Оглавление
Дэвид Винсент. История одиночества
Слова благодарности
1. Введение: Исследованное уединение
«Циммерман об уединении»
Современная история уединения
Скачки «Талли-хо»
2. «С одиночеством пойду»
Клэр, Китс и одиночество
«Как Крузо, сладко одному»
Скитальцы
Дикая природа
Жизнь, отдельная от всего другого
3. Один дома в XIX веке
Опасность безделья
Пасьянс и другие развлечения
Сетевое уединение
Вне дома
Инвалид в домашних условиях
4. Молитвы, монастыри и тюрьмы
Уединенное духовное общение
Скройся в задней комнате
Сестринские общины и женские монастыри
Ужасы одиночества
Наедине с Ним
5. Уединение и досуг в XX веке
Покой и тишина
Комфорт и коммуникация
Радости одиночества
Мой спутник в одиночестве
Рыбалка и Вселенная
6. Духовное возрождение
Беспредельное равнодушие мира
Исследование природного мира
Морское уединение
Современное одиночное заключение
Возрождение монашества
Новый спиритуализм
7. Еще раз об «эпидемии одиночества»
Одиночество на подъеме
Паника
Одиночество и уединение
Заключение: Одиночество в цифровую эпоху
Отрывок из книги
В 1791 году в Англии был опубликован первый за четыре с лишним века всесторонний анализ одиночества – «Уединение, исследованное с учетом его пагубного влияния на разум и сердце». Это был сокращенный перевод четырехтомного трактата «Об уединении» («Über die Einsamkeit»), который в 1784–1785 годах написал Иоганн Георг Циммерман, лечащий врач Георга III в Ганновере, а ранее – Фридриха Великого. Всеобщего признания книга не снискала. «Трехсотвосьмидесятистраничный опыт об одиночестве, – недовольно ворчал Gentleman’s Magazine, – требует едва ли не одиночного заключения для его прочтения»[2]. Но все же нашлось немало тех, кто был готов принять вызов и купил книгу. Это был мгновенный издательский успех, породивший появление новых изданий и переводов на протяжении 1790-х годов и ряд перепечаток в первой трети следующего столетия[3]. «Циммерман об уединении», широкодоступный в букинистических лавках, стал неотъемлемой частью литературного обихода модернизирующегося общества[4].
Предмет исследования был по сути своей спорным. «Много есть мнений об одиночестве, – отмечала в своем отклике Critical Review. – Одни видят в нем источник всякого человеческого превосходства и благополучия, другие – грозу талантов и причину тревог; о тех же, кто переносит его с легкостью, говорят, что они выше или, наоборот, ниже общечеловеческой нормы»[5]. Ранние английские переводы книги Циммермана, в которых критика одиночества была во многом опущена, привели к распространенному заблуждению, будто книга эта – похвала уединению, и только[6]. Однако основательно аргументированный трактат Циммермана представлял собой гораздо более сложный документ. На протяжении всей книги автор обдумывал задачу по уравновешению «всех удобств и благ общества» со «всеми преимуществами уединения»[7]. Ни тот ни другой образ жизни не достаточен сам по себе и не защищен от разрушения своей противоположностью. «Стоит лишь внимательно рассмотреть пагубное действие уединения в монастыре или пустыне, – писал Циммерман, – и мы отпрянем в ужасе от этого прискорбного и противного зрелища; мы придем к полному убеждению, что пусть надлежащее состояние человека и не заключено в случайных и беспорядочных взаимодействиях с миром, но еще меньше исправляет он определенные его положением обязанности в случае варварского, упрямого отречения от общества»[8].
.....
Душевные состояния, переживаемые в одиночестве, и способность переходить от уединения к общению и обратно – вот вопросы, которые должны были решаться каждым последующим поколением в модернизирующемся мире. Ответы самого Циммермана принадлежали к своему времени и были обусловлены его причастностью к кругу городских интеллектуалов-протестантов. Актуальность его трактата проистекала из чувства глубокой неустойчивости сложившегося баланса между одиночеством и поддержанием социальных связей. В «Уединении…» заметно напряжение между принятием зарождающейся городской цивилизации и реакцией на ее мелочные проявления, что восходит еще к Петрарке и Вергилию и будет свойственно последующим когортам критиков по мере того, как население Западной Европы все больше будет концентрироваться в больших и малых городах. Эффективность перемещения между общением и уединением «работала» в обе стороны. Те, чьи способности «ослабли из-за долгой связи с тщетой и глупостью», отмечал Циммерман, были не в состоянии «наслаждаться прелестями уединения»[80]. Дело касалось не только крупных населенных пунктов. В трактате содержится категорическое осуждение поверхностных драм провинциальной жизни, вызванное долгим и все более неприятным пребыванием автора в Бругге, небольшом городке близ Цюриха, где он родился и куда позднее вернулся в должности главного врача[81]. Опасность была связана с ощущением, что элитарная культура того времени была предрасположена к такому уходу в себя ввиду чрезмерностей городской цивилизации. Циммерман одновременно сочувствовал этой реакции и опасался ее последствий. Невозможно сохранить поступательное движение основанного на идее коммуникации просвещенческого проекта, когда ведущие его представители, подобно Руссо, то и дело заглядываются на преимущества лесного убежища.
То же самое относится и к уединению ради духовного созерцания. Отцы-пустынники и их средневековые последователи принадлежали к самому ядру европейской религиозной чувствительности. Они составляли общее наследие католиков и протестантов; это были иконы, подлежащие любованию, прославлению и, в теории, подражанию. Свирепость нападок Циммермана на «религиозное безумие» указывала на сознание его непреходящей привлекательности. Несмотря на дальнейший ущерб, нанесенный Французской революцией сохранившимся сетям монастырей как во Франции, так и в странах, куда она была экспортирована, их образ жизни не растерял остатков очарования. Притягивала экстремальность этого опыта. Если проблема состоит в развращающем комфорте городской культуры, значит, решение заключается в полном отказе от удобств и привилегий. Если восстановительному созерцанию мешает давление других людей, то ответ на него – решительное бегство, временное или, в особых случаях, окончательное. В этом смысле монашеский идеал был одновременно и конкретной, пусть и все менее редкой, институциональной возможностью, и более общим источником вдохновения для разного рода практик духовного уединения. В христианской традиции существовали сторонники религиозного возрождения, которые, в отличие от Циммермана, верили, что непосредственная, личная встреча с Богом – реальный путь к откровениям, недостижимым во все более светском и коммерческом обществе.
.....
