Читать книгу Черный Лес - Дмитрий Борк - Страница 1

Часть первая

ТОЧКА ИКС

Господь,

как правило, дает нам два выбора,

один верный, другой мы делаем сами.

ПРОЛОГ

Маленький голубоглазый мальчик проходил мимо него каждое утро. И каждое утро в этом коротком переулке покосившихся частных домов он лежал возле своих обшарпанных ворот, уныло вжавшись в землю, как будто бы грел ее, эту чуждую ему субстанцию вселенной, что называется Землей. Старый седой большой пес, непонятно какой породы, уже не так хорошо видел, но чуткий нюх его еще не подводил. И слух, слух у него был хорошим. По ритму шага он задолго мог определить постоянного прохожего, который торопился утром на работу, а вечером спешил к себе домой.

Когда-то он был молодым и сильным, и исправно охранял своими острыми клыками небольшое хозяйство своего любимого хозяина, который за необычный светло-серый окрас и схожесть с волком дал ему кличку Вольф. Похоже, у хозяина были немецкие корни, раз обозвал его нерусским словом. Но пес не обижался, как и положено собаке, он преданно служил ему. Но нынче Вольф был уже стар, немного болен и очень-очень одинок. Каждое утро пожилая женщина выводила пса за ворота дома, привязывала тонкой веревкой к ближнему дереву, выкладывала в миски немного еды и подливала воды, оставляя его одного до самого вечера. А Вольф, как и положено собаке, послушно ложился на худую подстилку и грустными глазами целый день молча наблюдал за пешеходами.

Этот короткий переулок, где он прожил всю свою жизнь, соединял пару дворов пятиэтажек с центральной улицей города. Узкая улочка для жителей была самой короткой тропой к автобусной остановке, магазину, школе и детскому садику. Нестройный ряд косых домов стоит еще с войны. В них люди в маленьких лачужках давно и счастливо живут. Скрипучие железные кровати и деревянные столы, настенные в оленях гобелены и тяжеленые шкафы, на кухнях старый рукомойник, а в полотенцах ржаной хлеб. И часто свечи вечерами под радио танцуют. И сказки на ночь там читают детям. От братьев Гримм про Черный лес, про шапочку и волка, про веретенце и иголку.

Маленькому мальчику мама тоже читала эти книжки. И он рисовал в своем воображении старого седого пса героем этих сказок. Он представлял его сильным и молодым, честным и справедливым. Нет, он не трогал Красную Шапочку. Он ловко обманывал злых и кровожадных охотников, которые решили, что волка можно убивать. Пес ловко заманивал их в лесную глушь, в вонючее болото на погибель. Воображение живо рисовало, как сильный Вольф бежит по лесу, а он с ним рядом. Они вместе. Живут в норе, и пьют из речки. Охотятся со стаей на толстых кабанов. И смелым станет мальчик. И ловким, сильным. И всё это даст Вольф. Научит.

И почти каждый вечер мальчик к нему опять приходил. Вечером было больше времени, да и мама домой не шибко торопила. Он подсаживался рядом со старичком и начинал с ним свой наивный детский разговор. О чем-то своем большом и очень важном. О той злой воспитательнице, которая в детском саду его так часто за уши таскает и маме ябедничает, и дома за это ему попадает. О том, что папину он лупу так глупо променял на жалкую игрушку, которую он тут же потерял. Опять ему попало. О том, что как-то раз он вытер грязные ладошки чистой соседской простыней. Тогда его три дня гулять не выпускали. О том, что хомячок давно уж помер, а завести собаку не дают. И хоть в его дворе живут и маленькая Клякса, и даже толстый Рыжик, и он их тоже очень любит, но привязался он к нему, к седому псу, старику Вольфу. И когда он втихаря таскает из дома мелкие гостинцы, то выбор делает всегда один – несет их только Вольфу, большому псу похожему на волка с зелеными и грустными глазами.

А Вольф каждый раз вставал навстречу, вилял хвостом и очень внимательно слушал. И по его мудрому взгляду маленький мальчик своей прозрачной душой очень остро ощущал, что псу очень важно всё то, о чем он с ним беседовал. Седой пес не просто слушает – он внимает, он всей душой переживает и ждет с ним встречи каждый день. Он сам готов ему поведать историю своей собачьей жизни.

Так продолжалось пару лет. Мальчик как обычно по утрам шел старым переулком в свой детский сад и по пути встречал он друга, который уже его поджидал, тяжело поднимался и вилял хвостом. Он знал, что утром коротко, а вечером подольше будет встреча. Что, может быть, и угощение ему перепадет. Однажды мальчик отвязал Вольфа и медленно пошел с ним в сторону своего дома. Они шли вместе, рядом. Рука мальчика лежала на холке пса, которая была ему по плечи. К нему сбежалась детвора. Все знали и любили Вольфа, но никто еще не решался его отвязать и привести во двор. На тот короткий вечер маленький мальчик стал героем. Жаль, что родители не разрешат ему оставить пса, да и хозяева наверно, могли его хватиться.

И мальчик с тихой грустью повел его назад. И как ни было ему горько, но он был вынужден опять привязать его веревкой к дереву, а Вольф, казалось, понимал, что выбора другого нет. Присел у дерева и заглянул в глаза мальчишке, как будто одобряя. Но мальчик не ушел, остался. Он еще долго с Вольфом обнимался, и прижимался к его огромной шее. Так и сидели молча, и каждый думал о своем.

Как и его друг, когда-то Вольф был маленьким щенком. И мать его когда-то жила в стае. В хорошей крепкой стае, которая когда-то много лет дневала на стройке, где было невероятное множество так нужных для собак укрытий. Именно в них вся стая отдыхала после своих бесчисленных походов, именно в них все укрывались от людей, и именно эту стройку вся стая стойко защищала от бешенных соседей-чужаков.

Группа была небольшая – всего из четырех собак. Вожак, восьмилетний и самый крупный кобель был белой масти и несомненный лидер. Вторым по рангу рыжий пятилетка, хоть не большой, не очень крепкий, однако же с характером и волей. Затем шел молодой лайкоид, трехлетка со стоячими ушами. Ну и единственная в стае сука, его мать. Большая серая, лохматая и очень добрая. Дружила она с каждым, ну а любила только одного. Белого вожака. И с радостью его всегда встречала, когда он приходил с охоты.

Жизнь этой стаи протекала мирно и спокойно. Вся группа дружно уживалась с местными работягами, которые таскали им еду и не давали обижать другим. Недалеко от стройки был мясокомбинат, с которого несло для них всегда так вкусно. Стая смогла себе отбить часть территории у баков, где можно было добывать жратву. И лето было долгим, и зимы с холодами не так часто, а значит, мерзнуть им приходилось редко. И главный враг их – человек-чужой на стройку редко проникал.

Но однажды на стройке всё-таки показались чужаки в серых плащах и черных шляпах. И стая им пришлась не по душе. Начальники остались недовольны. Прогнал бугор их следующим днем. Не дал он им на лежбище вернуться.

А тут еще пришла пора щениться, и сука присмотрела себе место. В подвале склада на заводе, где было сыро, но тепло. Место закрытое, место безлюдное, а значит безопасное, почти. Только вот стая не осталась, ушла она на поиски иных пристанищ. Оставила ее одну всего с одним родившимся щеночком. И неизвестно чтоб с ней стало, но местный сторож был добряк. Не выгнал малое семейство. Напротив, в каждое дежурство он приносил немного хлеба, иногда каши и костей. И подливал воды.

Худая мать каждое утро покидала убежище и отправлялась на поиски еды. Рядом стояла школа, в дальнем крыле которой находилась столовая. Там сердобольная кухарка часто подкармливала ее остатками еды. И всё бы хорошо, но только вот пробраться на территорию к столовой и уйти оттуда невредимой всегда было непросто.

Школьники, эти бездушные дети выбрали собаку целью в своих жестоких играх, про дикую охоту на волка. И зная ее неагрессивный характер, они устраивали ей коварные засады, стреляли из рогаток, самострелов, гонялись с палками за ней, а иногда и просто швыряли в нее камни. Но других источников еды молодая мать пока не находила и продолжала рисковать.

А добрый дядька-сторож вечерами отмывал с нее засохшую кровь, залечивал ей раны. И перебитый глаз, и порванное ухо. Как мог ее лечил, как мог ее берег. Но все-таки однажды мать не вернулась. Он прождал ее всю ночь у скулящего щенка. А рано утром после дежурства отправился на ее поиски. Он обошел все ближние переулки и дворы, заглядывал в открытые подвалы, опрашивал прохожих, громко звал. Всё было бесполезно. Мать исчезла, и может быть, за нею щенок бы тоже сгинул. От голода или колес машин, но добрый дядька не ушел, не бросил маленькое чудо. Вернулся и забрал к себе домой. Так получил щенок свой шанс на будущую Жизнь.

Добрый мужичок одиноко жил в своем доме с кошкой Муркой. Дом был маленький, но уютный. Он когда-то сам его построил. Давным-давно еще после войны, когда вернулся из злополучных мест, не столь уж отдаленных. Жена не дождалась, ушла к другому. Друзей особо не завел, а из родни одна сестра, младшая, которая жила отдельно, но часто приходила и помогала по хозяйству. Чтоб не запить, он смог найти себе работу. Шофер грузовика на местной автобазе. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, баранку крутишь днями. А вечером домой под голос радио поесть, да Мурку покормить и спать в постель. Так проходили будни и недели. И месяцы, и годы. Без радостей. Без огорчений.

Одно спасение – рыбалка. Рыбачить с детства он любил. А так как жил он очень скромно, не тратился особо на еду, одежду мог носить годами, то смог скопить немного денег. Себе на старый «запорожец». Творенье украинского завода, как и положено ему, ломалось часто. Но выручал механик с автобазы. Он за бутылку бормотухи всегда его чинил. На этой желтой тарахтелке он выезжал на выходные. На рыбалку. Быстрая горная речка текла недалеко от города. Он приезжал еще затемно на пару своих мест, своих стоянок. Медленно выползал из маленькой машины, лез за удилом, вещмешком и походной палаткой. Шел к речке, к камню своему. Садился и курил махорку. Иногда в холодные утренние часы он разводил костер и грелся черным чаем.

Клёв был хороший рано утром на мелководье. Ловля форели на блесну требовала от него особой сноровки. Русло реки изобиловало камнями, а по берегам росли колючие кустарники и низкие деревья. Это ограничивало его передвижение по берегу при ловле. Но с помощью донной удочки он приноровился делать довольно точный заброс в тихие места, что были за большими валунами, или в малую воду у противоположного берега. Форель шла почти всегда мелкая до килограмма. Но иногда клевала и побольше, на три, однажды и на пять. И очень вкусная. Наловив к полудню несколько штук, он принимался за готовку. Уху сторож варил всегда по-своему, подолгу. Рецептом – всё наоборот. Первым он готовил бульон, на приготовление которого у него уходил почти что час, и только потом он добавлял картошку целым клубнем, а позже и морковь, которую он не разваривал, а оставлял полувареной, чуток еще хрустящей. И уже под самый конец докладывал луковицу и доливал сто граммов водки. А перед снятием с костра шла в ход и мелкая петрушка. Минут на двадцать он перемещал чумазый казанок в тенек, в укромное местечко. Ну, а пока уха настаивалась, он шел рубить кустарник на дрова. Для вечернего костра.

После плотного обеда, когда солнце вставало в самый зенит, он обычно засыпал в тени кустов. Ко сну морило его сразу. Сказывался ранний подъем и свежий горный воздух. После глубокого сна по его неписаному расписанию наступало время обустройства лагеря. Установить палатку в кустах подальше от злых глаз. Приготовить ко сну дырявый военный спальный мешок, который он выменял у соседа прапорщика всего лишь за одну бутылку водки. Принести воды с речки, выложить консервы и буханку хлеба. Всё это делал он неторопливо, размеренно и педантично. Так солнце медленно снижалось и подступало время для второй рыбалки, улов которой он утром забирал с собой.

Шло время, жизнь не менялась. Работа, дом, и иногда рыбалка. Так тихо пенсия подкралась. Уволили с работы, и денег стало совсем мало. Едва на жизнь хватало. Но повезло, нашел себе работу, пенсионерскую. Ночные вахты, в ночь через две. На складе. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, читаешь газетенку. Всё как всегда. Но только вскоре появилась сука, которая ощенилась в подвале у окна. А потом исчезла. Так в его жизни появился друг, которого назвал он Вольфом.

Годы летели быстро. Вольф не только успел подрасти и превратиться в большого и сильного пса, но и уже немного постареть. Старик его любил все эти годы, и никогда не обижал. А вечерами звал на кухню, чтоб вместе помолчать, подумать. Под звуки радио. Он телевизор не любил. Любил он книги, которые для Вольфа читал не очень часто вслух. Тот с интересом слушал голос хозяина, который по природе был молчун. А еще пес охранял кур, которых завел себе пенсионер, ловил крыс, которые повадились ходить к нему во двор, и очень он боялся Мурку, которая постоянно норовила съездить в его морду лапой. Старик сторож каждый раз брал его с собой на все свои дежурства, и Вольф исправно помогал – то пацанву прогонит, то хулиганов пьяных, а то чужих собак. Но больше всего пес обожал ходить с хозяином на рыбалку, где были не только свобода и простор, но и азарт охоты. Погоня за тушканчиками всегда была короткой, но зато какой интересной! А однажды к нему вышла лисица. Маленькая бестия шла по своим делам. Вольф тут же сделал с места старт и в три прыжка с ней оказался рядом. Но рыжая готова от природы к таким большим сюрпризам. Одно движение хвоста и холка вниз, согнулись ноги и лиса присела. Вольф промахнулся. Он в холодной речке.

Лапы поранились об острые края камней, а сильное течение понесло. Удар, еще удар о камни и морда под водой, сознание медленно уходит. Воздуха мало и сил всё меньше. Он тонет, погибает, но чья-то крепкая рука хватает за ошейник. И тащит, тащит тяжело на берег. Хозяин. Верный он – хозяин. Успел спасти родного пса. То был большой урок про хитрость против силы. И больше пес с лисицей особой встречи не искал. Но по ночам лежал он у палатки и верно охранял. От тех же лис, волков и даже ядовитых змей.

И вот как-то в середине холодной зимы хозяин взял его с собой на водохранилище. Подледная рыбалка в тех краях не так уж часто выпадает. Приехали на большое озеро, где уже было много рыбаков. Старик ушел подальше от людей, на середину водоема. Поставил ящик, расстелил подстилку и снасти разложил. Пробил он пару лунок. И вскоре из них на лед стала вытекать вода. В первые секунды била ручьем, потом поток стал меньше. Вольф испугался и напрягся, однако же старик остался. Прогнулся лед, бывает. Но клёва не было. Рыбак прошел еще чуть дальше и сделал снова лунку. И из нее пошел поток, а лед стал быстро прогибаться. Старик быстро смотал удочку, встал, схватил ящик и… увидел вокруг себя кольцевые линии трещин. Они росли вокруг него как паутина. Опасность! Еще секунда – провалился. Ушел под лед по пояс, успев руками ухватиться за кромку льда, которая мгновенно трескалась. От ледяной воды и без того не легкая одежда быстро намокла и стала якорем тянуть на дно. Вольф тут же подбежал, стал гавкать и скулить. Хозяин с отчаянием и молча боролся за свою жизнь, он понимал, что шансов было мало. Вольф нарезал круги вокруг проруби и лаял. Но никто не слышал. Никто на помощь не пришел. И он каким-то чудом понял, что этим он помочь не сможет. Его круги вокруг становились все больше и больше, и в конце концов он с лаем ринулся обратно, туда, где люди, где рыбаки сидели. Тяжелого и уже плохо дышавшего старика смогли вытащить только через полчаса. Но первое, что он спросил, когда пришел в себя: «Где Вольф? Он жив, с ним все в порядке?»

Больше на рыбалки им вместе выходить не довелось. Тем вечером хозяина куда-то увезли. Люди с носилками в халатах белых. Два дня Вольф одиноко сидел в будке во дворе. Два дня и без еды, и без воды. Он чувствовал беду и выл. Выл горестно, протяжно. И днем, и ночью.

А через пару дней пришла хозяина сестра и поселилась в доме. Одна. И навсегда. И Вольф хозяина больше не видел. Пришла тоска навечно. Первые три дня он отказывался и от еды, и от воды. Но жажда победила, и голод тоже взял свое. Но Вольф ел мало, вяло и худел. Он медленно, но, верно, увядал. Таким худеющим унылым он и встретил того маленького мальчика, который полюбил его. А он взаимностью ответил. И это дало силы дальше жить.

Шло время, маленький мальчик подрастал и как-то раз с гордостью рассказал псу, что перешел из младшей группы в среднюю, из средней в старшую, а теперь вот идет в подготовительную. Еще немного подрастет и в школу, наконец, пойдет. Вольф зажмурился и молча посмотрел ему в глаза вопросом – зачем? Зачем куда-то торопиться?

Но однажды утром мальчик не встретил своего друга. И на второй день Вольф не ждал у дерева. И на третий. И каждый раз, когда мама вела мальчика в детский садик, он замедлял ход возле тех серых ворот покосившегося дома. Тоска охватила мальчика, и он впервые в жизни испытал провал в душе, который именуется печалью.

Так длилось долго. Всю ту слякотную зиму. Пса не было нигде. Его единственного друга не было на месте. Как-то раз мальчик вырвал свою ладошку из маминых рук, подбежал к воротам и стал по ним стучать. Что было сил стучал, чтобы узнать, что с ним, что с молчаливым другом Вольфом? Но нет, не открывал никто. Силенок не хватало в маленьких ладошках, чтобы тот важный стук услышал кто-то в доме. И мама промолчала, ей нечего ответить на этот грустный взгляд-вопрос. Мальчик присел и с дерева веревку снял. Витая желтая веревка ему была важней ремня. Красивого солдатского ремня, что подарил ему отец совсем недавно. Он протянул ее сквозь шорты и завязал ее узлом. Так и пошел он в детсадик, уныло голову понурив.

Пришла весна и солнце вышло. И мальчик с мамой, как всегда, в то утро шел тем переулком. Открытый створ увидел он в воротах.

Пустой периметр чужой калитки перехватил его дыхание. Он подбежал и очень осторожно переступил порог ворот. Вокруг всё тихо, вокруг всё пусто. Грязь во дворе, за сеткой куры, на будке кошка разлеглась. Он сделал шаг вперед в надежде Вольфа увидать. В той старой будке, что в углу стояла. Но, будка та была пуста. Дырявая подстилка, в стенах щели, да запах волка она еще в себе хранила. А друга нет. Его не стало. Его он не нашел.

Присел, ладошками прижал глаза, заплакал очень тихо. Впервые в жизни понял он тогда, что и друзей теряют иногда. Они уходят в никуда. На Радугу красивую, кривую. Седой и мудрый волк иль пес, с зелеными и грустными глазами, к которому он вечерами прибегал, которого и гладил, и ласкал. Который терпеливо слушал и так же молча пацану давал советы. Теперь остался он один. Без друга, без своей собаки. Без Вольфа навсегда. Теперь он больше не хотел другого пса. Он сделал выбор в пользу старика, собаки-волка и седого Вольфа. Верного пса. Первого в жизни друга, который с Радуги теперь ему и Ангел, и Хранитель. И в памяти мальчишки теперь он вечно будет жить.

ГЛАВА 1

ТОТ САМЫЙ ЖУТКИЙ ШВАРЦВАЛЬД

Одинокий заброшенный монастырь среди мрачных и густых деревьев в самом сердце Шварцвальда. Стены серые, окна дырами, кусты, лишайники вокруг. Я притормозил, машина встала. Худая и ухабистая дорога закончилась, тупо уткнувшись в стену старой постройки.

«Не развернусь! – медленно дошло до меня. – А если задним ходом с горки? Да нет, так километра два придется ехать. А мне точно надо сюда? – спросил я себя опять. – Может, я чего-то напутал?»

Визуальная картинка никак не хотела совмещаться с привычным алгоритмом моей работы. Я полез в папку с бумагами. Заявка: имена двух дам, адрес, дата, время, машина «мерседес» S-класса. Всё совпадает, мне сюда.

«Приезжайте за нами вечером, Борис. Переночуете у нас, а рано утром мы отправимся в аэропорт» – выдала мне память телефонный разговор с клиенткой. Однако же по смыслу разговора «у нас» – это когда у нас, то есть в отеле. А где тут отель? В радиусе сорока километров ни души. Лес да лес вокруг готических развалин. Может, это у человека юмор такой? А уточнить уже нельзя – связь умерла минут сорок назад, в последней деревушке. Я вышел из машины и достал сигарету.

И тут причудливой волной от стен монастыря доплыли звуки на тему «Хари Кришна». Я обмер и не закурил. Бесовщина какая-то, мозг тщетно пытался сложить картинку воедино: лес, заброшенный готический монастырь и песнопения каких-то сутр восточных. Голоса доносились чистые и только женские. «Вот те на…» – подумал я, и осторожно вошел в храм. Внутри было мрачно, пусто, сыро и зябко. «Потеря времени с пространством давно хозяйничают здесь», – мозг мне выдал подсказку. И тут же дал сигнал – пора мне уезжать, а то совсем стемнеет. Но любопытство, как всегда, мой разум за ремень заткнуло, и я медленно пошел на голоса сирен. Живой звук вокала, который я так люблю, заполнял полукруглое помещение с высоким потолком и узкими мозаичными окнами. В центре сидя вкруг на коленях выли женщины разного возраста. Их было не много, с десяток, как яиц в коробке, но все они, как в зеркале, качались в такт, плавно растягивая звуки на каком-то тарабарском языке. Все до единой улыбнулись мне и синхронным жестом пригласили сесть с ними рядом. Мурашки на моей коже стали поочередно просыпаться.

– Guten Abend! – услышал я за своей спиной и подпрыгнул от неожиданности.

В шаге от меня стояла не совсем молодая женщина, чья доброта лица, казалось, говорила: «Я призвана тебе помочь, родимый, ты только попроси».

Так и есть, она спросила, ласково мне улыбаясь:

– Чем я могу вам помочь?

Я растерялся – как ей одним лишь словом объяснить, зачем я тут и почему так поздно? Но попытаться было надо.

– Да-да, у нас бесплатно. Вы сможете найти себе приют на эту ночь, – и добрая женщина открыла мне дверь в холодную казарму, в которой, похоже, хранились мои два года, которые я в армии служил: штук двадцать койко-мест и тумбочки меж ними, всё параллельно и синхронно – коврики, подушки, табуреты. Вдоль стенки зеркала – подшить воротнички? А вместо шкафа – просто ниша. Для шинелей?

Хоть двадцать лет давно прошло, а память выдала вживую: «Рота подъём!» – забег в туалет и построение на плацу в одном ПэШа, да на морозе. Я взглядом стал искать портянки, тапочки и сапоги. Наверное, там где-то под кроватью?

– Тля буду, – я промычал недобро, – уж, сколько лет прошло, а хоть сейчас в ружье и штыковую.

– Wie bitte haben Sie gesagt? – испуганно выпучила на меня глаза добрейшая из женщин во всём черном лесу.

– Nein, nein, Entschuldigen Sie bitte, – похоже, предки у нее неплохо знали про ружье и, может быть, про штыковую.

– Вы только извините, – продолжила вся «доброта», – у нас на ужин есть лишь хлеб, вода и пара шоколадок. Да, вот еще, две ваши девушки сейчас у Гуру, лично на приеме. Вам надо их немного подождать.

– Как девушки мои у Гуру? И лично, на каком приеме? – оторопев, на автомате я повторил за ней слова.

– Да-да, Он уже здесь, – произнесла она и глазки закатила. – Вы тоже лично с ним хотите пообщаться? Понимаю, понимаю. Вы готовы? Он примет нас сегодня всех, вы только сообщите, если захотите.

– Извините ради Бога, я не в курсе, а что за Гуру?

– Как? – она изумилась и выстрочила по слогам уже совсем недобро, – Шрит Руджит Шанкира, я позову вас, отдыхайте.

Я присел на кровати. Бесовщина какая-то, я заново попробовал сложить всё воедино: глубокий черный лес, заброшенный старый готический монастырь, десяток женщин, вой медитации и Гуру. Картинка не клеилась. В память вернулись страшные истории про Шварцвальд, что братья Гримм нам рассказали в детстве. А вдруг всё правда? Нет, решил я, надо уезжать и искать ночлег подальше отсюда. Я поднялся со скрипучей койки и крадучись пошел к машине.

Минут семь-восемь задним ходом, на три-четыре разворот, и гладко с горки понесло. В отель, к ближайшей деревушке. Мне лучше в ней заночевать и утром рано возвратиться. Закапал дождик и совсем стемнело. Вот въезд в деревню через мост, немного редких фонарей, сиротски хилые домишки, в чьих окнах мгла и нет движений. Ни человека, ни души. Ни вывесок с призывом съесть что-то иль выпить. Я загрустил, мне перед сном хотелось пива и сосисок, корочки хлеба и горчицы. Желудок заурчал в пустой тревоге. Ну ладно, главное найти кровать, а остальное уж не так и важно.

Боясь пропустить отель, я стал внимательно вглядываться в улицы. Передо мной плавно менялись картинки из темного средневековья. Церквушка шпилем в небо и рядом площадь вширь, ремесленная мастерская, часть древней крепостной стены и даже каменный колодец. Вокруг – немая глухота и звуки падающих капель. Жутковато. Я нажал на кнопку плеера:

«…нет и нет, мне не до смеха, нет окна, и дверь размыта, ведь пытать меня приехал сам Великий Инквизитор…»

«Да уж, ты прямо в тему, господин Шклярский», – подумал я и в конце деревни увидел очертания старого сооружения. Вот и он, мрачный дом-фахверк с треснувшей вывеской «Gasthaus». Заросшая дорожка к входу, разбитое стекло в окне и запертые двери. Звонка я не нашел, на стук никто не отозвался. Похоже, здесь меня не ждут, давно здесь никого не ждут…

– Ау, все сдохли, плят такой? – я матюгнулся. – Ну что за день, твою же мать, всего-то надо мне в кровать.

Я развернулся и заново въехал в деревню. Десять минут блужданий по брусчатке, и я нашел живой над вывеской фонарь. Он освещал полуподвальное помещение с узкими дверями. Припарковав машину рядом, я заглянул в Gaststatte. Внутри был полумрак и пусто. Грязный пол, деревянные столы, обрубки от свечей. Они где-то горят, где-то стоят безмолвно. На стенах старые гравюры прибиты криво, на глазок, и в клетку скатерти не чисты, и вонь везде, табачный смрад в обжарке квашеной капусты. Я сделал шаг, прошел вовнутрь. Там тишина. На голос мой дверь заскрипела, и за стойкой появилась женщина. Луна-баба. Она была неопределенного возраста с красным круглым лицом, потухшими глазами-синяками, с тонкими, как ниточка, губами – намек так на необходимый рот и грязными седыми комками-волосами. Ее серый свитер наверняка когда-то помнил стирку, но как бы с грустью как ушедшую весну. Большими ладонями она в кулаки затерла фартук и молча посмотрела мне в глаза. Ни звука не произнесла.

– Добрый вечер, извините, – чувствуя неловкость под ее расстрельным взглядом, обратился я, – гостиница в вашей деревне, она закрыта, не работает, а мне бы где-то заночевать. Не подскажете, где можно… – я не успел договорить.

Луна-баба без всяких слов, как будто бы немая, сделала движение рукой – иди за мной, – и вышла через двери. Мы прошли двадцать метров, и она остановилась у огромного фахверкового дома. Шла-шла, затормозила, встала и дальше никаких реакций. Дом был в три этажа высоких потолков, очень похоже, что построен буквой «П». В окнах темно, но не во всех. На уровне второго этажа зияли две двери, к ним лестница бетонная вела. Потертая и поэтому еле заметная вывеска над дверьми гласила: «Pension Schwarzwald». Я вопросительно посмотрел на нее и ткнул пальцем в сторону дверей: «Мне что, сюда?» – «Ja-ja, natürlich», – она закивала и подозрительно быстрым шагом вернулась к себе и захлопнула свои двери.

Делать нечего, я поднялся по лестнице и робко постучал. Потом погромче. Потом так громко, что стало больно кулакам. Послышались мне скрипы половиц и дверь открылась. В темноте я увидел ветхую старуху неясно как стоявшую на ногах. К ее плечам прижался хилый плед, под ним не видно, что надето, а на ногах толстенные носки. «Как жаль, но бабка сильно мерзнет», – пришла заботливая мысль.

– Добрый вечер. Извините, у вас сегодня мне возможно переночевать?

– Das ist Gut, sehr Gut, – видимо старуха сама себе ответила на мысли, при этом хитро-криво улыбнулась и тут же с кашлем прохрипела: – Две сотни евро за ночь и завтрак за двадцатку.

«Не хило так у нее хватка», – я онемел, стал щупать пальцами в кармане, но бабка думать даже не дала.

– Да или нет? Я закрываю двери!

– Да-да, конечно, я согласен, подождите, вот только чемодан я из машины быстро заберу! – И я чечёткой к тачке побежал.

ГЛАВА 2

ПОЛНО СЮРПРИЗОВ

Внутри было темно и сыро. Слева в полумраке я разглядел длинные грубые деревянные столы и такие же занозные скамейки. Справа в комнате стояло что-то наподобие регистрационной стойки, над которой висела маленькая слабая лампочка. Бабулька за стойкой стала быстро суетиться. Но странное дело, под этим слабым светом она мне показалась не такой уж древней. Вроде и морщин на лице поменьше, и спина у нее прямее, да и плед исчез куда-то. Она бодра не по годам, как будто! Я пригляделся – Боже мой! Передо мной была не бабка, передо мной была худая стройная брюнетка, которая поражала своей грацией и точностью в движениях и чем-то отдаленно мне напоминала зверя. Хищного зверя.

– С вас двести двадцать евро, нужны фамилия и адрес.

Я протянул визитку. Она поднесла ее под лампу и внимательно изучила.

– Так вы кто, с турфирмы что ли? Как хорошо! Тогда я дам вам лучший номер в этом доме. До вас в нем много побывало… разных. Да-да, – Альцгеймером она уперлась взглядом в стенку, встала на паузу, потом произнесла, – в нем много разного бывало, – и тут же улыбнувшись, блеснула белыми зубами. – Поверьте мне, вам будет там уютно. Вот карточка, ваш номер двадцать-двадцать, третий этаж, дверь справа от лифта. Будут вопросы – задавайте. Звоните на девятку. Всего доброго, хорошего вам вечера и приятного вам пробуждения, сэр.

Она взяла меня под руку, и сама открыла дверь в убогий лифт, который со скрежетом и стуком стал поднимать меня наверх.

Электронная карточка… «много побывало»… Откуда зубы появились? Восемьдесят пять, как в тридцать пять? «Пробуждения, сэр». Пока я размышлял над сей метаморфозой, лифт остановился. Я вышел. Везде темно. На ощупь я с трудом натрогал в дверь. Открыл ключом и свет включил, и тут же замер, не поверил – передо мной был номер люкс. Как минимум в Kempinski где-то, в какой-нибудь столице. Мозг мой опять отказывался склеить мрачный серый вид этого дома с обстановкой комнаты. Я неподвижно глядел перед собой и боялся войти в номер. Бесовщина. Так простоял еще минуту, набрался сил и сделал шаг. И дверь за мной закрылась.

Люкс был огромен. На весь этаж. Делился на три зоны: гостиная, спальня, большая ванная комната. Добротная деревянная мебель пурпурного цвета, диван, два кресла вокруг овального журнального столика. На нем две вазы по концам: цветы и фрукты, а посредине запотевшая бутылка шампанского. И приготовленный фужер. Один фужер, я обратил свое внимание на это. В дальнем углу стоял высокий шкаф с хрустальной посудой и встроенным мини-баром. На стенке висела плоская плазменная панель и рядом пульт. Большая, высокая, на вид очень манящая красивая кровать. Поверх белья три шоколадки. Зачем три? На полу большой мягкий серый ковер. Слева от кровати ванная комната с двумя створчатыми легкими дверями. Вся ванна в черном камне. Фронтально по входу большое зеркало над раковиной, в левой части душ, за ним спрятана дверь в туалет. Справа широкая белая ванна на четырех гнутых ножках. Большие махровые полотенца, бутылочки шампуней, фен, душевая шапочка и ватные салфетки. Всё свежее, всё чистое. Я прошел дальше. На унитазе надпись: «Продезинфицировано».

Такой номер никак не стоит двести двадцать, подумал я и опустился в кресло не в силах что-либо понять.  По моим самым скромным представлениям такой номер превышал десятку сотен Евро. Тут на глаза попалась темно-синяя карточка. На ней витым золотым шрифтом было выведено:

«Дорогой гость, мы очень рады вашему визиту. Чтобы вечер был приятным, мы приглашаем вас посетить наш бар. Предъявив эту карточку сегодня, вы получите скидку на все напитки в размере 70% от их стоимости. Желаем вам приятного отдыха. 11.11.11».

«Тут еще и бар есть? Вот отлично! Хотя, сегодня еще только десятое ноября, – подумал я, – одиннадцатое только завтра. Прокатит карточка сегодня?» Я поискал глазами телефон. Взял трубку и нажал девятку.

– Pension Schwarzwald, служба размещения. Меня зовут Мариетта, чем я могу помочь? – ответил мне приятный и молодой женский голос.

Откуда там взялась Мариетта и какая на хрен служба размещения? Я затянул паузу.

– Ой, извините, я из номера двадцать-двадцать. Скажите, пожалуйста, пригласительная карточка в бар сегодня вечером будет действительна?

– Конечно, сэр, карточка действительна, вы можете ей воспользоваться в любой момент, когда удобно.

– Спасибо, а где у вас бар?

– Этажом ниже, сэр, вы его легко найдете, он на весь этаж.

– Скажите, а как на лестнице свет включается? Везде темно.

– Свет горит во всем отеле, сэр.

– Спасибо большое.

Я медленно положил трубку и задумался. Что происходит? Бар на весь этаж, номер на весь этаж, столовка с ресепшен на весь этаж. Получается, в этом доме что? – всего один номер? И он двадцать-двадцать? По отельным стандартам первая цифра номера – это этаж, но я на третьем и последнем, вторая цифра – это номер комнаты на этаже, но он один. И он на весь этаж. Да и бар! Как он может существовать только для одного номера. Я еще могу понять турфирму, которая и правда может обслуживать только одного клиента, одну персону. Но сколько ж надо потратить гостю номера, чтобы окупить содержание бара, даже самому пьющему и богатейшему алкоголику на свете? Он окочурится за раз. Умрет в этом отеле.

Так медленно текли мои бредовые мысли. Посмотрев на себя в зеркало, я понял, что пора принять душ и отправиться в бар. Залить вопросы пивом. Душ освежил, костюм и чистая рубашка подняли настроение.

Перед тем как закрыть дверь и спуститься по лестнице, я поискал глазами телефон. Nokia была мертва, связи так и нет. Ну ладно, оставим всё на завтра, и я вышел. Свет зажегся сам, широкая красивая каменная лестница вела вниз, к бару с названием тоже Schwarzwald, то есть «Черный лес». Тавтология какая-то, я в Черном лесу и бар «Черный лес». Ну да ладно, лишь бы наливали.

То, что я увидел, ошеломило меня ничуть не меньше, чем мой номер люкс. Бар и, правда, занимал весь этаж. Непостижимым образом он сочетал в себе бессмертную классику и современный стиль. Атмосфера здесь была глубоко интимная: темные стены, мягкий свет, высокие деревянные шкафы с книгами, и, конечно же, темно-бордовая кожаная мебель Chesterfields. Мраморная барная стойка с металлическими подвесами вилась волной вдоль всей фронтальной стенки. За ней витрина, которой позавидовал бы принц Монако. Верхний ряд был отдан коньякам. Различной формы, но с неизменным цветом, они на вытяжку стояли, как солдаты. Тут были «Хеннеси Мастер Блендер» с квадратными плечами, «Реми Мартин Икс-О» медалью с лепестками, «Хине Антик», как сплющенная бочка, «Курвуазье», «Ожье», «Мартель» и «Пьер Феранд». А в самом центре в своем хрустальном одеянье на фоне бархатной коробки гордо стоял Louis XIII. Я проглотил слюну тихонько.

Ниже две роты вискарей и иже с ними водка. Виски не пью, и взгляд я перевел пониже, туда, где в ровный ряд различное вино стояло. Слева розовые бутылки, затем белые, затем светло-красные, затем темно-красные. Я успел понять, что все они отсортированы по странам и регионам. И везде значки с циферками. «Года урожаев», – догадался я. Ну а под вином полка в коктейльный разнобой со всего света, много цвета, формы, и наклейки – всё смотрелось очень эффектно и заманчиво. А по бокам, в двух освещенных нишах стояли две фигуры деревянных волков. Одна побольше – белая, другая меньше – черная. Ну, Черный лес вокруг, ну что еще сказать. Левее центра барной стойки я увидел штук пять «гусаков». И пиво, много – тоже хорошо.

Пространство в баре нежно заполнял красивый слог французских музыкантов. Я уловил на вкус тот необыкновенно теплый и очень точный звук из Nautilus. Колонки необычной формы эти я как-то видел, но слышать до сих пор не доводилось. Музыкальная стойка в баре была Мечтой, моей мечтой из детства, что на всю жизнь мою осталась.

Сверху в отдельной нише стоял большой коричневый магнитофон. Две большие серебряные катушки приковывали взгляд. Я глазам не верил, они волшебным образом крутились. Этот аппарат я видел только на картинках. Желанный и вожделенный Technics – Эльбрус оргазма меломана. О да, это он выдавал звук в такт своим завораживающим индикационным стрелочкам. А под ним еще стояла диковинная кассетная дека. Но не простая, а студийная, от очень уважаемой японской фирмы. Я мог только догадываться о ценности такого аппарата. У него на половину лицевой стороны был толстый стеклянный кассетоприемник, а на вторую половину – цветной электронный дисплей. Невиданная вещь для того времени. Он гордо светился и ждал своего часа, чтобы показать, на что способен. Оба аппарата были младше меня всего-то на каких-то десять лет. Раритет.

Ниже, в паре шел серебряный комплект усилителей. Легендарная серия. Большой серебряный дисплей под толстым сантиметровым стеклом демонстрировал две большие стрелки. Сейчас их амплитуда была невысокой. «Звук не должен был мешать беседе», – отметил я. И рядом со всем этим достижением японской инженерной мысли стоял вертак. Проигрыватель винила. Нет, не японский, а немецкий. Серебряный красавец, как паук с толстенным и тяжелым диском на спине. Я его знаю, он тоже моя давняя мечта.

А на самом верху, над всем этим великолепием горели винтажные настенные электронные часы, точно такие, что установлены в московском метрополитене. Только имели они два ряда. Верхний их ряд показывал ход времени, а нижний дату. Сейчас они фиксировали 20:20 – 10.11.11.

«Вот это я удачно зашел», – подумал я и стал оглядываться по сторонам, где бы присесть.

Бармен остановил мои метания и вежливо вышел ко мне навстречу.

– Присаживайтесь здесь у стойки, сэр, вам будет здесь удобно.

ГЛАВА 3

ОТПРАВНАЯ ТОЧКА

Откуда он взялся? Под стойкой что ли тихо он сидел? Стройный, гибкий и явно тренированный, он был моего роста, но чуток крупнее. Немного смуглый, а может, просто загорелый с харизматичною улыбкой на устах. И непонятной расы. Не европеец, не араб, не турок вроде и уж точно не аид. Да и на русского похож он не был. Тогда откуда знает русский? Его белая седина, красиво завивалась на концах. На вид я дал бы ему лет сорок пять, но большие и темные антрацитового цвета глаза намекали на глубокую мудрость. Значит старше. Нос не был тонким и выпирал чуток горбинкой. В уголках губ закралась легкая и лукавая улыбка, словно он планировал чуть позже украсть мой кошелек. Одет на первый взгляд недорого. Но приглядевшись, понял – ошибаюсь. Ничто не стоит дороже элегантности, помноженной на вкус с деньгами. Светло-синяя рубашка, явно сшитая на заказ из качественного и немнущегося мягкого материала, была идеально подобрана по контуру его мускулистого тела. Черные джинсы от Brunello Cucinelli и черные туфли от Порше. А вот черный кожаный ремень подсказывал мне, что он из крокодила, и серебряная бляха от Stefano Ricci в этом твердо убеждала. Весь этот туалет как бы завершали толстые золотые часы. Швейцарская полувековая классика с черным циферблатом. То Panerai, конечно.

Я от кого-то слышал, что у Самого лежат в коллекции такие, хоть и цена у них не слишком велика для президента, но ведь и аура часов – не только стоимость «котлов». Это уже легенда, миф и образ. Это твоя легенда. Мечта и достижение высот. Часы сигнал, как «свой – чужой». Они как шифр – кому и с кем, и как можно общаться. Часы – любовь. Часы – идея. Часы – твой результат. И я невольно мысленно перевел взгляд на свои IWC. И хоть их ранг заметно ниже, но всё же бренд немного выручал. «Простые бармены не могут так одеваться, – подумал я, – кто он тогда? Хозяин бара иль отеля?»

– А почему у стойки лучше? – спросил я и вежливо сделал шаг навстречу.

– Потому что вы пришли один и, вероятнее всего, желаете насладиться своим одиночеством. Под бокал хорошего коньяка или может под фужер вина. А если будет с кем, то и поговорить за жизнь. За барной стойкой люди разные бывают и все без масок. Видите ли, стойка затирает статус. И часто после третьей рюмки все мы честны и откровенны. А это, знаете ли, дорогого стоит. Нечасто по душам выходит долгий разговор. За жизнь, за женщин, за шанс или удачу. Ну а если никто к вам не подсел, то есть бармен, с кем всегда можно поделиться. Ведь бармен это не только налить, подать вам выпить. Бармен это атмосфера бара, бармен это своего рода ваш читатель или психотерапевт. Бармен, если хотите, это ваше особое путешествие. Как думаете, коллега?

– Коллега? А почему коллега? – удивился я. – Я не бармен и никогда им не был.

– Мне сообщили, что вы из сферы путешествий. А путешествие – это не только самолет, отель и море. Мы-то с вами знаем, что это понятие из резины. Вот, например, буддийские монахи. Те могут, не выходя из лотоса путешествовать по чужим мирам, но это ведь не каждому из нас дано. Зато каждый может прийти в бар, заказать вина и под свою любимую мелодию закрыть глаза и…

– Отправиться в свою нирвану под алкогольными парами? – закончил за него я. – Могут, конечно, и это действительно очень увлекательно, я знаю, но только как-то примитивно, не находите? – сам того не желая, я бестактно перебил бармена.

Он замер, брови приподнял, и мне показалось, что его черные зрачки на мгновение расширились и сразу же снова сузились. Как диафрагма объектива в старом фотоаппарате. «Сфотографировал», – подумал я. В это время катушка на магнитофоне остановилась. В бар вошла тишина и пауза. Я поёжился. Неловко как-то получилось.

– Простите за бестактность, – извинился я. – Сегодня день дурацкий, сложный, и я устал с дороги. Скажите, как могу я к вам обращаться?

– Ничего страшного, сэр, – он показал в улыбке зубы, – я сам знакомство наше затянул и вижу вам давно пора налить. Мое имя Herr Wolf, зовите меня просто Вольф, мне так больше нравится.

«Вообще, капец, – подумал я. – Место Черный лес, бар „Черный лес“, бармен по имени Волк! Кино и немцы!»

– Могу я предложить вино? Бургундское Grand Cru, не против?

И не дожидаясь моего одобрения, он откупорил пузатую бутылку, поднес к носу пробку, закатил глаза на вдохе, а на выдохе налил вино в фужер. Затем достал микрокассету, вложил в приемник Teac-а и нажал Play. Раздался голос Marie Laforet с ее вечной мелодией Viens, Viens, что для меня было полной неожиданностью. «Поставил под французское вино? Наверное здесь так заведено», – подумал я.

– Прошу, – он развернулся ко мне и поставил на стойку красивый стреляющий искрами хрустальный фужер.

Ну, как можно не обожать бургундское?! Если работа меня забрасывала во Францию, домой я вез семь-восемь ящиков всегда. Я аккуратно пригубил – оно было потрясающим. Волшебным. Легким. Ароматным. Лет десять назад был в моей жизни французский период. С частотой двухтактного метронома носило меня из дома до Парижу и очень нехотя обратно. Город этот я очень любил, и жил в то время только им. Передвигаясь по Парижу, я ловил местное радио и слушал французский шансон. Возникало экстазное чувство единения с великим городом, историей которого в то время я так увлекался. Однажды летним днем, глазея вместе с местным гидом с балкона «Трокадеро», я на выдохе воскликнул:

«О Боже, какой же классный этот город!»

«Да я вообще не понимаю, как можно жить в другом?» – искренне мне ответила местная гидесса и бывшая москвичка.

И тут я вспомнил свой любимый Франкфурт, но жить хотелось всё же здесь. И вот, в очередной раз я как-то попал в Париж на Рождество. Город, конечно, было не узнать: туристов ноль. Все горожане по домам за праздничным столом. Машин так мало, что на улицах совсем так тихо. И рестораны все закрыты. На небе тучи, но при этом сухо и тепло. Градусов пятнадцать и это в декабре. Картинка просто нереальная.

Взял я тогда пару бутылок бургундского, пару сортов мягкого сыра, горячий багет и отправился в свой номер. Тоже тихо праздновать. Накрыл на стол, налил вина, залез в кровать под одеяло и включил телек. А там вовсю идет концерт. Часа на три. Всех звезд французских. Да еще каких звезд, которых все мы знаем, и тех, которых мы совсем не знаем. Дассен, Пиаф, Матье и множество других имен. И так весь вечер одна за другой звучали лирические мелодии. Ни слова не понимая, я ощущал, что эти песни о чем-то добром, настоящем, пережитом и, наверное, о любви. Заканчивала концерт в тот день Marie Laforet. Я от нее не мог ушами оторваться. А песня через нерв ушла в надрыв моей души, после чего меня накрыла лирично-винная волна.

И понесло меня к Собору, увидеть службу. Но до него я двадцать метров не дошел: виолончель меня остановила. Виолончель в двенадцать ночи. На мосту Святого Людовика сидел мужчина академической наружности. В руках держал красивый инструмент и низким баритоном тихо пел: «Не уходи, побудь со мной, здесь так отрадно, так светло…» И тут я чуть не онемел и насмерть к камням приковался. Минут на тридцать. Продлевая его волшебное пение мелкой купюрой, я слушал французские и русские романсы. Медленной рекой они переплетались в косы красивым голосом артиста. Наконец мой музыкант совсем замерз и взбунтовался. Мы обнялись и распрощались. Разошлись. Я в номер, он к себе домой. Но, кажется, для нас обоих то Рождество мгновением дарило Волшебство.

ГЛАВА 4

ШАНСЫ НЕ ИМЕЮТ ПОСТОЯНСТВА

– Да, красивая история, – задумчиво произнес бармен. – Как будто дома побывал сейчас. Кстати, вино того самого две тысячи второго. Хороший урожай был в тот год, я хорошо запомнил.

Я очнулся, фужер мой пуст был по второму разу. Не может быть, ведь я молчал, не говорил, а эти мысли – лишь памяти моей движенье. Похоже старость иль уже болезнь?

– А откуда вы знаете, что это был две тысячи второй? Я, честно говоря, и сам точно не вспомню.

– Ну, здесь всё просто. Я живу в Париже. Ну, кто ж не помнит лето в Рождество две тысячи второго года? Да и концерт я тот смотрел, он шел довольно долго, наверное, больше четырех часов.

– Ну надо же, какое совпадение! – не в первый раз сегодня я снова изумился. – Ну и память же у вас феноменальная! Разве такое может быть?

– Я тоже хочу вам сделать комплимент. Вот вы сейчас отдыхаете в баре, но из номера пришли в рубашке и в строгом костюме. Кстати, он хорошо на вас сидит. Я по идее тоже должен носить костюм на работе, но только два дня в неделю, вторые два – я должен надевать отельную ливрею, а третью пару дней – свободно, как пожелаю сам. Такой порядок здесь завел хозяин – под каждого клиента свой дресс-код. А вы, если позволите спросить, чем-то интересным занимаетесь, раз даже расслабляетесь в костюме?

– Да нет ничего интересного, к сожалению. Я обычный водитель, работаю в маленькой туристической компании. Вожу важных клиентов на машине и дверь им открываю. Туда-сюда, туда-сюда.

– Ну-да, ну-да, обычный водитель, говорите? Туда-сюда, туда-сюда.

Мне показалось, что его черные зрачки на мгновение опять расширились и сразу же сузились.

– Что ни на есть. Водители – они такие, они не могут быть иные, – скаламбурил я.

– Как странно, а вина хорошие вы, похоже, всё же любите? Я наблюдал за вами.

– Одно другому не помеха, к тому же в Европе хорошие вина не стоят больших денег.

– Тогда у меня для вас есть один сюрприз, – он хитро улыбнулся. – Ваш президент давно когда-то совершал поездку по Бордо. И дегустировал вино в одном большом хозяйстве. Надо сказать, что очередь на будущие урожаи после этого посещения выросла у них в разы. Но купить бутылочку «Шато Шеваль-Блан» по-прежнему не так уж сложно. И я хочу вам предложить…

– Нет-нет, не стоит, я не пью такие вина, да и позволить их себе я не могу, – не дал ему договорить я.

Он на секунду замер и брови приподнял. Внимательным взглядом он опять «сфотографировал» меня, а затем молча, не проронив не слова, достал с полки темную бутылку с белой этикеткой, на которой красовались цифра 2005 и две золотые медали. Привычным жестом вонзил свой штопор в тело пробки, дернул, поднес к носу, вдохнул и закатил глаза. «Ну и насколько ты попал сегодня, Боря?» – спросил я сам себя.

– Если вы о цене, – как будто мысли прочитал бармен, – то не стоит беспокоиться, вы же помните, у вас сегодня нереальная скидка на все напитки. Пользуйтесь. Вы наверняка знаете, что в жизни наши шансы не имеют постоянства. А сейчас перед вами шанс, да еще какой, вы просто еще не успели его оценить. Как надо оценить, – продолжил непонятными мне намеками бармен.

Он снял со стойки новый хрустальный фужер и наполнил его на две трети, то есть вылил почти полбутылки. Явно больше, чем положено. Поставил на барную стойку и внимательно влез своим взглядом в мои глаза. Мне стало отчего-то жутковато. А он как будто решил проверить – возьму – не возьму, пойму – не пойму. Затем очень осторожно он продвинул фужер к моей руке.

– Поверьте, вы не разочаруетесь! – вкрадчивым голосом произнес бармен.

– Ну кто бы сомневался, если Он Сам не разочаровался, – глазами я в фужер нырнул. – Кстати, о костюме. Я его почти из-за Него и купил, и даже в кредит, – не совсем точно понимая, к чему это я сказал.

– Ну-ка, ну-ка, очень интересно. Это как так из-за «Него»? Я правильно понял, что из-за него, того Самого? – И он поднял глаза к потолку. – Только одна просьба, сэр, bitte, в этом баре нет политики. О чистоте души и пользе мироздания – тут хоть до самого утра, но только не об этом грязном хобби.

– О, об этом точно вы не беспокойтесь, мне по профессии о ней нельзя и думать!

Я взял бокал, понюхал, повертел немного и наконец, глотнул, точнее пригубил. Уж очень не хотелось мордой в грязь. Вино хорошее, конечно. Но всё же вино как вино и предыдущее не хуже. Чувствуется, конечно, что много сотен евро – за бокал. «А вот, во сколько оно выйдет мне сегодня?» – опять мой мозг проснулся. Но хмель в голове уже брал свое, а кредитная карта с лимитом в две тысячи евро немного успокаивала анус. Всё это время он внимательно наблюдал за мной.

– Когда-то давным-давно, – начал я короткий свой рассказ, – после нескольких лет работы в групповом туризме «на дядю», до меня, наконец, дошло, что «дяди» ни морально, ни материально не бывают благодарны. Я решил всё поменять. Но чтоб начать что-то свое, мне нужен офис, деньги и машины. Впрочем, в VIP-туризме, где я хотел попробовать себя, всё было важно, всё до мелочей. Думаю, вы понимаете, о чем я. Первые попытки организовать свое дело закончились неудачно, и я устроился работать водителем в одну маленькую элитную компанию. В которой, впрочем, я и по сей день, как видите, тружусь. В общем, на второй год мне доверили дорогущий Mercedes, а на третий я чудом оказался в Париже, в одной рабочей команде и на одном важном мероприятии – книжной ярмарке, где почетным гостем была Россия.

Малым винтиком я обеспечивал передвижение по городу одному большому Дяденьке из нашей правительственной делегации. Работал я с ним уже не в первый раз и успел почти сдружиться, хотя он и по сей день наводит ужас на подчиненных и врагов.

«Боренька, – обращался он ко мне по-отечески в минуты своих добрых настроений, – а поедем-ка в Елисейский Державу-Матушку сегодня представлять!»

Ну, мы и приехали прямо к нужному входу, который я часто видел только по телевизору и ни разу с открытыми воротами. И тут ему звонок на телефон: в панике два русских, я уверен, великих писателя, не смогут пожать руки двум, и я почти уверен, великим президентам. Какая-то тетя Клава где-то в отеле вредительски забыла их пропуска на этот важный для всей русской литературы торжественный прием и заодно – вручение наград французских.

«Боренька, бегом беги в „Бристоль“, в штаб Администрации Самого. Передаст Передастович пропуска для них тебе передаст».

Ну, как вы знаете, «Бристоль» там всего в ста метрах – через десять минут я вернулся, но писателей уже впустили и без бумаг, а караульный, проверив мои пропуска, отдал мне честь и повел в торжественный зал Елисейского Дворца. Там в самом центре стояли два президента, а в ровную шеренгу полукругом навытяжку все двадцать или тридцать наших щелкопёров. Рукопожатия, награды, фото. Костюмы, галстуки, рубашки…

И вот, представьте, в этом вот ряду стою я – да, в белой рубашке, да, в галстуке, но в синих джинсах и полуспортивных туфлях.

Всё точно не по протоколу. В общем, ждать пока президенты придут жать мне руку, я не стал и незаметно вышел… Да и спросить могли потом с меня – зачем и почему, и кто такой, а там и до беды одной рукой. Но по возвращению я всё же поехал в ателье и заказал себе костюм. Вот на такой случай дорогой, теперь его почаще надеваю и, если что: «Здравствуйте, господин Президент, я счастлив видеть вас, господин Президент, давайте фото с вами, господин Президент!»

Мы оба дружно рассмеялись.

– Да-а, опять интересная история, – задумчиво произнес бармен. – Жаль всё же, что они вам руки не пожали. Если вы еще горите желанием не работать на жадных «дядек-тёток», такая фотография была бы вам большим подспорьем, – он сделал паузу и заново сказал намёком, – недаром говорят, что шансы наши не имеют постоянства. – Бармен горько вздохнул, как будто сам должен был попасть на это фото, но из-за меня у него это не вышло. – Так в каком это было году? – спросил он и взял бутылку в руку.

– В две тысячи пятом! – ответил я и вспомнил о цифре на бутылке. – Вино отличное, спасибо! Скажите, а что, вы сами тоже из России? У вас акцент почти не слышен?

– О, что вы, нет, у меня французский паспорт. А вот прабабка да, лет сто назад бежала из России. А прадед немцем был, отсюда он, из Шварцвальда. К тому же я закончил факультет технических переводчиков и знаю еще пару-тройку языков.

ГЛАВА 5

ПРАВИЛЬНЫЙ БАРМЕН

Я на минуту задумался. За шестнадцать лет жизни в Европе мне ни разу не довелось повстречаться с барменом-переводчиком, да еще и с уникальной памятью. Но состояние мое уже не располагало к поиску ответов на столь ненужные вопросы. Алкоголь, как и положено, притупил мозг, расслабил тело. А пока я лениво тащил за веревку эту мысль, бармен вытащил кассету и стал искать другую. Черт возьми, как мне захотелось рока. «Аппараты из мечты должны крутить катушки только с роком», – подумал я.

– Как вы смотрите, если я поставлю что-нибудь пожестче? – через плечо спросил бармен, устанавливая на аппарат километровую серебряную бобину.

– Вот эт ништяк, прям с языка сорвали, врубайте. Да громко, если можно!

– Конечно можно, сэр, у нас же бар, а не институт благородных девиц, – он повернулся ко мне вполоборота. – Не удивляйтесь, в моей семье говорят, читают и смотрят русское телевидение. Бабушка завещала пронести русскую культуру через поколенья.

И тут из колонок мощным рифом грохнули AC/DC. Тяжелый рок, барная стойка, переводчики, вино, текила, пиво, – туманом мысли заплелись и в прошлое меня метнули. Дело было как-то в Испании, куда я тогда приехал в первый раз по работе, ну и заодно передохнуть. И там же, по работе, познакомился я с двумя отличными парнями. Они лет на пяток были меня постарше, когда-то окончили институт военных переводчиков и уже много лет с семьями проживали в Испании.

Сижу я с ними как-то раз в малюсеньком кафе на пляже, болтаем ни о чем. Испанская музыка под «Сангрию», а вокруг нас винегрет: испанцы, англичане, французы, немцы и прочие чебуреки. И все чуток косятся на непонятный наш язык.

«Простите, – тут обратился к нам седой дедушка, – а на каком языке вы разговариваете?»

А Паша ему в ответ с серьезным видом на классическом испанском:

«Мы, сеньор, из России, и говорим на русском. Но если хотите, можем с вами поговорить и на испанском, и английском».