“Последнему поколению иностранных журналистов в СССР повезло больше предшественников, – пишет Дэвид Ремник в книге “Могила Ленина” (1993 г.). – Мы стали свидетелями триумфальных событий в веке, полном трагедий. Более того, мы могли описывать эти события, говорить с их участниками, знаменитыми и рядовыми, почти не боясь ненароком испортить кому-то жизнь”. Так Ремник вспоминает о времени, проведенном в Советском Союзе и России в 1988–1991 гг. в качестве московского корреспондента The Washington Post. В книге, посвященной краху огромной империи и насыщенной разнообразными документальными свидетельствами, он прежде всего всматривается в людей и создает живые портреты участников переломных событий – консерваторов, защитников режима и борцов с ним, диссидентов, либералов, демократических активистов.
Оглавление
Дэвид Ремник. Могила Ленина. Последние дни советской империи
Предисловие к новому изданию. Иллюзия конца
Вступление
Часть I. По праву памяти
Глава 1. Переворот в лесу
Глава 2. Сталинистское детство
Глава 3. Хранить вечно
Глава 4. Возвращение истории
Глава 5. Вдовы революции
Глава 6. Ниночка
Глава 7. До и после “дела врачей”
Глава 8 “Мемориал”
Глава 9. Письма, пущенные вплавь
Часть II. Демократические перспективы
Глава 10. Маскарад
Глава 11. Двоемыслие
Глава 12. Партийцы
Глава 13. Бедные люди
Глава 14. Революция в подземелье
Глава 15. Открытки из Империи
Глава 16. Остров
Глава 18. Хлеб и зрелища
Глава 18. Последний оплот ГУЛага
Часть III. Дни революции
Глава 19 “Завтра предстоит бой”
Глава 20. Утраченные иллюзии
Глава 21. Октябрьская революция
Глава 22. Первомай, или Тревога![103]
Глава 23. Министерство любви
Глава 24. Черный сентябрь
Глава 25. Телебашня
Глава 26. Генеральная линия
Глава 27. Граждане
Часть IV “Первый раз как трагедия, а второй – как фарс”
18 августа 1991 года
19 августа 1991 года
20 августа 1991 года
21 августа 1991 года
Часть V. Суд над старым режимом
Послесловие к изданию 1994 года “Сердце еще не весело”
Благодарности
Источники
Библиография[162]
Отрывок из книги
Журналист может хотеть сделаться писателем и написать роман далеко не из одних только соображений литературной славы и престижа. Автора нон-фикшен ограничивают упрямая бесформенность реальности, скучная хронология жизни “как она есть”. Романист имеет право выходить за рамки факта и пускаться в путешествие по таким темным, труднодоступным областям, как человеческие тайны, мотивации, порывы и страсти. Романист может позволить себе то, чего, кажется, не любит делать сам Бог: придать действительности форму, которая приносит самое сомнительное удовольствие, – создать повествование с началом, серединой и концом.
Хороший репортер никогда не поддается искушению: ему хватает ума понять, что история разворачивается не ради того, чтобы он написал удачный репортаж. Но любой журналист, который работал в Москве в годы правления Михаила Горбачева, не мог не поражаться тому, насколько сложные и разнообразные процессы ему приходится наблюдать. Что-то важное происходило на всех уровнях политической, экономической, интеллектуальной и общественной жизни, и события были чрезвычайно интенсивны и стремительны, не говоря уж о том, что они происходили на невообразимо громадной территории. Так что никто из нас не претендовал на роль адекватного свидетеля эпохи, способного правильно ее описать, тем более для завтрашней газеты. (Газеты, представьте себе, в те времена жили в 24-часовом ритме – и при этом выходили на бумаге.)
.....
“Можно сказать, что на каждого месье – свое досье, – сказал мне Бродский, когда я навестил его в нью-йоркской квартире. – Едва ты становишься хоть немного известен, на тебя открывают досье. В него попадает и то и се, а если ты писатель, то оно пухнет как на дрожжах. Такая неандертальская форма компьютеризации. Постепенно твое досье начинает занимать на полке слишком много места, и кто-то, просто зайдя в кабинет, говорит: «Большое досье. Пора брать»”.
Бродского взяли. На суде в Ленинграде он столкнулся с самим существом режима, с его особым языком.
