Читать книгу Почему минули эти времена - Джеймс Уиллард Шульц - Страница 1

Охота на бизонов

Все окружающие говорили мне, что из всех профессий военная более всего подходит моему темпераменту, и я согласился с ними. Поэтому было решено, что я должен поступить в военную школу, чтобы получить в ней необходимую подготовку для поступления в Вест-Пойнт.

Но мои легкие были не столь здоровыми, как требовалось, и наш семейный врач сказал, что я должен отправиться на запад и пожить некоторое время на высоких сухих равнинах. Я отправился, снабженный рекомендательными письмами к сотрудникам мехоторговой компании, в форт Бентон в штате Монтана. Один из них, добрый старый Кипп – или Ягода, как называли его индейцы –  был назначен моим опекуном.

Я должен был оставаться на границе год. Я оставался там, не считая немногочисленных выездов на восток, в течение столь многих лет, что я не хочу даже их считать. Я пришел туда мальчиком семнадцати лет. Теперь я седой и лицо мое покрыто морщинами. В те ранние дни в штате Монтана не было никаких железных дорог.  Кроме форта Бентон, не было никаких постоянных поселений, не считая Хелены, Вирджиния Сити и одного-двух шахтерских поселков в горах. На великих равнинах жили многочисленные индейские племена, водились миллионы бизонов и множество другой дичи.

Мой друг и опекун, Ягода, следовал за стадами бизонов вместе с индейцами-черноногими – год здесь, год там – это определялось перемещением бизоньих стад, и каждый год покупал у индейцев тысячи прекрасных бизоньих шкур, помимо бобровых и других. Через него я узнал индейцев племени черноногих и полюбил их. Я узнал их язык, жил с ними, охотился, ходил с ними в набеги против других племен, и был принят ими как в члены племени. Поэтому я пишу о тех прошлых днях не по слухам, а на основании собственного опыта.

Вождь Бегущий Журавль дал мне мое имя – Ап-пе-кун-ни, что значит Пятнистый Плащ. По много месяцев я жил в его большом вигваме из восемнадцати шкур.

Прошла первая зима моей жизни на равнинах Монтаны. Бизоны линяли, сбрасывая зимнюю шерсть, и наступало "время новых вигвамов" –  сезон, когда бизоньи шкуры с короткой шерстью лучше всего пригодны для выделки мягкой кожи.

Наш торговый пост был в Джудит Бэйсин, недалеко от того места, где теперь стоит город Льюистаун, и рядом с нами стояли лагерем черноногие – три тысячи человек в пятистах вигвамах. Всю зиму и весну в окрестностях лагеря бизоны были весьма многочисленны, но по какой-то причине, которую никто никогда узнает, внезапно они ушли далеко на восток, и разведчики сказали, что ближайшие большие стада находятся на реке Устричных Раковин, там, где в нее вливается Большой Извилистый ручей. Туда индейцы и решили пойти, поскольку почти все семьи хотели сделать новые вигвамы, и Бегущий Журавль попросил, чтобы я присоединился к нему во время большой охоты.

– Не ходи, – сказал мой друг Ягода. – во всей стране нет более опасного места, чем это. В том месте, где река Устричных раковин впадает в Миссури, находится хороший брод, и военные отряды всех племен – сиу, шайены, Вороны и северные индейцы, постоянно там проходят. Так что оставайся со мной и сохранишь свои волосы.

– Даже если враги будут многочисленными, как трава, – сказал Бегущий Журавль, – никто не тронет нашего белого сына. Когда было такое, чтобы мои воины не побеждали врага?

В определенном смысле это не было праздным хвастовством; но он, возможно, должен был добавить, что даже победители могут понести тяжелые потери. Я пошел со своим индейским другом, но были дни и часы, когда я очень жалел, что не остался на фактории.

Для меня даже вид множества бизонов, от которых черной была равнина до самого горизонта, не был столь впечатляющим, как зрелище трех или четырех тысяч индейцев и их двенадцати или пятнадцати тысяч навьюченных и свободных лошадей, растянувшихся по всей равнине от одного места стоянки до другого. Они составили колонны в несколько миль длиной, навьюченные и запряженные в травуа лошади оставляли на земле глубокий след, свободные лошади бегали вокруг под присмотром молодых юношей. Какую смесь цветов составляли масти лошадей, наряды всадников, сделанных из раскрашенной сыромятной кожи мешков и других сосудов для хранения припасов и других вещей!

А сами люди! Веселые юноши и девушки, непослушные подростки, матери, прижимавшие к груди младенцев или несущие детей постарше за спиной, морщинистые сутулые старики и старухи с поджатыми губами, гордые воины и еще более гордые вожди и шаманы, едущие перед длинной колонной и вспоминающие прошлые охоты, сражения и деяния богов.

Не раз в течение дневного перехода я проезжал вперед, спешивался и стоял, глядя на идущий мимо меня караван, а затем спешил вперед, чтобы занять свой место рядом с моим другом, вождем.

Огибая подножие Мокассиновых гор и Черного холма, мы видели неисчислимые стада антилоп, оленей, и лосей, тут и там попадались бизоны, в основном самцы. Для охотников не составляло никакого труда обеспечить мясом весь лагерь. Каждый день мы с Бегущим Журавлем отъезжали в сторону или вперед, чтобы добыть для нашего вигвама пару антилоп, оленя, лося или жирного молодого бизона.

Двигались мы не спеша, и к полудню четвертого дня оказались в устье Большого Извилистого ручья и встали лагерем вдоль берега реки Устричных Раковин. Большой Извилистый ручей – это современное название ручья, который Льюис и Кларк назвали Са-ка-джа-ве-а, в честь бесстрашной индейской женщины, которой экспедиция была в значительной степени обязана своим успехом.

С раннего утра мы проходили мимо огромных стад бизонов, убегавших от нас и скрывавшихся среди холмов. Материала для новых вигвамов было достаточно.

Большой лагерь находился, можно так сказать, на военном положении, которое поддерживалось вождями ин-ах-кикс, или братством молодых людей, которые имели несколько подразделений.

Поскольку в большой охоте у всех должны были быть равные возможности, равнина была поделена на несколько частей, и охотники отправлялись каждое утро к определенному стаду, о котором сообщали разведчики. Если кто-то шел охотиться в одиночку, и таким образом распугивал стадо, ин-ах-кикс в наказание ломали его вигвам и уничтожали имущество.

Большое стадо бизонов к югу от Извилистого Ручья и к западу от реки Устричных Раковин было первым, предназначенным для охоты, и рано утром мы с Бегущим Журавлем и с несколькими сотнями других охотников отправились к нему; каждый был на своей лучшей лошади, без седла и раздевшись, чтобы уменьшить свой вес.

Кроме меня лишь немногие охотники были вооружены магазинными винтовками 44-го калибра. У остальных были заряжавшиеся с дула кремневые ружья, гладкоствольные и нарезные, у некоторых двуствольные. У других были только луки и полные стрел колчаны, но на близком расстоянии это оружие было очень эффективным. Приблизившись к бизону, охотник загонял в него стрелу по самое оперение, а если стрела не попадала в кость, то могла пройти насквозь.

После примерно получасовой поездки мы увидели стадо бизонов в четыре или пять тысяч голов, пасущихся в долине протяженностью в несколько миль, которая прерывалась небольшими холмами с плоскими вершинами, поросшими приземистыми, кривыми от постоянно дующих ветров соснами. Нас было слишком много, чтобы приблизиться к животным одной группой, и после небольшого совещания треть нашего отряда отправилась на восток, другая треть на запад, а мы остались на месте, чтобы погнать стадо, когда ушедшие займут места на его флангах в нескольких милях дальше.

Мы спешились позади низкой возвышенности, которая скрывала нас от внимательных глаз быков, охранявших стадо, и пока мы ждали, шаманы возносили молитвы о нашем успехе в предстоящем деле и умоляли богов – Солнце и Старика – защитить нас от всех опасностей.

Мы ждали там почти час, а затем несколько молодых людей, которые наблюдали с верха возвышенности, дали нам знак садиться на коней, потому что остальные были уже наготове.

В следующий момент мы взлетели на возвышенность, нахлестывая лошадей изо всех сил. Впрочем, в этом они не нуждались; обученные лошади были безумно рады, что им дали свободу действий, и, прижав уши к голове, помчались за бегущими животными с такой скоростью, что даже используемая индейцами кожаная плеть не смогла бы погнать их еще быстрее.

Но управлять ими было можно. Скакун мог повернуть вправо или влево, повинуясь нажиму колена всадника, и, если тот выберет жирную корову, он приложит все усилия, чтобы бежать рядом с ней, чтобы всадник мог выстрелить. Но долго гнаться за напуганным бизоном никакая лошадь не могла, хотя милю или немного больше могла скакать наравне с ним или даже его обогнать. Они казались неутомимыми и пробежать десять миль на большой скорости для них было обычным делом.

        В начале погони мы находились более чем в трехстах ярдах от ближайшего к нам бизона – те заполнили всю равнину, разбившись на группы разной численности или поодиночке.  Некоторые из них паслись, другие лежали, забавные рыжие телята играли; одинокие старые быки стояли, опустив головы, и били копытами, поднимая облака белой пыли от щелочной почвы, которые поднимались в воздух, словно дым из дымоходов.

Когда их встревожил издаваемый нами шум, они не стали, как олени, бежать каждый своим путем, а собрались в компактное стадо и поскакали на юг с оглушительным топотом и скрежетом копыт.

Как загонщики, мы растянулись и наехали на них сзади, те, у кого были более быстрые лошади, были в середине. Я был в их числе. Мне часто приходилось делать это прежде, и каждый раз я говорил себе, что больше этого делать не стану, потому что это было очень опасно. Но, как всегда, азарт взял верх над осторожностью.

Они сбились в плотную массу, и мы так тесно окружили из, что до ближайших можно было дотянуться ружейным стволом, и они скакали через оставленный нами узкий проход. Впереди, позади, во все стороны от нас было сплошное холмистое море коричневых горбов, черных, острых рогов и мерцающих как угли глаз.  Если бы чья-то лошадь упала в такой ситуации вместе со всадником, ничто не могло бы спасти его от массы острых копыт.

Выбирая только самых больших, самых жирных коров, я просто направлял свою винтовку в ту или другую сторону – целиться было не нужно – и спускал курок.

Девять раз я выстрелил в течение десятиминутной скачки, а затем мое внимание привлекло нечто, что полностью избавило меня от любых мыслей о большой охоте.

Случайно глянув вперед,  я увидел, что другие группы охотников также как и мы, гонят окруженные ими части стада, и они на огромной скорости приближаются к нам. В том месте, где они должны были бы встретиться, я не хотел бы оказаться. Я посмотрел на соседних всадников – все они также заметили это и придерживали усталых лошадей, пропуская бизонов – все, кроме одного, которого звали Два Лука. Через пару минут мы снова оказались в хвосте стада, и я выстрелил еще раз – всего получилось десять.

Два Лука были известным воином, очень удачливым охотником, но в племени его не любили. Он слишком любил хвастать своими поступками. Кроме этого, он вел себя очень бесшабашно и пускался во всякие рискованные дела – было просто удивительно, что из всех этих дел он вышел целым и невредимым.

Сам он утверждал, что некое подводное животное явилось к нему во сне и сказало: "Когда ты будешь в опасности, когда не будешь знать, что делать, вызови меня, и я тебе помогу. Позови меня четырежды – на север, на юг, на запад и на восток, на все стороны, где я могу быть, и я приду к тебе на помощь. Всегда зови меня, и ничто не навредит тебе, и ты сможешь дожить до седых волос".

О чем мечтали черноногие и во что они верили, действительно происходило. Они считали, что, когда они спят, их душа уходит из тела и переживает разные приключения.

Так, при всем его безрассудстве Два Лука находил поддержку в своей несомненной вере в животное из его сна. Он рванулся туда, откуда все старались уйти – в самую середину мчавшегося бизоньего стада, выпуская одну стрелу за другой.

Эти три группы встретились. Вообразите это, если сможете – примерно пять тысяч бизонов, пять миллионов фунтов плоти и костей, мчались к одной точке. Они скакали вместе настолько тесно, что многие из телят были затоптаны насмерть. Из-за страшной тесноты некоторые из них вставали на задние ноги, молотя передними по спинам остальных, пытаясь подняться, чтобы вдохнуть. Воздух был наполнен стонами и ворчанием животных, смешанных с треском от ударов рогов и топота копыт.

Когда они встретились, Два Лука был в самом центре этого ада, и внезапно мы увидели, как вместе с лошадью огромный бизон подбросил его в воздух.

– Он погиб! – крикнул Бегущий Журавль, который был рядом со мной, и я был того же мнения.

Лошадь упала и исчезла. Два Лука, однако, был более удачлив. В падении он схватился за длинную бизонью шерсть и вылез наверх, найдя себе место на горбу у бизона. Сильно испуганный этой странной ношей, бык брыкался и скакал, но, оказавшись не в силах освободиться, помчался вперед с потрясающей скоростью. Одновременно единое стадо стало разбегаться в разные стороны от общего центра.

Как обычно, старики из лагеря на старых лошадях, женщины и дети на жирных, ленивых кобылах для травуа следовали за охотниками, чтобы помочь им разделать и упаковать мясо и шкуры. Теперь они, как ненормальные, разбегались во все стороны. Я ясно слышал пронзительные крики женщин и детей. Но главный наш интерес был в том, что происходит с Два Лука.

Особо его никто не любил, но все же не настолько, чтобы безучастно наблюдать его гибель, и все охотники рванулись вперед, чтобы спасти его, если это еще возможно.

Скоро убежавший от стада бык побежал на восток, по направлению к реке Устричных Раковин, с такой скоростью, какую не могли развить наши усталые лошади, и скоро мы потеряли его из виду, а бизон даже и не думал остановиться, только иногда взбрыкивая, чтобы стряхнуть со спина Два Лука. Я за свою жизнь видел много забавных вещей, но вид огромного бизона, который ведет себя как полудикий мустанг, врезался мне в память.

Скоро мы поняли, что Два Лука не имел никакого оружия. Если бы у него был хотя бы нож, он мог бы попробовать перерезать сухожилия на шее быка. Спрыгнуть на землю он не решался из страха стать жертвой взбешенных животных. Мы, несколько сотен всадников, следовали за ним, то нагоняя его, то отставая.

– И-как-и-мат! (Смелее!) – то и дело кричали мы, словно бедняга мог услышать нас! Мы мчались, спускаясь к реке, мимо идущих к реке оврагов, через заросли малины, шиповника и низкорослых сосен, и наконец достигли берега.

Здесь бык снова начал взбрыкивать и кружиться, и мы быстро приблизились к нему. Если бы хоть кто-то один из нас мог бы подобраться к бизону на расстояние верного выстрела, Два Лука был бы спасен. Мы были от него уже недалеко и могли видеть его пепельное от страха лицо и выпученные глаза, обращенные к нам с призывом о помощи. Бегущий Журавль, я и еще дюжина воинов приблизились к нему и выжидали момент для удачного выстрела, но вдруг животное снова подскочило и рванулось к реке, которая в том месте текла под обрывистым берегом – до воды в том месте было по крайней мере тридцать футов.

– Он собирается прыгнуть! Он уходит! –  услышал я со всех сторон, и затем, с последним длинным прыжком бизон со своей ношей исчезли.

Мгновение спустя мы были на краю обрыва, глядя вниз, и опять было слишком поздно. Мелкая вода в том месте текла по вязкому песку, в котором ворочался бык, и мы смогли только представить ужасную судьбу Двух Луков, на которого навалился бык и придавил его своей тушей.

Кто – то выстрелил и убил быка; другие торопились собрать хворост и нарезать кустов, которые помогли бы им не провалиться в песок, и побежали к месту трагедии.

       Ну, что еще рассказывать? На следующий день тело бедного Два Лука было завернуто в несколько слоев шкур и привязано к сучьям хлопкового дерева, и рядом было положено его оружие. Там же были убиты две лошади, чтобы его тени было на чем добираться до Песчаных Холмов – страны теней – и после этого еще много ночей подряд мы слышали рыдания оплакивавших его женщин.

             Опубликовано  в "Товарище молодежи" (3 ноября,1910г.)

Как опасности преследовали Одинокого Человека

Как сельский торговец любит осенью выезжать за пределы своего городка и любоваться на широкие поля, желтые от созревающего зерна, ожидающего скорой жатвы, так в прежние времена торговцы с индейцами любили ездить в лагеря народов равнин, красные от сушащегося мяса и белые от свежих шкур, лежавших на земле изнанкой вверх, готовых для выделки. Но я должен сказать, что в глубине души торговцы с индейцами были словно дети, и торгашеского духа в них было много меньше, чем у других торговцев. Торговец с индейцами был иным явлением. Он мог назначить за свой товар высокую цену, но при этом готов был отдать нуждающимся или своим друзьям все, что у него было. Как правило, его стремление помочь людям, с которыми он был связан, было сильнее стремления к выгоде, поэтому, когда бизоны были истреблены, вряд ли из пятидесяти нашелся бы один, в гроссбухах которого доход значительно превысил бы расход.  Я намеренно упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему, когда мы, давно уже, однажды осенью после полудня подъехали к лагерю черноногих, мой старый друг Ягода воскликнул:

– Вокруг все красное и белое, не так ли? А они-то как рады!

Так оно и было: со всех сторон большого лагеря доносились крики и смех игравших детей, стук барабанов, крики людей, приглашавших друзей на пир или игру, и танцевальные песни.

Пока мы проходили между вигвамов, женщины прекращали свои занятия и с улыбкой смотрели на нас, отпускали шутки в наш адрес, а мужчины тут и там кричали:

– Друзья приехали! Приходите к нам на пир!

А ведь большинство людей уверены в том, что индейцы – хмурые и неулыбчивые люди! В действительности так они ведут себя только с теми людьми, к которым инстинктивно ощущают неприязнь.

Мы подъехали к вигваму Одинокого Человека и спешились. Подбежал юноша, готовый позаботиться о наших лошадях, а мы вошли в дом нашего друга.

– Привет, привет! – радостно сказал он и знаком пригласил нас сесть на лежанку рядом с собой и пожал нам руки – его приятное, умное лицо светилось от радости. Одна за другой вошли три его жены – три сестры, красивые, длинноволосые, богато одетые. Они тоже были рады нас видеть и сказали нам об этом, и сразу начали готовить ужин. Снова откинулся дверной полог –  юноша принес наши седла, ружья и уздечки и сложил все на свободном месте.

Вигвам у Одинокого Человека был прекрасным – 22 фута в диаметре, высокий, сшитый из двадцати новых, выдубленных до белизны шкур бизоних, аккуратно раскроенных и сшитых в одно полотно. По кругу к шестам изнутри прилегала ярко раскрашенная подкладка, между которой и наружным покрытием кверху поднимался воздух, выходивший в отверстие наверху и уносивший дым от горящего костра. Тут стояли лежанки, покрытые бизоньими шкурами, с раскрашенными спинками из ивовых прутьев, а между ними были яркие, красиво расшитые парфлеши, в которых хранились запасы еды и вещи семьи. Над изголовьем нашего хозяина, тщательно привязанный к вигвамному шесту, висел длинный сверток их оленьей кожи, в котором была его священная трубка. На обоих его концах было привязано несколько мешочков из сыромятной кожи, ярко раскрашенных и с длинными завязками, содержавших разные талисманы. Наш друг был шаманом. Однажды, будучи сильно больным, он заплатил за эту трубку пятьдесят лошадей, и благодаря ее чудесной силе Солнце услышало его молитвы и вернуло ему здоровье. Если теперь к нему приходили больные, он разворачивал священный сверток, сопровождая этот процесс должными церемониями и песнями, раскрашивал лицо болящего красными символами небесных богов и молился о том, чтобы болезнь ушла от них, как уходит вверх дым табака и сгорающих сладких трав.

Мы обменялись новостями и поговорили, пока жарились бизоньи языки, тонкие лепешки из пшеничной муки и кофе. В те дни Одинокий Человек был одним из немногих черноногих, которые ели хлеб и другую еду белых. Мясо разных видов и приготовленное разным образом, но обязательно без соли, была единственной едой для большинства остальных. Мясо считалось ни-тап-и-вак-син, настоящей едой. Мука, бобы, рис, кукуруза и тому подобное назывались кистапи-ва-син, бесполезной едой.

Приходили другие люди, и мы повторяли то, что было им интересно и говорили, почему мы здесь – узнать, что они собираются делать зимой, останутся тут или будут кочевать по окрестностям. У нас был на это свой взгляд: мы хотели, чтобы они оставались здесь, у подножия Снежных гор, и я хотел бы, чтобы они дали нам такое обещание прежде, чем мы покинем лагерь. Ведь мы поставили тут свой пост, и торговля шла хорошо.

Глядя на нашего друга, Одинокого Человека, сидевшего при неярком свете костра, который шутил и улыбался, и его трех красавиц-жен, готовых выполнить любое пожелание друзей своего мужа, никто не мог бы подумать, что у них были большие неприятности. Смерть от рука неизвестного врага, совершенно неожиданная, и было это не раз, едва не настигала Одинокого Человека – замечательного, доброго, всегда готового помочь бедным и попавшим в трудное положение. Почему-то у него одного из всех членов племени, богатого, доброго и щедрого, была тайна, которую он так и не разгадал. Он ни разу ни с кем не ругался. Во всем лагере не было мужчины или женщины, на которых могла бы пасть хоть тень подозрения.

Минувшей зимой Одинокий Человек нанес нам долгий визит, и однажды вечером он рассказал нам во всех деталях историю своего спасения от неизвестного врага.

– Это началось, – сказал он, – прямо на следующий день после того, как я женился на первой своей жене, и я чувствовал себя счастливым, как никогда – а я всегда был счастливым юношей. К тому же тем утром я был очень горд. Почему бы и нет – теперь рядом со мной была самая красивая девушка из нашего лагеря – никого не было красивее ее, разве что может быть моя Пуай-о-та и моя младшая жена, Пус-ах-ки. Ты же помнишь, как они тогда выглядели, не так ли? С такими гладкими щеками, яркими глазами, стройные и грациозные. А помнишь, какие у них были волосы – косы такие длинные, что концы их почти касались земли, когда они шли?

Мы первый раз ели вместе, Си-пи-ах-ки и я, а потом поехали, чтобы осмотреть мой табун и отвести его на водопой. Я высоко держал голову, когда мы ехали мимо вигвамов. Многие молодые люди, я это знал, с завистью смотрят на меня; почти все они хоть однажды пытались поставить свой вигвам с этой девушкой, а я, я ее получил. Разве не была это достойная причина быть гордым и счастливым? Конечно, я был счастлив, и, если она относилась ко мне так же, как я к ней, она тоже была счастливой.

Мы проехали через заросли полыни и кустарника, росших по берегу реки, потом по склону долины поднялись на большую равнину, разрезанную глубокими, поросшими лесом оврагами, доходящими до реки. Далеко впереди пасся мой табун, и мы направились к нему, двигаясь вдоль узкого хребта между двумя оврагами. Мы разговаривались и шутили, не думая о какой-то опасности, когда сзади вдруг раздался выстрел, и я упал с лошади. Я не помню ни удара пули, ни падения. Я только выстрел слышал. Когда я пришел в себя, голова у меня ужасно болела. Пуля пролетела прямо над ней, едва зацепив макушку, не причинив почти никакого вреда, только разорвала мой скальп и вызвала кровотечение. Но боль была ужасная. Я понял, что лежал довольно долго, потому что солнце поднялось довольно высоко. Когда я открыл глаза, Си-пи-ах-ки наклонилась надо мной и поцеловала меня. Она держала в руке мое ружье и смотрела в ту сторону, откуда был сделан выстрел – овраг ниже по течению реки.

– Ох, – сказала она, – я сначала подумала, что ты умер, и тоже хотела умереть. Но я прикоснулась к твоему сердцу и услышала, что оно бьется. Я ощупала твою рану и поняла, что череп не задет. Так что я взяла твое ружье и стала ждать, когда появится враг.

Разве не была она храброй? Большинство женщин на ее месте могли бы только орать и убегать с такой скоростью, на которую способна ее лошадь, от страха не зная, что делать. Врага она не видела и ничего не слышала.  Лошади наши паслись неподалеку. Я попробовал подняться, но упал без сил.

– Лежи, – сказала она, – скоро здесь кто-нибудь пройдет и поможет нам.

       Действительно, скоро появился всадник, ехавший по соседнему хребту, и Си-пи-ах-ки встала и помахала ему своей накидкой. Он хлестнул лошадь и скоро был рядом с нами, и узнав, что произошло, помчался в лагерь за помощью. С ним приехало много мужчин, и моя мать с травуа, на которой меня и увезли в мой вигвам. Мои друзья исследовали овраг и не нашли там следов военного отряда – только следы одного человека, ведущие в лагерь. Следы были свежими, оставленными эти утром, и это были следы мокасин из сыромятной кожи! Тот, кто стрелял в меня, был одним из нас. Многие из наших ходили пешком за лошадьми, но никто пешком не возвращался – возвращались всегда верхом, гоня перед собой табун. И это было все.

– Смотри, – сказали мне. – Смотри внимательнее: кто-то из нашего лагеря -твой враг.

       Я не мог в это поверить. Я подумал, что кто-то выстрелил в меня, просто чтобы напугать, и увидев, что он натворил, убежал и вернулся домой.

       Четыре ночи спустя я понял, что ошибался. Я внезапно проснулся от непонятного страха в сердце, с таким чувством, что мне угрожает неизвестная опасность. Луны не было. Я посмотрел на дымовое отверстие – звезд не было, небо было облачным, поэтому было очень темно. Я лежал с внешней стороны лежанки, Си-пи-ах-ки с внутренней. Я услышал слабый шорох; она спала и не двигалась.

– Это собака, – подумал я, – она лежит снаружи рядом с обшивкой вигвама.

Но тут я понял, что это было: я снова услышал шорох, и, хотя было темно, я увидел, как белая обшивка вигвама поднимается, очень медленно. Мое ружье лежало рядом. Я поднял его, бесшумно взвел курок, прицелился туда, где, как я думал, лежал мой враг, и выстрелил. Вспышка пороха осветила приподнятые подкладку и обшивку вигвама, и руку, державшую блестящий нож. Потом снова стало темно, и вместе с испуганным криком Си-пи-ах-ки я услышал топот удаляющихся шагов. Мой выстрел поднял весь лагерь. Мужчины выбегали с ружьями и спрашивали, что случилось. Моя женщина развела огонь; мы зажгли факелы и осмотрели землю снаружи. Крови не было, вообще ничего, кроме вытянутого колышка и приподнятой обшивки вигвама.

– Кто, кто этот враг, – спрашивали мы себя. – Почему он хочет меня убить? Какой вред я кому-то причинил, что теперь должен расплачиваться своей жизнью?

        Обо мне никто не мог сказать, что я трус. В схватках с врагом я не раз показал себя хорошим воином; но теперь я боялся. Было ужасно сознавать, что кто-то пытается тебя убить. Теперь я боялся ходить куда-то в одиночку. Когда я отправлялся на охоту, мой двоюродный брат Красное Перо всегда меня сопровождал. Я поручил юноше следить за моими лошадьми, хотя всегда сам делал это с удовольствием. Я вынужден был отказаться от этого, хотя нет ничего приятнее, чем объезжать свой табун, вести его на водопой, слышать топот их копыт и смотреть, как они играют, а их упитанные гладкие тела блестят на солнце. А больше всего я боялся ночи, темноты. Когда мы ложились спать, то вначале гасили огонь и делали вид, что ложимся на одну лежанку, а потом тихо вставали и ложились на другую. Мы не могли ночью говорить друг с другом, даже шепотом, а это было очень трудно для двух молодых людей, которым есть что друг другу сказать. Я завел двух больших собак и всегда держал их рядом с собой, когда мы перевозили лагерь, и сделал из них сторожевых. Они всегда спали внутри, одна у входа, другая рядом с лежанкой.

Прошли зима и лето, и мой тесть скончался. Теперь у моих возможных жен не стало дома. Я взял их к себе. Я всегда хотел это сделать, когда придет время1. Они хотели этого, и их старшая сестра тоже хотела, так что я так и сделал. Мы вчетвером были счастливы. Мой враг долго мне не докучал, и я мечтал о мирной жизни. Потому я утратил бдительность. Той самой ночью, когда в мой вигвам вошли новые жены, до лагеря издалека донесся звук выстрелов и крики врагов – наши юноши обнаружили военный отряд ассинибойнов, пытавшийся подкрасться к нашим лошадям и угнать их. Как и остальные, я схватил оружие и помчался к месту схватки. Когда я бежал, то слышал за спиной звук шагов, но мысль о врагах не приходила мне в голову, как вдруг цванг! Щелкнула тетива и стрела вонзилась в мое левое плечо, и обожгла его такой болью, словно была сделана из огня. Левой рукой я пользоваться не мог, но, повернувшись, как мог правой рукой поднял ружье и выстрелил в человека, которого смутно видел убегающим от меня. Вспышка выстрела на мгновение ослепила меня, и когда глаза вновь привыкли к темноте, никого не было видно и не было слышно звука удалявшихся шагов. Я повернулся и побрел домой кружным путем, пробираясь среди высоких кустов. Я не мог сражаться ни с врагами, ни с одним из своих, в любой момент ожидая выстрела в спину.  Снова мною овладел ужас, и это вместе с потерей крови из раны на плече добило меня. Я только добрался до своего вигвама, вошел и упал, словно мертвый.

Еще до того, как я пришёл в себя, они вынули стрелу из плеча, так что такой боли я не чувствовал. Стрела была обычной – новой, ровной, прямой, без меток и рисунков, по которым можно было бы опознать ее владельца. И у нее был страшный зазубренный наконечник – им пришлось проткнуть мое плечо насквозь и обломить древко, чтобы вытащить его.

        Больным и в отчаянии я пролежал несколько дней. Вожди собрались на совет, и скоро лагерный глашатай обошел лагерь, громко выкрикивая такие слова:

– Среди нас есть трус, грязная собака, которая хочет отнять жизнь у хорошего человека. Пусть он остерегается: пусть прекратит свои злые дела, потому что, если он будет раскрыт, то будет подарен Солнцу: его привяжут к дереву и оставят мучиться от голода и жажды, пока его тень не покинет его.

       Я думаю, что это не принесло большого результата. Рано или поздно, в неожиданный момент, он повторит свою попытку, и в Песчаные Холмы уйдет моя тень, не его. Более тщательно, чем прежде, я берегся; более тщательно мои друзья и жены берегли меня от возможных сюрпризов. Теперь я хотел встретиться с ним лицом к лицу, хотел сразиться с ним – на ружьях, на ножах, дубинках или даже голыми руками. Я думал, что сделаю с ним, когда он окажется в моей власти, как он будет умирать, мучаясь целый день.

Вы можете понять, как трудна жизнь в лагере для деятельного человека. Как хорошо, вместо того, чтобы сидеть в вигваме, оседлать лошадь и поехать на равнину – если не ради охоты, то просто для того, чтобы просто полюбоваться видами равнин, гор, поднимающихся за ними, посмотреть на животных и птиц, на облака, плывущие над равниной, ощутить ветер, посланный богами – нежный или сильный, смотря какое у них сейчас настроение. А я не мог всего этого сделать – просто не мог жить, как все остальные, делая то, что хочется. Выходить я мог только тогда, когда кто-то соглашался меня сопровождать. Много раз за это время я ходил в гости или сам звал гостей. Одного за другим я обсуждал всех людей из нашего лагеря – кто из них мог быть моим врагом? И видел, что, хотя все они приветливо мне улыбались и дружелюбно со мной разговаривали, все же один из них хотел отнять мою жизнь. Снова и снова мои женщины обсуждали, кто хотел на них жениться, кто делал такие предложения их родителям. Таких было много, это правда, но никто из них моим врагом быть не мог. Все они уже были женаты и жили счастливо.

Прошло две зимы. За это время ничего плохого с нами не произошло, за исключением того, что я заболел: у меня болел живот и голова, и часто, пытаясь встать с лежанки, я становился слепым и бессильным и падал обратно. Мне становилось все хуже. Мы звали одного целителя за другим – мужчин и женщин, которых боги наделили большой силой, которые владели талисманами, излечивавшими любые болезни. Но ни от их молитв, ни от горького питья мне не делалось лучше. У меня пропал аппетит. Я становился слабее и слабее. Я не хотел умирать – я был совсем еще молод, мои женщины любили меня, а я любил их. Я хотел жить и быть счастливым с ними вместе, но еще больше я хотел жить, потому что какой-то злодей желал моей смерти.

Однажды к нам прибыли гости из лагеря северных черноногих, и я пригласил их на пир. Они заметили, что я очень похудел и выгляжу больным, и я сказал им, что меня так гложет.

– Ну почему же, – сказал один из них, – есть способ помочь тебе выздороветь. У нашего народа есть священная трубка, которая всегда вылечивает любую болезнь. Сейчас ею владеет Три Солнца. Иди к нему прямо сейчас и получи ее: она стоит очень дорого, не меньше пятидесяти лошадей, но разве лошади могут сравниться со здоровьем?

Я сразу решил, что должен получить эту трубку, но для вида решил поколебаться. Я сказал, что слишком слаб для долгого путешествия, что уже все испробовал и уверен, что ничего мне уже не поможет. Но план мой был готов прежде, чем я это сказал.  Уже на следующую ночь Красное Перо принес все необходимое для путешествия – седла, накидки, пару парфлешей с разными припасами, и припрятал их в овраге недалеко от лагеря. На следующую ночь он привел туда двух лучших моих лошадей, и, когда в вигвамах погасли огни и люди уснули, Си-пи-ах-ки и я пробрались к этому месту, и скоро уже сидели верхом и двигались по горной тропе, ведущей на север. Другие мои женщины на время моего отсутствия перешли жить в вигвам Красного Пера. Разумеется, отправляясь в путь, мы очень волновались, и я чувствовал себя достаточно сильным, но задолго, задолго до рассвета я очень ослабел. К тому времени мы добрались до подножия холмов и, поднявшись на вершину одного из них, спешились, чтобы отдохнуть, привязав лошадей в маленькой сосновой роще, а сами расположились на поляне, поросшей высокой травой. Моя женщина расстелила для меня накидку, прикрыла меня от росы, и я уснул, а она сидела радом, держа мое ружье, наблюдая и прислушиваясь, не грозит ли нам какая-нибудь опасность.

Я проснулся оттого, что солнце светило мне в лицо. Си-пи-ах-ки склонилась надо мной, словно мать, с доброй улыбкой, которую я так любил, и которая никогда ее не покидала.

– Да, – сказал я, – я намного лучше себя чувствую. Сегодня я смогу много проехать, но сперва мы должны поесть, а потом ты поспишь, а я покараулю.

Она спустилась с холма к ручью, вернулась с ведром воды, и мы принялись за еду. Во время еды я не прекращал следить за окрестностями и через некоторое время заметил одинокого всадника, который двигался оттуда, откуда мы пришли. Вначале я подумал, что это охотник из нашего лагеря, ищущий добычу. Но нет – совсем недалеко от него было стадо бизонов, но он к нему не свернул. Вместо этого он продолжал двигаться по нашему следу, ясно видимому ранним утром на свежей траве. Я разбудил женщину.

– Вот он, – сказал я, указывая на него. – Это наш враг. Наконец настал день, когда мы увидим его лицо и когда один из нас – он или я – умрет. Я рад.

        До него было еще далеко.

– Когда он приблизится, – сказал я, – я спущусь в кустарник рядом с тем местом, где мы пересели ручей, и, когда он спустится к броду, я пулей собью его с лошади.

– Да, – согласилась моя храбрая женщина, – а я спрячусь с другой стороны с дубинкой и своим ножом. Он не станет думать о ком-то еще, и, если ты случайно промахнешься, я сделаю что смогу. Но ты не промахнешься, ты хороший стрелок. Он упадет с лошади в воду. И, если мы его не убьем, если он убьет тебя, то тогда, муж мой, наши тени вместе отправятся в Песчаные Холмы, потому что я убью себя.

Я заметил, что наш преследователь часто останавливается и смотрит назад и вокруг, а потом снова медленно движется вперед.

– Он боится, что его заметят, – сказал я. – Я надеюсь, что ничего ему не помешает добраться до нас.

Но это произошло, и я был очень разочарован. К югу от него появилось несколько всадников, и он сразу свернул и исчез в глубоком овраге, который шел к реке Двух Талисманов. Некоторое время мы его больше не видели, потом мы заметили его, намного ниже, когда он поднялся их долины и направился через равнину к Барсучьему ручью.  Нам больше не было смысла оставаться на вершине холма. Мы сели на лошадей и продолжили путь.

В должное время мы достигли лагеря черноногих и пришли в вигвам Три Солнца. Старик оказал нам сердечный прием и, когда я сказал ему о цели своего прибытия, без колебаний отдал мне священную трубку, согласившись прислать своего сына и нескольких юношей, чтобы те забрали пятьдесят лошадей, которых я ему предложил. Мы оставались там некоторое время, он молился за меня и учил меня церемониям, нужным при обрядах со священной трубкой, пока я хорошо их не выучил. Потом мы вернулись домой – никаких неприятностей за это время не произошло. Я чувствовал себя все лучше. И главное, теперь я видел хорошие сны, а не плохие, и видел их довольно часто.

– Ты переживешь все неприятности в твоей жизни, – говорил мне мой священный помощник. – Ты переживешь своего недруга.

       Это меня ободрило, вернуло твердость в мое сердце, и я стал чаще ездить на охоту или просто прогуляться. Хотя все же я не переставал остерегаться и не выезжал в одиночку. Три зимы неприятностей у меня не было, как я думаю, потому что я был осторожен. Это случилось в первый же раз, когда я решил рискнуть. В наших вигвамах закончилось мясо, и мы с Красным Пером отправились на охоту. Был теплый весенний день, облачный, тихий, но облака были выше вершин гор, так что мы решили, что дождя не будет, по крайней мере до ночи. Мы уже долго стояли на одном месте, в низовьях Медвежьей реки (Мариас), в долине Священной Скалы, и дичь ушла довольно далеко от долины, уходя от охотников. Мы отправились на юг, к Сухой Вилке, и только ближе к полудню заметили дичь – несколько стад антилоп, потом приличное стадо бизонов. Эти последние паслись на южной стороне и вершине длинного плоского холма, с восточной стороны которого поднималась скала. Мы по глубокому оврагу пробрались к его северной стороне, поднялись и оказались среди животных. Мы погнались за ними через плоскую вершину холма, убили только одну корову, и Красное Перо ранил ту, в которую стрелял. Мяса было недостаточно, и мы погнали лошадей вниз по крутому скалистому склону. Здесь у бизонов было перед нами большое преимущество, потому что вниз по склону они могли бежать вдвое быстрее лошадей. На равнине все было другое дело – там мы могли бы сократить разрыв и закончить охоту. Но этого не случилось. Моя лошадь упала, и я покатился по склону, пока не остановился на осыпи из гальки. Я не был ранен, только поцарапался, и ружье мое не пострадало. Но лошади не так повезло. Ее передняя нога была сломана, и пуля, которая должна была обеспечить нас мясом, отправила ее тень в Песчаные Холмы. Красное Перо был доволен. Внизу он убил трех прекрасных молодых бычков. Он отлично стрелял, сидя верхом, и быстро перезаряжал ружье. Три туши лежали на протяжении ста шагов пути. Он был не меньше моего расстроен гибелью моей лошади. Это был один из лучших моих охотничьих скакунов, и он на нем часто охотился.

– Ну что же, – сказал он, – тот, кто умер, останется мертвым. Помочь ему мы не сможем, так что давай решать, что нужно делать. Я думаю, что нашу добычу надо освежевать и разделать, а потом, забрав только языки и часть ребер, вернемся в лагерь вдвоем на моей лошади. Завтра я вернусь сюда с несколькими женщинами, чтобы забрать шкуры и все остальное.

– Я не люблю ездить вдвоем, – сказал я ему. – Если ты помнишь, я никогда так не делал, даже когда был мальчиком. До темноты еще далеко, так что возвращайся в лагерь и приведи для меня лошадь, пока я буду свежевать и разделывать нашу добычу.

– Я бы поехал, – возразил он. – Но подумай о себе – твой враг может быть рядом и следить за нами.

Некоторое время мы спорили, но я настоял на своем. Немного времени спустя после того, как он уехал, поднялся сильный ветер и полил дождь. Я продолжал работать – свежевать и разделывать добычу. Скоро я сильно промок. Я накрыл мясо тремя шкурами, а сам завернулся в четвертую, но согреться так и не смог, и чувствовал себя очень неуютно. Я больше не смог этого выносить, поэтому, скинув накидку, встал и направился к дому. Дождь лил сильнее прежнего, ветер крепчал. Потоки воды почти ослепляли меня, но я шел все быстрее, надеясь встретить Красное Перо на полпути и оказаться у горящего костра так быстро, как только сможет донести меня лошадь.

Тропа к Сухой Вилке была прямой, срезавшей изгибы долины. Иногда она проходила рядом с рекой и потом снова поднималась. И тут мною снова овладел страх.

– Здесь отличное место для врага, который хочет устроить засаду, – подумал я, стараясь смахнуть воду с глаз и рассмотреть местность впереди. Теперь я знал, что мой священный помощник пытался предупредить меня об опасности, но я не хотел в это верить. Я пытался убедить себя в том, что в такой ливень мой враг не сможет выйти, и в любом случае ему неоткуда знать, что я пойду домой пешком. Все же все эти рассуждение облегчения мне не принесли, и, когда из кустов впереди слева раздался выстрел, и я заметил вспышку и почувствовал, как пуля пронзила мое бедро, то ничуть не удивился. Рядом, справа, были небольшие кусты, и я упал прямо туда. Выстрел не сбил меня с ног, но я сделал вид, что это было так, надеясь, что мужчина, который хотел меня убить, теперь покажется и даст мне шанс убить его. Едва оказавшись в кустах, я приподнялся и стал смотреть сквозь густые листья. Я смотрел и смотрел. Никто не появлялся. Никаких звуков я не слышал – только ветер, шум дождя и плеск воды в поднявшейся реке. Рана моя сильно болела. Из нее текла кровь, хотя и не так сильно, поэтому я решил, что вена не задета. Я зажал ее большим и указательным пальцем и лежал спокойно, не считая того, что меня била дрожь, а зубы мои стучали. Все же на сердце у меня было легко. Мой враг сделал все что мог. К моему укрытию он приблизиться не решался. Красное Перо скоро должен был здесь появиться, он не мог быть далеко. Когда он появится, то узнает, кем был этот трус. Он появился раньше, чем я его ждал, и вел лошадь для меня, а сам сидел на другой, свежей. Я попытался подняться, но это оказалось слишком болезненным. Я крикнул, он приблизился и спешился у самых кустов. Я рассказал ему, что случилось и где, по моему мнению, прятался мой враг.

– Нет, ответил он, – его там быть не может. По пути я заметил несколько свежих лошадиных следов, идущих к реке, к нижнему броду.

– Тогда иди, – сказал я. – Скачи за ним, как можешь быстро. Догони его и убей, или хотя бы проследи за ним до лагеря и узнай, кто это был.

       Он ничего не сказал, помог мне подняться и усадил меня на лошадь. Едва я отпустил пальцы от раны, она стала кровоточить, как прежде. Он наложил на рану табачные листья, разорвал свою рубашку на полосы и перевязал ее.

– Держись, как сможешь, – сказал он, – а я поведу твою лошадь. Я хочу, чтобы ты оказался дома как можно скорее.

       Уже стемнело, когда мы добрались домой, и я так ослаб, что выпал из седла, как пьяный, и меня подхватили и уложили на лежанку. Той ночью я видел хороший сон. Мой священный помощник снова приободрил меня.

– Пусть сердце твое будет твердым, – сказал он. – Ты увидишь зеленую траву многих будущих лет. Ты будешь счастлив много лет после того, как твой враг станет тенью в Песчаных Холмах.

       Так что я приободрился, и когда моя рана зажила, снова стал выезжать, соблюдая предосторожности. Все это случилось еще до того, как ты у нас появился. Тебе известно о других попытках этой собаки убить меня.

– И тебе, безусловно, известно, что он тебя убить не может, – сказал я, когда он завершил свой рассказ.

– Разумеется, – согласился он. – Мой священный помощник, безусловно, посланник солнца. Все, что я делаю, зависит от того, что он мне говорит.

       Тем вечером, когда мы сидели в вигваме нашего друга, я снова подумал о многочисленных попытках убить его, и о человеке, так желавшем его смерти. Меня не оставляли мысли о мотивах его стремления, и я жаждал, чтобы он понес заслуженное наказание.  Такая смертельная ненависть одного человека к другому и стремление одного убить другого, пользуясь всякими хитрыми уловками, даже среди белых встречаются нечасто, а среди черноногих никогда ничего подобного не было, как и среди других племен, о которых я знал. Были среди них и смертельная ненависть, и убийства, но никогда не было такого, как эти попытки убить Одинокого Человека.

В тот вечер нас пригласили на ужин в несколько вигвамов, и мы провели в каждом по полчаса. Часов около девяти или попозже мы вернулись к нашему другу.

– Мы выкурим трубку или две, прежде чем лечь спать, – сказал он и придвинул к себе доску, на которой резал и смешивал табак и l’herbe. Откинулся дверной полог и вошла женщина – очень, очень старая, сгорбленная, морщинистая и седая, и упала на колени, сжимая и разжимая свои иссохшие руки.

– Здравствуй, старая женщина, – сказал Одинокий Человек, прервав свою работу и приветливо глядя на нее – нож замер над кучкой нарезанных листьев.  – Сажи, что мы можем для тебя сделать. Нужна ли тебе еда или табак?

– О вождь, – простонала она, – великий и щедрый сердцем, я прошу тебя о милости во имя твоей любви к твоим прекрасным женам. Выслушай меня: Моему внуку Бегущему Орлу, этим вечером стало очень плохо и сейчас он лежит при смерти. Он долго болел и звал многих целителей, он отдал им все свое имущество, но никто не смог ему помочь. Я пришла умолять тебя взять свою священную трубку и помолиться за него. Он ничего не может тебе дать, его последняя лошадь ушла к этим целителям. Великий вождь, щедрое сердце, пожалей…пожалей…

Она упала и застонала так, как могут только старики и ослабевшие люди.

– Не плачь, не плачь, – сказал Одинокий Человек. – Разумеется, мы сейчас достанем трубку, мы выкурим ее и прочтем над ней молитвы. Быстрее иди к нему и вели ему прийти сюда.

– Ай-я! – воскликнула старуха. – Он не может идти. Он без сознания. Его нужно нести…

       Жены Одинокого Человека вопросительно посмотрели на него. Он кивнул, они поднялись и вышли, и скоро вернулись с еще одной женщиной, неся на шкуре больного. Они положили его слева от костра, между ним и лежанкой одной из женщин. Он был очень изнурен и, видно было, долго страдал от терзавшей его болезни – возможно, это был рак, но точно не туберкулез. Казалось, что он спит.

       Одинокий Человек и его главная жена покрыли свои лица охрой, священной краской, а потом Си-пи-ах-ки осторожно сняла священный сверток и священные мешочки и положила их перед свей лежанкой. Женщина достала из костра горящий уголек, достала из одного мешочка щепотку сладкой травы и бросила ее на уголь. Когда над ним поднялся священный ароматный дым, она очистила в нем свои руки, готовясь к церемонии. Потом женщины удалили с трубки все обертки, кроме последней – на самом деле это был чубук, к которому можно было присоединить любую чашечку.

       Одинокий Человек взял протянутую ему красную краску и, склонившись над спящим, нарисовал на его лице символы небесных богов. На лбу – Солнце, на подбородке – Луну, на щеках звезды. Пока все это происходило, больной несколько раз пошевелился.

Теперь, перед тем как снять последнюю обертку, было спето много песен, и наконец священный чубук, украшенный рисунками, перьями и привязанными к нему полосками разноцветного меха, появился на свет и был поднят с того места, где лежал. Первой была песня Накидки. Я слышал, как некоторые говорили, что эти индейские песни –  какофония и тарабарщина. Эти люди в музыке совершенно не разбираются. О классической музыке они сказали бы то же самое. Например, эта песня Накидки – великолепное печальное произведение, выражающее благоговение и преклонение перед неизвестным, и для понимающего уха звучит она не хуже любой мессы.

Они затянули песню, и звук их голосов разбудил больного. Он открыл глаза, и они стали широким от ужаса, когда он увидел нас, сидевших вокруг него.

– Стойте! Стойте! – крикнул он и приподнялся, опираясь на слабую, дрожащую руку и подняв другую, словно желая отвести удар. Одна из женщин, его жена, подскочила и уложила его обратно.

– Пустите меня, – простонал он. – Заберите меня отсюда, от этой страшной трубки, которая наслала на меня болезнь.

– Ох, сынок, успокойся, – воскликнула его бабушка.

– Он не знает, что говорит, – печально сказала его жена. – Не слушай его, Одинокий Человек.

– Я знаю, что говорю, – крикнул больной. – Я умираю и все тебе скажу. Я проиграл, и я знаю это. Я тот, кто много раз пытался убить тебя, Одинокий Человек, и я бы это сделал, если бы не твоя ужасная трубка. Ее сила сильнее моей, она защищает тебя и каждый раз тебя спасала. Заберите меня отсюда, женщины, и дайте мне умереть где-нибудь, пока он не захочет убить меня прямо здесь.

– Скажи мне, зачем ты все это делал? – спокойным голосом спросил его Одинокий Человек, наклонившись над ним. – Что я сделал тебе такого, что ты захотел отнять мою жизнь?

– Что ты сделал? Ты взял женщин, которых хотел взять я. Я их любил. Если бы я убил тебя, они могли бы стать моими. Заберите меня отсюда, женщины, прямо сейчас.

– Друг, – сказал Одинокий Человек, – я прощаю тебя. Мы забудем все, что ты сделал, и попробуем излечить тебя. Если мой талисман, который ты видишь, сможет тебе помочь, мы попросим его помочь вернуть тебе здоровье. Си-пи-ах-ки, спой песню еще раз.

Женщина в изумлении уставилась на него.

– Что? – воскликнула она, – ты просишь меня петь и молиться ради того, кто причинил нам столько обид, кто заставил нас жить в страхе за твою жизнь и все эти годы дрожать от страха все эти годы? Я отказываюсь.

– Да, да. – поддержали ее другие жены. – Ее слова – наши слова. Мы не станем ему помогать.

– Давайте будем добры, – сказал он. – Если я его простил, то и вы поступите так же. Си-пи-ах-ки, во имя любви ко мне, послушай то, что говорит тебе твое доброе сердце. Спой песню еще раз.

        Они спели, оба с большим чувством, чем прежде, и больной снова откинулся на свою лежанку и закрыл глаза. Одну за другой они пели песни. Потом Одинокий Человек поднял чубук и, держа его на вытянутых вверх руках, искренне помолился о выздоровлении Бегущего Орла, о его добром здоровье и долгой жизни, и мире и счастье для всех нас. Это была очень впечатляющая сцена.

       Наконец церемония завершилась. Больной приподнялся, сделал несколько затяжек из священной трубки и пробормотал молитву. Женщины подняли его и отнесли в его вигвам. В молчании женщины приготовили лежанки для себя и для нас с Ягодой, застелив их несколькими шкурами и нашими одеялами, и так же молча все легли спать.

– А еще, – сказал Ягода, словно продолжая прерванную беседу, – белые говорят, что индейцы никогда не прощают обид!

– Они пытаются судить о многих вещах, – добавил я, – о которых ничего не знают.

       Бегущий Орел скончался на следующий день.

Опубликовано в «Леса и реки» 28 декабря 1907 года

Сон Маленького Пера

Однажды весной черноногие стояли лагерем на реке Джудит, которую на своем языке называли Желтым Ручьем. Дичи в окрестностях лагеря стало мало, поэтому было решено перебраться на ручей Армелла, другой приток Миссури, примерно в тридцати милях к востоку. В то время я жил с Маленьким Пером, молодым воином лет тридцати или чуть старше, очень храбрым и умелым охотником. Он всегда пребывал в хорошем настроении, постоянно шутил и смеялся, но в то утро, когда нужно было переезжать, он казался необычно тихим. Он поднялся, искупался в реке, позавтракал, не произнося при этом ни слова, и казалось, находился в глубокой задумчивости. Через некоторое время он достал свой военный мешок и вынул из него несколько связок отборных перьев из хвостов орла, которые у черноногих ценились чрезвычайно высоко и использовались как украшение. Потом он вышел и пожертвовал их Солнцу – помолился о своем здоровье и безопасности, а потом привязал этот пучок перьев к веткам дерева как жертву могучему богу. Скоро вигвамы были сняты, все было собрано и загружено на лошадей, и начался марш.

В то время племя во время перехода представляло живописное зрелище. Большинство верховых лошадей были богато украшены, седла были покрыты вышивкой из бисера, а вьючные лошади несли причудливой формы мешки и вьюки из сыромятной кожи, также разрисованные странными яркими рисунками.  Лошади, которые несли имущество шаманов, священные и магические предметы, все были белыми, а их хвосты и гривы были выкрашены в ярко-красный цвет. Мешки со снадобьями были сделаны из белой сыромятной кожи и украшены бахромой такой длины, что она почти касалась земли.  Одежда немногим уступала в яркости. Люди постарше обычно носили одежду из бизоньей кожи или одеяла темных тонов, но молодежь и мужчины средних лет, а также женщины, носили одеяла всех мыслимых цветов, и, когда они двигались тесной группой и их длинные волосы развевались на ветру, зрелище было занятным.  Во главе колонны ехали вожди и старшие воины в сопровождении своих женщин и детей, за ними и по бокам двигалось множество воинов, которые гнали перед собой свободных лошадей –  последних было много сотен.

Было яркое весеннее утро, и, пока мы ехали, Маленькое Перо сказал нам, что видел очень плохой сон. Он сказал, что маленький белый старик пришел к нему и крикнул:

– Берегись! Завтра тебя ждет большая опасность.

– Какая? –  спросил Маленькое Перо.

– Я не могу тебе этого сказать, – ответил белый старик. – Все, что я могу сказать – будь мужественным, делай все возможное и тогда все закончится хорошо.

Я никогда не спорил с этими людьми об их верованиях. На самом деле, чтобы постичь их внутреннюю жизнь, чтобы изучить их самые потаенные мысли и образ жизни, я притворялся, что являюсь последователем их веры. Я заставил их думать, что, как и они, я поклоняюсь Солнцу и верю снам и приметам. Я часто пересказывал старикам свои сны и спрашивал, что они обозначают.  Теперь, когда Маленькое Перо пересказал мне свой страшный сон, я спросил:

– Друг мой, а как выглядел этот белый?

– Он был очень маленьким и худым, – ответил он, –  а его лицо было очень гладким и белым.

– Хорошо, – сказал я, – на твоем месте я был бы сегодня очень осторожен. Не уходи далеко от лагеря, не садись на необъезженную лошадь и не бери в руки оружия. Ты не можешь сказать, о какой опасности тебя предупреждал твой сон. Погибнуть можно не только от руки врага. Твоя лошадь может тебя сбросить и придавить; ружье может случайно выстрелить, а гремучая змея укусить. Да, тебе надо быть очень осторожным.

– Я никогда не был трусом, –  ответил Маленькое Перо. – Ты знаешь о том, как я воевал; это говорит само за себя.  Но я не люблю такие вещие сны. Когда тебе говорят, что с тобой что-то произойдет, но неизвестно что, это делает сердце беспокойным. Ты всегда встревожен и никогда не знаешь, что произойдет.

Около двух часов мы достигли небольшого, поросшего соснами холма, и в этом месте караван остановился, чтобы немного отдохнуть. Три Солнца, главный вождь, Маленькое Перо и я забрались на вершину одного из холмов, чтобы осмотреть ближайшие окрестности.  Всего в нескольких милях от нас была долина ручья Армелла, очень широкая, ровная и ограниченная высокими холмами и утесами. Здесь и там вдоль ручья были маленькие рощи хлопковых деревьев и тополей, на холмах росли редкие сосны. Но нас более всего интересовала дичь. Я достал свою мощную подзорную трубу и с ее помощью увидел бесчисленные стада бизонов и антилоп. Некоторая их часть была между нами и ручьем, но основная масса находилась на равнине и к западу от нее. По крайней мере на тридцать миль, насколько мог охватить глаз, прерия была покрыта стадами бизонов.

– Это – богатая страна, –  заметил я, передавая трубу Маленькому Перу. – Скоро мы полакомимся бизоньими ребрами.

– Я рад этому, – сказал Три Солнца, – мне надоело мясо лосей и оленей. Он продолжил говорить о бизонах, говоря, что это – жизнь для индейцев,  потому что дают им еду и одежду.

      Маленькое Перо, который тем временем осматривал страну в подзорную трубу, вдруг воскликнул, заметив волнение  среди животных далеко в долине. Бизоны и антилопы в испуге бежали в нашу сторону.

– Ну и что, –  сказал Три Солнца, –  ничего странного в этом нет. Вы знаете, что лагерь Бегущего Кролика (другого вождя черноногих) находится между нами и Большой Рекой (Миссури), и очень вероятно, что они стоят лагерем где-то здесь.

– Нет, –  ответил Маленькое Перо, – я не думаю, что это они испугали животных; они были бы верхом и мы бы их увидели. Я совершенно уверен, что военный отряд пешком идет по ручью и это именно они напугали животных.

– Может, ты и прав, – сказал Три Солнца, – лучше понаблюдать. Мы будем пасти лошадей в течение ночи или двух и выставим сильную охрану. Теперь мы должны идти. Я думаю, что мы расположимся лагерем прямо у ручья, чтобы не пугать дичь, пока не начнется большая охота. Нам надо пойти влево от того остроконечного холма (он указал на холм к юго-востоку от нас) и двигаться в ту сторону, пока не подойдем к ручью.

Мы сели на лошадей, спустились с холма и продолжили путь.  Через час или два мы достигли ручья и поставили вигвамы на участке прерии, где поблизости были вода и лес. Одна из жен Маленького Пера (у него их было пять) нашла молодую антилопу, которая, очевидно, родилась в этот день, и принесла ее к нам, сказав:

– Посмотри, какую красавицу я нашла.

– Я как раз хотел бы попробовать вареного мяса молодой антилопы, – сказал ее брат, который стоял поблизости, схватил ее, вытащил нож, одним ударом распорол и бросил на землю. Бедняжка лежала, задыхаясь, и мы могли видеть ее сердце, все еще бьющее, но удары его становились все слабее и слабее. Это было очень жестоко, и у меня появилось желание преподать молодому негодяю хороший урок, но я сдержался. Женщина отругала его и по тому, как смотрел на него Маленькое Перо, я понял, что тот тоже был зол.

После того, как мы хорошо поели и покурили, Маленькое Перо оседлал свежую лошадь и сказав, что поедет к холмам осмотреть страну, уехал. Я хотел было отправиться с ним, но день был очень жарким, и у меня не было большого желания двигаться, поэтому я остался в вигваме, курил и читал (у меня с собой была целая связка книг), пока не стало слишком темно, чтобы видеть буквы. Когда окончательно стемнело, а Маленькое Перо не появился, мы начали волноваться за него, и через некоторое время женщины начали плакать и кричать, что он убит.  Я пробовал успокоить их, говоря, что, может быть, он нашел лагерь Бегущего Кролика и остался там на ночь.  Но это было бесполезно. Мне все это надоело, и я вышел из вигвама. Вдруг мне показалось, что где-то далеко в прерии я услышал крик, прислушался и услышал снова, но слов разобрать не мог. Юноша, стоявший рядом, тоже его услышал и побежал в том направлении. Скоро он вернулся, сильно запыхавшись и был так взволнован, что мы едва смогли разобрать его слова:

– Маленькое Перо – почти мертвый – его лошадь забрали.

Тут же весь лагерь пришел в движение. Жены Маленького Пера и их родственники сразу одели траур и стали причитать и плакать; мужчины бежали со всех сторон, готовые отомстить за его смерть, впереди шел молодой человек, который нашел Маленькое Перо, и все шли туда. Найдя его, мы были приятно удивлены, услышав, что он говорит, хотя и очень слабым голосом:

– Я пока не собираюсь умирать. Посадите меня на лошадь и отвезите в лагерь. Я убил одного сиу.

При этих словах раздался дикий крик радости, и все начали выкрикивать его имя:

– Маленькое Перо! Уай! Хай!  Маленькое Перо! Уай! Хай! – что значило победитель. Такой момент, когда все хором хвалят его, черноногие всегда вспоминают с гордостью.

Не потребовалось много времени, чтобы доставить его в лагерь и занести в вигвам. Там его раздели, сняли с него леггинсы и увидели, что у него прострелены обе ноги – икра одной и бедро другой. Кости не были задеты, но раны были большими, и он потерял много крови. Я промыл раны и обработал их теми простыми средствами, которые были в моем распоряжении, и, поев немного, наш герой почувствовал себя значительно лучше. Поздно ночью, после того, как все успокоилось, он рассказал мне историю своих приключений.

– Ты помнишь, – сказал он, –  что во сне я получил предупреждение о том, что сегодня мне грозит опасность. Это было правдой: я сегодня оказался в очень опасном положении. Весь день я чувствовал себя беспокойно, и везде видел недобрые знаки. Когда мой шурин зарезал молодую антилопу, и мы могли видеть, как билось ее сердце, я окончательно понял, что-то произойдет. Когда я выехал из лагеря, я проехал совсем немного, когда рядом со мной стали кружиться вороны –  еще один дурной знак. Мне не следовало ехать дальше, но я решил, что проеду совсем немного – только посмотреть, есть ли поблизости дичь и определить место для завтрашней большой охоты. Я совсем немного спустился по долине, и потом направился к вершине утеса, чтобы оттуда осмотреть окрестности. Я поднимался на возвышенность, которую перерезали овраги, когда увидел четырех бизонов, поднимающихся ко мне. Других животных в поле моего зрения не было, поэтому я спрятал лошадь и подполз к краю возвышенности, чтобы подпустить их на расстояние выстрела. Когда они подошли так близко, что я мог видеть их глаза, я выстрелил в того, что показался мне самым жирным, и он упал. Остальные убежали. Все это время я чувствовал себя очень неуютно. Я осмотрел вершину холма, потом посмотрел вниз. На сердце у меня было тяжело, но все же ничего подозрительного я не заметил. Я оставил лошадь, спустился и начал разделывать бизона. Налетели вороны, они кружились вокруг моей головы, каркали, а некоторые сели на землю так близко от меня, что я мог видеть их глаза. Я вырезал язык, освежевал тушу с одной стороны и вынул внутренности. Тут мне стало так плохо, что я не мог больше этого терпеть, все оставил, пошел к лошади и уже вставил одну ногу в стремя, чтобы отправиться домой, когда меня ударила мысль, что я веду себя как трус. Я подумал об оставленном мной жирном мясе, которому так рады будут мои дети, так что я вернулся и стал вырезать и упаковывать лучшие куски. Пока я работал, мной снова овладело беспокойство, поэтому я часто прерывался и осматривался. Мне показалось, что на вершине холма что-то мелькнуло, но я решил, что это пролетевший ворон. Я наклонился и продолжил работать, а когда снова разогнулся, то увидел пятерых индейцев, стоявших там, где мне померещился ворон, и в тот миг, когда я их увидел, они выстрелили в меня.  Я побежал к своей лошади, но, как только я к ней подбежал, она упала замертво. Они убили ее, чтобы у меня не было возможности убежать. Сердце мое при этом едва не остановилось, но я побежал к оврагу, который частично скрыл меня, и трижды выстрелил в них, когда они спускались с холма. Это остановило их, и они сами спрятались в овраге. Скоро я увидел, что они подползают выше и ниже меня, пытаясь меня окружить, поэтому я подпрыгнул, громко закричал и побежал к лагерю. Один из врагов оказался прямо передо мной; он поднялся и выстрелил, но промахнулся. Я остановился и выстрелил; он взмахнул руками, выронил свое ружье и упал. Увидев это, я осмелел и почувствовал прилив сил. В каждом овражке, который попадался на моем пути, я приседал и стрелял по врагам, чтобы заставить их лечь. Потом я продолжал бежать. Так продолжалось довольно долго, когда одна из пуль попала мне в икру. Рана была не очень серьезной, но я почувствовал, что кровь течет в мой мокасин. В следующем овраге и залег, дважды выстрелил, а потом оторвал часть рубашки, перевязал рану и побежал дальше. Казалось, что они не стремились нагнать меня, а держались на расстоянии выстрела. Думаю, они решили, что, держась от меня подальше и стреляя по мне с безопасной дистанции, они заполучат меня без особого риска, но я старался бежать так, чтобы им было сложнее в меня прицелиться. Я уже был невдалеке от лагеря и забирался на холм, когда пуля попала мне в бедро, и я упал. Я подумал, что все кончено, но сумел заползти в небольшую промоину. Там я присел и выстрелил в них дважды. Они побежали было ко мне, но это их остановило – они отошли назад и стали подниматься на холм с другой стороны. Я понял, что если они туда доберутся, то убьют меня, потому что я буду представлять для них легкую цель. Тогда я начал молиться. Я не хотел сдаваться. Я обратился за помощью к белому человеку из моего сна. У меня оставалось только три патрона, и я решил, что оставлю их на крайний случай. Подняв голову над краем оврага и осмотревшись, я увидел, что они больше не поднимаются. Скоро один из них знаками показал мне, что я могу идти домой, и они тоже возвращаются. Я не стал отвечать. Я просто прицелился и выстрелил в одного из них. Они повернулись и убежали туда же, откуда пришли. Я не знаю, что заставило их так поступить, но думаю, что с вершины холма они могли заметить наш лагерь или приближающихся к холму наших людей, и решили, что возвратиться к Миссури будет более благоразумным.  Как только я увидел, что они ушли, я перевязал, как мог, свои раны, и, используя ружье как костыль, поковылял к лагерю. Я думал, что никогда до него не доберусь. В конце я уже должен был ползти; а когда вы услышали мой крик, я был уже так слаб, что дальше двигаться бы не смог.

– Что ж, друг мой, – сказал я, – твой сон правильно тебя предупредил, не так ли?

– Да, – ответил он, – так оно и было. Какой сильный шаман этот маленький старый белый. Удивительно, что бывают такие белые!

На следующий день большой отряд обыскивал местность в поисках военного отряда (предположительно сиу), с которым столкнулся Маленькое Перо, но они никого не нашли. Там, где он выстрелил в одного из них, было найдено место, где тот упал. Трава была покрыта кровью, кругом было много следов.  Несомненно, товарищи убитого при отходе забрали его с собой и похоронили, или, может быть, утопили тело в одном  из омутов в ручье.

              Опубликовано  в "Лес и река"  (13 октября 1894)