Читать книгу Вообрази тишину - Денис Банников - Страница 1
Оглавление«Я не плохая, просто я так нарисована».
Из кинофильма
«Кто подставил кролика Роджера»
1.
На семьдесят пятом году жизни Вольф решил, что с него хватит.
Он, как обычно, сидел на кухне, к скромным размерам которой все еще привыкал, – скрестив ноги под столиком, руки на сатиновой скатерти. Ильза убиралась по субботам, поэтому скатерть, само собой, постирана и выглажена, пол отдавал моющим средством, а фарфоровая чашка, приземлившаяся на блюдце по правую руку, сияла так, словно и не антиквариат вовсе. В нее Вольф кидал мятные конфетки, которыми его баловала Ильза, и как раз одну из них он рассасывал, заполняя журнал. По формату этот фолиант напоминал гроссбух или, скажем, амбарную книгу, разве что каждый лист Вольф расчерчивал самостоятельно, а стройные ряды циферок не имели отношения ни к счетам, ни к закупкам.
Затея Франсин, неизменно предварявшая завтрак. Вольф оставил резиновую грушу, расстегнул манжет, который стискивал его руку выше локтя, и перелистнул страницу. Было время, он делал записи перьевой ручкой, попутно любуясь своими инициалами на наконечнике, но потом заправный механизм сломался, а починить его Вольф так и не сподобился. Да и был ли смысл? Переехав, он зашел в книжный магазин и купил первую попавшуюся шариковую ручку со сменными стержнями в наборе, оставив подарок Франсин в футляре, а футляр – в одной из коробок, которыми была заставлена гостиная. Большинство из них он так и не разобрал.
Угнездив конфету между щекой и зубами, Вольф начал было делить страницу на два одинаковых столбика, как вдруг, доведя линию до середины, остановился. Резким движением, каким из почвы выдергивают сорняк, он вырвал страницу и уставился на пустой разворот.
Он ведь через это проходил, что за дурной рефлекс?
Это раньше, замерив давление, они с Франсин по очереди записывали показания: она выводила результат компактным почерком – каждая цифра, словно деталь детского конструктора, примостившаяся рядом с его каракулями-переростками. Для них это мероприятие было сродни походу в парк аттракционов, когда забавы ради пробуешь силы в молотобойце – лупишь кувалдой и ждешь, как высоко подскочит кругляшок, заиграет ли дурацкая мелодия, ну или, в их случае, какие цифры пропищит тонометр. Глупое состязание, оба ведь гипотоники, поэтому никому из них было не взять олимпийскую планку – верхнее давление выше сотни. Тем не менее, так они начинали каждое утро, пока его старушки не стало. Вольфу потребовался десяток страниц тормозного пути – синей пастой по бумаге, – прежде чем он уперся в осознание, что столбики больше ни к чему.
И вот опять, все по кругу.
Готовясь дать отпор мышечной памяти, Вольф занес ручку над журналом, когда на острие коронки, высвободив лимонный сок, лопнула конфета. И ладно конфета, вместе с ее сердцевиной лопнуло кое-что еще – струна, туго натянутая между беспокойным сознанием и кончиками пальцев, которая неустанно вибрировала в районе грудной клетки и, наконец, не выдержала. К чему вся эта писанина? Размять суставы? Для особо пытливого биографа? Не из заботы о своем здоровье, это уж точно!
Вольф отложил ручку, захлопнул журнал и отодвинулся. Вставать из-за столика нужно было аккуратно, лишнее движение и локоть упирался в наличник, колено – в ребро масляного обогревателя, клацавшего на минимальной мощности. Вольф подошел к окну, сквозь которое на кухню проникало воскресное утро, и сделал глубокий вдох. Хотя воображение регулярно подкидывало ему это сравнение, именно в раннее время суток, пока заспанный мир толком не привел себя в порядок, кухня как никогда напоминала капитанский мостик. Вольф ступал на залитый светом пятачок и всматривался в море под ногами, позволяя волнам себя укачать.
Все дома на другой стороне улицы были в шесть этажей максимум, Вольф же поселился на восьмом, так что взгляд его скользил по крышам, по темной черепице, которая смахивала не то на рыбью чешую, не то на комья застывшей лавы. Сама улица ничем не выделялась, разве что – и это Вольф подметил давно, – сюда не заезжали автомобили. Даже вечером пятницы, когда вся округа, не сговариваясь, давила на клаксоны, под окнами стоял штиль. Транспортный вопрос здесь решался иначе. Улица была от и до прострочена трамвайными путями, по которым, пыхтя и скрипя, ездили вагончики бордово-желтой расцветки. Вольф наблюдал за людьми, как они набивались внутрь и теснились на боковых подножках, а про себя думал, что фотография этого зрелища могла бы украсить колонку об ужасах перенаселения в одном из тех буклетов, которые ему подсовывали в почтовый ящик. Чего ему только не подсовывали…
Ближайшая остановка располагалась прямо у подъезда Вольфа, а следующая – в конце улицы, рядом с краснокирпичным зданием ткацкой фабрики. Вернее, бывшим зданием ткацкой фабрики, где ныне проходили модные показы и выставки. Сооружение скрывалось за частоколом жилых домов, но из окна Вольф видел похожую на портовый маяк заводскую трубу. Больше века она возвышалась над городским пейзажем, так что новые владельцы, долго не думая, переоборудовали ее в смотровую площадку. Правда, они здорово облажались, понатыкав гигантских биноклей, и по утрам солнечные лучи бликовали в окулярах, так что верхушка трубы казалась досадным пересветом на живописной открытке.
Вот как сегодня. Вольф облокотился на подоконник.
Куда плывет его корабль? И плывет ли? Впервые Вольф стоял на капитанском мостике и не чувствовал себя капитаном, ведь все эти записи шариковой ручкой с утра пораньше, что записи в бортовом журнале, кричали об одном – судно неисправно, он сбился с курса. Все это время Вольф думал, что плывет к новым берегам, а на самом деле земля неумолимо отдалялась. Он ни разу не прокатился на трамвае, не посетил ни одну выставку и, раз уж на то пошло, никогда не поправлял официантку, которая обращалась к нему по имени, безбожно коверкая произношение. Как поживаете, Вульф? Ваш кофе, Вульф! Да, изредка он спускался в пекарню на первом этаже, как бы проверяя температуру воды, но у него и в мыслях не было бросить штурвал и плыть по течению.
Он сбился с курса. Как давно?
Ответ был очевиден, Вольфа аж передернуло от злости – неужели можно было так безнадежно заблуждаться? Он вспомнил июньский вечер двухлетней давности, гостиную бывшего дома. Вольф только поужинал биском, который с выходных томился в холодильнике, а потому заледенел, поплотнев неприлично даже для супа-пюре. Поднимаясь на второй этаж, Вольф, как всегда, возмущался. Ты добавляешь слишком много вина, а чеснока кладешь мало, жаловался он Франсин, она же парировала, заявив, что если стряпня ему не угодила, говорить об этом надо было на третьем свидании, когда он уплетал ее фирменный соус и просил добавки, а не на тридцать седьмом году совместной жизни. Вольф едва не заикнулся, что биск – это, все-таки, суп, а не соус, но вовремя спохватился, потому что в ответ услышал бы удручающее: я вышла замуж не за того человека. Вольф спасался, нахваливая креветки. Креветки хороши. Креветок, уверял он, в самый раз.
Работало раньше, сработало и тогда.
Успокоив Франсин и добравшись до спальни, Вольф надел пижаму, улегся в кровать и нацепил очки для чтения. К ночи он брался за книги такие же вязкие, как биск Франсин. Прекрасно убаюкивали русские и французы, но лучше всего – русские, у которых встречались куски на французском. Вольф пошарил рукой по тумбе, на которой оставил только-только начатое «Воскресение», но книги там не оказалось. В ящиках тоже пустота. Скидывая одеяло, Вольф было закричал: Франсин, куда ты дела?… когда его взгляд зацепился за другую половину кровати, где, примятая подушками, на ковер спадала белоснежная простыня, к тому моменту несколько дней не знавшая человеческого тепла. Вольф ведь так и не поменял белье. И докричаться он пытался не до первого этажа, где Франсин должна была мыть посуду, а до недавнего прошлого, в котором они от нечего делать пререкались из-за супа.
Вольфа вывернуло наизнанку.
щелкщелкщелк
Тогда он впервые услышал этот звук.
щелкщелкщелк
Монотонный треск, какой издает леска в спиннинговой катушке, когда поддеваешь крупную рыбу.
щелкщелкщелк
Вольфа пригвоздило к постели. С этим звуком шестеренки сингуматора опускали гроб Франсин в рыхлую землю. Весь дом превратился в музыкальную шкатулку, зловещая мелодия которой играла для него одного.
щелкщелкщелк
Тем июньским вечером, готовясь отойти ко сну, Вольф закрыл глаза и рассудил, что просыпаться ему вовсе не обязательно.
щелкккккккккк ккк ккк кк
А так этот треск зазвучал сегодня – уже не в собственном доме, а на кухне съемной квартиры, – стоило провести линию в журнале. Он поднаторел, сделался гуще. Но, что важнее, он принес ответы. Вольф сбился с курса, когда решил, что может сбежать от наваждения, заключив со своим прошлым и всем окружающим миром трехсторонний пакт о ненападении. И этот треск – не отголосок минувших дней, а поступь самого времени, которое заманило Вольфа в ловушку и теперь избавлялось от него методичным, таким естественным для постороннего глаза нажимом: заставляло стареть и увядать. Он бы стерпел рука об руку со своей старушкой, но не в одиночку, нет-нет, в одиночку его пережуют и выплюнут. Вот и ответ. Бескрайнее море – разлитая краска, а хваленый корабль – миниатюра в бутылке. Он сбился с курса, когда решил, что у него есть какой-то там курс.
щелкккккккккк ккк ккк кк
Вольф вмазал по оконной раме, развернулся и плюхнулся за столик. К чему сокрушаться о прошлом и размышлять, как могли попадать костяшки домино, если, в конце концов, сам оказываешься пустышкой?
щелкккккккккк ккк ккк кк
Вольф потянулся за конфеткой.
Перед глазами вспыхнул их с Франсин извечный спор. Один из множества, вообще-то. Спорили они по любому поводу и с азартом. Вкуснее ли лапша, если ее варить дважды? (да, утверждала Франсин). Нужно ли оставлять чаевые, если они включены в счет? (да, утверждал Вольф). Каждый раз перепалка превращалась в пение каноном – говорили одно и то же, просто с запозданием, потому Франсин подшучивала, что последнее слово всегда за Вольфом, и слово это: как скажешь, дорогая. Вот таким же бессмысленным и беспощадным был их фарфоровый спор. Вольф отказывался пить из чашки – ну не пролезали его пальцы с фалангами, которые пузырились под кожей, как созревшие горошины в стручке, в эти ручки-петельки. Франсин настаивала, что его чертовы пальцы и не должны никуда пролезать, чашку поднимают прищепом, особенно, когда речь идет о какой-то там немецкой марке какой-то там специальной формы. Вольф не запомнил ни марку, ни форму.
щелкккккккккк ккк ккк кк кккккк
Все, с него хватит!
щелкккккккккк ккк ккк кк кккккк кккк к к к к к
Вольф посмотрел на журнал и улыбнулся – сегодня он открыл его в последний раз. Треск усилился, начал ввинчиваться в перепонки, но больно не было, не было вообще никак. И только спустя пару секунд, вызволив конфету из обертки, Вольф сообразил, что звук этот – не фантом в его голове, он раздавался на самом деле. Просто Вольф все еще не привык к дверному звонку.
2.
– Ахой!
Вольф совершил три ошибки. Первая – после переезда он беседовал с Руди и сглупил, сравнив новую квартиру с кораблем. Сколько лет Вольф знал Руди, мог бы и уяснить, что некоторым мыслям лучше оставаться мыслями.
– И тебе того же, – ответил Вольф, пропуская Руди в прихожую.
Вторая – он попросил Руди помочь с переездом. Не самого Руди, конечно, а его фирму, которая вот уже одиннадцать лет занималась грузоперевозками. От всех остальных контор в городе эта отличалась ценовой политикой – стоимость не зависела от типа, габаритов и веса поклажи, учитывалось исключительно расстояние между пунктами назначения. Фишка в том, что среди груза всегда находилось барахло, от которого заказчик хотел избавиться, поэтому Руди велел свозить более-менее приличные вещи в трущобы и сбывать, как говорится, в обход кассы. Старые книги, ношенная одежда и доисторическая электроника, подушки и матрасы. Если у работников язык подвешен, выручка за такую вот дворовую распродажу могла обскакать стоимость перевозки. С одной стороны, Вольф подобные махинации не одобрял. С другой, иначе гостиную бывшего дома не украсил бы верджинел (золотистый палисандр, почти что брейгелевская пастораль на откидной крышке), который владельцы оставили пылиться в чулане, а Руди прозорливо изъял в пользу лучшего друга. Великодушие Руди не знало границ, поэтому за раритетную штуковину Вольф заплатил по тарифу только для своих, дружище – то есть сколько дашь, плюс, набранное мелким шрифтом, потом сочтемся. Уже тогда Вольф осознал, что счетчик тикает, но теперь Руди каждым появлением демонстрировал – процентов набежало немерено.
– До тебя не дозвонишься! – сетовал он, разуваясь.
– А ты пытался?
– Весь день!
– Здорово, – прохрипел Вольф. – Правда, день толком не начался…
Вольф подвинул его ботинки на коврик, а сам Руди, ни секунды не церемонясь, устремился в гостиную походкой ревнивого супруга, который давно подозревал неладное и надеялся застать вторую половинку с поличным.
– Проходи, не стесняйся, – ворчал Вольф.
Руди остановился по центру гостиной, рядом с лежащим на полу матрасом, который Вольф накрыл полотенцем потолще, а его – сложенной пополам простыней. Из-за того, что мебели в комнате не было, рабочее место напоминало дрейфующий плот, но, как бы Вольфу не импонировало это сравнение, он поклялся держать язык за зубами. Ахой, знаете ли. Собственно, третья ошибка, она же – фатальная. Вольф разболтал, что клиника разрешила принимать пациентов на дому, и потому Руди взял моду коммивояжером вырастать у порога, размахивая каталогом своих болячек и талдыча об ограниченном предложении – посмотреть их все здесь и сейчас.
– Может, все-таки, помочь? – спросил Руди, кивая на расставленные по периметру картонные коробки.
– Спасибо, – ответил Вольф. – Но я, все-таки, сам.
– Я все-таки сам длится уже… сколько… год?
– Больше.
– Два?
– Нет, поменьше.
– Вот как?
– О, да! – подтрунивал Вольф. – Больше одного, но меньше двух. Я бы сказал – истина, она ну прямо вот точнехонько посередине, дружище.
– Точно-точно, – кивнул Руди. – Значит, год с половиной? – пауза. – Так получается, дrужище?
Руди заулыбался. Вольфу не удалось вытянуть из него слово полтора. Один-ноль. Вообще, Руди своей картавости не стеснялся, а после пинты-другой и вовсе со стахановским задором доказывал, что бог – нет, БОГ! – неспроста сделал его алфавит на согласную беднее, ведь р – признак слова-разрушителя, да-да, эта буква содержится в гнусных словечках, будь то кариес, аборт, порнуха или чрезмерное потребление сахара. На логичный вопрос, как богомерзкая р просочилась в его имя, Руди отвечал марш-броском к барной стойке. В этом весь Руди. Он мог часами трепаться о вреде курения с сигаретой за ухом, что вдвойне забавно, так как основано на реальных событиях. Когда Руди назначили руководителем конторы, он пытался сойти за своего, и потому каждое утро покупал папиросы в ларьке, где их продавали поштучно. Еще он засучивал рукава по локоть и говорил фунциклиrовать. Слава богу, те времена прошли.
– Постучишь? – произнес Руди утвердительным тоном.
– Опять?
– Между лопаток колит и все тут!
Вольф пристроился к Руди сбоку, одной ладонью зафиксировал его грудь, а другой слегка надавил на больное место.
– Заrаза! – вскрикнул Руди.
– Больно?
– Как думаешь?!
Вольф сделал шаг в сторону.
– Надорвался? – спросил он.
– Вrяд ли.
– На работе?
– На rаботе я не поднимаю тяжести.
– Точно-точно, – усмехнулся Вольф. – Было время, как же ты затаскивал сюда коробки… загляденье…
– Ха-ха!
– …героически затаскивал!
– Восьмой этаж! – огрызнулся Руди. – Восьмой, Вольф!
– …титан!… титанище!
Вольф то и дело припоминал Руди, как тот грозился перетаскать все коробки самостоятельно – бригада, видите ли, напрасная трата денег. Бравада закончилась, когда выяснилось, что в новом доме Вольфа нет лифта. Руди честно дотащил коробку с посудой до лестничной клетки пятого этажа, где, сгорбившись от одышки, капитулировал.
Вольф похлопал его по плечу.
– Раздевайся.
– Как?
– Не знаю, Руди. – Вольф развел руками. – Хочешь, под музыку?
– А!
Руди помотал головой, словно очухался от нокдауна, и начал расстегивать ветровку, из-под которой выглядывала рубашка в крупную клетку – фланель, воротник на роговых пуговицах, нагрудный карман с отделкой из поплина. Большую часть времени Руди выглядел как фермер, который пришел в банк получать займ.
– К твоему сведению, – начал Руди, бросив ветровку на матрас. – Я здесь по делам.
– Вот как?
– Встrеча с паrтнеrами.
– Важная?
– Один паrенек, – продолжил Руди, не заметив иронии. – Мне шепнул, значит, что у его подrужки связи в модном местечке здесь неподалеку. Бывшая фабrика.
– Ткацкая, что ли?
– А?
– Где большая труба?
– Она! – Руди снимал рубашку. – Коrоче, эта его подrушка сказала, они там устrаивают выставки…
– И модные показы.
– Слыхал?
– Буклеты, – кивнул Вольф.
– Тогда ты навеrняка знаешь и то, – рубашка упала рядом с ветровкой. – Что пеrиодически они закатывают вечеrинки… скажем так, вечеrинки в стиле Меrкьюри.
– Музыка и алкоголь?
– Каrлики с подносами кокса на головах.
– Да ладно?
– Когда я тебе вrал?
Вольф тут же перебрал десяток случаев, когда Руди приукрашивал или недоговаривал по поводу и без.
– Ну, и?
– Щас, – Руди замешкался. – Погоди…
Пока Руди боролся с ремешком наручных часов, Вольф всматривался в полуголое тело друга и поражался, насколько чужеродным оно предстало в здешних декорациях. Все вокруг ассоциировалось с водной стихией, а Руди был олицетворением засухи. Песчаный цвет кожи и вытянутое, будто вырезанное из цельного куска дерева лицо, по которому основательно прошлись стамеской: узорчатые переплетения морщин и два глубоких контура – круги под глазами. Голова, с какой, цитируя самого Руди, легко затеряешься на острове Пасхи, наспех прикручена к туловищу, которое ширилось от плечей к тазу и заканчивалось двумя ходулями в саржевых брюках. На груди, поблескивая в зарослях, висело карикатурных размеров распятие. Вольф подумал: такое полагается совать в морду нечисти с криком изыди, а не носить в повседневной жизни. Подумал, но промолчал.
– Ну, так и что? – повторил Вольф.
– А то, – Руди, наконец, сдернул часы с запястья. – Что все эти вечеrинки – закrытые тусовки, туда свозят доrоговизну из частных коллекций и пrоводят что-то типа аукциона. Ну и вот, подrужка намекнула, что следующее меrопrиятие уже скоrо, а их пеrевозчик, фьють-фьють, слился…
– Наладишь поставку кокаиновых карликов?
– Очень смешно, – Руди опустился на колени. – Нет, Вольф. Я сделаю им пrедложение. Такое, чтоб не отказались.
– Погоди, – Вольф обогнул матрас. – Ты же сказал, встреча с партнерами?
– Все так.
– Но вы еще не встречались?
– Еще нет.
Вольф не сдержал смешок.
– Да ты не волнуйся, все пrойдет по плану. – Руди распластался на матрасе. – Конечно, у них есть какие-то выскочки на пrимете. Всегда есть какие-то выскочки на пrимете. Но это ничего, мы тоже не вялым хеrом зачатые…
– Только не начинай переговоры с этого аргумента.
– Я все устrою.
– Этого я и боюсь.
Руди завалил голову на бок – ноги вместе, руки по швам. Бери и мелом обводи. Вольф приспустил его брюки и насел, придавив бедра. Знакомая панорама: россыпи пятнышек и бугорков; черных, красноватых и бурых; некоторые – с тонюсенькими, как трахеи листьев, трещинами. Спина Руди напоминала стенку для скалолазания.
Вольф свел пальцы и нажал на зону между лопатками.
– Так больно?
– Да!
– А здесь? – Вольф взял чуть правее.
– Да!
Вольф устроился поудобнее.
– Ай! – содрогнулся Руди.
– Я еще не…
– Впивается, заrаза! – Руди поправил крестик.
– Давай-ка его сюда.
Руди приподнял голову. Вольф поддел цепочку, провернул ее вокруг шеи и положил крестик на затылок. Иисуса из белого золота скрючило в несвойственной спасителю позе: он будто и не был распят, а, скорее, в экстазе вскидывал руки – как на рок-концерте, разве что козы не хватало. Суперзвезда, не иначе.
– А у вас с крестиками как с машинами? – поинтересовался Вольф.
– М?
– У католиков, – он придвинулся к пояснице. – Когда комплексуешь, что твоя вера недостаточно сильна, покупаешь крестик побольше, чтоб издалека видели…
– Это подаrок.
– Подарок? Чей?
Руди молчал.
– Лауры?
Руди поморщился при упоминании бывшей жены.
– Тогда почему он не на дне ближайшей реки?
– Не знаю, – выдохнул Руди. – А почему ты не выбrосишь глупый жуrнал?
Вольф улыбнулся.
– It’s a hard life, – пропел он. – It’s a long ha-ard fight.
Вольф проверил, не сползает ли крестик, установил руки на пояснице и – позвонок за позвонком – отправился в паломничество к святым местам. На все про все ушло минут десять. Большую часть времени Руди размеренно хрипел и похрюкивал, как драндулет на холостом ходу, но когда дошло до грудных позвонков, наружу вырвался самый настоящий, щедро приправленный девичьими обертонами, визг. Это на место встала развязная восьмерка. Под занавес Вольф, стараясь не сковырнуть ангиому или, не дай бог, папиллому, прошелся по спине Руди щипками. Берешь участок кожи, оттягиваешь, слегка выкручиваешь и как бы щелкаешь пальцами. Если все сделано правильно, раздастся хруст, будто в складках треснула гранола. Работая с детьми, Вольф в шутку называл щипки – пиявками, и ребенок, лежа на животе и не ведая, что творится ниже затылка, тут же изворачивался лицом к родителю, который сидел в сторонке и отчего-то смеялся. Как же так? Неужели меня со всех сторон облепят червяки, эти склизкие какашки, присосутся и будут жалить-жалить-жалить, пока обескровленное тельце не поникнет на матрасе?! Бывало, невинная гирудотерапия заканчивалась истерикой, но до последнего дня в клинике Вольф не поступился любимым розыгрышем. Ну а теперь… Руди и сам был пиявкой той еще – из кого хочешь соки выпьет, если только они не содержат консервантов.
Вольф поднялся, сделал пару шагов назад и, скрестив руки на груди, созерцал – точно скульптор, который отложил троянку и впервые наслаждался завершенным творением. Творение, меж тем, стояло на коленях и дергало плечами вверх-вниз, словно незримые собеседники донимали вопросами, ни на один их которых у Руди не было ответа. Да уж, монумент. Надо думать, отсекай Микеланджело все лишнее, от Руди бы ни черта не осталось. Удостоверившись, что боль между лопатками отступила, он одобрительно кивнул и накренился, готовясь к вертикальному взлету.
– На обе.
– А?
– На обе ноги, – Вольф похлопал себя по бедрам. – И только так.
– Точно!
Руди оперся на пятки рук и выставил ногу коленом к груди – прямо-таки бегун на низком старте, – после чего подвел к ней вторую и выпрямился.
– Шесть-ноль за артистизм! – зааплодировал Вольф.
– Благодаrю.
– А над техникой надо бы поработать.
– Считаешь?
– На кону, как-никак, честь олимпийской сборной…
– Главное, – Руди потянулся за рубашкой. – Чтобы тебе было весело.
Они обменялись смешками, как обмениваются взмахами ракеток в сквоше, играя бок о бок, но друг против друга. Иногда запускаешь мяч в надежде, что вертихвостка гравитация подсобит, и снаряд, поцеловав стенку, отрикошетит сопернику в лоб.
– Посветлело? – спросил Вольф, имея в виду ясность взгляда.
– А то!
– Серьезно?
– Еще как, еще как… – Руди застегивал ремешок наручных часов, силясь попасть штырьком в дырку. – Буквально пroзreл! Ты, блин, настоящий волшебник!
– Да, – подхватил Вольф. – И если залезть в отцовские чековые книжки, можно даже выяснить, сколько стоило обучить меня этому колдовству.
Закончив с часами, Руди поправил крестик, накинул ветровку и прогарцевал в направлении кухни.
– Помочь? – спросил Вольф, пристроившись у дверной рамы.
– У тебя есть пrотивокислотные? – Руди двигался вдоль столешницы. – Что-то штоrмит, не нrавится мне это.
– Вторая дверца.
– Ага.
– Нет, вторая справа.
Руди провел пальцами по глади дубового шпона, ухватился за нужную ручку и высвободил щемящий скрип. Не более секунды он изучал содержимое полок, после чего взял банку и захлопнул дверцу. Открутив крышку, Руди было скривился от ударившего в нос запаха мела, но быстро расстался с гримасой и проглотил таблетку антацида. Раз-два. Руди припал к раковине и, крутанув шестерню смесителя, преградил путь тонкой струйке, причмокивая, словно это не вода сама текла ему в рот, а он старательно высасывал ее из крана. Адамово яблоко задергалось, будто шарик в лототроне. Раз-два.
– Так-то лучше. – Руди утирал губы.
– Прихватило?
– Да это, мать его, заговоr!
– Даже так?
– Мой доктоr, скотина…
– Красивое имя, итальянское?
– …шутит, – Руди мельтешил руками, смахивая капли. – Что у меня желудок, как котел с той хеrней, в котоrой пытались сваrить мультяшек.
– Мультяшек?
– Кто подставил кrолика Rоджеra, помнишь?
– Не особо.
– Ну и о чем вообще с тобой говоrить? – Не дождавшись реакции, Руди продолжил. – Штука в чем, rядом с домом откrыли кафетеrий. Доктоr все твеrдит – нельзя то, нельзя это, но… Вольф, чтоб я сдох, там такая лазанья, хоть жопу зашивай!
– На наше счастье, ты всегда неплохо вышивал крестиком…
– Ха-ха.
– …так что, главное, не перестарайся.
– За это не волнуйся, – Руди вернул банку на место. – На случай холодной войны, – он закрыл дверцу. – У меня запасено Экс… Экс…
– Экс-Лакса?
– Бинго!
Вольф покачал головой.
– Даже в рекламе слабительного так не радуются слабительному.
– Вместо того, чтобы языком чесать, возьми и сам попrобуй, – заговорил Руди так, словно выступал с докладом перед генассамблеей. – Они тепеrь шоколадные пастилки выпускают. Пrосrешься, а пахнет как в венской кофейне!
Руди подошел к столу и внимательно изучил натюрморт.
– Можно? – спросил он, залезая пальцами в чашку.
Была конфетка, нет конфетки.
– Вкусно! – казалось, Руди искренне удивлен. – Пrям вкусно! Где берешь?
– Без понятия.
– Что, добrый гном, живущий за печкой…
– Ильза.
– Ильза… – потянул Руди. – Ильза, это та?…
– Домработница.
Вольф поймал себя на мысли, что едва не назвал Ильзу сиделкой. Это словечко, что твой безбилетный пассажир, взгромоздилось на кончик языка и притаилось, уповая на беспечность контроллера, но Вольфу хватило сноровки вовремя дернуть стоп-кран. Вольф и сиделка. Было в этом сочетании что-то непромытое.
– Домrаботница? – повторил Руди.
– Да, от клиники.
Руди потянулся за очередной конфеткой, хотя, судя по дрожавшим от напряжения скулам, еще не разделался с предыдущей. Периодически лакомство набухало то за одной, то за другой щекой, будто выступало снарядом в комбинации передач с фланга на фланг, незамысловатой игре в пас. Шурша фантиком, Руди подвинул стул к столу, упал на сиденье и распахнул журнал. Он принялся перелистывать страницы с зияющим безразличием к содержанию, как листают глянец в приемной стоматолога.
– И как она? – поинтересовался Руди, не отрываясь от журнала.
– Она?
– Домrаботница.
– Ильза? – Вольф увел взгляд. – Как Ильза… Приходит, делает работу по…
– Нет, я имею в виду… ну… как она?
– Как?…
Тут до Вольфа дошло.
– Боже, Руди!
– Что?!
– Старый ты, блин…
Вольф вырвал из клешней Руди журнал и плашмя швырнул его на стол, словно рассчитывал прихлопнуть зазевавшуюся букашку.
– Ты чего?! – встрепенулся Руди.
– Кажется, ты на встречу спешил, – Вольф направился в коридор.
– Бrось, не кипятись…
– Вперед, – донеслось уже из прихожей. – Карлики не ждут, конкуренты не дремлют.
– Вольф, ну не дуrи ты, а…
– Потом расскажешь.
– Вольф…
Но Вольф был непреклонен. Он стоял у плетеной зонтичницы, из которой выглядывала загогулина рожка для обуви, и молча смотрел на Руди, которому ничего не оставалось, кроме как бросить взгляд на циферблат и, притворившись, что время и впрямь поджимало, засеменить к выходу. Отчаливая, Руди нерешительно поднес указательный палец к чашке и покосился на Вольфа. Тишина. Руди черпачком отправил горсть конфет в карман ветровки, и еще немного, и еще одну конфетку – ее он потряс за хвостик, будто выловленную из аквариума рыбку килли, после чего зубами выдавил из обертки и, вобрав щеки, затянул под жернова.
– Как маленький, честное слово, – бубнил Руди, втискивая ступню в раструб ботинка. – Пrосто, блин, полюбопытствовал, чего такого-то?
– Нет, – завелся Вольф, – нет-нет-нет. Полюбопытствовал ты, не завалялось ли у меня пилюлек от живота, да… откуда конфеты – тоже любопытство. А твое как она… эту интонация я знаю, и педофилий прищур тоже знаю. Сколько раз просил…
– Чего-чего? – голова Руди дернулась вверх, как совиная морда.
– …оставлять донжуанство за порогом, меня от него тошнит!
– Какой пrищуr?
Вольф замешкался, но замешкался не потому, что боялся повторить слово, которое, надо признать, вырвалось помимо воли, будто бы и само собой, а из-за обескураживающих перемен в лице друга. Руди спокойно подался вперед и, чуть наклонив голову, нацепил какую-то незнакомую Вольфу улыбку – уголки рта взмыли вверх и разошлись стороны, причем быстро, не по-человечески синхронно, что ли, словно по команде подняли крылья занавеса. Вольф определенно перегнул – со словом, не с мыслью, которая за ним стояла, да и это вроде как всегда было их дружеской шуткой. Лаура, бывшая жена Руди, была на одиннадцать лет моложе него, и с тех пор, как их пути разошлись, он не оставлял попыток повторить успех.
– Образно…
– А?
– Я говорил образно, – промямлил Вольф. – Фигурально, то есть.
Руди приземлил ладонь на плечо Вольфа. Казалось, он нарочно глядел на него с тем самым прищуром.
– Фигуrально, – он стиснул плечо пальцами. – Или нет, моrду за такие слова бьют вполне себе буквально. Если бы ты был не ты, – второй рукой Руди оттянул щеку Вольфа. – А я не я… до конца дней твоя сиделка готовила б кашки да пюrешки, что б ты хоть что-то посасывал чеrез соломинку.
Руди отстранился.
– Во-первых, – начал Вольф. – Ильза – не сиделка.
– Ну-ну.
– Во-вторых, да, я погорячился. За это прости, но… но…
– Но?
– Ты ей в отцы годишься, Руди! – разразился Вольф. – В плохо сохранившиеся, сварливые и… и… бестактно заигрывающие с официантками отцы!
– И поэтому, значит, ты записал меня в педофилы?
– Сказал же, погорячился.
– Да уж, это будет выдолблено на твоей могиле. – Руди развел руки. – Пrостите, я погоrячился.
– Будешь налегать на лазанью, не застанешь.
– Все сказал?
– Я не понимаю, почему нельзя просто…
– Пrосто что?! – закричал Руди. – Пrосто что, Вольф? Чего ты от меня хочешь? А? Чтобы я не был собой? Да я почти семьдесят лет живу-уживаюсь с самим собой, со своим больным желудком и больной, мать ее, спиной, и знаешь что… знаешь что, Вольф? Поздняк метаться, вот что! И на день rожденья мне уже давно не желают пrожить еще столько же – те деньки позади, так что сrал я на чьи-то там мнения, а на твое мнение, Вольф, мне насrать вдвойне. Понял? Уж пrости, что я живу не так, как хочется тебе, а так, как я пrожил всю свою гrебаную жизнь, и справляюсь с говном я так, как всегда спrавлялся, но… но не пещеrному человеку меня осуждать!
– Это еще что значит?
– То и значит, – Руди обвел пальцем прихожую. – Ты только и делаешь, что учишь дrугих жить, читаешь, блин, моrали, нrавоучения какие-то…
– Во-он оно как…
– …но все издалека! – продолжал Руди. – Не маленький ты, не rебенок никакой, как раз наобоrот – стаrая черепаха, вот ты кто! Старая вонючая чеrепаха, котоrая раздает мудrые советы напrаво и налево, – глаза Руди аж заблестели, больно удачным показалось сравнение. – Но даже чеrепаха вrемя от вrемени высовывает голову из панциrя, а ты…
– Не очень-то ты смыслишь, как rаботают аналогии, – ввернул Вольф.
– Да сrал я на твои аналогии!
– На свои!
– Зато я смыслю, как rаботает мир, потому что все еще в нем живу, а мой… мой лучший дrуг забился в ноrу и доволен! – Руди пнул зонтичницу. – Но заметь, я ничего не говоrю, потому что, Вольф… потому что я уважаю твой выбоr. И я не пискнул, когда ты rешил пеrеехать, а сделал стук-постук и пеrевез весь твой хлам! Да-да, и поэтому я не зову тебя в гости! Не потому что не хочу, не-ет – Бог видит, еще как хочу, – а потому что уважаю, слышишь?… уважаю твой выбоr! Но как учить жизни, так это ты у нас специалист! С какого такого хеra, а, Вольф?
– Ты все преувеличиваешь, я просто…
– И rаз уж на то пошло, из нас двоих я один хоть что-то понимаю… нет, как там было… смыслю в дrужбе. Еще помню, что стоит за этим словом.
– И что же за ним стоит?
– Забота!
– По мне, так я только и делаю, что лечу твою спину.
– И?
– Скажешь, не забота?
– Забота? Во-пеrвых, позвонки мне впrавят где угодно, Вольф, для этого быть дrузьями не обязательно. А во-втоrых, это я rаз за rазом пrихожу сюда и пrошу обо мне позаботиться, улавливаешь rазницу?
– Что за вздор!
– Вздоr? – Руди полез в карман брюк. – Да если б через час меня rазмазало по пrоезжей части в кваrтале отсюда, ты бы об этом никогда не узнал!
Из кармана Руди выудил телефон, над которым пару секунд поколдовал, после чего ткнул в нос Вольфу. Бледное свечение резануло глаза, но, поморгав, он смог различить отдельные буквы и цифры. Походило на список продуктов, какой составляла Франсин, отправляя Вольфа в магазин.
– Смотrи-смотrи, – Руди будто растолковывал что-то детсадовцу. – Там куча rазных имен, и только твое все вrемя повтоrяется. Видишь, Вольф? Но почему же оно везде кrасное? Потому что это я постоянно звоню, а ты никогда не беrешь трубку!
Руди провел по экрану пальцем другой руки, и столбики уехали вверх, заработала конвейерная лента. Буквы, цифры. Даты. Красное сменяло черное, черное глотало красное, и вся эта чехарда не значила для Вольфа ровным счетом ничего, кроме того, что уже сказал Руди.
– А вот это, – Руди смахнул пальцем вверх. – Сегодня утром.
– Руди, тысячу раз гов…
– Пять rаз! Пять!
– Иногда я… я не слышу телефон, – растерялся Вольф.
– А когда я звоню на мобильный, – не останавливался Руди. – Милый женский голос сообщает, что абонент не абонент. Ох, пrости, ничего, что голос у меня женский, еще и милый, или это тоже под запrетом?
– Руди, перестань…
– На кой хеr я вообще даrил тебе эту хеrню? – Руди потряс телефоном. – Я даже взял твоего сынка-пrогrаммиста в магазин, чтобы выбrать помог. Тоби нацепил, блять, монокль и давай языком молоть… Купил, и rади чего?
Руди опустил телефон и выдохнул.
– Тоби, – Вольф заполнил паузу. – Говорил, что заедет. Сказал, нужно что-то настроить, вроде как. Но он сделает. Сам-то я, знаешь же…
– Я знаю твоего сына, Вольф, – кивнул Руди. – Долго едет, не находишь? Забудь всю ту хеrню о детях и стакане воды в стаrости. Ты, может, не в куrсе, но я… – Руди сглотнул. – Я обещал Фrансин, что пrисмотрю за тобой, и будь я пrоклят, если лукавил, но… – его голос смягчился. – Важно не то, слышишь ты звонки или нет, и не то, что телефон нужно настrоить, важно, что тебе все по боку! Вrемя идет, Вольф, а ты со своими rезиновыми опrавданиями не меняешься! Но я… как-то всегда думал, меня это не коснется, а тепеrь думаю, что, будь возможность, ты бы и меня упаковал в одну из тех коrобок, бrосил в гостиной и два года не доставал.
– Полтора, – еле слышно поправил Вольф.
Руди утер губы тыльной стороной ладони, оставив на коже бело-бурые катышки, эту пенящуюся сухость, след долгого и изнурительного разговора. Вольф же одеревенел, он стоял и смотрел на Руди, сквозь Руди, а видел себя, видел снаружи и изнутри, стираясь о наждачку тревожных мыслей. Ему хотелось повернуть время вспять, но, едва он давал этой искре чуть кислорода, все сказанное проносилось задом наперед, оборачиваясь несуразицей, каким-то бессмысленным увулярным бормотанием. Тогда Вольф дергал за другой поплавок. Почему он не сделал этого раньше? Не поделился с Руди, что вновь услышал треск, что разобрался с судном, с курсом тоже разобрался, вернее – с их отсутствием, что решил бороться, не открывать журнал или, если открывать, то из соображений сентиментально-ностальгических, но уж точно не записывать давление. Возможно, он бы привел аналогию с костяшками домино. Да, она к месту. Вот, Вольф собрался вывалить на Руди все откровения утра, спрессованные в ком, но тут обратил внимание на адресата.
– Что ты делаешь? – Вольф наблюдал, как пальцы Руди скачут по экрану.
– Вызываю такси.
– Зачем?
– Затем, – Руди глянул на Вольфа исподлобья. – Что тепеrь я пrавда опаздываю.
– Здесь же близко.
– Но и мне не двадцать.
– Сядь на трамвай, – предложил Вольф после короткой паузы.
– А?
– Ну да, они останавливаются у подъезда, и все идут прямо до фабрики.
– А ты откуда знаешь?
Руди перевел взгляд с экрана на Вольфа, и еще раз, щелкнула кнопка, телефон отправился в карман, но уже не брюк, а ветровки, где встретил шуршание, зажевавшее мысль Вольфа. О чем там он хотел сказать?
– Деrжи, – рявкнул Руди.
Он уткнул бумажный рулетик в грудь Вольфа и убрал руку, так что ничего не оставалось, кроме как рефлекторно выставить ладонь.
– Руди, брось, – едва не взмолился Вольф, сжимая деньги.
Руди направился к двери, но Вольф схватил его за руку и развернул.
– Возьми, – он попытался повторить приемчик Руди, но тот отмахнулся от денег, словно ему пытались всучить взятку.
– Вольф, мы же вrоде как все обсудили, – Руди открывал замок. – Твоя rучная магия, это никакая не забота, а пrофессиональные услуги. Стало быть, rабота должна быть оплачена. Что, мало?
– Да о чем ты…
Завидев, что Руди одной ногой ступил на лестничную клетку, Вольф подскочил к порогу и затараторил голосом человека, анонсирующего цирковой номер:
– Давай так, – он пересчитывал купюры. – Даю двадцатку, если скажешь вертебролог.
– Веrтебrолог, – отчеканил Руди слог за слогом – так, что вены на шее вздулись, и словно обнажился трубчатый каркас, подпиравший голову.
Вольф резво отсчитал пару купюр.
– Двадцатка сверху, если скажешь вертебролог – прекрасная профессия.
Но Руди наигрался.
– Бывай.
Он хлопнул дверью, поделив пространство на там и здесь, на до и после. Вольфа будто оплела паутина – едва заметные со стороны нити, которые, тем не менее, стесняли движение. Было в этом хлопке дверью, как и в прицельно брошенном бывай, ощущение конечности – не чего-то конкретного, а всего и сразу. Вольф смотрел на бесполезные деньги и представлял, как вышвыривает их в окно, может даже и с криком – главное, чтобы долетели до трамвайной остановки. Сперва жест показался недурным, но, поразмыслив, Вольф сунул деньги в карман пальто, висевшего на оцинкованном крючке, задвинул щеколду и, шаркая ногами, побрел на кухню. В коридоре, минуя настенный телефон, Вольф притормозил, одарив квадратную трубку, кнопки и толстенный кабель взглядом, которым родитель смотрит на ребенка после школьного собрания – я не злюсь, я разочарован.
Вольф вернулся на кухню и первым делом лязгнул педалью, отправив скукоженный фантик со стола на дно мусорного ведра. Это раз. Два, Вольф подступился к подоконнику и замер своей недавней копией, наблюдавшей за приливами и отливами. Вот Руди, посматривая на часы, вышел из подъезда и сел на остановке. Вот прошло время, и, наконец, подъехал трамвай, к которому поползли намагниченные люди. Вольф глядел за окно и размышлял, почему дружит с Руди, что за нужда этому человеку все превращать в соревнование – у кого струя дальше бьет, кто лучший муж и отец, кто о ком больше заботится. Стали бы они дружить, не дружи их отцы? Можно ли утверждать, что Руди, которому шестьдесят девять, задираясь на Вольфа, которому почти семьдесят пять, проявлял неуважение к старшим? И как быть с разбитой вазой? Так Вольф воображал последствия ссоры. В попытках наладить отношения, сначала собираешь крупные осколки – те, что на виду, – затем сгребаешь в совок мелочь, проводишь рукой по ковру, выдыхаешь, но всегда рискуешь пропустить стеклышко, которое через день, два или год подкараулит ступню. Проблему решил бы пылесос, но пылесоса в квартире не было. Пока Вольф крутил мысль так и эдак, трамвай, равномерно уменьшаясь, и вовсе исчез. Вольфа же пронзило желание спуститься в пекарню и научить официантку выговаривать его имя. Как полагается, а не как попало.
Вольф протолкнул колпачок ручки меж страниц журнала, который вместе с тонометром убрал в ящик столешницы, и, уже смакуя лимонную кислинку, запустил руку в чашку, но только царапнул фарфор. Вольф смотрел на белизну, которую распополамила узкая трещинка. Раньше он ее не замечал. Ему почудилось, что если задержать взгляд на трещине еще хотя бы секунду, она проступит у него на лбу.
3.
Вольф скользнул в ботинки, накинул пальто, следом – поворот ключа, барабанная дробь ступенек и ромбики брусчатки под ногами. Прохладный воздух полоснул по ноздрям и осел в легких, картинка перед глазами утопала в серебристых крапинках, какие докучают, если резко встать с дивана. Вольф огляделся. Налево голова поворачивалась без проблем, плавно возвращаясь обратно, словно на доводчике, а вот направо шла неохотно, со скрипом, отзываясь жжением в районе подкожной мышцы. Кажется, Вольфу самому не мешало обратиться к мануальному терапевту.
Тротуар от проезжей части отделяло ограждение – столбики из темного гранита с кольцевидными набалдашниками и продетой сквозь них цепью, которая синусоидой тянулась в обе стороны. По левую руку цепь обрывалась на ближайшем перекрестке, это Вольф знал, а справа, должно быть, у той самой трубы, штыком вдвинутой в небо. И вот, кстати, эта хмурая синева над головой теперь казалась Вольфу подложной, намалеванной мелком для кия. Двигаясь направо, к пекарне, Вольф вспоминал бильярдную – как он, нарезая круги, мелил тогда еще упругий овражек между большим и указательным пальцами, приценившись, с гулким стуком оставлял на битке отметину, забирал у Руди очередную партию и, ерзая треугольником по сукну, начинал новую. Франсин обычно сидела в кресле неподалеку и что-нибудь читала.
Но это было давно.
Сейчас же земля куда-то уезжала, словно это и не брусчатка была, а пластмассовые блоки понтона, по которому Вольф решил прогуляться, наплевав на желтый флажок. Он заглядывал в лица редких прохожих, наверняка выразительные в другое время суток, но поутру – безыдейно серые. Раз уж на то пошло, никакого флажка не красовалось, а единственным ярким пятном на всей улице были фасады двух аптек, располагавшихся друг напротив друга. Отличались они только цветом вывесок – зеленая и малиново-голубая, – в остальном же совпадая чуть больше чем полностью: одинаковый ассортимент, одинаковые цены, даже акции как под копирку. Вольф приобрел тонометр в той, что ближе к квартире, с малиново-голубой вывеской.
