Оглавление
Джонатан Сафран Фоер. Вот я
I. До войны
Назад к счастью
Вот не я
Счастье
Рука размером с твою, дом размером с этот
Вот не я
Истинный
И-э-т-о-н-е-п-р-о-й-9-ё-т
Истинный
Вот не я
Кто-нибудь! Кто-нибудь!
Слово на «н»
II. Постижение бренности
Антиетам
Дамаск
Сторона, повернутая прочь
Нет еще
Иная жизнь другого человека
Выдуманная тревога
Чужая иная смерть
Полное перерождение
III. Применения еврейского кулака
Письмо, драка, самоудовлетворение
Слово на «л»
Может быть, дело в расстоянии
В конце концов лучше дома ничего нет
Израильтяне приехали!
По-настоящему настоящее
Вей из мир!
Вторая синагога
Землетрясение
IV. Пятнадцать дней из пяти тысяч лет
V. Отсутствие выбора – это тоже выбор
Слово на «и»
Жест и тяжесть
Что знают дети?
Исходная версия
Есть вещи, которые сегодня сказать непросто
Имена были великолепны
Реинкарнация
Только плач
Смотри! Еврейский ребенок плачет
Вольер со львами
В двери
Кто в пустой комнате?
За ту же цену
VI. Разрушение Израиля
Спешите домой
Сегодня я не мужчина
Евреи, пробил ваш час!
Спешите домой!
Сегодня я не мужчина
Евреи, пробил ваш час!
Спешите домой
Сегодня я не мужчина
Евреи, пробил ваш час!
Спешите домой
Сегодня я не мужчина
Евреи, пробил ваш час!
Спешите домой
VII. Библия
VIII. Дом
Отрывок из книги
Когда началось разрушение Израиля, Исаак Блох выбирал между самоубийством и переездом в Еврейский дом. Он жил в квартире с книжными стеллажами до потолка и коврами, в ворсе которых могли без следа утонуть игральные кости; затем в квартирке-полуторке с грязным полом; в лесных хоромах под равнодушными звездами; в погребе у христианина, для которого через три четверти века на другом конце света выросло дерево, увековечившее его праведность; а затем жил в норе, причем столько дней, что колени у него потом так и не разогнулись до конца; жил среди цыган, партизан и почти благочинных поляков; в лагерях для беженцев, мигрантов и перемещенных лиц; на корабле, где имелась бутылка с кораблем, который один страдавший бессонницей агностик чудесным образом внутри нее построил; на другом берегу океана, которого так и не переплыл до конца; над полудюжиной бакалейных лавок, на устройстве и продаже которых за малую цену гробил здоровье; рядом с женщиной, что без конца перепроверяла замки, пока не изломала их все, и умерла, состарившись, в сорок два без единого звука благодарности, но с клетками убитой матери, все еще делившимися в ее мозгу; и наконец, последние четверть столетия в тихом, заметенном снегом домике в Сильвер-Спринг: десятифунтовый Роман Вишняк, выцветающий на кофейном столике; «Враги. История любви» – кассета, размагничивающаяся в последнем исправном видеомагнитофоне планеты; яичный салат, становящийся птичьим гриппом в холодильнике, залепленном, как мумия, фотографиями чудесных, гениальных, не страдающих от опухолей правнуков.
Немецкие садоводы подрезали семейное древо Исаака до самой галисийской почвы. Но интуиция и удача без всякой помощи сверху помогли ему укорениться на тротуарах города Вашингтона, округ Колумбия, и увидеть, как древо снова вытянется и раскинет ветви. И если Америка не обернется против евреев – пока не обернется, поправил бы его сын Ирв, – это дерево будет ветвиться и будет давать отростки. К тому времени Исаак, разумеется, опять будет в норе. И пусть он так и не разогнет колен, и пусть никто не знает точно, сколько ему лет и насколько приблизились неведомые новые унижения, пришла пора разжать свои еврейские кулаки и признать начало конца. Признание от принятия отличает депрессия.
.....
Сэму это сильно не понравилось.
Макс запрокинул голову и смотрел на потолок, чтобы слезы закатились обратно в глаза. Почти как робот, но именно неспособность принимать неотъемлемое человеческое чувство и делала его человеком. Ну, или сыном своего отца.
.....
