Читать книгу Чёрная вуаль - Дэниел Хорн - Страница 1

Последнее движение кистью оставило после себя лишь разочарование. Оно не похоже на чувства художников, которые написали картины и столкнулись с горьким привкусом потери ещё одной возможности к душеизлиянию, ведь я разочаровался не в своей работе, а в самом себе.

Всё ещё свежий след жёлтой краски, оттенок которой подобран для полевого цветка, завершил мою затею, некогда казавшуюся такой чувственной. Словно колорит выражал на холсте мою любовь к Лавьен, интерес к прогулкам, наполненным ароматами цветов и женских духов, и всё это на фоне полноты красок местных равнинных краёв. Мне всегда думалось, что живопись – это лучшая форма самовыражения, но… неужто я написал эту картину? Неужели я увековечил в ней не собственный взгляд на мир и его красоту, не искренность своих чувств, а какой-то внутренний недуг? Неужели это деяние света – я сам?

«Этого просто не может быть!» – беспрестанно повторяю я себе, предаваясь низкому самообману, но даже это не принесло желанного успокоения. Картина, к сожалению, «не мертва»; она проклята! Нет. Осквернена! Снова… мне снова привиделся отвратительнейший цвет низости человеческой природы. Тот самый, въевшийся в память в день празднества внутреннего вдохновения, когда музы пришли ко мне и направили на путь через мост над речушкой Карнэ, где местные незамужние дамы осыпают улыбками холостяков, к числу которых отношусь и я. Тяжело вспоминать тот день, когда я впервые увидел этот губительный чёрный цвет…

Случилось… я… да я даже не знаю, как назвать пережитое потрясение. Да и чёрт с ним с этим названием, куда больше меня настораживает возникающее чувство дежавю, словно я раз за разом переживаю одно и то же событие. Но разве такое возможно? Конечно же нет. Разумеется, то самое «потрясение» случилось лишь раз, а началось всё месяц назад.

***

Да, получилось! Только что отец отплыл по делам во Францию, куда я не горел желанием попасть, да и не попал, потому что мастерски симулировал лёгкую простуду. Придётся изображать из себя больного перед прислугой и пить лекарства, но это наивысшее зло в моём спектакле. Каков же хитрец… да я актёр, человек искусства!

Я всегда был не в восторге от торговли и её правил, о чём отец подозревает, но своего искреннего разочарования никогда не выкажет, не такого порядка он человек. И всё же, когда-нибудь мы будем вынуждены сойтись в непримиримом споре о моём будущем, но я не видел себя достойным наследником всеми уважаемого владельца крупнейшей в штате ткацкой фабрики Роберта Мастерсона, наладившего торговлю несравненного качества тканями и поставку готовых женских туалетов для магазинов одежды по всему штату. Весь текстиль доставляют прямиком из Франции, этим отец поспособствовал росту благосостояния нашей семьи и капиталов инвесторов, а вкупе с этим уменьшению безработицы, что особенно радовало губернатора штата. Боюсь, мои потуги в освоении семейного дела и сохранении материального благополучия не пошли бы ни в какое сравнение с заработанным отцом за последний год состоянием и вложенных в семейное предприятие трудов. Но в этих торговых и, по большей части, политических игрищах счастье не обошло стороной и меня, по крайней мере, в сердечном плане.

Вот уже третий день я наслаждался свободой, предоставившейся мне мнимой болезнью, проводя всё время за чтением бульварных романов, как совершенно неожиданно экономка Эдда известила о прибывших гостях:

– Вас желает видеть миссис Лаура Нотиннес.

– Супруга сэра Нотиннеса? – поинтересовался я с искренним удивлением.

Эдвард Нотиннес уважаемый человек, владелец ряда крупных торговых кораблей и нескольких парфюмерных лавок, а с недавних пор ещё и важный деловой партнёр моего отца. Я виделся с ним лишь дважды, пока сопровождал отца на нашей семейной фабрике, но вот миссис Нотиннес, я не имел чести знать, как, впрочем, и желания.

– Да. Она не одна, с ней пришла дочь. Насколько я могу судить, ваша ровесница. Они хотели навестить вас и справиться о вашем здоровье. Пригласить их?

У меня не было ни малейшего желания принимать гостей, да к тому же их приход носил скорее всего вынужденный характер. Видимо отец рассказал мистеру Нотиннесу о моей лёгкой болезни, а тот первым же делом направил в своё имение письмо с наказом для жены и дочери оказать мне визит вежливости. Ничего удивительного, ведь мой отец стал для Нотиннесов в какой-то мере незаменимым билетом в процветающее будущее. Единственное, что заинтриговало меня – это молоденькая девушка моих лет, а я всегда интересуюсь женской красотой, особенно той, с носительницами которой я ещё не имел удовольствия познакомиться.

– Да, конечно, пригласите. Только возвращайтесь к ним помедленнее, не могу же я предстать перед гостьями в таком виде. Эдда, а как мисс Нотиннес, красива? Или…

– Вы как всегда грубы, юный сэр. Девушка и вправду красавица, но вам бы пора перестать смущать меня такими вопросами. Ваш отец уж точно не одобрит, что я обсуждаю с вами молодых особ в такой манере.

Эдда всегда любила читать мне нотации, все же она домоправительница и работала в этом доме задолго до моего рождения, а потому её порой укорительное, но тёплое отношение к моей… не всегда тактичной персоне было нашей маленькой дружеской игрой. Кто знал, что бы со мной сотворил отец, узнай он каких порой дел я наворотил, а что бы он сделал с Эддой за утаивание моих проступков? Боюсь представить.

– Вы не устанете это повторять, верно?

– Как я и говорила, пока вы не повзрослеете.

– Хорошо, буду стараться. Пять минут, больше мне не нужно.

Как только Эдда вышла из комнаты, я сразу же встал с постели и принялся приводить себя в порядок. По легенде я был болен, так что мог бы не сильно стараться, но раз ко мне явилась, по словам Эдды, «красавица», то нельзя было ударить в грязь лицом. Пока я рыскал взглядом по комнате в надежде найти расчёску, меня окликнула Эдда, принесшая чистую белую рубашку.

– Спасибо!

Я взял рубашку, а Эдда как всегда тихо покинула комнату и отправилась поддерживать дом и прислугу в достойном виде и порядке, к которому хотелось бы стремиться и мне. На скорую руку я умыл лицо и брызнул несколько капель на растрёпанные волосы в попытке пригладить их. Парикмахер из меня никудышный, но справился вроде неплохо. Оставшееся время я потратил на то, чтобы одеться и привести костюм в надлежащий вид, а после вернулся к кровати. Для вида подобрал первую попавшуюся из стопки на прикроватном столике книгу и сел в стоящее рядом кресло.

За дверью послышались шаги поднимающихся по лестнице людей. Мне казалось, что я чересчур фантазирую о красоте девушки, но нежность женских голосов ещё больше подстёгивала моё воображение. Я не хотел поддаться ветреным чувствам, ведь меня могут настигнуть последствия. Мой отец не одобрял даже невинной простой прогулки с девушками, по его мнению, они скажутся на репутации семьи. Отцовская фигура всегда была на виду и слуху у людей, а потому, мой интерес к девушкам должен ограничиться лишь поиском супруги, и никоим образом не относиться к мимолётному увлечению. Я, по меркам незамужних девушек, завидный жених, а потому интерес чьих-то дочерей и уж тем более их родителей ко мне был очевиден и не лишён расчётливости, но скрывать то, что я иногда этим пользовался, было бы откровенной ложью, так что приближающаяся к моей двери незнакомка могла иметь на меня виды совсем уж далёкие от добросовестной заботы или светской вежливости.

Следовало подготовиться. Выпрямив спину, я открыл книгу и сделал вид, что увлечён её чтением. Через мгновение дверь в комнату открылась, а затем я услышал, как Эдда пригласила гостей пройти внутрь.

Первой вошла миссис Нотиннес. Статная женщина, морщины уже тронули её лицо, на котором ясно вырисовывались черты покорной супруги. Я мог лишь подозревать, но что-то мне подсказывало, что визит вежливости не вызывал у неё ни капли интереса к моей персоне, а лишь усталость от бесконечных поручений мужа ради его деловой и семейной репутации.

Однако моей жизни суждено было перевернуться с ног на голову, едва я увидел прекрасное создание, чей вид заставил трепетать саму мою душу и разум в придачу. Её чистое лицо с правильными чертами украшали прелестные пышные губки, голубые глаза и светлые волосы, которые были похожи на золотые нити, те самые, что сплели сами Мойры, чтобы две жизни пересеклись в этот день и в этот час.

– Я рада лично с вами познакомиться, мистер Мастерсон! – поприветствовала меня миссис Нотиннес. – Мой муж прислал мне письмо, которое я получила сегодня утром. В нём он сообщил, что ваш отец беспокоиться о здоровье своего единственного сына и желает поскорее вернуться домой, чтобы увидеть вас в добром здравии. Я не посмела пренебречь этими словами, поэтому мы решили навестить вас, и составить вам компанию.

«Я не посмела пренебречь этими словами». Как же глупо и фальшиво это прозвучало. Думаю, мы оба прекрасно понимали, ничем они мне помочь не смогут. Все, что мне было нужно для настоящей победы над простудой, давала Эдда, но вот появление прекрасной девушки действительно могло исцелить меня от тоски. Мне не хотелось как-то обидеть миссис Нотиннес, поэтому старался не смотреть слишком пристально на её дочь, но как же сильно не терпелось с ней познакомиться. Я хотел было ответить и поблагодарить женщину за визит, но не успел.

– Позвольте познакомить вас с моей дочерью Лавьен. Она в той же мере что и я желала вас навестить.

Лавьен… Лавьен Нотиннес. Я впервые слышал такое имя. Оно подходило этому ангелу небесной красоты, явившемуся передо мной. Она мне улыбнулась! Это был всего лишь миг до того, как Лавьен произнесла первые слова, но мне казалось, что весь мир застыл, чтобы я смог насладиться звучанием её мелодичного голоса.

– Рада с вами познакомиться! Мистер…

Я тут же перебил её. Меня это никак не красило, но я не мог позволить возникнуть преграде между нами из-за глупой формальности в виде слова «мистер». Не хочу быть для Лавьен никем кроме Коула.

– Прошу простить меня, но лучше если мы обойдёмся просто именами, если ваша матушка будет не против.

Я взглянул на миссис Нотиннес. Её лицо не выражало какого-либо непринятия из-за моего предложения, а даже если и так, то что бы это поменяло? Наши с Лавьен отцы точно бы обрадовались этой дружбе. По крайней мере, я хочу, чтобы моё предположение оказалось правдой…

– Как я могу быть против? Я буду рада, если такой благородный молодой человек и моя дочь как можно скорее найдут общий язык.

Миссис Нотиннес глянула на дочь, что, как я понял, было неким призывом к действию.

«А не задумали ли наши отцы поженить нас?» – подумалось мне. Мать Лавьен уж чересчур быстро отреагировала на мой фамильярный жест, словно… словно была готова к нему.

– И я рада знакомству с вами, Коул. Как вы себя чувствуете? Может… я могу чем-нибудь помочь?

Господи, какой же прекрасный голос. Он словно шёлк ласкал мой слух, я бы отдал всё на свете, чтобы до конца своих дней голос Лавьен звучал только для меня. Бесспорно, я был влюблён.

– Нет, благодарю! Я чувствую себя гораздо лучше и уже завтра буду в полном здравии.

Я старался говорить спокойно, не выдавая своих разгорячённых чувств. Но тут уже я заметил, что взор Лавьен был не просто направлен на меня, он выражал интерес. Казалось, что на меня взирали сами лазурные небеса.

Мне пришлось оторвать взгляд от Лавьен, потому что излишне пристальное внимание могло оскорбить её мать, а я бы этого не хотел, и не только из-за деловой репутации отца. Я хотел было проявить внимание к гостьям и не нашёл ничего лучше, как пригласить дам на обед.

– Может мне приказать подать обед, вы не голодны?

– Вы очень любезны, мистер Мастерсон, но мы отменили ближайшие срочные дела ради вас. Раз вы чувствуете себя много лучше, то нам бы не хотелось больше вас беспокоить. Но я благодарна за вашу заботу и теперь хочу ответить тем же. Как только вы окончательно выздоровеете, нашей семье будет приятно, если вы сообщите об этом в письме. Тогда же я приглашаю вас к нам на обед или ужин в честь знакомства и успешного положения дел наших семей. Вы же не откажете нам в такой любезности?

Я мог бы сказать, что был в восторге от предложения этой женщины. Всего за минуту она поставила меня в положение «выбора без выбора», при этом почти не выдав своего нежелания вообще посещать такого юнца как я, чтобы просто справиться о моём здоровье. Но её желания меня сейчас не интересовали, всё внимание было приковано к Лавьен. Пусть я был вынужден сдерживать вспыхнувшие чувства, но, по крайней мере, я получил гарантированный билет на новую встречу с девушкой своей мечты.

– Как я могу вам отказать? На такое способен лишь глупец без дольки воспитания и дружелюбия. Я обязательно приду.

Миссис Нотиннес улыбнулась. Мне казалось, что это была единственная настоящая эмоция на её лице. Я решил лаконично подвести итог этому визиту, рассчитывая убедить мать Лавьен в моём нежелании отнимать время у представителей столь делового семейства. Хоть я уверен, что никаких важных дел у миссис Нотиннес и не было.

– Позвольте мне вас проводить…

Я хотел было встать с кресла, как был остановлен взволнованной женщиной.

– Нет, нет, прошу вас, не тратьте силы понапрасну. – Миссис Нотиннес утеряла всякие признаки высокородной стати и всего за мгновение будто бы превратилась в простую женщину, боявшуюся как-то не угодить влиятельному джентльмену. – Мы сами отправимся домой. Вы хоть и хвалите своё самочувствие, но я не прощу себе, если мы отберём у вас нужные для выздоровления силы.

– Благодарю вас, в таком случае я останусь набираться сил.

И я остался в кресле, но не по причине заботливости о себе и о гостях, а из соображений сохранения своей легенды. Мой взгляд так и тянулся к ангельскому личику Лавьен, но я каким-то образом умудрялся сохранять самообладание, которое могло иссякнуть в любую минуту, а миссис Нотиннес могла заметить мой заинтересованный её дочерью взгляд и убедить мужа оградить от меня её чистую душу. Вот только… испуг. Что же так напугало миссис Нотиннес? У меня было одно предположение, но я не хотел смущать гостей своей бестактностью.

– Эдда.

Тут же открылась дверь, и в комнату вошла экономка.

– Да, мистер Мастерсон?

– Проводите наших гостей.

– Да, сэр.

– Всего доброго, мистер Мастерсон, – попрощалась со мной миссис Нотиннес и вышла из комнаты.

Я хотел было взять книгу, чтобы вернуть её обратно в стопку, как заприметил боковым зрением Лавьен, которая осталась стоять на месте. Повернув голову, я взглянул ей прямо в лицо. Мной словно овладело чувство беспомощности и мальчишеской наивности, как будто я видел уже свою жену, чья красота была предназначена только для меня. И вновь мир застыл в одном мгновении… мой разум оставил меня, стоило только услышать голос этого ангела:

– Я буду ждать вас в гости, Коул. Поправляйся поскорее.

Лавьен проследовала за матерью, а я вновь обратил внимание на Эдду, которая улыбалась ещё шире обычного. Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Я был поражён поступком и словам Лавьен, всего одной фразой она обратила моё тело в камень, а душу в густой туман, окутавший мой вдумчивый разум. Не знаю, сколько я просидел в кресле без движения, возможно больше десяти минут, но вырваться из объятий приятных мыслей меня подтолкнуло то, чего я до конца не понимаю. Почему женщина, которая не только ни в чём не нуждалась, но и принадлежала семье с безупречной репутацией, так испугалась простого, вежливого предложения молодого человека проводить её? Это показалось мне странным, но что-то подсказывало, что этот визит вежливости был хорошо отрепетированным спектаклем. Но какова была его цель? Единственной причиной, приходившей на ум, был мистер Нотиннес. Неужели он настолько стал зависеть от дел моего отца, что способен использовать свою семью ради его расположения? Я могу ошибаться, но внутренний голос ещё ни разу меня не обманул, но мне всё равно не понятен смысл, разыгранного передо мной спектакля. Более того, в вопросе партнёрства между моим отцом и мистером Нотиннесом от меня не зависело ровным счётом ничего, а значит моё благоволение ничего не изменит. В конечном итоге я попросту выбросил эту мысль из головы, теперь в ней была лишь Лавьен, и грёзы о ней заставляли мою голову идти кругом.

Мне хотелось переодеться и провести, как я уже решил, последний день своей мнимой болезни в кровати. Но только я встал, как в дверь постучались, и я услышал голос Эдды:

– Юный сэр, могу я войти?

Ох уж этот «юный», видимо даже в шестьдесят лет я останусь для Эдды ветреным мальчишкой. Эдда стала мне второй мамой, потому что свою первую и настоящую мать я совсем не знал. Единственное что я могу поведать о той женщине – она умерла, подарив мне жизнь. Я не могу сказать, что скучаю по ней, даже отец никогда о ней не говорил, и это не удивительно, ведь он из тех людей, чьи чувства и эмоции всегда хранились под надёжным замком делового и серьезного характера. Эдда же, можно сказать, член нашей семьи. Никто не подозревал, как в доме Мастерсонов хозяева относятся к прислуге, пусть даже и к Эдде, которая понимала не меньше нашего, как ей следует себя вести в присутствии гостей. Эдда удивительный человек, и я мог бы многое о ней рассказать, а её забота стала для нас неотъемлемой частью домашней атмосферы. Но привести в мою комнату её могло только одно – желание обсудить приход гостей, в особенности моё знакомство с юными особами, а я старался не лишать женщину этой маленькой радости.

– Да, входи.

Эдда вошла, и я заметил, как её лицо словно сияло от переполнявшей радости. Мне казалось, что дай этой женщине волю, она сама меня отмоет от пыли бездельничества, приоденет в выглаженный выходной костюм, причешет и надушит парфюмом, а затем лично доставит на дилижансе к дому Нотиннесов. Впрочем, каждый визит гостей, среди которых были дочери влиятельных господ, оказывался для Эдды поводом для излишней старательности. Только в этот раз я был не прочь прямо сейчас отдаться в заботливые руки домоправительницы и быть доставленным прямо к Лавьен в лучшем виде.

– Вы ей очень понравились, я это сразу поняла. Какая же она красивая, а вы… Надо было настоять и усадить их за стол.

– Боюсь, у них были срочные дела.

Я неспроста утаил правду от Эдды. Мне не хотелось, чтобы она видела во мне те вспыхнувшие чувства к Лавьен. Возможно, я бы и рассказал ей обо всём, вот только Эдда, подхваченная волной нахлынувшего на неё счастья, не удержится и сразу же поделится радостью с остальной прислугой, а этого допускать было нельзя. Один раз болтливые языки меня уже женили на чьей-то дочери, и того мне хватило. Но важнее было другое – репутация отца, а он точно содрал бы с меня шкуру, если бы я поступил, как он говорит: «поспешно и опрометчиво».

– Юный сэр! Я вас знаю, вы могли бы быть понастойчивей и, хотя бы попытаться убедить их переменить свои планы. – Эдда замолчала и протяжно выдохнула, таким образом стараясь взять себя в руки. – Как вы себя чувствуете?

Чувствовал я себя прекрасно и даже лучше. Не было слов, описывающих полноту моего счастья, по крайней мере, я таких не знал. Но вопрос Эдды заставил меня задуматься, а сколько мне необходимо пробыть больным? Я ведь не могу сегодня же направить письмо о своём визите в дом Нотиннесов, это как минимум покажет моё наплевательское отношение к своему, да и их тоже, здоровью. Хоть я и не корил себя за притворство перед отцом, но моя мнимая болезнь впервые оказалась противоречивой штукой. С одной стороны, я получил в дар визит Лавьен, но теперь вынужден изнемогать от нетерпения.

– Чувствую себя хорошо. Думаю, два-три дня, и я буду на ногах.

– Приятно это слышать, вы очень быстро пошли на поправку, вероятно тому поспособствовал сегодняшний визит. – Эдда, как и всегда, махнула на меня рукой и продолжила уже своим привычным тоном, – да это и не удивительно. Вы молоды и сильны, хотя вам не помешало бы прогуляться и вдохнуть свежесть нового дня.

Эдда почти предвосхитила мои мысли о прогулке к каменному мосту, над рекой Карнэ. Это моё любимейшее место, где я не раз останавливался, чтобы понаблюдать за бегущей водой, движимыми ветром цветами, людьми вокруг, а по вечерам, если удавалась там оказаться, я наблюдал за звёздами и луной, чьи отражения в Карнэ делали вечера по-своему прекрасными. В это волшебное место я и хотел отправиться, но теперь только с Лавьен, осталось лишь дождаться подходящего момента и пригласить её.

– Эдда, я хочу привести себя в порядок и переодеться. Зайди минут через двадцать, у меня будет к тебе поручение.

– Да, сэр. Вам накрыть на стол? Или может принести еду сюда?

– Нет-нет, пока мне нужна лишь тишина.

Эдда удивлённо взглянула на меня и пару раз кивнула, будто бы поняла, зачем я прошу оставить меня.

– Хорошо, сэр. – Она вышла и закрыла за собой дверь.

Я тут же ринулся к столу, не желая терять времени. Достал из ящика бумагу и со всей аккуратностью взялся за перо, дабы не выразить свою торопливость в строках.

Миссис Нотиннес, к сожалению, я не смог поблагодарить вас за визит как полагается. Ваше внимание придало мне сил, и вот теперь я уже почти выздоровел. Как и обещал, направляю вам письмо, чтобы уведомить о своей готовности принять приглашение на обед и посетить ваш дом, смея рассчитывать на гостеприимство знаменитого и уважаемого семейства Нотиннесов.

Погостить у вас смогу не раньше пятницы. Любая болезнь хитра, поэтому я три дня побуду в семейном доме, чтобы не подвергать риску здоровье ваше и вашей дочери.

С нетерпением жду вашего ответа.

Коул Мастерсон

Перечитал письмо, я остался доволен собой. Нейтральный тон соблюдён, а пятница будет отличным днём для ответного визита. Конечно, мне придётся целых четыре дня провести в атмосфере терзающего ожидания встречи, но осторожность на сегодня важнее разгорячённой головы. Трепет в моей душе понемногу стал утихать, ведь теперь от меня мало что зависело. Оставалось лишь ждать и не заболеть по-настоящему – это было бы иронично.

Я тут же запечатал письмо, чтобы Эдда ни под каким предлогом не прочитала ни строчки. Печать она точно не посмеет вскрыть, такого за ней не наблюдалось никогда, да и в принципе не было случаев, чтобы тайны писем Мастерсонов выплывали когда-либо наружу.

За оставшееся время я переоделся и умылся. Успел как раз вовремя, Эдда уже постучалась.

– Входи.

Не успела Эдда войти в комнату, как сразу перешла к делу.

– Какое у вас для меня поручение?

В полном спокойствии, не выражая никаких любовных чувств, я передал конверт Эдде.

– Это для миссис Лауры Нотиннес. Решил поблагодарить её за визит. Только отправь его завтра, ближе к обеду. Дома их до этого времени все равно не застать.

Безобидная ложь уж точно ей не навредит.

– Надеюсь, вы пригласили их к нам отужинать? – с предвкушением упрёка спросила она.

– Нет, но спросил, когда у них найдётся свободное от дел время, чтобы я смог угостить их потрясающими лакомствами моей Эдды.

Она махнула на меня рукой.

– Да бросьте вы… лакомствами. Обычная еда, – откровенно смущаясь и гордясь собой ответила Эдда.

– Да-да, так и написал. Но не забудь, отправить нужно именно завтра, а не сегодня. Не хочу показаться нетактичным, а не то миссис Нотиннес запомнит меня как человека, который несерьезно отнёсся к её словам о делах и сочтёт меня грубияном.

– Да, сэр! Не забуду, – уже с серьезным тоном ответила Эдда. – Вы обедать будете? За весь день же ни крохи не съели!

– Я не голоден, может быть вечером. Мне хочется поспать, а то и в правду, растрачу силы, тогда хворь снова одолеет меня.

Эдда понимающе кивнула и добавила:

– Хорошо. Позвольте мне откланяться? Работы невпроворот, а то я всё вас отвлекаю.

– Иди. Если что, позову.

Эдда ушла и оставила меня наедине с мыслями. Я лёг на кровать и закрыл глаза, представляя, как держу ручку Лавьен в шёлковой перчатке и веду её прямо на мост, чтобы остановиться над Карнэ и показать ей то, чем меня манило это место. Многие заставали меня на этом мосту и не понимали, ради чего молодой человек торчит здесь, а я приходил сюда каждый раз ради великолепного вида природы. Теперь же мне хотелось соединить на этом мосту впечатления от красоты Лавьен и притягательной таинственности пейзажа. Пока я представлял себе этот день, даже не заметил, как погрузился в сон.

Я его запомнил. В ту ночь мне приснился белоснежный, но различимый мир. Он напоминал пейзаж из движущихся угольных контуров, которые художники вырисовывали на холстах перед тем как браться за краски. Прямо передо мной протекала речушка Карнэ, а за ней раскинулись цветочные поля, и все они были лишены своих природных красок. Этот сон был мне неподвластен, и в нём я шёл по знакомой тропинке. Вскоре я увидел мост, а на нём её – наполненную живостью цвета Лавьен. И тут мои ноги сами понесли меня к ней. Я уже бежал по мосту и предвкушал наше воссоединение, но тут контурный мир и Лавьен начали смазываться. Внезапно меня оторвало от земли, и я полетел, но не к небу. Мир словно перевернулся и вот я уже с большой высоты летел на контурную землю. Страх заставил стиснуться все мои внутренности и прямо перед смертельным приземлением, я проснулся.

Через два дня я наконец получил долгожданный ответ. Эдда с помощником была на рынке, поэтому переживать о её любопытстве не стоило, а остальная прислуга даже не видела, как я лично забрал доставленное почтальоном письмо. Сам конверт оказался завёрнут в белую ткань, пропитанную запахом парфюма, скорее всего французского. Мне бы хотелось верить, что этот изящный жест оказала мне Лавьен, но, учитывая, что Нотиннесы торгуют парфюмерией, то это вполне могла сделать и сама миссис Нотиннес.

Держа в руках желанное послание, я тут же направился наверх в свою комнату. Было бессмысленно продолжать разыгрывать слабости после болезни, все в доме теперь знали – сын хозяина здоров.

Зайдя в комнату я первым же делом раскрыл шторы, чтобы само солнце освещало мне строки, а небо стало свидетелем моих жарких чувств к Лавьен, потому что душа пела, а руки тряслись от волнения, настолько трепет вкупе с жаждой прочитать письмо захватили моё тело и вскружили голову.

Мне хотелось разорвать конверт, лишь бы поскорей прочесть послание, но я старался держать себя в руках, все же терпение – качество целеустремленных людей, а как раз таким я и намеревался быть, чтобы заполучить внимание и ответные чувства Лавьен.

Я смотрел на конверт, и мои мысли невольно обратились к отцу. Мне бы стоило отправить ему письмо и сообщить о своём выздоровлении. Любому отцу было бы приятно получать несколько строк от живого и здорового единственного ребенка. Но, насколько сильно я хотел обрадовать его сообщением о своём выздоровлении, настолько же мне не хотелось браться за перо. Любое слово может оказаться ошибкой. Отец мог всё испортить и ни оставить мне даже крохотного шанса завоевать сердце Лавьен. Ему бы ничего не стоило вызвать меня во Францию первым же кораблём, чтобы я не терял время попусту и учился ремеслу деловых переговоров. А что случится, если я напишу о Лавьен? Моя надежда на обретение истинной любви могла рухнуть, а всему виной «репутация семьи Мастерсонов». Нет! Рисковать нельзя, сначала мне нужно заполучить симпатию Лавьен. Наши взаимные, искренние и чистые чувства – вот что не навредит «репутации». Тогда властному Роберту Мастерсону придётся смириться с таким положением дел. Мистер Нотиннес хоть и носил маску лести, но и у его семьи тоже есть эта пресловутая репутация, а значит, он не позволит играть с чувствами своей дочери. Так что неведение моего отца сейчас – моё главное оружие.

Я был доволен принятым решением и первым же делом вновь вдохнул аромат духов, исходивший от белой ткани. Сладковатые нотки ласкали моё обоняние, а запах был настолько полный, что наводил на мысль о поле с тысячами живых, ярких красок цветов, среди которых проходил прекрасный ангел по имени Лавьен.

Освободив конверт от ткани, я аккуратно сложил последнюю несколько раз и положил на край стола, чтобы ощущать дивный запах во время чтения, а затем вскрыл печать и теперь у меня в руках оказался лист плотной бумаги. Я все ещё проявлял недюжинное терпение, стараясь выработать так нужное мне качество, и пока мне это удаётся, но как же это трудно… Медленными движениями я разложил лист и принялся читать.

Мистер Коул Мастерсон, известие о вашем выздоровлении обрадовало меня до глубины души. Мне весьма жаль, что мы с моей дочерью не смогли пробыть в вашем доме подольше. Надеюсь, вас это нисколько не огорчило. Кому как ни вам понимать, наша рутина состоит в основном из разговоров и планирования дел. Учитывая, что ваш молодой организм с лёгкостью одержал победу над болезнью и вы полны готовности приехать на обед в дом моей семьи, я незамедлительно переменила все планы ради вас.

Приглашаю вас на субботний гостевой обед в имение Нотинессов. За вами прибудет наш экипаж, в полдень. Прошу вас, не высылайте письмо с отказом от поездки, все-таки дорога по улице Уолхорм славится своими ухабами, а наш кучер знает их на зубок. Ваша поездка будет спокойной и комфортной, и ничего не испортит первого впечатления о доме Нотинессов.

P.S. Лавьен разделяет мои чувства по поводу вашего выздоровления.

С наилучшими пожеланиями,

Лаура и Лавьен Нотиннесы

Прекрасно! Просто прекрасно! Какое там учение терпению, я был готов разорвать само время, пройти сквозь препятствия бесконечности, лишь бы получить шанс приблизить время встречи. Как же жаль, что мои надежды на пятницу не оправдались.

Я был чересчур возбуждён, следовало взять себя в руки. Сделав несколько глубоких вдохов, я вернул контроль над собой. Первым делом спрятал письмо и конверт в ящик стола под кипу бумаг для писем. Прислуга редко убирает мою комнату в самых потаённых местах, это обычно делается с моего разрешения, а значит риск разоблачения не велик. Что же касается экипажа, так об этом мне точно никто не устроит допроса, главное заранее выйти во двор, чтобы перехватить дилижанс. Да, план простой, но надёжный.

Я вновь вдохнул исходивший от ткани пленительный запах. Вероятно, Лавьен каждый день пользуется новыми и, возможно, экзотическими духами, которыми её балует отец. К сожалению, я попросту не обратил внимания на ароматы в день прихода Нотиннесов, отчего воспоминания о Лавьен казались мне неполными. Как будто во всём великолепии её образа не хватало одной маленькой, но важной детали.

Теперь мне оставалось только ждать, и чёрт возьми… как же это сложно. С первых же секунд нетерпение снедало меня. Мне нужно было отвлечься. Отбросив все мысли, я подошёл к окну и настежь раскрыл створку окна. Что же, как не красота родного города, могло захватить всё моё внимание. Город величествен и благороден, как и люди, что ходят по его улицам и приветствуют друг друга. Но главная ценность этого уголка мира – река Карнэ, протекающая на западной окраине города и уходящая в цветочные поля. Знала бы Лавьен как же ей скоро повезёт. Я приглашу её в своё любимое место – на «свой» мост, через Карнэ. Осталось сделать совсем немногое… дождаться субботы.

И я дождался. С самого утра суетился, причём понапрасну. Проснулся гораздо раньше обычного, только начинало светать. Ещё лёжа в кровати, я увидел в окне тусклое сияние звёзд и первые проблески солнечного зарева. Ускорить время я не мог, но попытаться его убить, вот это было в моих силах. Я пробыл в комнате пару часов, а когда Эдда пришла меня будить, попросил её подготовить мне выходной костюм. Она конечно же начала спрашивать о моих планах, а я лишь сухо отвечал:

– По делам.

– Не успели на ноги встать, как уже с головой в делах. Отец бы вами гордился, юный сэр.

– Да, Эдда… гордился бы.

Всего лишь за час я преобразился из домашнего бездельника в представительного молодого человека. Я ненавидел наряжаться, по мне простая и комфортная одежда лучше подходит для человека моего склада. Свобода мысли, свобода движений, вот что я всегда признавал, не вынося строгость деловой жизни, которая весьма символично украшала несколько костюмов моего отца. Пару таких же комплектов были сшиты и для меня, но я эту одежду на дух не переносил, потому что их узкие жилеты и душащие воротники не давали забыть о деловой репутации семьи Мастерсонов.

Мой же выходной костюм был однотонный и самый что ни на есть – обычный, но все же в нём была особая, скрытая ото всех, деталь. Во внутреннем кармане жилета хранился конверт с письмом Лауры Нотиннес, а ткань, которая всё ещё хранила ненавязчивые нотки дорогого парфюма, я сложил в нагрудный карман сюртука вместо обычного платка. Эта отличительная белая деталь на тёмно-синем костюме ярко подчёркивала моё отношение к, казалось бы, обычному письму, однако такое внимание могло превозвысить меня в глазах миссис Нотиннес, что мне только на руку.

Настал полдень. Я напоследок взглянул на себя в зеркало и остался доволен своим отражением. Сегодня всё на своих местах, кроме моего внутреннего спокойствия. Во мне бушевал трепет перед встречей с Лавьен, и не будет мне покоя, пока мы не встретимся взглядами. Это я уже знал наверняка.

Пока я спускался по лестнице, передо мной предстали работники дома, каждый занимался поручениями, стоявшей в центре гостиной Эдды, то и дело раздававшей новые указания. Я уже спустился, но в ту же секунду Эдда обернулась и заметила меня.

– Уже уходите, сэр? Когда вас ждать?

– Да… меня подвезут. Вернусь вечером, не раньше. – Я очень надеялся, что пробуду в доме Нотиннесов до самого вечера, тогда мне могли предложить остаться на ночь. – Возможно, приеду завтра утром.

– Всё же я оставлю для вас ужин. Мне приготовить ваше любимое… – Эдда украдкой глянула по сторонам, так она проверяла, есть ли возможность проявить свою «материнскую заботу». – Ваше любимое от тётушки Эдды?

Эдда славилась своей готовкой. Под любимым же подразумевалась курица, приготовленная в печи. Ничего вкуснее я никогда не ел и не признавал, да и навряд ли признаю. Моей названной матери удалось невероятное, теперь мои мысли были посвящены вкусностям от Эдды. Даже рот слюной наполнился, и я сглотнул. Голод конечно уже сказывался на моём желании подкрепиться, но Эдда даже сытого убедила бы поесть.

– Нет, милая Эдда, не стоит. Но поверь, в моём животе всегда найдётся место для твоей стряпни.

Эдда смутилась и вновь поглядела украдкой по сторонам. Затем она посмотрела мне прямо в глаза и взяла мою руку. Она нежно провела грубыми пальцами по тыльной стороне моей ладони и произнесла:

– Хорошего вам дня, юный сэр. Завтра я отказа не приму, вы покушаете, а не то обижусь. Хорошо?

– Обещаю, милая Эдда.

Домоправительница отпустила мою руку, оглядела меня с ног до головы и продолжила:

– Вы сегодня красивы как никогда, жаль в таком виде вас не застали Нотиннесы. Вы же помните? Вы обещали их пригласить.

– Помню и приглашу.

Эдда несколько раз кивнула и резко ахнула:

– У меня же работы полный дом, а я вас задерживаю. Поспешите, не удивлюсь, если такой красивый юноша вернется домой не один.

– Все может быть, – улыбнулся я.

Эдда вернулась к своим обязанностям, а я проводил её взглядом. С каждым днём я все больше привязывался к этой женщине. К сожалению, между Мастерсонами и прислугой огромная пропасть, и мне никогда не назвать её во всеуслышание своей приёмной матерью… но она ею была. Её прикосновение к моей ладони было заботливее любого жеста всех благородных матерей в мире, этого никому не понять, ведь у каждого – своя мать, и не всегда родная. У меня была Эдда, моя милая Эдда.

Экипаж прибыл вовремя, я устроился в нём весьма удобно и вновь погрузился в беспокойное ожидание. Дорога была ровной, как и было обещано, но оттого хуже. Я ждал тряски, любого неудобства, лишь бы отвадить от себя раздражительное переживание, но никак – кучер и в правду оказался мастером своего дела.

Началась улица Уолхорм, я был близок к цели. До встречи остались считанные минуты. Мой лоб покрылся испариной, а это плохо. Не хотелось бы мне предстать перед Нотиннесами в виде перепуганного мальчишки, которого будто бы застали за каким-то мелким проступком. Белым платком в нагрудном кармане я воспользоваться не мог – это было бы оскорблением моих чувств. Вместо этого я взял с сиденья подушку и вытер о неё лицо. Дело низкое, но никто не видел, а значит, Коул Мастерсон не был уличён в дурных манерах.

Открылись ворота, мы уже на месте. Я выглянул на улицу и увидел широкий двор семейного имения Нотиннесов. В этой части города я бывал только в детстве, сам я сюда никогда не приходил. Эта часть города была не так красива, к тому же здесь много дорог, а в них для меня нет ничего приятного, одна лишь пыль, да шум копыт и скрип колёс, а иной раз ругань кучеров. Ничего необычного, скорее заурядная серая обыденность.

Экипаж остановился, но дома Нотиннесов я так и не разглядел, лишь услышал, как кучер спрыгнул, направился к двери и открыл её. Внутрь проник прохладный, приятный ветерок. Мне стоило поторапливаться, иначе мой лоб вновь покроется испариной, а сердце начнёт колотиться от волнения. Я даже диву даюсь, как ещё не свалился в обморок.

Сделав глубокий вдох и резко выдохнув, я вышел из кареты, после чего застыл на месте. Перед трёхэтажным гигантом с восхитительной архитектурой стояли две прелестные дамы из рода Нотиннесов. Я двинулся прямо к ним. Беспокойство как рукой сняло, ведь я переживал только об этой встрече, а теперь, когда меня встречает улыбка Лавьен, на душе сразу стало легче, и мой разум вкупе с телом, как будто следовали собственным решениям, несмотря на мою волю, подталкивая меня на встречу со своей судьбой.

Пока я уверенно шёл вперед, меня не отпускала мысль об удивительных сторонах человеческой природы. Только что я был готов рассыпаться как старая и проржавевшая металлическая рухлядь, потому что меня переполняло волнение, но стоило мне увидеть перед собой Лавьен, как вся тревога моментально исчезла. Отчего же я так переживал? Не знаю! Скорее всего именно так чувствует себя по-настоящему влюблённый человек.

Я остановился прямо перед миссис Нотиннес и оказался поражён. Это была совсем другая женщина, далеко не та, что посетила меня в начале недели. Она пылала красотой и жизнью, и будто бы выглядела моложе на десяток лет. Платье подчёркивало её стройную фигуру, которой навряд ли сыщешь у благородных матерей нашего города. Неужели ко мне она действительно явилась под грозным наказом мужа, отягощённая собственными переживаниями? Только сейчас я понял, что в день их визита, только Лавьен была подготовлена для выхода, сама же миссис Нотиннес, как будто бы не успела заняться своим внешним видом. А её страх мне не угодить? Все это не больше, чем мои домыслы, но это и в правду странно.

– Мистер Мастерсон, – кивнула мне миссис Нотиннес в знак приветствия и протянула руку.

Я поцеловал тыльную сторону ладони, так отец всегда велел мне приветствовать дам.

– Миссис Нотиннес, я рад наконец посетить ваш дом. Давно не бывал в этой части города и позвольте мне выразить своё восхищение. Имение поражает своей красотой. Определенно, этот дом – архитектурный самородок Уолхорм-стрит.

– Мне приятно ваше замечание, наша семья вложила целое состояние в этот имение, и я говорю не только про деньги. Мой муж весьма внимателен к нашим пожеланиям, поэтому всё в этих стенах создано в соответствии с нашими вкусами и предпочтениями. Это самый настоящий фамильный дом, чьи стены будут помнить всех Нотиннесов.

Тот самый образ прекрасной дамы, что был в моей голове рассыпался. Теперь я слышал не женщину, чьё поведение казалось мне загадкой, внешнее преображение лишь послужило контрастным потрясением. Теперь я видел самую заурядную жену самого обычного мужа с немалым состоянием. Не бывало в моей жизни случаев, когда хозяйка во всеуслышание бы заявила: «то что есть у меня – это самые обычные вещи, а сама я не славюсь уникальными вкусами и предпочтениями». Без лукавства, дом Нотиннесов и в правду был ярким и приятным пятном на фоне окружавшей меня архитектурной безвкусицы. От него действительно веяло индивидуальностью, а не безвкусным подражанием модным течениям, обусловленным благосостоянием и социальным положением. Дом – это в первую очередь обитель семейства, а не постамент для памятника, отражающего тугой кошелёк. Так я думаю, и искренне в этом убеждён.

Впрочем, что такое дом, когда главная ценность Нотиннесов стояла совсем рядом? Я предвкушал и смаковал саму возможность разглядеть каждую крупицу красоты Лавьен. Медленно повернув голову, теперь я мог лицезреть само воплощение природной женской красоты. В образе Лавьен меня совсем не волновало ничего из того, что не имело отношения к ней самой – ни платье, ни косметика, ни даже брошки или другие украшения. Моё внимание было отдано чертам её прелестного лица, золотым волосам, которые сегодня были завязаны в изящный пучок, и, конечно же, направленным на меня голубым глазам.

– Здравствуйте, Коул!

Она протянула руку и улыбнулась мне. О боги… моя уверенность вновь пошатнулась. Держись Коул, главное держись…

– Здравствуйте, Лавьен!

Я взял её за руку и внутренне заликовал. Какой шёлк, какая нежность в этой ручке. Эта кожа была желанней любых самых дорогих самых дорогих тканей. Со всей нежностью я поцеловал руку моей Лавьен и ощутил дивный аромат её духов, напоминающий смесь экзотических специй и какого-то цветочного букета, он очаровывал меня… он пленял.

Собравшись с силами, я отпустил руку Лавьен и отступил на шаг назад, чтобы продолжить беседу.

– Прошу вас, мистер Мастерсон, пройдёмте в дом. Обед уже нас дожидается.

Миссис Нотиннес развернулась и направилась ко входу. Я было уже хотел последовать за хозяйкой, как Лавьен вновь одарила меня теплом своего внимания.

– Вы взяли платок? Это так мило. Надеюсь, вам понравился парфюм?

Так это был… её подарок! Теперь этот платок станет неотъемлемым элементом всех моих костюмов. Куда бы я ни пошёл, где бы я не находился, я не расстанусь с ним.

– Я был в восторге. Удивительно, насколько тонок ваш вкус к дивным ароматам.

– Это французские, папа прислал на пробу. Когда я вас увидела, мне сразу же захотелось подобрать особый букет. Других таких нет, эту формулу отец ещё не пустил в продажу. Пойдёмте, не будем заставлять матушку ждать.

Лавьен грациозно развернулась и направилась в дом. Я немедля последовал за ней, упиваясь своим счастьем. Кто ещё был способен на такой дар? Она одарила меня своим трудом, своим выбором, она одарила меня частичкой себя. Настала моя очередь, я должен был решиться и пригласить её на Карнэ, я подарю ей право первой увидеть красоту нашего города, о которой знал только Коул Мастерсон.

Во время обеда я старался есть больше для вида, да и разговоры напоминали «сухие деловые беседы». Миссис Нотиннес, как и ожидалось, была горда и счастлива дружбой наших семей, её радовали перспективы этого делового союза и то растущее влияние, которым овладевала её семья. Конечно же, какая мать упустит возможность лишний раз превознести свою дочь в глазах сына представительного и уважаемого Роберта Мастерсона, но она видимо так и не заподозрила, что её старания тщетны. Не существовало в мире слов, способных ещё сильней влюбить меня в Лавьен.

С каждым рассказом миссис Нотиннес я лишь подмечал полноту характера и таланта Лавьен. Её увлечение книгами, обучение игре на пианино, участие в жизни нашего города, успехи в местной школе искусств – всё это было лишь частью выдающихся качеств той умницы, что я видел.

Всё шло как нельзя лучше, но близился вечер, и я старался затянуть беседу, поднимая самые пресные, но волнующие миссис Нотиннес темы, пока мой слух не покоробило заявление хозяйки дома.

– Мистер Мастерсон, сегодня вечером я должна написать письмо мужу. Мне будет приятно сообщить о вашем визите. Я бы хотела вас попросить написать и своему отцу, а завтра наш посыльный приедет к вам и заберет письмо. Вы не против?

А вот такого поворота событий я никак не ожидал. Судя по словам миссис Нотиннес, меня совсем никто не собирался приглашать на ночлег, но теперь это меня совсем не заботило, ведь на кону так нужное мне неведение отца. Я оказался в сложном положении. Если я откажусь, то миссис Нотиннес может передать мой отказ через своего мужа, а этого допускать было нельзя. Да и что же мне написать отцу? Что я отобедал в доме Нотиннесов и… все? Если я скрою свои чувства к Лавьен, то это может навсегда отдалить меня от неё. Нет, этого тоже допустить нельзя. Мне нужно было что-то предпринять, и я не нашёл решения лучше, чем пойти на риск.

– Миссис Нотиннес, я конечно же не против, но позвольте мне внести одно предложение.

Лаура и Лавьен Нотиннесы одновременно прекратили есть и с интересом посмотрели на меня. Я итак чувствовал себя некомфортно из-за ситуации, в которой оказался, так теперь я ещё и вынужден рисковать, будучи под пристальным наблюдением Лавьен и её матери, способной в одночасье погубить все мои планы.

– Какое, мистер Мастерсон?

– Вы очень учтивы, ваше предложение мне по душе, но я хочу попросить у вас разрешение пригласить на прогулку вашу дочь. Я бы с удовольствием проводил её до почтамта. Мне свежий воздух идёт только на пользу, к тому же, я не могу упустить возможность укрепить дружеские отношения с вашей семьёй. Честно признаться, я хотел бы прогуляться с Лавьен вдоль реки Карнэ и показать ей моё любимое место с которого открывается удивительный вид. Я там частый гость, поэтому это лишь закрепит в глазах людей близкую дружбу между Мастерсонами и Нотиннесами. После я готов посадить вашу дочь в карету или проводить до дома лично, но я бы не позволил себе такой дерзости без вашего разрешения. Согласитесь ли вы доверить мне вашу прелестную Лавьен?

Я был шокирован таким смелым порывом. Слова вырывались с такой уверенностью, будто я репетировал эту крохотную речь не одну бессонную ночь. Теперь я был отдан на волю судьбы и внимательно следил за каждым движением миссис Нотиннес. Она спокойно выслушала меня, после повернула голову к дочери, и они обе лишь молча смотрели друг на друга. Я мог впасть в тёплые объятия самообмана, но мне показалось, что Лавьен с надеждой смотрела на мать, будто она сама хотела отправиться со мной на прогулку. Пришлось начать мысленно молиться, чтобы моё предположение оказалось верным.

– Не вижу причин отказать вам, мистер Мастерсон. Вы производите впечатление достойного молодого человека, говоря по правде, мой муж никогда бы не стал работать с людьми, о которых бы ходили скверные слухи, пусть даже и мелочные. Я готова доверить вам мою дочь, но только до пяти вечера. Понимаете, мне и Лавьен нужно закончить с несколькими безотлагательными делами, потому что послезавтра на рассвете нам необходимо на неделю отбыть по просьбе моего мужа. Если вас устраивает моё предложение, то я распоряжусь, чтобы завтра экипаж прибыл в пять вечера к мосту, и вы смогли бы посадить на него мою дочь.

Каждая мышца моего тела расслабилась, с души свалился тяжеленный валун, а сам я как будто очнулся от крепкого сна, придавшего мне могучие силы. Теперь меня совсем ничего не тяготило, но вновь придётся встретиться с удушающим чувством ожидания завтрашнего дня, а за ним и целой недели.

– Ваше предложение меня полностью устраивает. Благодарю вас, миссис Нотиннес! Я приеду завтра к полудню на своём экипаже, это время подойдёт?

Мать повернулась к дочери и легонько ей кивнула, предоставляя тем самым право выбора.

– Подойдёт, буду ждать вас с нетерпением.

Лавьен одарила меня новой миловидной улыбкой. Все сложилось как нельзя лучше. Многое зависело от завтрашнего дня, теперь моя судьба в моих руках. Я смело отбросил все мысли по поводу отца и своей, возможно, недолговечной тайны.

Остаток обеда прошёл наиприятнейшим образом. Мне провели экскурсию по дому Нотиннесов, показали библиотеку с немалым количеством редких изданий, иной раз таких писателей, чьи имена я никогда даже и не слышал. Мы посидели в саду, а перед уходом меня наградили ценным подарком – игрой Лавьен на пианино.

Мне было трудно уходить, но деваться было некуда. Домой меня доставил тот же экипаж Нотинессов, и прибыл я аккурат к заходу солнца. Войдя в дом, я застал Эдду, раздававшую прислуге указания, не зная устали!

– Юный сэр, вы вернулись! Как прошёл ваш день?

– Потрясающе, Эдда, просто потрясающе.

– Я за вас рада. Вы не голодны?

– Нет, меня любезно накормили и напоили чаем. Эдда, приготовьте мне на утро прогулочный костюм.

– Хорошо, сэр. Ещё одна встреча?

– Нет, хочу снова насладиться свежим воздухом. Сегодня он пошёл мне пользу.

– Это правильно, даже таким сильным мужчинам как вы это не помешает.

– Я, наверное, отправлюсь спать. Ах, да… Эдда, попросите подготовить экипаж, завтра к одиннадцати часам он мне понадобится.

– Да, сэр. – Эдда тут же вернулась к своим делам. Она не стала донимать меня разговорами, скорее всего подумала, что после болезни я устал сильнее обычного, и за это был ей благодарен.

В комнате я переоделся и принялся искать ответ на важный вопрос, а стоит ли мне вообще писать отцу? Я сел за стол и достал лист бумаги. Взяв перо, я дважды окунул его в чернильницу и начал письмо с обычного приветствия:

Дорогой отец,

Но на ум не приходило ничего подходящего, что можно было бы изложить в письме. Отец в любом случае получит известия о моём визите от мистера Нотиннеса, но чем я смогу дополнить это? Я не имел ни малейшего представления, какие мысли миссис Нотиннес изложит в своей версии описания дружеского обеда, а я мог бы все испортить любым своим словом. Если я не отправлю отцу письмо, его это точно не обидит, поэтому не стоит лишний раз испытывать судьбу. Лучше сперва дождаться завтрашнего дня и приложить все усилия, чтобы добиться расположения Лавьен, тогда я смогу смело сообщить отцу о своих намерениях. Тем самым я поступлю как настоящий мужчина, как он бы того и хотел. Да, именно так я и сделаю.

Начатое письмо я спрятал под книгами на краю стола. Рано или поздно пригодится. Но спрятать себя от насущной проблемы я никак не мог. Я лёг на кровать и отдался в размышления о завтрашнем дне. Что же мне делать? Как мне добиться симпатии Лавьен? Торопиться в делах сердечных не стоит, особенно с такой порядочной девушкой как Лавьен, но у меня не так много времени, да и есть ли у меня выбор? Нет, обстоятельства играют против меня. Единственно верным решением вновь оказался риск. Мне придётся признаться в своих чувствах, но такая торопливость и навязчивость может оскорбить Лавьен, и мне не за что будет её осудить. Ну а что мне остаётся? Ничего… Только мои виды с моста над Карнэ. Точно! Я поражу её своим художественным взглядом на мир, я открою перед ней свою душу, покажу ей свою лучшую сторону, а затем признаюсь в чувствах.

Утром Эдда накормила меня сытным завтраком, и пока прислуга была занята работой, она пожелала мне приятной встречи с юной мадемуазель.

– О чём это ты? – удивлённо поинтересовался я.

– Как же? Прошу вас, юный сэр, не оскорбляйте меня ложью. Я же вижу, как вы прячете от меня взгляд, как вы задумываетесь и как в эти минуты ваши руки начинают дрожать. Когда я вижу вас в таком состоянии, мне всё становится очевидно – кто-то завоевал ваше сердце. Вы ещё молоды, сэр, а те, кто впервые по-настоящему охвачен любовью, ещё не умеют её скрывать. Эта та самая красавица Лавьен Нотиннес?

Я опешил. Чем напористее я старался скрыть свою тайну, тем больше себя обличал. Эдда права, я ещё молод и неопытен в делах сердечных, хотя возможно, мне это попросту не дано. Ещё мой дедушка говаривал:

«Роберт бы стал прирождённым политиком. У моего сына дар скрывать свои мотивы под масками, которые даже самые закалённые интриганы не в силах раскусить».

Этим мой отец известен даже в самых узких кругах. Многие хотели добиться его расположения, он хоть и не стал политиком, но как предпринимателю ему не было равных на мили вокруг. Все партнёры гордились своей причастностью к делам моего отца, но никто так и не смог заработать ни большего уважения, ни больших денег, чем Роберт Мастерсон. Но я был совсем другой.

– Так заметно?

– Я сразу все поняла, но не стала донимать вас. Не беспокойтесь, юный сэр. Мой рот на замке! – гордо заявила Эдда. – Я же понимаю, если бы вы хотели, то уже давно бы всё рассказали вашей Эдде. Вы же вчера были с ней?

– Я вчера был у Нотиннесов, а сегодня я иду с ней на Карнэ, с разрешения её матушки.

Эдда нежно погладила меня по голове. На её глаза начали накатываться слёзы, а затем она шёпотом произнесла:

– Мне так радостно за тебя, Коул.

Я тут же вскочил со стула и взял Эдду за руку.

– Неужели я тебя обидел?

Эдда вытерла слезы и погладила мою руку.

– Нет, конечно же нет. Я просто рада за вас. Вы уже такой взрослый.

Я обнял Эдду не боясь, что это заметит кто-то из остальной прислуги.

– Мне пришлось сохранить это в тайне… я…

Эдда высвободилась из моих объятий.

– Понимаю, вы бы не стали это скрывать, если на то не было причин. Вы боитесь неодобрения вашего отца, но, юный сэр, если вы этого желаете, значит вам это и нужно. Я буду хранить молчание, пока вы сами не решите всё рассказать, ваша Эдда вас поддержит.

Слова названной матери вселили в меня уверенность. Пора брать ответственность за свою жизнь в свои же руки, ведь мне выпал шанс самой судьбой и грех им не воспользоваться.

– Спасибо, Эдда!

Возвращаясь к завтраку, я заметил, что Эдда явно пыталась мне что-то сказать, но почему-то продолжала лишь молча наблюдать за мной.

– Что такое, Эдда? Я же вижу, ты что-то хочешь сказать?

– Я… хочу дать вам один совет, если вы не против, сэр.

– Нет, не против.

– Если вы идёте к Карнэ, то расскажите мисс Лавьен вашу любимую сказку о сгинувшем Ириехаме. Вы так любили, когда ваш дедушка рассказывал вам эту историю, а мисс Лавьен проникнется к вам доверием, если вы поделитесь с ней чем-то личным. Я хоть и старушка, но мне кажется, девушки сейчас не разучились ценить откровенности от мужчин. Ох… сколько же кошмаров вам снилось, сколько раз я успокаивала вас, как же эта сказка вас впечатлила…

Пока Эдда предавалась воспоминаниям, я подумал, что в её предложении есть смысл. По моему плану Лавьен смогла бы увидеть спрятавшуюся у всех на виду уголок истинной красоты нашего города, но если скрасить такую романтическую прогулку интригующей и жутковатой историей, при этом личной, то почему бы и нет? Сказку о сгинувшем Ириехаме я слышал только от деда, а он всегда запрещал пересказывать её кому-либо. Сама Эдда точно не знала её, и даже после того, как дедушку забрали в сумасшедший дом, где он дожил свои последние дни, я никому её не рассказывал. Сомневаюсь, что кто-то уже мог поведать сказку Лавьен, потому что мой дедушка говорил, это только наша с ним история и тех, кто о ней когда-либо мог слышать, уже давно нет, а сам он узнал её по чистой случайности, от какого-то автора тиафатовых страниц.

К часу дня я уже был на почтамте в компании моей несравненной Лавьен. Наши беседы пока следовали заурядным темам, и я лишь изредка упоминал, какие прелестные виды открываются с моста над речушкой Карнэ, и, судя по лицу Лавьен, мне получилось её заинтриговать.

Мне пришлось впервые соврать ей. Я сказал, что не написал письмо отцу, потому что мы с ним ценили живое общение – это наша традиция. Тем не менее, я взял письмо миссис Нотиннес у Лавьен и сам отнёс его на почтамт.

Я передал письмо и по возвращению мы поехали к мосту. По дороге я любовался внешностью своего ангела. Сегодня она была с распущенными волосами, от неё благоухало прелестными духами с мягкими нотками резеды, а сама она была одета в розовое платье, которое подчёркивало её светлый и целомудренный вид.

До западной части города мы добрались быстро, в нос сразу же ударили запахи выпечки местных пекарен и цветочных полей, приятно усиленные свежим воздухом солнечного дня, движимым лёгким, прохладным ветерком. Выйдя из экипажа, я первым же делом подал руку Лавьен и помог ей сойти на мостовую, ведущую прямиком к мосту над Карнэ. Лавьен меня поблагодарила, и, улыбнувшись друг другу, мы пошли вперед.

Я уже слышал журчание Карнэ, приятный и успокаивающий шум воды воспринимался сегодня как-то по-особому. Как обычно бывает в субботний день, уже десятки людей прогуливались по мосту, но, как и всегда, никто на моей памяти не останавливался послушать эти звуки природы, ритм первозданной жизни. Если кто и останавливался, то зачастую инициаторами выступали дамы, поражённые видом цветочных полей, но они видели лишь то, что невозможно было пропустить. Непревзойдённую же красоту этого места найти не так просто, чтобы её прочувствовать, нужно приложить большей усилий, чем просто смотреть.

Мы взошли на мост. Он начинался с небольшого подъёма и переходил в ровную дорожку с редкими камнями. Кладка моста была старинной, как и его борта, а сама конструкция арочной и, по-видимому, выстроенной очень давно. Узнать людей, которые впервые ступали на это сооружение было несложно – они делали это с опаской, боясь свалиться в реку вместе, с как им казалось, ненадёжным мостом. Но коренные жители ходили по нему без малейшего чувства страха. Да этот мост мог бы с лёгкостью выдержать несколько экипажей одновременно, если бы не был столь узок, но понять людей, впервые ступивших на мост, можно. Со стороны он напоминал груду камней, которые поместили над рекой придав ей арочную форму, оттого люди и воспринимали его ненадёжным сооружением. Однако для меня старинный вид моста лишь придавал ему надёжности, как и тайна его постройки. Никто из ныне живущих не знал, по крайней мере я так думаю, когда и кем он был построен, даже мой дед, который, как мне казалось, знал всё на этом свете. С пару лет назад я пытался это выяснить, но мои старания так и не увенчались успехом. Этот мост – памятник таинственности и настоящее достояние города, жаль, что толком никем не ценимое.

Обратив внимание на Лавьен, я заметил в её движениях недоверие к мосту. Это показалось мне забавным и весьма удачным стечением обстоятельств, я могу проявить свою внимательность к её переживаниям, а ещё показать себя как самый настоящий джентльмен. Я протянул руку и решил успокоить Лавьен.

– Не бойся, он надежный как моя рука.

Лавьен приняла предложение помощи.

– Если как твоя рука, то как я могу сомневаться?

Эти слова воодушевили меня. Я стал убеждаться, что моя симпатия оказалась взаимна, но я не мог двигаться дальше, не получив подтверждения словом, однако и напирать я не хотел. В нашем распоряжении ещё около трёх часов до того, как Лавьен заберет экипаж, а значит время у меня ещё есть.

– Не стоит и сомневаться. Я не дам тебе даже оступиться.

Лавьен улыбнулась мне и подошла ближе, пока мы не сошлись плечом к плечу. Теперь мы смело шли по мосту. Мне казалось, воздух вокруг меня пропитался уверенностью. Я гордо шагал по каменной кладке, приветствуя всех мимо проходящих людей, потому что впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком.

Мы дошли до центра моста, и я сказал Лавьен, что мы прибыли. Я подвёл её к левой стороне моста, с которой открывался вид на цветочные поля, а затем положил руки на каменный борт и попросил Лавьен повторить за мной. Она была удивлена моей просьбе, но без лишних вопросов сделала это.

– Что тебе напоминают вот эти цветочные поля?

Пока Лавьен рассматривала мириады цветов я был заворожён её профилем. Золотые волосы, подхваченные ветром, изящно колыхались, добавляя живости её лицу. Я стал чувствовать, что мы нечто единое, сейчас мы дополняли друг друга, мы проживали удивительные минуты, и я хотел бы, чтобы время застыло навечно и запечатлело наше единение.

– Мне кажется я вижу разноцветную колышущуюся волну на фоне неба. Так красиво, ветер словно играет с цветами, вон. – Лавьен показывала на левую часть полей и медленно двигала рукой вправо. – Прямо как волны, двигающиеся вдоль берега, это… будоражит.

– Согласен, действительно будоражит. А теперь прислушайся… Слышишь?

– Журчит вода.

– Хорошо, закрой глаза и представь, что так журчит не просто речушка, а целый океан, чья водная гладь полна красок цветов, какие ты видела на поле. Ветер ласкает твою кожу, а сама ты вдыхаешь волшебный аромат цветочного океана. И это всё для тебя. Здесь нет ни тревог, ни забот, ни притворства. Есть только ты и твой океан цветов, а вечером, когда солнце скроется за горизонтом, тебя встречают мерцающие россыпи звёзд и сияющая луна. Теперь сама природа заставляет блестеть мир вокруг, в каждой капле на каждом цветке сияет блеск росы. И всё это только для тебя… для нас.

– Для нас, – повторила Лавьен.

Я не раскрыл глаз, чтобы не дать Лавьен шанса обрушить мою фантазию. Она сказала то, что я так хотел услышать. Она разделила со мной этот волшебный мир. Наконец, насладившись моментом и открыв глаза, я увидел, как Лавьен продолжала пребывать в мире фантазий. Мне хотелось её вернуть, но как я мог прервать её прогулку к великолепному цветочному океану? Ведь кто как ни я знает, насколько эти иллюзии волшебны. Я готов был ждать столько, сколько потребуется. Когда она наконец открыла глаза и посмотрела на меня, я понял, что это лучшее время последовать совету Эдды и рассказать Лавьен мою любимую сказку из детства.

– А теперь посмотри вон туда, – я показал Лавьен вдаль, на высокую каменную колонну, что стояла на перекрёстке дорог, проходящих среди цветочных полей. – Видишь?

– Вижу, а что это?

– Как гласит легенда, это единственная уцелевшая колонна площади древнего города, в котором давным-давно жили самые уважаемые и великие люди.

Лавьен, не отрываясь, смотрела на колонну.

– Легенда?

– Ну… это не совсем легенда, это скорее сказка. Ты что-нибудь слышала про сгинувший Ириехам?

– Нет, в первый раз слышу. Что это?

Я не был удивлён, всё же, это моя сказка. Но теперь и Лавьен станет действительно моей, ведь я поделюсь с ней тайной, которая давно не имела двух хранителей.

– Когда я был маленьким, дедушка часто баловал меня сказками перед сном, и вот однажды он рассказал мне об Ириехаме. Никакая история не шла в сравнение с этой, с первого же ночи я влюбился в неё и в то же время боялся до слёз. Когда я подрос дедушка привёл меня на этот мост и показал эту колонну, потому что она единственный памятник сгинувшему Ириехаму, и в тот день я услышал легенду в последний раз. – Я повернулся к цветочному полю и принялся за повествование, которое отдавалось эхом в моей памяти, словно я рассказывал сказку самому себе.

Когда-то давно, здесь, среди цветочных полей, был возведен богатейший и благороднейший город Ириехам, окружённый высокими непреступными стенами. В центре города стоял за́мок, украшенный золотом и драгоценными камнями, а с крыши замка в самое небо устремлялся высокий шпиль, как знак самим богам – здесь стоит Ириехам. В этом городе жили влиятельные и благородные господа. Жили они в домах и особняках, не уступавших в красоте самому́ замку, и каждому жителю разрешалось иметь десять подданных, лично подобранных хозяином замка и правителем города. Его звали Герцогом. Он был знаменит своей щедростью, но познать её мог лишь тот, кому Герцог разрешал остаться жить в Ириехаме и присягнуть ему на верность. Многие мечтали остаться здесь, но лишь немногим удавалось побывать в городе хотя бы в качестве гостей, а простолюдинам же и вовсе воспрещалось пересекать границу города и осквернять Ириехам своим присутствием, принося с собой нищету, порочность и болезни.

Я сделал короткую паузу, чтобы взглянуть на Лавьен. Она стояла с закрытыми глазами, видимо, представляя себе Ириехам, каким он был когда-то. Мне было приятно, что она так внимает моему рассказу, но сказитель из меня никудышный, да и я уже позабыл множество красивейших описаний, которыми баловал меня мой дед. Я лишь старался передать суть истории так, как её запомнил, но для Лавьен этого видимо было достаточно.

Герцог настолько не терпел низкое происхождение, что издал указ:

«Ногам, чьи стопы могут нести лишь грязь, воспрещается входить в город, а тем заблудшим простолюдинам, кто войдёт, камнем преподать урок».

В день издания указа и каждую последующую ночь в стенах замка проходили пиры, которым могли позавидовать короли и королевы. Счастье было долгим, но не настолько, чтобы обрадовать Герцога, мечтавшего о вечном правлении. И вот однажды, в день рождения самого Герцога, был организован грандиозный праздник. В город съехались толпы гостей, короли и королевы, графы и графини, аристократы и дворяне, дети и внуки прославленных господ, все кого коснулась милость Герцога. Веселью не было предела, отовсюду звучали песни, звенели бокалы, вино текло рекой, дары преподносили прямо к ногам правителя Ириехама, пока не зазвучал, висевший над главными воротами в город, золотой колокол, чей бой знаменовал – кто-то нарушил указ Герцога.

– Прошу вас, господа, за мной. Сегодня вы увидите, какое наказание ждёт тех, кто не чтит мои законы.

Шествовали гости за властителем города до самой площади, пока не остановились, завидев настоящее наплевательство на закон. Земля Ириехама осквернена, и оскорблён сам Герцог. К ним двигался настоящий оборванец, в чёрных лохмотьях, покрывающие всё его тело, а изорванный капюшон надёжно скрывал его лицо. Но все видели его руки, они были настолько отвратительны, что всем было очевидно, под лохмотьями прятался прокажённый, отвратительнее любого нищего или попрошайки.

– Стой, не смей ступать дальше, – грозно приказал правитель, но бродяга его не слушал.

Герцог рассвирепел, никто и никогда не смел так открыто осквернять землю Ириехама и уж тем более ослушаться его приказа в присутствии гостей. Объятый гневом правитель приказал:

– Схватить, схватить этого преступника! Тот, кто привяжет оборванца к каменной колонне обещаю в дар одну из моих красивейших женщин и моё личное признание.

Никто из гостей не желал отказываться от такого дара, и целая армия господ ринулась на носящего чёрную вуаль бродяжничества. Оборванец не стал сопротивляться и стоически сносил удары тех, кто в хмельном разгуле переступил грань человечности. После всех истязаний бродягу привязали к колонне, затем гости расступились перед Герцогом, начавшему свою речь:

– Господа, этот незваный гость пренебрёг моим законом и оскорбил меня. Он унизил не только меня, он унизил вас, моих важных гостей. Такой дерзости я не потерплю! Я был терпелив к таким как этот оборванец, но мне пора преподать урок всем грязным ногам, что когда-либо посмеют ступить в мой город – Ириехам не место для них! Сегодня я выбираю жестокую кару, и не для услады моих глаз, а для вас, чтобы разнести по всему миру беспрекословность моих указов. Я приговариваю оскорбившего меня к смерти через сожжение заживо, с открытым от обносков лицом, чтобы вы воочию увидели страдания не уважившего меня куска плотской грязи.

Герцог приказал стоявшему рядом гостю снять с лица преступника капюшон. Это был один из дворян, который гордо выступил из толпы и подошёл к пленнику. Грубо сорвав капюшон, он издал истошный крик ужаса и свалился на землю, закрыв лицо руками. Толпа, охваченная чувством отвращения, отпрянула, а Герцог, с выражением неистового гнева, прорычал во всеуслышание:

– Сжечь прокажённого! Сжечь!

Десятки факелов были брошены в обезображенного болезнью бродягу, но его стойкость была последним, что погибло в языках пламени, потому что он не удостоил Герцога ни мольбой о пощаде, ни, даже, криком боли, вырывающимся из языков пламени. Это ещё больше разгневало Герцога, он хотел, как можно скорее покинуть площадь, чтобы позабыть весь этот, как ему казалось, унизительный ужас, ведь он впервые встретил того, кто даже перед лицом смерти не выказал своего почтения, и сделал это в присутствии влиятельных гостей. Напоследок он наказал своим придворным:

– Сжечь это чудовище дотла и предать его прах грязи за стенами города. Пусть огонь очистит мой город от принесённой в него нечистоты. Вы же, за мной господа, продолжим пир.

Герцог держался перед гостями достойно, но молчаливая смерть бродяги терзала его изнутри, потому что правитель желал воскресить преступника и пытать его до тех пор, пока он не замолит Великого Герцога о пощаде. Правитель не замечал, что многие гости были шокированы казнью и в разговорах обсуждали, что никогда не забудут истинного ужаса болезни. Так и пировали господа, среди своего страха и недовольства Герцога, пока не послышался гром и шум начавшегося ливня. Казалось сама земля пробуждалась, чтобы восстать из многовекового сна. Замок затрясся, и с потолка сорвался герб, на котором выложенный из драгоценных камней шпиль тянулся к золотому небу, прямо к богам. Гости были напуганы, а сам Герцог, сохраняя хладнокровие, приказал всем покинуть замок. Люди ринулись на улицу, боясь быть похороненными под обломками великого замка. Площадь сияла золотыми красками пламени, теперь же и самому Герцогу это место казалось безопасным и ни сколько не оскорбляющим его величественную натуру. Тучи уже скрыли любой намек на лунный свет, и правитель не нашёл идеи лучше, как вернуться с гостями на место казни.

– Все на площадь!

Толпа двинулась за правителем Ириехама, но никто не подозревал, что он приведёт всех в небытие. Герцог первый заметил разодранных в клочья подданных и то, что останки бродяги исчезли. Толпа остановилась на месте, и никто не произнёс ни слова, пока внезапно землетрясение не заставило почву под ногами танцевать, а гром не заставил некоторых гостей пасть замертво от ужаса. Всё ещё живые не ведали, что умершие отделались лёгкой кровью.

– Смотрите, божество явилось мне! – прокричал объятый ужасом Герцог, увидевший, как небеса разверзлись, открыв величественный лик бога, но не такого, каким возносил молитвы людской род.

– Проклинаю вас, недостойные жизни, – прозвучал словно оглушительный раскат грома голос божества. – Я лишаю вас права на смерть и чёрной вуали, будьте бессмертными рабами, какими вы не были сотворены.

Отчаянные вопли людей потонули в раскатах грома. Карающая длань божества, сомкнулась над городом и унесла Ириехам в небытие, где не властна сама Смерть. Так остался от Ириехама один лишь каменная колонна, пылавшая, объятая огнём не одну ночь, и оставшийся в напоминание об опасности высокомерия тех, кто выстроил дома и шпили до небес, а себя вознес до достойных жизни богов.

– Такая вот сказка, – завершил я свой рассказ.

Я посмотрел на Лавьен. Она склонила голову и смотрела на текущую воду. Неужели сказка об Ириехаме так на ней сказалась?

– Лавьен, что с тобой?

– Ничего, правда ничего. – Не поворачиваясь ответила она. – Просто…

Её будто бы что-то беспокоило, неужели я так её напугал?

– Жуткая сказка, – продолжила Лавьен. – Чем она тебе понравилась?

Знала бы Лавьен сколько времени я пытался ответить себе на этот вопрос. Но сейчас положение было совсем иным. Настоящая сказка умерла вместе с моим дедом и в моей памяти осталась лишь её тень. Моя же версия истории была лишена многого и прежде всего её первоначальной красоты, по-видимому, сохранилось лишь то, что так сильно поразило меня ещё в детстве.

– Ну… она напоминает мне о том, что мы всего лишь люди, каким был и сам Герцог, но он желал уподобиться богу, поэтому он сам наделил себя правом карать людей и поплатился за свои деяния. Пусть его покарало божество далёкое, может даже страшное и жестокое, однако покарало за дело. И я никогда бы не хотел быть похожим на Герцога.

– Я тоже так подумала. Жуткая, но поучительная сказка.

Мне показалось, что она чем-то расстроена, уж очень у неё грустный тон.

– Лавьен, я тебя разочаровал? Почему ты не смотришь на меня?

Лавьен наконец повернулась, она почти плакала. Я не на шутку встревожился.

– Что случилось? Я тебя чем-то обидел?

– Нет, нет, что ты. Просто… так не хочется уезжать.

Какое же облегчение я испытал после этих слов. Это не потеря, это горечь расставания. Знала бы Лавьен, как я её понимаю.

– Всего неделя, это ненадолго.

– Да… всего неделя, – полушёпотом сказала Лавьен.

– Не стоит плакать, лучше скажи, что мне сделать, чтобы ты почувствовала себя счастливой?

Лавьен накрыла мою руку нежной ладонью, и я ответил тем же. Теперь я был уверен, её тяготила наша скорая разлука.

– Давай послушаем журчание воды, оно мне так понравилось.

Лавьен закрыла глаза, сделала глубокий вдох и принялась слушать песню Карнэ. Как же я был счастлив! Сегодня сошлось многое. Моё излюбленное место, полюбившаяся сказка и девушка, ответившая на мои чувства. Теперь я мечтаю остановить время и раз за разом переживать этот эпизод своей жизни.

Я не знаю, сколько мы так простояли на мосту, но со стороны точно выглядели глупо, но мне наплевать. Вскоре Лавьен попросила поделиться другими историями или сказками, но наше единение прервали.

– Мисс Нотинес, – послышался голос кучера, остановившегося по другую сторону моста.

Это было своевременным вмешательством, ведь наши ладони уже касались друг друга. Боюсь представить, какой скандал мог бы разразиться, передай извозчик своей хозяйке подробности сегодняшней прогулки её дочери.

– Мне пора, – с печалью в голосе сказала Лавьен.

– Я провожу.

Мы дошли до кареты, и я, как присуще джентльмену, открыл дверцу и помог Лавьен.

– До встречи, мисс Лавьен. Через неделю мы встретимся снова.

– Через неделю… Прощайте Коул Мастерсон, этот день я не забуду никогда.

Лавьен улыбнулась мне, но эта улыбка ранила меня в самое сердце. Было больно наблюдать, что вынужденный отъезд настолько плохо сказывается на ней. Но деваться было некуда, мы все ещё под крыльями наших родителей и нет нам свободы, по крайней мере пока.

Закрыв дверцу, я отошёл от экипажа. Кучер, кинув на меня взгляд, убедился, что я не попаду под колёса и повез Лавьен домой. Я проводил удалявшийся экипаж взглядом, пока тот не пропал из виду, и теперь я остался один на один с гнетущим чувством одиночества. Я получил то, чего так хотел, но настроение Лавьен не давало мне покоя. Клятвенно обещаю себе при следующей встрече сделать ей подарок и вновь привести к Карнэ, тогда её переживания унесутся вдоль потока реки к плодородным землям, где и смогут рассеяться.

Я пошёл домой. Меня захватила мысль о подарке, только в голову ничего толкового не приходило, лишь одни банальности, лишённые особенности, и всё это было недостойно Лавьен.

Дойдя до середины моста, я посмотрел в сторону цветочного поля и поднял взгляд к небу в поисках прекрасного, способного хотя бы на время отвлечь меня от расставания с Лавьен, но лишь яркий лучь солнца ослепил меня на мгновение. Но этого хватило, чтобы, не заметив каменного выступа, я запнулся и полетел лицом вниз, ударившись головой о борт моста.

Показалось, что земля обрушилась на меня, в глазах все поплыло, но я остался в сознании. Кто-то поспешил мне на помощь, поднял и усадил, и я почувствовал, как чья-то рука залезла в карман моего пиджака. Мне не удавалось разобрать слов, уши наполнял неприятный звон, но постепенно я приходил в себя. Через какое-то время я ощутил холод и жжение прямо над виском. Мне приложили на рану что-то холодное и мокрое. Не знаю сколько прошло времени, но помутнение в глазах и звон в ушах постепенно ушли. Наконец, я увидел столпившихся вокруг меня людей, каждый спрашивал, как я себя чувствую, но я ещё не совсем пришёл в себя, поэтому попросил помочь мне подняться.

Меня подхватили две пары мужских рук, и вот я на ногах. Какая-то женщина не отходила от меня и продолжала прижимать что-то к ране на моей голове.

– Как вы себя чувствуете? – спросил стоящий передо мной мужчина с пышными усами.

Я приложил руку к голове, нечаянно коснувшись женской руки.

– Прижмите сильнее, – прозвучал женский голос.

Я не последовал совету и убрал руку от раны, в ней оказался зажат платок Лавьен, теперь уже не белый, а запачканный кровью, алый цвет которой стремительно расцветал на мокрой ткани. Видимо платок кто-то и вытащил из моего кармана.

Минут через пять я окончательно пришёл в себя. Внезапность случившегося потрясла меня больше, чем сам удар, да и крови было не так много, как показалось на первый взгляд, но всё тот же мужчина с усами наклонился и осмотрел место удара.

– Шишка будет, но рана не серьёзная, просто ссадина… Вам повезло. – Мужчина взглянул на меня и спросил, – Как вы себя чувствуете?

– Голова болит, а так… в порядке.

– Как же вы так умудрились? Следует обработать рану, я могу проводить вас к доктору?

– Нет-нет, со мной всё нормально, благодарю!

Толпа вокруг меня начала расходится, последним ушёл позаботившийся обо мне джентльмен, пожелав напоследок удачи. Было приятно осознавать, что в нашем городе люди всё ещё беспокоятся друг о друге, будто бы помня о трагическом конце Ириехама и его жителей.

До дома мне пришлось идти пешком. Ни кучера, ни Эдду я не предупреждал, когда закончится прогулка. Тем лучше, никто не будет понапрасну волноваться, да и Эдде будет спокойнее, но с другой стороны, не потерять бы сознание по дороге, голова всё ещё немного кружилась…

По пути домой я принялся приводить себя в порядок; поправил волосы так, чтобы прикрыть шишку; оглядел и отряхнул свой тёмно-синий костюм, который, к счастью, не сильно пострадал; решил в какой карман спрятать окровавленный платок, чтобы попытаться отстирать его позже, но он был всё ещё влажный, а потому я нёс его в руке до самого дома.

Когда я закончил заниматься своим внешнем видом, мою голову заняла одна мысль: «как же повезло, что Лавьен не увидела моего нелепого падения». Её и без того беспокоил недельный отъезд, а происшествием я мог лишь добавить ей переживаний. Ничего, упал и упал, с кем не бывает, надо бы отвлечься и пораскинуть мозгами над подарком для Лавьен. Так я и дошёл до поместья Мастерсонов без единой достойной идеи. Когда до главного входа оставалось несколько шагов, я спрятал высохший платок в карман брюк и вошёл в дом.

Хотелось есть, но не стоит попадаться на глаза Эдде, она непременно заметит шишку и начнёт сыпать вопросами и надоедать излишней заботой. Прислушавшись, я понял, мне повезло. На кухне гремела посуда, а значит помощницы Эдды за работой, а саму экономку не слышно, скорее всего она ушла на рынок.

Двигаясь как можно тише, я поднялся по лестнице и прокрался в свою комнату. Первым делом спрятал платок в ящик стола, затем переоделся и сложил костюм на кресло, поближе к двери, чтобы у Эдды не было лишнего повода проходить вглубь комнаты. Я вошёл в ванную и со всей аккуратностью промыл рану. Шишка уже надулась и отзывалась болью на малейшее прикосновение к ней, но благо она была еле заметна. В любом случае, я был благодарен судьбе за всё ещё целый череп.

Осторожно причесавшись, я вернулся в комнату и лёг на кровать. Головная боль донимала и раздражала, но никому о ней жаловаться не стоило. В доме до сих пор было тихо, а значит, Эдда ещё не пришла. Я старался отвлечь себя размышлениями о подарке, но чем больше напрягал голову мыслями, тем сильнее сдавливало виски. Мне пришлось отбросить все размышления, попытаться расслабиться и немного подремать. И мне это удалось.

Я очнулся посреди ночи, из окна меня обдувал прохладный ветерок, а в доме царила полная тишина. Головная боль почти прошла, но куда приятнее было то, что на меня снизошло озарение. Повернув голову к окну, я увидел, как на фоне чёрного неба пролетела падающая звезда, будто это был одобрительный знак каких-то высших сил. Мысли о подарке подстегнули фантазию, новорожденная идея была потрясающая, мне удастся соединить в нём как и любимое мне место, так и прекраснейший образ Лавьен. Как же восхитительно он смотрится в воображении, теперь оставалось воплотить эту красоту в жизнь. Я продолжал прокручивать в голове вид готового подарка и сделал это, наверное, с сотню раз, пока вновь не уснул.

Утром первым делом я проверил шишку, почти не заметна. Но даже если Эдда и увидит, скажу, что был неосторожен и ударился о дверь. Пока приводил себя в порядок, заметил пустое кресло. Скорее всего Эдда заглянула ко мне рано утром и забрала костюм на чистку. Хорошо, что додумался отряхнуться по дороге домой, иначе бы Эдда не оставила меня в покое, пока не узнала где я умудрился так испачкаться.

Теперь, когда я был готов к новому дню, мне нужно было сделать пару важных вещей. Отправившись завтракать, я старался выискать Эдду, у меня была для неё новость о пустом животе и одно поручение.

– Эдда!

Домоправительница вышла из кухни и сразу же кинула вопрос:

– Как погуляли, юный сэр?

– Прекрасно, Эдда, просто прекрасно, – ответил я торопливо, стараясь быстрей перейти к важному. – Эдда, во-первых, я голоден, угостите меня своими вкусностями. Во-вторых, отправьте сегодня Альберта к Монро, пусть купит мне мольберт, холст размером с отцовский портрет в его кабинете, палитру, кисти, желательно разных размеров и плотности ворса, уголь для набросков, скипидар и набор масляных красок. Запомнили?

– Вот это вы натараторили, сэр. Сперва садитесь, – она указала на стул, обернулась в сторону кухни и крикнула, – завтрак мистеру Мастерсону! – Затем, вернувшись ко мне, она продолжила: – Погодите-ка… у нас же на чердаке был мольберт. Точно был. Там, наверное, и палитру можно найти, но я не уверена.

– Откуда у нас взялся мольберт? Я впервые слышу, чтобы кто-то в этом доме вообще рисовал.

Эдда махнула рукой.

– Да это, если мне не изменяет память, вашему деду подарили. Точно! Какой-то важный художник. Кто ж знал, что мольберт пригодится. А вот была ли палитра, ей богу, не помню.

– Отлично, тогда передай Альберту, чтобы мольберт перенесли в мою комнату и поставили рядом со столом. Затем сразу же отправь его к Монро. Пусть всё же купит палитру, даже если найдётся старая, лишней точно не будет. Нужно управиться до обеда, хорошо?

– Мольберт в комнате у стола, большой холст, кисти всяки-разные, масляные краски, до обеда, запомнила. Память у вашей старушки ещё крепкая.

– Да какая ты старушка? Тебе до старушки ещё далеко.

Эдда смутилась и потрепала меня по голове.

– Какой же вы…

– Ай, – вскрикнул я, отдёрнув голову.

Эдда взволнованно посмотрела и подошла ближе.

– Что это? Ох, где вы такую шишку набили?

– Ничего серьёзного, случайно стукнулся о дверь.

– Какой же вы… юный сэр, неосторожный. Может позвать доктора?

– Нет, не надо. Я бы поел и занялся делами.

Эдда раздосадовано ахнула и побежала на кухню, повторяя:

– Они там даже не пошевеливаются, я им сейчас устрою, ох устрою!

Вскоре я вкусно поел. Эдда быстренько раздала всем поручения, в том числе Альберту, и вернулась ко мне, чтобы осыпать новыми вопросами. «Как погуляли? Вы были вежливы с юной леди? Как же вы так стукнулись? Небось опять ходили в потёмках? Зачем вам мольберт? Что вы хотите нарисовать? Это для юной мисс?». Вопросов было слишком много, и я почувствовал, как головная боль постепенно начала возвращаться. На некоторые давал сухие ответы, а вот по поводу рождения тяги к живописи ответил искренне.

– Эдда, я хочу подготовить сюрприз для Лавьен. Она уехала на неделю вместе с матерью, хочу успеть к её приезду. Думаешь, ей понравится такой подарок?

– Смотря, что будете рисовать. Вы, когда были маленьким, часто рисовали, и у вас хорошо получалось. Странно, что вы потеряли к этому интерес. Вы же не задумали изобразить что-то недостойное вашей фамилии?

– Конечно нет, и в мыслях такого не было.

Я понимал, что на самом деле имела в виду Эдда. Она знала, я был из тех, кто чересчур пользовался наивностью девушек, но всё это было до появления в моей жизни Лавьен и поэтому винить Эдду за её вопрос я никак не мог.

– Как же я рада слышать от вас такие слова. Сэр, а что вы хотите нарисовать?

Я пока имел лишь расплывчатое представление о картине. Конечно, мост над Карнэ – идеальное место чтобы увековечить его на полотне, но я должен был передать через рисунок не только лишь тягу к этому месту, но и свои чувства к Лавьен. Для этого я планировал вернуться на мост и отыскать там вдохновение.

– Пусть это будет сюрприз для всех.

– Хорошо, – с досадой в голосе ответила Эдда.

– Обещаю, когда картина будет готова, моя Эдда будет стоять среди почётных гостей в первом же ряду.

– Какой же вы, учтивый, юный сэр. Буду ждать с нетерпением, пойду я… надо ещё ваш костюм вычистить. Свежий уже висит в гардеробной.

– Спасибо, Эдда!

Через два часа я уже подходил к мосту. Головная боль все ещё напоминала о себе. Она была не кстати, особенно в моменты поиска вдохновения. Я постарался отвлечься и решил подыскать хороший вид на мост, поэтому я сошёл с каменной дорожки, чтобы обойти и рассмотреть любимое мне место со стороны. Пришлось по нескольку раз ходить взад-вперёд, продвигаясь при этом правее от моста, но найти нужный пейзаж оказалось не так просто. Я уже практически дошёл до берега реки, как вдруг остановился, потому что открывшийся передо мною пейзаж наконец-то привлёк мой требовательный взгляд.

Привлёкший меня вид был по-своему привлекательным: казалось, из-за самого моста поднималась цветочная волна, а над ней высились зелёные холмы, дополнявшие и без того красочный пейзаж, но так картина получалась неполной – не было видно Карнэ. Как ни подступись к мосту не удастся запечатлеть поток реки, но мне нужно сравнить вид с разных берегов, игра света и красок особенно важна. Но как ни крути, в центре пейзажа должен быть мост, на котором мы впервые остались вдвоём и положили начало нашей совместной любовной истории.

Внезапно мне представилась грубая каменная кладка моста в нижней части холста … Вот оно… точно! Я тут поспешил к мосту и, добравшись до его середины, я старался найти ту самую точку, откуда был виден кусочек подходящего для картины сказочного мира, что грезился мне. Нет, слишком далеко. Ближе. Всё равно не годится. Подойдя к парапету и присев, мне удалось найти идеальный пейзаж для картины.

Шаг назад, шаг в сторону – уже не то. Вернулся на место, вновь присел и присмотрелся – точно, это лучшее место. Здесь наши с Лавьен руки соприкоснулись и наши души объединились, мы согрели друг друга теплом заботы и любви, это ли не лучшее, что я мог бы изобразить на картине? Теперь я чётко видел нижнюю часть будущего рисунка, каменный парапет моста и две ладони на нём, моя и Лавьен. Как же красиво…

Осмотревшись, я задумался о том, какое время дня лучше изобразить? Конечно, мы встречались в солнечный день, но Лавьен ещё не была здесь в вечерние часы, поэтому она не могла видеть, как огненно-красный закат плавно перетекает в тёмно-синие цвета ночи. Ну конечно! Будет лучше если я изображу этот природный перелив прямо на картине; слева солнечный и насыщенный красками день, в центре закатный переход из ярких красного и оранжевого оттенков, и справа царство ночи со звёздным небосводом и луной, чей блеск освещает цветочные поля и часть воды Карнэ. Да, именно так я и сделаю!

Нарисовать цветочные поля не составят проблем, впрочем, как и Карнэ, я помню их в малейших деталях, но всё же стоило посмотреть на пейзаж ещё раз, чтобы ничего не упустить. Я уперся руками о парапет и устремил взор на цветочные поля, полные красок, какие, надеюсь, будут ждать меня дома, затем я перевёл взгляд вниз, прямо на воду и сразу же об этом пожалел. Блеснувший в стремительном потоке воды свет скользнул по глазам, заставив меня зажмуриться. Отвернувшись, я принялся тереть глаза руками, в попытке поскорее унять неприятное жгучее ощущение в них, но то было лишь мелочью, по сравнению с вернувшейся головной болью болью. Виски напряглись так, будто их сдавило тисками, из-за чего во мне проснулось раздражение, даже злоба. Я был готов браниться на всех и вся, настолько сильно меня выбила из колеи вернувшаяся головная боль. Мне срочно нужно чем-то себя занять, отвлечься от этих надоедливых мук, я не мог поддаться слабости и упустить для своего подарка любую мелочь, что могла сделать пейзаж ещё прекрасней. Взяв себя в руки, я попытался игнорировать боль, обращая внимание на игру красок цветочного поля и лазурного неба с белейшими и пышными облаками. Не помогало! Боль все ещё терзала виски. Я побрёл по мосту, желая поскорей добраться до берега и взглянуть на пейзаж под другим углом. Пока шёл, совсем растерял всё внимание, и, как оказалось, в самый неподходящий момент.

Сделав ещё несколько шагов, я дёрнулся от испуга. Не знаю, как описать ощущения, но мне на долю секунды показалось будто бы на меня кинулось грязное и отвратительное нечто и схватило за запястье. Резко обернувшись, я увидел бездомного, укутанного в грязные чёрные обноски. Мне сделалось дурно, мне был отвратителен вид этого человека, перепугавшего меня до полусмерти.

Я отдёрнул руку, но хватка бродяги оказалась крепка, как те воображаемые тиски, сдавливавшие мои виски. Его прикосновение вызвало у меня отвращение и злость, гнев завладел мной, ещё чуть-чуть и я готов был кинуться на него с кулаками.

– Отпусти меня! – выкрикнул я, но его хватка не ослабевала. – Отпусти, предупреждаю!

Никакой реакции. Раздражение, вызванное головной болью, гнев и отвращение к грязному бродяге, смевшему прикоснуться ко мне, переполнили чашу терпения, и я сжал руку в кулак, чтобы нанести незнакомцу хлёсткий удар. – Будь ты проклят, отпусти меня!

Удар пришёлся в голову и отозвался острой болью в запястье. Мне удалось вырваться из невероятно крепкой хватки, но сказать, что я был спасен, не мог. От удара капюшон бродяги задрался, и я увидел часть ужасного лица. Открывшийся вид вселил в меня ужас, увиденное трудно было назвать лицом, нечто гнилое и тёмно-серое заменяло кожу на подбородке, а выше, прямо над распухшими и иссечёнными шрамами губами зияла дыра чёрного провала, оставшаяся от выеденного какой-то заразой носа. Мне подурнело, настолько отвратительным был вид гниющей, но ещё живой, страшно изуродованной плоти. Отныне чернота разложения навсегда останется в моей памяти печатью кошмара, болезни и омерзения.

Пока я пребывал в смятении, живое воплощение человеческой нечестивости вновь потянуло ко мне свою гнилую руку. Резко отмахнувшись от неё, я ощутил на своей коже остатки чего-то мокрого, вязкого.

– Не тронь меня, выродок! – во мне вскипела настоящая ярость, я хотел было накинуться и забить этого прокажённого до смерти, но сдержался, лишь крикнув, – будь ты проклят!

Я бежал домой со всех ног. Головная боль ударяла в виски как молот по наковальне, меня тошнило, а перед глазами всё плыло, настолько отвратительна была встреча с человеком, похожим на ходячий и перегнивший труп. Пока я бежал по улицам среди домов, прохожих и мелькавшего среди них, преследовавшего меня безобразного незнакомца, в голове навязчиво крутилась мысль:

«Никакого чёрного, на картине не будет чёрного! Ничего чёрного…»

Мне пришлось перейти с бега на шаг; лёгкие горели, в горле пересохло, да и в боку нестерпимо кололо. Казалось, меня прямо сейчас вывернет собственными внутренностями. Взглянув на руку, я почувствовал себя ещё дурнее, следы чего-то отвратительно-серого на запястье оставленные прикосновением бродяги смешались с потом. Отвратительно! Рукавом пиджака я вытер оскверняющие тело пятна. Нужно сказать Эдде, чтобы сожгла вещи, их теперь нельзя носить, даже бедняк не наденет этот костюм.

Сейчас мой внешний вид уж точно был далёк от достойного. Я весь вымок от пота, голова гудит, руки трясутся, а живот сводит в приступе тошноты – со стороны самый что ни на есть безумец. Пиджак был окончательно испорчен, поэтому, я снял его, вытер о подкладку руки и лоб, но выбрасывать не стал. Его следовало предать огню, никак иначе, потому что только так можно было уничтожить доказательства дерзкого поступка бездомного. Поправив мокрые от пота волосы и окончательно отдышавшись, я побрёл домой, осквернённый чёрным цветом. Но день не пропал зря, в этой схватке с болью и чувством отвращения я всё же вышел из схватки победителем и получил свой трофей – идеальный образ подарка для моей Лавьен.

По возвращению домой, я не хотел никому лгать о случившемся, но и посвящать прислугу во все подробности сегодняшней беды уж точно не стоило.

– Эдда!

Домоправительница появилась из коридора и ахнула, увидев меня.

– Что с вами приключилось?

– Бездомный пристал, пришлось убегать.

– Боже, он хотел вас ограбить?

– Скорее всего, но у него не получилось. Эдда, у меня дико болит голова, принеси мне лекарство и воды.

– Господи… хорошо, что с вами ничего страшного не приключилось, сейчас же все сделаю.

– Стой, это ещё не всё. Как я переоденусь, забери одежду и сожги её, подальше от дома. Ты меня поняла?

– Да, сэр. Погодите немного, сейчас я принесу вам лекарства и свежую одежду.

Вскоре я стоял в центре своей комнаты, наблюдая, как Эдда с прислугой таскают вёдра воды в мою ванную комнату. Эдда дала мне какой-то порошок и стакан воды. Я сражу же выпил лекарство и боль вскоре начала утихать. Осталось лишь принять ванну и смыть с себя всё, что могло остаться на моей коже от жуткого бродяги.

– Эдда, вернись через десять минут и забери костюм. Надень что-нибудь на руки, поняла?

– Да, сэр.

– Приготовь сытный ужин, после ванны я хочу поесть и отдохнуть.

– Да, сэр. Я уже всё сделала…

– Ты о чём, Эдда?

Домоправительница кивнула в сторону стола. Как я мог не заметить? По левую сторону от меня стоял мольберт, на вид не новый, однако без намёка на пыль. На нём уже был установлен холст нужных размеров. Рядом с мольбертом был приспособлен круглый кофейный столик, это точно была идея Эдды. Я вообще планировал держать инструменты на своём письменном столе, но отдельное рабочее место было куда лучше. На столике лежал комплект кистей, две палитры, одна явно старая, а другая совершенно новая, два стакана с водой и скипидаром, тряпка, и завершал рабочую обстановку вид банок с красками. Мне стало не по себе, когда я увидел их… краску… отвратительного чёрного цвета и уголь для рисования, что лежал рядом с палитрами.

«Не бывать этому цвету на моей картине, и даже в моей комнате!»

Я схватил банку и чуть не швырнул её в стену, но занеся руку вовремя остановился, представив последствия, и поставил банку на стол рядом с углём.

– Эдда, унеси это и это, лучше на чердак. Может кому и пригодиться, но мне нет.

– Хорошо, сэр.

Лицо Эдды выражало непонимание причин моей просьбы, но подробности её не касались. Художник решает, зритель принимает, иного отношения к работе я не приемлю. Эдда забрала банку и вышла, а я разделся и отправился в ванную, чтобы смыть с себя остатки чёрного проклятия.

Ванну я принимал около двух часов. Слышал, как Эдда вошла за костюмом и, забрав его, сразу же вышла. Когда я остался в своей ванной один, то яростно тёр тело мылом, все вёдра пошли по назначению, каждое я поднимал над головой и выливал обжигающий водопад на себя, не давая заразе ни единого шанса. Местами я перестарался, кожу жгло, но оно того стоило. Когда я закончил принимать ванну, причесался и вышел в комнату. Голованя боль совсем ушла, отчего я чувствовал себя хорошо, если не считать того, что я проголодался. Я открыл окно, чтобы проветрить комнату и заметил на кресле домашнюю одежду, принесённую Эддой. Какая она у меня тактичная и предусмотрительная. Переодевшись в домашнее, я почти вышел из комнаты, но задержался перед холстом. Взглянув в него, я понял насколько же я не опытен в искусстве раз первым делом отправил Эдду к Монро за готовым холстом.

Я не помнил, как мистер Монро учил меня готовить холст к рисованию, я был тогда ребёнком, но даже если бы и помнил, то что бы изменилось? В любом случае у меня нет даже одного дня на подготовку, что уж говорить о нескольких. Да и зачем мне утруждать себя этим муторным занятием, уж лучше Монро с этим всё равно бы никто не справился, а в его хосте видна рука мастера. Льняная ткань уже прогрунтована и готова впитывать в себя краски, а большего мне и не нужно.

Разглядывая холст меня пленил его почти чистый белый цвет. Не хотелось разрушать такую светлую частицу сегодняшнего дня, но мне показалось, сейчас лучшее время, чтобы положить начало картине и наполнить холст цветом, как мы с Лавьен наполнились чувствами друг к другу.

Раз я решил рисовать без угля, придётся воспользоваться чем-то другим. Я взял со стола карандаш и нарисовал в центре холста точку в четверть дюйма, ставшую центром будущего пейзажа. По-хорошему мне нужно было заняться наброском, но у меня нет на это ни времени, ни желания. Набросок чётко отпечатался у меня в голове, поэтому будет лучше отдаться творческому порыву и сразу отразить видение пейзажа красками. Взяв палитру, я добавил на неё красную и жёлтую краски, и смешал пока не получился нужный мне огненный оттенок. И вот, чуть выше отмеченной точки, я изобразил первые части закатного неба. Теперь картина, как и наша с Лавьен любовь, будет начата с разгорячённого цвета, олицетворяющего мои любовные чувства к ней. Это конечно странно, но мне показалось, будто моя рука рисует быстрее, чем я успеваю вообразить пейзаж. Быть может мною движет нечто спрятанное в самой глубине моей души, как будто этой картине суждено было родиться, как будто я рисую её не в первый раз и моя рука служит лишь способом для её проявления. Вот на что способна любовь…

Вечер принёс мне успокоение, от былых тревог не осталось и следа. Я вкусно поужинал, пригласил за стол Эдду, предварительно попросив её отпустить прислугу. Эдда ела со мной на равных, за семейным столом, а не в комнате для прислуги. Этим я хотел отблагодарить её за заботу обо мне и за хорошую придумку с кофейным столиком, оказавшимся таким удобным в моей работе.

– Я так вкусно давно не ел.

Эдда смутилась.

– Да обычная еда, ну как… моя обычная еда. На вашем аппетите видимо сказалось потрясение. Может всё же следует куда-нибудь заявить? Ваш отец точно не обрадуется, узнав, что в нашем городе бродяги нападают на людей.

– Не стоит, он же меня не ограбил и не пытался убить. Его и так схватят, только я видел его у Карнэ, навряд ли он потащится вглубь города, там-то его точно арестуют.

– Кстати, о вашем отце, погодите немного. – Эдда встала и пошла на кухню. Не было её минут семь, я слышал, как она спустилась в подвал, а затем с чем-то возилась на кухне. Вернулась она с кувшином для вина и любезно наполнила бокал. – Созрело. Это к приезду вашего отца, не сочтите за дерзость, но вам сейчас оно нужнее. Пусть ваш отец и не разрешает вам притрагиваться к вину, но я никому не расскажу, в подвале всё равно ещё три полных бочки, не убудет.

– Спасибо, с этим мой сон точно будет крепок. И ты выпей, это мой подарок.

Эдда опешила. В доме Мастерсонов прислуге воспрещалось пить, в противном случае отец мог выставить пьющего работника на улицу, не заплатив ни цента. Я понимал Эдду, она невольно насторожилась потому что в этом доме её никогда не приглашали выпить вместе с хозяевами поместья.

– Но как же? Я…

– Я разрешаю, да и я тоже никому и ничего не расскажу. Как я могу предать мою Эдду?

– Ну если только один бокальчик, не больше.

– Хорошо, только бокальчик.

Мы продолжили ужин и выпили вина, приятно разнообразившего приготовленную Эддой еду, и всего через несколько глотков я расслабился, а в голове возник лёгкий дурман. Поначалу мы говорили о домашнем хозяйстве и работе слуг, но когда Эдда захмелела и стала ещё более словоохотливей чем обычно, мы резко перешли к интересной ей теме:

– Вы же не забыли, через три недели возвращается ваш отец. Вы успеете нарисовать картину?

– Должен успеть, будет приятно увидеть его лицо, когда мы навестим Нотиннесов, а Лавьен похвастается моим подарком.

– Я бы тоже хотела увидеть. Но мне больше приятно смотреть на юного Мастерсона. Любовь вас изменила, сделала внимательным, а ваши глаза, ну прямо горят. Я так надеюсь, что у вас всё получится. А куда уехали Нотиннесы? Вы говорил на неделю, значит не во Францию?

– Я не знаю куда именно, ты же понимаешь, дел у них найдётся. Всё же миссис Нотиннес присматривала за делами мужа, а торговля у них по всему штату. Должно быть какие-то проверки или ревизии.

– Ай, я в этом всё равно ничего не понимаю. Но как всё же ваша картина? Уже придумали, что будете рисовать?

– Придумал, но я бы не хотел называть свой подарок просто картиной. Всё, что предназначено для художника в моей комнате – это всё лишь инструменты. Холст – это лист бумаги, краски – слова, а кисти – мои чувства, и всем этим я выражу свою любовь к Лавьен. Ох… Эдда, как же хочется поскорее преподнести этот дар моей возлюбленной.

Эдда улыбнулась.

– Я знаю, вы завоюете сердце мисс Лавьен, кто ж как ни Коул Мастерсон достоин заполучить столь прекрасное и юное создание? Теперь… позвольте мне отправиться спать.

– Конечно, спокойной ночи, Эдда. Или тебя проводить?

– Нет-нет, я сама дойду. – Эдда подошла ко мне и поцеловала в лоб. – Спокойной вам ночи, юный сэр. – После она одарила меня своей ласковой улыбкой и отправилась спать.

В столовой я не задержался. Прикончив ужин и остатки вина, я пошёл в свою комнату. Завтра важный день, поэтому мне нужно выспаться. Войдя в комнату, я увидел, как её заливал лунный свет, зрелище конечно красивое и эффектное, но долго наслаждаться им я не мог, сильно хотелось спать. Сделав несколько шагов по направлению к кровати, я остановился рядом с кофейным столиком. Казалось само моё нутро почувствовало присутствие в комнате нечто странного и отталкивающего, после чего я невольно бросил взгляд на холст. Лунный свет падал на картину и словно преображал её, особенно оттенки зелёного, и весь тот смысл, который я вложил в них, будто и не существовал вовсе. Теперь я воспринимал зелёный цвет как змея искусителя, а моё воображение само дорисовало картину, как этот самый извивающийся змей заменил собой воды Карнэ и притаился в цветочном поле. Он полз прямо к нашим с Лавьен ладоням, чтобы укусить нас, обжечь своим ядом, склонить к греху, чтобы погубить. Отвратительно! Нет, это всё вино, это оно затуманило мою голову, это не мой зелёный цвет.

Я отвернулся, чтобы больше не видеть ненавистное пятно. Не поддаваясь желанию закрасить отвратительный зелёный, я рухнул на кровать, и уставился в стену. Даже лунный свет мне опротивел. Это всё ночь, время, когда чёрный одерживал верх над миром и накрывал своей тёмной вуалью всю красоту красок солнечного дня. Я закрыл глаза и теперь мне виделся сплошной чёрный цвет, но он был человеческий, оберегающий меня от потустороннего чёрного цвета. Как бы я ни старался отогнать плохие мысли меня всё равно одолевал страх, потому что я боялся, что нечто пересечёт границу и застанет меня в самый неожиданный момент. Нет, у меня не получается… мне срочно нужно выгнать из головы этот воображаемый кошмар и забыться сном, и вскоре я нашёл спасение в лице Лавьен. Память об её ангельском образе словно освятила всю мою фантазию и помогла мне справиться со страхом и подступавшей паникой. Теперь мои мысли были посвящены только Лавьен, да настолько, что вскоре я крепко заснул.

Утром я чувствовал себя как нельзя лучше. Выпитый накануне бокал вина подействовал на меня как лекарство для души. Встав с постели, первым делом я подошёл к картине и увидел свой красивый и насыщенный зелёный цвет. Перед тем как умыться, я открыл банки с фиолетовой и красной красками, и изобразил несколько цветков, трепещущих на ветру. Красиво, реалистично, всё же Эдда была права, странно, что я утерял интерес к живописи.

Приведя себя в порядок, я спустился, позавтракал, побеседовал с прислугой и Эддой. Жизнь в имении Мастерсонов продолжала течь в привычном ритме. Это хорошо, у отца не будет повода упрекнуть меня за плохое содержание дома, хотя эта ответственность и была возложена мной на Эдду.

Несколько дней я посвятил исключительно работе над картиной, отвлекаясь лишь на еду и сон. Свои силы я весьма переоценил, потому что завтра возвращается Лавьен, а я ещё не закончил даже четверти пейзажа, но это не плохо. Каждое движение кистью чувственно, выверено, дополняет пейзаж тем, чем нужно и там, где это нужно. Можно было и поторопить себя, но тогда моя работа утеряет ту утончённость и след моей любви, а мне не хотелось при первом взгляде на готовую картину испытать разочарования.

Вот так, последнее движение и можно передохнуть. Я отступил на шаг и принялся разглядывать исход своих сегодняшних трудов – наши с Лавьен ладони, лежащие на парапете моста. Прекрасно, нет, потрясающе! В их виде я разглядел тепло наших с Лавьен отношений, нежное соприкосновение было эмоциональней любых лиц. Это самая настоящая любовь.

Прибрав рабочее место, я отправился в кровать. Сердцебиение участилось, ведь я вновь отдался размышлениям о встрече с Лавьен. Не знаю, когда точно она вернется, но если понадобится я буду ждать прямо перед домом Нотиннесов пока не увижу Лавьен. Завтра миссис Нотиннес навряд ли вверит мне дочь для очередной прогулки к Карнэ, но жест вежливости она точно оценит.

Какое же чувство ожидания утомительное, но сну почему-то не способствовавшее. Кажется, чем ближе встреча с Лавьен, тем дальше от меня оказывается так необходимый мне сон. Я постарался устроиться поудобней и, повернувшись к окну, принялся наблюдать за вечерним заревом. Так и пролежал до ночи, пока не засияли звёзды и не взошёл серебряный диск луны. Наконец, мне удалось уснуть.

Утром я вновь стоял перед холстом и рисовал, но вскоре оставил работу. Руки отчего-то тряслись, да так, что я чуть не испортил картину неловким движением, которое бы нарушило плавность перехода левой части дневной части в центральную закатную. Наведя порядок на рабочем месте, я начал собираться на встречу с Лавьен. Эдда помогла мне подобрать костюм, а затем отправилась в сад. Наступали последние дни лета, и следовало подготовить сад к осине. Эдда пожелала мне удачи и поцеловала в лоб, словно давая благословение на встречу с любимой, а удача бы мне пригодилась, я переживал, как, впрочем, и следовало неопытному влюблённому мальчишке.

От поездки на экипаже я воздержался, вместо этого решив прогуляться по окраине города и подышать свежим воздухом. Я и так чересчур возбуждён, а прогулка помогла бы мне успокоиться. Жаль, что мой путь лежал не через Карнэ, а то мне бы пришлось делать крюк и прийти к имению Нотиннесов под самый вечер. С одной стороны – это было бы хорошо, я же не знаю точного времени, когда Лавьен вместе с матушкой вернутся домой, но с другой стороны, утомлять их, уставших с дороги, своим присутствием было бы некрасивым поступком.

Выйдя за ворота, я свернул вправо, и, пройдя вдоль соседского дома, вышел к пустырю. Вдалеке виднелись дома другой улицы, а перед ними поросшая травой земля, выделенная властями города для продажи. Это место пустовало сколько я себя помню, новые жители хотели поселиться поближе к центральной площади и театру, а здесь, может… мы вместе с Лавьен построим своё гнёздышко и заживём счастливо.

Затем я повернул налево и пошёл вдоль пустыря. С пол часа и я выйду на перекрёсток и, свернув направо, попаду прямо на улицу Уолхорм. Самый короткий путь до имения Нотиннесов, но в то же время достаточный, чтобы прогуляться. Пока я шёл, то предавался мыслям о Лавьен, но внезапно меня не окутало невидимое облако смрада. Тут же зажал нос. Было сложно разобрать, как будто трупный запах смешался с гарью и вонью кучи помоев. Отвратительно. Я ускорил шаг, но запах всё усиливался, пока я не заметил его источник.

Небольшая насыпь, от которого тянулась чёрная дымка и по всей видимости смрад. Кому взбрело в голову сжигать что-то настолько зловонное рядом с жилой улицей? Нужно было сообщить властям, источник вони необходимо было потушить и устранить. Я хотел было сходить до городской администрации, но мной овладел нездоровый интерес к тому, что же всё-таки сгорало в той насыпи. Ступив на пустырь, я направился к ней и подошёл, как мне казалось, на безопасное расстояние. Запах был отвратительный, но всё ещё терпим, однако долго выносить его я бы не смог. Ничего не получалось разглядеть, поэтому я сделал ещё несколько шагов и опешил. Не может быть! Из присыпанной и обгорелой чёрной земли торчал не прожжённый огнём рукав моего пиджака, я знал это наверняка. Тут я вспомнил о бродяге… Об отвратительном чёрном цвете…

Я бросился прочь. Бежал что есть мочи, словно преследуемый чем-то зловещим, нечто невидимого моему глазу, но я был уверен, меня что-то преследовало. Мне, наконец, удалось вырваться с окутанного зловонием пустыря. Какой же я глупец? Зачем? Зачем я полез туда? Какой же я идиот! Прогулка была испорчена. Я вспотел, а виски начали пульсировать, но боль была терпимой. Понюхал рукава пиджака и руки, запаха не было, он не успел въесться в мою одежду, но воспоминание о нём всё ещё преследовало меня. Обратно не пойду, только не снова через этот дым.

Не было сомнений, эта насыпь дело рук Эдды. Я бы и сам избавился от одежды на пустыре, но точно бы отошёл дальше. Почему Эдда сожгла её так близко к домам, неужели ей было лень пройти дальше? На неё непохоже. Может она что-то почувствовала, или ей стало дурно от запаха, исходившего от костюма? Это кажется правдой, ведь от насыпи не просто пахнет гарью, от неё несёт мертвечиной, и это было странно и по-своему нереально. Не могла горящая ткань так пахнуть, только если в этом пламени действительно не сгорало тело какого-нибудь давно умершего животного или чего-нибудь другого… Отбросив мысли о горящей насыпи, я двинулся вперед. Не стоило забивать голову ненужными загадками. Конечно, можно было спросить у Эдды, почему она решила сжечь одежду так близко к улице, но какая теперь разница? Правильно, её нет.

Вскоре я вышел на улицу Уолхорм. Стало значительно легче, только лёгкое давление в висках раздражало. Потрясение подействовало отрезвляюще, я теперь не трепетал от предвкушения встречи с Лавьен и был готов предстать перед ней в полном спокойствии. Вновь принюхался и убедился, что от одежды не исходит даже толики зловония, после чего я уверенным шагом направился к своей возлюбленной.

Из-за домов показалось имение Нотиннесов. По дороге я поправил галстук и причёску, а затем сделал несколько глубоких вдохов. Я готов. К моему огорчению у дома не было видно ни экипажа, ни слуг. Скорее всего я слишком поторопился, но может тем и лучше. Встречу Лавьен прямо с пути, не потревожив её отдыха от поездки.

Я бы сейчас не отказался принять что-нибудь от головной боли. Возможно Нотиннесы мне в этом помогут, да и в крайнем случае можно попросить прислугу оказать мне помощь. Странно, ворота… они были заперты на цепь, хорошо, что калитка открыта. Может, все уже вернулись рано утром? Пройдя через двор и насладившись архитектурным видом имения Нотиннесов, я поднялся по ступеням и постучался в дверь.

Вскоре мне открыла женщина, я её помню, точно, она подавала еду на гостевом обеде. Забавно было видеть выражение её лица, она точно не ожидала моего визита.

– Здравствуйте, мадам! Коул Мастерсон, сообщите Нотиннесам обо мне.

– Здравствуйте, сэр! Сообщить? Прошу прощения, но их нет.

– Ещё не приехали значит. А могу ли я подождать их в доме?

– Извините, сэр, но Нотиннесы уехали во Францию… то есть, переехали. Поверенный уже занимается продажей имения, вы разве не знали?

Я испытал шок. Что это дамочка несет, какой ещё переезд во Францию и почему я должен бы о нём знать?

– Подождите, миссис Нотиннес сообщила мне, что у них запланирован недельный отъезд, ни о каком переезде не было и речи.

– Может так оно и было, но пришло распоряжение от мистера Нотиннеса. Все переезжают во Францию, даже прислуга. После продажи имения мы отправляемся на торговом судне хозяина. Больше я ничего не знаю.

Во мне нарастало беспокойство и негодование, да ещё головная боль усилилась, ещё чуть-чуть и я точно выйду из себя. Почему меня никто не поставил в известность? Что мне теперь делать, может написать отцу? Нет! Ему точно не стоит, он всё равно вернётся в конце недели. Точно, поверенный, вот моя зацепка.

– Где я могу найти поверенного семьи Нотиннесов? – Я старался сохранить спокойный тон, но он явно не соответствовал моей внутренней тревоге. Не получи я ответов, то вполне мог бы сорваться на прислугу. Следовало держать себя в руках, иначе я рисковал потерять Лавьен и доверие Нотиннесов навсегда.

– Он сейчас в отъезде, насколько я знаю, сейчас он занимается проверкой работы парфюмерных лавок. Его стоит ожидать через две недели. Может, мне ему что-нибудь передать по приезду?

Передать? Почему все так сложно? «Вы разве ничего не знали?». Да, не знал! Нигде не найти ответа. Всё выстроено как целый план обмана. Лавьен неужели ты всё знала и молчала?

«Просто… так не хочется уезжать.»

«Прощай Коул, этот день я не забуду никогда.»

Что же мне ещё оставалось думать? Я не верю, Лавьен бы со мной так не поступила. Это всё её родители, то мистер Нотиннес заставляет семью навестить меня, то миссис Нотиннес рассказывает о каком-то недельном отъезд, а теперь, ни с того ни с сего тайный переезд? Это всё неспроста, иначе зачем такая срочность? Но что же мне теперь делать? Видимо мне всё-таки придётся обратиться за помощью к отцу.

– Нет, благодарю вас!

– Всего доброго, мистер Мастерсон.

Еле сдерживая свой гнев, я покинул имение Нотиннесов и поспешил домой. Мне хотелось кричать от горя, крушить всё вокруг, выплеснуть нахлынувшие на меня дикие, животные чувства. Чем дольше я шёл, тем больше убеждался в обмане. Как будто… это всё и вправду было спланировано. Теперь я хотел потребовать объяснений от миссис Нотиннес за её обман, кто как не она лгала мне прямо в глаза. Нет! Стой, Коул! Не падай так низко. Это не принесет ничего, кроме проблем, всё же, кто я такой для миссис Нотиннес? «Ну да, планы переменились, но это не повод требовать от меня объяснений» – вот что она ответит. Иного выхода не оставалось. Мне следовало дождаться отца.

Домой пришлось идти по наполненным людьми улицам. Путь через пустырь я даже не допускал, но можно было пойти по мосту через Карнэ, только я боюсь лишь усилить то тяжёлое чувство, что сдавило моё сердце и голову. Меня одолевало раздражение, я чувствовал себя обманутым и начал винить всех вокруг. Вот, снова мне бросили улыбку, приветствие, дружеский жест, какие же все лицемерные лжецы! Жаль, что я не могу отдать им свою головную боль и душевные страдания, тогда бы я на них посмотрел. Лжецы!..

Прийдя домой, первой я встретил Эдду.

– Мистер Мастерсон, ну как прошла встреча? Вы что-то…

– Не сейчас, – грубо перебил я Эдду и прошёл мимо неё. Она тоже виновата, могла бы сжечь костюм где-то ещё, а не на том чёртовом пустыре Головная боль полностью её вина.

Я запер комнату на ключ. Никому не следовало тревожить меня сегодня, иначе пожалеет. Голова раскалывалась, но я не хотел никого видеть. Ничего, потерплю. Мне нужно отвлечься, точно, лучше заняться картиной. О Лавьен, только ты меня спасаешь, потерпи, скоро я найду тебя и приеду вместе с подарком.

Подготовив банки с несколькими красками, я поменял воду и принялся работать. Боль не покинула меня, но я продолжал рисовать. Скоро картина захватила всё моё внимание. Теперь мысленно я снова оказался на мосту, прикасаясь к ладони Лавьен, к её нежной и гладкой коже. Передо мной раскинулась красота природы Карнэ. Это идеальное воспоминание, но стоило мне мысленно повернуть голову в сторону от него как передо мной тут же предстал… Чёрный цвет…

Я дёрнулся, как будто пробудившись ото сна. Голова раскалывалась, да настолько, что я сел на кровать и принялся тереть руками лицо, пока хоть немного не пришёл в себя. На полу лежала кисть, а рядом сверкала капля синей краски. Глянул на картину и ужаснулся тому, что я наделал. Я подошёл к полотну и принялся рассматривать рисунок. Обыватель бы не заметил ничего, а может даже отметил красоту моей работы, но я совершенно не узнавал картину, это будто рисовал не я. В сегодняшних мазках ощущалось чужое движение, чужие чувства. Это рисовал не я! Что же я несу, кто как не я? В этом виноваты они, обманувшие меня! В холсте теперь хранилась боль утраты, а разве это плохо? Нет, теперь эта картина станет памятью о лжи, и когда я подарю картину Лавьен, она будет знать, что я не поддался обману и не потерпел поражения, а постоянно боролся за нашу любовь.

Мне пришлось выйти из своей комнаты и пройти на кухню, чтобы раздобыть у Эдды лекарства. Как же меня одолела эта боль.

– Юный сэр, что случилось?

Юный сэр? Да как она смеет? Я повернулся и крикнул:

– Я вам не юный сэр! Не забывайте своего места!

Эдда стояла как вкопанная и лишь ответила:

– Да, сэр.

– Дай мне что-нибудь от головной боли.

Запив какой-то порошок, я развернулся и удалился обратно в комнату и вновь заперся. Я хотел снова взяться за картину, но следовало дождаться пока подействует лекарство. Мои руки невольно потянулись тянулись к кисти, и я не устоял, снова стал наносить на холст новые мазки. Я настолько отдался делу, что пришёл в себя лишь после наступления ночи. Сегодня было облачно, тучи скрывали лунный свет, но оттого и лучше. Я прилёг и вскоре уснул.

Утро выдалось тяжёлым. Лекарство не действует. Чёрт! Успокойся, Коул. Надо умыться. Я вспомнил про Эдду, какой же я кретин!

Выйдя из комнаты, я отыскал Эдду. В её глазах читалось разочарование. Какой же я глупец! Как я мог так обидеть мою Эдду? Не было мне оправдания, я не имел право так её оскорблять.

– Слушаю, мистер Мастерcон.

Как холодно прозвучал её голос. Униженный и оскорблённый.

– Прости меня, Эдда. Я вчера был сам не свой.

Глаза экономки наполнились слезами, Эдда очень отходчивая, и она бы не позволила себе долго таить на меня обиду. Благо вокруг то и дело мелькала остальная прислуга, иначе бы домоправительница точно кинулась ко мне и заключила в свои объятия. Вместо этого Эдда просто кивнула в знак прощения и вытерла подступившие слёзы. Всё сложилось хорошо, времени на сентиментальности у меня всё равно не было. Прощение попросил, и это главное, а теперь мне требовалась помощь.

– Дай мне лекарство, двойную порцию. Голова гудит, покоя не даёт.

– Сэр, лучше позвать доктора, порошок нельзя принимать так часто. Может…

– Эдда, – перебил я её, – если станет совсем невмоготу, позовём, а сейчас, просто дай мне порошок.

– Но…

– Эдда, и так голова трещит, давай без этого. В последний раз прошу.

Эдда смиренно пошла в сторону кухни, но в этот раз мне просто улыбнулась удача. В следующий раз помощи мне ждать не стоит, а она мне непременно понадобится, я в этом уверен. Головные боли стали донимать меня всё чаще, но обезболивающее хранилось отдельно от остальных лекарств, я когда-то слышал, как об этом говорила Эдда. Но почему? Неужели оно такое дорогое или… запрещённое? Определённо что-то из этого, не могло же в самом деле лекарство навредить.

Я решил проследить за Эддой и этот поступок казался отвратительным, но мне нужно знать где хранится лекарство. Отец и Эдда всегда были правы, всё-таки я избалованный мальчишка, который в случае любой беды будет неспособен помочь себе самостоятельно. Пора бы это исправить, вот только Эдда точно мне не скажет где лежит обезболивающее, она итак согласилась мне помочь скрепя зубами. Я слишком поторопился, нужно было просто спросить у Эдды, но было уже поздно, теперь мне придётся прятаться в собственном доме и следовать за прислугой. Как же всё-таки низко я пал…

Я остановился перед входом в кухню. Эдда зашла в кладовую, комнатка небольшая, значит искать долго не придётся. Прислушался, она открыла какую-то дверцу, значит лекарства лежат наверху, внизу ящики звучат по-другому. Дверцу закрыли, несколько шагов и я на прежнем месте. Погано себя чувствую, наверное, как дедушка во времена своей болезни. В периоды обострения своего недуга, дед выбирался из комнаты и воровал по дому самые разные вещи, какие точно я не знаю, но многие из них определённо представляли для него опасность. Вот теперь и я как больной человек искал для себя запретное, но всё-таки я ищу лекарство, а не какие-нибудь смертоносные вещи.

Эдда вернулась и дала мне стакан с разведённым в воде лекарством, а я жадно выпил его содержимое. В воде и в правду двойная доза, вкус уж очень горький.

– Спасибо, Эдда.

– Больше я вам не дам. Либо врач, либо терпите.

Слова Эдды прозвучали строго, так и хотелось парировать своим хозяйским тоном, но не следовало поддаваться раздражению. Во всем виновата боль…

Вернувшись в комнату, я посвятил всё своё время картине. Каждую «свободную» минуту я отдавал всего себя движению кисти, воспоминаниям о прогулке с Лавьен, раздумьям об обмане. Обещаю, Лавьен, я скоро приеду, и мы будем вместе.

Эта чёртова головная боль… она не унималась. Мне хотелось пробить себе голову, всунуть в отверстие пальцы и разломить череп пополам, чтобы выпустить то чудовище, что скребётся и давит изнутри. Теперь болели не только виски, боль растекалась по лбу до самой макушки. Она бушевала, пылала, билась в моём черепе, словно запертая в клетку птица. Это всё обман… во всем виноваты лжецы и лицемеры, обманом разлучившие меня с Лавьен.

Картина вновь захватила моё время. Краски на исходе, но должно хватить. Я стал неряшлив в обращении с красками и кистями, даже перепачканные краской руки вытирал об одежду, но это присуще многим юным гениям, где-то я это слышал. Теперь прислуге было запрещено входить в мою комнату, даже Эдде. Никому нельзя прерывать поток моих движений кистью, в которых чаще заключалась страсть, а иной раз и гнев. Не только пейзаж разделен на светлое и тёмное, кажется теперь уже во мне сражались два Коула. Одно оставалось неизменным – никакого чёрного цвета…

Отвратительно! Скипидар для краски и воду для промывки кистей уже давно пора было бы сменить. В них уже смешался с десяток красок, образовавших цвет… проказы и разложения. Резким ударом я сбил оба стакана с кофейного столика, настолько мерзко выглядело их содержимое, нельзя так долго смотреть на такой болезненно-грязный серый цвет. В дверь комнаты постучались, каждый удар отдавался в висках и причинял боль больше прежнего.

– Мистер Мастерсон, с вами все в порядке? – голос принадлежал не Эдде.

– Не отвлекайте меня! – Взревел я, совершенно себя не узнавая. – Не смейте стучать, прочь от двери! – После выплеска гнева я вновь остался наедине с картиной… и болью.

Я отвратителен. Остановись, Коул. Нельзя… Отдышавшись, я постарался собраться с мыслями. Голова… нужно ещё порошка. Добуду вечером, а пока спокойнее, терпи. Я поднял стакан, а затем сполоснул и наполнил его заготовленной в ванной чистой водой из ведра. Её вид натолкнул меня на самоочищение, не просто смыть с себя грязь и краску, но и освободить голову от дурных мыслей, гнева и головной боли. Но если в первом мне могла помочь вода, то во втором только работа над картиной. Мне казалось, что сам Господь испытывает меня и мои чувства к Лавьен, но я не намеревался сдаваться. Первым делом я принял лекарство, после чего помылся и переоделся. Я чувствовал себя гораздо лучше, поэтому сразу же отдался творчеству и рисовал пока головная боль вновь не вернулась.

Этой ночью мне было не уснуть. Лунный свет лившийся из окна раздражал глаза, лишь усиливая головную боль. Пришлось закрыть шторы. Нужно было найти порошок, без него эту ночь я не перенесу. Медленно открыв дверь, я прислушался… В доме было совершенно тихо, все уже спали. Теперь уже как ночной вор я добрался до кладовой. Повезло, спички на своём месте, я зажёг одну и осмотрелся, рядом не оказалось даже маленькой свечи. Пришлось зажечь ещё одну спичку и взяться за поиски лекарства. Долго рыскать не пришлось, спасибо Боже, мои руки и без того тряслись как у больного, а ожидание лишь усиливало дрожь. Первая дверца, тут специи, вторая – тут другие, но за ними стояла банка, такая же как в кладовой с лекарствами. На ней что-то было написано, но спичка потухла, и я не успел ничего прочитать. Я взял банку и сунул в неё палец, а затем попробовал порошок. Точно, это оно. Поставив банку на место, я присел и зажёг ещё одну спичку. В нижней тумбе я взял одну из десятка пустых склянок, затем поднялся и тут же потух огонь. Больше нельзя расходовать спички, они зажигались громко, да и запах стоял стойкий, лучше не рисковать и действовать в темноте. Взяв банку, я нащупал первую букву названия лекарства – «К». Я не имел понятие какое название мог носить порошок, да и мне было совсем не до этого, мне нужно было поторапливаться. Отсыпав часть лекарства в склянку, я вернул банку обратно за мешочки со специями и закрыл дверцу. А что если я просыпал порошок? Мне пришлось зажечь ещё одну спичку и осмотреть кладовую. Я молодец, ничего не просыпал, а склянку наполнил наполовину. Собрав использование спички, я сложил их рядом с такими же, после чего потушил последнюю и положил к остальным и тут же отправился в свою комнату. Моё сердце колотилось как бешенное, но, когда я вошёл в комнату, мне сразу же полегчало. У меня ещё был сменный комплект одежды, воды хоть упейся, а еда… прикажу и принесут. С лекарством же я наконец-то закончу картину. Да, закончу…

Как отмерить дозу? Чёрт! И не спросить же. Ладно, отмерю на глаз. Пришлось трижды досыпать порошок в стакан с водой. Вот он, тот самый горьковатый привкус. Добавил ещё немного, слишком уж сильно болела голова. Горькое, но так необходимое мне лекарство.

Облегчение пришло быстро, но вместе с ним меня охватило лёгкое чувство тошноты. Пришлось пролежать в кровати около часа. Я даже вспотел, неужели переборщил? Однако долго беспокоиться не пришлось, вскоре тошнота ушла, а головная боль так и не вернулась. От радости открыл окно и впустил в комнату вечернюю прохладу и лунный свет. Ничего не раздражает, всё стало таким прекрасным. Теперь я любовался картиной. Да, гнева я в неё вложил уж очень много. Ничего… завтра всё исправлю. Сколько в этой картине красок, эмоций, чувств. Она, как бы выразились художники, «жива». О моя Лавьен, как ты там без меня? Пока я мысленно был с возлюбленной, наконец наступил крепкий сон.

Как же это невыносимо, голова раскалывалась с самого утра, как будто снаряд разорвался внутри, а осколки вонзаются в мозг всё глубже и глубже. К головной боли теперь добавилась тянущая боль в висках, потому что я давил в них пальцами. Мне был нужен порошок. Ещё больше, вот так. Как же горько, меня чуть не вырвало, нужно запить чистой водой. Уже лучше, а теперь надо заканчивать картину и к врачу, долго я так не протяну.

Я потерял счёт дням и ночам, теперь я вёл поистине затворническую жизнь. Утром и ночью я в неравной борьбе бился с головной болью, и и каждый раз она выходила победителем. Приходилось постоянно повышать дозу лекарства, чтобы на пару часов освободиться от боли, и я вроде бы раза два или три поел. Эдда что-то приносила, даже не помню что… помню только, что ел. Ну да, тарелки стоят на столе. Точно, Эдда просила их отдать, но я игнорировал её, только рисовал.

У меня сложилось ощущение будто я на время выпал их жизни, забывал умываться, принимать ванну, менять одежду, я забыл про всё, что нужно цивилизованному человек. Картина, нет мне покоя пока я не закончу её. Рисовал, растеряв власть над временем. Сколько дней прошло? Я не знаю. Осталось чуть-чуть, вот он, вид Карнэ… ещё денёк, ещё немного. Голова, как же болит… нужно ещё лекарства.

Похоже я переборщил с дозировкой, меня вырвало, но я всё же смог допить остаток воды с разведённым в ней лекарством. Вот они, последние движения кистью, последние мазки. Краска уже почти закончилась, некоторые цвета пришлось заменить другими, но ничего страшного, мне удалось передать всю красоту Карнэ, красоту моей Лавьен. Осталось маленькое, белое пятно прямо по центру, там, где я поставил точку карандашом, маленькую, но казалось уже не серую, а чёрную… словно червоточину, сочащуюся отвратительной чернотой, в которую уходили воды Карнэ.

Надеюсь, с ними утекут и мои проблемы… голова больше не болит… как же теперь хорошо и спокойно. Сегодня я определённо приму ванну, и отдам Эдде грязную одежду. Нужно продолжать следить за собой, иначе…

Тяжёлые удары раздались в дверь.

– Открой, Коул, сейчас же, иначе я вышибу дверь.

«Отец?!»

Меня словно окатили холодной водой и вырвали их затяжного сна. Сколько я проспал? Такое чувство, что прошло пару дней, а миновала неделя?

– Коул, открой эту проклятую дверь!

– Я… я сейчас.

Мне стало не по себе. Во мне свирепствовал вихрь волнения и страха, а тут ещё с новой силой нахлынула боль. Как я могу открыть дверь и показать весь… этот «бардак» в комнате? Я осмотрелся. Это не комната, это рассадник грязи и болезни.

– Я выбиваю! – уже взревел отец.

Я подбежал и повернул ключ. Дверь раскрылась, будто её подхватил ураган. Отец ворвался в комнату и опешил, за ним вошли Эдда и Альберт, все перепуганы, ошарашены, они не понимали, где оказались.

– К-коул, – заикаясь произнес отец. – Что это? – Он схватил меня за пропитанную потом и краской рубаху и дёрнул к себе. – Объяснись, что ты с собой сотворил? Почему молчишь, живо отвечай!

Он чуть всю душу из меня не вытряс. Голова… я едва сдержал крик боли, мне нужно лекарство, мне нужно забыться, картина, нужно закончить её …

– Пап, отпусти, мне плохо…

Отец повернулся к Эдде.

– Врача, быстро.

– Нет-нет, – попытался возразить я, – со мной всё нормально.

– Нормально? Нормально! – Отец отступил на шаг и странно усмехнулся, видимо всё ещё шокированный увиденным. – Это ты называешь нормальным? – Он обвёл рукой комнату, а затем взял меня за плечи и посмотрел прямо в глаза. – Я ещё раз спрашиваю, ты видел что-нибудь странное?

– Нет, пап, Лавьен, я ждал пока…

– Какая к чёрту Лавьен? Оставьте нас, – рявкнул отец на прислугу. Когда дверь закрылась, он продолжил. – Объясни мне, что здесь твориться? Ты что, даже не замечаешь, в кого превратился? Это ещё что? – спросил он, смотря на картину.

Есть ли ещё смысл скрывать? Да был ли вообще смысл? Может быть, но для меня это уже не важно. Настало время узнать, где мне найти мою Лавьен.

– Подарок.

– Подарок? – возмущённо спросил отец. Но теперь в его голосе что-то переменилось, его страх… за меня исчез? Теперь передо мной стоял тот самый властный Роберт Мастерсон, человек с бесчувственной душой и каменным сердцем.

– Да, подарок. Где Лавьен? – твёрдо решил я добиться правды от отца. Он как-то был в этом замешан, я уверен. Зачем он меня так тряс… мне нужно лекарство.

– Что за тон, прояви уважение к отцу!

– Ты не ответил, – прищурился я, ожидая удара. Неужели, первый раз в жизни он не наказал меня за неподобающее поведение. Бывало, я получал отцовскую пощёчину и за меньшее, а тут? Он точно знал об уезде Лавьен.

– Что ты хочешь от меня услышать? Твоя Лавьен во Франции, учится, в отличие от тебя. Ты без меня тут вообще распоясался, ты же дом в свинарник превращаешь!

– Как учится?

– Приди в себя, сын, ты уже не мальчишка! Влюбился значит… молодец. Так вот, Лавьен не такая легкомысленная как ты. Мистер Нотиннес оказался поумней меня, он не стал церемониться. Как же стыдно, собственный сын ни во что не ставит отца.

Учится? Вот так вот взял и перевёз всю семью ради учебы дочери? Странно… неужели ложь?

– Слушай сюда, Коул, – продолжил отец. – Хочешь добиться внимания Лавьен – пожалуйста. Первым же делом ты сам вычистишь этот свинарник.

– Мне…

– Закрой свой рот и слушай меня! – крикнул он. Я испугался, в гневе отец вселял ужас, уж я это знал. – Вычистишь и приведешь себя в порядок. И даже не смей просить прислугу помочь тебе, хватите Эдде опекать тебя, уже не маленький. Завтра мы идём на приём к доктору Чемберсу, ты себя видел? Ты бледен словно труп. Сегодня же хорошо поешь. А хочешь увидеть дочь Нотиннесов, тогда слушай внимательно. Либо ты становишься тем, кому я могу доверить свои дела, либо ты вылетишь из этого дома на улицу, тогда ни Лавьен, ни содержания, ничего тебе не видать, будешь побираться. Понял? – Я не ответил. – Но если в твоей голове есть хоть доля сообразительности, то ты поймёшь, что тебе надо научиться быть взрослым. Чем ты собираешься кормить свою возлюбленную? Ты подумал, будет ли у вас крыша над головой? Чем ты обеспечишь свой заработок, надеешься на моё состояние? Нет… Ты тут, как я погляжу, решил узнать, где дно человеческое. Коул, я тебя предупредил.

Какая складная песня… Он же использовал Лавьен, хотел через неё управлять моей жизнью. Мой отец искусный манипулятор, он всегда добивался своего. Лицемер и лжец, он такой же, как и все. О Лавьен, я не сдамся.