семи лет, низкорослого и в очках. Эту метаморфозу «в обратной перспективе» сам Гроссман описал одной фразой: «Пятидесятисемилетний мальчик выглядывает из четырнадцатилетнего старика».

В интервью журналистке Изабель Кумар на англоязычном канале «Евроньюс» (2016) Гроссман говорит о своем герое: «Он человек чувствительный, хрупкий, необычайно творческий, жизнь его резко изменилась, когда ему было четырнадцать лет. Я написал, по сути, историю подростка, который потом стал актером-стендапером, и фабула книги – его выступление в ночном клубе в городе Нетания».

Об этом выступлении, его перипетиях рассказывает судья в отставке Авишай Лазар. Довале дружил с ним в далекие школьные годы, а теперь, спустя много лет, судья приглашен в Нетанию по просьбе Довале и должен вынести вердикт по поводу того, каким получилось представление.

Не станем передавать все подробности этого вечера, начавшегося с шуток и анекдотов и завершившегося трагическим рассказом Довале Джи об эпизоде из юности, перевернувшем всю жизнь. И отставной судья Авишай Лазар понял глубину замысла Довале, пригласившего его на выступление: ведь судья, сам того не ведая, был связан с тем судьбоносным событием в юности Довале, о котором тот рассказывал зрителям.

«Как-то лошадь входит в бар» – настоящий израильский роман, подлинно гроссмановский, в котором запечатлены различные аспекты и нюансы нашей жизни, увлекательной, многогранной, где веселье и юмор порою таят глубокую трагедию, – как и присуще еврейскому (и не только!) юмору испокон веков. Но есть еще одна особенность этого романа: герой, ведя разговор с публикой, широко пользуется израильским сленгом.

Израильский сленг – удивительное явление в израильской культуре, в устной и письменной речи, в израильском бытии и быте.

Определенный пласт сленга в свое время возникает под влиянием выходцев из России и Восточной Европы, говоривших на идише, на русском и на других славянских языках. Например, «саматоха»; это слово из русского пришло в идиш и вошло в иврит в произношении, заимствованном из идиша, с тем же значением: «суматоха». А слово «чемодан» пришло в русский из персидского и татарского, но в иврите так называют «большой чемодан».

Роль армии, ее солдат и офицеров, выходцев из многочисленных еврейских этнических общин в создании, обновлении и совершенствовании израильского сленга трудно переоценить! Армия – один из главных источников сочного, вечно живого, остроумного и неповторимого сленга. Свидетельствую лично: более десяти лет своей израильской жизни я ежегодно призывался в Армию обороны Израиля на резервную службу и за это время сумел познакомиться, немного постичь, а затем и полюбить ивритский сленг. Судьба подарила мне в Израиле еще один подарок – несколько напряженных лет я провел в стенах Еврейского университета в Иерусалиме, где кроме прочих премудростей мне посчастливилось наслаждаться сленгом своих однокашников, студентов и аспирантов, людей образованных, хорошо подкованных также и в тонкостях сленга. На всю жизнь запомнил я свое первое слово израильского сленга, усвоенное еще на первом году жизни в Иерусалиме и поразившее меня своей образностью, музыкой, динамикой: «чакала́ка». Так называется мощная мигалка поперек всей крыши автомобиля полиции. Помню и второе слово: когда на занятие, которое я проводил в лаборатории электроники (на втором году моей израильской жизни), не явился один из учащихся, то его товарищ объяснил мне: «Он тебе устроил бе́рез». «Бе́рез» – это на иврите «кран», смысл этого выражения – «смыться», «слинять» – очень точно связан с водой, текущей из крана. И я подумал, что языки наши – иврит и русский – очень близки: парень, устроивший «бе́рез», возможно, хотел сказать мне: «Кранты́»…

«Всякий, кто любит язык, не может не любить всей душой сленг».

Эти слова замечательной израильской писательницы Шуламит Харэвен (1930–2003), первой женщины, избранной (1979) в Академию языка иврит, я процитировал Давиду Гроссману, когда рассказал, что, переводя его роман, я попытался – буквально в нескольких словах в конце страницы – пояснить сленговые выражения, звучащие из уст героя.

Давид грустно вздохнул: «Шуламит была моим близким, сердечным другом, и мне ее очень недостает. Она права. Надеюсь, что твои усилия будут приняты русскими читателями».

Я рассказал Давиду, что мне тоже довелось общаться с Шуламит, в свое время я был тепло принят в ее доме и даже напечатал некоторые фрагменты из своих бесед с этой мудрой, глубокой женщиной. И еще сказал ему, что к русскому переводу романа я прилагаю алфавитный словарик сленговых выражений, которые встречаются в книге и приводятся в примечаниях в конце страницы. На всякий случай. Вдруг мой читатель забыл то, что я пояснил на предыдущих страницах, и словарик придет ему на помощь.

И в заключение – почему книга называется «Как-то лошадь входит в бар». В упомянутой уже беседе Давида Гроссмана с Изабель Кумар Давид отвечает на этот вопрос так: «Я с трудом запоминаю анекдоты, но в процессе работы над книгой я научился их помнить и сегодня держу в памяти около тридцати разных анекдотов. Расскажу анекдот, давший название книге, начало которого озвучил со сцены мой герой Довале, но до конца он так и не добрался:

«Как-то лошадь входит в бар, обращается к бармену, просит рюмку водки. Бармен замирает, смотрит на лошадь с изумлением, подает ей рюмку водки. Лошадь залпом выпивает, спрашивает: «Сколько стоит?» Бармен говорит: «Пятьдесят баксов». «О’кей», – отвечает лошадь, платит деньги и направляется к двери. Бармен бежит за ней следом: «Простите меня, миссис Лошадь, погодите! Это ведь так удивительно! Говорящая лошадь! Я никогда не видел ничего подобного!» Лошадь грустно смотрит на бармена и говорит ему: «С вашими ценами вы такого больше никогда и не увидите»…

Виктор Радуцкий[2]