Лекции по русской литературе XX века. Том 4

Оглавление

Дмитрий Быков. Лекции по русской литературе XX века. Том 4

Александр Зиновьев «Зияющие высоты», 1976 год

Александр Крон «Бессонница», 1977 год

Валентин Катаев «Алмазный мой венец», 1978 год

Галина Щербакова «Вам и не снилось», 1979 год

Чингиз Айтматов «И дольше века длится день», 1980 год

Василий Аксёнов «Остров Крым», 1981 год

Михаил Веллер «Хочу быть дворником», 1982 год

Юлиан Семёнов «Приказано выжить», 1982 год

Виктория Токарева «Ничего особенного», 1983 год

Александр Шаров «Смерть и воскрешение А.М. Бутова», (Происшествие на Новом кладбище)», 1984 год

Валентин Распутин «Пожар», 1985 год

Виктор Астафьев «Печальный детектив», 1986 год

Анатолий Рыбаков «Дети Арбата», 1987 год

Иосиф Бродский «Урания», 1988 год

Валентин Пикуль «Нечистая сила», 1989 год

Фазиль Искандер «Сандро из Чегема», 1990 год

Владимир Сорокин «Сердца четырёх», 1991 год

Людмила Петрушевская «Время ночь», 1992 год

Виктор Пелевин «Синий фонарь», 1993 год

Булат Окуджава «Упразднённый театр», 1994 год

Борис Стругацкий «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», 1995 год

Алексей Иванов «Географ глобус пропил», 1996 год

Борис Акунин «Азазель», 1997 год

Владимир Маканин «Андеграунд», 1998 год

Юлий Дубов «Большая пайка», 1999 год

Дмитрий Быков «Оправдание», 2000 год

Подведение итогов

Отрывок из книги

1976 год, и мы начинаем разговор о книге, необычной во всех отношениях. Не скажешь даже, роман это, социологическое исследование или пародия – это книга Александра Зиновьева, двухтомник «Зияющие высоты», который, будучи опубликованным в Швейцарии, покончил с зиновьевской карьерой в России.

Зиновьев – человек с довольно богатой биографией, ифлиец, воевавший, известный каким-то клиническим отсутствием страха, человек, чьи теории (он специализировался в области философии, логики и социологии) серьёзные, научные, крайне трудные для изложения – я не претендую на то, чтобы в них разбираться, я думаю, что в них никто не разбирается: Зиновьев – человек, мысливший очень сложно. Его убийственной критике в одинаковой степени подвергалась абсурдная советская система и западная, он называл её западнизмом. Действительно, в эту западню Россия попалась по полной программе. Зиновьев – классический пример независимого русского мыслителя, чьи идеи не вписываются ни в какую парадигму. Человек, который успел поссориться практически со всем своим окружением, кроме разве Войновича, с которым их многое сближало, в частности, интерес к живописи, к карикатуре. Войнович нарисовал очень много смешных картинок, в том числе смешной портрет Зиновьева, и Зиновьев нарисовал очень много карикатур, в том числе замечательный портрет Войновича, такой зубастый, с двумя рядами белоснежных зубов.

.....

Своеобразие зиновьевского жанра и самого этого текста связано прежде всего с тем, что Зиновьев принадлежал к так называемому методологическому кружку, куда входили Щедровицкий, Карл Кантор и ещё многие замечательные люди. Бывал там достаточно регулярно и совсем молодой тогда в будущем художник, а тогда просто сын философа Карла Кантора Максим, который запечатлел этот кружок в замечательной карикатуре «Интеллигенция читает между строк», где на первом плане выведен очень узнаваемый Мамардашвили, просто один в один, со знаменитой трубкой. Этот кружок и вообще вся московская методология, московская философская школа – это была попытка легального существования в условиях абсолютного идеологического террора, и у них это, странное дело, получалось. Это была попытка выживания философии и социологии при так называемом развитом социализме. Поэтому, разумеется, в их плетении словес, в их легальных публикациях, в их дискуссиях было огромное количество не скажу зашифрованности, но какой-то формальной демагогии. Очень трудно сейчас там разглядеть подлинные мысли, потому что это всё было тоже, как ни ужасно, имитацией. Но не надо забывать, что в Москве семидесятых годов, Зиновьев это показывает, кипела огромная, сложная, философская жизнь, то, чего совершенно нет сегодня. И в этой философской жизни были религиозные кружки типа южинского кружка Мамлеева, откуда вышли Дугин и Джемаль, была методологическая школа Щедровицкого, был кружок последователей Даниила Андреева, был огромный слой мистического, тайного православия, жёсткую сатиру на который описал Владимир Кормер в своём романе «Наследство», – был круг, в котором подпольная литература, тоже очень жестоко изображённая у Зиновьева, пыталась имитировать свободу. Свободы никакой, разумеется, не было, в подполье свободы не бывает, но была какая-то честная, по крайней мере, им так казалось, попытка выжить вне продажи, вне прямого сотрудничества с режимом. И вот атмосфера, переданная в «Зияющих высотах», – это, с одной стороны, атмосфера абсурда и всеобщего вранья, имитации, а с другой – это атмосфера страшно напряжённой, хотя и очень искажённой, всё-таки интеллектуальной жизни. Если у Стругацких в институте все занимаются заполнением бессмысленных бумаг, то у Зиновьева все герои мыслят, пытаясь придать философское обоснование пустоте собственной жизни. Они громоздят какие-то многоэтажные конструкции, особенно Шизофреник, автор трактатов, продвинулся по этой части, только чтобы как-то обосновать своё бездействие, свою глупость.

В стране никто не работает. В Ибанске есть наказание в виде той же гауптвахты, или «губы», там есть собрание, там есть театр, но там совершенно нет производительного труда. Это город, абсолютно утративший смысл собственного существования, абсолютно утративший контакт с собственным прошлым и не видящий своего будущего. Это пространство всеобщей демагогии, тухлой, бессмысленной болтовни и праздности у Зиновьева описано с колоссальной мерой ненависти и желчи.

.....