Отрывок из книги
Он помнил сверкающий паркет, сложенный из зеркальных половиц. Никогда он не видел его таким! Стоило полуденному солнцу коснуться его, и пол Петербургского коммерческого училища начинал пылать, хоть закрывай глаза. А все потому, что день был особенный. Еще вчера они, юные пансионеры, с раскрасневшимися лицами натирали щетками эти полы, драили их до седьмого пота, а старший преподаватель Мордвинов, которого они за придирчивость терпеть не могли и за спиной строили ему рожи, стоял над душой и монотонно говорил: «Трите лучше, господа бездельники, лучше трите. – В черном кителе, заложив руки за спину, он грозно посверкивал очочками. – Это вам не экономику учить. Нет-с! Экономику с вас государь император не спросит, нужна она ему сто лет, а вот за полы с господина Дынникова, нашего уважаемого директора, спросит, а он с меня, вашего учителя, ответа потребует. – Мордвинов так и прохаживался надзирателем, пока юноши работали и сопели. – Так что если с меня шкура поползет, то и с вас, господа ученики, тоже шкура поползет. А потому трите лучше, с огоньком, задором, но без сердца. Голова должна быть холодной, как в бою. И не сопеть, не сопеть, господа Курников и Алабин! Не поможет!..» В этот день все коммерческое училище точно перетряхнули, выколотили из него весь хлам и мусор, вычистили щетками и вылизали начисто. Разве что не языками! И потому полы училища, самые обыкновенные паркетные полы, в обычные дни – зашарканные и сероватые, нынче, 10 марта 1840 года, стали зеркальными! А через стекла коридоров и кабинетов так и совсем пролететь можно было – под весеннее солнышко и морозец. И точно так же, целехоньким, возвратиться обратно. Без царапинки!
Да, денек был знаменательный. В училище приехал император Николай Первый, окруженный пышной свитой. Он ходил важно, высоко подняв голову, и смотрел будто бы вверх. Словно трещинки на потолках считал. А на самом деле все видел! По крайней мере так им, пансионерам, казалось. Потому что вроде и глядит вверх, а потом внезапно укажет пальцем на что-нибудь и спросит: «А это откуда? Что такое?» И вот уже кланяется их директор, господин Дынников, и с ангельской улыбкой объясняет: так мол и так, то-то и се-то, оттуда-с и отсюда-с, ваше величество! «Ну-ну», – милостиво кивает всезоркий император Николай Павлович Романов.
.....
Почти все части отступали с достоинством, открыв спины штуцерам французов, смыкали ряды за убитыми. Просто уходили в никуда. Но некоторые бежали, и конные, и пешие, потому что шквальный огонь с занятых высот и окрестных равнин безжалостно выкашивал русских. Они и ответить не могли – ряды их редели, снаряды у пушек закончились, гладкоствольные ружья не могли достать врага. Было ясно: битва проиграна. Именно тогда, понимая весь позор своего командования, князь Меншиков и отдал свое знаменитое распоряжение офицеру своего штаба, Грейгу, немедленно ехать в Петербург. «Что мне донести государю?!» – спросил тот. «Донесите о том, что видите сами, – кивнул Меншиков на отступающих в спешке, а то и немногих бегущих русских солдат. – Вот об этом донесите его величеству!». Он, опытный царедворец, именно так решил перестраховаться, и у него это получилось. Через семь дней Грейг влетел в Гатчинский дворец и рассказал о проигранной битве. Николай Первый заплакал и попросил сообщить подробности. Тут молодой адъютант Грейг, прежде не видавший подобных баталий, в красках рассказал те эпизоды, что видел сам. «Замолчите! – рявкнул на него вдруг оживший всем своим сердечным гневом царь. – Идите и проспитесь, офицер!» Он не желал верить в позорное отступление при Альме, и не желал весьма справедливо. Были и другие вестники от главнокомандующего: поначалу курьерам было велено ехать в Гатчину в обход Петербурга, дабы не было утечки сведений. Князь Меншиков всячески постарался оградить себя и своих генералов от расплаты и писал, что войска сражались плохо. Но это была предательская ложь! При чудовищном командовании, при том что русских было почти вдвое меньше, битва оказалась героической.
Русские не понимали, почему французы не преследовали их в тот день. Но главнокомандующий Сент-Арно не дал приказа преследовать, потому что решил, что под Альмой им дал бой лишь авангард русской армии в Крыму. И что основные силы поблизости, может быть, в двух шагах! Никто не догадывался, что это и была практически вся сухопутная русская крымская армия! На тех прибрежных высотах, стреляя в спины русским, французы даже не думали идти за ними. И потом еще два дня пили вино за победу над авангардом противника! А какая была разница в потерях?! Русских погибло более шести тысяч, французов, вооруженных куда лучше, да с поддержкой флота, всего на тысячу меньше. Но сколько русских осталось умирать ранеными под теми высотами? Их просто не смогли взять под шквальным огнем. Сотнями, истерзанные пулями и картечью, они корчились вдоль военных дорог того дня. И все же князь Меншиков сумел отговориться перед лицом государя – и ему лишь высказали всемилостивейшее сожаление о проигранной битве. И не был наказан за свои необъяснимые и преступные действия генерал Кирьяков, и все понимали почему. Ведь его назначал Меншиков, и светлейший также убедил государя, что было оправдание у его генерала бросить высоты.
.....
