Читать книгу Большие и маленькие тангажи - Давид Жолтый - Страница 1

Мы в Москве. Стоим на прогнившем балконе третьего этажа, курим дешевые сигареты и говорим о книгах. Нас тут трое, короткостриженых парней из Владикавказа. Артём – не Артём, а Тёма – двадцатипятилетний, худощавый, маленького роста – человек -улыбка. Ацамаз – не Аца, а Ацамаз, двадцатидвухлетний, крупный и высокий, плечи – косая сажень. Я – Давид, ну или профессор Давидян (как говорил мой покойный Дядя), двадцатилетний, среднего роста, с большим лбом и волосами по всему телу. Сестра, моя милая, добрая сестра – самый лучший человек на планете, правда после мамы; временами довольно нервная – в соседней комнате, спит после тяжёлой работы.

Все мы когда-то решили жить хорошо. И поехали в Москву. Они – устроиться в РЖД. Сестра – финансистом. Я – стать режиссёром. Они работают в РЖД. Сестра – финансистом. Во ВГИК меня не взяли. Посчитали недостойным, как и я два года назад, решив, что до искусства пока не дорос; надо приобрести жизненный опыт после школьной скамьи! Ведь Шукшин и Тарковский были старше двадцати. Приобрёл: с подносами, полными еды – в ресторанах; с мешками позади спины – на складах; с кувалдой в руке – на стройке.

В детстве я, сестра и мама радовались, когда отец приносил домой колбасу. Я слышал знакомый звук приближающегося мотора и уже знал, как будут вонять «примой» отцовские мозолистые руки, как он будет снимать белоснежную обувь, потрёпанную куртку – вешать на крючок. Объятия – и в мою курносость била вонь табака вперемешку с запахом разбодяженного одеколона. Даже когда «докторская» не появлялась вместе с отцом, мы не печалились. Он вечно рассказывал анекдоты, и всем было весело. Ну а после них – пил, и мама вспоминала про «докторскую». Сейчас в московском холодильнике колбасы нет. Я ем гречку с кетчупом и вспоминаю отца-работягу.

Когда он нашёл новую работу, тоже водителем, но на телеканале, есть мы стали лучше. Да и не только. Как-то раз по радио я услышал игру на скрипке и решил стать скрипачом. Подаренным отцом инструментом я обрадовался, но спустя года этот подарок стал для меня ещё более ценным. Мама рассказала, что для покупки скрипки отец после дневной работы выходил таксистом в ночь.

Я окончил музыкальную школу, собрал пару десятков грамот, что почётно, но в общем-то малополезно занимают место на моём нынешнем комоде, так как начальник по складу сказал об их ненужности для трудоустройства кладовщиком. Нашёл где хвастаться. Дурак. Кстати, недавно он решил надо мной подтрунить. Тоже назвал профессором, когда застал меня, сидящим на обеденном перерыве за книгой Басина «Теоретические проблемы искусства». Да, потом я действительно понял, что питать мозг знаниями на перерыве, когда все коллеги питают животы, – занятие не вполне разумное. Монотонная работа убивает мозг – одна строчка могла перечитываться по пятьдесят раз. Следом за этим случаем пошутили кладовщики-дагестанцы. Хотя думалось, будто всего лишь показалось, что они косятся на меня. Я поинтересовался у них, имеется ли льготная еда для работников. Они обрадовали, сообщив о пятидесятипроцентной скидке в ресторанчике этажом выше. Пошёл. Повара посмеялись. Стыдно… Но вернулся я оттуда как ни в чём не бывало, чем вызывал ошеломление. Сказал, что рагу было чертовски вкусным и что пара порций у поварят ещё найдётся. Одухотворённые кладовщики галопом ринулись в столовую. А когда вернулись, мы дружно посмеялись, после чего подружились.

Но вернёмся к музыке… Однажды от педагога по флейте, чей кабинет находился прямо напротив того, где я учился игре на скрипке, поступило предложение съездить в Сочи. Для этого требовалось освоить флейту за 3 месяца и влиться в ансамбль. Конечно, я согласился! Увидеть что-то за пределами Осетии до этого мне не доводилось. Взяли гран-при. И именно там, стоя на сцене перед профессионалами своего дела и массой радостных слушателей, ко мне пришла идея организовать свою музыкальную группу. По приезде на родину я нашёл единомышленников, и мы начали творить. Кто-то играл на клавишах, кто-то на флейте, кто-то на ударных, были и вокалисты, а я играл на скрипке и отвечал за весь процесс и дальнейшую обработку звука.

Во время учебы в музыкальной школе руки мои были слабы, само тело тощим. Давать отпор крупным обидчикам не выходило, поэтому пришлось научиться драться. Я пошёл на бокс. Получать по морде было неприятно, но спустя время, как удар был поставлен, было неприятно уже другим.

Мы устраивали поединки – на районе временами выясняли отношения. Есть такое понятие у нас, осетин – агъдау – это некий синоним морали.  Люди, растерявшие агъдау, или вообще его не имевшие, справедливо наказывались. Мы не были бандитами. Мы были теми, кто напоминал им, что они живут в Осетии, в месте, где неуважение с рук просто так не сходит. Кто бы ты ни был – продавец, строитель, водитель, бизнесмен, музыкант, режиссёр… В первую очередь ты должен быть Человеком.

Приехав в Москву, я сильно удивился. Всё суетливо двигается: почти все куда-то бегут, сурово поднимая брови и озлобленно бросая взгляды исподлобья; вечные эскалаторы – вниз, наверх, вниз, наверх: одни люди – стоят, заворожённые телефонами, справа; другие – бегут слева, третьи – так вообще – бегут злые и смотрят в телефоны. Куда бегут? Зачем? Почему злые? Быть может, от меня, лысого и бородатого…

Ну а потом, как стал работать далеко от места, где снимал жильё, до меня дошло: не только я причина. Боятся не успеть, работу потерять, вовремя домой не прийти, к родным. А жить-то хочется! А кому не хочется? Я, вот, например, тоже хочу. Но злость эту никогда не пойму. Злишься – другие-то при чем? Каждый с чем-то борется. Поэтому подумай ты, как решить проблему. Головой подумай, а не задним проходом. Пока жив человек – всё ему под силу.

Мама, моя милая мама, во всем меня поддерживала. Когда было очень плохо, не было денег совсем, даже на гречку, я звонил ей, чтобы услышать один лишь её голос. Звонок – словно по голове погладила, через полторы тысячи километров, по моей крупной, короткостриженой дурной голове. Я говорил, что всё хорошо, деньги не нужны. Хотя они были так чертовски нужны!

Вновь курим на балконе дешевые сигареты, дети идут на первый звонок, студенты – в ВУЗы, а мою гениальность никто не разглядел. Чем же я хуже? Кто я вообще такой? Что во мне не так? Задаю себе самый колкий вопрос – а действительно ли я хочу писать, снимать кино, стать великим писателем и режиссером? Гляжу на небо и вижу летящий вдали самолёт, летит он в сторону родины. Вернуться? Брось – считай, что сдался. А если не моё? Когда отцу, как выяснилось, не очень-то и интересно, чем я там занимаюсь, когда мама мало чего в этом понимает, любит слепо своего дурного сына. Да, ещё какого дурного! У меня лучшие родители на планете, со всеми минусами и плюсами. Я вытер сопли волосатым кулаком.

Ведь, если подумать, в конечном счёте все виды искусства хотят одного – идеала, просто формы выражения разные. Каждый художник показывает в своём произведении тот мир, который хочет видеть, или же тот, который не хочет. Всё, получается, не так уж и трудно? Конечно, трудно. Для этого стоит разобраться во всех тонкостях. Когда-то подростком я пытался вывести формулу: «что такое хорошо и что такое плохо?». Но как стал писать, пришло понимание о свинцовости вопроса. Каждого человека можно понять, даже самого дрянного. Всегда есть следствие и причина. Уважать же – вопрос серьёзнее. И всё-таки есть два типа людей: с белым стержнем и с чёрным. Под первым я понимаю мораль, а под вторым – её отсутствие. Примитивная истина? Пожалуй, да. Ни один человек не хочет жить худо. А кто поступает худо, тот делает это по заблуждению, либо в силу дрянных обстоятельств…