Читать книгу Джиллиан Андерсон «Я совершенно не согласна с новой этикой» - Дженнифер Эдамс Подготовила Виктория Белопольская - Страница 1

На экране и в жизни она испытывала восторг, ненависть, чувство вины, признательность, все виды любви – романтическую, материнскую, дочернюю, сестринскую, дружескую. И слоган сериала, прославившего ее, стал чем-то вроде кредо: «Истина где-то рядом»… Джиллиан Андерсон чувствует присутствие истины.

Интересно, какой у нее рост?» Это первая мысль, которая пришла мне в  голову, когда я увидела, как она идет к столику в закрытом для нас китайском ресторане в лондонском Сити, где я жду ее. Нет, правда, какой же у нее рост? Мой – 160 см, а она вроде бы ниже меня. 156? 154? Определенно крошечная. Но какая-то… элегантно-крошечная. В ней нет ничего от маленькой собачки, которая, как известно, до старости щенок. Она выглядит вполне на свой 51 год, и попытки омоложения незаметны. Как незаметен и ее истинный масштаб на экране: ее агент Скалли в «Секретных материалах», доктор Милберн в «Половом воспитании» и сама Маргарет Тэтчер в «Короне» – такие сильные характеры, такие яркие личности, что как-то не успеваешь задуматься о физических данных Джиллиан Андерсон. Кроме, конечно, точеного англосаксонского профиля, идеального овала лица и необыкновенного цвета глаз – глубокого серого с карими веснушками по радужке. Но теперь, когда она сидит передо мной с чашкой, как она выражается, «чисто английского чая» (сначала наливается молоко, и только потом собственно чай), я задумываюсь над ее миниатюрностью. Над преимуществами, которые она дает. О том, что, наверное, любой мужчина в ее обществе чувствует себя богатырем, а это большая фора для женщины и соблазн манипуляций. В общем, я и решаю начать с вопроса, который сейчас пришел мне в голову. Хотя, возможно, женщина за 50 и мать троих детей, старшей из которых уже 26, имеет право ему удивиться. Psychologies: Джиллиан, вы дважды побывали замужем, в третьем романе родились двое ваших сыновей. А теперь вы пребываете в счастливых отношениях уже 4 года… Джиллиан Андерсон: Да, дольше, чем продлился каждый из моих браков. Так вот, хочется у вас узнать – чем отношения в зрелом возрасте отличаются от предыдущих? Дж. А.: Ответ заключен в вопросе. Тем, что они зрелые. Тем, что ты уже точно знаешь, что тебе нужно от человека, и готов к тому, что ему будет что-то нужно от тебя.  Когда я рассталась с отцом мальчиков (бизнесмен Марк Гриффитс, отец сыновей Андерсон – 14-летнего Оскара и 12-летнего Феликса. – Прим. ред.), один друг порекомендовал мне составить список того, что бы мне хотелось видеть в будущем партнере и что мне реально нужно увидеть в нем. Второе не обсуждается. Первое – желательное, тут можно пойти на уступки. То есть если ты видишь, что человек не соответствует, например, трем пунктам из реального нужного, то отношения у вас быть могут, но счастливым ты в них не cтанешь. И знаете, составление этих списков очень мне помогло, когда я встретилась с Питером (Питер Морган – британский драматург и сценарист, шоураннер сериала «Корона» и партнер Андерсон. – Прим. ред.). И да, мы вместе 4 года. И что у вас в списке обязательных нужд на первом месте? Дж.А.: Уважение к личному пространству каждого из нас – физическому и эмоциональному. Мне вообще нравится, что теперь в отношениях отступили какието  нормы, которые раньше было необходимо соблюдать. Например, мы с Питером не живем вместе. Наши встречи становятся чем-то особым, отношения освобождены от рутины. У нас есть выбор – когда быть вместе и на сколько времени расстаться. Нет вопросов типа: о боже, а что, если мы разойдемся, как будем делить дом? И мне нравится, что я начинаю скучать по Питеру, если мы не видимся несколько дней. Кому в стандартном браке это знакомо? Но самое любопытное – это то блаженное чувство, которое я испытываю, когда в доме Питера вижу брюки с носками, брошенные на пол. Я спокойно переступаю через них, потому что это – ура! – не моя работа – что-то предпринимать по этому поводу. А когда меня выбрали на роль Тэтчер в четвертом сезоне «Короны», мы сразу договорились о разделении и этого пространства: я не рецензирую сценарий, не высказываюсь по поводу того, как написана роль, а Питер не обсуждает мою игру. Я освободилась от обязательств, которые считаю искусственными, навязанными извне. От необязательных на самом деле обязательств. Просто некоторое время вне отношений – несколько лет, пожалуй, а до этого я буквально переходила из партнерства в партнерство – сказались на мне благотворно: я поняла, в чем порочный паттерн отношений, в которые я вступала. Причем всегда – еще с колледжа, когда у меня была серьезная и долгая связь с женщиной. Этот паттерн не зависит даже от того, гетеросексуальны отношения или гомосексуальны. И в моем случае он был как раз в том, что жизни наши полностью объединялись, создавалась пара-капсула, в которой я задыхалась. Иногда до панических атак. Панических атак? Дж.А.: Ну да, я страдала паническими атаками. На самом деле долгое время. С юности. Иногда они возвращались, когда я была уже взрослой.  Вы знаете, чем они были вызваны? Дж.А.: Ну… У меня потрясающие мама и папа. Выдающиеся – и как родители, и как люди. Но очень решительные. Мне было два, когда из Мичигана мы переехали в Лондон, папа хотел учиться в Лондонской киношколе,  у него теперь студия постпродакшна. Я фактически выросла в Лондоне, а потом родители решительно вернулись в США, в Мичиган, в Гранд-Рэпидс. Приличный по масштабам город, но после Лондона мне он казался захолустным, медленным, закупоренным. А я была тинэйджером. И нужно было приспособиться к новому окружению, а сами знаете, как это непросто подростку. Родились мои младшие брат и сестра, к ним ушло внимание мамы и папы. Все во мне противоречило окружающему миру. И теперь у меня была серьга в носу, волосы с головы я сбривала участками, анилиново-розовый «ирокез» – само собой. Тотальный нигилизм, все наркотики, которые можно было достать. Про исключительно черную одежду я уж и не говорю. Я была панком. Слушала панк-рок, бросала вызов среде, в которую должна была, по идее, стараться влиться, – пошли вы все, я другая. Перед выпускным нас с приятелем арестовали – мы планировали залить эпоксидной смолой замочные скважины в школе, чтобы наутро никто не мог войти, ночной охранник нас поймал. Мама мобилизовалась и убедила меня ходить к психотерапевту. И сработало: я почувствовала, что нахожу свой путь, что дело в том, что я не понимаю, куда двигаться, что я и кем себя вижу в будущем: просто черный туннель. Отсюда и панические атаки. Папа тогда предположил, что я могла бы стать актрисой. Теоретически. Почему теоретически, вы не хотели? Дж.А.: Да нет, он лишь имел в виду, что человек, который так радикально относится к своей внешности, так безжалостно ее деформирует, настолько не боится стать вызывающе некрасивым с точки зрения принятой нормы, этот человек может перевоплощаться. Я пришла в любительский театр в нашем городе и сразу поняла: это оно. Ты на сцене, пусть даже в крошечной роли, но на тебе сосредоточено внимание. Конечно, я хотела внимания больше, чем адаптации. Но все равно потом мне приходилось возвращаться к терапии. Во время работы над «Секретными материалами», например. Но почему? Это же был ваш безусловный успех, первая значительная роль, слава… Дж.А.: Ну да, мне повезло, что Крис Картер (создатель сериала «Секретные материалы». – Прим. ред.) тогда настоял на том, чтобы Скалли сыграла я. Я готовилась к работе в театре, он интересовал меня больше, чем кино и тем более ТВ. И тут такая удача! Сериалы тогда не были тем, чем стали теперь, – настоящим кино. Дэвид (Дэвид Духовны – партнер Андерсон по «Секретным материалам». – Прим. ред.) уже снялся с Брэдом Питтом в нашумевшей «Калифорнии», готовился к звездной кинокарьере и стал Малдером без всякого энтузиазма, а я наоборот: вау, да мой гонорар за год теперь больше, чем родители зарабатывают за 10! Мне было 24 года. Я не была готова ни к тому напряжению, которого требовал сериал, ни к тому, что случилось позже. На съемках я познакомилась с Клайдом, он был ассистентом художника-постановщика (Клайд Клотц – первый муж Андерсон, отец ее дочери Пайпер. – Прим. ред.). Мы поженились. В 26 родилась Пайпер. Сценаристам пришлось придумать похищение Скалли инопланетянами, чтобы оправдать мое отсутствие. Я вышла на работу через 10 дней после родов, но все равно им потребовалось переписать сценарий и я все равно сорвала график, он был очень жесткий – одна серия в восемь дней. И 24 серии за год, 16 часов в сутки. Я разрывалась между Пайпер и съемками. Иногда мне казалось, что я опять в том черном туннеле, рыдала так, что гримеры по пять раз за смену восстанавливали грим, просто не могла остановиться. И я была предателем – тем, кто виноват в нарушениях графика, в переработках, в срыве плана. И к тому же я была толстой. Слушайте, но это же так понятно – у вас родился ребенок… Дж.А.: Вы прямо как моя дочь. Я тут недавно рассказывала Пайпер про то время – как испытывала чувство вины и перед ней, и перед группой: ее постоянно бросала и производство подвела. А она, современная девушка, сказала, что чувство вины нам навязывают архаические этические стандарты и от него надо безжалостно избавляться… С этой новой этикой, диктующей, что чувство вины – навязанное, я совершенно не согласна. Конечно, я была виновата: нарушила контракт, предпочла ребенка, всех подвела. Но ведь это моя жизнь, я не хочу ею жертвовать ради сериала. Просто сошлись две правды: правда интересов сериала и моей жизни. Да, так бывает. Несколько правд могут сталкиваться, но от этого каждая из них не перестает быть правдой. Принять это и значит стать взрослым. Как и трезво оценивать себя в ситуации – я и правда была толстой. Тогда и все следующие годы работы в «Секретных материалах» я рвалась со съемок к дочке. А дочка провела полдетства в самолете как «ребенок без сопровождения взрослых», есть такая категория пассажиров, – летала либо к своему отцу, когда я уезжала на съемки, либо ко мне на съемки. В общем, тяжело все это было. Но все равно я считаю, что чувство вины – из тех, что нас формируют. Его полезно переживать.  И для своих детей вы не сделали бы исключение? Дж.А.: Я думала над этим – нужно ли оградить их от травмирующего опыта, стараться предупредить об ошибках, о поступках, о которых они наверняка пожалеют… Последние годы я переживаю это с Пайпер. Ей 26, но она так и не съехала из нашего дома – там есть полуподвал, мы там оборудовали ей квартирку. И так хочется, знаете ли, поруководить – с моей-то страстью к контролю. Но я держусь. Ее жизнь – ее жизнь. И да, я не считаю, что нужно ограждать детей от болезненного опыта. Когда умирал мой брат, я ездила к нему, чтобы провести с ним его последние недели. И Пайпер, ей было 15, решила не ограничиваться скайпом и ездила со мной. О мальчиках речь не шла, они были слишком маленькие. Но Пайпер  решила так. Она была близка с Аароном, ей нужно было с ним попрощаться. Тем более что… Знаете, я не представляю более мирного, даже, можно сказать, счастливого ухода. Аарону было всего 30, он заканчивал диссертацию по психологии в Стэнфорде, и тут – рак мозга… Но он был убежденным буддистом и как-то полностью принял, что обречен. Да, для мамы, для отца, для всех нас это было трагедией. Но какой-то… у Аарона получилось убедить и нас принять неизбежность. Это именно то, что важно и для меня в буддизме, – он убеждает тебя не протестовать против неизбежности. И речь не о бытовом смирении, а о глубинной мудрости – о том, чтобы не тратить силы на то, что преодолеть тебе неподвластно, а сосредоточиться на зависящем от тебя. А ведь такого рода выбор нам приходится делать каждый день. Можете рассказать, какой выбор для вас был самым важным, судьбоносным? Дж.А.: Возвращение в Лондон, конечно. После двух десятилетий в США. Когда я закончила сниматься в основных сезонах «Cекретных материалов». Собралась и переехала с Пайпер в Лондон. Потому что осознала: мне всегда не хватало настоящего дома. Чувства, что вот я дома, у меня не было с 11 лет, с того момента, когда мы уехали из нашей нелепой квартирки в Хэррингее на севере Лондона… там санузел был во дворе, представляете? У меня не было чувства дома ни в Гранд-Рэпидс у родителей, ни в Чикаго, ни в Нью-Йорке, ни в Лос-Анджелесе. Только когда я приезжала в Лондон. При этом не скажу, что я не люблю Америку. Люблю. В ней столько трогательного прямодушия… Знаете, «Гусиный остров», это паб в Чикаго, где я работала официанткой после театральной школы, назвал одно свое пиво «Джиллиан». В честь меня. Раньше оно называлось «Бельгийский светлый эль», а теперь – «Джиллиан». Знак признания не хуже «Эмми» или «Золотого глобуса», правда?