Читать книгу Шорохи - Дин Кунц - Страница 1

На рассвете во вторник Лос-Анджелес пережил первый слабый толчок. В окнах задребезжали стекла; зазвенели подвешенные к карнизам колокольчики – но не от ветра. В некоторых квартирах с полок попадала посуда.

В утренние часы радио постоянно передавало информацию о землетрясении. К концу времени пик эта новость отошла на третий план: ее оттеснили репортажи о террористических актах в Риме и отчет о столкновении пяти автомашин на магистрали Лос-Анджелес – Санта-Моника. Почему бы и нет? Ведь не рухнуло ни одно здание. К полудню лишь горстка лосанджелесцев (большей частью из переехавших сюда в последние годы) все еще считала это событие достойным небольшого обсуждения за обедом.

* * *

Человек в дымчато-сером фургоне марки «Додж» даже не почувствовал толчка. В это время он катил по автомагистрали, приближаясь к Лос-Анджелесу со стороны Сан-Диего. В движущейся автомашине можно ощутить только очень сильные толчки. Так что он ничего не знал о землетрясении до тех пор, пока не остановился позавтракать в какой-то закусочной и не услышал, как о нем говорят другие посетители.

Он сразу понял, что землетрясение – знамение, предназначенное лично для него. Оно должно было либо утвердить его в успехе предстоящей ему в Лос-Анджелесе миссии, либо предупредить о неудаче. Но все-таки что именно?

Он ломал над этим голову все время, пока ел. Это был крупный, сильный мужчина ростом в шесть футов четыре дюйма и весом в триста фунтов, сплошные мускулы. На еду он потратил целых полтора часа, заказав для начала яичницу из двух яиц с ветчиной, картофель фри, тосты и стакан молока. Он медленно, методично пережевывал пищу, целиком сосредоточившись на этом занятии. Разделавшись с первой порцией, потребовал горку оладий и еще молока. За оладьями последовал омлет с сыром и тремя кусочками канадского бекона, снова тосты и апельсиновый сок.

Такой необычный клиент вызвал живой интерес и послужил основной темой разговоров на кухне. Его обслуживала разбитная рыжая официантка по имени Хелен, но и другие девушки нашли предлог пройти мимо столика и бросить на верзилу оценивающий взгляд. Это не ускользнуло от его внимания, но оставило равнодушным.

Когда клиент попросил счет, Хелен попыталась завязать разговор:

– Вы, должно быть, лесоруб или что-нибудь в этом роде?

Посетитель поднял на нее глаза и изобразил деревянную улыбку. Хотя он впервые в жизни был в этой закусочной и видел Хелен, он знал, что она скажет дальше. Все это ему приходилось слышать сотни раз.

Девушка захихикала, не спуская с него голубых глаз.

– Я почему говорю: лопаете за троих.

– Наверное.

Хелен стояла, опершись бедром на столик, слегка наклонившись к мужчине и недвусмысленно давая понять, что он может рассчитывать…

– И в то же время, – продолжила она, – ни одной унции лишнего жира.

Все так же улыбаясь, он думал: интересно, какова она в постели? Мысленно он уже сгреб ее в охапку, повалил и грубо ворвался в нее – а затем почувствовал свои руки на ее горле. Давить, давить, давить – пока у нее не побагровеет лицо и глаза не выкатятся из орбит!..

Хелен задумчиво смотрела на него, словно прикидывая, удовлетворяет ли он ее требованиям – иначе говоря, соответствует ли его сексуальный аппетит тому, какой он только что продемонстрировал за столом?

– Вы, должно быть, занимаетесь спортом?

– Качаюсь, – ответил он.

– Как Арнольд Шварценеггер?

– Ага.

У девушки была хрупкая, изящная шея. Он мог бы переломить ее, как сухую веточку. Эта мысль сделала его счастливым.

– Наверное, ты силен как бык, – одобрительно заметила девушка. На посетителе была тенниска с короткими рукавами, и она пальчиком потрогала его руку пониже локтя. – Сколько бы ни съел, все уходит в мускулатуру.

– Вот именно. И еще дело в обмене веществ.

– Да?

– Масса калорий сгорает, переходя в нервную энергию.

– Да ну? – поразилась Хелен. – Ты разве нервный?

– Все время начеку, как сиамский кот.

– Не может быть. Бьюсь об заклад, тебя ничто не выведет из себя.

Хелен была эффектной женщиной под тридцать, то есть на десять лет моложе его. Стоит ему захотеть – и он может иметь ее. Сначала она похнычет из-за грубого обращения, а потом убедит себя, что он поступает с ней, как Ретт со Скарлетт, и позволит повалить себя на диван. Разумеется, после акта ее придется убить: вонзить нож в соблазнительную грудь или перерезать горло, – но ему не хотелось отвлекаться. Не стоит она того, чтобы он зря рисковал. Эта девушка не в его вкусе: он не любит убивать рыжих.

Он отвалил ей щедрые чаевые, заплатил по счету в кассу и, бросив Хелен на прощание: «Увидимся!» – вышел из закусочной.

После прохлады, создаваемой кондиционером, сентябрьская жара навалилась на него, как горячая подушка. Идя к своему фургону, мужчина чувствовал на себе взгляд Хелен, но не обернулся.

Доехав до торгового центра, он припарковал машину в дальнем углу стоянки, подальше от магазинов. Забрался на заднее сиденье, опустил бамбуковую штору, отгораживающую салон от грузового отделения, и растянулся на толстом, драном, коротковатом для него матрасе. Ему пришлось гнать всю ночь без остановки, от самой Санта-Елены. Теперь, после плотного завтрака, на него напала сонливость.

Через четыре часа он проснулся от кошмара, весь в поту. Его бросало то в жар, то в холод; одной рукой он вцепился в матрас, а другой хватался за воздух, пытаясь кричать, но у него не было голоса.

Сначала он не сообразил, где находится. В задней части машины было совсем темно, если не считать трех узеньких полосок света, пробивавшегося сквозь бамбуковую штору. Воздух был горячим и спертым. Человек сел, нащупал рукой металлическую крышу, напряг зрение и наконец сориентировался. Мысль о том, что он лежит в фургоне, принесла ему облегчение.

Он попытался вспомнить свой кошмар, но не смог. В этом не было ничего необычного: едва ли не каждую ночь он просыпался с пересохшим горлом и бешено колотящимся сердцем, но ни разу не сумел вспомнить, что именно повергло его в такой ужас.

Хотя он и знал теперь, где находится, темнота по-прежнему действовала ему на нервы. Кто-то, шурша, подкрадывался к нему, и у него, как всегда в таких случаях, начали подниматься волосы на затылке. Он поднял штору и некоторое время усиленно моргал, приспосабливаясь к яркому свету. Потом наклонился и поднял с пола что-то, завернутое в кусок замши, а под ней еще в несколько тряпок. Наконец он добрался до содержимого – пары огромных, очень острых ножей. Дома он потратил немало времени на их заточку. Взяв в одну руку нож, человек испытал странное, очень приятное чувство, как будто это был заколдованный меч чародея, обладающий магической силой.

Сквозь крону пальмы пробивались солнечные лучи и, слепя, отражались на поверхности лезвия. Тонкие губы человека в «Додже» раздвинулись в злорадной усмешке. Несмотря на кошмарный сон, отдых придал ему сил. Он чувствовал себя освеженным и уверенным в себе. Утреннее землетрясение могло означать лишь то, что в Лос-Анджелесе его ожидает успех. Он разыщет ту женщину. Доберется до нее. Сегодня или, самое позднее, в среду. При мысли о ее теплой и безупречно гладкой коже его ухмылка перешла в зловещий оскал.

* * *

Во вторник, ближе к вечеру, Хилари Томас отправилась за покупками в район Беверли-Хиллз. Вернувшись домой, она оставила свой светло-кофейный «Мерседес» на небольшой стоянке в виде подковы. Теперь, когда модельеры вновь разрешили женщинам быть женственными, Хилари радовалась, что смогла накупить множество нарядных платьев, каких не было в магазинах в пору повального увлечения одеждой чуть ли не солдатского образца. Ей понадобилось трижды ходить в дом и возвращаться за новой партией покупок.

Доставая из машины последний сверток, Хилари почувствовала на себе чей-то взгляд. Она огляделась по сторонам. Заходящее солнце залило все вокруг золотистым светом. На газоне играли двое ребятишек. По тротуару семенил коккер-спаниель. Кроме ее «Мерседеса», неподалеку стояли еще две легковушки и крытый фургон, но во всех трех машинах как будто никого не было.

– Ведешь себя как идиотка! – обругала она сама себя. – Кому ты нужна?

И все-таки, отнеся домой последний пакет и вернувшись, чтобы завести машину в гараж, Хилари вновь почувствовала, что за ней следят.

* * *

Около полуночи, читая в постели, Хилари услышала слабый шум внизу. Она отложила книгу и прислушалась.

Шелест раздавался со стороны кухни, в районе черного хода. Прямо под ее спальней.

Хилари встала с постели и надела купленный сегодня халат из синего шелка.

В верхнем ящике ночной тумбочки она хранила автоматический пистолет тридцать второго калибра. Хилари извлекла его оттуда и немного помедлила, прислушиваясь.

Она ужасно глупо себя чувствовала. Наверное, дом дает усадку – такое случается. А с другой стороны, она прожила здесь шесть месяцев и ни разу не слышала никакого шороха.

Хилари вышла на лестничную клетку и всмотрелась в темноту первого этажа.

– Кто здесь?

Ей ответила тишина.

Держа перед собой пистолет, тяжело дыша и тщетно пытаясь унять дрожь, она спустилась по лестнице, пересекла гостиную и включила свет. Странные звуки не прекратились, но в кухне никого не оказалось. Все выглядело в точности как всегда. Крашеный пол из сосновых досок. Горка из такой же сосны, с керамической окантовкой. Выложенные белой плиткой полки. Сверкающие чистотой кастрюли и прочая утварь. Ни единого признака, что здесь побывал чужой.

Она задержалась на пороге и снова прислушалась. Ничего. Только нервное гудение холодильника.

Набравшись храбрости, Хилари приблизилась к задней двери. Та оказалась на запоре. Она включила свет во дворике позади дома и подняла штору. Снаружи, по правую руку от нее, мерцала водная гладь бассейна. По левую расположился розарий; яркие лепестки фосфоресцировали среди темной зелени. Всюду царили тишина и покой.

«Определенно дело в усадке, – решила она. – Тьфу! Я становлюсь мнительной, точно старая дева».

Хилари приготовила сандвич и взяла на кухне бутылку холодного пива. Она не стала выключать свет: это должно отпугнуть налетчика, если такой объявится.

Хилари стало стыдно. Она хорошо понимала, что с ней творится. Страх проистекал из застарелого комплекса «Я-не-заслуживаю-такого-счастья». Она давно знала его за собой. Когда-то она явилась в Лос-Анджелес ниоткуда и ничего собой не представляя, зато теперь у нее было все. В глубине души Хилари боялась, что бог однажды спохватится и решит, что она недостойна свалившихся на нее благ. И тогда ее постигнет суровая кара. Вся жизнь разлетится вдребезги. Она лишится всего: дома, автомобиля, счета в банке… Эта новая жизнь слишком хороша, чтобы быть правдой. И уж во всяком случае – чтобы продолжаться вечно.

Так вот – нет! Нет, черт побери! Хватит заниматься самоедством, убеждая себя, будто дело в одном лишь везении. Удача тут ни при чем. Рожденная в доме, где разбиваются сердца, вскормленная не молоком и лаской, а постоянной тревогой, ненавидимая отцом и еле-еле терпимая матерью, выросшая в атмосфере безысходности и жалости к себе, она долго не знала своей настоящей цены.

Но это пройденный этап. Она полностью излечилась. И не допустит, чтобы старые сомнения взяли над нею верх, не позволит отобрать у себя этот дом, машину и деньги, заработанные упорным трудом, завоеванные талантом. Она всего достигла сама. Когда она явилась в Лос-Анджелес, она не знала здесь ни души. У нее не было ни друзей, ни родственников. Никто не осыпал ее деньгами – за красивые глаза. Лос-Анджелес ежедневно наводняли стада красоток, привлеченных блеском индустрии развлечений, – с ними обращались хуже, чем со скотиной. Хилари пробилась по одной-единственной причине: она оказалась даровитой писательницей, с богатым воображением и неуемной творческой энергией. На фильмы по ее сценариям зрители валили толпами. И она экономила каждый цент, так что богам не за что гневаться на нее.

– Успокойся, – произнесла она вслух. – Никто и не думал ломиться к тебе в дом. Это твое воспаленное воображение.

Хилари доела сандвич, выпила пиво и, выключив везде свет, погрузилась в крепкий сон без сновидений.

* * *

Следующий день стал самым счастливым днем в ее жизни и самым страшным.

Среда началась исключительно хорошо. На небе ни облачка. Воздух изумительно свеж и прозрачен. Стояла на удивление теплая, солнечная погода. Все вокруг поражало яркими, чистыми, как на полотнах кубистов, красками. У Хилари было такое чувство, будто вот-вот поднимется занавес и откроется новый, чудесный, запредельный мир.

Хилари Томас провела утро в саду. Эти отгороженные прочной высокой стеной пол-акра земли позади ее двухэтажного, в испанском стиле коттеджа были засажены всеми видами роз. Здесь были сорта «Фрау Карл Друсски», «Мадам Пьер Ожер», мускусная роза и множество гибридов. Сад полыхал белыми, красными, розовыми и пурпурными огнями. У некоторых роз лепестки были величиной с блюдце, у других – такие крохотные, что свободно могли пройти сквозь обручальное кольцо. Бархатная изумрудная лужайка пестрела лепестками всех оттенков.

Каждое утро Хилари по два-три часа возилась в саду. И в каком бы настроении она ни входила в сад, возвращалась она неизменно полной свежих сил и в мире с самой собой.

Разумеется, она могла нанять садовника. Первый фильм, «Проныра Пит из Аризоны», принес ей целое состояние. Он и сейчас еще время от времени шел в кинотеатрах, причем с большим успехом. Ее двенадцатикомнатный коттедж в Вествуде, на границе Бель-Эйр и Беверли-Хиллз, стоил бешеных денег, но полгода назад она смогла внести требуемую сумму. В кругах шоу-бизнеса ее считали одержимой собственницей. Да. Она и чувствовала себя одержимой. Полной планов и возможностей к их осуществлению. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Хилари стала чертовски удачливой сценаристкой и владелицей недвижимости, так что при желании могла оплачивать труд целой армии садовников. Но она была нежно привязана к цветам и деревьям. Сад превратился в ее святая святых. Здесь она спасалась от действительности.

Детство Хилари прошло в ветхом многоквартирном доме на одной из беднейших окраин Чикаго. Даже теперь, здесь, в Лос-Анджелесе, отдыхая душой и телом в благоухающем розарии, Хилари время от времени закрывала глаза и отчетливо представляла себе каждую подробность. Подъезд с рядами почтовых ящиков – замки посбивали воры, искавшие денежные переводы. Узкие, плохо освещенные коридоры. Унылые каморки с потертой мебелью. Крохотная кухонька с древней газовой горелкой, обещавшей вот-вот взорваться. Хилари жила в постоянном страхе перед пожаром. Холодильник пожелтел от времени; его урчащий, перегретый мотор привлекал всякую живность, из-за чего отец называл их квартиру заповедником. В эту минуту, в своем прекрасном саду, Хилари вспомнила «заповедник» и содрогнулась. Хотя они с матерью драили все четыре комнаты до блеска, выплескивая бешеные количества инсектицидов, им так и не удавалось избавиться от тараканов, проникавших сквозь щели соседних квартир, где обитали далеко не чистюли.

Ей навсегда врезался в память вид из единственного окна ее спальни, где она отсиживалась часами, пока отец с матерью ссорились. Спальня стала ее прибежищем от диких воплей и ругани, а также от тяжелой, убийственной тишины, когда родители переставали разговаривать друг с другом. Вид из окна был не особенно вдохновляющим: всего лишь прокопченная кирпичная стена дома через улицу. Окно никогда не открывалось, но если хорошо прижаться к стеклу, сплющив нос, можно было разглядеть сверху узкую полоску серебристо-голубого неба.

Не смея даже надеяться когда-нибудь сбежать из этого ада, Хилари привыкла как бы проникать взглядом сквозь кирпичную стену. Она давала волю воображению; взгляд летел дальше, она видела перед собой холмы, иногда даже Тихий океан или высоченные горные цепи. Но чаще всего перед ее мысленным взором вставал сад, созданный ее собственными руками, волшебный уголок, где было тихо и очень уютно, где росли бы аккуратно подстриженные кусты и высились ажурные решетки, увитые лианами. В мечтах она расставляла в саду легкую плетеную мебель. Тенты в яркую полоску надежно защищали от зноя. Под ними сидели нарядные женщины и мужчины в легких костюмах и, наслаждаясь напитками со льдом, вели непринужденную беседу.

«И вот я живу в этом доме, – подумала Хилари. – Сон обернулся явью. Я здесь полноправная хозяйка».

Ей было не в тягость ухаживать за розами и другими растениями: наоборот, Хилари считала это удовольствием, а не работой. Каждая минута, проведенная среди цветов, уносила ее все дальше от кошмарных воспоминаний детства.

В полдень Хилари отложила садовый инструмент и приняла горячий душ. У нее было такое чувство, словно вместе с паром улетучиваются не только грязь и усталость, но и тяжелые воспоминания. В их убогом чикагском жилище в ванной протекали все краны и регулярно засорялись раковины. И никогда не было вдоволь горячей воды.

Сидя в застекленном патио, Хилари съела легкий обед. Доедая бутерброд с сыром и закусывая яблоками, просмотрела пару утренних газет, пишущих о шоу-бизнесе: «Голливудский репортер» и «Дейли Вэрайити». В «Репортере», в колонке Хэнка Гранта, значилось ее имя – среди деятелей шоу-бизнеса, отмечающих сегодня свой день рождения.

Для женщины, которой только что исполнилось двадцать девять лет, она многого достигла.

Сегодня решалась судьба ее нового сценария. К концу дня руководство студии «Уорнер Бразерс» должно было либо согласиться купить его, либо отвергнуть. Хилари и ждала телефонного звонка, и боялась разочарования. Этот сценарий был ей дороже всех предыдущих.

Она взялась за него, не имея никаких гарантий, повинуясь творческому импульсу, и твердо решила продать его, только если ей разрешат стать одним из постановщиков и предоставят право решающего голоса при окончательном монтаже картины. «Уорнер Бразерс» уже делали намеки на баснословный гонорар, если она откажется от этих требований. Хилари отдавала себе отчет в том, что слишком многого хочет, но успех двух предыдущих фильмов по ее сценариям доказал, что, возможно, ее претензии не так уж и безосновательны. Что говорить, компании будет нелегко согласиться на ее участие и контроль за производственным процессом, но подлинным камнем преткновения, конечно же, станет ее желание самой решать судьбу каждого кадра и каждого нюанса. Это право испокон веку было прерогативой совета директоров, которые регулярно подтверждали свою компетентность, выпуская одну за другой сверхкассовые картины. Такая честь практически никогда не предоставлялась начинающему режиссеру, тем более женщине. Упорство, с которым Хилари добивалась контроля над творческим процессом, могло стать непреодолимым препятствием к заключению контракта.

Чтобы отвлечься от дум о судьбе сценария, Хилари провела послеобеденное время в своей студии, выходящей окнами на бассейн. Здесь стоял массивный дубовый письменный стол с дюжиной ящиков. Кроме настольной лампы, комнату освещали два стоявших на пианино бронзовых подсвечника. Хилари изо всех сил старалась сосредоточиться на статье для «Филм Коммент», но ее мысли витали далеко отсюда.

В четыре часа зазвонил телефон, и Хилари вздрогнула, несмотря на то что целый день ждала этого звонка. На проводе был Уолли Топелис.

– Это твой агент, детка. Необходимо поговорить.

– Разве мы уже не разговариваем?

– Я имею в виду, глаза в глаза.

– Ясно, – мрачно вымолвила она. – Плохие новости.

– Я этого не говорил.

– В противном случае ты бы сообщил мне, как обстоят дела, прямо по телефону. «Глаза в глаза» означает, что ты хочешь подсластить пилюлю. Помочь мне перенести удар.

– Ну и паникерша же ты!

– «Глаза в глаза» означает, что ты будешь держать меня за руку и отговаривать от самоубийства.

– Какое счастье, что твоя склонность к мелодраме никак не отражается на сценариях.

– Если «Уорнеры» ответили «нет», так прямо и скажи.

– Они еще не пришли к окончательному решению, мой ягненочек.

– Понятно.

– Ты будешь слушать, в конце концов? Ничего еще не решено. Я полон надежд и хочу обсудить с тобой наши следующие шаги. Вот и все. Мне абсолютно не в чем каяться. Можешь встретиться со мной через полчаса?

– Где?

– В отеле «Беверли-Хиллз».

– Ресторан «Поло Лаундж»?

– Естественно.

* * *

Заворачивая за угол и таким образом оставляя позади бульвар Заходящего Солнца, Хилари подумала: как странно, почти нереально выглядит отель «Беверли-Хиллз» – будто рожденный зноем мираж в пустыне, всей своей громадой нависший над величественными пальмами. Сказочное зрелище! Всякий раз, подъезжая к этому зданию, Хилари обнаруживала, что его розовая отделка выглядит далеко не так кричаще, как она представляла издали. Полупрозрачные стены излучали мягкий свет, шедший изнутри. Отель был по-своему элегантен, хотя в нем и было что-то от декаданса. Перед главным входом служители в униформе встречали гостей, чтобы заняться их машинами. Здесь уже стояли два «Роллс-Ройса», три «Мерседеса» и алый «Мазерати».

«Долгий путь от чикагской окраины», – подумала Хилари и счастливо улыбнулась.

Войдя в зал ресторана «Поло Лаундж», она увидела с полдюжины знаменитых голливудских актеров и актрис, а также двоих преуспевающих продюсеров, однако ни один из них не сидел за столиком номер три. Это место считалось самым удобным, так как отсюда хорошо просматривался вход. Сейчас за этим столиком восседал Уолли Топелис – один из всемогущих агентов по рекламе; ему удалось очаровать метрдотеля – точно так же, как всех, с кем он когда-либо имел дело.

Это был невысокий худощавый человек лет пятидесяти, очень элегантный, с густой седой шевелюрой и пышными усами. Именно такой человек должен был сидеть за столиком номер три. В эту минуту он разговаривал по специально для него установленному телефону. Завидев Хилари, он поспешил закончить разговор и, положив трубку на рычаг, поднялся ей навстречу.

– Ты, как всегда, очаровательна.

– А ты, как всегда, в центре внимания.

Уолли ухмыльнулся и тихим, заговорщицким тоном произнес:

– На нас все смотрят.

– Еще бы.

– Украдкой, – продолжил он.

– Да уж, конечно.

– Делают вид, будто им нет до нас никакого дела. – Уолли Топелис упивался своим триумфом.

– Мы тоже не покажем виду, будто что-то заметили, – подхватила Хилари, садясь за стол.

– Ни в коем случае.

– Это было бы пошло.

– Вне всяких сомнений!

Хилари вздохнула.

– Я никогда не могла понять, почему один столик считается более привилегированным, чем другие.

– Мне самому смешно, но я это понимаю, – уже серьезно произнес Уолли. – Что бы там ни говорили Маркс и Энгельс, а классовые различия у людей в крови, особенно если общество ставит во главу угла не происхождение, а деньги и жизненный успех. Где бы мы ни очутились, мы тотчас воздвигаем классовые барьеры – даже в ресторане.

– Кажется, я угодила на одну из знаменитых лекций Топелиса.

В это время официант принес сверкающее ведерко со льдом и установил на треножнике рядом с их столиком. Очевидно, Уолли взял на себя ответственность за их сегодняшнее меню, не дожидаясь ее прихода.

– Это не лекция, – возразил он, когда официант снова исчез. – Так, житейское наблюдение. Люди не могут не делиться на классы.

– Почему?

– Прежде всего потому, что, кроме естественных, жизненно важных потребностей в еде и крыше над головой, существуют и другие, не менее сильные, которые побуждают их к действию. Если существует район, в котором живут сливки общества, человек вкалывает на двух работах, лишь бы заработать побольше денег и поселиться в том же районе. Если один автомобиль престижней другого, мужчина – или женщина, в данном случае пол не имеет значения, – будет трудиться не покладая рук, чтобы обзавестись точно таким же. И если в «Поло Лаундж» есть особый столик, каждый старается разбогатеть и прославиться – пусть даже это будет дурная слава, – чтобы получить на него право. Эта страсть, даже мания, достичь более высокого общественного статуса является сильнейшим стимулом к расширению производства, увеличению общественного богатства, созданию новых рабочих мест. Если бы Генри Форд не поставил перед собой задачу пробиться, он ни за что не создал бы компанию, которая ныне дает работу десяткам тысяч других людей. Классовые различия – двигатель прогресса; это они помогают нам поддерживать высокий жизненный уровень и придают смысл невыносимому подчас труду.

Хилари покачала головой.

– Если человек занимает лучшее место в зале ресторана, это еще не делает его более совершенным.

– Назови это символом совершенства.

– Не вижу смысла.

– Тогда смотри как на увлекательную игру.

– А на тебя – как на игрока экстра-класса.

Уолли самодовольно улыбнулся.

– Ты думаешь?

– А я вот, кажется, никогда не научусь в нее играть.

– Научишься, ягненочек. Конечно, в этой игре много глупого, но она идет на пользу бизнесу. Никто не хочет связываться с неудачником. Зато всякий стремится играть с тем, кто занимает престижный столик в «Поло Лаундж».

Хилари не знала другого такого человека, который мог бы назвать женщину ягненочком и при этом не задеть снисходительностью тона и не заслужить упрека в заискивании. Будучи ростом с жокея, Уолли чем-то напоминал ей Кэрри Гранта в фильме «Поймать вора» – или как он там назывался? Он перенял у Гранта хорошие манеры, походку, жестикуляцию, даже взгляд, исполненный лукавства, – как будто жизнь казалась ему тонкой игрой.

К ним снова подошел официант. Уолли назвал его Юджином и задал несколько вопросов о детях. Юджин явно симпатизировал ее кавалеру, и Хилари подумала, что, наверное, «занимать престижный столик в «Поло Лаундж» включает в себя и приятельское обращение со слугами.

Юджин передал Уолли бутылку шампанского. Хилари бросила взгляд на этикетку.

– «Дом Периньон»?

– Для тебя – только самое лучшее, моя прелесть.

Юджин сорвал фольгу и начал раскручивать проволоку, державшую пробку.

Хилари помрачнела.

– Вот теперь я на сто процентов уверена, что у тебя плохие новости.

– Что заставляет тебя так думать?

– Стодолларовое шампанское… Должно быть, оно призвано смягчить мою душевную боль, пролиться бальзамом на раны сердца.

Хлопнула пробка. Юджин прекрасно справился со своей задачей: пролил всего несколько капель.

– Какая же ты пессимистка, – упрекнул Уолли.

– Реалистка, – поправила она.

– Любая другая на твоем месте запищала бы: «Ах, шампанское! Что мы празднуем?» Но только не Хилари Томас.

Юджин плеснул ему на пробу шампанского. Уолли пригубил и одобрительно кивнул.

– Празднуем? – переспросила Хилари. Такая возможность не приходила ей в голову. Она вдруг почувствовала слабость.

– Вот именно, празднуем, – подтвердил Уолли.

Юджин торжественно, не спеша наполнил их бокалы и поместил бутылку в ведерко со льдом. Ему явно хотелось послушать, что скажет Уолли.

По-видимому, и Уолли не возражал против того, чтобы приятная новость как можно скорее стала достоянием гласности. Ухмыльнувшись, как Кэрри Грант, он слегка наклонился к Хилари и произнес:

– Договор с «Уорнер Бразерс» у нас в кармане.

Хилари моргнула, открыла рот и не нашла что сказать.

– Не может быть.

– Может.

– Это так просто не делается.

– Говорю тебе, договор у нас в кармане.

– Они не дадут мне ставить.

– Дадут.

– Тогда не позволят участвовать при окончательном монтаже картины.

– Позволят.

– О господи!

Хилари потеряла дар речи. Юджин поспешил поздравить их и смыться. Уолли рассмеялся и чуточку укоризненно покачал головой.

– Могла бы сыграть и получше. Сейчас все станут спрашивать Юджина, что мы отмечаем, а он будет удовлетворять всеобщее любопытство. Я предпочел бы, чтобы люди думали, что ты была абсолютно уверена в успехе. Плавая среди акул, нельзя показывать сомнения, а тем более страха.

– Ты не шутишь? Мы действительно добились, чего хотели?

– У меня есть тост. За мою самую очаровательную клиентку, с надеждой на то, что она когда-нибудь поймет, что далеко не все яблоки – червивые.

Они чокнулись. Хилари все еще мучили сомнения.

– Наверное, студия выдвинет какие-нибудь условия. Урежут финансирование. Откажут в процентах с прибыли. Что-нибудь в этом роде.

– Прекрати искать ржавые гвозди в супе!

– Мы же не едим суп.

– Очень остроумно! Я пью шампанское.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Хилари устремила задумчивый взгляд на пузырьки в бокале. У нее было такое чувство, словно из глубины ее души тоже поднимаются искристые пузырьки радости. Но какая-то часть ее существа продолжала играть роль пробки, сдерживая радость: так безопаснее. Нельзя искушать судьбу.

– Я не могу понять, – признался Уолли. – У тебя такой вид, будто сделка не состоялась. Ты хорошо расслышала, что я сказал?

Хилари улыбнулась.

– Извини. Просто… я с детских лет привыкла жить ожиданием худшего. По крайней мере, убережешься от разочарований. Если живешь с безнадежными алкоголиками, ничего другого не остается.

В глазах ее агента светилась доброта.

– Твои родители умерли. Оба. Давным-давно. Они тебе больше не угрожают. Никто не может ничего тебе сделать.

– Последние двенадцать лет я только и делаю, что убеждаю себя в этом.

– Когда-нибудь обращалась к психоаналитику?

– Два года подряд.

– Не помогло?

– Практически нет.

– Может, попробовать другого врача?

– Не в этом дело, – возразила Хилари. – Теория Фрейда имеет один недостаток. Психоаналитики убеждены, что стоит только нащупать в детских годах пациента нанесенную ему душевную травму, как он тотчас исцелится. Главное – подобрать ключ, а открыть дверь уже не составит труда. На самом деле все не так просто.

– Нужно хотеть исцелиться, – подсказал Уолли.

– И этого недостаточно.

Уолли вертел в холеной руке бокал шампанского.

– Если тебе нужно выговориться, я всегда к твоим услугам.

– Я уже столько лет плачусь тебе в жилетку.

– Ерунда. Ты почти ничего не рассказывала. Так, голые факты.

– Это не так уж интересно, – вздохнула Хилари.

– Уверяю тебя, ничего подобного! Семейная драма, рубцы на сердце, сумасшествие, убийство и самоубийство, бедная невинная крошка меж двух огней – ты, как сценаристка, знаешь: такое никогда не приедается.

Хилари жалко улыбнулась.

– Я должна сама во всем разобраться.

– Свежий взгляд со стороны никогда не помешает. Опять же – возможность излить душу…

– Я изливала ее и перед психиатром, и перед тобой…

– Неужели совсем не помогло?

– Помогло, насколько это было возможно. Дальше я должна сама встать лицом к лицу с прошлым, без посторонней помощи. – Прядь черных волос упала ей на лицо, закрыв один глаз; Хилари нетерпеливо откинула ее за ухо. – Рано или поздно я смогу жить с высоко поднятой головой. Это вопрос времени.

Про себя она подумала: «А сама-то я в это верю?»

Уолли с минуту смотрел на нее. Потом он заговорил:

– Ну что ж. Наверное, тебе виднее. В любом случае стоит выпить. – Он поднял свой бокал. – Ну-ка, напусти на себя веселый, самоуверенный вид – пусть все эти важные господа завидуют и рвутся работать с тобой!

Хилари безумно хотелось откинуться на спинку кресла, пить шампанское «Дом Периньон», и пусть ее захлестнут волны радости! Но ей никак не удавалось полностью расслабиться. У нее было такое чувство, как будто где-то там, в темноте, притаилось что-то страшное. В свое время родители запихнули ее, совсем крошку, в тесную коробочку страха, захлопнули крышку и заперли снаружи. С тех пор она взирает на мир из этого гроба. Эрл с Эммой довели ее до тихого, но устойчивого помешательства, параноидальной шизофрении, сводящей на нет все светлое в ее жизни.

Она едва не задохнулась от ненависти к отцу с матерью. Многие годы и многие мили отделяли ее от чикагского ада, но она все еще ощущала себя его пленницей.

– Что с тобой? – мягко спросил Уолли.

– Ничего. Я в полном порядке.

– Ты очень бледна.

Хилари сделала над собой усилие, чтобы загнать страх в тайники памяти. Потом потрепала Уолли по щеке и нежно поцеловала.

– Прости. Иногда я действительно становлюсь невыносимой. Вон, даже не удосужилась поблагодарить тебя. Уолли, я счастлива, что мы заключили этот договор! Правда! Ты самый лучший агент на свете!

– Вот тут ты не ошибаешься. Но мне не пришлось чрезмерно потеть. Они пришли в такой восторг от твоего сценария, что готовы были сдаться на все твои условия. Удача тут ни при чем, так же как и мои способности. Ты должна знать, детка: это все твой талант. Тебе сейчас нет равных. Ты можешь сколько влезет мучиться воспоминаниями о родителях-садистах, можешь продолжать смотреть на мир сквозь черные очки… Но мне все же хочется, чтобы ты попробовала жить иначе. Послушайся моего совета.

Ах, как ей хотелось поверить Уолли, заразиться его оптимизмом – но черные семена чикагской окраины пустили в душе Хилари зловещие побеги. Сколько бы Уолли ни расписывал прелести ее нынешнего положения, в этом раю ей мерещились все те же подстерегающие ее чудовища. Она всей душой верила в закон Мерфи: «Все, что может испортиться, – портится!»

Но Уолли был так настойчив, говорил таким убедительным тоном, что Хилари добросовестно пошарила в хаосе своих чувств и извлекла солнечную улыбку.

– Ну вот, – с облегчением вымолвил он. – Так-то лучше. Тебе идет улыбаться.

– Постараюсь делать это почаще.

– А я постараюсь заключать для тебя как можно больше выгодных контрактов.

Они пили шампанское и строили радужные планы. Никогда еще Хилари столько не смеялась. Понемногу у нее полегчало на душе. Проходя мимо их столика, популярнейший киноактер, «настоящий мужчина» сегодняшнего экрана – холодные глаза, тонкие, поджатые губы, гора мускулов, валкая походка, – а в жизни добрый, смешливый, даже застенчивый человек, чья последняя работа принесла создателям фильма барыш в пятьдесят миллионов долларов, первым задержался, чтобы поздороваться и спросить, по какому случаю пир горой. Вслед за ним подошел неприступный продюсер с глазами ящерицы: этот сначала косвенно, а затем напрямую попытался выведать сюжет «Волка», в надежде перехватить сценарий и состряпать телесериал-скороспелку. Скоро у их столика перебывала добрая половина зала, прикидывая, нельзя ли войти в долю и чем-либо поживиться. Ведь «Волку» понадобятся продюсер, звезды, музыкальный аранжировщик… Таким образом, за престижным столиком вершился апофеоз Хилари Томас с пожиманием рук, похлопыванием по спине и чмоканьем в щечку.

Хилари отдавала себе отчет в том, что большинство блестящих завсегдатаев «Поло Лаундж» вовсе не такие хищники и стяжатели, какими они иногда казались. Многие начинали жизнь на дне общества – голодные, нищие, как она сама. И хотя каждый сколотил кругленькое состояние и выгодно поместил капитал, они были не в состоянии перестать суетиться, потому что разучились жить иначе.

Подлинная жизнь Голливуда не имела ничего общего с имиджем, который сложился у восхищенной публики. Секретарши, продавцы, мелкие служащие, водители такси, механики, домохозяйки, официантки, представители всех профессий и слоев населения по всей стране, возвращаясь вечером домой, падали с ног от усталости. Их хватало только на то, чтобы плюхнуться в кресло перед «ящиком» и погрузиться в волшебный мир звезд. Для миллионов людей от Гавайев до штата Мэн и от Флориды до Аляски Голливуд стал символом разнузданных оргий, доступных женщин, бешеных денег, огромного количества выпитого виски, еще большего количества кокаина, блаженной праздности под знойным южным небом, попоек на краю бассейна, каникул в Акапулько и Палм-Спрингс, секса на покрытом меховой накидкой заднем сиденье «Роллс-Ройса». Фантастика! Сказка! Сладкая иллюзия! По мнению Хилари, общество, безнадежно погрязшее в коррупции, возглавляемое бездарными политиканами, стоящее на шатком фундаменте, подтачиваемом инфляцией и чрезмерными налогами, живущее в постоянном страхе перед ядерной угрозой, – такое общество нуждается в иллюзиях, если хочет выжить. В действительности люди, занятые в кино– и телеиндустрии, пашут гораздо больше, чем другие, даже если плоды их трудов и не стоят затраченных усилий. Звезда, занятая в популярном телесериале, вкалывает от зари до зари, часто по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Отдача, естественно, тоже бывает колоссальной. И даже несмотря на это, их вечеринки не особенно напоминают оргии; женщины не доступнее, чем в Филадельфии, Хакенсаке или Тампе; солнечной погоде отнюдь не сопутствует праздность, а секс ничем не отличается от того, каким занимаются секретарши Бостона или продавцы Питтсбурга.

В четверть седьмого Уолли должен был уходить на небольшую вечеринку, и пара завсегдатаев «Поло Лаундж» предложила Хилари поужинать с ними. Она отказалась, сославшись на якобы уже существующую договоренность.

Когда они вышли из отеля, было еще светло. На ослепительном лазоревом небе белела пара облаков. Все вокруг приобрело платиновый оттенок. Мимо, смеясь и оживленно беседуя, прошелестели две молодые парочки, направлявшиеся к своим «Кадиллакам», а чуть поодаль, на бульваре Заходящего Солнца, шуршали шины, ревели двигатели и взвизгивали клаксоны.

Они подождали, пока расторопные служители подгонят их машины.

– Хилари, у тебя действительно назначена встреча?

– Д-да. С самой собой.

– Хочешь поехать со мной?

– Незваный гость…

– Считай, что я тебя пригласил.

– Не хочу нарушать твои планы.

– Ерунда. Ты будешь весьма приятным дополнением.

– Я не одета для званого ужина.

– Ты и так хороша.

– Уолли, мне хочется побыть одной.

– Ты становишься отшельницей хуже Гарбо. Поехали со мной. Ну, пожалуйста! Это неофициальная встреча с молодым, подающим надежды телесценаристом и его женой. Милейшие люди.

– Уолли, я в полном порядке. Честно.

– Такая красивая женщина, в день своего триумфа – и одна! Нет, ты определенно нуждаешься в чем-то таком: свечи, тихая, ласковая музыка, хорошее вино, а рядом тот, с кем ты пожелаешь разделить все это.

Хилари усмехнулась.

– Уолли, да ты скрытый романтик!

– Я вполне серьезно.

Она положила руку ему на плечо.

– Это очень мило с твоей стороны, что ты обо мне заботишься, но со мной действительно все в порядке. Я люблю уединение. Впереди еще достаточно времени для интимных встреч, катания на горных лыжах и дружеских попоек после выхода «Часа волка».

Уолли Топелис помрачнел.

– Если ты не научишься отдыхать, тебе долго не продержаться. Через каких-нибудь пару лет ты будешь похожа на тряпичную куклу. А вместе с физическими силами иссякнет и творческая энергия.

– Этот фильм станет водоразделом между моей прошлой и будущей жизнью.

– Согласен. Однако…

– Я всю себя вложила в эту работу, пахала, как негр, все поставила на одну карту. Только когда у меня будет прочная репутация хорошего сценариста и режиссера, я смогу наконец поставить крест на жалких, истрепавшихся призраках: моих родителях, чикагских трущобах, всех ужасных воспоминаниях. Научусь расслабляться и вести нормальный образ жизни. Но не сейчас. Если я расслаблюсь сейчас, меня постигнет неудача. Или я внушу себе, что потерпела неудачу, – что, в сущности, одно и то же.

Уолли вздохнул.

– О’кей. И все-таки ты зря отказываешься.

В это время лакей подогнал ее машину. Хилари обняла Уолли.

– Может быть, я позвоню тебе завтра – просто убедиться, что мне не приснилась вся эта история с «Часом волка».

– На окончательное оформление договора уйдет несколько недель. Но я не думаю, что могут возникнуть осложнения. На следующей неделе подпишем протокол, и можешь приступать к работе.

Хилари послала ему воздушный поцелуй, дала лакею чаевые и укатила.

Она поехала вверх по склону, минуя шикарные особняки стоимостью в несколько миллионов долларов, лужайки, зеленевшие почище банкнот; повернула налево, потом направо – словом, ехала наугад, без какой-то определенной цели, просто чтобы успокоиться. Это был один из немногих видов отдыха, какие она себе позволяла. Дорога была испещрена густыми багровыми тенями; на улице быстро темнело, хотя сквозь кроны пальм, дубов, кленов, кедров, кипарисов и сосен еще мелькали проблески света. Хилари включила передние фары и покатила дальше по извилистой дороге каньона, пока не почувствовала, что напряжение начинает отпускать ее.

С наступлением сумерек она остановилась возле небольшого мексиканского ресторанчика на бульваре Ла-Синега. Грубо оштукатуренные стены. Фотопортреты мексиканских головорезов. Густой аромат горячего соуса, острой приправы и кукурузных лепешек. Официантки в крестьянских блузах с глубоким вырезом и красных юбках в складку. Знойная, чувственная музыка. Хилари заказала сыр, немного риса и жареные бобы. Еда оказалась такой вкусной, словно подавалась при свечах, под мелодичную музыку и рядом был близкий человек, готовый разделить с нею ее торжество.

Не забыть сказать Уолли, подумала Хилари, допивая темное мексиканское пиво. Но тут же услышала его язвительный голос: «Ягненочек, это не что иное, как самообман. Конечно, одиночество не отражается на качестве еды, музыки и свечей, но это еще не значит, что оно полезно для душевного и физического здоровья». Он ни за что не удержится от очередной нотации, и пусть это будет сделано с наилучшими намерениями, ей от этого не легче.

Хилари села в свой автомобиль, пристегнула ремень, включила зажигание и радио и несколько минут неподвижно сидела, наблюдая за потоком огней на Ла-Синега. Сегодня у нее день рождения. Двадцать девятый по счету. И, несмотря на упоминание в колонке Гранта в «Голливудском репортере», кроме нее самой, никому нет до этого дела. Но разве не она сама уверяла Уолли, что ее это устраивает?

Мимо проносились автомобили. Люди куда-то спешили – большей частью парами, – строили планы на вечер.

Хилари не хотелось домой, но больше ехать было некуда.

* * *

В доме было темно.

Хилари завела машину в гараж и приблизилась к парадной двери. Ее высокие каблучки громко стучали по каменным плитам.

Стоял ласковый, теплый вечер. Земля щедро отдавала солнечное тепло; прохладный ветер с моря, в любое время года продувавший город насквозь, еще не принес с собой похолодание. Хотя ближе к ночи впору будет надевать пальто. В саду громко стрекотали цикады. Хилари вошла в дом, включила свет в прихожей и заперла дверь. Зажгла свет в гостиной и стала подниматься по лестнице – как вдруг услышала за спиной какой-то шум и обернулась.

Из кладовки неподалеку от входной двери, где висела ненужная одежда, выступил человек примерно сорока лет от роду, рослый, в облегающем желтом свитере, черных брюках и кожаных перчатках. Под свитером ходуном ходили бугры мускулов: должно быть, он много лет занимался поднятием тяжестей. Даже запястья, различимые между перчатками и рукавами свитера, были внушительных размеров и свидетельствовали о недюжинной силе. Человек остановился в десяти футах от Хилари, широко ухмыльнулся и облизнул тонкие губы.

Она не знала, как отреагировать на непрошеное вторжение. То был не заурядный взломщик и не какой-нибудь мальчишка-дегенерат с наркотическим блеском в глазах. Она знала этого человека и меньше всего ожидала увидеть его в подобной ситуации. Пожалуй, только появление из кладовки Уолли Топелиса могло бы так же удивить ее. Хилари была не столько испугана, сколько растеряна. Она познакомилась с этим человеком три недели назад в графстве Напа, Северная Калифорния, куда ездила собирать материал для следующего сценария, из жизни виноделов. Там он выглядел солидным, преуспевающим дельцом из Напа-Валли. Но какого черта он делал в ее кладовке?

– Мистер Фрай? – неуверенно вымолвила она.

– Привет, Хилари. – У него был густой, низкий, гортанный, скрипучий голос, но там, в Напа-Валли, он звучал отечески бодро, сейчас в нем слышались угрожающие нотки.

Хилари прочистила горло.

– Что вы здесь делаете?

– Приехал повидаться с вами.

– Зачем?

– Просто повидаться.

Его тяжелый, хищный взгляд прожигал ее насквозь. С лица не сходила зловещая ухмылка – волчий оскал перед тем, как страшный зверь сомкнет челюсти на горле бедного кролика.

– Как вы сюда попали? – требовательно спросила Хилари.

– Красивая…

– Что?

– Ты очень красивая.

– Немедленно прекратите это.

– Я давно искал такую, как ты.

– Вы меня пугаете.

– Ах, какая красавица! – И он сделал шаг навстречу.

Она вдруг угадала его намерения. Но это же чистое безумие! С какой стати богатому человеку, занимающему высокое положение в обществе, ехать за сотни миль, рискуя своим состоянием, репутацией и свободой, ради скоротечного акта насилия?

Фрай сделал еще один шаг навстречу.

Насилие. Но это же ни в какие ворота!.. Разве что… Разве что он собирается потом убить ее. Тогда он не так уж и рискует – значит, не будет ни отпечатков пальцев, ни каких-либо иных улик. И никому не придет в голову, что известный промышленник, уважаемый винодел из Санта-Елены проделал долгий путь до Лос-Анджелеса, чтобы совершить акт насилия и убить жертву. Никто не подумает на Бруно Фрая. Следствие ни за что не двинется в этом направлении.

Может, она сошла с ума? Это не тот Бруно Фрай, с которым она свела знакомство в Санта-Елене. Тогда она не заметила ни малейших признаков безумия, которое теперь исказило его черты. В холодных как лед глазах сквозила злоба. Как же Фраю удалось скрыть ее при первой встрече?

Вдруг Хилари заметила нож, и все ее сомнения испарились. Он явился, чтобы убить ее. Нож торчал у него за поясом над правым бедром. Всего одна секунда – и он очутится в руках у бандита, чтобы затем вонзиться ей в живот.

Дальше все пошло как при замедленной съемке. Секунда растянулась до минуты. Хилари следила за тем, как он приближается, – будто смотрела страшный сон. Ей стало не хватать воздуха: атмосфера в доме неимоверно сгустилась. Вид ножа парализовал ее. Она больше не пятилась – словно приросла к месту. Нож почти всегда оказывает такое действие. Человек теряет дар речи, ледяная рука страха сжимает сердце. Вас до самых кишок пробирает озноб. Не у всякого хватает духу пустить в ход холодное оружие. Ничто, как нож, не дает столь отчетливого представления о хрупкости человеческой плоти и самой жизни. Яд, пистолет, разрывная бомба действуют на расстоянии. Но преступник с ножом должен вплотную приблизиться к жертве. Чтобы вспороть живот другого человека и не почувствовать тошноты от приторного запаха крови, нужно особое бесстрашие – или безумие.

Фрай подошел совсем близко. Положил громадную ручищу на обе ее груди и грубо стиснул их, прикрытые тонкой шелковой материей.

Непосредственный контакт с врагом вывел Хилари из состояния транса. Она с силой ударила Фрая по руке, вырвалась и отскочила за диван.

Фрай расхохотался, но его глаза полыхнули кровожадным огнем. То был дьявольский смех. Видно, он только и ждал, чтобы она начала сопротивляться: это разжигало в нем охотничий азарт.

– Убирайся! – крикнула Хилари. – Немедленно выйди вон!

– А мне не хочется выходить, – усмехнулся Фрац. – Как раз наоборот. Я намерен войти. О да. Именно так. Войти в тебя, маленькая леди. Содрать одежду, оголить твою плоть и ворваться в нее – глубоко-глубоко. Туда, где тепло, темно и влажно.

На какую-то долю секунды ноги Хилари сделались ватными и сердце ушло в пятки, но затем страх сменился более полезным чувством – ненавистью. И яростью. То не был осознанный гнев интеллигентной женщины против покушения на ее достоинство: в основе этой ярости лежало нечто более фундаментальное, первозданное. Он вторгся в ее святая святых, осквернил ее жилище, растоптал хрупкий мир ее души, ее единственное прибежище! Хилари неожиданно оскалила зубы и не закричала, а зарычала, низведенная этим мерзавцем до уровня животного.

На диванной полке стояла пара тяжелых, восемнадцать дюймов высотой, фарфоровых статуэток. Хилари схватила одну и швырнула во Фрая.

Он мгновенно увернулся, и статуэтка разбилась о кирпичную кладку камина; все пространство перед камином покрылось осколками.

– Даю тебе вторую попытку.

Хилари взяла вторую статуэтку и заколебалась. Наблюдая за налетчиком сквозь прищуренные от злости веки, она взвесила статуэтку на ладони и изобразила бросок.

Фрай поддался на ее финт и быстро уклонился. Тогда она бросила по-настоящему.

От удивления Фрай не успел увернуться, и статуэтка задела ему висок. Удар оказался не таким сильным, как ей хотелось бы: Фрай не только удержался на ногах, но и не был серьезно ранен. Даже кровь не выступила. И все-таки Хилари причинила ему боль, и это на него подействовало. Игривое настроение сменилось яростью. Кривая ухмылка исчезла с побагровевшего лица. Фрай заскрежетал зубами. На массивной шее проступили бугры мыщц. Он изготовился к прыжку.

Хилари рассчитала, что он в несколько прыжков обогнет диван, а она тем временем отбежит на другую сторону и, может быть, найдет еще чем в него бросить. Но Фрай попер прямо на нее, как разъяренный бык, а наткнувшись на диван, запросто схватил его огромными ручищами и, перевернув, отшвырнул в сторону, как будто в нем было всего несколько фунтов. Хилари отскочила в сторону. Фрай рванулся к ней и неминуемо схватил бы, если бы не споткнулся и не упал на одно колено.

Гнев у Хилари снова сменился страхом, и она пустилась наутек: в прихожую, к входной двери. Однако быстро сообразила, что, пока она будет отпирать замки, Фрай успеет атаковать ее. Он был совсем близко, в двух или трех шагах от нее. Хилари метнулась вправо и устремилась вверх по винтовой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу. Она тяжело дышала, но все равно слышала его сопение и грязные ругательства.

Пистолет! В ночной тумбочке. Если она раньше его добежит до спальни, захлопнет и запрет дверь, это даст ей пару секунд, чтобы выхватить из ящика пистолет.

На лестничной площадке, когда Хилари уже думала, что на целых несколько футов опередила своего преследователя, он схватил ее за правое плечо и рванул к себе. Хилари вскрикнула, но не стала вырываться, как он ожидал, а резко обернулась и что было сил ударила его коленом между ног. Он взвыл, весь побелел от пронзительной боли и выпустил ее.

Наверное, ему еще не попадались женщины, способные постоять за себя. Ей дважды удалось обвести его вокруг пальца. Он-то считал, будто имеет дело с хорошенькой дурочкой, безобидным зайчонком, безответной жертвой, которую он без труда подчинит своей воле, использует и одним лишь ударом могучего кулака выбьет из нее дух. Однако она ощерилась, показала клыки и выпустила когти. И возликовала, увидев на его лице выражение шока.

У нее мелькнула надежда, что враг не устоит на ногах, покатится вниз по лестнице и сломает себе шею. Или что удар в самое чувствительное место ненадолго, хотя бы на минуту, выведет его из строя. Однако не успела она развернуться на 180 градусов и убежать, как Фрай выпустил балюстраду, за которую схватился, чтобы не упасть, и ринулся вслед за ней.

– Сука! – хрипло выругался он.

– Нет! – крикнула Хилари. – Стой! Ни шагу дальше!

Она показалась себе персонажем одного из фильмов студии «Хаммер Филмз», которого преследовал то ли вампир, то ли зомби.

– Сука!

Хилари все-таки успела вбежать в спальню и захлопнуть дверь. И зашарила рукой по двери в поисках щеколды. Внезапно она услышала нечеловеческий, леденящий душу вопль и, обезумевшим взглядом окинув комнату, не сразу поняла, что это ее собственный крик. Она была на грани паники, но знала, что должна была во что бы то ни стало сохранить самообладание. Если, конечно, хочет выжить.

Убедившись, что дверь спальни заперта, Фрай всей своей огромной тушей навалился на нее. Дверь устояла. Но это ненадолго. Недостаточно, чтобы вызвать полицию и дождаться ее приезда.

У Хилари бешено колотилось сердце; она вся дрожала, словно очутилась в ледяной пустыне, но твердо решила не поддаваться страху. Метнувшись к ночной тумбочке, она случайно увидела свое отражение в зеркале. Это была совсем незнакомая женщина с глазами, как у филина, и мертвенно-бледным лицом, больше похожим на белую маску мима.

Фрай бил в дверь. Дерево трещало, но не поддавалось.

Пистолет лежал среди пижам в верхнем ящике. Заряженный магазин находился рядом. Хилари схватила пистолет и дрожащими пальцами несколько раз пыталась затолкнуть магазин. Наконец ей это удалось. Удары в дверь не стихали. Замок был ненадежен. Таким замком закрывать комнату от непослушных детей, но не от Бруно Фрая. Полетели щепки, и дверь широко распахнулась.

Тяжело дыша, он появился в дверном проеме. Приподнятые плечи, сжатые кулаки. Этот человек жаждал крушить и рвать все, что ни попадется на пути. В глазах светилась похоть, его зловещая фигура отражалась в зеркале. Хилари медленно подняла пистолет.

– Буду стрелять! Клянусь богом, буду!

Фрай остановился, тупо заморгал и наконец разглядел оружие.

– Убирайся!

Он не шелохнулся.

– Немедленно выметайся отсюда!

Фрай недоверчиво ухмыльнулся и сделал шаг навстречу. Это был уже не тот самодовольный, расчетливый, циничный насильник, каким он предстал перед Хилари внизу. В нем произошла перемена: как будто где-то в глубине его души сломалось некое реле; в мозгу все перепуталось, перемешалось; в нем не осталось ничего разумного, человеческого; он действовал, как лунатик. В глазах растаял лед – теперь они горели лихорадочным, кровавым блеском. По лицу струился пот. Губы беспрестанно шевелились: он то кривил их, то кусал, то надувал, как ребенок. Им двигала уже не похоть, а нечто более темное, звериное. Хилари догадалась: это придает ему свежие силы и уверенность в собственной недосягаемости для пуль.

Он выхватил из-за пояса нож и выставил перед собой.

– Сука!

– Я не шучу!

Фрай сделал по направлению к ней еще один шаг.

– Ради бога, – взмолилась Хилари, – будьте благоразумны. Нож – ничто против пистолета.

До него оставалось каких-нибудь двенадцать или пятнадцать футов.

– Я размозжу тебе голову! – в отчаянии крикнула Хилари.

Фрай начал размахивать ножом, чертя в воздухе круги и как будто придавая им магическое значение. По-видимому, ему казалось, что он заклинает злых духов. Он сделал еще шаг вперед. Хилари прицелилась в центр живота, чтобы в случае небольшого отклонения влево или вправо наверняка попасть. И нажала на спуск.

Ничего не случилось.

– О господи!

Фрай приблизился еще на пару шагов. На Хилари нашел столбняк. Она изумленно уставилась на этого подонка. Между ними оставалось не более шести, от силы восьми футов. Она выстрелила во второй раз.

Ничего.

Господи Иисусе! Неужели где-то заело?

Потом она сообразила, что забыла снять пистолет с предохранителя. Хилари сделала это и выстрелила в третий раз – в то самое мгновение, когда Фрай ринулся на нее, не обходя, а вспрыгивая на разделявшую их кровать. Раздался оглушительный хлопок. Фрай зашатался и, выронив нож, повалился на кровать, но тотчас вскочил и схватился левой рукой за свою правую руку.

Хилари не видела крови и потому не поверила, что он ранен. Возможно, пуля ударилась о нож. Шок сбил Фрая с ног, но он мгновенно оправился.

Он вдруг взвыл от боли. Это был мерзкий, злобный вой отнюдь не поверженного. Фрай снова изготовился к прыжку. Хилари еще раз выстрелила. Ее противник рухнул на пол и больше не встал.

Хилари испустила вздох облегчения и в изнеможении прислонилась к стене, не спуская глаз с того места за кроватью, куда свалился Фрай. Оттуда не доносилось ни звука, но ее беспокоило, что она не видит самого Фрая. Хилари, насколько могла, вытянула шею, но не увидела его. Тогда она осторожно обошла кровать.

Фрай лежал ничком на шоколадно-коричневом ковре. Правая рука подвернулась под живот, а левая вытянута на полу. Хилари не видела его лица. На темном ковре нельзя было различить кровь. Впрочем, она и не ожидала увидеть его в луже крови. Если он ранен в грудь, то, вполне возможно, под ним на ковре расплылось алое пятно. Если же пуля попала в лоб и он умер мгновенно, ее могло быть всего несколько капель.

Она подождала минуту, другую. Враг не шевелился и не дышал. Неужели мертв? Хилари подошла чуточку ближе.

– Мистер Фрай?

Она не собиралась подходить слишком близко и подвергать себя опасности, но все же хотела получше его рассмотреть. По-прежнему держа перед собой наведенный на него пистолет, сделала шаг к нему.

– Мистер Фрай?

Ответа не было.

Забавно, что даже теперь он был для нее «мистер Фрай». После всего случившегося она еще не могла обойтись без вежливой формулы. Может быть, потому, что он мертв. Так уж повелось, что после смерти даже законченный мерзавец может рассчитывать на некоторую долю уважения. Потому что, унижая покойника, мы унижаем самих себя. Оскорблять мертвеца – все равно что издеваться над великой и самой последней из тайн – тайной смерти. Боги не прощают подобного вызова.

Хилари подождала еще немного.

– Знаете что, мистер Фрай? – произнесла она вслух. – Я все же не хочу рисковать. Пожалуй, всажу-ка я в вас еще одну пулю – на всякий случай. Вот так. Прямо в твою башку, чертов ублюдок!

Разумеется, она бы не выполнила эту угрозу. Она не была жестокой от природы и никогда еще не стреляла в живое существо. И если только что ей пришлось выстрелить в Бруно Фрая, то лишь потому, что от него исходила непосредственная угроза ее жизни. Инстинкт самосохранения плюс истерика сделали свое дело. Но теперь, когда он лежал перед ней бездыханный, не более опасный, чем куча тряпья, ей было трудно решиться хладнокровно нажать на спуск. Размозжить голову трупа. Ее тошнило от одной только мысли. Угроза скорее должна была стать проверкой. Если он притворяется, перспектива нового выстрела должна заставить его выдать себя. Хилари вздохнула и опустила пистолет.

Он мертв. Она убила человека.

Испытывая ужас перед предстоящим расследованием и нашествием репортеров, она обошла покойника и направилась к двери.

И вдруг он перестал быть покойником.

Фрай в точности разгадал ее хитрость и выжидал, пока она не утратит бдительность. У него были стальные нервы.

В мгновение ока он выпростал из-под себя правую руку и схватил Хилари за щиколотку. Она вскрикнула и упала. И они покатились по ковру клубком из четырех рук и четырех ног, его зубы – возле ее горла. Фрай рычал, словно бешеная собака. Хилари боялась, что он вот-вот перегрызет ей артерию и высосет из нее кровь. Она ухватила его за подбородок и постаралась отвести его голову в сторону. В ответ он запустил руку ей под платье и попытался сорвать с нее колготки и вцепиться в ее половые органы – жестом не любовника, а насильника. Да он ее просто разорвет! Хилари сделала попытку выцарапать ему глаза, но он вовремя увернулся. Их взгляды встретились, и оба оцепенели, одновременно осознав, что она все еще сжимает в руке пистолет – теперь его дуло оказалось направленным ему в промежность.

Он облизнул сухие губы и мигнул. Сволочь паршивая!

– Только дернись, – простонала Хилари, – и я отстрелю тебе яйца. Понял, что я сказала? – потребовала ответа Хилари.

– Ага.

– Будешь хорошо себя вести?

– Ага.

– Больше ты меня не проведешь.

– Как скажешь.

– Хорошо, – сказала Хилари. – Я хочу, чтобы ты не делал резких движений. Когда я подам сигнал, мы медленно, очень медленно перекатимся так, чтобы ты оказался внизу, а я сверху.

Она не заметила забавного совпадения: примерно так любовники уговаривают друг друга в разгар любовного акта.

– Когда я скажу, перекатишься на правый бок, – продолжала Хилари.

– О’кей.

– Пистолет останется там же, где и сейчас.

Из холодных, жестких глаз Фрая ушли безумие и ярость. Перспектива остаться без половых органов вернула его к действительности – на какое-то время.

Хилари для верности потыкала дулом пистолета в его гениталии, и он скривился от боли.

– Давай, только осторожно, – скомандовала она.

Фрай с величайшей осторожностью перевернулся сначала на правый бок, а затем на спину. Он вытащил руку из-под ее платья и не предпринял попытки завладеть пистолетом.

Левой рукой уцепившись за него, а в правой сжимая оружие, Хилари легла на бандита сверху. Пальцы правой руки начали неметь, и она крепче сжала пистолет, до смерти боясь, что Фрай это заметит.

– Ну, так, – произнесла она. – Теперь я попробую слезть. Пистолет остается на месте. Не шевелись и даже не моргай.

Фрай напряженно смотрел на нее.

– Ясно?

– Ага.

Продолжая держать пистолет приставленным к его ширинке, Хилари высвободилась с такой осторожностью, как будто все это время была прикована к мине. У нее пересохло во рту. Оба тяжело дышали, но Хилари было слышно, как тикают ее часики от Картье. Она скатилась на бок, встала на колени, немного помедлила, поднялась на ноги и поспешила отскочить, прежде чем он успеет снова схватить ее.

Фрай сел.

– Нет! – крикнула Хилари. – Сейчас же ложись!

– Я тебя не трону.

– Ляг!

– Да успокойся ты.

– Ложись, черт тебя подери!

Он и не думал слушаться.

– Ну, и что дальше?

Хилари помахала пистолетом.

– Я сказала – ложись! На спину! Живо!

Он безобразно усмехнулся.

– А я спросил: что дальше?

Фрай явно пытался овладеть ситуацией, и это Хилари не понравилось. А с другой стороны, не все ли равно, лежит он или сидит? Лишь бы не поднялся на ноги и не настиг ее прежде, чем она выпустит в него еще пару пуль.

– Ладно, – неохотно вымолвила она. – Сиди, раз уж так хочется. Но если ты сделаешь хотя бы одно движение, я разряжу в тебя всю обойму. Разметаю кишки по комнате. Клянусь, я так и сделаю.

Он ухмыльнулся и кивнул.

– А сейчас, – сказала Хилари, – я подойду к тумбочке и позвоню в полицию.

Она медленно, шажок за шажком, точно краб, попятилась назад и наконец достигла ночной тумбочки, где стоял телефонный аппарат. Как только она села и сняла трубку, Фрай поднялся на ноги.

– Эй! – Хилари выронила трубку и обеими руками стиснула пистолет, стараясь унять дрожь.

Фрай протянул к ней руки.

– Погоди секундочку. Я не собираюсь тебя трогать.

– Сядь!

– Я к тебе не подойду.

– Сказано, садись!

– Я хочу уйти, – заявил Фрай.

– Черта с два ты уйдешь!

– Я выйду из этой комнаты и из этого дома.

– Нет!

– Ты же не станешь стрелять, если я тихо-мирно уйду отсюда.

– Только попробуй!

– Не посмеешь, – доверительным тоном произнес Фрай. – Ты не из тех, кто способен хладнокровно нажать на спуск, если есть выбор. Тебе не выстрелить человеку в спину – ни за что на свете. Кишка тонка. Слабачка! – Он гнусно ухмыльнулся и сделал шаг к двери. – После моего ухода можешь вызвать полицию. – Еще один шаг. – Другое дело, если бы мы не были знакомы. А так – можешь объяснить им, кто здесь был. – Еще шаг. – Меня нетрудно найти. – Шаг. – Ты выиграла, а я проиграл. Все, что мне нужно, это немного времени, чтобы прийти в себя. Совсем немного времени.

Да, он был прав. Она могла стрелять, когда он напал на нее, но не сейчас, когда он просто уходил. Угадывая ее колебания, Фрай повернулся к ней спиной. Хилари бесила его наглая самоуверенность, но она не могла заставить себя спустить курок. Он медленно дошел до двери и даже не оглянулся. Начал спускаться по лестнице.

Хилари прошиб пот. Что, если он не уйдет? Спрячется в одном из помещений нижнего этажа – в той же кладовке. Выждет, пока приедет и уедет полиция, а потом снова нападет на нее. Она выскочила на лестничную площадку – как раз вовремя, чтобы увидеть, как он скрылся в прихожей. Повозился с замком. Громко хлопнула входная дверь.

На три четверти спустившись по лестнице, Хилари вдруг сообразила: он мог понарошке хлопнуть дверью и не уйти. Затаиться в прихожей.

Крепко сжимая в руке пистолет, она сошла вниз и немного подождала. Рванула дверь в прихожую. Никого. Дверь кладовки распахнута настежь. Фрай и вправду ушел.

Хилари закрыла кладовку. На два замка заперла входную дверь. Пошатываясь, пересекла гостиную. Вошла в кабинет. Здесь пахло лаком для мебели: только вчера приходили две женщины из бюро услуг. Хилари включила свет и подошла к письменному столу. Положила пистолет.

На окне стояла ваза с алыми и белыми розами. Их аромат мешался с запахом лака.

Хилари села за стол и придвинула к себе телефон. Посмотрела в справочнике номер полиции.

И вдруг к глазам подступили горячие, злые слезы. Она тщетно пыталась их удержать. Ведь она – Хилари Томас, а Хилари Томас не плачет. Никогда. Хилари Томас – сильная женщина. Она не сломается, даже если весь мир обрушится ей на голову. Хилари Томас превосходно владеет собой, благодарю вас.

Но как она ни закрывала глаза, поток слез не иссякал. Крупные, точно градины, соленые слезы катились у нее по щекам и скапливались в уголках губ, откуда затем стекали по подбородку. Сначала она плакала втихомолку, из какого-то суеверного страха. Потом дала себе волю и, трясясь всем телом, заплакала навзрыд. В горле стоял комок. Хилари пришла в отчаяние: она все-таки сломалась. Она обхватила себя руками за плечи. Потом достала из ящика пачку клинексов, высморкалась – и снова зарыдала.

Она плакала не потому, что Фрай причинил ей боль – во всяком случае, физическую. Ей самой было трудно это объяснить, но она плакала потому, что он учинил над ней насилие. Нет, он не смог надругаться над ее телом, ему не удалось даже полностью сорвать с нее одежду. Но он нагло нарушил неприкосновенность ее жилища, сломал барьер, который она возводила столько лет и с таким трудом. Ворвался в ее чистый, уютный мир и захватал своими грязными лапами.

Совсем недавно, сидя за престижным столиком в «Поло Лаундж», Уолли Топелис пытался убедить ее не быть все время настороже, и она впервые за двадцать лет задумалась насчет возможности жить, не уходя в глухую оборону. После хороших новостей и под влиянием Уолли ей захотелось стать беспечнее. Иметь больше друзей. Чаще отдыхать. Больше веселиться. Это была сверкающая греза, надежда на новую жизнь, которая не дается легко, но стоит усилий. И вот явился Бруно Фрай и растоптал ее хрупкую мечту. Задушил в зародыше. Напомнил, что мир полон опасностей – как подпол, кишащий страшными, невидимыми в кромешной тьме тварями. Она столько лет карабкалась вверх из смрадной ямы – но Бруно Фрай ударил ее грязным сапогом по лицу и столкнул обратно, на дно жизни, где царят страх, неуверенность и подозрительность. И одиночество.

Этот человек раздавил и уничтожил ее. Сгреб грязными ручищами ее надежду и безжалостно сокрушил, как злой хулиган – любимую игрушку слабого ребенка.