Оглавление
Джеймс Картмелл Ридли. Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века
Подлинные и вымышленные приключения джентльменов в российской глубинке
Уильям Споттисвуд. Путешествие на тарантасе по Восточной России осенью 1856 года
Предисловие
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Джон Браун. Горнозаводской Урал
Часть I. До Урала
Путешествие из Санкт-Петербурга в Восточную Россию
Как подготовиться к поездке в Восточную Россию
Часть II. На Урале
Край и его население
Уральские горы
Металлургия
Леса
О кризисе горных заводов
Злоупотребления при лесозаготовках
Последний эпизод из жизни этих мест
Рабочие горных заводов
Джеймс Ридли. Записки о поездке в Россию. Урал и Зауралье в 1897 году
В дороге
Москва
Село Батраки
Самара
Уфа, станция Аша и Миньярский завод
Симский завод и станция Усть-Катав
Станция Вязовая, Саткинский завод и станция Сулея
Златоуст
Миасский завод
Челябинск
Екатеринбург
Нижне-Тагильский завод
Нижне-Баранчинский завод и станция Кушва
Пермь
Казань
Нижний Новгород
Санкт-Петербург
Отрывок из книги
Девятнадцатый век – время зарождения массовых мобильностей[1], которые стали практичски всеобщими в наши дни и постоянно усложняются. В отличие от древних миграций, модерновые перемещения охватывали не отдельные популяции, а все человечество. Включенные в эту книгу сочинения трех британских травелографов[2] – лишь небольшая часть обширного массива работ, созданных иностранцами, совершавшими поездки по России. В XIX в. темы английских травелогов охватили весь мир, поскольку в это время географические открытия и колониальная активность приобрели небывалый размах[3].
В публикуемых работах, представляющих собой рассказы о научно-познавательных и одновременно живописных путешествиях-обозрениях[4] по Уралу, Россия выступает в качестве Другого, которое и для нас, читателей XXI в. – в большинстве своем представителей европейской культуры, тоже является
.....
Воспринимая Россию как Другое, авторы публикуемых в настоящей книге произведений постоянно – напрямую или косвенно – сравнивают ее со Своим[61], ведь травелог – «это всегда личный сюжет, диалог авторского "я" или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного»[62]. Споттисвуд и Ридли снисходительно оценивают российское социальное пространство, не слишком применяя к нему собственные представления о подлинной Цивилизации – они просто его наблюдают и относительно беспристрастно описывают. Но если эти два автора стремились попасть в российский Хаос[63](впрочем, Ридли к нему едва успел прикоснуться), чтобы его изучить, то Браун как истинный британский интеллектуал, для которого «любое "иное", особое, непохожее не просто рассматривается по отношению к норме, т. е. соответствующему британскому образцу, как несовпадение с ней, недоразвитость, отклонение, ошибка»[64], старался это не-пространство ментально колонизировать, преодолеть путем преобразования в Цивилизацию, в Космос, запустить негэнтропию, т. е. вести дела честно, добиваться разоблачения и наказания взяточников, казнокрадов, нерадивых работников и лентяев. Его заботит не только состояние лесоводства в России[65], но и экология ее «души» – он ведь был христианский миссионер! Разумеется, все его усилия в этом направлении оказались тщетными, демиурга из шотландского Дон Кихота не получилось, русский Хаос так и не превратился у него в английский Порядок. В своей книге автор приводит множество примеров того, как его соотечественники в условиях российской действительности сами архаизировались, варваризировались и, приняв существовавшие правила игры (вплоть до использования практик крепостного права), в итоге проиграли в противостоянии Хаосу, будучи не в силах сопротивляться энтропии, постоянно выделяемой российским обществом[66]. Так что если с экзогенным влиянием на технологическое развитие, в частности, уральской индустрии дело обстояло относительно неплохо[67], то социальные, культурные и ментальные изменения в стране происходили гораздо медленнее.
Характеристика Российской империи, которую представили своим читателям эти три путешественника, существенно отличалась от представлений, утвердившихся в Западной Европе задолго до XIX в. В массовом сознании западноевропейцев Россия часто выступала как гомогенная культурная общность, а ее природно-географические особенности целиком укладывались в характеристику климатических условий Сибири, описываемых топофобными пейоративами. Считается, что такое представление о нашей стране сложилось в эпоху Просвещения[68], при этом французские, английские и немецкие академические публикации, утверждавшие обратное, видимо, оставались уделом довольно узкой части общества, ибо властителями дум образованной западной публики были сочинения маркиза де Кюстина и его последователей. Для опровержения этих географических стереотипов все три публикуемых путешественника постоянно обращаются к географии. В частности, Урал у них, как и в синхронных русских травелогах, характеризуется триединством горы, леса и реки с особым выделением горных заводов[69]: с одной стороны, активное использование знакомых западноевропейскому читателю символов[70] снижало в его глазах степень алогичности и враждебности российских пространств, а с другой – демонстрировало, что эти земли вовсе не безлюдны и в какой-то мере уже цивилизованы. Споттисвуд, Браун и Ридли решительно разрушали бытовавшие на Западе суждения о России как исключительно холодной и мрачной (а в политическом отношении деспотичной) стране[71], убеждая публику, что на самом деле империя царей состоит из множества природно-географических зон, природная среда и климат которых не так уж и сильно отличаются от британских.
.....
