Отрывок из книги
Часу во 2-мъ возвратился Пронскій. Не въ дальнемъ разстояніи отъ дома встрѣтилъ онъ кучеровъ и лакеевъ своихъ, верхами и съ фонарями въ рукахъ. Ихъ выслала на встрѣчу жена его, и очень кстати: ночь была претемная, и онъ подъѣзжалъ къ крутой горѣ, съ большими водомоинами, такъ, что даже и днемъ опасно было тутъ ѣхать. Пронскій былъ очень благодаренъ за такое вниманіе. Онъ нашелъ жену свою, не только не спящею но и нераздѣтою; по глазамъ ея замѣтно было, что она плакала. Выбѣжавъ на встрѣчу, съ радостію бросилась она къ нему на шею. «Какъ! Ты еще не спишь, мой другъ?» сказалъ онъ. «Да, здорова-ли ты?» – Слава Богу! Мнѣ такъ что-то спать не хотѣлось. – Тутъ вошли они въ комнату, и Пронскій разсмотрѣлъ лицо Софьи при свѣчкахъ. «Браво! Да ты, голубушка, изволила плакать?» – Нѣтъ! тебѣ такъ кажется – я не плакала – отвѣчала Софья, съ веселою улыбкою, цѣлуя своего мужа. «Какъ нѣтъ? Очень замѣтно по глазамъ твоимъ, что ты плакала. Пожалуста скажи: какъ ты себя чувствуешь?» – Право, хорошо – я здорова. – «Да о чемъ-же ты плакала? Ты знаешь наше условіе: мы ничего скрывать другъ отъ друга не должны.» – Ну, что дѣлать, милый другъ мой! Надобно признаться въ моей глупости: ты долго не ѣхалъ, и я безпокоилась о тебѣ. Богъ знаетъ, чего не придумала, и, признаюсь, плакала…. продолжала Софья, обнимая мужа своего. – Мужчины говорятъ, что слезы необходимая принадлежность женщинъ, а мнѣ кажется, просто, мы скорѣе васъ способны плакать отъ того, что нервы y насъ слабѣе вашихъ. – «Помилуй, другъ мой!» сказалъ Пронскій, цѣлуя жену – «ты сдѣлаешь то, что я никуда ѣздить не буду.» – Ахъ! нѣтъ, мой другъ! не говори мни этого! Я призналась въ моей глупости, и повѣрь, что впередъ этого не будетъ. Прости меня, и дай слово, что ты не сердишься, и будешь выѣзжать. За что-жь тебѣ, изъ слабости моей, лишать себя удовольствія? Божусь, что ты никогда слезъ моихъ не увидишь, и теперь ничего-бы не замѣтилъ, ежели-бы не нашелъ меня такъ въ расплохъ. При томъ-же, право, гг. мужчины, вы напрасно сердитесь за наши слезы: онѣ насъ облегчаютъ; мнѣ гораздо было тяжеле пока я не заплакала, Богъ знаетъ, что шло въ голову: мнѣ казалось, что и лошади тебя разбили, и коляска твоя сломалась, что гдѣ нибудь мостъ провалился, и ты лежишь безъ чувствъ! Дай только волю воображенію, самъ не знаешь, куда оно заведетъ. Признаваться надобно во всемъ. Я нѣсколько разъ призывала твоего Петрушу, разспрашивала y него: смирны-ли твои лошади? крѣпка-ли коляска? Онъ меня успокоилъ на этотъ счетъ; но я посылала свою Аннушку разспрашивать y здѣшнихъ жителей: какова дорога, много-ли горъ и переправъ? Мнѣ сказали, что одна только гора, и мостъ хорошій; но мнѣ представилось, что кучеръ напился пьянъ, въ темнотѣ не попалъ на мостъ, и взвалилъ коляску. Я видѣла уже тебя окровавленнаго, съ переломленною ногою, и безъ памяти. Да, что таить! Надобно во всемъ покаяться – продолжала Софья, опять обнимая и цѣлуя мужа – я хотѣла было сама бѣжать къ тебѣ пѣшкомъ на встрѣчу; потомъ думала велѣть запречь нашъ дормезъ, и отправиться къ тебѣ. Хороша-бы я была, и порядочно-бы тебя перепугала, если-бы въ такую темную ночь попалась тебѣ на встрѣчу – тогда за дѣло-бы ты на меня разсердился! Словомъ: сама не знаю, чего я не придумала; но слезы облегчили меня, я отнеслась мысленно къ Богу, ввѣрила и тебя и себя святому Его промыслу, и уже по разсудку велѣла послать къ тебѣ на встрѣчу людей нашихъ съ фонарями. – «И очень хорошо придумала; я благодарилъ тебя за вниманіе твое; они встрѣтили меня весьма кстати, y предурной переправы подъ гору,» отвѣчалъ Пронскій. «Но, милый другъ мой, Соничка, я думалъ, что ты гораздо разсудительнѣе: это, ни дать ни взять, настоящая маменька!» – Что дѣлать, другъ мой! Я такая-жъ женщина, какъ и прочія! Ты составляешь все мое счастіе на землѣ…. будьте снисходительны, господа наши повелители – или, какъ говаривалъ одинъ старикъ Ротмистръ, стоявшій съ эскадрономъ своимъ недалеко отъ нашей деревни, отцы и командиры! не требуйте отъ насъ такой-же силы душевной, такой-же твердости и разсудительности, какія даны въ удѣлъ вамъ! Наше предназначеніе – любить васъ страстно, а всякая страсть есть малодушіе. будьте снисходительны къ слабости нашей, изъ уваженія къ началу, отъ котораго она происходитъ. Однакожъ, не стану оправдываться. Богъ и женщинамъ далъ разсудокъ, а въ подкрѣпленіе Религію. Я кругомъ виновата. Прости мою женскую слабость, не сердись на меня! Даю тебѣ честное слово: впередъ этого не будетъ! – "А вы, наши матери и командирши, какъ говоритъ одинъ извѣстный въ нашей арміи Генералъ, достигнувшій изъ солдатъ отличною храбростію и необыкновеннымъ природнымъ умомъ своимъ до Генеральства – сдѣлайте одолженіе, сколько можно рѣже мучьте насъ малодушіемъ и пустыми слезами!" отвѣчалъ, съ усмѣшкою, Пронскій. Впрочемъ, милый другъ мой, за кого ты меня принимаешь? Могу-ли я сердиться, видя такой опытъ любви и привязанности твоей? Но мнѣ это важный урокъ; впередъ я и самъ буду разсудительнѣе, стану имѣть больше вниманія, чтобы не тревожить тебя и не навлекать такого безпокойства долговременнымъ моимъ отсутствіемъ. A лучше всего, впередъ рѣшительно никуда я безъ тебя ѣздить не буду." – Ахъ, нѣтъ! не говори этого – прервала его Софья, закрывая ему ротъ руками своими. – Это самый сильный упрекъ въ неразсудительности моей. И ты говоришь, что не сердишься на меня! Можно-ли быть въ безпрестанномъ принужденіи? Да, я измучусь отъ одной мысли, что ты для меня лишаешь себя удовольствія. Нѣтъ, сдѣлай милость, другъ май, не говори мнѣ этого: ѣзди вездѣ одинъ, куда тебѣ хочется! Я люблю тебя и уважаю, слѣдовательно, имѣю всю полную къ тебѣ довѣренность, и знаю, что ты никогда не захочешь сдѣлать мнѣ неудовольствія. Еще прошу тебя, прости меня, а я не буду впередъ такъ глупа! – «Другъ мой!», сказалъ Пронскій, насилу удерживая слезы умиленія своего. «Можно-ли, чтобы я, любя тебя такъ страстно, хотѣлъ чѣмъ нибудь обезпокоить и огорчить тебя? Но, еще повторяю; ежели когда впередъ и поѣду я одинъ, то буду гораздо внимательнѣе, чтобы не обезпокоить, тебя. Однакожъ, по милости этого скота, Сундукова, который услалъ, Богъ знаетъ куда, мою коляску, и такъ долго мучилъ насъ своимъ глупымъ праздникомъ, ты очень утомилась. Пора тебѣ ложиться спать!» Онъ пошелъ позвать ея горничную, и самъ возвратился, вмѣстѣ съ нею, въ спальню.
"Что, Аннушка: хороша была твоя барыня безъ меня?" сказалъ Пронскій, съ улыбкою, – Да, батюшка! Ужъ тутъ и Богъ знаетъ чего не было! – отвѣчала Аннушка. – И сама измучилась, и меня съ ногъ сбила: посылала безпрестанно смотрѣть, и прислушиваться, не ѣдете-ли вы! A что было…. "Ну врешь, врешь!" прервала Софья, зажимая ей ротъ, со смѣхомъ. "Вздоръ! Ничего не было. Вотъ еще какая ябедница появилась! Кто тебя проситъ болтать пустяки? Да я тебя разобью по щекамъ за это; ты знаешь, я шутить не люблю, когда разсержусь," прибавила Софья, помирая со смѣха, при одной мысли, что она будетъ бить по щекамъ свою Аннушку, которая была ей espèce d'amie. Она сама держала Софью въ большой субординаціи, и часто, бывъ въ дурномъ нравѣ, гнѣвалась, и дѣлала ей выговоры. – Да, пожалуй, извольте бить меня, какъ хотите – отвѣчала, также со смѣхомъ, Аннушка – а не льзя не разсказать барину, какъ вы безъ него проказничали. Нѣтъ, Аннушка – говорили вы – ты не хочешь мнѣ объявить, а, вѣрно, прислали сказать, что онъ лежитъ безъ чувствъ, и что его лошади разбили! Я замѣтила, когда онъ поѣхалъ, что лѣвая пристяжная очень горячилась и прыгала; неправда-ли: вѣдь она первая стала бить, а отъ нея и другія взбѣсились? Что-жъ ты отъ меня скрываешь? Пожалуста, скажи: вѣдь это правда? – Нѣтъ, сударыня – говорила я – да и что это вамъ въ голову входитъ? – Ахъ! вотъ кажется стукъ! Слава Богу! вѣрно онъ ѣдетъ! Сбѣгай, голубушка, не слыхать-ли чего? Когда я возвращалась съ отвѣтомъ, что ничего не слышно, опять начинались разспросы. Вѣрно, коляска сломалась? Онъ все это время такъ много ѣздилъ въ ней, а вѣдь никто не поглядѣлъ! нѣтъ, впередъ, иначе не отпущу его, пока сама все не осмотрю. Да, помилуйте сударыня, говорила я – передъ отъѣздомъ изъ Петровскаго я сама видѣла, что баринъ все изволилъ осматривать; я въ ней ѣхала сюда, и знаю, что она совсѣмъ крѣпка. – Ну, такъ кучеръ напился пьянъ, на праздникѣ этого гадкаго Сундукова, и свалилъ его подъ мостъ! – Да, кучеръ въ ротъ ничего не бертъ – увѣряла я. – Вотъ такъ-то вся ночь-ноченская прошла. Я вѣдь вамъ напередъ говорила, что все доложу барину, когда онъ изволитъ пріѣхать. – «Ахъ ты женщина, женщина!» – сказалъ Пронскій, смотря Софьѣ въ глаза, съ нѣжностію. «Но милая, добрая женщина есть Ангелъ на землѣ!» – прибавилъ онъ, выходя въ свою комнату, раздѣваться.
.....
"Постой-же, Аннушка," сказала Софья, предавшись обыкновенной своей веселости, – давай, мы его славно обманемъ! Я сдѣлаю, какъ будто-бы въ самомъ дѣлѣ бью тебя по щекамъ, а ты кричи и плачь. – Вотъ будетъ ему сюрпризъ! – Ахъ, вы, проказница! Да, вспомните, что вы уже теперь барыня – да еще и Генеральша. – "Нужды нѣтъ! Пожалуста, обманемъ его."– Хорошо, извольте – отвѣчала Аннушка. Лишь только услышали они шаги Пронскаго, идущаго въ спальню, Софья начала давать мнимыя пощечины Аннушкѣ, то есть, бить себя по ладонямъ. "Вѣдь я тебѣ не шутя говорила, чтобы ты не смѣла болтать, а ты не послушалась – такъ вотъ-же тебѣ!" – Помилуйте, сударыня – кричала, со слезами, Аннушка – я изъ усердія къ вамъ сказала. – «А! ты еще, бестія, раскричалась!» И новыя оплеухи послѣдовали. Аннушка продолжала плакать. Можно вообразить себѣ положеніе Пронскаго! Онъ почиталъ Софью Ангеломъ, и вдругъ открывается, что она злая и лицемѣрка! Блѣдный, съ ужасомъ, отворяетъ онъ двери, и – находитъ, что обѣ помираютъ со смѣху! «Ага! обманули молодца!» – вскричала Софья, бросясь цѣловать его. – Воображаю себѣ, каково было твое изумленіе, узнавъ за женою своею такія добродѣтели. Вотъ такъ-то я стану бить всегда Аннушку, когда ты осмѣлишься опаздывать пріѣзжать домой." – Женщины! настоящія вы дѣти! Какъ близки отъ печали къ радости, отъ слезъ къ смѣху! – «Да ужь теперь говори какія хочешь сентенціи, а мы съ Аннушкой славно обманули тебя!» Онѣ долго хохотали, что Софья отважилась бить по щекамъ Аннушку.
На другой день, послѣ обида, Пронскій и Софья отправились къ Рамирскимъ. Дорогою, Пронскій разсказывалъ всѣ проказы Сундукова. Софья смѣялась отъ всей души. "О люди! люди!" сказала Софья. "Изъ чего суетятся и хлопочутъ? мнѣ очень часто приходятъ въ голову стихи Дмитріева, которые, какъ мнѣ кажется, заключаютъ въ себѣ самое полное описаніе человѣка:
.....
