Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Оглавление

Дмитрий Быков. Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Невыносимая чрезмерность. Лев Толстой и Софья Андреевна

На краю чужого гнезда. Тургенев и Полина Виардо

Камень мыслящий. Ленин и Надежда Крупская

Любовь и все остальные. Блок и Любовь Менделеева

Аня и Коля: миф. Ахматова и Гумилев

“Жизнь – это место, где жить нельзя” Цветаева и Эфрон

Легкость и отчаяние. Мандельштам и Надежда Хазина

Второе рождение. Пастернак и Зинаида Нейгауз

Общая идея. Мережковский и Зинаида Гиппиус

Квадрат Бунина. Иван Алексеевич и Вера Муромцева

Сказочник и разбойница. Шварц и Катерина Ивановна

Возвращение из Египта. Заболоцкие

“Мое смирение лукаво…” Алексей Толстой и Наталья Крандиевская

Девушка по кличке Феномен. Горький и Мария Андреева

Дикая путаница. Андрей Белый и Ася Тургенева

Кентаврова кровь. Нина Берберова и Ходасевич

Самая громкая история. Брюсов и Нина Петровская

Поздняя любовь. Каплер и Юлия Друнина

Бог смотрит в другую сторону. Николай Эрдман и Лина Степанова

Прирожденные убийцы. Бонни и Клайд

На красный огонь. Элем Климов и Лариса Шепитько

В этом и драма… Симонов и Валентина Серова

Старик и звезда. Бернард Шоу и Патрик Кэмпбелл

Отрывок из книги

Предпочитаю сразу заявить: речь пойдет не об отношениях конкретного Льва Николаевича и конкретной Софьи Андреевны. Речь пойдет об отношениях художника и жизни. А отношения эти всегда складываются по одной и той же, к сожалению, практически неразрешимой схеме: сначала художник жизнь очень любит, потом он с ней ссорится, а потом ее теряет, поскольку для художника это так же неизбежно, как для всякого смертного.

Подозреваю смутно, что Толстой ненавидел Шекспира не только потому, что ревновал к нему. Шекспир прошел в своем развитии тот же самый путь, что и Толстой, и Толстому это было обидно. Начинал Шекспир с весьма жизнерадостных комедий. И черных комедий. Потом пришел к периоду горчайшего разлада с действительностью (примерно от “Гамлета” до “Тимона Афинского”), а закончил постепенным исходом, иссяканием, изыманием себя из жизни, которое в “Перикле”, “Цимбелине”, в “Буре” достигло полного развития. Это уже “за жизнь”.

.....

Другой же повод, как мне представляется, – сугубо эстетический. И толстовский перелом духовный диктовался прежде всего стилистическими соображениями. Когда писатель достиг совершенства, когда он написал самый безупречный в мировой литературе роман “Анна Каренина”, он оказывается в тупике. Если достигли художественного совершенства, вам ничего не остается, кроме как разрушить ваше художественное здание и начать его строить с нуля.

Вот только этот вариант был у Толстого. Его разрушение собственной жизни, собственной семьи, которое казалось Софье Андреевне каким-то сном, дурным наваждением, начиная с 1882 года, – это все диктовалось исключительно пониманием того, что предел в его жизни достигнут. Ему пятьдесят четыре года, он умеет все делать лучше всех, и дальше приходится с нуля начинать что-то совершенно иное, писать прозу, которой еще не было. И первым таким произведением становится “Смерть Ивана Ильича” – повесть, написанная поперек всех конвенций. Когда вслух говорят о том, о чем говорить нельзя. Когда под вопрос, под сомнение ставятся самые, казалось бы, незыблемые понятия о жизни. А в 1889 году он начинает писать еще и “Крейцерову сонату”, которая тоже ставит под вопрос самые устойчивые конвенции. Оказывается, и сексом заниматься нельзя, оказывается, и жениться нельзя, оказывается, и продолжение рода должно быть мрачной и тяготящей обязанностью, потому что, если оно становится повседневной рутиной, оно сводит с ума и мужа, и жену. И самое удивительное, что художественная мощь Толстого такова, что под гипноз этих его новых сочинений попадают даже самые трезвые люди. Чехову, например, надо было поехать на Сахалин, чтобы как-то отвлечься от этого гипноза; он пишет: “До поездки «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой”.

.....