Читать книгу Сказки мёртвого мира. Тсс… - Денис Вонсаровский - Страница 1

ТСС…

04.04.2016

Моя бессонная ночь где-то на полпути между вчера и завтра, а сам я на каком-то пустынном тротуаре из ниоткуда в никуда. Я иду на пару с дождём: мои ботинки шаркают по растрескавшемуся дну города, а редкие капли постукивают по его ржавым крышам. Небо, вечно затянутое тучами, почему-то не рыжее, как всегда в тёмное время суток, а багровое, как кровь. Может, потому что голова у меня раскалывается сильнее, чем обычно? Надо бы проглотить пару таблеток от мигрени. Лекарства – главная ценность, которая у меня есть. Главная ценность, которая осталась в этом больном мире. Ну ещё еда. О нет, совсем не та шикарная еда, которую раньше можно было найти в уже заброшенных домах или в ещё не обжитых подвалах – деревянные консервы в жестяной корке или, скажем, обломок ископаемого хлеба, а если улыбнётся, то и целый кирпич. Теперь даже облезлую кошку не поймаешь и главное блюдо всеобщего меню – это люди. Слабые, хворые, наивные, глупые – в общем, беззащитные перед облезлыми людьми, как кошки. Конечно, ещё есть места, где можно нормально поесть – да в любой платной кормильне. Но за миску пустого борща там придётся выложить приличное состояние – таблетки или, например, сигарету. Даром что в миске помимо пустоты только борщевик и вода. Наполнить брюхо можно и без опустошения карманов – к примеру, на загородной ферме Большого Малого. Он, конечно, та ещё сволочь, со своими гладковыбритыми амбалами в чёрных беретах колесит по округе на машинах без крыш, отстреливает стариков и старух, отрубает им головы, вытряхивает мозги и забирает себе черепа. Он верит, что эти трофеи приносят удачу, ведь их бывшие обладатели дожили до преклонных лет. Самому-то Большому всего тринадцать годков, даже щетина ещё не пробилась, – и подозреваю, за свою дальнейшую жизнь Малый ещё успеет накопить не одну гору удачи. Как бы там ни было, зато он не ест людей и даёт такую возможность другим. В сорянке, которую подают на его фермах, точно не попадётся чей-нибудь зуб или ноготь, но, чтобы поесть по-человечески, сперва там надо по-воловьи попахать посевы сорняков. Многие не хотят уподобляться животным – и давно перестали быть людьми. После такого верить, что этот мир не больной, может только больной. На голову. Или святой. Хотя, возможно, это одно и то же.

Я забредаю в проулок, чтобы отлить и съесть таблеток. Естественно, справить нужду можно где угодно, но глотать лекарство всё-таки лучше подальше от чужой головной боли. Шелестя о стену струёй мочи, я достаю пластиковый пузырёк с таблетками – но тут же прячу обратно в карман, потому что замечаю поблизости незнакомого типа, который вырастает словно из-под земли. Точнее, из мусорной кучи.

Хотя неудивительно, почему я сразу не заметил его среди хлама и рвани: тип сам весь какой-то дырявый. Дырявое пальто, дырявая кепка, дырявый свитер. Дырявый взгляд. Его голова по линии носа горизонтально перехвачена не то грязным бинтом, не то траурным бантом, затянутым узлом на затылке. Тип стоит на одном месте, а вот его глаза бегают туда-сюда. Кажется, он успевает заметить, что я богач. Ещё бы, пузырёк с таблетками! Надеюсь, не из-за этого он такой взбаламученный. Правильно надеюсь: тип пристраивается рядом со мной у стены и вжикает своей ширинкой. Похоже, он тоже просто-напросто хочет отлить, – и теперь шелестит своей струёй параллельно моей. Хрена с два, неправильно надеюсь! Тип резко поворачивается, льёт на мой башмак и, пока я соображаю, что к чему, бросается на меня со вспененной пастью. Всё-таки он тоже хочет съесть таблеток – но не своих, а моих.

Я отклоняюсь корпусом вбок, и инерция проносит разъярённого типа мимо меня. Вдогонку я пихаю его своим тяжёлым башмаком в костлявый зад, и мой противник получает дополнительное ускорение. Он семенит заплетающимися ногами, спотыкается о мусорную кочку и, цепляясь за воздух руками, налетает виском на кирпичный угол стены. Не теряя времени, я хватаю с земли шершавый кусок трубы, хотя даже не успеваю решить, зачем он мне: переломать врагу колени или сразу пробить череп, чтобы наверняка? От неизбежного выбора меня избавляет сам тип: после удара о кирпичи он падает навзничь, и его голова неестественно закидывается на плечо, как будто болтается на резиновых позвонках.

Я толкаю типа ногой в плечо. Никакой реакции. Наступаю башмаком на его разжатую ладонь. Тот же эффект. Надавливаю сильнее. Суставы пальцев хрустят под моей подошвой, но сам тип нем и неподвижен. Удовлетворительная реакция.

Я сажусь на корточки и рассматриваю его. Во время потасовки повязка сползла с головы типа и открыла чёрную дырку посередине лица, неровные края которой туго обтянуты зарубцевавшейся кожей. Как в воду глядел – дырявый. Может, сифилис отгрыз нос, а может, другая заразная болезнь – нелюди. Из вмятого об стену виска типа брызжет пульсирующей струйкой кровь. Что тут скажешь… Дыркой больше.

Я оглядываюсь кругом. В окнах ближайших домов не видно ни одного человеческого лица. Но когда рассветёт и небо станет желтушным, здесь будет много нечеловеческих лиц. Потому что все хотят есть. Я могу сейчас уйти – и утром от трупа останутся только драные тряпки. Заманчивое решение, простое и разумное… Но стадной кормёжки не будет. Может, я не самый сообразительный, зато не жру людей и не допущу, чтобы из-за меня их жрали.

Недалеко отсюда есть Дыра. Это огромная яма в несколько кварталов – крохотная язва в самом сердце разлагающегося города. В её недрах громоздятся руины опавших зданий, клубки искорёженных балок и труб, залежи ископаемых автомобилей и танков – всего такого, что когда-то называлось достижениями цивилизации. Цивилизация рухнула вместе с достижениями на дно – и, пока никто не видит, туда же я сброшу труп. Там его вряд ли найдут – достижения теперь мало кого интересуют, а цивилизация и подавно.

Первым делом я натягиваю повязку обратно на лицо трупа и закрываю ею носовую дырку, чтобы не коснуться случайно жуткого рубца и ничем не заразиться, пока буду нести тело. Потом застёгиваю ширинку на штанах типа, чтобы ниоткуда не торчало никаких неудобных сучков, пока буду тащить это костлявое бревно. Затем обшариваю его карманы, нахожу пару сине-белых капсул, бережно завёрнутых в целлофан, и одну таблетку от мигрени. Она точь-в-точь такая же, как мои в пузырьке. Круглая, небольшая, с гравировкой «М» по центру на обеих сторонах – так универсальную валюту не перепутаешь ни с какими другими лекарствами. А вот капсулы я вижу впервые. Отнесу их химикам-менялам на блошиный рынок – они подскажут, что это и сколько стоит в понятных эмках.

Больше у типа ничего нет. Да уж, он не такой богач, как я. Наверное, припас единственную таблетку на чёрный день, когда от мигрени небо в его глазах совсем потемнеет. Но чёрный день настал для него раньше, чем он успел это осознать. А вот мне его таблетка не помешает. И одна моя. Боль утихает, но бескровно у меня над головой всё равно не становится. Что ж, буду считать, что сегодня не мой чёрный день, а этого типа – такой чёрный, что темно даже мне.

Пора идти. Я беру труп за подмышки и, пятясь, волочу его к выходу из проулка – там поперечная улица, потом ещё один проулок, а дальше Дыра. Очень быстро моё дыхание сбивается, и начинают дрожать колени. Интересно, это щуплый тип такой тяжёлый, потому что труп, или я такой слабый, потому что не ел два дня? Нет. Думать одновременно о еде и мертвечине – это не самое удачное занятие. Не выходя из проулка, я оглядываю просторную улицу. Никого не видно. Но типа я заметил не сразу, поэтому теперь решаю выждать немного для верности и присмотреться к окружению.

Вдоль улицы тянется щербатая асфальтовая дорога, а на её обочинах из земли рядами торчат белёсые стволы деревьев. Ни на одном из них нет ни листьев, ни коры. Первые навсегда унёс ветер, когда он ещё носил что-то кроме мусора, а вторую сжевали голодные люди, когда они ещё были людьми. На дороге тут и там стоят ржавые остовы машин. Без стёкол, без сидений, без колёс, без шанса, что их снова подхватит движением, – эти металлические скелеты теперь даже к Дыре никто не удосужится оттащить и в ней похоронить. На ближайшем перекрёстке с погнутого столба светит светофор сразу тремя огнями. Линзы выбиты, задняя крышка оторвана, внутренности выпотрошены – и через пустые круги просвечивает небо. Три огня показывают одно и то же: проезд запрещён. Как бы мир ни менялся, ирония его никуда не девается.

Проходит с минуту – и нигде ни малейшего движения. Я окончательно убеждаюсь, что на улице впереди никого нет, взваливаю труп на спину и, горбясь под его весом, семеню между останков машин, чтобы поскорее оказаться на противоположной стороне дороги. И вот я на месте… На месте замираю как вкопанный – у себя под носом я вижу на зернистом асфальте пару чёрных военных ботинок. Они вышагивают из проулка, в который я сам как раз направляюсь, и останавливаются прямо передо мной. Отлично выждал – идеально попал!

Поздно дёргаться – и я медленно поднимаю глаза. Штаны со множеством накладных карманов. Охотничий нож в чехле на поясе. Розовая косуха с серебристыми заклёпками в виде сердечек, а под нею толстовка. В одной руке трость, в другой бутылка с выцветшей этикеткой. На тусклой бумажке всё ещё читается: водка. Почти полная бутылка. А может, от водки тут одни буквы? Но я не туда смотрю… Мутные радужки, пепельные волосы, тощее, но крепкое тело. Непонятно, мужчина это или женщина. Ясно одно: это существо – слепое.

Значит, оно не знает, кто перед ним и в каком положении, а может быть, даже не подозревает, что тут есть кто-то ещё кроме него. Я по-прежнему не шевелюсь и не издаю ни звука в надежде, что существо пойдёт дальше своей бесконечной чёрной дорогой – и когда двинется, я как можно тише отступлю в сторону с его пути. Но оно тоже стоит на месте, его тонкие ноздри слегка раздуваются, кончики оттопыренных ушей чуть ходят туда-сюда. Что оно может уловить от меня? Не шевеля ни мизинцем, я лихорадочно ощупываю вниманием пространство вокруг себя – и зацепляюсь слухом за едва различимую дробь. Это… Это не дождь. Это барабанит кровь, капая с виска трупа на кожаный нос моего башмака!

Существо вытягивает жилистую шею и приоткрывает рот. Чтобы с воплем вгрызться в меня? Или чтобы воем позвать других и накинуться на меня стаей? Я прислоняю окровавленный палец к его губам: тсс…

Это действует: существо закрывает рот, и я убираю руку. Оно слизывает тёмный мазок, который я оставил на его губах, и морщится в улыбке. Теперь оно точно знает, что я здесь и что на моей руке кровь. Но ему неизвестно, что у меня в другой руке. А ею я держу труп – и это существу знать совсем необязательно. Свободной ладонью я тихо достаю пузырёк с таблетками и упираю его круглой крышкой в тугой живот существа. Пусть думает, что в другой руке у меня самопал, который бахнет быстрее, чем кто-то тут пискнет. Должно быть, оно мастерски владеет своим огроменным ножом, раз не боится ходить в одиночку. Да только сейчас это ничего не значит: мне достаточно нажать на спусковой крючок – и кишки существа вместе с его мастерством прилипнут к земле быстрее, чем рухнет оно само.

И опять действует! Существо улавливает мой намёк. Оно приподнимает голову и направляет пустые радужки в небо, как будто остановилось тут, только чтобы проверить погоду, которая никогда не меняется. Оно чуть улыбается, словно над ним висит не размазанное пятно, а выпуклая луна, как в старые добрые ночи. Оно щупает тростью асфальт и неспешно идёт дальше, как будто прогуливается на свежем воздухе перед безмятежным сном.

Моя свободная рука как-то сама собой вскидывается в победном порыве и хватает существо за костлявый локоть. Оно останавливается, оборачивается, вопросительно мычит мужским басом. Значит, не оно, а он. Я берусь за бутылку в руке слепого, но он держит её крепко, ухмыляется мне в лицо и только потом разжимает пальцы – словно он никакой не слепой, а наоборот, видит гораздо больше, чем я.

Аминь. Я прикладываюсь к бутылке, и мой рот наполняется холодной жидкостью. Она кое-как протискивается через пересохшее горло, а вот в пустом брюхе уже есть где развернуться – и она разливается по его просторам щекотным теплом. Это действительно водка. А её обладатель – полный псих, если свободно разгуливает по городу с этой бутылкой. Я возвращаю водку слепому и толкаю его в плечо рукой: иди. Он невозмутимо шагает дальше, тыкая тростью в асфальт. Готов поспорить, на самом деле он только и ждёт, что его лохматый белый затылок в любую секунду разнесёт в клочья моим выстрелом – и эта неопределённость ему нравится! Тем временем меня занимает другая неопределённость: а той, у которой этот псих взял розовую женскую куртку с заклёпками-сердечками и свежими потёками крови, он дал вот так же уйти?

И вот слепой скрывается за углом, а я наконец затаскиваю труп в следующий проулок. Всё-таки до чего же мертвецы тяжёлые. Интересно, на что приходится наибольший вес в трупе – на кости или мясо? Даже если на кости, всё равно в нём столько мяса, что мне хватит дня на три сытого… Опять меня кренит не в ту сторону. Пожалуй, стоит устроить передышку. А если слепой вернётся? И не один? Вряд ли, хотел бы вернуться или кого-нибудь привести – уже бы сделал это.

В проулке у подножья мусорного холма я замечаю автомобильную покрышку с бахромчатыми краями, тщательно обработанными чьими-то крепкими зубами. Подходящее место, чтобы отдохнуть. Я устал до трясучки в икрах, мне жарко и липко как в аду, но я не скидываю с себя труп, а кладу на землю. Ведь это человек, хоть и мёртвый, хоть и пытавшийся умертвить меня, когда он ещё не был человеком. Кровь больше не выстреливает из его виска, а ползёт по лбу извилистой полоской. Я вытираю свои кровавые ладони о пальто трупа, нечаянно задеваю его пальцы, трогаю. Рука ещё тёплая. Не знаю, сколько времени остывает мертвец. Может, долго, а может, это я своим жаром не даю ему окоченеть. Значит, мне точно пора остыть.

Я плюхаюсь на окаменелую покрышку, смахиваю пот со лба – и понимаю, что на этом отдых заканчивается. Из низкой подвальной отдушины в стене прямо напротив доносится тяжкое сопение. Кто-то неуклюже ворочается в темноте под домом, пытаясь выбраться наружу. Отверстие во внешний мир круглое, как петля для шеи, и слишком узкое для физически нормального человека. Похоже, это кто-то такой исхудавший и немощный, что пока он один раз выползет, я десять раз успею уковылять. Что тут скажешь… Опять мне везёт.

Я поднимаюсь с покрышки – но она тут же магнитом притягивает мой чугунный от усталости зад обратно. О нет, мне не везёт – на этот раз я срываю куш. Это не просто кто-то, а, мать твою за ногу, пёс! Не рисунок, не фотография, не ощипанное чучело, а самый настоящий пёс. Хотя, как видно, от ощипанного чучела в нём больше, чем от живой собаки. Плешивая морда, рваное ухо и шерстяная ямка вместо левого глаза. Пёс наполовину высовывается из отдушины, шевелит влажным носом, двигает блестящим зрачком.

Откуда он взялся? Из параллельного мира? Пёс глядит то на окровавленную голову трупа, то на меня, принюхивается и прислушивается. Я не знаю, что делать, – боюсь спугнуть его и поэтому не делаю вообще ничего. Пёс берёт инициативу на себя и вылезает наружу, при этом еле шевелит передними лапами и по-стариковски кряхтит.

Он с головы до хвоста в колтунах, живот липнет к выпуклым рёбрам. Что ж, если этот бедолага и впрямь из параллельного мира, то собак там любят не меньше, чем у нас. Пожирать. Весь зад у него иссечён рубцами, а вместо задних лап две морщинистые кожаные впадины. Вспоминаю мысль про мать, которую за ногу, и мне почему-то становится неловко. Подозреваю, что когда-то псу отхватили лапы и обглодали с них всё мясо до костей, а потом, возможно, дали и ему погрызть его же мослы. Но как было на самом деле – одному чёрту известно. Или всё-таки богу, ведь пёс как-то выжил.

Он упорно ползёт вперёд, но не ко мне, а к трупу. Его хвост волочится по земле грязной метлой. И вот он у финишной кривой – полоски крови на застывшем лице типа. Пёс высовывает болтающийся язык, слизывает чёрное с белого. И этот туда же. Впрочем, он не человек, ему не то чтобы можно, ему нужно, а у животных нужно и можно – это одно и то же.

Я сижу и смотрю, как один урод пытается насытиться остывающими соками другого урода. Наверное, лучше будет придушить пса по-тихому, а потом затолкать обратно в дырку, чтобы никто над ним больше не издевался. Но разве животному объяснишь, что душишь его с хорошими намерениями? Так он и помрёт с ощущением, что и он урод, и все остальные уроды… Нет. Выжил же он как-то до встречи со мной – выживет и после. А мне пора.

Я встаю с покрышки и осторожно отгоняю пса ладонью. Ему это не нравится, он упирается в меня зрачком и тихо рычит. Опять тянется мордой к солёной и такой сладкой крови, но я снова прогоняю его. Он скалится и рычит громче. Секунда-другая – и пёс залает на всю округу, а это ничем хорошим не кончится. По крайней мере, для него.

Я осторожно глажу пса по бугристой макушке, тереблю его махровое ухо, лёгким нажимом прикрываю ему пасть: тсс… Хвост на его многострадальном заду вздрагивает, оживает, елозит по земле. Пёс опускает голову на сложенные вместе лапы и жалобно поскуливает. Когда в последний раз его кто-нибудь гладил? А когда погладят в следующий? Я опять думаю, что лучше будет его придушить. Лучше и для меня, ведь у пса ещё остались две лапы. И сочная печёнка. И нежные мозги… Мне точно пора. Но не успеваю я перевести взгляд на типа, как пёс уже опять лижет его раскроенный висок. Я едва сдвигаю труп – и зверь снова на меня рычит. Что тут скажешь… Ах ты, собака.

Взять пса с собой я точно не могу, потому что рано или поздно кто-нибудь убьёт либо его, либо нас обоих из-за него – и скорее всего, рано, а не поздно. Я оглядываюсь по сторонам, подхожу к куче мусора и берусь в ней за гнилую рубаху. Я тяну рукав на себя, но куча не хочет со мной делиться и трещит своими недрами, поглотившими второй рукав. Пёс с интересом наблюдает за нашей борьбой. Я пытаюсь приложить больше сил, но не очень-то получается из-за голода и усталости. Куча тоже не собирается сдаваться. И тут происходит неожиданное: пёс крепко берётся зубами за рукав и тянет вместе со мной. Это, конечно, не помогает делу, зато помогает мне: теперь я действую не только с натугой, но и с улыбкой. Куча издаёт отчаянный треск – и в руке у меня остаётся склизкий обрывок в выцветшую клетку. Я сминаю его в комок, трясу им перед довольно облизывающейся усатой мордой и бросаю в чёрную дырку под домом, надеясь, что пёс кинется за этой нехитрой приманкой. Но он спокойно наблюдает за моими действиями и щурит глаз: нашёл дурака! Кажется, я начинаю понимать, благодаря чему он до сих пор жив.