Читать книгу Операция «Искра». Прорыв блокады Ленинграда - Денис Леонидович Коваленко - Страница 1

Из искры возгорится пламя

Александр Иванович Одоевский

Предисловие

Прорыв блокады Ленинграда, случившийся в январе 1943 года, получил название операция «Искра». Название было предложено самим генералиссимусом, Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Главнокомандующий руководствовался в выборе ровно одним – «Искра» – первая революционная газета основанная Лениным. И нет более символического названия для операции по прорыву блокады «Города трех революций»1, чем назвать ее в честь первой революционной газеты.

Прорыв длился шесть дней – с 12 по 18 января 1943 года. Проводился силами Ленинградского и Волховского фронтов при содействии артиллерии и авиации Балтийского флота и Ладожской военной флотилии. Ленинградским фронтом командовал генерал-лейтенант Леонид Александрович Говоров, Волховским – генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков.

К концу 1942 года войска Ленинградского фронта и Балтийский флот были изолированы от «Большой земли», и, по сути, находились в такой же блокаде, как и сам Ленинград. В течение всего 42-го Красная Армия дважды пыталась прорвать блокаду. Обе операции (Любанская, и Синявинская) провалились.

Образовался так называемый Шлиссельбургско-Синявинский выступ или «бутылочное горло»2, как назвали это место немцы – плацдарм шириной 12 км, упирающийся в Ладогу между Шлиссельбургом и деревней Липки, занятый частями немецкой 18-й армии.

Ставкой ВГК3 был разработан план новой третей по счету операции. Впервые решено было прорывать блокаду не с одной стороны (как это было ранее), а с двух. Ленинградский и Волховский фронты должны были одновременно двигаться друг другу навстречу и «разгромить группировку противника в районе Липка, Гайтолово, Московская Дубровка, Шлиссельбург и, таким образом, разбить осаду г. Ленинград».

На подготовку был отведен месяц. За это время в войсках должны всесторонне подготовиться к предстоящему наступлению, и полностью скоординировать свои действия. К концу января фронты должны встретиться на линии: река Мойка – Михайловский – Тортолово.

Для наступления сформировали ударные группировки Ленинградского и Волховского фронтов, усиленные артиллерийскими, танковыми и инженерными соединениями, в том числе из резерва Ставки ВГК. В целом ударные группировки двух фронтов насчитывали 302 800 солдат и офицеров, около 4 900 орудий и минометов (калибром 76-мм и выше), более 600 танков и 809 самолетов.

Прорвать предстояло оборону шлиссельбургского-синявинского выступа («Бутылочное горлышко»), где сосредоточились основные силы 26-го и часть дивизий 54-го армейских корпусов 18-й армии, численностью около 60 000 солдат и офицеров, при поддержке 700 орудий и минометов и около 50 танков (в том числе 10 новейших танков «Тигр») и САУ4.

Осознавая значительное превосходство советской армии в живой силе и технике, командование Вермахта рассчитывало на мощь и крепость своей обороны. Каждый поселок, каждая роща и холм представляли собой единую глубоко эшелонированную оборону, с ДЗОТами5 и артиллерийскими батареями, окруженную минными полями и проволочными заграждениями6.

Глава 1

Штурмовые отряды

Тяжело в учении – легко в походе! Легко в учении – тяжело в походе!

Александр Васильевич Суворов

Командир 136-й стрелковой дивизии, генерал-майор Симоняк, как всегда лично, стоял и смотрел, как батальон отобранных им бойцов возвращался усталым шагом с противоположного берега замерзшего озера недалеко от поселка Токсово7.

– Плохо, – напряженно, чуть разжав губы, произнес генерал, узкие его глаза, почти полностью скрытые веками, пристально вглядывались в приближающиеся отряды. Слышны были веселые разговоры – шутили солдаты, некоторые на ходу даже закуривали; впереди шли командиры рот. Только командиры вошли на берег, генерал поманил их к себе.

Отдав честь, командиры, молодые капитаны, вытянулись перед генералом.

– Плохо, – повторил он, еще сильнее сжав губы и сощурив веки, что глаз было не разглядеть. – Десять минут, – Симоняк показал секундомер, которым он замерял время штурма, – десять минут, – повторил, – ваши роты плелись по льду и четверть часа взбирались на берег. Вы все мертвецы, – долгая пауза, заставившая командиров вытянуться до нерва. – Их гаубицы разрушат лед, наша дивизия, танки не переправятся на левый берег. Операция сорвана, тысячи ленинградцев, что умирают сейчас от голода и верят в свою Красную армию, останутся без хлеба. И всё потому, что вы не смогли преодолеть эти восемьсот метров льда за отпущенные вам пять минут. Полчаса даю на отдых, и по приказу – в атаку. Через пять минут вы должны быть на том берегу. А чтобы вам бежалось веселее, через ваши головы будут бить пулеметы… не холостыми. Тридцать минут на отдых, – генерал не сказав более ни слова, зашагал к пулеметным расчетам, что выстроившись вдоль берега, ждали приказа.

Отдав честь, капитаны скоро вернулись к своим группам.

– Плохо, товарищи красноармейцы, – командир, что подошел к своим бойцам, что ближе остальных стояли от Симоняка на берегу, повторил слова генерала, причем в самых ярких красках. – Через полчаса мы побежим штурмовать условно-вражеский берег. Побежим быстро, как ветер. И побежим под музыку наших пулеметов.

– Разрешите обратиться, – прозвучал молодой удивленный вопрос, увидев согласный кивок, красноармеец спросил. – Как это, через головы будут бить пулеметы?

– Чего непонятного? – отвечал командир. – Перед нами крутой обрыв в двенадцать метров залитый льдом, на нем хорошо… нет – отлично укрепленный рубеж с колючей проволокой, тремя линиями окопов и блиндажей. До обрыва – восемьсот метров открытого льда. Пулеметы будут бить через наши головы по окопам, чтобы фрицы носа из-под своих касок не высунули. А как только мы поднимемся на берег, пулеметы замолчат. У нас будет десять минут взобраться на обрыв и занять первую линию окопов. Занимаем линию. За нами идет вся дивизия вместе с танками. Всё зависит от нашей атаки. Пять минут. Вот сколько у нас времени, чтобы добежать до берега, а потом десять минут – взобраться на берег, – капитан смотрел на солдат, и, как в прошлом учитель военного училища, решил закрепить сказанное. – Товарищи красноармейцы, пулеметов бояться не надо. Пулеметчики все асы по высшему разряду. Бить они будут прямо над нашими головами, но по-другому нельзя. На лед не падать. Как первые лестницы встанут к высоте, пулеметы смолкнут. Вопросы еще есть? Вопросов нет.

Да, вопросов больше не было. Надо за пять – добежим за пять, – читалось на разгоряченных от недавнего бега и мороза лицах. Каждый, кто был отобран в штурмовой батальон первого эшелона, знал, что отбирали его не каким-нибудь жребием, не за красивые глаза. Все кто сейчас бросится в атаку, все крепкие мужчины, все или комсомольцы или коммунисты; многие спортсмены. К валенкам каждого солдата привязаны шипы, чтобы не скользить по льду8 в руках штурмовые лестницы и веревки с крюками. Всё продумано. Всё, что требуется – пробежать реку за пять минут. Какие-то пять минут…

– Дядя Митяй, – тот же молодой бойкий голос, что обратился к капитану, – ты, когда побежишь со своей катушкой, когда пулеметы запоют, ты беги аккуратно, а то запутаешься, катушку потеряешь…

– Портки свои не загуби, студент, – оборвал паренька командир отделения, куда и входили и сам паренек, и связист, кого тот фамильярно назвал «дядей Митяем». – Ты б у меня так в моей Херсонской губернии, в моем совхозе, пошутковал бы над тем, кто тоби, дурню, с твоим агрономным неоконченным, в батьки годиться, – командир, двадцатипятилетний статный запорожец, говорил точно на распев, непривычно ставя ударения и растягивая и смягчая гласные, как и многие кто вырос на юге Украины. – Митрий Семенович, – командир, прямо смотрел в усталые и удивительно спокойные глаза связиста, не по годам состарившегося ленинградского рабочего, – вы бежите шибко, и от меня не отставайте.

– Слушаюсь товарищ младший сержант, от вас не отставать, – и голос у связиста спокойный.

– От жинки вести е? – сержант явно любил этого тридцатипятилетнего, впрочем, выглядевшего на все пятьдесят, исполнительного и немногословного ленинградца.

– Какие могут быть вести, Тимофей Ефимович? – простой вопросом ответ. – Прорвем блокаду, там видно будет.

– Вы таки ей листки всё про любовь пишете, мне б так, – говоря всё это, Тимофей скручивал папироску, – А я со своею семилеткою, если и пишу своей дивчине, пишу коряво и все про совхоз, про землю, про погоду пишу, а про любовь, как-то смелости нема. Вы б мне придумали як про любовь … – Тимофей задумчиво посмотрел в холодное карельское небо, – да-а-а, – вздохнул задумчиво. – Любовь…

***

Когда сигнальная ракета взвилась вверх, объявив собою начало атаки, когда батальон единой лавиной бросился на лед и неровными волнами побежал к противоположному берегу, десятки пулеметов ударили по берегу. Берег запестрил снежными брызгами. Генерал Симоняк как в воду глядел: красноармейцы, услышав как над их головами засвистели пули, кому и ушанки обожгло от низко пролетающих пуль, многие солдаты попадали на лед, их поднимали командиры и если бы не грохот пулеметов, сколько бы интересного, на многих наречиях и диалектах услышало Карельское небо – жив и богат оказался русский язык на задорное слово.

– Семь минут, – взглянув на секундомер, сам себе сказал генерал. – Плохо.

До самых вечерних сумерек бегали красноармейцы. Когда вернулись в казармы, сил ни у кого не осталось. Спать повались все как один.

– Я уж думал – всё, сердце на лед выскочит. А тут смотрю – дядя Митяй со своей катушкой всё впереди меня. Как так, я значкист ГТО, и за какие-то пять минут, и не перебегу? Нет, правильно мы бегаем. Так бегаем, что когда побежим в бой, так побежим, что не остановить нас. Сметем немца, в землю затопчем. Вот как побежим, – опустив веки, сквозь наваливающийся сон, всё бормотал разговорчивый студент. – Еще и героев получим, ты дядя Митяй точно получишь.

– Спи, говорун, а то ты у меня наряд вне очереди получишь, студент, – отвечал сонно Тимофей Пирогов. И тут же уснул.

Так прошел первый учебный день.

***

Дни шли за днями. Холод и сырость стояли такие, что многие курить отказывались, легкие обжигало от холода. Но ни пронизывающий холод, ни изматывающий бег от берега к берегу не раздражал защитников Ленинграда. Такая была эта война, что заставляла красноармейцев собирать последние силы. Были те, кто прошел и Финскую и Гражданскую, и даже Первую мировую.

Сигнал атаки – ракета; и пулеметная стрельба. Как пласт крутого берега после дождя оползает, падает на песок, и тяжело перекатываясь кусками, входит в воду, оставляя брызги и пену, так и тысячи красноармейцев вытянувшейся в километровую линию, дышащей стеной бросились на лед карельского озера, и подобно опережающим друг друга валунам, под пулеметный бой и крики «Ура!» устремились к противоположному берегу. Никто уже не боялся пулеметов, никто не падал на лед.

Симоняк, с секундомером в руке упрямо смотрел то на секундомер, то на всё удаляющихся бегущих по льду красноармейцев. Минута, две… пять… первые, особо быстрые, достигли берега, и, приставив к ледяному обрыву штурмовые лестницы стали карабкаться наверх. Пулеметы тут же смолкли.

– Хорошо, – сам себе, негромко произнес генерал. – Вот теперь хорошо.

***

Пока штурмовые отряды бегали по льду озера и штурмовали залитый льдом берег, батальоны 67-й армии Ленинградского фронта вгрызались в промерзлую землю, правого берега Невы, выдалбливая траншеи вдоль всей речной линии – от Песков до Шлиссельбурга. Траншеи долбили и рыли по темноте, удары лопат и кирок скрывал треск пулеметов и грохот пушек – что начинали стрелять сразу, как начинали рыть окопы. Ни один пес не должен пронюхать о предстоящей операции. Перебежчики были с обеих сторон, и с нашей находились сволочи, кто перебегал к врагу и рассказывал, что знал о готовящейся операции. Потому о дне наступления знали лишь на самом верху. Даже полковники не представляли, когда будет нанесен удар.

Глава 2

Начало

В ночь на 12 января все штурмовые отряды с лестницами и крюками, с автоматами и пулеметами заняли вырытые у берега траншеи. С левого берега из вражеских окопов всё выглядело, как и всегда – пустынный заснеженный берег; всю вырытую землю тайно в мешках выносили; ничто не говорило, что вдоль реки траншеи, а в траншеях – десятки тысяч готовых к атаке бойцов Красной армии9.

– Такое множество бомбардировщиков последний раз видел, когда немец на Москву летел, – студент, услышав знакомый гул, задрал голову, впрочем, как и каждый, кто занимал в эту ночь береговую траншею. Десятки и десятки самолетов, линия за линией, еле различимыми силуэтами, летели через Неву на немецкие укрепления. Вся имеющаяся у обоих фронтов авиация нанесла, единый удар по немецкой обороне: артиллерийским позициям, пунктам управления, аэродромам, железнодорожным узлам.

– Гарно летят, – согласился Пирогов. – Даже как-то страшно, бр-р-р, – он рассмеялся, сразу показав свою игривую испуганность. – Вот зараз они такой будильник фрицам заводят, що не то, що мертвый, пьяный поднимется. Ой, как им зараз там весело, поганцам. Но это цветочки, самое веселье начнется, когда мы на тот берег переправимся! Так, студент?! – ответа не было, слишком заворожен был красноармеец Михаил Абрамов, студент первого курса сельхозтехникума, добровольцем ушедший на фронт в ноябре 42-го, только ему исполнилось восемнадцать.

Под самое утро, за сорок минут до артподготовки, группы бомбардировщиков и штурмовиков 14-й воздушной армии, сея осколочно-фугасную смерть, пролетели над немецкими укреплениям, в самом центре обороны – месте, где по плану должны были соединиться две армии Ленинградского и Волховского фронтов.

А на рассвете, в 9:30 утра, четыре с половиной тысячи орудий, прямой наводкой, как учили, как тренировали весь декабрь, ударили по всей линии реки. У одного Симоняка на 1 км было 46 тяжелых орудий.

Краем глаза, лишь высунувшись по ноздри из траншеи, красноармейцы штурмовых отрядов, зажав уши и раскрыв рты, видели, как левый берег взлетел на воздух – по-другому нельзя было это пересказать. Многое видели солдатские глаза, но это было что-то особенное.

Грохот оглушил, звуки смешались, превратившись в единый однообразный, заполнивший всё тело до последней клеточки гул. Он не раздражал, не пугал, он стал частью человеческого организма, смешав его с землей, снегом, и небом, что казалось, вместе со звездами, луною и солнцем рухнуло на землю и подскочило. Небо взрывалось в глазах, в голове, оно содрогало кишки и легкие, билось о зубы и щеки, пробивало нёбо и влетало в мозг. Ударившись о черепную коробку, летело в пятки сквозь грудь, живот, колени, пружиной вдавливая тело в траншею, и летело вверх – обратно через всё тело – вырываясь из глаз бесформенными кусками черной земли. Ещё, ещё, ещё! – комья взлетали и падали; падали и разлетались. И не мог взгляд оторваться от этого безумного действия…

Красноармейцы поворачивали головы, смотрели друг другу в глаза, видели ошалелые взгляды, раскрытые ощетинившиеся зубами рты, сжатые рукавицами ушанки, и такой радостный задор в глаза! Это если мы ту здесь за километр глохнем, что тогда там – в немецких окопах! Там же чистый ад! Там сама земля разверзлась! Там же сейчас такое!..

В 11 часов 50 минут всё смолкло; резко, внезапно; земля осыпалась и упала вместе с тишиной.

Секунда…

Тра-та-та-та-та! – сотни, тысячи пулеметных пуль полетели прямой наводкой в перепаханные снарядами немецкие окопы.

Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный, и в смертный бой идти готов!

Звон литавров и гул труб, поддержавших «Интернационалом»10 пулеметы, вырвал из траншеи штурмовые отряды и выбросил на лед Невы – так бодро выпрыгивает сонный из теплой постели, когда товарищи-шутники окатывают его студеной водой из ведра.

Бодрые, заряженные гневом красноармейцы, с огненными глазами, с пылающими сердцами выскочили из своего укрытия. Орущая «Ура-а-а!!!» лавина шинелей и телогреек, ощетинившаяся стволами винтовок и пиками штурмовых лестниц, волной выкатилась на белоснежный лед Невы, и бросилась в свой решительный бой!

Четыре минуты! – столько бежали штурмовые отряды 136-й стрелковой!

Четыре минуты покров из миллиона-миллионов пулеметных пуль висел над бегущими по льду красноармейцами, защищая их от врага, как защищал в сказаниях Покров Богородицы от вражеских стрел русские дружины. И исчез, как отбрасывают с постели покрывало, когда первые лестницы коснулись ледяного вала, а первые крюки вонзились в края левого берега. Не взобрались – взлетели на вал штурмовые отряды 136-й стрелковой, разя пулями и ножами, выбравшихся из-под завалившей их немецкие головы русской земли, вражеских солдат, что год сидели здесь в своей бетонно-земляной крепости и удерживали петлю, душившую город Петра и Ленина.11

Пирогов ловко забросил крюк на ледяную гору, крюк зацепился за проволочный забор, еще ловчее младший сержант вскарабкался наверх.

– Давай лестницу!! – заорал вниз. Лестницу тут же подставили. Привязав лестницу, младший сержант, нагнувшись, принял у связиста катушку с проводом. – Шибче лезь красноармеец Молодцов! Шибче! – пока Дмитрий Семенович бодро не по годам взбирался на кручу, Тимофей перегрызал саперными ножницами колючую проволоку. И слева и справа сотни лестниц приставленных к ледяному берегу переносили тысячи красноармейцев, что штурмовали берег от Шлиссельбурга до 8-й ГЭС и «Невского пятачка». 12 километров – такова была линия штурма 67-й армии Ленинградского фронта.